Страница:
забыл, что Вика должна прийти сегодня утром в гости... Ладно,
все равно я прилично проспал, залежался на диване, на просмотр
новых фильмов не поеду. Дом кино подождет!"
Я снова обратился к Вике:
-- Я радуюсь тому, что ты пришла... Можно твоему соседу
тебя поцеловать? -- я подошел к Вике, приблизился к ее лицу...
-- Можно -- ответила она.
Мы обнялись. Она молчала и очень смотрела на меня.
Я подхватил Вику на руки. На диване, в моей комнате, ее
красивые ноги обнажились. Она застеснялась меня, словно
школьница, вспорхнувшая на качелях...
Директорам, конечно, может быть, не всем, но многим, хотя
бы иногда можно и нужно какие-то из служебных обязанностей
прогуливать! Но прогуливать как школьникам, перерешавшим
классные задачи на два дня вперед...
На работу я попал к двум часам дня. Я появился в
кинотеатре, как если бы посетил Дом кино, но я просмотр
кинофильмов прогулял, и это было замечательно!
Директор не укладывается в понятие определенного часового
рабочего дня, а скорее всего, директор укладывается в понятия
-- опережение, запас, направление... и другое...
Директор обязан уметь сегодня за целый день сделать одно,
с виду, может, очень маленькое дело, пусть даже пустячное, но
дело, которое протолкнет завтра кучу больших и объемных
служебных дел... Не проходите мимо такого дела, директора!
Бросьте все, оставьте всех, и вы выполните это маленькое дело,
пусть даже личное, и вы добудете, пусть даже за целый день, но
не даром прожитый, самое главное, что может пригодиться на
долгие дни потом -- настроение!
По секрету сказать, попасть на просмотр новых кинофильмов
мне удалось еще неделю назад, конечно, в ущерб личному времени,
с группой профсоюзных лидеров города. Но зато, как оно, это
потраченное, но сохраненное личное время понадобилось мне
сегодня утром! Я боготворю подобные переносы! Это есть не что
иное, как творчество жизни. Людей, живущих так двадцать четыре
часа в сутки, я назвал бы поэтами жизни... И как жаль, что я,
да и многие мы, редко бываем такими организованно-свободными!..
Это своеобразная гармония, музыка. Сотворение судьбы
собственными руками...
Итак, я поспел на работу к двум часам дня, и поспел в
замечательном настроении, сохраняя на своей груди Викино тепло.
-- Сергей Александрович, спасибо! -- окликнул меня Палыч в
малом фойе. -- Вы спасли сегодняшний фильм -- реклама на месте!
-- Что вы, Палыч, не за что! -- ответил я легко и
свободно.
Я теперь все чаще стал замечать, что, как только у меня
появляется женщина, все вокруг преобразуется в какую-то
благосклонность, уважительность, доброжелательность...
Вот и теперь все работники мне вокруг улыбались, и я себя
чувствовал очень уютно в кинотеатре. Но мое настроение как бы
спохватилось, заворожило меня еще больше, когда я увидел Лидию
Ивановну, уборщицу, и услышал, что она уже целый час как готова
ехать в больницу к Наташе!..
Не долго думая, я позвонил Степану, подвозчику кинофильмов
от кинопроката. И уже через полчаса я и Лидия Ивановна ехали с
ним в машине. По дороге в больницу я исподволь выведал, в какой
палате лежит Наташа, но все-таки заметил, как Лидия Ивановна
один разок искоса глянула на меня. Наверное, меня выдавала моя
излишняя озабоченность. Но я был слишком счастлив,
вспоминалось, как я не мог надышаться поцелуями Вики все утро,
и потом я уже предвкушал таинственность, встречу с Наташей,
ведь счастье, как и беда -- не приходит одно!
Мой дальнейший план был очень прост, я довез Лидию
Ивановну до больницы, а сам как бы по делам поехал в
кинопрокат, пообещавши вернуться в больницу через час. Через
час я действительно вернулся, отвез Лидию Ивановну обратно в
кинотеатр, но на этот раз проявил может быть излишнюю
холодность в отношении Наташи и снова вызвал косой взгляд в мою
сторону Лидии Ивановны.
Теперь путь к Наташе был свободен, я помог выбраться из
машины старушке, а сам тут же вернулся в машину и уговорил
Степана опять вернуться в больницу, сославшись на то, что
уборщица забыла там свою сумку.
Возле больницы я попрощался со Степаном. Я поблагодарил
его, но отказался от его предложения отвезти меня обратно в
кинотеатр. И он уехал.
И вот я поднялся по бетонным ступенькам на крыльцо
больницы и постучался в окошечко, врезанное в деревянную дверь.
Потрескавшаяся фанерка отодвинулась, окошечко открылось.
-- Вам что нужно, молодой человек? -- прозвучал ядовито
голос вахтерши.
-- Я хотел бы навестить Наташу из палаты номер девять, --
как можно вежливее попросил я.
-- Как фамилия? -- поинтересовалась вахтерша.
-- Моя? -- переспросил я, с ужасом соображая, что
фамилии-то Наташи я не знаю.
-- Фамилия Наташи? -- насторожилась вахтерша.
-- Такая же, как и у меня, -- ответил я, глупо
улыбнувшись, продолжая думать, как же выкарабкаться из этой
ситуации.
-- Так ты жених, что ль?! -- воскликнула пренебрежительно
вахтерша.
-- Да, -- тут же ответил я, и только после своего ответа
понял, что я ответил правильно.
-- Ну, а что тогда голову морочишь?! -- зло возмутилась
вахтерша.
Что-то щелкнуло за дверью, видимо, железная задвижка, и
одна половинка двери открылась настежь.
-- Заходи, -- послышался из-за второй, закрытой половинки
двери теперь почему-то безразличный голос вахтерши.
Я робко зашел в полутемный коридор. Стены вокруг были не
выкрашены, а словно измазаны зеленой краской с желтым отливом.
Вот уж поистине: каков человек -- такие и стены вокруг него!
Ядовитые стены -- ядовитая вахтерша.
-- Вон на вешалке халат, одевай! -- словно огрызнулась в
мою сторону вахтерша.
Я поспешно надевал халат, оглядываясь по сторонам.
-- На втором этаже девятая, -- сказала вахтерша, отчаянно
зевая.
-- Спасибо, -- тут же поблагодарил я. Вахтерша меня жутко
раздражала, хотелось поскорее избавиться от ее взглядов. Не
застегнув халат, я пошел быстрым шагом.
-- Молодой человек, -- словно выстрел в спину остановил
меня все тот же ядовитый голос. -- Так фамилия-то как? -- Я
оторопел. Я уже начал медленно спускаться с первых преодоленных
мною ступенек, спокойно осознавая свое поражение, но желание
навестить Наташу во что бы то ни стало клокотало во мне, как
вдруг:
-- Маргарита Львовна! -- послышался женский голос над моей
головой.
-- Да! -- выкрикнула раскатисто вахтерша.
-- Вы будете покупать эту кофточку, если нет, то Галина
Васильевна покупает! -- снова прогремел женский голос, он
усиливался акустикой ядовитых стен. Видимо, женщине лень было
спускаться со второго этажа, и она вела переговоры с вахтершей,
перевесившись через перила.
Я воспользовался случаем и через какие-то мгновения
проскользнул мимо медсестры, которая громко перекрикивалась с
вахтершей. Медсестра не обратила на меня никакого внимания.
Я торопливо зашагал по коридору, считывая номера палат с
табличек. Я каждую секунду ожидал, что меня снова окликнут в
спину. Но медсестра и вахтерша были заняты своим делом, и я
свободно передвигался вдоль коридора к заветной цели: палате
номер девять. Я подошел к ней и сразу же, не раздумывая, тихо
постучал в дверь.
Мне не ответили. Тогда я приоткрыл дверь и заглянул в
палату: на широкой деревянной кровати лежала Наташа: она спала.
Больше в палате никого не было. Я на цыпочках зашел в палату и
осторожно прикрыл за собою дверь. Я приблизился к Наташиному
изголовью.
Даже сегодняшнее свидание с Викой не могло удержать меня.
Я заронил эту девушку в свое воображение там, у хижин, у
свадебных машин, и лишь только сейчас, здесь, в больнице, я
начинал понимать, что я влюблен, и может быть, безнадежно,
навсегда. И эта безнадежность неухоженной робостью замерла у
изголовья Наташи сейчас...
Что -- устремленность к Наташе или к тайне минуту назад
осторожно прикрыла за мною дверь в эту палату? Но лишь спустя
много-много времени, когда я порядком изведаю мыслительные
тропы насущных дней и ночей, я пойму, что любовь и тайна --
одно и то же на свете. А пока я еще не знал об этом...
Неожиданно Наташа открыла глаза, словно ожидала. Как же
она была хороша! Вьющиеся волосы обрамляли безмятежное лицо.
-- Сережа, -- промолвила она шепотом, -- я ничего не
понимаю, обними меня, пожалуйста, мне страшно, я боюсь тебя.
Я подошел совсем близко, присел на краешек кровати,
нагнулся к Наташиному лицу, и мы начали перешептываться.
-- Все прояснится, -- сказал я, -- не бойся меня, все
прояснится...
-- Ты думаешь? -- с напряжением в голосе спросила Наташа,
-- а ты, случайно, не призрак?
-- Нет... Я настоящий.
-- А я, может, призрак?
-- Нет, ты тоже настоящая, видишь, я глажу твои волосы и
ощущаю их нежность, а сейчас ты ощущаешь мою ладонь у себя на
щеке. Ведь правда?..
-- Да, твоя ладонь настоящая, и я даже могу дотронуться до
нее губами.
-- Как твоя фамилия, Наташа, а то вахтерша не пропускает
меня.
-- Сказкина, а твоя?
-- Истина, Сережа Истина...
-- Истина, -- повторила Наташа. -- Это правда?
-- Да.
-- Серьезная фамилия, ты не находишь, Сережа?
-- Наверное, так, а твоя фамилия очень ласковая, --
Сказкина.
-- Истина рождается тяжеловесно, вырывается из тьмы,
освобождает свои крылья из тины невежества, -- прошептала
задумчиво Наташа.
-- Откуда это? -- поинтересовался я.
-- Я не помню, -- отрешенно ответила Наташа, -- пришло в
голову просто сейчас, -- она вгляделась в мои глаза. -- А я
тебя уже не боюсь. Ты словно родной мне человек...
-- У нас есть тайна, общая тайна. Она объединяет нас,
Наташа... Ты помнишь хижины?
-- Не надо об этом, Сережа, пожалуйста, мне снова
становится страшно...
Мы замолчали и долго смотрели друг другу в глаза. Наши
чувства и наши мысли будто переплетались.
-- Я видела тебя вчера, Сережа, -- первой снова зашептала
Наташа.
-- На площади поселка у свадебных машин?
-- Нет, -- и я внутренне насторожился, такой поворот меня
напугал. "Нет" -- это значит, что Наташа видела меня в другом
месте, но где и как, ведь вечером вчера она находилась уже
здесь, в больнице!..
-- И где же ты меня видела?
-- В твоем дворе...
-- А-а, возле хижин, -- обрадовался я, но по глазам Наташи
я понял, что обрадовался напрасно. Возле хижин мы виделись в
том, замысловатом сне, тогда где же она могла меня видеть? Я
насторожился еще больше. Дыхание, затаившись, пружинило у меня
в груди.
-- Я видела тебя вчера вечером в твоем дворе на футбольном
поле, -- я вслушивался в каждое ее слово. -- Ты возвращался
откуда-то домой очень печальный и несколько минут постоял на
футбольном поле. Я подошла и поцеловала тебя, а ты отшатнулся
от меня и так поспешно ушел...
От этого признания Наташи, в свою очередь, мне стало
жутковато... Уж не призрак ли, действительно, Наташа? И я снова
погладил ее волосы и прикоснулся к ее щеке ладонью.
-- А потом появился какой-то туман, -- сказала Наташа. --
Я увидела людей в белых халатах, один из них хлопал меня по
щекам, я поняла, что приоткрыла глаза. Меня тошнило и очень
кружилась голова...
-- Можно, я буду тебя навещать? -- прошептал я.
-- Да, конечно... -- утомленным голосом ответила Наташа.
-- А сейчас уходи, пожалуйста, я постараюсь уснуть. -- Она
закрыла глаза.
-- Ну, как? -- спросила Аня, когда мы вышли из Дворца
культуры.
-- Неплохо, -- ответил я. -- Думаю, что парткому
понравится.
-- Господи, как же я устала от этих репетиций! Хочется
отдохнуть...
-- Пойдем что-нибудь выпьем в летнем кафе, -- предложил я.
Аня посмотрела на часы:
-- У меня в запасе только один час.
-- Только час? -- переспросил я.
-- Да, а потом надо зайти в детский сад, за Аленкой.
-- Аленка, это кто?
-- Это моя дочь.
-- Ясно...
-- Ну что, идем в кафе? -- переспросила Аня.
-- Да, -- решительно ответил я.
Мы взяли по чашечке кофе, по стакану густого лимонного
сока и присели за столик в самом углу решетчатой беседки. В
кафе почти никого не было, звучала негромкая музыка.
-- Нет, в самом деле, тебе понравилось или ты просто не
желаешь разочаровывать меня? -- спросила Аня.
-- Конечно понравилось. К чему беспокоиться... Я не привык
обманывать себя, строить взаимоотношения на похвальном
похлопывании по плечу... Впрочем, одно место я, вероятнее всего
бы, скорректировал, -- и я улыбнулся...
-- Какое? -- спохватилась Аня.
-- "...за правду, за труд!..." Ты помнишь эту фразу, она
звучит в конце второй части?
-- Да, -- ответила Аня, недоумевая. -- Но что же здесь
плохого?
-- В самой фразе плохого ничего нет. Только вот в слове
"труд", буква "дэ" звучит как буква "тэ", и на слух "труд"
слышится как глагол "трут". А там еще и "за"!.. Вот и
получается -- "затрут". И вся фраза воспринимается не иначе,
как "... за правду -- затрут!.." -- Аня улыбалась, придерживая
ускользающие из-под ее тонких пальцев губы. Я вначале тоже
сдерживал порывы своей улыбки усилием воли, старался быть
серьезным. Но мы все-таки весело расхохотались, не обращая
внимания на окружающих! А впрочем, никому не было дела до
нас...
-- В самом деле, а что же делать? -- успокаиваясь,
спросила Аня.
-- Думаю, -- ответил я, -- надо скорректировать фразу так:
"... за правду и за доблестный труд!.."
-- Спасибо за подсказку, -- ласково поблагодарила меня
Аня. Она отпила лимонный сок, сделала пару глотков, поставила
стакан перед собой и о чем-то задумалась. Мы немного помолчали.
Мы оба смотрели через решетчатую стену кафе на улицу. Поодаль
от нас шумела автострада. Машины, словно механические существа,
изворачивались на повороте в порывах ветра и, подсигналивая,
обгоняли друг друга; иногда какая-нибудь из них, чтобы
пропустить торопливого пешехода, резко притормаживала, припадая
на передние колеса, и, когда рассеянный пешеход давал стрекача,
машина, весело взвизгнув шинами по асфальту, снова уносилась
вдаль.
Аня и я, молча, небольшими глотками, отпивали из чашек
очень горячий кофе, густой, словно жидкий шоколад, запивали
кофе холодным лимонным соком и смотрели на автостраду...
-- Я прочел рассказ о любви, -- сказал я, нарушив наше уже
загустевшее молчание.
-- Ты без любви, -- утвердительно и как-то отрешенно
определила Аня и откровенно посмотрела мне в глаза.
-- Как ты это чувствуешь? -- недоверчиво спросил я, потому
что не поверил Ане, потому что уже не хотел я ей верить на этот
счет. Там, в больнице, у изголовья Наташи, я уже почувствовал
рождение ранее действительно неведомого мне чувства. Я еще не
мог с точной уверенностью сказать, что это любовь, но я уже не
мог не ощущать ее сладкий, еще ослепительно размытый контур...
Я посмотрел на Аню выразительно и недоверчиво покачал головой.
-- Но твоя любовь где-то очень близко, рядышком. Только
протяни ей навстречу руки, и ты сможешь ее обнять, -- тут же
добавила она.
С минуту мы снова молчали. Теперь меня что-то сковало
изнутри. Мысленно я подыскивал новую тему для разговора. Мне
вспомнилась первая встреча с Аней в моем рабочем кабинете, но
следующий мой вопрос, как я ни старался, прозвучал как-то
неохотно, неуверенно.
-- Аня, -- тихо позвал я девушку. Она подняла опущенные
глаза и оперлась взглядом на меня.
-- Аня, -- спросил я, -- что ты имела в виду, когда
говорила, что символ "вы" имеет право на земное существование?
Насколько я понял тогда, ты все-таки чего-то недоговорила!..
Аня словно пришла в себя, как-то приободрилась и
повеселела. По всему было видно, что она благодарна мне за то,
что я не продолжил мучительную для нее тему.
-- Сейчас я тебе все постараюсь объяснить, Сережа... Ты
правильно догадался, а я в самом деле недоговорила тогда. Но
сам понимаешь: из-за стола рекомендуется вставать, когда еще
хоть немножко ощущаешь голод, а разговор на какую-то тему, на
мой взгляд, надо останавливать, когда еще есть хоть немного
недосказанности.
-- Хватит философствовать, -- улыбнувшись, вмешался я, --
или ты опять хочешь ускользнуть от ответа?
-- Вовсе нет, -- шутливо продолжила Аня, -- но оправдаться
лишний раз не грех! Итак... Ты, конечно, в курсе, что наш мозг
состоит из двух полушарий? -- Аня прищурилась...
-- Обижаешь! -- вдохновился и я.
-- Так вот, -- продолжила Аня уже серьезно, -- ученый мир
доказал, что каждое из полушарий предрасположено к более или
менее определенному роду деятельности. Каждое из них может
работать самостоятельно.
-- Значит в человеке получается как бы два человека! Ты
это имеешь в виду? -- спросил я.
-- Да, -- ответила Аня. -- И вот что: надо развить свои
полушария так, как предлагают ученые, чтобы они работали на
равных. Но, все-таки, в зависимости от жизненной ситуации,
какому-то из полушарий необходимо уменьшать свою деятельность
за счет увеличения деятельности другого, соседнего; вплоть до
полного включения другого в это время. Тогда символ "вы"
оправдывает свое земное существование, потому что в человеке
начинает жить попеременно, или согласованно, или на равных --
два человека. Но этого состояния может достичь только тот, кто
научится владеть полностью своими эмоциями, страстями,
ощущениями и даже мыслями. А это подвластно лишь человеку с
высоким развитием интеллекта, согласись. Мне далеко не каждому
хочется сказать "вы", все больше -- "ты", тому, кто совершенно
не владеет собою, ближе к животному сословию, чем к
человеческому...
-- Да-а, Аня... -- проговорил я, -- интересные, честно
говоря, права на земное существование у символа "вы...",
интересные...
Мы переглянулись.
-- А что такое "астральное тело"? -- спросил я неожиданно
даже для самого себя. И вообще я стал в последнее время
замечать, что я частенько говорю первое, что приходит в голову,
не раздумывая, будь то вопрос или ответ. Аня как-то особенно
выразительно посмотрела на меня и тоже спросила:
-- Почему у тебя возник такой вопрос?
-- Читал книгу Гуревича "Возрожден ли мистицизм?" и там
наткнулся.
-- Ну что же, -- сказала Аня, -- тогда слушай.
Наш мир, а точнее мир вообще, делится мистиками, условно
конечно же, на три взаимосвязанные, составляющие одно целое,
части. Это ментальный, астральный и физический планы. Ну,
физический план, с ним проще! Мы, то есть, наше тело --
физическое, находится в нем непосредственно -- это мир форм.
Астральный план, -- это мир образов и чувств. Ментальный -- мир
мыслей, идей. Вот, например, у художника появляется идея
написать картину, идея формируется в ментальном плане,
переживается, воображается в более или менее конкретной форме в
Астрале и, наконец, реализуется в физическом плане, то есть
пишется художником на холсте красками...
-- Не значит ли это, что существует и ментальное тело? --
спросил я, оживившись.
-- Совершенно верно! И ментальное тело тоже существует.
-- Интересное дело! -- охотно обрадовался я своему
открытию. -- А нельзя ли подробнее?
-- Можно и подробнее! -- одобрительно ответила Аня. --
Астральное тело также реально, как и физическое. О ментальном
пока говорить не буду, о нем как-нибудь потом. Астральное тело
не имеет определенно канонизированной формы своего
существования, как наше физическое тело, а может, по желанию
его обладателя, принимать любую форму, доступную нашему
воображению.
-- Как это? -- удивился я.
-- Очень просто, -- продолжала Аня, -- оно может принять
форму, например, большого и маленького шарика, форму любого
предмета, растения, животного, а так же форму физического тела,
находящегося в физическом плане...
-- Недавно я узнал, что мой двоюродный дед был колдун. Он
жил в сорока километрах от Каспийского моря. Рыбаки из
окрестных деревень не брали его с собою в плавание, потому что
огненные кошки бегали по палубам, карабкались на мачты,
огненные птицы преследовали корабль и нападали на рыбаков, до
смерти их перепугивая. Как объяснить это, Аня?
-- Это чисто астральные проказы, шалости. Видимо, твой
двоюродный дед умел выводить, в качестве подчиненных ему, целые
группы людей в астральный план. Он умел так сильно притягивать
Астрал...
-- Слушай, удивительные вещи ты говоришь, -- задумчиво
подытожил я и сделал последний глоток лимонного сока.
-- Удивительного здесь ничего нет. Просто для тебя это все
в новинку, необычно. -- Аня посмотрела на свои часы и
всплеснула руками:
-- Все! Пора идти за Аленкой. Ты меня проводишь до
остановки?
-- Да, конечно же, провожу, -- ответил я озабоченно.
Мы поспешно поднялись из-за стола и торопливо вышли из
кафе.
"Здравствуй, Сергей!
Вот наконец-то пишу тебе...
Жаль... все-таки очень жаль, что ты не поступил. Помнишь,
на абитуре -- сидели-гадали по ночам -- кто поступит?
Вот теперь все ясно...
Да, тебе все-таки нужно было, конечно, поступить -- все же
образование есть образование. Хотя все зависит в первую очередь
от самого человека... Это тоже верно...
И я знаю -- ты человек сильный, и поэтому я все-таки за
тебя как-то не боюсь особенно... Ну, дай Бог...
Как хоть ты жив-то?
Собираешься ли в ближайшее время в Москву? Обязательно,
обязательно заезжай! Я живу в 526-й комнате с третьекурсником
(хороший парень, знаю его два года, все нормально).
Да, Мысивчик поступил. Живет в 511. В колхозе еще как-то
общались, но потом у нас произошел с ним ряд обострений и
сейчас отношения весьма сдержанные... Да, в общем-то этого и
следовало ожидать.
Курс наш получился неважный. Особенно это проявилось уже в
колхозе.
И, может быть, еще и потому так обидно, что ты-то так и не
поступил...
Курс абсолютно разрозненный, группировками. (Хотя сейчас
слегка это сглаживается.)
Публика наша -- или люди не очень далекие, или же --
позеры, скоты, важничающие "гении", или ни то, ни другое --
так, просто...
Хотя, конечно, есть и хорошие ребята, но... их так мало,
очень мало...
Такие вот дела, Сергей...
Лекции, конечно, сильные. Очень интересные преподаватели.
Уровень высокий. И что самое главное, не банальный. (За
исключением преподавателя по истории КПСС -- тут морали.) Да
что рассказывать, -- приезжай, сходим вместе. Может, решишь на
будущий год снова поступать. У нас очень много здесь ребят и
девчонок, которым в районе 30 лет (есть и 32, 33).
Хотя, -- кто его знает... Смотри сам.
Да, у нас на днях восстановили в Литинституте одного
преподавателя (его попросили уйти два года назад, но сейчас
студенты-старшекурсники добились у нового ректора его
возвращения), -- так вот. Это доктор философских наук Куницин.
Слышал ли ты что-нибудь о нем? Дело в том, что вчера в
общежитии в "клубе молодого литератора" (есть у нас такой!)
была встреча с ним. Так вот, -- он занимается космологическими
проблемами параллельно со своими философскими трудами. Очень,
очень, умный. Прекрасно знает научные труды Циолковского,
Ефремова.
Так же очень хорошо (!) знаком с трудами Козырева о
времени и о пространстве. (Помнишь, ведь ты говорил о нем...)
Еще говорил о неком французском ученом -- Ф. де Шардене.
(Слышал ли ты о нем что-нибудь?)
Вообще -- все было довольно смело. И не только просто
смело, но и умно. То есть то, что он говорил -- все можно было
понять вполне, но каждый в каком-то своем свете. Одним словом
пересказать, конечно, невозможно...
Ну, а Москва... -- есть Москва. Я тут бегаю, пытаюсь
ускоренно впитывать высокую культуру, которой так недоставало
там, у себя в провинции. А ведь сколько тут пробудешь -- тоже
неизвестно. Гарантии нет, что не вылетишь сегодня-завтра по
какой-нибудь причине. У нас с курса уже одного успели отчислить
-- был задержан милицией в Москве -- пьяный. И -- все...
Такие вот дела... Так что я и спешу...
Да, -- слышал ли об Еремее Парнове -- он занимается
Тибетом, Гималаями, путешествовал много. Страну Шамбалу искал.
Если слышал -- что думаешь об этом?
Был на днях на выставке картин Николая и Святослава
Рерихов. Очень сильно. Так у Николая Рериха тоже есть картины,
навеянные Шамбалой...
Хотя что об этом говорить в письмах. Надо, конечно,
разговаривать.
Напиши, Сергей как у тебя? Как работа? Чем занимаешься?
Как с творчеством? Что нового? Когда приедешь?
Пиши, давай не ленись.
До свидания!
Твой друг Юра Божив".
Это письмо мне очень помогло отключиться от окружающей
меня обстановки, ведь я находился в областном кинопрокате,
сидел в суматошном коридоре на мягкой, обтянутой дерматином
лавке, а рядом со мной, будто коряга на берегу, мужчина, в
грязных сапогах и в пиджаке, с галстуком красного цвета на фоне
темно-синей рубашки; он постоянно пытался исподтишка заглянуть
в текст письма. Этого мужчину я видел впервые, видимо, приехал
из какого-то села...
Я ожидал своей очереди на прием к методисту кинопроката,
надо было утвердить репертуарный план моего кинотеатра на
следующий месяц. После прочтения письма, как ни приятно мне
было поразмыслить на близкие, дорогие мне темы, упомянутые
другом, все же пришлось вернуться к реальности! Через несколько
минут мне предстояла стычка с методистом.
С некоторых пор он меня невзлюбил!
Дело в том, что с Палычем за последнее время у меня
произошел ряд конфликтов, а здесь, в областном кинопрокате,
его, как говорится, каждая собака знает. Они его даже почетными
грамотами не раз награждали.
Как только начались конфликты, меня, как это принято в
бюрократических кругах, принялись учить уму-разуму, послушанию:
фильмокопии получать кинотеатр стал отвратительные, низкой
категории, да и сами фильмы ставились в план завалящиеся, не
кассовые; уповалось на то, чтобы я подошел к Палычу, с которым
не разговаривал, и, унизившись, попросил бы его
посодействовать, замолвить словечко в кинопрокате, заменить
завалявшийся фильм на хороший, кассовый... Премию кинотеатр не
получил впервые за много лет. Прежние директора были более
все равно я прилично проспал, залежался на диване, на просмотр
новых фильмов не поеду. Дом кино подождет!"
Я снова обратился к Вике:
-- Я радуюсь тому, что ты пришла... Можно твоему соседу
тебя поцеловать? -- я подошел к Вике, приблизился к ее лицу...
-- Можно -- ответила она.
Мы обнялись. Она молчала и очень смотрела на меня.
Я подхватил Вику на руки. На диване, в моей комнате, ее
красивые ноги обнажились. Она застеснялась меня, словно
школьница, вспорхнувшая на качелях...
Директорам, конечно, может быть, не всем, но многим, хотя
бы иногда можно и нужно какие-то из служебных обязанностей
прогуливать! Но прогуливать как школьникам, перерешавшим
классные задачи на два дня вперед...
На работу я попал к двум часам дня. Я появился в
кинотеатре, как если бы посетил Дом кино, но я просмотр
кинофильмов прогулял, и это было замечательно!
Директор не укладывается в понятие определенного часового
рабочего дня, а скорее всего, директор укладывается в понятия
-- опережение, запас, направление... и другое...
Директор обязан уметь сегодня за целый день сделать одно,
с виду, может, очень маленькое дело, пусть даже пустячное, но
дело, которое протолкнет завтра кучу больших и объемных
служебных дел... Не проходите мимо такого дела, директора!
Бросьте все, оставьте всех, и вы выполните это маленькое дело,
пусть даже личное, и вы добудете, пусть даже за целый день, но
не даром прожитый, самое главное, что может пригодиться на
долгие дни потом -- настроение!
По секрету сказать, попасть на просмотр новых кинофильмов
мне удалось еще неделю назад, конечно, в ущерб личному времени,
с группой профсоюзных лидеров города. Но зато, как оно, это
потраченное, но сохраненное личное время понадобилось мне
сегодня утром! Я боготворю подобные переносы! Это есть не что
иное, как творчество жизни. Людей, живущих так двадцать четыре
часа в сутки, я назвал бы поэтами жизни... И как жаль, что я,
да и многие мы, редко бываем такими организованно-свободными!..
Это своеобразная гармония, музыка. Сотворение судьбы
собственными руками...
Итак, я поспел на работу к двум часам дня, и поспел в
замечательном настроении, сохраняя на своей груди Викино тепло.
-- Сергей Александрович, спасибо! -- окликнул меня Палыч в
малом фойе. -- Вы спасли сегодняшний фильм -- реклама на месте!
-- Что вы, Палыч, не за что! -- ответил я легко и
свободно.
Я теперь все чаще стал замечать, что, как только у меня
появляется женщина, все вокруг преобразуется в какую-то
благосклонность, уважительность, доброжелательность...
Вот и теперь все работники мне вокруг улыбались, и я себя
чувствовал очень уютно в кинотеатре. Но мое настроение как бы
спохватилось, заворожило меня еще больше, когда я увидел Лидию
Ивановну, уборщицу, и услышал, что она уже целый час как готова
ехать в больницу к Наташе!..
Не долго думая, я позвонил Степану, подвозчику кинофильмов
от кинопроката. И уже через полчаса я и Лидия Ивановна ехали с
ним в машине. По дороге в больницу я исподволь выведал, в какой
палате лежит Наташа, но все-таки заметил, как Лидия Ивановна
один разок искоса глянула на меня. Наверное, меня выдавала моя
излишняя озабоченность. Но я был слишком счастлив,
вспоминалось, как я не мог надышаться поцелуями Вики все утро,
и потом я уже предвкушал таинственность, встречу с Наташей,
ведь счастье, как и беда -- не приходит одно!
Мой дальнейший план был очень прост, я довез Лидию
Ивановну до больницы, а сам как бы по делам поехал в
кинопрокат, пообещавши вернуться в больницу через час. Через
час я действительно вернулся, отвез Лидию Ивановну обратно в
кинотеатр, но на этот раз проявил может быть излишнюю
холодность в отношении Наташи и снова вызвал косой взгляд в мою
сторону Лидии Ивановны.
Теперь путь к Наташе был свободен, я помог выбраться из
машины старушке, а сам тут же вернулся в машину и уговорил
Степана опять вернуться в больницу, сославшись на то, что
уборщица забыла там свою сумку.
Возле больницы я попрощался со Степаном. Я поблагодарил
его, но отказался от его предложения отвезти меня обратно в
кинотеатр. И он уехал.
И вот я поднялся по бетонным ступенькам на крыльцо
больницы и постучался в окошечко, врезанное в деревянную дверь.
Потрескавшаяся фанерка отодвинулась, окошечко открылось.
-- Вам что нужно, молодой человек? -- прозвучал ядовито
голос вахтерши.
-- Я хотел бы навестить Наташу из палаты номер девять, --
как можно вежливее попросил я.
-- Как фамилия? -- поинтересовалась вахтерша.
-- Моя? -- переспросил я, с ужасом соображая, что
фамилии-то Наташи я не знаю.
-- Фамилия Наташи? -- насторожилась вахтерша.
-- Такая же, как и у меня, -- ответил я, глупо
улыбнувшись, продолжая думать, как же выкарабкаться из этой
ситуации.
-- Так ты жених, что ль?! -- воскликнула пренебрежительно
вахтерша.
-- Да, -- тут же ответил я, и только после своего ответа
понял, что я ответил правильно.
-- Ну, а что тогда голову морочишь?! -- зло возмутилась
вахтерша.
Что-то щелкнуло за дверью, видимо, железная задвижка, и
одна половинка двери открылась настежь.
-- Заходи, -- послышался из-за второй, закрытой половинки
двери теперь почему-то безразличный голос вахтерши.
Я робко зашел в полутемный коридор. Стены вокруг были не
выкрашены, а словно измазаны зеленой краской с желтым отливом.
Вот уж поистине: каков человек -- такие и стены вокруг него!
Ядовитые стены -- ядовитая вахтерша.
-- Вон на вешалке халат, одевай! -- словно огрызнулась в
мою сторону вахтерша.
Я поспешно надевал халат, оглядываясь по сторонам.
-- На втором этаже девятая, -- сказала вахтерша, отчаянно
зевая.
-- Спасибо, -- тут же поблагодарил я. Вахтерша меня жутко
раздражала, хотелось поскорее избавиться от ее взглядов. Не
застегнув халат, я пошел быстрым шагом.
-- Молодой человек, -- словно выстрел в спину остановил
меня все тот же ядовитый голос. -- Так фамилия-то как? -- Я
оторопел. Я уже начал медленно спускаться с первых преодоленных
мною ступенек, спокойно осознавая свое поражение, но желание
навестить Наташу во что бы то ни стало клокотало во мне, как
вдруг:
-- Маргарита Львовна! -- послышался женский голос над моей
головой.
-- Да! -- выкрикнула раскатисто вахтерша.
-- Вы будете покупать эту кофточку, если нет, то Галина
Васильевна покупает! -- снова прогремел женский голос, он
усиливался акустикой ядовитых стен. Видимо, женщине лень было
спускаться со второго этажа, и она вела переговоры с вахтершей,
перевесившись через перила.
Я воспользовался случаем и через какие-то мгновения
проскользнул мимо медсестры, которая громко перекрикивалась с
вахтершей. Медсестра не обратила на меня никакого внимания.
Я торопливо зашагал по коридору, считывая номера палат с
табличек. Я каждую секунду ожидал, что меня снова окликнут в
спину. Но медсестра и вахтерша были заняты своим делом, и я
свободно передвигался вдоль коридора к заветной цели: палате
номер девять. Я подошел к ней и сразу же, не раздумывая, тихо
постучал в дверь.
Мне не ответили. Тогда я приоткрыл дверь и заглянул в
палату: на широкой деревянной кровати лежала Наташа: она спала.
Больше в палате никого не было. Я на цыпочках зашел в палату и
осторожно прикрыл за собою дверь. Я приблизился к Наташиному
изголовью.
Даже сегодняшнее свидание с Викой не могло удержать меня.
Я заронил эту девушку в свое воображение там, у хижин, у
свадебных машин, и лишь только сейчас, здесь, в больнице, я
начинал понимать, что я влюблен, и может быть, безнадежно,
навсегда. И эта безнадежность неухоженной робостью замерла у
изголовья Наташи сейчас...
Что -- устремленность к Наташе или к тайне минуту назад
осторожно прикрыла за мною дверь в эту палату? Но лишь спустя
много-много времени, когда я порядком изведаю мыслительные
тропы насущных дней и ночей, я пойму, что любовь и тайна --
одно и то же на свете. А пока я еще не знал об этом...
Неожиданно Наташа открыла глаза, словно ожидала. Как же
она была хороша! Вьющиеся волосы обрамляли безмятежное лицо.
-- Сережа, -- промолвила она шепотом, -- я ничего не
понимаю, обними меня, пожалуйста, мне страшно, я боюсь тебя.
Я подошел совсем близко, присел на краешек кровати,
нагнулся к Наташиному лицу, и мы начали перешептываться.
-- Все прояснится, -- сказал я, -- не бойся меня, все
прояснится...
-- Ты думаешь? -- с напряжением в голосе спросила Наташа,
-- а ты, случайно, не призрак?
-- Нет... Я настоящий.
-- А я, может, призрак?
-- Нет, ты тоже настоящая, видишь, я глажу твои волосы и
ощущаю их нежность, а сейчас ты ощущаешь мою ладонь у себя на
щеке. Ведь правда?..
-- Да, твоя ладонь настоящая, и я даже могу дотронуться до
нее губами.
-- Как твоя фамилия, Наташа, а то вахтерша не пропускает
меня.
-- Сказкина, а твоя?
-- Истина, Сережа Истина...
-- Истина, -- повторила Наташа. -- Это правда?
-- Да.
-- Серьезная фамилия, ты не находишь, Сережа?
-- Наверное, так, а твоя фамилия очень ласковая, --
Сказкина.
-- Истина рождается тяжеловесно, вырывается из тьмы,
освобождает свои крылья из тины невежества, -- прошептала
задумчиво Наташа.
-- Откуда это? -- поинтересовался я.
-- Я не помню, -- отрешенно ответила Наташа, -- пришло в
голову просто сейчас, -- она вгляделась в мои глаза. -- А я
тебя уже не боюсь. Ты словно родной мне человек...
-- У нас есть тайна, общая тайна. Она объединяет нас,
Наташа... Ты помнишь хижины?
-- Не надо об этом, Сережа, пожалуйста, мне снова
становится страшно...
Мы замолчали и долго смотрели друг другу в глаза. Наши
чувства и наши мысли будто переплетались.
-- Я видела тебя вчера, Сережа, -- первой снова зашептала
Наташа.
-- На площади поселка у свадебных машин?
-- Нет, -- и я внутренне насторожился, такой поворот меня
напугал. "Нет" -- это значит, что Наташа видела меня в другом
месте, но где и как, ведь вечером вчера она находилась уже
здесь, в больнице!..
-- И где же ты меня видела?
-- В твоем дворе...
-- А-а, возле хижин, -- обрадовался я, но по глазам Наташи
я понял, что обрадовался напрасно. Возле хижин мы виделись в
том, замысловатом сне, тогда где же она могла меня видеть? Я
насторожился еще больше. Дыхание, затаившись, пружинило у меня
в груди.
-- Я видела тебя вчера вечером в твоем дворе на футбольном
поле, -- я вслушивался в каждое ее слово. -- Ты возвращался
откуда-то домой очень печальный и несколько минут постоял на
футбольном поле. Я подошла и поцеловала тебя, а ты отшатнулся
от меня и так поспешно ушел...
От этого признания Наташи, в свою очередь, мне стало
жутковато... Уж не призрак ли, действительно, Наташа? И я снова
погладил ее волосы и прикоснулся к ее щеке ладонью.
-- А потом появился какой-то туман, -- сказала Наташа. --
Я увидела людей в белых халатах, один из них хлопал меня по
щекам, я поняла, что приоткрыла глаза. Меня тошнило и очень
кружилась голова...
-- Можно, я буду тебя навещать? -- прошептал я.
-- Да, конечно... -- утомленным голосом ответила Наташа.
-- А сейчас уходи, пожалуйста, я постараюсь уснуть. -- Она
закрыла глаза.
-- Ну, как? -- спросила Аня, когда мы вышли из Дворца
культуры.
-- Неплохо, -- ответил я. -- Думаю, что парткому
понравится.
-- Господи, как же я устала от этих репетиций! Хочется
отдохнуть...
-- Пойдем что-нибудь выпьем в летнем кафе, -- предложил я.
Аня посмотрела на часы:
-- У меня в запасе только один час.
-- Только час? -- переспросил я.
-- Да, а потом надо зайти в детский сад, за Аленкой.
-- Аленка, это кто?
-- Это моя дочь.
-- Ясно...
-- Ну что, идем в кафе? -- переспросила Аня.
-- Да, -- решительно ответил я.
Мы взяли по чашечке кофе, по стакану густого лимонного
сока и присели за столик в самом углу решетчатой беседки. В
кафе почти никого не было, звучала негромкая музыка.
-- Нет, в самом деле, тебе понравилось или ты просто не
желаешь разочаровывать меня? -- спросила Аня.
-- Конечно понравилось. К чему беспокоиться... Я не привык
обманывать себя, строить взаимоотношения на похвальном
похлопывании по плечу... Впрочем, одно место я, вероятнее всего
бы, скорректировал, -- и я улыбнулся...
-- Какое? -- спохватилась Аня.
-- "...за правду, за труд!..." Ты помнишь эту фразу, она
звучит в конце второй части?
-- Да, -- ответила Аня, недоумевая. -- Но что же здесь
плохого?
-- В самой фразе плохого ничего нет. Только вот в слове
"труд", буква "дэ" звучит как буква "тэ", и на слух "труд"
слышится как глагол "трут". А там еще и "за"!.. Вот и
получается -- "затрут". И вся фраза воспринимается не иначе,
как "... за правду -- затрут!.." -- Аня улыбалась, придерживая
ускользающие из-под ее тонких пальцев губы. Я вначале тоже
сдерживал порывы своей улыбки усилием воли, старался быть
серьезным. Но мы все-таки весело расхохотались, не обращая
внимания на окружающих! А впрочем, никому не было дела до
нас...
-- В самом деле, а что же делать? -- успокаиваясь,
спросила Аня.
-- Думаю, -- ответил я, -- надо скорректировать фразу так:
"... за правду и за доблестный труд!.."
-- Спасибо за подсказку, -- ласково поблагодарила меня
Аня. Она отпила лимонный сок, сделала пару глотков, поставила
стакан перед собой и о чем-то задумалась. Мы немного помолчали.
Мы оба смотрели через решетчатую стену кафе на улицу. Поодаль
от нас шумела автострада. Машины, словно механические существа,
изворачивались на повороте в порывах ветра и, подсигналивая,
обгоняли друг друга; иногда какая-нибудь из них, чтобы
пропустить торопливого пешехода, резко притормаживала, припадая
на передние колеса, и, когда рассеянный пешеход давал стрекача,
машина, весело взвизгнув шинами по асфальту, снова уносилась
вдаль.
Аня и я, молча, небольшими глотками, отпивали из чашек
очень горячий кофе, густой, словно жидкий шоколад, запивали
кофе холодным лимонным соком и смотрели на автостраду...
-- Я прочел рассказ о любви, -- сказал я, нарушив наше уже
загустевшее молчание.
-- Ты без любви, -- утвердительно и как-то отрешенно
определила Аня и откровенно посмотрела мне в глаза.
-- Как ты это чувствуешь? -- недоверчиво спросил я, потому
что не поверил Ане, потому что уже не хотел я ей верить на этот
счет. Там, в больнице, у изголовья Наташи, я уже почувствовал
рождение ранее действительно неведомого мне чувства. Я еще не
мог с точной уверенностью сказать, что это любовь, но я уже не
мог не ощущать ее сладкий, еще ослепительно размытый контур...
Я посмотрел на Аню выразительно и недоверчиво покачал головой.
-- Но твоя любовь где-то очень близко, рядышком. Только
протяни ей навстречу руки, и ты сможешь ее обнять, -- тут же
добавила она.
С минуту мы снова молчали. Теперь меня что-то сковало
изнутри. Мысленно я подыскивал новую тему для разговора. Мне
вспомнилась первая встреча с Аней в моем рабочем кабинете, но
следующий мой вопрос, как я ни старался, прозвучал как-то
неохотно, неуверенно.
-- Аня, -- тихо позвал я девушку. Она подняла опущенные
глаза и оперлась взглядом на меня.
-- Аня, -- спросил я, -- что ты имела в виду, когда
говорила, что символ "вы" имеет право на земное существование?
Насколько я понял тогда, ты все-таки чего-то недоговорила!..
Аня словно пришла в себя, как-то приободрилась и
повеселела. По всему было видно, что она благодарна мне за то,
что я не продолжил мучительную для нее тему.
-- Сейчас я тебе все постараюсь объяснить, Сережа... Ты
правильно догадался, а я в самом деле недоговорила тогда. Но
сам понимаешь: из-за стола рекомендуется вставать, когда еще
хоть немножко ощущаешь голод, а разговор на какую-то тему, на
мой взгляд, надо останавливать, когда еще есть хоть немного
недосказанности.
-- Хватит философствовать, -- улыбнувшись, вмешался я, --
или ты опять хочешь ускользнуть от ответа?
-- Вовсе нет, -- шутливо продолжила Аня, -- но оправдаться
лишний раз не грех! Итак... Ты, конечно, в курсе, что наш мозг
состоит из двух полушарий? -- Аня прищурилась...
-- Обижаешь! -- вдохновился и я.
-- Так вот, -- продолжила Аня уже серьезно, -- ученый мир
доказал, что каждое из полушарий предрасположено к более или
менее определенному роду деятельности. Каждое из них может
работать самостоятельно.
-- Значит в человеке получается как бы два человека! Ты
это имеешь в виду? -- спросил я.
-- Да, -- ответила Аня. -- И вот что: надо развить свои
полушария так, как предлагают ученые, чтобы они работали на
равных. Но, все-таки, в зависимости от жизненной ситуации,
какому-то из полушарий необходимо уменьшать свою деятельность
за счет увеличения деятельности другого, соседнего; вплоть до
полного включения другого в это время. Тогда символ "вы"
оправдывает свое земное существование, потому что в человеке
начинает жить попеременно, или согласованно, или на равных --
два человека. Но этого состояния может достичь только тот, кто
научится владеть полностью своими эмоциями, страстями,
ощущениями и даже мыслями. А это подвластно лишь человеку с
высоким развитием интеллекта, согласись. Мне далеко не каждому
хочется сказать "вы", все больше -- "ты", тому, кто совершенно
не владеет собою, ближе к животному сословию, чем к
человеческому...
-- Да-а, Аня... -- проговорил я, -- интересные, честно
говоря, права на земное существование у символа "вы...",
интересные...
Мы переглянулись.
-- А что такое "астральное тело"? -- спросил я неожиданно
даже для самого себя. И вообще я стал в последнее время
замечать, что я частенько говорю первое, что приходит в голову,
не раздумывая, будь то вопрос или ответ. Аня как-то особенно
выразительно посмотрела на меня и тоже спросила:
-- Почему у тебя возник такой вопрос?
-- Читал книгу Гуревича "Возрожден ли мистицизм?" и там
наткнулся.
-- Ну что же, -- сказала Аня, -- тогда слушай.
Наш мир, а точнее мир вообще, делится мистиками, условно
конечно же, на три взаимосвязанные, составляющие одно целое,
части. Это ментальный, астральный и физический планы. Ну,
физический план, с ним проще! Мы, то есть, наше тело --
физическое, находится в нем непосредственно -- это мир форм.
Астральный план, -- это мир образов и чувств. Ментальный -- мир
мыслей, идей. Вот, например, у художника появляется идея
написать картину, идея формируется в ментальном плане,
переживается, воображается в более или менее конкретной форме в
Астрале и, наконец, реализуется в физическом плане, то есть
пишется художником на холсте красками...
-- Не значит ли это, что существует и ментальное тело? --
спросил я, оживившись.
-- Совершенно верно! И ментальное тело тоже существует.
-- Интересное дело! -- охотно обрадовался я своему
открытию. -- А нельзя ли подробнее?
-- Можно и подробнее! -- одобрительно ответила Аня. --
Астральное тело также реально, как и физическое. О ментальном
пока говорить не буду, о нем как-нибудь потом. Астральное тело
не имеет определенно канонизированной формы своего
существования, как наше физическое тело, а может, по желанию
его обладателя, принимать любую форму, доступную нашему
воображению.
-- Как это? -- удивился я.
-- Очень просто, -- продолжала Аня, -- оно может принять
форму, например, большого и маленького шарика, форму любого
предмета, растения, животного, а так же форму физического тела,
находящегося в физическом плане...
-- Недавно я узнал, что мой двоюродный дед был колдун. Он
жил в сорока километрах от Каспийского моря. Рыбаки из
окрестных деревень не брали его с собою в плавание, потому что
огненные кошки бегали по палубам, карабкались на мачты,
огненные птицы преследовали корабль и нападали на рыбаков, до
смерти их перепугивая. Как объяснить это, Аня?
-- Это чисто астральные проказы, шалости. Видимо, твой
двоюродный дед умел выводить, в качестве подчиненных ему, целые
группы людей в астральный план. Он умел так сильно притягивать
Астрал...
-- Слушай, удивительные вещи ты говоришь, -- задумчиво
подытожил я и сделал последний глоток лимонного сока.
-- Удивительного здесь ничего нет. Просто для тебя это все
в новинку, необычно. -- Аня посмотрела на свои часы и
всплеснула руками:
-- Все! Пора идти за Аленкой. Ты меня проводишь до
остановки?
-- Да, конечно же, провожу, -- ответил я озабоченно.
Мы поспешно поднялись из-за стола и торопливо вышли из
кафе.
"Здравствуй, Сергей!
Вот наконец-то пишу тебе...
Жаль... все-таки очень жаль, что ты не поступил. Помнишь,
на абитуре -- сидели-гадали по ночам -- кто поступит?
Вот теперь все ясно...
Да, тебе все-таки нужно было, конечно, поступить -- все же
образование есть образование. Хотя все зависит в первую очередь
от самого человека... Это тоже верно...
И я знаю -- ты человек сильный, и поэтому я все-таки за
тебя как-то не боюсь особенно... Ну, дай Бог...
Как хоть ты жив-то?
Собираешься ли в ближайшее время в Москву? Обязательно,
обязательно заезжай! Я живу в 526-й комнате с третьекурсником
(хороший парень, знаю его два года, все нормально).
Да, Мысивчик поступил. Живет в 511. В колхозе еще как-то
общались, но потом у нас произошел с ним ряд обострений и
сейчас отношения весьма сдержанные... Да, в общем-то этого и
следовало ожидать.
Курс наш получился неважный. Особенно это проявилось уже в
колхозе.
И, может быть, еще и потому так обидно, что ты-то так и не
поступил...
Курс абсолютно разрозненный, группировками. (Хотя сейчас
слегка это сглаживается.)
Публика наша -- или люди не очень далекие, или же --
позеры, скоты, важничающие "гении", или ни то, ни другое --
так, просто...
Хотя, конечно, есть и хорошие ребята, но... их так мало,
очень мало...
Такие вот дела, Сергей...
Лекции, конечно, сильные. Очень интересные преподаватели.
Уровень высокий. И что самое главное, не банальный. (За
исключением преподавателя по истории КПСС -- тут морали.) Да
что рассказывать, -- приезжай, сходим вместе. Может, решишь на
будущий год снова поступать. У нас очень много здесь ребят и
девчонок, которым в районе 30 лет (есть и 32, 33).
Хотя, -- кто его знает... Смотри сам.
Да, у нас на днях восстановили в Литинституте одного
преподавателя (его попросили уйти два года назад, но сейчас
студенты-старшекурсники добились у нового ректора его
возвращения), -- так вот. Это доктор философских наук Куницин.
Слышал ли ты что-нибудь о нем? Дело в том, что вчера в
общежитии в "клубе молодого литератора" (есть у нас такой!)
была встреча с ним. Так вот, -- он занимается космологическими
проблемами параллельно со своими философскими трудами. Очень,
очень, умный. Прекрасно знает научные труды Циолковского,
Ефремова.
Так же очень хорошо (!) знаком с трудами Козырева о
времени и о пространстве. (Помнишь, ведь ты говорил о нем...)
Еще говорил о неком французском ученом -- Ф. де Шардене.
(Слышал ли ты о нем что-нибудь?)
Вообще -- все было довольно смело. И не только просто
смело, но и умно. То есть то, что он говорил -- все можно было
понять вполне, но каждый в каком-то своем свете. Одним словом
пересказать, конечно, невозможно...
Ну, а Москва... -- есть Москва. Я тут бегаю, пытаюсь
ускоренно впитывать высокую культуру, которой так недоставало
там, у себя в провинции. А ведь сколько тут пробудешь -- тоже
неизвестно. Гарантии нет, что не вылетишь сегодня-завтра по
какой-нибудь причине. У нас с курса уже одного успели отчислить
-- был задержан милицией в Москве -- пьяный. И -- все...
Такие вот дела... Так что я и спешу...
Да, -- слышал ли об Еремее Парнове -- он занимается
Тибетом, Гималаями, путешествовал много. Страну Шамбалу искал.
Если слышал -- что думаешь об этом?
Был на днях на выставке картин Николая и Святослава
Рерихов. Очень сильно. Так у Николая Рериха тоже есть картины,
навеянные Шамбалой...
Хотя что об этом говорить в письмах. Надо, конечно,
разговаривать.
Напиши, Сергей как у тебя? Как работа? Чем занимаешься?
Как с творчеством? Что нового? Когда приедешь?
Пиши, давай не ленись.
До свидания!
Твой друг Юра Божив".
Это письмо мне очень помогло отключиться от окружающей
меня обстановки, ведь я находился в областном кинопрокате,
сидел в суматошном коридоре на мягкой, обтянутой дерматином
лавке, а рядом со мной, будто коряга на берегу, мужчина, в
грязных сапогах и в пиджаке, с галстуком красного цвета на фоне
темно-синей рубашки; он постоянно пытался исподтишка заглянуть
в текст письма. Этого мужчину я видел впервые, видимо, приехал
из какого-то села...
Я ожидал своей очереди на прием к методисту кинопроката,
надо было утвердить репертуарный план моего кинотеатра на
следующий месяц. После прочтения письма, как ни приятно мне
было поразмыслить на близкие, дорогие мне темы, упомянутые
другом, все же пришлось вернуться к реальности! Через несколько
минут мне предстояла стычка с методистом.
С некоторых пор он меня невзлюбил!
Дело в том, что с Палычем за последнее время у меня
произошел ряд конфликтов, а здесь, в областном кинопрокате,
его, как говорится, каждая собака знает. Они его даже почетными
грамотами не раз награждали.
Как только начались конфликты, меня, как это принято в
бюрократических кругах, принялись учить уму-разуму, послушанию:
фильмокопии получать кинотеатр стал отвратительные, низкой
категории, да и сами фильмы ставились в план завалящиеся, не
кассовые; уповалось на то, чтобы я подошел к Палычу, с которым
не разговаривал, и, унизившись, попросил бы его
посодействовать, замолвить словечко в кинопрокате, заменить
завалявшийся фильм на хороший, кассовый... Премию кинотеатр не
получил впервые за много лет. Прежние директора были более