Соловьев Сергей Михайлович. Астральное тело-2. Изида или Врата Святилища

тебя и усадить на стул.
-- А раньше? -- снова спросила Наташа.
-- Ну, -- призадумалась Надежда Михайловна, -- еще раньше
ты приехала, в смысле пришла, из роддома, -- вы с Юрой навещали
Вику.
-- Да, я вспомнила, -- оправляясь и приходя в себя,
проговорила Наташа.
-- Это у тебя, Наташа, оттого, что ты мало на свежем
воздухе бываешь, -- заботливо укорила Надежда Михайловна свою
невестку. И тут раздался телефонный звонок, телефонный аппарат
стоял и на кухне, на холодильнике. Наташа потянулась рукою к
нему, а в это время, когда звучал телефонный звонок, Сережина
мама выходила из кухни в прихожую.
-- Я сама возьму трубку, -- сказала она и не замедлила
подойти к другому телефону в прихожей. -- Алло, -- послышался
ее голос, -- да, она дома... странно... да нет же, дома...
давно это было?... Невероятно... хорошо... до вечера, Юра.

Божья Мать

Вечером, после работы, перед тем как зайти, как и
договаривались, к Надежде Михайловне в гости, Божив решил
посетить храм.
Юре было не по себе, хотя он и привык, уже начинал
осваиваться с подобными необъяснимостями, но все равно
неожиданность каждой новой встречи с ними заставила даже его
настороженность врасплох.
Вот и теперь, после сегодняшнего Наташиного появления в
кинотеатре и одновременного ее же нахождения у себя дома, Юра
опять разволновался.
Тут же ему припомнился и разговор, его разговор с Наташей
по дороге к Вике в роддом, и опять же сегодня! У самых ворот
храма стоял человек, позади него стул с растрепанной и
замусоленной спинкой, прислоненный вплотную к церковной
изгороди.
Человек опирался на костыли, обеих ног у него не было,
вместо них из-под коротких брюк на асфальте стояли две
заостренные деревяшки протезов с разорванными резиновыми
наконечниками.
В одной руке человек держал протянутую кепку.
Когда Божив приблизился к нему, он ужаснулся про себя: вся
поверхность тела человека, не прикрытого одеждой: руки, шея,
лицо -- была покрыта гнойными струпьями.
Омерзение и жалость, желание помочь и отвергнуть,
остановиться и пройти мимо, -- и от этого Божив в
нерешительности замедлил шаг.
-- Помоги мне, -- слюняво произнес человек, нашаривший
шатким взглядом Юру. Божив полез в карман и достал оттуда
рубль, положил эту бумажку в кепку, протянутую кепку человека.
-- Положи... мне в карман, -- сказал человек, обращаясь к
Боживу.
И Юра, с внутренним отвращением все-таки, но положил
невпопад, не сразу, но засунул деньги в едва отщеленный карман
обтрепанной дерматиновой куртки этого калеки, рукава у куртки
были некогда оторваны, и в душе ему стало гадко за свои пальцы,
выполнившие это.
-- Помоги мне, -- опять заговорил человек.
-- Чем помочь? -- спросил Юра.
-- Помоги мне... присесть... на стул... -- будто
выкорчевывая слова из глотки, прикусывая свой непослушный язык,
сказал калека.
Несколько секунд Божив стоял в нерешительности, множества
"нет" и "да" столпились в его душе, они расталкивали друг
друга, и Божив стоял лишь потому, что он смотрел на них, он
вспомнил урок Истины "о свободе прикосновений", и тогда он
просто забыл об этой толпе, хотя она продолжала шуметь, толпа
его чувств.
Божив схватил калеку под локти, ощутил ладонями влажные
струпья, но теперь он не придал этому значения, свобода
прикосновений торжествовала в нем.
Юра отозвался на помощь с восторгом.
Но все-таки, в какой-то момент, одно из брезгливых чувств
его как бы отшатнуло слегка назад голову Божива от лица калеки,
ибо их лица были в это мгновение совсем рядом друг подле друга,
и от того, что Божив немного подернулся назад, калека вырвался
у него из рук, соскользнули его локти с подставленных ладоней
Божива: изуродованный кожной болезнью калека скользнул спиною
по кирпичной колонне ограды, рухнул на свой стул, и его лицо
все перекосилось от боли.
-- Извините, я не удержал вас, -- только и проговорил
Божив, едва наклонившись к стонущему человеку, но тот не слушал
его, боль продолжала кривить лицо, но постепенно улеглась, и
Божив, отпятившись назад на пару шагов, торопливо зашагал
прочь, в храм.
Толпилось много людей, и приходилось от проталины к
проталине протискиваться среди них, так в помещении храма Юра
приближался к иконе Казанской Божьей Матери.
Шла большая праздничная служба: народу было так много, что
мало кому удавалось отвести локоть в сторону, и от этого
казалось, что каждый молящийся через невероятную скованность
движений будто украдкой накладывал на себя крест, будто
стесняясь его, будто каждый незримый его крест был украденным,
будто здесь, в храме, витала незримая Божья Милость, и каждый
исподволь пытался принять ее в себя побольше.
Еще издали Божив заметил и признал даже со спины, среди
прихожан, своего недавнего знакомого: он тоже стоял в
нескольких метрах от иконы Казанской Божьей Матери.
Этот человек стал как бы поерзывать головой, словно
почувствовал устремленный взгляд Божива на него.
Наконец, Юра приблизился к иконе насколько мог, и хотя
прихожане на всем его пути через храм к алтарю огрызались, он
все-таки сумел найти в себе спокойствие, искреннюю
расположенность помолиться, теперь он стоял бок о бок с
Васильевым, с тем самым Купсиком, который совсем недавно так
зловеще тащил его по вечерней улице города за руку на очную
ставку с Остапом Моисеевичем -- таинственным Магистром
"астральной шайки".
Васильев стоял в костюме и галстуке, в черных
солнцезащитных очках.
Из дневников Сергея Истины Божив был уже знаком с тем, как
действует зло, с тем, как невежество осуществляет свои
безнаказанные расправы.
Только если невежество наказывает по дозволению Бога, оно
не будет наказано последним, потому что здесь вступает в силу
первородный закон Космической Справедливости, Вселеннского
Равновесия: "Лишнего не возьмешь, лишнего не потеряешь".
Купсик только изредка бегло накладывал на себя кресты,
озираясь по сторонам, и было ясно одно, что он пришел в храм по
какому-то тайному умыслу, и не исключено, чтобы сотворить
наказание кому-то в миру.
-- Купсик, -- негромко обратился Божив к Васильеву.
-- Васильев, -- тут же отозвался тот.
-- Здравствуй, -- поздоровался Юра.
-- Здравствуй, Божив... Что ты тут делаешь?
-- Грязненький я, Купсик, как и все люди, очиститься
пришел, покаяться перед Богом.
-- Понятно, -- подытожил Васильев. Разговаривая, они даже
не посматривали друг на друга: их взгляды были устремлены на
икону Казанской Божьей Матери. Две горки свечей на двух
никелированных подсвечниках освещали Божественный Лик,
пронзительно пылающий разноцветием красок, казалось, икона была
не освещена свечным огнем, а сама светилась. Божив ощущал между
собой и этой иконой какое-то незримое соприкосновение, какое-то
напряженное пространство, и он усердно молился, и учащенно
кланялся в пояс, отчего Купсик стал искоса поглядывать на него,
словно Васильеву от этого соседства стало неуютно у иконы.
И тут Юру словно осенило, будто что-то заставило его
внутренне заговорить с иконой, обратиться к ней: "Божья Мать
Казанская, заклинаю тебя именем Бога Всевышнего и всеми именами
Святых, Ангелов и Архангелов, не слушай больше словеса..."
"Грез невысказанный -- наполовину прощенный!"
Любое наказание происходит только по Божьей Милости,
Господь наказывает или дозволяет быть наказанию, привести его в
исполнение лишь за грехи наши. Всем, чем ты обладаешь, можно и
нужно поделиться с любым человеком из мира сего, но: грехом
своим поделиться можно только с Богом! Ведь если ты расскажешь
о своем грехе кому-либо из простых людей, то человек,
услышавший о твоем грехе, ранее не знавший такого, будет
испачкан тобою, его душа испачкается твоим грехом, невольно он
будет иметь дурной пример для своей жизни, да и ты сам, каждый
раз, когда будешь встречать этого человека или вспоминать о
нем, или даже будет вспоминать о твоем грехе сам человек,
знающий о нем, вспоминать без тебя или в твоем присутствии,
каждый раз ты неминуемо будешь чувствовать, как этот грех твой
высказанный постоянно обновляется воспоминанием, энергетически
подпитывается.
Таким образом, ты привязал свой грех на физический план,
материализовал некогда возникшую только в тебе его
энергетическую конфигурацию: обронил его и спотыкаешься.
Но это если ты высказал грех простому человеку, а если же
ты "обронил" свой грех в душу невежества, то оно только
обрадуется этому и обязательно использует его в наказание твое,
в торжество зла по Божей Милости, но все-таки во твое благо,
ибо невежество: если оно само накажет тебя, а значит --
сотворит зло, а значит -- сотворит свой грех, то все равно,
когда-то, но это невежество будет наказано Господом за свой
грех, также и за наказание безвинного..."Словеса невежества,
обращенные к тебе, отведи от меня, все дела и помыслы,
направленные на меня из лона черных магов, колдунов,
наговорщиков во горе и печаль мои, во истязание моего тела и
души, во смерть мою, отведи все это зло и невежество, Божья
Мать, защитница моя, отведи в преисподнюю, не слушай более
черных магов, колдунов и наговорщиков против меня..." --
договорил про себя Юра...
И случилось неожиданное: то напряжение, то чувство
соприкосновения с иконой у Божива исчезло, словно образовалась
пропасть, провал между ним и иконой, и Божив насторожился и
даже немного испугался этого.
"Я что-то не так сказал?" -- снова мысленно обратился
Божив к иконе.
И в следующее мгновение Юра едва удержался на ногах,
потому что незримая сила его потянула к иконе, увлекла так
резко и неожиданно, что он пошатнулся вперед, и тогда Божив
стал усердно креститься, а его душу, чувства и помыслы с
невероятным устремлением будто уносило в бездонную космическую
глубину иконы.
И теперь случилось такое, от чего Божив молниеносно
припомнил ту, своеобразную "тайную вечерю" с Остапом
Моисеевичем и Купсиком, ибо Купсик в единый момент будто
надломился от иконы, отшатнулся от нее и не замедлил
раствориться в толпе, покидая храм.
"Вы, Купсик, рог от дьявола, надломленный, вас отведет
Божья Мать", -- вспомнились Боживу его гадальные слова, его
предсказание.

* Часть седьмая ПОЧЕРКОМ ИЗИДЫ *

Это принадлежит...

Пришел Божив, и Надежда Михайловна озабоченно посмотрела
ему в глаза в прихожей, она очень уважала его и всегда верила
ему, но сегодня ей очень хотелось, чтобы он ошибся...
Им никак не удавалось, и Боживу, и Надежде Михайловне,
остаться наедине, чтобы переговорить: ведь Наташа слышала
разговор, их телефонный разговор, неотступно находилась рядом с
ними в этот вечер.
И мама Сережи Истины, и Юра переглядывались, долго
переглядывались, и им неуютно было чувствовать себя
заговорщиками.
А Наташа сама себя ощущала третьим лицом, но уйти в
соседнюю комнату была не в силах, а может, и ушла бы, да Сабина
уже спала, а предлог тоже отойти ко сну был гораздо
мучительнее, нежели остаться здесь, среди безмолвного разговора
о ней, который она улавливала в переглядах Надежды Михайловны и
Божива: к чему уходить и неминуемо прислушиваться, лучше уж
честно присутствовать рядом, все-таки определила для себя
Наташа.
Шло обычное чаепитие и разговоры о предметах и действиях.
Надежда Михайловна всегда была честным человеком, и для
нее всегда означало слово "скрывать" -- значит убивать! Да!..
Что ты скрыл, то убил...
Ты убил движение, ибо, скрывая, ты удерживаешь, а кто
вправе убить движение? Никто, даже Господь, ибо Господь сам
суть движение, разве может Господь убить сам себя, не был бы он
тогда Богом, а убийцей, а значит, человек скрывающий есть
убийца, он покушается на Бога, и его надо судить, и наказание
неминуемо.
Есть одно на свете, чего не может сотворить даже Господь,
единственное и незыблемое: Бог не может убить сам себя, а
значит, скрыть, остановить... движение. Надежда Михайловна не
выдержала.
-- Наташа, -- сказала она, проговорила внезапно посреди
словесной замусоренности вечера, и ее обращение прозвучало как
готовность к наведению порядка, она больше не хотела
отворачиваться, когда Наташа смотрела ей в глаза. -- Наташа, --
повторила она еще раз в пространстве молчания, когда приумолк и
Божив, Надежда Михайловна была философом и, может быть даже,
одним из тех единственных философов, которые верили в то, что
говорили и писали.
Несколько секунд после отзвучавшего "Наташа" даже тишина
молчала, даже она прислушалась.
-- Да, -- прозвучал коротко голос Наташи.
-- Но ты же была дома, -- медленно подбирая слова, будто
предлагая вернуться к такому необходимому и здравомыслящему,
устоявшемуся и правильному "нет", сказала Надежда Михайловна.
-- Да, -- снова ответила Наташа.
Божив молчал, он еще многое не усвоил из уроков Истины, но
из его дневников теперь для Юры обозначилось одно: молчи, и
слушай, и жди, когда предложат слушать тебя.
-- А как же ты могла... -- заговорила было Надежда
Михайловна, но осеклась, ибо в единый момент поняла не
имеющееся право свое на такой вопрос.
-- Могла, -- не подыскивая слов, ответила Наташа, даже не
пытаясь как-то защищаться.
-- Ты сегодня видела Сережу? -- наконец-то проговорил
Божив, отодвинутый, отшрихованный молчанием.
-- Сережа не узнал меня, -- ответила Наташа.
-- Наташа, где ты его видела? -- серьезно сказал Надежда
Михайловна.
-- Он работает в кинотеатре.
-- Наташечка, там сейчас работает Юра.
-- Я знаю, и Сережа тоже.
-- Надежда Михайловна, -- вмешался Юра, -- Наташа просто
устала.
-- Да, я устала. Я и в самом деле устала, Надежда
Михайловна. Извините, Юра, я пойду прилягу.
Наташа ушла к себе в комнату.
Юра и Надежда Михайловна некоторое время сидели молча.
-- Ты знаешь, Юра, -- заговорила Надежда Михайловна, -- а
ведь Наташа не больна, и она вовсе не устала... умом, ты
понимаешь, о чем я говорю.
-- Да, конечно, Надежда Михайловна.
-- И эта "Сказка о любви", -- как бы рассуждая вслух,
сказала Надежда Михайловна задумчиво.
-- А что значит "Сказка о любви"? -- поинтересовался
Божив.
Но тут неожиданно раздался телефонный звонок, и Надежда
Михайловна сняла трубку.
-- Алло, -- сказала она.
-- Алло, Надя, добрый вечер, это Алексей, у меня мало
времени. Завтра с утра созвонимся и встретимся, ты не
возражаешь? Слушай Алексей, -- взволновалась Надежда
Михайловна, -- завтра само собой, скажи одно ... рукопись?!
-- Да. Это принадлежит Сереже.

Смерть?

В эту ночь Божив долго не мог уснуть: он медитировал,
выполняя астральное дыхание.
Именно сегодня Юра понял одну закономерность -- астральное
дыхание нельзя делать непосредственно перед сном: энергетика
должна уложиться, а для этого требуется определенный промежуток
времени, чтобы освоить ее, должна наступить энергетическая
осмысленность.
Ранее Божив всегда выполнял это дыхание за час, полтора до
сна, и теперь ему стало ясно, необходимо, выполнив дыхание,
забыть о нем, а это нелегко дается человеку за короткий
промежуток времени. Час, полтора -- подходящий отрезок.
Сегодня Юра, основываясь на дневниках Истины, твердо решил
выйти в Астрал, он просто подумал об этом уверенно и постарался
не привязываться к этой мысли, забыть о ней, осуществил
установку.
Долго, вперемежку с медитациями на диване, он плавно ходил
по комнате взад и вперед, словно проплывая среди земных форм,
ни в чем не сдерживая свои мысли, чувства, ощущения, свое
физическое тело воспринимая как телесную одежду.
Он смотрел как бы со стороны на свои мысли и чувства, все
шумы, если таковые доносились с улицы, Юра слышал как некую
бесформенную энергетическую массу, и он совершенно не осознавал
ее.
Не задумываясь для чего, по первому желанию он прикасался
к предметам своей комнаты, и в сознании своем находил их
объемную предметность иллюзорной.
Божив, словно некая мысль, главенствующая, умеющая мыслить
самостоятельно, осмысливал пространство комнаты так, будто это
он размыслился вокруг: и шкаф, и люстра и стол, и кресло --
все, что находилось в комнате, было взмыслено Боживым, это был
он сам.
Таким образом Юра осваивал свободу прикосновения,
нарабатывал астральное состояние. Немало времени он уделил и
рассмотрению своих астральных рук.
Закрыв глаза и расслабившись в кресле, Юра воображал свои
земные руки и выполнял ими различные движения, ощущал ими
всевозможные поверхности, открыл глаза и ощупывал астральными
руками различные отдаленные предметы.
Божив знал, что видение астральных рук и умение
манипулировать ими одна из важных наработок свободы
прикосновений в подготовке к выходу в Астрал.
Немало Юра уделил внимания своим энергетическим отрывам от
земного тела -- самостоятельности воображения: продолжая сидеть
в кресле, Юра кувыркался вперед и назад, делая полные обороты в
своем видении, также вращался по кругу, вправо или влево.
Потом Божив лег на диван на спину и основательно
расслабился, ни единая его мысль не имела напряжения, труднее
всего всегда оказывалось расслаблять глаза.
Юра ушел в позвоночник: "Я -- позвоночник, я не есть это
тело", -- взмыслил он установку про себя. Как бы отталкиваясь
от самого донышка объема земных своих ног, Юра начал как бы
ужиматься к темечку, подтягиваться через весь объем своего
земного тела, и те части тела, в которых уже не было его
ощущений и мыслей, он просто забывал, их больше не было для
него, они словно растворялись, будто никогда и не существовали
в его сознании.
Одновременно его внутренний взгляд, остановленный,
улавливал всевозможные красочные образы, они были объемны и
настоящи, и воображение Божива разглядывало их со всех сторон,
и также одновременно Юра смедитировал свой слух в темечке, он
как бы слушал темечко и возникающий в нем ветер.
И вдруг, в одно единое мгновение Божив осознал себя только
внутри своего земного тела, в этот момент он абсолютно забыл
все на свете, там, за поверхностью его земного тела, которое он
теперь воспринимал как некий энергетический объем, Божив не мог
помыслить о пространстве, а тем более о каких-либо предметах в
его просторах, не ведал он, где находится в это время, напрочь
он забыл о мире, точно его и не было, так же забыл, как он
забывал части своего земного тела, подтягиваясь к темечку.
Рельефно вычерчивая позвоночник, Юра стал пытаться
отделиться от своего тела, он продолжал вслушиваться в
нарастание взветренного шума, и в конце концов, он стал этим
взветренным шумом, и словно вспыхнул ветром весь объем его
земного тела, и теперь Юра стал как бы бесформенным, вытянутым
сгустком ветра, который еще ко всему был самим воплощением
некоего необъяснимого гула.
Так продолжалось недолго. Полностью осознавая самого себя,
Божив силился, возмутительно желал выхода в Астрал! Во
мгновение ветреный сгусток, ожесточенно колеблющийся и
вибрирующий, с гулким шумом рванулся с места, но тут же
возвратился обратно, и Юра снова вначале ощутил себя внутри
объема земного тела и потом, сколько ни пробовал, не смог
повторить выхода.
"В момент выхода нельзя желать самого выхода, --
вспомнилось ему из дневника Истины. -- Само желание выхода в
Астрал это самая коварная, но последняя привязка к физическому
плану.
Дальше ожидает страх, и лишь потом восторг картинной
галлереи Астрала".
"Какое растворение всего, какой невероятный полет
взветренного гулкого потока, это и есть... смерть?" -- подумал
Божив и только часа через два уснул.

Было...

На следующий день Божив проснулся рано, и хотя сон его был
непродолжительным, но все его тело звучало восторгом души:
вчерашний отпечаток памяти о выходе в Астрал торжествовал в
каждом его движении.
В последнее время, читая и перечитывая дневники Истины,
Юре очень хотелось познакомиться с кем-либо из учеников
Корщикова.
Именно сегодня Божив решил посетить областной Дворец
Здоровья, разыскать психофизиолога Олейникову Аню, близкого
человека Саши Корщикова, познакомиться.
Почему именно сегодня? Потому что Юра долго готовился,
ожидал своего первого астрального выхода, ему не хотелось
общаться на ощупь, и он знал, что истинно понимать можно только
понимающего себя. В Боживе радостно высился Человек-Ветер.
О Саше Корщикове Юра знал очень мало, ему известно было
только то, что Саша некогда непродолжительный промежуток
времени являлся первым учителем Истины и что именно он
предложил Сереже для постижения Священную Книгу Тота, также
Божив знал, что Корщикова уже нет в живых и что его смерть была
удивительно необъяснимой, и то, что у Саши при жизни имелась
написанная им некая работа по энергетике, она и притягивала
Божива познакомиться с Аней: "Работа Корщикова должна быть у
нее", -- предполагал он.
Отыскать Олейникову Аню не составляло особого труда, ко
всему прочему, ее фотография висела на первом этаже Дворца
Здоровья на Доске Почета, и неведомо как, когда Юра
прохаживался по фойе этажа, его взгляд остановился именно на
этой фотографии.
Оставалось подняться на скоростном лифте на шестой этаж и
спросить у дежурного отделения психофизиологии, в какой комнате
работает Аня.
Олейникова находилась в шестьсот двенадцатой...
Юра не замедлил постучаться в комнату и приоткрыть дверь.
-- Можно войти? -- спросил он.
-- Пока занято, -- ответили ему.
-- Извините, я хотел бы видеть Олейникову.
-- Это я, -- ответили Боживу, -- проходите, присаживайтесь
в кресло, но несколько минут вам придется подождать. Вот, --
Олейникова предложила Боживу, когда тот уселся в кресло, --
полистайте пока журнал. Юра разлистнул разноцветный журнал
"Америка" и не спеша стал рассматривать красочные иллюстрации.
Между Олейниковой и каким-то молодым человеком шел разговор.
Божив исподволь улавливал его.
-- Да нет же, вы меня никак не хотите понять, --
возмущался молодой человек.
-- Ну почему же... Это вы что-то не так воспринимаете. Вы
правильно сделали, что пришли к нам, в чувстве интуиции вам
нельзя отказать, в вас нарушена энергетическая конфигурация,
замусорены определенные протоки в области между лопаток на
протяжении позвоночника, и даже не исключено, что до самого
затылка.
-- Откуда вы это можете знать? -- не унимался молодой
человек.-
-- Но я же только что зондировала вас прибором.
-- Это вот эти железки?.. -- И молодой человек указал
рукой на стол.
-- Ну да, как бы вы их ни называли, но они четко работают.
-- При чем тут спина?! Я же вам сказал уже -- у меня
ангина, простуды замучили!
-- Извините, -- вмешался Божив, -- но вы не правы.
-- Почему это я не прав?! -- сказал молодой человек,
нервно повернувшись в сторону Божива, словно слегка огрызнулся.
-- Да потому, что энергетика -- это основа вашего
здоровья, и ангина, и все, как вы выразились, простуды --
результат ваших неправильных мыслей, -- и Олейникова бросила
внимательный изучающий взгляд на Божива.
-- Что вы меня сразу начинаете оскорблять, откуда вам
знать, как я думаю? Один мой товарищ тоже об этом все время
долдонил и долдонил и доигрался...
-- В каком смысле? -- спросил Божив.
-- Спит, в летаргии теперь.
Божив заметил, как Аня насторожилась.
-- Простите, как его зовут, вашего товарища? --
поинтересовался Божив.
-- Сергей.
-- Он работал директором кинотеатра?
-- Да, вы откуда знаете?
-- Я его друг из Москвы.
Молодой человек приумолк, но в следующее мгновение
оживился:
-- Вы Юра Божив?
-- Да.
Аня отошла к окну и смотрела вниз на дорогу, она о чем-то
задумалась.
-- А вы ведь тоже знаете Сережу Истину, -- внезапно
обратился Божив к Олейниковой, -- и знали Корщикова. При
упоминании о Саше Аня едва уловимо вздрогнула, а молодой
человек, до сего времени смотревший на Божива, пытливым
взглядом окинул своего врача. Аня повернулась к ним лицом.
Ненадолго в кабинете наступило молчание.
-- Извините, -- заговорил Божив, обращаясь к молодому
человеку, -- вы тот самый Павел Мечетов? Сергей много
рассказывал о вас, я даже читал некоторые ваши рассказы и
стихи.
Мечетов застеснялся и опустил глаза.
-- Вы давно из Москвы? -- негромко задала вопрос Аня
Боживу.
-- Не один год, как я живу в этом городе.
-- Как сейчас Сережа? Я давно не была у него.
-- В двух словах не скажешь, но официально спит.
-- Что значит "официально"? -- возмутился Мечетов.
-- Я у него на прошлой неделе был, все та же летаргия.
-- О Корщикове вы узнали от Сережи? -- поинтересовалась
Аня.
-- Из его дневников, из них же я узнал и о вас.
-- Да, -- задумчиво произнесла Аня, -- теперь я понимаю,
зачем вы пришли, -- вам нужна работа Корщикова.
-- Мне необходимо с ней ознакомиться, если, конечно, это
возможно. У вас она есть?
-- Есть, -- сказала Олейникова, а Мечетову ничего не
оставалось, как поглядывать то на нее, то на Божива,
замысловатый разговор заинтересовал его, и он силился его
понять.
-- И вы можете дать ее почитать мне, хотя бы на время?
-- Приходите завтра часиков в двенадцать, она у меня дома,
я принесу. Сможете?
-- Смогу, -- подтвердил Юра.
После небольшого разговора об Истине Божив собрался
уходить, но, прощаясь, он поинтересовался у Ани, продолжает ли
она занятия, и услышал ответ: "Было... Это когда-то было",
печальный ответ, после которого Божив ушел, а Мечетов увязался
за ним.

Есть кому!

Екатерина Васильевна всегда оставалась в земном теле