Страница:
осунувшись, а призадумалась так, будто подыскивала подходящие
слова, и наконец снова продолжила свой рассказ. -- Вначале, как
и с Людочкой, они, ты знаешь, о ком идет речь, -- сказала
ведьма, и я понимающе подкивнул ей, -- так вот, они тоже
воровали силком, все больше по ночам, мое астральное тело. Это
начало случаться где-то через год после того как я поступила
работать в кинотеатр.
-- Так ты тоже здесь раньше работала?! -- удивился я.
-- Да, методистом, но потом вынуждена была, под их же
опять влиянием, перейти работать в другое место, нужное, как
мне потом объяснили, для их деятельности.
-- Для их деятельности? -- переспросил я.
-- Да. Но, позже об этом! -- отрезала Екатерина, и я не
стал настаивать, хотя это-то меня больше всего и беспокоило,
ибо эта разгадка означала путь моего освобождения, но я
трудолюбиво усмирил свою настойчивость к свободе и возвратил,
подчинил свое внимание последовательности рассказа Екатерины.
Итак, ведьма словно мимоходом отговорилась от моего вопроса,
отослав его на "потом", будто невзначай оглянулась назад на
пути своего повествования и снова продолжала:
-- Тело они воровали мастерски, -- сладко проговорила она,
будто ей даже это и нравилось, -- воровали так, что я и не
подозревала о приближающейся кабале!
Ах! Какие мальчики ласкали меня тогда в моих снах! --
выдала свою нестерпимую усладу воспоминаний ведьма. -- Мне
думалось, что у меня прорезались своеобразные, настойчивые,
даже навязчивые, но приятные сны, и я от них и не очень-то
мыслила отказываться!
Муж у меня был неважный "труженик", не передовик по
женской части, -- и она прихихикнула. -- В своих снах я все
больше пребывала среди одной и той же компании, правда, в
различных азартных ситуациях. А в компании была добрая половина
знакомых лиц, которые чуть ли не каждый день находились возле
меня и днем, -- это сослуживцы по кинотеатру!
Тогда, вначале, я еще даже и рассказывала, по наивности
своей, этим сослуживцам, приходя на работу, некоторые свои сны,
-- все рассказывать стеснялась! -- юльнула глазами ведьма. --
О, я помню, как мы все вместе хохотали, как я теперь понимаю: я
над происшествиями снов, а они -- над моей впечатлительной
доверчивостью!
Но, мало-помалу, я начала замечать, что мои так называемые
выдумки сна стали переходить, входить в мою повседневную жизнь,
они начали даже незаметно вмешиваться и руководить течением
моего дня!
Настоящего дня, течением моего бодрствования!
Сны стали сбываться!
И дошло до того, что то, что я проделывала в своих
сновидениях, определилось исподволь, вначале ненароком, под
видом совпадений, а потом и реально, полностью своими
отчетливыми воплощениями! "Реализациями" -- как говорят они. И
наконец, я почувствовала в себе силы осознавать себя во сне,
осознавать так, как если бы я не спала!
Как и во время бодрствования!
Короче, я начала самостоятельно жить во сне, управлять его
течением и в конце концов престала удивляться продолжению своей
жизни земной, но во сне...
Но уже тогда мне что-то приходилось делать с моими
сослуживцами, проделывать разные штучки, и мне это, не скрываю,
нравилось!
Потом и я и они уже и в реальности начали ссылаться на
сны, как на то, что мы в действительности, скажем, вчера
сделали или пережили вместе. Будто все это было не во сне, а на
самом деле!
Так грань между сном и так называемым реальным, дневным
миром -- стерлась окончательно, и я вошла в бесконечную жизнь!
Я теперь никогда не спала, а вскоре от меня потребовали
полного молчания обо всем...
Потом совершенно уже для меня не выглядело пугающе, а даже
привлекательно мое новое состояние!
Они научили меня выходить в низший Астрал, тогда я уже
знала, как это называется, научили выходить не только во время
сна, но и в любое по собственному желанию, моему желанию,
время. И тут-то, освоив этот навык, я впервые поняла, что
обратной дороги -- нет! Что теперь я оказалась -- ведьмой!
Все мое существо протестовало, мне очень хотелось
вернуться к обычной человеческой жизни, с естественным
чередованием дня и ночи, но теперь мои "учителя" насильно стали
мне давать различные поручения, от которых отказаться я была
уже не в силах!
И какие только гадости они не заставляли делать, и
потихонечку я приходила в ужас от понимания того, в какую
компанию я попала!
Не раз я пыталась порвать, я еще надеялась расстаться с
вершителями моей судьбы, но тщетно...
Как только я делала очередную попытку подобного разрыва,
как только я спохватывалась и стремилась к отъединению, они
начинали меня преследовать, одолевать астрально: у меня
начинало печь ни с того ни с сего все тело, прямо-таки --
горела душа, все внутренности пылали...
Короче, я заболевала неизвестно чем; неделями находилась
на больничном, направлялась во всевозможные клиники, даже
предлагали в психиатрическую!
И все врачи только лишь разводили озадаченно руками и
твердили: "Видимо, вегетативная система!" Но только я знала,
что это были не нервы...
Вот и пришлось мне волей-неволей, но вернуться к ним,
по-просить пощады и покровительства, короче, остаться ведьмой.
И обратной дороги, мне, видимо, нет никогда!.. Так-то, Сергей
Александрович, так-то, Сережа...
Ведьма замолчала, я тоже ничего не говорил. Рассказ
Екатерины еще больше обременил беспросветной тяжестью мое
воображение. Но то, что я, вроде бы по-настоящему, обретал
союзника, первого союзника, там, на физическом плане, союзника,
понимающего меня как мало кто другой, зарождало во мне теперь
хотя и настороженную, но радость...
Я так сосредоточенно расположился в кругу астрального
общения с ведьмой, что и не приметил, как в библиотеке, там, в
основном помещении, возник сердечно знакомый для меня голос.
-- Здесь есть кто-нибудь? -- негромко и ласково прозвучал
он.
-- Книги можно сдать?! -- тут же послышался еще один,
жестковатый, но добродушный и тоже ведомый мне голос!
Екатеринино сознание сразу же, словно разноцветный детский
калейдоскоп, запереливалось всевозможными образами, оно
несколько мгновений будто переплавляло одно в другое знакомые
ему человеческие лица, но не определило земного обличия
голосов!
Тогда Екатерина Васильевна озабоченно поторопилась встать
из-за стола и вышла из книгохранилища, так сказать, живьем, на
прямой контакт с посетителями, дабы запечатлеть их физиономии.
Я тоже по взмыленной астральной тропке последовал за нею.
Да, конечно же, я и не сомневался в своем определении
голосов, я точно знал, кто пришел, но все равно: сверкнула,
затрепетала неожиданность прихода...
Перед взглядом Екатерины оказались -- Вика и Юра!
"Что же их привело сюда?" -- втиснулось в меня удивление,
и лезвие грусти о прошедшем и недосягаемом сейчас, лезвие, уже
довольно притупленное о камни негодования, царапнуло болью
астральные образы близких мне людей. "Жизнь -- не безжалостна,
коль рушит! И ты ей боли все прости... Пусть выкорчевывает
души, чтобы полянам -- расцвести!" -- подумалось мне. Но каково
же было мое удивление, когда я обнаружил еще одно открытие,
астральное открытие для себя!
"Высмотрело солнце среди туч проталину, осветив оконце,
грустью опечаленное..." -- вот это да!
Оказывается, подсознание, подсознание человека,
настроенного на твою волю, способно реагировать!
Да что там реагировать -- по существу общаться, образно
общаться со мною!
"Высмотрело солнце среди туч проталину, осветив оконце,
грустью опечаленное", -- так подумал Юра в ответ на мое
четверостишье, подумал, даже не зная об этом, ибо сработали не
закрепощенные просторы его подсознания... и я уловил в них
встречное течение...
И я тут же продолжил образно поэтическое мышление в
сторону друга, его подсознания:
И поцелуй, и губы сладки,
Чего-то жаждет тишина...
И вдруг, все то, что было гадко, -
Ушло...
И жизнь моя нежна.
Отныне в солнечной капели
Я буду в пряных ласках жить.
Я верю: солнышко отбелит
Печаль прошедшую души...
Иссохло русло огорчений,
Его пустую кожуру,
Как черви трещины прощений
Под солнцем шелушат и жрут!
Приходят радостные вести,
Их веселится толчея.
Отныне сокровенный крестик
Среди людей не прячу я...
Образно промыслив эти строки, я постарался как бы
вчувствоваться в обратную реакцию Юры, и вот что я уловил в
ответ:
Посреди моей печали,
Вдруг опомнился Восторг!
Будто снова я вначале -
Вседержителен как Бог!
Солнце к горлу подкатило,
Распирает светом грудь...
Сочинилась даль мотива,
Даль, -- со мною вечно будь!
Поизмучил ветер тучи, -
Все растрепаны они:
Отгоняя сон липучий,
По ночам я чистил дни...
Пусть вчера имел я -- прочерк.
Впереди рвались -- "Они"...
Но сонливы стали ночи,
И бессонны стали дни!
Увлекшись своим астральным открытием, я совсем позабыл,
что Юра и Вика, в осознанных лучах своих сознаний, сейчас вели
замысловатую беседу с Екатериной Васильевной.
-- Да... -- протянула Екатерина Васильевна. -- Что теперь
говорить! Печально, естественно, что печально, но будем, как
говорится, надеяться на лучшее...
Ведьма сидела в кресле за рабочим столом Зои Карловны, а
Юра и Вика стояли возле этого стола с противоположной стороны и
в разговоре пристально изучали свою библиотечную собеседницу,
они переглядывались друг с другом, передавая свои впечатления
от беседы.
-- Там больше за Сережей никакие книги не числятся? --
участливо спросила Вика Екатерину. -- А то мы отыскали только
это, -- и все!
-- Нет, нет! Больше ничего не числится за Сергеем
Александровичем, -- отзывчиво подытожила взволнованность Вики
Екатерина. -- Так вы говорите, -- обратилась она к Юре, -- что
ищете работу?
-- Да. В настоящее время я перевелся на заочное отделение
в Литинституте и хотел бы найти себе что-нибудь подходящее
моему образованию, гуманитарное!
-- А это ваша жена? -- кивнула Екатерина в сторону Вики.
-- Да. Можно сказать, что так, -- задумчиво проговорил Юра
и добавил немного повеселевшим тоном: -- Гражданский брак!
-- А-а... -- протянула понимающе ведьма, -- понятно...
-- Юра очень близкий Сережин товарищ, -- как бы перевела
разговор в иное русло Вика. И тут в разговор вмешаться решил и
я, потому что -- интересная мысль прикоснулась ко мне! И эта
мысль озарила меня радостным предчувствием ...
"А что, если Юра, -- подумалось мне, -- займет мое место
-- директора кинотеатра, ведь оно сейчас -- по существу
остается еще вакантным!
Конечно же, если не принимать в расчет, что исполняет
обязанности директора в настоящее время Зоя Карловна!
Ее так и не утвердил райком!..." С таким чувственным
настроем я усиленно обратился к астральному образу ведьмы, дабы
передать свои пожелания по поводу трудоустройства Юры, и
Екатерина правильно поняла меня.
-- Послушайте! -- воскликнула она, окидывая Юру с головы
до ног и с ног до головы. -- А что, если вам... Извините, как
вас зовут? -- уже немного заискивающе обратилась она к Юре.
-- Юрий Сергеевич, -- подсказал тот.
-- Так вот, послушайте, Юрий Сергеевич, а что, если вам --
да к нам, в кинотеатр, на место Сергея Александровича?!
-- Мне, директором?! -- опешенно озадачился Юра.
-- Да, вам, -- подтвердила ведьма мой чувственный посыл.
-- Юра! А это ведь идея! -- воскликнула обрадованная Вика.
-- Честно говоря, я-то не против, но я не очень-то знаком
с подобного рода деятельностью, -- заговорил, слегка покраснев
и как бы оправдываясь, Юра.
-- Мы поможем! -- тоном знатока произнесла Екатерина,
подбадривающе подмигнув Юрию Сергеевичу и кокетливо откинувшись
на спинку кресла...
Паша Мечетов, мой товарищ-литератор, сидел у себя дома, в
когда-то наспех импровизированной комнатенке. А сконструировал
Павел себе этот свой "литературный сарайчик" (иначе и не
назовешь!), попросту отгородив почерневшими досками от огромных
ящиков крошечную часть единственной комнаты одноэтажного,
мазаного домика, что приземисто располагался, будто "лежа на
животе", в овраге многожилищного двора, двора, в котором
ютились в подобных же домиках, но с преимуществом -- на
пригорке, еще четыре семьи. В Пашином домике всего было три
окна: два остались после "реконструкции" -- для семьи, а одно,
с серебряными пружинами паутин по углам, словно присматривало
за писательской деятельностью Мечетова. Дверь в "литературный
сарайчик" закрывалась от занозливой детворы на два проволочных
крючка. Обстановка в сарайчике являлась простой: ржавая
кровать-одиночка, на которой -- ел, писал и спал Паша (к жене
на ночь он ходил редко -- два раза в месяц), стол, с
портативной пишущей машинкой на нем, под целлофановой накидкой,
полки для книг на стене до самого потолка, а писательского
пространства всего-то оставалось около двух шагов!
Район, в котором жил Павел, был один из самых бандитских в
городе. Некогда освобождавшихся от тюремного заключения
поселяли здесь, раньше считалось, как бы -- неподалеку от
города, а теперь город разросся и поглотил этот бандитский
притончик. "Здесь каждый: либо сидит, либо сидел, либо будет
сидеть!" -- говорил свою крылатую фразу Паша, характеризуя свое
место жительства. А попал Мечетов в этот райончик по жизненной
необходимости: женился, где-то надо было жить, денег в обрез, в
городе жилье дорогое, а здесь -- захолустье и дешевизна!
Естественно, не каждый сумеет жить среди уголовников! Да,
у Паши было трое детей...
Два мальчика, шести и девяти лет, и девочка двух лет. А
женился Мечетов, как сам любил поговаривать, "чтобы пить
бросить!". После армии он сильно страстился спиртным...
Пол во всем доме Мечетова был грязный, липкий, будто
измазанный пластилином. Жена не работала, Паша получал всего
сто рублей, но жена по вечерам, и ночам в особенности, все-таки
изловчилась добывать деньги! Продавала водку и вино,
закупленные днем в червоточных очередях...
-- Старший сын еще вроде бы -- не дурак, что-то
соображает! А младший -- бандит! Когда ему исполнится лет
десять-двенадцать, -- я убегу из дома! -- говаривал как-то
безысходно и равнодушно Мечетов.
-- Ты же ему сам внушаешь, что он бандит, каждый день по
возможности повторяешь, напоминаешь, а он, ты смотри
внимательно, присмотрись, Паша, слушает, и ему это уже начинает
нравиться! Так и действительно он у тебя станет бандитом! --
убеждал я безрезультатно Мечетова. А вскоре его шестилетний сын
залез и затащил с собою старшего брата в соседний дом: все там
переломали, что-то пытались украсть... Мечетов абсолютно не
уделял времени воспитанию своих детей.
-- Я писатель! -- говорил он своей жене. -- Тебе они нужны
-- воспитывай, а мне работать надо, хочешь, вообще уйду из
дома! -- И уходил частенько к своим родителям, которые тоже
выпивали, и жене Мечетова ничего не оставалось, как смириться.
Писал Паша очень много и очень быстро...
Конечно же о высоком качестве говорить нельзя было, но
количество основательно возвеличивалось в ранг качества:
Мечетов сочинил около десятка романов, несколько повестей, тучу
рассказов, бесчисленное множество стихов, поэм, статей...
Пока Паша не публиковался, было у него одно горе -- жажда
издаваться!
Но как только Мечетов начал читать свою фамилию на
страницах журналов и газет, сразу же пришли новые горести! Но
такие коварные, неосознанные, неизвестно отчего и почему
возникающие!
Если раньше конкретная цель -- печататься -- вызывала
отсвоего невоплощения истошные боли в душе, раздражала,
взрывала, звала и устремляла, то теперь...
Теперь происходило совершенно непонятное, и подозрения уже
начинали вкрадчивую подозрительность свою вживлять в наболевшее
сознание Паши.
-- Что ты ноешь все время?! -- укоряла Мечетова его жена.
-- Ложись и лежи, но прежде ноги попарь да горло пополоскай!
-- Чума ты! -- вопил Паша в ответ на жену. -- Ты что, не
видишь, идиотка, -- я умираю: четвертый месяц уже ангина и
бронхи как каменные! Простуда!
-- Так я тебе и говорю, что лечиться надо, в постели
полежать!
-- Нет! Тут что-то не так! -- озадачивался простуженный
Паша. -- Всю весну и теперь уже лето болею! Может, меня
отравили? Слышишь?!
-- Что?! -- отозвалась жена.
-- Я говорю, может, меня кто-нибудь отравил? А? Как ты
думаешь?
-- Дурак, кому ты нужен!
-- А что, я вон у Капли был в прошлом году в гостях, съел
у него тарелку борща -- заболел живот и до сих пор вон
побаливает!
-- Так что, тебя Капля, по-твоему, отравил, что ли?! --
расхохоталась жена.
-- А что? Всякое может быть! -- не очень-то уверенно
проговорил Паша. -- Что ты смеешься?! -- заорал он на
развеселившуюся супругу. -- Может, меня хотят убрать, может, я
кому-то мешаю?!
-- Ну и дурак же ты, Паш! Кому ты нужен, кроме меня!
-- Кому нужен, кому нужен, -- не знаю! -- огрызнулся
Мечетов на жену. -- И все-таки... -- рассуждал он. -- Я заболел
простудой где-то в начале марта... А что же было в начале
марта? Где я был, у кого, что делал?... Ничего не помню!...
Хорошо... А какие события тогда, в начале марта,
происходили?... Ага! В начале марта вышел в свет журнал с
подборкой моих стихов, я ходил за этим номером сам в редакцию.
Так-так... Это уже дает основание что-то да вспомнить... В
редакцию я ходил в среду... Посмотрим по календарю -- среда,
четвертое марта. -- И понесло, и поехало, и потащило Пашу по
следам воспоминаний: с кем виделся, у кого был в гостях, кто и
что говорил, делал и тому подобная распутица воображения
рисовала перед Мечетовым картины тех дней... Дальше рассуждения
Паши теряли какую-либо основательность и убедительность, ибо,
самое главное, суть, с которой Паша так хорошо и догадливо
начал свои рассуждения, была пренебрежительно отодвинута,
забыта в стороне, она послужила лишь отправной точкой для
бестолкового завихрения мозгов по поводу отравления.
И только... А жаль!
Ведь если бы Паша сообразил разлистнуть тот журнал,
мартовский номер, где красовалась его подборка стихов, то он,
присмотревшись повнимательнее и сопоставив кое-какие детали,
верно бы смог определить, откуда сквознячок дует, поддерживая
его продолжительную простуду.
Я прокручивал в Астрале заново картину Пашиных переживаний
по поводу простуды и отравления, подразумеваемого последним.
Это мне хорошо было понимать и рассуждать за кулисами
физического мира, у холодных кадров Астрала, рассуждать и
правильно видеть сокровенность Пашиной простуды, а ему-то,
каково ему!... Да и как он, Паша Мечетов, мог расшифровать,
хотя и пытался, тайну своей простуды, тайну публикаций!
А дело было так...
Для того чтобы победить астральную шайку, а точнее -- ее
коллективную волю в Астрале, я должен был не спеша выяснить,
как бы исподволь, со стороны подглядывать, созерцать,
анализировать то, чем занималась эта преступная группа. И все
это терпение мое могло в какое-то единое мгновение вылиться в
один-единственный долгожданный вывод-действие, который озарит
мою душу знанием предмета, светом неприкосновенности, ибо то,
что понятно, над тем уже не задумываешься, оно начинает
восприниматься сразу, целиком, автоматически переходит в
своеобразный рефлекс чувств и образов, мыслей, а значит это,
понятое, больше не требует затора, траты энергии для овладения
им!
И тогда, тогда я вернусь в свое земное тело "автоматом" --
как говорил мой наставник Иван. Итак, постепенно приближался я
к заветному выводу-действию, к свободе. И в этом начала мне
активно помогать Екатерина!
Не знаю, что именно побуждало ее. Видимо, изрядно
замусоренная, но все-таки сердечно ощутимая, природная
человечность, врожденная чуткость чувств говорили в ней...
Таким образом, мне удалось побывать в Астрале актового
зала кинотеатра на одной из магических церемоний астральной
шайки Остапа Моисеевича...
А дело было так...
Остап Моисеевич, в образе все того же дьявола: с длинным
хвостом, копытами вместо ног, с густой шерстью по всему телу,
рогами и женской грудью, но с мужским половым членом,
сосредоточенно восседал в ярко-красном кресле, за широко
распростертым месяцеобразным столом, покрытым черным бархатом.
Он восседал как раз посередине выпуклости стола, вплотную к
ней, так, что острые углы стола были направлены от восседающего
вперед, будто массивные рога!
Позади Остапа Моисеевича, метрах в двух, в таких же точно,
словно кровавых, креслах, установленных в ряд, сидели, не
шелохнувшись, будто манекены -- все члены преступной группы. В
космической дали, на зеленом фоне появился перед неотрывным
взором астральной шайки светлый квадрат, он немного пошатывался
по сторонам и приближался, увеличиваясь тем самым в размерах...
И вот квадрат стал распознаваем в своей сути, он вырос уже
в несколько выпуклый, огромной величины экран.
-- Кто первый? -- торжественно вопросил Остап Моисеевич,
обращаясь к шайке, но не поворачиваясь к ней лицом.
-- Надо убрать одного поэта! -- воскликнула задорно Зоя
Карловна и положила на левое плечо свою длинную, толстую косу,
погладив ее.
-- Мотив? -- все так же, не поворачиваясь даже на голос
библиотекарши, произнес дьявол.
-- Если этот поэт прорвется на коллективную память, то
многие наши потеряют авторитет, а следовательно, будет ущемлена
наша власть, последствия непредсказуемы! -- отрапортовала
ведьма.
-- Ясно! -- согласился дьявол, но спросил еще: -- А
Созерцатель знает об этом?
-- Да! -- тут же, не задумываясь, подтвердила Зоя
Карловна. -- Это его собственное пожелание, посыл! -- добавила
она.
-- Хорошо! Что там у этого поэта сейчас намечено из
ближайших публикаций? -- будто задал вопрос молчаливому экрану
дьявольский магистр. На экране появилась книга, она выглядела
объемно, увеличенно.
Наблюдая за всем этим из своего астрального укрытия, я без
труда прочел название книги: "Счастливый сон" -- это был
поэтический сборник на двенадцать авторов. Заперелистывались
страницы, и вот я прочел название очередной подборки стихов,
имя ее автора -- Игорь Золотов, "Память моя..." Затем начали
перелистываться страницы самой подборки.
-- Стоп! -- оранул Магистр, страницы замерли. -- Это то,
что нам надо, -- уверенно сказал Остап Моисеевич. И вот на
экране -- только одна страница: крупным текстом напечатано
название стихотворения -- "По кругу", а ниже названия --
самтекст стихотворения. Неожиданно первые две строки
увеличились до размеров экрана, и я прочел их: "Передаем
дыхание по кругу... Но жалко, что не все, и в том беда..."
Магистр, немного помедлив, громко прочел эти строки вслух,
помолчал, прочел еще раз, но тише, как бы раздумывая, потом
перечитал еще раз, врастяжку.
-- Так, -- сказал, заметно оживившись, дьявол. -- Нам
надо, всему тому, что дано этому поэту от Бога, -- не дать
воплотиться полностью, убрать его навсегда из поэтической
среды!... Сделаем так, -- подытожил магистр, -- в слове
"передаем" -- опустим букву "е", и тогда получится другое
совершенно слово: "передам". А значит, не "Передаем дыхание по
кругу...", а "Передам дыхание по кругу... Но жалко, что не все,
и в том беда..." Во второй строке "е" в слове "все" заменим на
"е"! И получится: "Передам дыхание по кругу... Но жалко, что не
все, и в том беда..." Отлично! В мире все есть энергия, и даже
напечатанные буквы! Ха-ха! Пусть этот поэт и передаст дыхание
"по кругу" -- наши люди подхватят его с превеликим
удовольствием! Он -- уступит свое место в коллективной памяти,
что ему суждено, не выполнит от Бога! Не правда ли, ребята?! --
обратился Остап Моисеевич к членам своей шайки, все так же не
поворачиваясь к ней лицом.
-- Твоя правда, Магистр! -- хором воскликнули его
подчиненные.
-- Магистр! Остап Моисеевич!... -- заискивающе, вкрадчивым
голосом проговорила Зоя Карловна.
-- Что такое? -- прислушался дьявол.
-- Но ведь верстки-то вычитываются автором в обязательном
порядке! Золотов прочтет эту опечатку и исправит ее! --
обиженно подсказала библиотекарша.
-- Вот тебе, Зойка, и задание! -- невозмутимо подытожил
Остап Моисеевич. -- Твоя забота и будет заключаться в том,
чтобы Золотов -- не вычитал верстки!
-- Но как же... -- только и успела сказать Зойка, как
дьявол, тут же взвизгнув, прервал ее.
-- Ты что, Зойка, страну эту не знаешь?! Кругом бардак! А
нам на руку! Сделай дым, подбрось мысль редактору сборника,
что, мол, так и так, слишком мало времени на выпуск книжки и
рассылать верстки всем авторам и ожидать их потом обратно -- не
резон! Ну и прочее, подобного рода там. Сама знаешь, мне тебя
не учить, Зойка! -- прикрикнул Остап Моисеевич.
-- Да, да... К...кы... конечно! -- заикаясь, смиренно
согласилась библиотекарша. Проблема послушания в астральной
шайке была решена отменно: все ее члены являли собой нечто
похожее на пространственно-материализованное продолжение
астральной воли Магистра.
-- Что еще?! -- величественно и самодовольно воспросил
дьявол у своих подчиненных, не отрывая повелительного взгляда
от экрана, на котором уже растаяла книжная страница, она
унеслась обратно, в океан людских начинаний, чтобы выполнить
свою губительную задачу. На вопрос Магистра отозвался художник:
-- Надо бы разбить одну парочку!
-- Что, жених тебе насолил? -- осведомился дьявол.
-- Нет!
-- А что же, почему?!
-- У этого жениха, как я выяснил, весьма большая
перспектива в познании тайн Астрала!... Сами понимаете, Остап
слова, и наконец снова продолжила свой рассказ. -- Вначале, как
и с Людочкой, они, ты знаешь, о ком идет речь, -- сказала
ведьма, и я понимающе подкивнул ей, -- так вот, они тоже
воровали силком, все больше по ночам, мое астральное тело. Это
начало случаться где-то через год после того как я поступила
работать в кинотеатр.
-- Так ты тоже здесь раньше работала?! -- удивился я.
-- Да, методистом, но потом вынуждена была, под их же
опять влиянием, перейти работать в другое место, нужное, как
мне потом объяснили, для их деятельности.
-- Для их деятельности? -- переспросил я.
-- Да. Но, позже об этом! -- отрезала Екатерина, и я не
стал настаивать, хотя это-то меня больше всего и беспокоило,
ибо эта разгадка означала путь моего освобождения, но я
трудолюбиво усмирил свою настойчивость к свободе и возвратил,
подчинил свое внимание последовательности рассказа Екатерины.
Итак, ведьма словно мимоходом отговорилась от моего вопроса,
отослав его на "потом", будто невзначай оглянулась назад на
пути своего повествования и снова продолжала:
-- Тело они воровали мастерски, -- сладко проговорила она,
будто ей даже это и нравилось, -- воровали так, что я и не
подозревала о приближающейся кабале!
Ах! Какие мальчики ласкали меня тогда в моих снах! --
выдала свою нестерпимую усладу воспоминаний ведьма. -- Мне
думалось, что у меня прорезались своеобразные, настойчивые,
даже навязчивые, но приятные сны, и я от них и не очень-то
мыслила отказываться!
Муж у меня был неважный "труженик", не передовик по
женской части, -- и она прихихикнула. -- В своих снах я все
больше пребывала среди одной и той же компании, правда, в
различных азартных ситуациях. А в компании была добрая половина
знакомых лиц, которые чуть ли не каждый день находились возле
меня и днем, -- это сослуживцы по кинотеатру!
Тогда, вначале, я еще даже и рассказывала, по наивности
своей, этим сослуживцам, приходя на работу, некоторые свои сны,
-- все рассказывать стеснялась! -- юльнула глазами ведьма. --
О, я помню, как мы все вместе хохотали, как я теперь понимаю: я
над происшествиями снов, а они -- над моей впечатлительной
доверчивостью!
Но, мало-помалу, я начала замечать, что мои так называемые
выдумки сна стали переходить, входить в мою повседневную жизнь,
они начали даже незаметно вмешиваться и руководить течением
моего дня!
Настоящего дня, течением моего бодрствования!
Сны стали сбываться!
И дошло до того, что то, что я проделывала в своих
сновидениях, определилось исподволь, вначале ненароком, под
видом совпадений, а потом и реально, полностью своими
отчетливыми воплощениями! "Реализациями" -- как говорят они. И
наконец, я почувствовала в себе силы осознавать себя во сне,
осознавать так, как если бы я не спала!
Как и во время бодрствования!
Короче, я начала самостоятельно жить во сне, управлять его
течением и в конце концов престала удивляться продолжению своей
жизни земной, но во сне...
Но уже тогда мне что-то приходилось делать с моими
сослуживцами, проделывать разные штучки, и мне это, не скрываю,
нравилось!
Потом и я и они уже и в реальности начали ссылаться на
сны, как на то, что мы в действительности, скажем, вчера
сделали или пережили вместе. Будто все это было не во сне, а на
самом деле!
Так грань между сном и так называемым реальным, дневным
миром -- стерлась окончательно, и я вошла в бесконечную жизнь!
Я теперь никогда не спала, а вскоре от меня потребовали
полного молчания обо всем...
Потом совершенно уже для меня не выглядело пугающе, а даже
привлекательно мое новое состояние!
Они научили меня выходить в низший Астрал, тогда я уже
знала, как это называется, научили выходить не только во время
сна, но и в любое по собственному желанию, моему желанию,
время. И тут-то, освоив этот навык, я впервые поняла, что
обратной дороги -- нет! Что теперь я оказалась -- ведьмой!
Все мое существо протестовало, мне очень хотелось
вернуться к обычной человеческой жизни, с естественным
чередованием дня и ночи, но теперь мои "учителя" насильно стали
мне давать различные поручения, от которых отказаться я была
уже не в силах!
И какие только гадости они не заставляли делать, и
потихонечку я приходила в ужас от понимания того, в какую
компанию я попала!
Не раз я пыталась порвать, я еще надеялась расстаться с
вершителями моей судьбы, но тщетно...
Как только я делала очередную попытку подобного разрыва,
как только я спохватывалась и стремилась к отъединению, они
начинали меня преследовать, одолевать астрально: у меня
начинало печь ни с того ни с сего все тело, прямо-таки --
горела душа, все внутренности пылали...
Короче, я заболевала неизвестно чем; неделями находилась
на больничном, направлялась во всевозможные клиники, даже
предлагали в психиатрическую!
И все врачи только лишь разводили озадаченно руками и
твердили: "Видимо, вегетативная система!" Но только я знала,
что это были не нервы...
Вот и пришлось мне волей-неволей, но вернуться к ним,
по-просить пощады и покровительства, короче, остаться ведьмой.
И обратной дороги, мне, видимо, нет никогда!.. Так-то, Сергей
Александрович, так-то, Сережа...
Ведьма замолчала, я тоже ничего не говорил. Рассказ
Екатерины еще больше обременил беспросветной тяжестью мое
воображение. Но то, что я, вроде бы по-настоящему, обретал
союзника, первого союзника, там, на физическом плане, союзника,
понимающего меня как мало кто другой, зарождало во мне теперь
хотя и настороженную, но радость...
Я так сосредоточенно расположился в кругу астрального
общения с ведьмой, что и не приметил, как в библиотеке, там, в
основном помещении, возник сердечно знакомый для меня голос.
-- Здесь есть кто-нибудь? -- негромко и ласково прозвучал
он.
-- Книги можно сдать?! -- тут же послышался еще один,
жестковатый, но добродушный и тоже ведомый мне голос!
Екатеринино сознание сразу же, словно разноцветный детский
калейдоскоп, запереливалось всевозможными образами, оно
несколько мгновений будто переплавляло одно в другое знакомые
ему человеческие лица, но не определило земного обличия
голосов!
Тогда Екатерина Васильевна озабоченно поторопилась встать
из-за стола и вышла из книгохранилища, так сказать, живьем, на
прямой контакт с посетителями, дабы запечатлеть их физиономии.
Я тоже по взмыленной астральной тропке последовал за нею.
Да, конечно же, я и не сомневался в своем определении
голосов, я точно знал, кто пришел, но все равно: сверкнула,
затрепетала неожиданность прихода...
Перед взглядом Екатерины оказались -- Вика и Юра!
"Что же их привело сюда?" -- втиснулось в меня удивление,
и лезвие грусти о прошедшем и недосягаемом сейчас, лезвие, уже
довольно притупленное о камни негодования, царапнуло болью
астральные образы близких мне людей. "Жизнь -- не безжалостна,
коль рушит! И ты ей боли все прости... Пусть выкорчевывает
души, чтобы полянам -- расцвести!" -- подумалось мне. Но каково
же было мое удивление, когда я обнаружил еще одно открытие,
астральное открытие для себя!
"Высмотрело солнце среди туч проталину, осветив оконце,
грустью опечаленное..." -- вот это да!
Оказывается, подсознание, подсознание человека,
настроенного на твою волю, способно реагировать!
Да что там реагировать -- по существу общаться, образно
общаться со мною!
"Высмотрело солнце среди туч проталину, осветив оконце,
грустью опечаленное", -- так подумал Юра в ответ на мое
четверостишье, подумал, даже не зная об этом, ибо сработали не
закрепощенные просторы его подсознания... и я уловил в них
встречное течение...
И я тут же продолжил образно поэтическое мышление в
сторону друга, его подсознания:
И поцелуй, и губы сладки,
Чего-то жаждет тишина...
И вдруг, все то, что было гадко, -
Ушло...
И жизнь моя нежна.
Отныне в солнечной капели
Я буду в пряных ласках жить.
Я верю: солнышко отбелит
Печаль прошедшую души...
Иссохло русло огорчений,
Его пустую кожуру,
Как черви трещины прощений
Под солнцем шелушат и жрут!
Приходят радостные вести,
Их веселится толчея.
Отныне сокровенный крестик
Среди людей не прячу я...
Образно промыслив эти строки, я постарался как бы
вчувствоваться в обратную реакцию Юры, и вот что я уловил в
ответ:
Посреди моей печали,
Вдруг опомнился Восторг!
Будто снова я вначале -
Вседержителен как Бог!
Солнце к горлу подкатило,
Распирает светом грудь...
Сочинилась даль мотива,
Даль, -- со мною вечно будь!
Поизмучил ветер тучи, -
Все растрепаны они:
Отгоняя сон липучий,
По ночам я чистил дни...
Пусть вчера имел я -- прочерк.
Впереди рвались -- "Они"...
Но сонливы стали ночи,
И бессонны стали дни!
Увлекшись своим астральным открытием, я совсем позабыл,
что Юра и Вика, в осознанных лучах своих сознаний, сейчас вели
замысловатую беседу с Екатериной Васильевной.
-- Да... -- протянула Екатерина Васильевна. -- Что теперь
говорить! Печально, естественно, что печально, но будем, как
говорится, надеяться на лучшее...
Ведьма сидела в кресле за рабочим столом Зои Карловны, а
Юра и Вика стояли возле этого стола с противоположной стороны и
в разговоре пристально изучали свою библиотечную собеседницу,
они переглядывались друг с другом, передавая свои впечатления
от беседы.
-- Там больше за Сережей никакие книги не числятся? --
участливо спросила Вика Екатерину. -- А то мы отыскали только
это, -- и все!
-- Нет, нет! Больше ничего не числится за Сергеем
Александровичем, -- отзывчиво подытожила взволнованность Вики
Екатерина. -- Так вы говорите, -- обратилась она к Юре, -- что
ищете работу?
-- Да. В настоящее время я перевелся на заочное отделение
в Литинституте и хотел бы найти себе что-нибудь подходящее
моему образованию, гуманитарное!
-- А это ваша жена? -- кивнула Екатерина в сторону Вики.
-- Да. Можно сказать, что так, -- задумчиво проговорил Юра
и добавил немного повеселевшим тоном: -- Гражданский брак!
-- А-а... -- протянула понимающе ведьма, -- понятно...
-- Юра очень близкий Сережин товарищ, -- как бы перевела
разговор в иное русло Вика. И тут в разговор вмешаться решил и
я, потому что -- интересная мысль прикоснулась ко мне! И эта
мысль озарила меня радостным предчувствием ...
"А что, если Юра, -- подумалось мне, -- займет мое место
-- директора кинотеатра, ведь оно сейчас -- по существу
остается еще вакантным!
Конечно же, если не принимать в расчет, что исполняет
обязанности директора в настоящее время Зоя Карловна!
Ее так и не утвердил райком!..." С таким чувственным
настроем я усиленно обратился к астральному образу ведьмы, дабы
передать свои пожелания по поводу трудоустройства Юры, и
Екатерина правильно поняла меня.
-- Послушайте! -- воскликнула она, окидывая Юру с головы
до ног и с ног до головы. -- А что, если вам... Извините, как
вас зовут? -- уже немного заискивающе обратилась она к Юре.
-- Юрий Сергеевич, -- подсказал тот.
-- Так вот, послушайте, Юрий Сергеевич, а что, если вам --
да к нам, в кинотеатр, на место Сергея Александровича?!
-- Мне, директором?! -- опешенно озадачился Юра.
-- Да, вам, -- подтвердила ведьма мой чувственный посыл.
-- Юра! А это ведь идея! -- воскликнула обрадованная Вика.
-- Честно говоря, я-то не против, но я не очень-то знаком
с подобного рода деятельностью, -- заговорил, слегка покраснев
и как бы оправдываясь, Юра.
-- Мы поможем! -- тоном знатока произнесла Екатерина,
подбадривающе подмигнув Юрию Сергеевичу и кокетливо откинувшись
на спинку кресла...
Паша Мечетов, мой товарищ-литератор, сидел у себя дома, в
когда-то наспех импровизированной комнатенке. А сконструировал
Павел себе этот свой "литературный сарайчик" (иначе и не
назовешь!), попросту отгородив почерневшими досками от огромных
ящиков крошечную часть единственной комнаты одноэтажного,
мазаного домика, что приземисто располагался, будто "лежа на
животе", в овраге многожилищного двора, двора, в котором
ютились в подобных же домиках, но с преимуществом -- на
пригорке, еще четыре семьи. В Пашином домике всего было три
окна: два остались после "реконструкции" -- для семьи, а одно,
с серебряными пружинами паутин по углам, словно присматривало
за писательской деятельностью Мечетова. Дверь в "литературный
сарайчик" закрывалась от занозливой детворы на два проволочных
крючка. Обстановка в сарайчике являлась простой: ржавая
кровать-одиночка, на которой -- ел, писал и спал Паша (к жене
на ночь он ходил редко -- два раза в месяц), стол, с
портативной пишущей машинкой на нем, под целлофановой накидкой,
полки для книг на стене до самого потолка, а писательского
пространства всего-то оставалось около двух шагов!
Район, в котором жил Павел, был один из самых бандитских в
городе. Некогда освобождавшихся от тюремного заключения
поселяли здесь, раньше считалось, как бы -- неподалеку от
города, а теперь город разросся и поглотил этот бандитский
притончик. "Здесь каждый: либо сидит, либо сидел, либо будет
сидеть!" -- говорил свою крылатую фразу Паша, характеризуя свое
место жительства. А попал Мечетов в этот райончик по жизненной
необходимости: женился, где-то надо было жить, денег в обрез, в
городе жилье дорогое, а здесь -- захолустье и дешевизна!
Естественно, не каждый сумеет жить среди уголовников! Да,
у Паши было трое детей...
Два мальчика, шести и девяти лет, и девочка двух лет. А
женился Мечетов, как сам любил поговаривать, "чтобы пить
бросить!". После армии он сильно страстился спиртным...
Пол во всем доме Мечетова был грязный, липкий, будто
измазанный пластилином. Жена не работала, Паша получал всего
сто рублей, но жена по вечерам, и ночам в особенности, все-таки
изловчилась добывать деньги! Продавала водку и вино,
закупленные днем в червоточных очередях...
-- Старший сын еще вроде бы -- не дурак, что-то
соображает! А младший -- бандит! Когда ему исполнится лет
десять-двенадцать, -- я убегу из дома! -- говаривал как-то
безысходно и равнодушно Мечетов.
-- Ты же ему сам внушаешь, что он бандит, каждый день по
возможности повторяешь, напоминаешь, а он, ты смотри
внимательно, присмотрись, Паша, слушает, и ему это уже начинает
нравиться! Так и действительно он у тебя станет бандитом! --
убеждал я безрезультатно Мечетова. А вскоре его шестилетний сын
залез и затащил с собою старшего брата в соседний дом: все там
переломали, что-то пытались украсть... Мечетов абсолютно не
уделял времени воспитанию своих детей.
-- Я писатель! -- говорил он своей жене. -- Тебе они нужны
-- воспитывай, а мне работать надо, хочешь, вообще уйду из
дома! -- И уходил частенько к своим родителям, которые тоже
выпивали, и жене Мечетова ничего не оставалось, как смириться.
Писал Паша очень много и очень быстро...
Конечно же о высоком качестве говорить нельзя было, но
количество основательно возвеличивалось в ранг качества:
Мечетов сочинил около десятка романов, несколько повестей, тучу
рассказов, бесчисленное множество стихов, поэм, статей...
Пока Паша не публиковался, было у него одно горе -- жажда
издаваться!
Но как только Мечетов начал читать свою фамилию на
страницах журналов и газет, сразу же пришли новые горести! Но
такие коварные, неосознанные, неизвестно отчего и почему
возникающие!
Если раньше конкретная цель -- печататься -- вызывала
отсвоего невоплощения истошные боли в душе, раздражала,
взрывала, звала и устремляла, то теперь...
Теперь происходило совершенно непонятное, и подозрения уже
начинали вкрадчивую подозрительность свою вживлять в наболевшее
сознание Паши.
-- Что ты ноешь все время?! -- укоряла Мечетова его жена.
-- Ложись и лежи, но прежде ноги попарь да горло пополоскай!
-- Чума ты! -- вопил Паша в ответ на жену. -- Ты что, не
видишь, идиотка, -- я умираю: четвертый месяц уже ангина и
бронхи как каменные! Простуда!
-- Так я тебе и говорю, что лечиться надо, в постели
полежать!
-- Нет! Тут что-то не так! -- озадачивался простуженный
Паша. -- Всю весну и теперь уже лето болею! Может, меня
отравили? Слышишь?!
-- Что?! -- отозвалась жена.
-- Я говорю, может, меня кто-нибудь отравил? А? Как ты
думаешь?
-- Дурак, кому ты нужен!
-- А что, я вон у Капли был в прошлом году в гостях, съел
у него тарелку борща -- заболел живот и до сих пор вон
побаливает!
-- Так что, тебя Капля, по-твоему, отравил, что ли?! --
расхохоталась жена.
-- А что? Всякое может быть! -- не очень-то уверенно
проговорил Паша. -- Что ты смеешься?! -- заорал он на
развеселившуюся супругу. -- Может, меня хотят убрать, может, я
кому-то мешаю?!
-- Ну и дурак же ты, Паш! Кому ты нужен, кроме меня!
-- Кому нужен, кому нужен, -- не знаю! -- огрызнулся
Мечетов на жену. -- И все-таки... -- рассуждал он. -- Я заболел
простудой где-то в начале марта... А что же было в начале
марта? Где я был, у кого, что делал?... Ничего не помню!...
Хорошо... А какие события тогда, в начале марта,
происходили?... Ага! В начале марта вышел в свет журнал с
подборкой моих стихов, я ходил за этим номером сам в редакцию.
Так-так... Это уже дает основание что-то да вспомнить... В
редакцию я ходил в среду... Посмотрим по календарю -- среда,
четвертое марта. -- И понесло, и поехало, и потащило Пашу по
следам воспоминаний: с кем виделся, у кого был в гостях, кто и
что говорил, делал и тому подобная распутица воображения
рисовала перед Мечетовым картины тех дней... Дальше рассуждения
Паши теряли какую-либо основательность и убедительность, ибо,
самое главное, суть, с которой Паша так хорошо и догадливо
начал свои рассуждения, была пренебрежительно отодвинута,
забыта в стороне, она послужила лишь отправной точкой для
бестолкового завихрения мозгов по поводу отравления.
И только... А жаль!
Ведь если бы Паша сообразил разлистнуть тот журнал,
мартовский номер, где красовалась его подборка стихов, то он,
присмотревшись повнимательнее и сопоставив кое-какие детали,
верно бы смог определить, откуда сквознячок дует, поддерживая
его продолжительную простуду.
Я прокручивал в Астрале заново картину Пашиных переживаний
по поводу простуды и отравления, подразумеваемого последним.
Это мне хорошо было понимать и рассуждать за кулисами
физического мира, у холодных кадров Астрала, рассуждать и
правильно видеть сокровенность Пашиной простуды, а ему-то,
каково ему!... Да и как он, Паша Мечетов, мог расшифровать,
хотя и пытался, тайну своей простуды, тайну публикаций!
А дело было так...
Для того чтобы победить астральную шайку, а точнее -- ее
коллективную волю в Астрале, я должен был не спеша выяснить,
как бы исподволь, со стороны подглядывать, созерцать,
анализировать то, чем занималась эта преступная группа. И все
это терпение мое могло в какое-то единое мгновение вылиться в
один-единственный долгожданный вывод-действие, который озарит
мою душу знанием предмета, светом неприкосновенности, ибо то,
что понятно, над тем уже не задумываешься, оно начинает
восприниматься сразу, целиком, автоматически переходит в
своеобразный рефлекс чувств и образов, мыслей, а значит это,
понятое, больше не требует затора, траты энергии для овладения
им!
И тогда, тогда я вернусь в свое земное тело "автоматом" --
как говорил мой наставник Иван. Итак, постепенно приближался я
к заветному выводу-действию, к свободе. И в этом начала мне
активно помогать Екатерина!
Не знаю, что именно побуждало ее. Видимо, изрядно
замусоренная, но все-таки сердечно ощутимая, природная
человечность, врожденная чуткость чувств говорили в ней...
Таким образом, мне удалось побывать в Астрале актового
зала кинотеатра на одной из магических церемоний астральной
шайки Остапа Моисеевича...
А дело было так...
Остап Моисеевич, в образе все того же дьявола: с длинным
хвостом, копытами вместо ног, с густой шерстью по всему телу,
рогами и женской грудью, но с мужским половым членом,
сосредоточенно восседал в ярко-красном кресле, за широко
распростертым месяцеобразным столом, покрытым черным бархатом.
Он восседал как раз посередине выпуклости стола, вплотную к
ней, так, что острые углы стола были направлены от восседающего
вперед, будто массивные рога!
Позади Остапа Моисеевича, метрах в двух, в таких же точно,
словно кровавых, креслах, установленных в ряд, сидели, не
шелохнувшись, будто манекены -- все члены преступной группы. В
космической дали, на зеленом фоне появился перед неотрывным
взором астральной шайки светлый квадрат, он немного пошатывался
по сторонам и приближался, увеличиваясь тем самым в размерах...
И вот квадрат стал распознаваем в своей сути, он вырос уже
в несколько выпуклый, огромной величины экран.
-- Кто первый? -- торжественно вопросил Остап Моисеевич,
обращаясь к шайке, но не поворачиваясь к ней лицом.
-- Надо убрать одного поэта! -- воскликнула задорно Зоя
Карловна и положила на левое плечо свою длинную, толстую косу,
погладив ее.
-- Мотив? -- все так же, не поворачиваясь даже на голос
библиотекарши, произнес дьявол.
-- Если этот поэт прорвется на коллективную память, то
многие наши потеряют авторитет, а следовательно, будет ущемлена
наша власть, последствия непредсказуемы! -- отрапортовала
ведьма.
-- Ясно! -- согласился дьявол, но спросил еще: -- А
Созерцатель знает об этом?
-- Да! -- тут же, не задумываясь, подтвердила Зоя
Карловна. -- Это его собственное пожелание, посыл! -- добавила
она.
-- Хорошо! Что там у этого поэта сейчас намечено из
ближайших публикаций? -- будто задал вопрос молчаливому экрану
дьявольский магистр. На экране появилась книга, она выглядела
объемно, увеличенно.
Наблюдая за всем этим из своего астрального укрытия, я без
труда прочел название книги: "Счастливый сон" -- это был
поэтический сборник на двенадцать авторов. Заперелистывались
страницы, и вот я прочел название очередной подборки стихов,
имя ее автора -- Игорь Золотов, "Память моя..." Затем начали
перелистываться страницы самой подборки.
-- Стоп! -- оранул Магистр, страницы замерли. -- Это то,
что нам надо, -- уверенно сказал Остап Моисеевич. И вот на
экране -- только одна страница: крупным текстом напечатано
название стихотворения -- "По кругу", а ниже названия --
самтекст стихотворения. Неожиданно первые две строки
увеличились до размеров экрана, и я прочел их: "Передаем
дыхание по кругу... Но жалко, что не все, и в том беда..."
Магистр, немного помедлив, громко прочел эти строки вслух,
помолчал, прочел еще раз, но тише, как бы раздумывая, потом
перечитал еще раз, врастяжку.
-- Так, -- сказал, заметно оживившись, дьявол. -- Нам
надо, всему тому, что дано этому поэту от Бога, -- не дать
воплотиться полностью, убрать его навсегда из поэтической
среды!... Сделаем так, -- подытожил магистр, -- в слове
"передаем" -- опустим букву "е", и тогда получится другое
совершенно слово: "передам". А значит, не "Передаем дыхание по
кругу...", а "Передам дыхание по кругу... Но жалко, что не все,
и в том беда..." Во второй строке "е" в слове "все" заменим на
"е"! И получится: "Передам дыхание по кругу... Но жалко, что не
все, и в том беда..." Отлично! В мире все есть энергия, и даже
напечатанные буквы! Ха-ха! Пусть этот поэт и передаст дыхание
"по кругу" -- наши люди подхватят его с превеликим
удовольствием! Он -- уступит свое место в коллективной памяти,
что ему суждено, не выполнит от Бога! Не правда ли, ребята?! --
обратился Остап Моисеевич к членам своей шайки, все так же не
поворачиваясь к ней лицом.
-- Твоя правда, Магистр! -- хором воскликнули его
подчиненные.
-- Магистр! Остап Моисеевич!... -- заискивающе, вкрадчивым
голосом проговорила Зоя Карловна.
-- Что такое? -- прислушался дьявол.
-- Но ведь верстки-то вычитываются автором в обязательном
порядке! Золотов прочтет эту опечатку и исправит ее! --
обиженно подсказала библиотекарша.
-- Вот тебе, Зойка, и задание! -- невозмутимо подытожил
Остап Моисеевич. -- Твоя забота и будет заключаться в том,
чтобы Золотов -- не вычитал верстки!
-- Но как же... -- только и успела сказать Зойка, как
дьявол, тут же взвизгнув, прервал ее.
-- Ты что, Зойка, страну эту не знаешь?! Кругом бардак! А
нам на руку! Сделай дым, подбрось мысль редактору сборника,
что, мол, так и так, слишком мало времени на выпуск книжки и
рассылать верстки всем авторам и ожидать их потом обратно -- не
резон! Ну и прочее, подобного рода там. Сама знаешь, мне тебя
не учить, Зойка! -- прикрикнул Остап Моисеевич.
-- Да, да... К...кы... конечно! -- заикаясь, смиренно
согласилась библиотекарша. Проблема послушания в астральной
шайке была решена отменно: все ее члены являли собой нечто
похожее на пространственно-материализованное продолжение
астральной воли Магистра.
-- Что еще?! -- величественно и самодовольно воспросил
дьявол у своих подчиненных, не отрывая повелительного взгляда
от экрана, на котором уже растаяла книжная страница, она
унеслась обратно, в океан людских начинаний, чтобы выполнить
свою губительную задачу. На вопрос Магистра отозвался художник:
-- Надо бы разбить одну парочку!
-- Что, жених тебе насолил? -- осведомился дьявол.
-- Нет!
-- А что же, почему?!
-- У этого жениха, как я выяснил, весьма большая
перспектива в познании тайн Астрала!... Сами понимаете, Остап