Страница:
-- Правильно говорите, меня интересуют его точные рабочие
и отпускные дни, -- определился участковый и возвратил табель
директору. -- А что, копию с этого табеля можно сделать?
-- Хорошо, я сделаю копию, когда она вам нужна?
-- Сегодня вечером завезете ко мне в участок, но только
заверенную, Юрий Сергеевич, вашей подписью.
-- Папочка, ну чего они не звонят? Уже который час? --
поинтересовалась Викина дочь Оксанка у Божива.
-- О-о, вот те раз, у меня часы стали, -- огорчился Юра,
глянув на свои наручные часы. -- Оксанка, -- позвал он.
-- Что, папочка?
-- Посмотри в зале на будильник, а я пока яичницу дожарю.
Девочка выбежала из кухни, с минуту ее не было.
-- Ну, что там? -- крикнул Божив, перекладывая глазунью со
сковородки на тарелки. Прошла еще минута, девочка вернулась на
кухню, она держала в руках будильник и была чем-то огорчена.
-- Ты что насупилась, дочка?
-- Будильник тоже стоит, мы его вчера забыли завести,
наверно, я его трясла, трясла, ничего не выходит, не тикает.
-- Да что же его трясти, надо было завести, -- улыбнулся
Божив.
-- Я завела, папочка, сейчас вот завела, но он все равно
не работает.
-- Дай-ка посмотрю. -- Божив встряхнул будильник и
преложил его к уху, раз, другой. -- Да, -- сказал он, --
действительно молчит, но не беда, я его в мастерскую отнесу.
-- Папа!
-- Что?
-- А мы сегодня будем без времени жить?
-- Отчего же без времени? Сходи к соседке Марии Федоровне,
спроси у нее, который час. Оксанка оживилась и тут же выскочила
из квартиры.
"Надо же, -- подумал Божив, -- и мои часы, и будильник
остановились ровно в десять утра... но что же они-то и в самом
деле не звонят?"_ заволновался он, пошел в прихожую, взял
телефонный аппарат, возвратился с ним на кухню и установил
посередине кухонного стола. И только Юра отошел к окну, как
раздался телефонный звонок, остановивший его ожидание. Божив
метнулся к аппарату, подхватил трубку.
-- Алло, -- нетерпеливо сказал он, -- я слушаю.
-- Алло, это квартира Николаевых?
-- Да, -- тут же подтвердил Божив.
-- Это вас беспокоят из роддома.
-- Я ждал вашего звонка, кто у меня?.. Родился?
-- Вы муж Николаевой?
-- Да-да, я муж.
-- Простите, как вас зовут?
-- Юрий Сергеевич.
-- Так вот, Юрий Сергеевич... -- Божив насторожился, Бог
весть какие только мысли промелькнули у него в голове.
-- У меня что-то плохо? -- погрустневши, спросил он,
ожидая услышать неприятное.
-- Но если вы считаете, что рождение сына это плохо, тогда
мы вам его не выпишем.
-- У меня сын?! -- заорал в трубку Божив и так подскочил
на месте, что чуть не свалил телефон с кухонного стола.
-- Вы что там, обезумели? -- проговорили на том конце
провода.
-- Сколько? -- тут же вопросил Божив.
-- Три пятьсот.
-- Высокий?
-- Пятьдесят три.
-- А во сколько, во сколько родила?
-- В десять утра.
-- Спасибо. Конфеты за мной. А когда можно прийти
посмотреть? -- но в трубке уже звучали короткие сигналы.
Вернулась Оксанка, она не спеша присела за кухонный стол,
косясь на телефонный аппарат, как будто обижаясь на него.
-- Двенадцать, -- сказал она. Божив сидел напротив нее и
весело уплетал яичницу.
-- Ну чего ты радуешься, папочка, они не звонят, а ты
радуешься?
-- Уже по-зво-ни-ли, -- по слогам, с выразительной
игривостью снова восторжествовал Божив.
-- Мамочка родила? -- всплеснула руками девочка и прижала
ладошки к щекам.
-- И как ты думаешь, кого?
-- Ой, папочка, только не девочку.
-- Радуйся, Оксанка, твоя взяла -- мальчик.
-- Братик! -- тоже восторжествовала девочка. И Божив, и
Оксанка вскочили из-за стола, крепко схватились за руки и стали
прыгать на месте.
-- Братик, братик! -- подкрикивала дочка.
-- Братик, братик! -- подзадоривал ее папа.
Они перестали прыгать, оба тяжело и радостно дышали.
-- Братик, -- заманчиво призадумавшись, снова проговорила
Оксанка. -- Во -- класс! -- подытожила она... Вскоре Наташа
весело шагала в ногу с Юрой Боживым и его приемной дочерью
Оксанкой по дороге в роддом навестить Вику -- теперь уже маму
двоих детей. Всю дорогу Оксанка, держась за руку папочки,
вприпрыжку рассматривала прохожих, глазела по сторонам, ей было
отчетливо радостно, и она заглядывала в глаза прохожим,
выискивая в них ответное настроение, словно весь мир знал о ее
счастье. Она не мешала папочке разговаривать с тетей Наташей,
да она и не слышала их разговора.
-- Я очень рада за вас обоих, Юра.
-- Спасибо, Наташа, ты не можешь себе представить, какое у
меня величественное вдохновение сейчас.
-- Я бы тоже хотела второго ребенка. -- И Божив слегка
придержал свой восторг, перестал выказывать его так ярко, он
понимал, что радостью тоже можно убить, ибо радость, что и
горе, слепы и безжалостны.
-- Наташа, я не могу тебе много сказать, но я верю, я
знаю, что Сережа обязательно вернется.
Наташа оживилась и подозрительно посмотрела на Божива.
-- В каком смысле понимать твои слова, Юра? -- с
налетевшим волнением заговорила она.
-- Сергей жив, -- сказал Божив.
-- Я это знаю.
-- Да нет, ты не все знаешь, Наташа.
-- Нет, я знаю, Сережа -- там... -- и Юра насторожился.
-- Где... там? -- исподволь поинтересовался он.
-- Ты все равно не поймешь, Юра, он там, откуда пришла я.
-- Ты пришла из Астрала?
-- Я не знаю, как называется этот мир, я вообще ничего не
понимаю, что происходит. Я никогда об этом никому не говорила,
Юра, ведь я когда-то умерла, меня похоронили.
-- Да, ну это понятно, -- определился Юра, -- всех нас
когда-то похоронили, в прошлой жизни, если брать за основу
теорию инкарнации.
-- Нет, уж лучше молчать и дальше. Прав был Сережа,
написав стихотворение "Молчание -- золото", -- сказал Наташа и
обратилась к Боживу, -- хочешь, прочту?
-- Да, конечно, мне всегда были близки и понятны Сережины
стихи. "Молчание -- золото", говоришь, я не встречал это
стихотворение у Сергея.
-- "Однажды умный, -- заговорила Наташа, -- просто не за
грош продал себя, он выразился так: "Молчи, дурак, за умного
сойдешь!" Поверил в это искренне дурак... и светлым днем,
особенно в ночи -- дурак молчит, его целы бока... Дурак одернул
умного: "Молчи, тогда и ты сойдешь за дурака". Дальше они шли
молча. Юра терялся в догадках.
В роддом их не пустили, но они целых два часа простояли
под окнами -- Вика лежала в палате второго этажа. Выглядывая в
открытое окно, она радостно разговаривала со своими
посетителями, но все это время Юру ни на минуту не оставляли
безответные размышления. Ненароком он посматривал на Наташу и
анализировал неожиданные свои домыслы. Ему весьма не терпелось
уточнить до объяснимости и, может быть, даже открыться Наташе,
если такое позволят обстоятельства разговора, на неминуемость
которого он все-таки надеялся, разговора откровенного, который
поставит все на свои места. Юра надеялся на подробное общение
по недосказанной теме с Наташей на обратной дороге из роддома.
Но случилось другое, на что Божив никак не мог рассчитывать:
может, Наташа не захотела продолжать бесе-ду и потому решила
поступить именно так, а может, уж таковы были судьбиные
обстоятельства, но, как бы то ни было, Наташа в одну минуту
попрощалась с Юрой, Оксанкой и Викой и уехала куда-то по делам.
-- Алло! Иван, ты?
-- Да, это я. А кто это звонит?
-- Как тебе сказать... ну, в общем-то это я -- Сергей...
Истина.
-- Сергей? -- в трубке установилось молчание.
-- Иван, ты меня слышишь?
-- Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты
проснулся?
-- Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.
-- Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?
-- Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной
будке.
-- Откуда ты звонишь?
-- Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.
-- Я имею в виду -- отсюда или оттуда.
-- А, да нет, отсюда.
-- Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?
-- Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не
полностью. Этот тип смылся.
-- Ты что, влез куда-то?
-- Да, в председателя кооператива.
-- Понятно. И что собираешься делать?
-- Да есть кое-какие соображения.
-- А что Эзоповым языком заговорил?
-- Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя
дела.
-- Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.
-- Хорошо, -- сказал я и немного задумался: "Стоит ли
все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не
должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе
незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана
-- слабинка учителя".
-- Ты что замолчал?
-- Думаю, что сказать.
-- Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?
-- Заблокировали.
-- Ну это пустяк. Помочь?
-- Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и
расхлебывать.
-- Ну, смотри, тебе виднее.
-- Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе
позвоню, хорошо?
-- Ладно.
-- Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?
-- Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по
медицине. Занятия продолжаю.
-- Не женился?
-- Женился, не так давно.
-- Папкой скоро будешь?
-- Да, эта проблема намечается.
-- Поздравляю, -- с грустноватым оттенком сказал я и тут
же решил закончить разговор:
-- Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.
-- Ну ладно, пока, звони.
-- Пока, Иван, -- подытожил я и уверенно повесил трубку на
автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые
времена, когда я работал директором кинотеатра. Я вышел из
телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой
уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и
находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно
присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом
плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова
захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже
бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты
необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в
него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел
возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я
начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере,
несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало
означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким
образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому
телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души
на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во
что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что
моя инородная душа, насильственно вживленная в тело
председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и
пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как
очертания моей теперешней грусти. "Вот так, -- подумал я, --
могу остаться Гришей".
И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной
суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте
уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый
сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в
моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего
не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за
маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее
поведение
-- Золотов! -- не успев подумать, окликнул я человека в
старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно
упитанном теле. Он стоял и крикливо рекламировал газету.
-- Самая клеветническая газетенка! -- подкрякивал он
голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. -- Берите,
покупайте, самая дешевая газетенка в городе!
Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то
поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с
ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой
останавливался, чтобы купить.
Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу
реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на
мгновение отводя их, присматривая за публикой.
-- Что-то я вас не припомню, -- озадаченно говорнул он в
мою сторону между рекламным слововоротом, -- откуда мы знакомы?
-- Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими
стихами я тоже немного знаком, -- начал оправдываться я, но уже
понимая, что эта встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще
одна возможность укоротить астральную волю Магистра -- Остапа
Моисеевича, ибо я тут же припомнил обстоятельства, некогда
столкнувшие меня с этим газетчиком.
-- Вы читали мои стихи в сборнике? -- как-то особенно
сладко произнеся слово "сборник", поинтересовался Золотов,
видимо, до сих пор это был его единственный наиболее весомый
выход в печать.
-- Да, -- тут же соврал я, потому что знаком я был со
стихами газетчика только по одному тому злополучному
четверостишию, изуродованному на астральном экране опечатками,
хорошо продуманными астральной шайкой, дабы остановить
стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить
творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью
в окружении необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод.
В прошлый раз Золотов улизнул от меня, его судьба
отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь друг другу еще
тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай
поправить это дело.
-- А правда, хороший сборник, -- подбодрился Золотов,
снова обращаясь ко мне, -- целых шесть стихотворений моих! Вам
понравились?
-- Еще бы, -- заискивающе поддакнул я, -- вы настоящий
поэт.
-- Вы мои мысли читаете, -- обрадовался газетчик, -- тут
недавно ко мне подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я
ему так и сказал, как его там звали... фамилия у него дурацкая,
а, Палецкий, так вот я ему так и сказал: "Ну, роман каждый
Палецкий может написать, а вот шесть Стихотворений, --
выразительно подчеркнул слово "стихотворений" Золотов, -- не
каждый может опубликовать".
-- Да, это точно, вы правы, -- быстренько подтвердил я и
принял серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою
неискренность, потому что глаза у него были очень прожорливые
по отношению к своей славе, а значит могли не упустить,
подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие мое
истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.
Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в
оправданности выбора своей жертвы, но мне все-таки не думалось,
что этот тип Золотов и в самом деле может составить в
перспективе авангард литературы.
"Но он же сейчас остановлен, уничтожен", -- отвечал я
себе, чтобы не столь уж поддаваться своим столь чувствительным
взглядам на этого человека в предоставленной мне данности. Но
жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и если
смахнуть со стола "крошки", то обнаружится, на первый взгляд,
замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура,
клеенчатый рисунок.
-- Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу,
пойдемте ко мне, выпьем по чашечке кофе, -- предложил Золотов
мне.
-- А что, я не против, -- сразу же согласился я, логика
жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое
существование.
-- Все, -- сказал Золотов, -- ну их на хер, эти газеты. --
И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный
портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного
товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку,
ибо ручек не было, и добавил: -- Ну что, идем? -- Я готов, --
оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову. Дорога
была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по
пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального
рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним
действительно шагали в ногу, как братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван,
ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под
шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось:
Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя
они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по всей
комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
-- А я недавно женился, -- осведомил меня стихотворец, --
замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю
на это, у нее душа прямая, -- расхохотался Золотов. -- Мы не
расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга,
скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, --
перешел на шепот Золотов, -- вы с ней поаккуратнее.
-- А что? -- тоже прошептал я, недоумевая.
-- Ведьма, -- сказал Золотов и добавил, -- страшная.
-- В каком смысле ведьма?
-- В самом прямом.
-- Да ну?
-- Я вам говорю!.. С мертвецами, -- негромко сказал
стихотворец и огляделся по сторонам, -- общается.
-- Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение
тоже, -- хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
-- А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти
шесть стихотворений, правда,в последнее время мне что-то не
пишется, -- погрустневши, определился он и протянул мне чай в
замусоленной чашке без блюдца. -- Сахара нет, -- добавил
газетчик, -- вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
-- А Ветистова это кто? -- переспросил я, гадливо
пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить
хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль
откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
-- Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
-- Нет, -- отрицательно покачал я головой.
-- Да это же она самая.
-- Кто?
-- Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
-- Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что
именно она Ветистова, об этом ни слова.
-- Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи
почитаю, они, правда, не вошли в сборник "Счастливый сон", --
Золотов рылся в шкафу. -- Но, сами понимаете, редактура у нас
"без слуха", так сказать, да и потом, разве можно вместить всю
мою открытую душу... печатные площади ограничены, -- надменно
произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю
губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же
замусоленная, как и предложенная мне кружка с чаем. Теперь
Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и
сказал: -- Вот, оно открылось -- его и прочту, напоминаю, это
из первых моих стихов.
-- Да-да, -- подтвердил я и принял внимательный вид, --
читайте.
И Золотов нараспев задекламировал:
Найти бы
пятновыводитель,
Что с неба выведет
Луну!
Померк бы
мой руководитель,
И я ко тьме бы лишь
прильнул!
Хранитель мой -- не обижайся!
Мне жаль усердие твое...
Ты мне вещаешь:
"Возвращайся!"
К тебе тянусь,
но на своем!
Я в телесах, я в низшем ранге,
под светом
извергаю
лай...
Меня ты мучаешь,
мой ангел:
оставь меня, --
не оставляй!
-- Да! -- сказал я, когда Золотов прочел стихотворение.
-- Я прочту еще одно, -- заторопился он и бегло отмусолил
пару страниц в тетрадке, приплевывая на пальцы. -- "Дождь", --
таинственно произнес он название следующего стихотворения.
Вокруг: стоят
дома многоэтажные.
Вокруг:
деревья
взмокшие
сутулятся
враскач,
как дирижеры очень
важные.
И дождь лишь
аплодирует
распутице!
Вокруг дома жилые,
ну и что же!
А в них почти пусты
балконов ложи!..
Роятся на асфальте в лужах
капли,
да телевышка мокнет словно
цапля,
да дождь живой шумит...
Как за кулисами:
Зонты
и шелестят плащи расхожие.
На цыпочках торопятся
прохожие
скорей увидеть дождь
по телевизору...
-- И вот, еще совсем крохотное, -- не делая никакой паузы
после отзвучавшего стихотворения, засуетился, заерзав на месте,
стихотворец.
Блудник
К новой бабе мчит на "ладе", -
Затемненные очки...
Красны, как в губной помаде,
Поворотов колпачки!
Наступило молчание. Я выдержал паузу, в которую постарался
вложить свое многозначительно одобрение, а Золотов тем временем
настороженно смотрел куда-то на пол, словно прислушиваясь к
нарастанию моего восторга, а мне, признаться, и в самом деле
показались его последние стихи довольно симпатичными,
неплохими, но, конечно же, вызвать страстное восхваление,
которого ожидал Золотов, они не могли. Мне ничего не оставалось
делать, как прибегнуть к почитательской гиперболе: размашисто
воскликнуть: -- Вы -- гений, Золотов! Да, это не каждому дано.
"А он действительно молодец", -- добавил я про себя.
Золотов торжествовал.
-- В наше время нелегко, -- театрально проговорил он, --
встретить ценителя поэзии -- истинного, -- добавил он.
-- Вы меня явно переоцениваете, -- отозвался я на
встречную похвалу, -- А вы знаете, у меня к вам дело, и
непростое, оно касается непосредственно вас, -- определился я.
-- Дело? Вы мне еще больше начинаете нравиться, -- Золотов
развалилися на стуле напротив меня. -- Говорите, я весь
внимание, -- уважительно потребовал он.
-- Пожалуй, начну с того, что представлюсь вам: я должен
перед вами извиниться, даже, скорее, немного огорчить, но не
одна ваша супруга Ветистова -- ведьма, в данном случае.
-- Что? Вы тоже?
-- Нет, я не колдун, как вы решили подумать. Я --
сенсетив, энергетический интуит, так сказать.
-- Обалдеть! А что это такое? -- воскликнул Золотов и
хлопнул ладонями себя по коленям.
-- Понимаете, -- слегка призадумался я, -- э-э, м-да,
сейчас объясню: природа меня одарила способностью воспринимать
в какой-то мере некоторые структурные связи между прошлым и
будущим, другими словами, определять причинно-следственную
связь.
-- Как это? -- озадачился стихотворец, продолжая не
понимать меня.
-- Ну вот, собственно говоря, мы и подошли к делу, на
примере которого вам станет определенно ясно, что же такое
причинно-следственная связь, но как я ее вижу, вам предстоит
убедиться чуть позже, когда вы проследуете по результатам моего
совета.
-- Все, я готов слушать, -- сказал Золотов, но глянул на
часы. -- А-а, -- отмахнулся он, -- хрен с ними, не пойду
сегодня больше горланить, говорите... как вас?..
-- Меня зовут Гриша, -- подсказал я.
-- Ага, -- кивнул стихотворец, -- говорите, Гриша.
-- Так вот, постольку поскольку я неравнодушен к вашему
творчеству, -- заговорил я и подумал: "Не слишком ли деловито и
поучительски я изъясняюсь, может, стоит и попроще, а то
заподозрит что-нибудь Золотов, не поверит, мало ли что ему на
ум взбредет". -- Так вот, -- повторился я после
непродолжительного раздумья, -- я ведь, Игорь, знаю, отчего у
вас жизнь теперь наперекосяк пошла.
-- Так-так, -- оживился он и наклонился поближе ко мне, --
умный вы человек, я чувствую.
-- Что Бог дал, то и мое, я всегда говорю -- лишнего у
Бога не возьмешь, лишнее не потеряешь.
-- Классно сказано! -- изумился мой собеседник.
-- Ведь я не зря сегодня подошел к вам на улице, когда я
прочел вашу подборку стихов в коллективном поэтическом
сборнике...
-- "Счастливый сон", шесть стихотворений, -- вставил
Золотов, -- ну-ну, и что?
-- Я прочел эту подборку и сразу же все понял -- вам
специально сделано, чтобы вы были несчастны.
-- Вот гады! Это точно, -- засуетился Золотов, -- Вы
знаете, это точно! Сто процентов правды, а я думаю, что же
такое, не пишется мне и невезуха с ножом к горлу каждый день. А
как же они, сволочи, сделали?
-- Очень просто, вы помните свое стихотворение о памяти
друга?
-- Третье, -- подсказал стихотворец, -- третье по счету в
подборке.
-- Именно в этом стихотворении вам все и сделано.
-- Стоп, -- остановил меня Золотов, -- сейчас я достану
сборник. -- Стихотворец кинулся к ближайшей книжной полке и
вертуозно извлек оттуда небольшой целлофановый пакет, в котором
аккуратно был завернут в газетку его поэтический сборник. Он
снова уселся напротив меня на стул и заперелистывал эту
книжицу. -- Вот, -- остановил он страницу, -- мой титульный
лист, все шесть стихотворений здесь.
-- Но нам нужно третье, -- ненавязчиво подсказал я.
-- Да, третье, -- словно получивши установку, подытожил
Золотов и аккуратно стал отлистывать первую страницу, -- раз,
два, три, -- вот оно, -- отсчитал он и драгоценно подал сборник
мне в руки, -- только я вас прошу, страницу не загибайте, --
озаботился он.
-- Да нет, что вы, я отношусь к поэзии с прилежанием,
особенно к хорошей поэзии, -- и Золотов приготовился растаять в
удовольствии, когда я вздохнул полной грудью, чтобы прочесть
стихи:
Передам дыхание по кругу
Но жалко, что не все, и в том беда... -- продекламировал я
с выражением, Золотов блаженствовал.
-- В этих строках и зарыта собака, -- уверенно сказал я.
Золотов скривился, словно ему прищемили палец.
-- Опечатка, -- оправдался он, -- редактор гад, верстки не
дал вычитать, там по-другому:
Передаем дыхание по кругу,
Но жалко, что не все, и в том беда...
Это так я выразился о смерти своего друга, -- осведомил
меня стихотворец, -- а они все испоганили, через опечатку эти
строки от моего лица прозвучали, ну и где же тут сделано, как?
-- Я не буду вдаваться в подробности энергетического мира,
но скажу вам одно... Но тут, огрызнулась замочная задвижка в
прихожей, и в следующее же мгновение послышался торопливый
голос: "Игоре-ок, Игорь Владимирови-ич!"
-- Ветистова, это она, -- шушукнул мне на ухо Золотов, --
точно почуяла, что вы здесь.
-- О-о, у нас гости? -- все еще из прохожей раздавался
голос среди какой-то неопределенной возни. -- Игорек, у нас
гости? -- вопросил голос еще раз.
-- Да, Ветистова, у нас сенсетив, -- отозвался
и отпускные дни, -- определился участковый и возвратил табель
директору. -- А что, копию с этого табеля можно сделать?
-- Хорошо, я сделаю копию, когда она вам нужна?
-- Сегодня вечером завезете ко мне в участок, но только
заверенную, Юрий Сергеевич, вашей подписью.
-- Папочка, ну чего они не звонят? Уже который час? --
поинтересовалась Викина дочь Оксанка у Божива.
-- О-о, вот те раз, у меня часы стали, -- огорчился Юра,
глянув на свои наручные часы. -- Оксанка, -- позвал он.
-- Что, папочка?
-- Посмотри в зале на будильник, а я пока яичницу дожарю.
Девочка выбежала из кухни, с минуту ее не было.
-- Ну, что там? -- крикнул Божив, перекладывая глазунью со
сковородки на тарелки. Прошла еще минута, девочка вернулась на
кухню, она держала в руках будильник и была чем-то огорчена.
-- Ты что насупилась, дочка?
-- Будильник тоже стоит, мы его вчера забыли завести,
наверно, я его трясла, трясла, ничего не выходит, не тикает.
-- Да что же его трясти, надо было завести, -- улыбнулся
Божив.
-- Я завела, папочка, сейчас вот завела, но он все равно
не работает.
-- Дай-ка посмотрю. -- Божив встряхнул будильник и
преложил его к уху, раз, другой. -- Да, -- сказал он, --
действительно молчит, но не беда, я его в мастерскую отнесу.
-- Папа!
-- Что?
-- А мы сегодня будем без времени жить?
-- Отчего же без времени? Сходи к соседке Марии Федоровне,
спроси у нее, который час. Оксанка оживилась и тут же выскочила
из квартиры.
"Надо же, -- подумал Божив, -- и мои часы, и будильник
остановились ровно в десять утра... но что же они-то и в самом
деле не звонят?"_ заволновался он, пошел в прихожую, взял
телефонный аппарат, возвратился с ним на кухню и установил
посередине кухонного стола. И только Юра отошел к окну, как
раздался телефонный звонок, остановивший его ожидание. Божив
метнулся к аппарату, подхватил трубку.
-- Алло, -- нетерпеливо сказал он, -- я слушаю.
-- Алло, это квартира Николаевых?
-- Да, -- тут же подтвердил Божив.
-- Это вас беспокоят из роддома.
-- Я ждал вашего звонка, кто у меня?.. Родился?
-- Вы муж Николаевой?
-- Да-да, я муж.
-- Простите, как вас зовут?
-- Юрий Сергеевич.
-- Так вот, Юрий Сергеевич... -- Божив насторожился, Бог
весть какие только мысли промелькнули у него в голове.
-- У меня что-то плохо? -- погрустневши, спросил он,
ожидая услышать неприятное.
-- Но если вы считаете, что рождение сына это плохо, тогда
мы вам его не выпишем.
-- У меня сын?! -- заорал в трубку Божив и так подскочил
на месте, что чуть не свалил телефон с кухонного стола.
-- Вы что там, обезумели? -- проговорили на том конце
провода.
-- Сколько? -- тут же вопросил Божив.
-- Три пятьсот.
-- Высокий?
-- Пятьдесят три.
-- А во сколько, во сколько родила?
-- В десять утра.
-- Спасибо. Конфеты за мной. А когда можно прийти
посмотреть? -- но в трубке уже звучали короткие сигналы.
Вернулась Оксанка, она не спеша присела за кухонный стол,
косясь на телефонный аппарат, как будто обижаясь на него.
-- Двенадцать, -- сказал она. Божив сидел напротив нее и
весело уплетал яичницу.
-- Ну чего ты радуешься, папочка, они не звонят, а ты
радуешься?
-- Уже по-зво-ни-ли, -- по слогам, с выразительной
игривостью снова восторжествовал Божив.
-- Мамочка родила? -- всплеснула руками девочка и прижала
ладошки к щекам.
-- И как ты думаешь, кого?
-- Ой, папочка, только не девочку.
-- Радуйся, Оксанка, твоя взяла -- мальчик.
-- Братик! -- тоже восторжествовала девочка. И Божив, и
Оксанка вскочили из-за стола, крепко схватились за руки и стали
прыгать на месте.
-- Братик, братик! -- подкрикивала дочка.
-- Братик, братик! -- подзадоривал ее папа.
Они перестали прыгать, оба тяжело и радостно дышали.
-- Братик, -- заманчиво призадумавшись, снова проговорила
Оксанка. -- Во -- класс! -- подытожила она... Вскоре Наташа
весело шагала в ногу с Юрой Боживым и его приемной дочерью
Оксанкой по дороге в роддом навестить Вику -- теперь уже маму
двоих детей. Всю дорогу Оксанка, держась за руку папочки,
вприпрыжку рассматривала прохожих, глазела по сторонам, ей было
отчетливо радостно, и она заглядывала в глаза прохожим,
выискивая в них ответное настроение, словно весь мир знал о ее
счастье. Она не мешала папочке разговаривать с тетей Наташей,
да она и не слышала их разговора.
-- Я очень рада за вас обоих, Юра.
-- Спасибо, Наташа, ты не можешь себе представить, какое у
меня величественное вдохновение сейчас.
-- Я бы тоже хотела второго ребенка. -- И Божив слегка
придержал свой восторг, перестал выказывать его так ярко, он
понимал, что радостью тоже можно убить, ибо радость, что и
горе, слепы и безжалостны.
-- Наташа, я не могу тебе много сказать, но я верю, я
знаю, что Сережа обязательно вернется.
Наташа оживилась и подозрительно посмотрела на Божива.
-- В каком смысле понимать твои слова, Юра? -- с
налетевшим волнением заговорила она.
-- Сергей жив, -- сказал Божив.
-- Я это знаю.
-- Да нет, ты не все знаешь, Наташа.
-- Нет, я знаю, Сережа -- там... -- и Юра насторожился.
-- Где... там? -- исподволь поинтересовался он.
-- Ты все равно не поймешь, Юра, он там, откуда пришла я.
-- Ты пришла из Астрала?
-- Я не знаю, как называется этот мир, я вообще ничего не
понимаю, что происходит. Я никогда об этом никому не говорила,
Юра, ведь я когда-то умерла, меня похоронили.
-- Да, ну это понятно, -- определился Юра, -- всех нас
когда-то похоронили, в прошлой жизни, если брать за основу
теорию инкарнации.
-- Нет, уж лучше молчать и дальше. Прав был Сережа,
написав стихотворение "Молчание -- золото", -- сказал Наташа и
обратилась к Боживу, -- хочешь, прочту?
-- Да, конечно, мне всегда были близки и понятны Сережины
стихи. "Молчание -- золото", говоришь, я не встречал это
стихотворение у Сергея.
-- "Однажды умный, -- заговорила Наташа, -- просто не за
грош продал себя, он выразился так: "Молчи, дурак, за умного
сойдешь!" Поверил в это искренне дурак... и светлым днем,
особенно в ночи -- дурак молчит, его целы бока... Дурак одернул
умного: "Молчи, тогда и ты сойдешь за дурака". Дальше они шли
молча. Юра терялся в догадках.
В роддом их не пустили, но они целых два часа простояли
под окнами -- Вика лежала в палате второго этажа. Выглядывая в
открытое окно, она радостно разговаривала со своими
посетителями, но все это время Юру ни на минуту не оставляли
безответные размышления. Ненароком он посматривал на Наташу и
анализировал неожиданные свои домыслы. Ему весьма не терпелось
уточнить до объяснимости и, может быть, даже открыться Наташе,
если такое позволят обстоятельства разговора, на неминуемость
которого он все-таки надеялся, разговора откровенного, который
поставит все на свои места. Юра надеялся на подробное общение
по недосказанной теме с Наташей на обратной дороге из роддома.
Но случилось другое, на что Божив никак не мог рассчитывать:
может, Наташа не захотела продолжать бесе-ду и потому решила
поступить именно так, а может, уж таковы были судьбиные
обстоятельства, но, как бы то ни было, Наташа в одну минуту
попрощалась с Юрой, Оксанкой и Викой и уехала куда-то по делам.
-- Алло! Иван, ты?
-- Да, это я. А кто это звонит?
-- Как тебе сказать... ну, в общем-то это я -- Сергей...
Истина.
-- Сергей? -- в трубке установилось молчание.
-- Иван, ты меня слышишь?
-- Да. Это я озадачился: что-то голос у тебя изменился. Ты
проснулся?
-- Нет. И голосом я говорю не своим, но все-таки своим.
-- Около тебя кто-то есть и ты не можешь говорить?
-- Да нет, все нормально, я стою здесь один, в телефонной
будке.
-- Откуда ты звонишь?
-- Я недалеко от Центрального рынка, напротив храма.
-- Я имею в виду -- отсюда или оттуда.
-- А, да нет, отсюда.
-- Ясно, а что так стараешься не своим голосом говорить?
-- Понимаешь, я тут не один, вернее, один, но не
полностью. Этот тип смылся.
-- Ты что, влез куда-то?
-- Да, в председателя кооператива.
-- Понятно. И что собираешься делать?
-- Да есть кое-какие соображения.
-- А что Эзоповым языком заговорил?
-- Страхуюсь на всякий случай, откуда я знаю, как у тебя
дела.
-- Да нет, все нормально, можешь говорить напрямую.
-- Хорошо, -- сказал я и немного задумался: "Стоит ли
все-таки Ивана привлекать, вмешивать в эти обстоятельства? Не
должно бы мне поступать так слабо и подчеркивать в себе
незадачливого ученика. И для меня медвежья услуга, и для Ивана
-- слабинка учителя".
-- Ты что замолчал?
-- Думаю, что сказать.
-- Слушай, тебя что, заблокировали или сам играешь?
-- Заблокировали.
-- Ну это пустяк. Помочь?
-- Думаю, что не надо. Это мое недоразумение, мне и
расхлебывать.
-- Ну, смотри, тебе виднее.
-- Слушай, ты меня, Иван, извини, в случае чего я тебе
позвоню, хорошо?
-- Ладно.
-- Как у тебя дела, Иван? Как живешь? Работаешь?
-- Дела по-старому, правда, диссертацию успел защитить по
медицине. Занятия продолжаю.
-- Не женился?
-- Женился, не так давно.
-- Папкой скоро будешь?
-- Да, эта проблема намечается.
-- Поздравляю, -- с грустноватым оттенком сказал я и тут
же решил закончить разговор:
-- Ну, ладно, Иван, я заканчиваю, пойду потихоньку.
-- Ну ладно, пока, звони.
-- Пока, Иван, -- подытожил я и уверенно повесил трубку на
автомат, и душа у меня заныла немного, вспомнились былые
времена, когда я работал директором кинотеатра. Я вышел из
телефонной будки в слегка расстроенных чувствах, но с твердой
уверенностью продолжать борьбу, хотя моя устремленная позиция и
находилась в расплывчатом состоянии, пока я длительно
присутствовал в Астрале, но здесь, на Земле, на физическом
плане, среди вороха страстей телесного преобладания я снова
захотел обладать своим земным телом, и мне даже порою уже
бывало не то чтобы трудно, скорее грустновато в минуты
необходимости покидать земное тело Гриши, ибо немало я уже в
него вживался, и каждый раз, с ним расставаясь, я хотел
возвращения. Я привыкал к нему, словно к одежде, без него я
начинал себя чувствовать голым и даже, в какой-то мере,
несовершенным, лишиться его для меня все больше начинало
означать потерю любимой вещи, старого, удобного костюма, таким
образом, я все больше привязывался к Гришиному физическому
телу, и я еще не имел подобного опыта инородного вживления души
на столь продолжительный срок, и потому не мог предвидеть, во
что это все выльется, ведь не исключена была возможность, что
моя инородная душа, насильственно вживленная в тело
председателя кооператива, примет его, как благодатную почву, и
пустит корни, но чувственные корешки уже появились, как
очертания моей теперешней грусти. "Вот так, -- подумал я, --
могу остаться Гришей".
И тут произошло вот уж совсем неожиданное: среди туманной
суеты прохожих, среди хаотичного их движения, в густоте
уличного шума промелькнуло поодаль от меня, как некий знакомый
сгусток, напряжение, и оно обозначилось, активизировалось в
моей памяти раньше, чем я это смог проанализировать, мне ничего
не оставалось, как ринуться за своей импульсивностью, что за
маленьким ребенком-шалуном, и стеснительно оправдывать ее
поведение
-- Золотов! -- не успев подумать, окликнул я человека в
старом подранном костюме, совершенно обвисшем на его довольно
упитанном теле. Он стоял и крикливо рекламировал газету.
-- Самая клеветническая газетенка! -- подкрякивал он
голосисто, потрясая пачкой газет у себя над головой. -- Берите,
покупайте, самая дешевая газетенка в городе!
Некоторые из прохожих неохотно, но останавливались: кто-то
поглазеть на газетчика, а кто-то и вступить в перерекания с
ним, подбросить ему какое-нибудь испачканное слово, другой
останавливался, чтобы купить.
Золотов, продолжая выкрикивать и одновременно на ходу
реализовывать свой товар, впился в меня глазами, лишь на
мгновение отводя их, присматривая за публикой.
-- Что-то я вас не припомню, -- озадаченно говорнул он в
мою сторону между рекламным слововоротом, -- откуда мы знакомы?
-- Я пристально слежу за молодой литературой, и с вашими
стихами я тоже немного знаком, -- начал оправдываться я, но уже
понимая, что эта встреча мне не помешает, а наоборот, есть еще
одна возможность укоротить астральную волю Магистра -- Остапа
Моисеевича, ибо я тут же припомнил обстоятельства, некогда
столкнувшие меня с этим газетчиком.
-- Вы читали мои стихи в сборнике? -- как-то особенно
сладко произнеся слово "сборник", поинтересовался Золотов,
видимо, до сих пор это был его единственный наиболее весомый
выход в печать.
-- Да, -- тут же соврал я, потому что знаком я был со
стихами газетчика только по одному тому злополучному
четверостишию, изуродованному на астральном экране опечатками,
хорошо продуманными астральной шайкой, дабы остановить
стихотворца в развитии и направить его образ жизни, наполнить
творческим опустошением, деградацией и печальной запущенностью
в окружении необъяснимых, неведомо откуда сгущающихся невзгод.
В прошлый раз Золотов улизнул от меня, его судьба
отшарахнулась от помощи, а мы бы могли помочь друг другу еще
тогда, но теперь я не собирался упустить возникший случай
поправить это дело.
-- А правда, хороший сборник, -- подбодрился Золотов,
снова обращаясь ко мне, -- целых шесть стихотворений моих! Вам
понравились?
-- Еще бы, -- заискивающе поддакнул я, -- вы настоящий
поэт.
-- Вы мои мысли читаете, -- обрадовался газетчик, -- тут
недавно ко мне подходил мой знакомый, роман, говорит, издал, я
ему так и сказал, как его там звали... фамилия у него дурацкая,
а, Палецкий, так вот я ему так и сказал: "Ну, роман каждый
Палецкий может написать, а вот шесть Стихотворений, --
выразительно подчеркнул слово "стихотворений" Золотов, -- не
каждый может опубликовать".
-- Да, это точно, вы правы, -- быстренько подтвердил я и
принял серьезный вид, боясь, что Золотов усечет мою
неискренность, потому что глаза у него были очень прожорливые
по отношению к своей славе, а значит могли не упустить,
подсмотреть мимолетные штрихи моего лица, означающие мое
истинное отношение к так называемой поэзии этого газетчика.
Хотя астральная шайка вряд ли могла ошибиться в
оправданности выбора своей жертвы, но мне все-таки не думалось,
что этот тип Золотов и в самом деле может составить в
перспективе авангард литературы.
"Но он же сейчас остановлен, уничтожен", -- отвечал я
себе, чтобы не столь уж поддаваться своим столь чувствительным
взглядам на этого человека в предоставленной мне данности. Но
жизнь, она гораздо неожиданнее, чем предполагаем мы, и если
смахнуть со стола "крошки", то обнаружится, на первый взгляд,
замысловатая, но если присмотреться, логичная ее структура,
клеенчатый рисунок.
-- Послушайте, вы мне нравитесь! Я здесь недалеко живу,
пойдемте ко мне, выпьем по чашечке кофе, -- предложил Золотов
мне.
-- А что, я не против, -- сразу же согласился я, логика
жизни начинала оправдывать себя, подтверждать свое незримое
существование.
-- Все, -- сказал Золотов, -- ну их на хер, эти газеты. --
И он нагнулся к своим ногам, подхватил черный обтрепанный
портфель и ловко метнул в его нутро остаток нереализованного
товара, затем он защелкнул портфель, подхватил его под мышку,
ибо ручек не было, и добавил: -- Ну что, идем? -- Я готов, --
оживился и я, и мы задорно зашагали в гости к Золотову. Дорога
была мне знакома, тогда, в Астрале, следуя за Золотовым по
пятам в надежде быть понятым, я хорошо запомнил ее.
Газетчик жил в нескольких минутах хотьбы от Центрального
рынка, не доходя до Братского переулка, и мы с ним
действительно шагали в ногу, как братья.
Дома Золотов предложил мне присесть на все тот же диван,
ведомый мне по Астралу, с кулачищами выпрыгивающих пружин под
шелушащейся обивкой, и предложил чаю, ибо кофе не оказалось:
Золотов много перетряс банок и, наконец, из одной из них, хотя
они все были из-под кофе, просыпались чайные крошки, и по всей
комнате теперь валялись пустые разноцветные банки.
-- А я недавно женился, -- осведомил меня стихотворец, --
замечательная баба, правда, немножко горбатая, но я не смотрю
на это, у нее душа прямая, -- расхохотался Золотов. -- Мы не
расписывались, но все равно живем, не убегаем друг от друга,
скоро она явится, и вы познакомитесь, только, пожалуйста, --
перешел на шепот Золотов, -- вы с ней поаккуратнее.
-- А что? -- тоже прошептал я, недоумевая.
-- Ведьма, -- сказал Золотов и добавил, -- страшная.
-- В каком смысле ведьма?
-- В самом прямом.
-- Да ну?
-- Я вам говорю!.. С мертвецами, -- негромко сказал
стихотворец и огляделся по сторонам, -- общается.
-- Да уж, у вас не только стихи необычные, но и окружение
тоже, -- хвалебно сказал я, и Золотову это понравилось.
-- А вы как думали, иначе я бы никогда не написал эти
шесть стихотворений, правда,в последнее время мне что-то не
пишется, -- погрустневши, определился он и протянул мне чай в
замусоленной чашке без блюдца. -- Сахара нет, -- добавил
газетчик, -- вчера кончился. Может, сейчас Ветистова притащит.
-- А Ветистова это кто? -- переспросил я, гадливо
пригубливая чай, но делая это незаметно, чтобы не насторожить
хозяина, не оттолкнуть его расположенность ко мне. Роль
откровенного почитателя всегда сложнее роли критика.
-- Как, вы не знаете, кто такая Ветистова?
-- Нет, -- отрицательно покачал я головой.
-- Да это же она самая.
-- Кто?
-- Моя жена, а я разве вам не сказал об этом?
-- Нет. То, что у вас есть жена, вы упомянули, но что
именно она Ветистова, об этом ни слова.
-- Странно, ну да ладно, хотите, я вам свои первые стихи
почитаю, они, правда, не вошли в сборник "Счастливый сон", --
Золотов рылся в шкафу. -- Но, сами понимаете, редактура у нас
"без слуха", так сказать, да и потом, разве можно вместить всю
мою открытую душу... печатные площади ограничены, -- надменно
произнес стихотворец, и развел руками, и важно оттопырил нижнюю
губу, в одной руке у него уже находилась тетрадка, такая же
замусоленная, как и предложенная мне кружка с чаем. Теперь
Золотов присел со мной рядышком, разлистнул эту тетрадь и
сказал: -- Вот, оно открылось -- его и прочту, напоминаю, это
из первых моих стихов.
-- Да-да, -- подтвердил я и принял внимательный вид, --
читайте.
И Золотов нараспев задекламировал:
Найти бы
пятновыводитель,
Что с неба выведет
Луну!
Померк бы
мой руководитель,
И я ко тьме бы лишь
прильнул!
Хранитель мой -- не обижайся!
Мне жаль усердие твое...
Ты мне вещаешь:
"Возвращайся!"
К тебе тянусь,
но на своем!
Я в телесах, я в низшем ранге,
под светом
извергаю
лай...
Меня ты мучаешь,
мой ангел:
оставь меня, --
не оставляй!
-- Да! -- сказал я, когда Золотов прочел стихотворение.
-- Я прочту еще одно, -- заторопился он и бегло отмусолил
пару страниц в тетрадке, приплевывая на пальцы. -- "Дождь", --
таинственно произнес он название следующего стихотворения.
Вокруг: стоят
дома многоэтажные.
Вокруг:
деревья
взмокшие
сутулятся
враскач,
как дирижеры очень
важные.
И дождь лишь
аплодирует
распутице!
Вокруг дома жилые,
ну и что же!
А в них почти пусты
балконов ложи!..
Роятся на асфальте в лужах
капли,
да телевышка мокнет словно
цапля,
да дождь живой шумит...
Как за кулисами:
Зонты
и шелестят плащи расхожие.
На цыпочках торопятся
прохожие
скорей увидеть дождь
по телевизору...
-- И вот, еще совсем крохотное, -- не делая никакой паузы
после отзвучавшего стихотворения, засуетился, заерзав на месте,
стихотворец.
Блудник
К новой бабе мчит на "ладе", -
Затемненные очки...
Красны, как в губной помаде,
Поворотов колпачки!
Наступило молчание. Я выдержал паузу, в которую постарался
вложить свое многозначительно одобрение, а Золотов тем временем
настороженно смотрел куда-то на пол, словно прислушиваясь к
нарастанию моего восторга, а мне, признаться, и в самом деле
показались его последние стихи довольно симпатичными,
неплохими, но, конечно же, вызвать страстное восхваление,
которого ожидал Золотов, они не могли. Мне ничего не оставалось
делать, как прибегнуть к почитательской гиперболе: размашисто
воскликнуть: -- Вы -- гений, Золотов! Да, это не каждому дано.
"А он действительно молодец", -- добавил я про себя.
Золотов торжествовал.
-- В наше время нелегко, -- театрально проговорил он, --
встретить ценителя поэзии -- истинного, -- добавил он.
-- Вы меня явно переоцениваете, -- отозвался я на
встречную похвалу, -- А вы знаете, у меня к вам дело, и
непростое, оно касается непосредственно вас, -- определился я.
-- Дело? Вы мне еще больше начинаете нравиться, -- Золотов
развалилися на стуле напротив меня. -- Говорите, я весь
внимание, -- уважительно потребовал он.
-- Пожалуй, начну с того, что представлюсь вам: я должен
перед вами извиниться, даже, скорее, немного огорчить, но не
одна ваша супруга Ветистова -- ведьма, в данном случае.
-- Что? Вы тоже?
-- Нет, я не колдун, как вы решили подумать. Я --
сенсетив, энергетический интуит, так сказать.
-- Обалдеть! А что это такое? -- воскликнул Золотов и
хлопнул ладонями себя по коленям.
-- Понимаете, -- слегка призадумался я, -- э-э, м-да,
сейчас объясню: природа меня одарила способностью воспринимать
в какой-то мере некоторые структурные связи между прошлым и
будущим, другими словами, определять причинно-следственную
связь.
-- Как это? -- озадачился стихотворец, продолжая не
понимать меня.
-- Ну вот, собственно говоря, мы и подошли к делу, на
примере которого вам станет определенно ясно, что же такое
причинно-следственная связь, но как я ее вижу, вам предстоит
убедиться чуть позже, когда вы проследуете по результатам моего
совета.
-- Все, я готов слушать, -- сказал Золотов, но глянул на
часы. -- А-а, -- отмахнулся он, -- хрен с ними, не пойду
сегодня больше горланить, говорите... как вас?..
-- Меня зовут Гриша, -- подсказал я.
-- Ага, -- кивнул стихотворец, -- говорите, Гриша.
-- Так вот, постольку поскольку я неравнодушен к вашему
творчеству, -- заговорил я и подумал: "Не слишком ли деловито и
поучительски я изъясняюсь, может, стоит и попроще, а то
заподозрит что-нибудь Золотов, не поверит, мало ли что ему на
ум взбредет". -- Так вот, -- повторился я после
непродолжительного раздумья, -- я ведь, Игорь, знаю, отчего у
вас жизнь теперь наперекосяк пошла.
-- Так-так, -- оживился он и наклонился поближе ко мне, --
умный вы человек, я чувствую.
-- Что Бог дал, то и мое, я всегда говорю -- лишнего у
Бога не возьмешь, лишнее не потеряешь.
-- Классно сказано! -- изумился мой собеседник.
-- Ведь я не зря сегодня подошел к вам на улице, когда я
прочел вашу подборку стихов в коллективном поэтическом
сборнике...
-- "Счастливый сон", шесть стихотворений, -- вставил
Золотов, -- ну-ну, и что?
-- Я прочел эту подборку и сразу же все понял -- вам
специально сделано, чтобы вы были несчастны.
-- Вот гады! Это точно, -- засуетился Золотов, -- Вы
знаете, это точно! Сто процентов правды, а я думаю, что же
такое, не пишется мне и невезуха с ножом к горлу каждый день. А
как же они, сволочи, сделали?
-- Очень просто, вы помните свое стихотворение о памяти
друга?
-- Третье, -- подсказал стихотворец, -- третье по счету в
подборке.
-- Именно в этом стихотворении вам все и сделано.
-- Стоп, -- остановил меня Золотов, -- сейчас я достану
сборник. -- Стихотворец кинулся к ближайшей книжной полке и
вертуозно извлек оттуда небольшой целлофановый пакет, в котором
аккуратно был завернут в газетку его поэтический сборник. Он
снова уселся напротив меня на стул и заперелистывал эту
книжицу. -- Вот, -- остановил он страницу, -- мой титульный
лист, все шесть стихотворений здесь.
-- Но нам нужно третье, -- ненавязчиво подсказал я.
-- Да, третье, -- словно получивши установку, подытожил
Золотов и аккуратно стал отлистывать первую страницу, -- раз,
два, три, -- вот оно, -- отсчитал он и драгоценно подал сборник
мне в руки, -- только я вас прошу, страницу не загибайте, --
озаботился он.
-- Да нет, что вы, я отношусь к поэзии с прилежанием,
особенно к хорошей поэзии, -- и Золотов приготовился растаять в
удовольствии, когда я вздохнул полной грудью, чтобы прочесть
стихи:
Передам дыхание по кругу
Но жалко, что не все, и в том беда... -- продекламировал я
с выражением, Золотов блаженствовал.
-- В этих строках и зарыта собака, -- уверенно сказал я.
Золотов скривился, словно ему прищемили палец.
-- Опечатка, -- оправдался он, -- редактор гад, верстки не
дал вычитать, там по-другому:
Передаем дыхание по кругу,
Но жалко, что не все, и в том беда...
Это так я выразился о смерти своего друга, -- осведомил
меня стихотворец, -- а они все испоганили, через опечатку эти
строки от моего лица прозвучали, ну и где же тут сделано, как?
-- Я не буду вдаваться в подробности энергетического мира,
но скажу вам одно... Но тут, огрызнулась замочная задвижка в
прихожей, и в следующее же мгновение послышался торопливый
голос: "Игоре-ок, Игорь Владимирови-ич!"
-- Ветистова, это она, -- шушукнул мне на ухо Золотов, --
точно почуяла, что вы здесь.
-- О-о, у нас гости? -- все еще из прохожей раздавался
голос среди какой-то неопределенной возни. -- Игорек, у нас
гости? -- вопросил голос еще раз.
-- Да, Ветистова, у нас сенсетив, -- отозвался