Соловьев Сергей Михайлович. Великий Розенкрейцер

приближался. Можно было подумать, что это въезжает в город король - такое
множество было экипажей и всадников, прислуга в залитых золотом ливреях,
экипажи, нагруженные тюками, и, наконец, богатая открытая коляска.
Толпа крикнула в один голос и замахала шапками и платками навстречу
этой открытой коляске. В ней важно, с олимпийским спокойствием восседал
красивый, стройный человек с энергичным лицом и блестящими черными глазами.
Одежда его поражала своим великолепием, драгоценные каменья так и сверкали
на нем в солнечном блеске. Рядом с ним помещалась прелестная молодая
женщина, красота которой спорила с богатством наряда.
- Да здравствует божественный Калиостро! Да здравствует благодетель
человечества! - раздавалось в толпе все восторженнее и неудержимее, и
красивый, сверкающий драгоценными каменьями человек приподнимал свою
маленькую треугольную шляпу, украшенную галунами и белыми страусовыми
перьями, и кланялся толпе с таким величием, с такой благосклонной улыбкой, с
такой торжественностью и грацией, каким мог позавидовать любой король.
Его спутница тоже кивала направо и налево своей хорошенькой головкой и
отвечала милыми улыбками на каждый букет цветов, прилетавший к ее ногам в
коляску. Скоро граф Калиостро и его жена - хорошенькая Лоренца - были
буквально засыпаны душистыми цветами.
Теперь экипаж подвигался шагом: густая толпа окружала его со всех
сторон. Фанатический восторг изображался на всех лицах.
- Да здравствует божественный Калиостро! Да здравствует благодетель
человечества! - повторялось все громче и громче.
Но вот к коляске, отчаянно работая локтями, протискался бедно одетый
старик с трясущейся головою, вот уже он у самой дверцы, он ухватился за нее,
впился взглядом своих слезящихся глаз в лицо Калиостро и крикнул:
- А! Это ты, Джузеппе Бальзаме! Это ты, негодяй! Отдай мне мои
шестьдесят унций золота! Отдай шестьдесят унций золота, слышишь, ты украл их
у меня - отдай!
Старческий голос был полон злобы, и в нем звучала такая уверенность,
такая сила правды, что вся толпа мгновенно притихла и экипаж остановился.
Лоренца слабо вскрикнула, а Калиостро вздрогнул. Но еще миг - и то же
спокойное величие было на лице знаменитого путешественника. Он будто не
слышал слов старика, будто не видел эту ужасную в своей злобе, в своем
безобразии фигуру, ухватившуюся за дверцу коляски. Вместе с тем над
онемевшей толпою неведомо откуда, будто сверху, будто с неба, прозвучал
громкий голос: "Устраните безумца, одержимого адскими духами!"
Многие упали на колени при звуках этого голоса, пораженные величием,
красотою и спокойствием графа Калиостро. Несколько сильных рук сразу
протянулись к дрожавшему старику. Вот его оттащили от коляски. Он слабо
бился, он силился крикнуть что-то, но ему связали руки, всунули в рот платок
и увлекли подальше в сторону.
- Да здравствует благодетель человечества! - крикнули разом сотни
голосов, и новые цветы посыпались в коляску.
Толпа начала расступаться, и коляска, сопровождаемая всадниками и
другими экипажами, теперь уже свободно катилась по городским улицам. Народ
бежал следом, весело крича; в окнах домов появлялись мужские и женские
головы, махали платками, сыпались цветы - и так продолжалось до тех пор,
пока коляска не остановилась перед большим зданием, вокруг которого уже
ожидала новая народная толпа.
Весь Страсбур знал, что это здание вот уже около месяца было нанято
посланцем знаменитого графа Калиостро и устроено для помещения
многочисленных больных. Теперь к его приезду здесь было собрано более
двухсот человек мужчин, женщин и детей, страдавших самыми различными
недугами. В толпе уже знали, что божественный Калиостро, осчастлививший
Страсбур своим посещением, намеревается прожить здесь долгое время, по
крайней мере, так должно было казаться, потому что для него был отделан с
необыкновенным великолепием роскошный дом. Знали также, что он, прежде чем
отдохнуть с дороги, желает оказать свое первое благодеяние городу Страсбуру
- излечить всех больных, собравшихся в его лечебнице. Так оно и было.
Калиостро, разбросав наполнявшие коляску цветы, поднялся во всем своем
великолепии. Дверца распахнулась, он ловко соскочил со ступеньки экипажа,
сам вынес из него прелестную Лоренцу и, взяв ее под руку, сопровождаемый
огромной свитой и множеством любопытных, вошел в подъезд лечебницы. Здесь, в
большом зале, находились все больные.
Великолепный граф, не отпуская от себя Лоренцу, подходил к каждому,
каждому глядел в глаза своими проницательными черными глазами, клал руку то
на голову, то на плечи больных, говорил каждому: "Теперь вы свободны от
вашей болезни, она прошла и не вернется, вы здоровы" - и шел дальше. И люди,
все эти мужчины, женщины и дети, за мгновение перед тем страдавшие и
жалобными стонами выражавшие свои страдания, почувствовав прикосновение
знаменитого целителя, услышав его слова, объявлявшие им об их исцелении,
мгновенно чувствовали себя действительно освобожденными от болезни.
Когда Калиостро обошел всех и без всяких признаков утомления направился
уже обратно к выходу из залы, все эти больные, как один человек, стеснились
вокруг него, упали перед ним на колени и благодарили за свое исцеление. Все
они были здоровы.
Из числа людей, пробравшихся в залу за чудодеем, было и несколько
скептиков, городских врачей и иных лиц, смеявшихся над божественным
Калиостро, не веривших в него.
Эти люди теперь решительно не знали, что думать, они были свидетелями
действительного чуда. Чудо это совершилось на глазах у сотен людей, о чуде
этом через час будет знать весь город, и им не останется никакой возможности
опровергнуть то, чему и сами они были свидетелями. Они заранее, еще утром,
собрались здесь, так как в лечебницу пускали всех и всем разрешали
беседовать с больными. Из расспросов, из вида больных они хорошо знали, что
это были не притворщики, что это была вовсе не комедия, что здесь собрались
настоящие больные, страдавшие самыми разнообразными болезнями, - и вот они
здоровы!..
- Да здравствует божественный Калиостро! Да здравствует благодетель
человечества! - снова, еще неудержимее раздаются голоса кругом и
сопровождают великолепного графа и его подругу от лечебницы до его нового
отеля. Здесь их ждет отдых, а затем прием именитых людей города Страсбург и
богатое пиршество.

II

Европейское общество последней четверти XVIII века совмещало в себе две
крайности: с одной стороны, подготовлялось так называемое царство разума, то
есть опрокидывание - кровавое, беспощадное и бессмысленное - всех издавна
сложившихся устоев жизни, за ужасами которого следовал грубый материализм. С
другой стороны, кажется, никогда еще, даже в самых, казалось бы,
просвещенных умах, не кипело такой безумной жажды чудесного, таинственного,
необычайного, - и следствием этого являлось иной раз почти детское
легковерие. Эти две противоположности, две крайности уживались не только в
целом обществе, но даже и в отдельных лицах, наперекор здравому рассудку,
они могли совмещаться. Один и тот же человек являлся сегодня отрицателем,
завтра впадал в удивительный фетишизм.
В особенности французское общество, более, чем общество какой-либо
другой страны, являло собою подобное странное зрелище. Французская натура
весьма впечатлительна, сенситивна, нервна, а потому французы ранее других
почувствовали в воздухе, которым дышал весь западноевропейский мир, какую-то
духоту, как бы сгущение электричества, как бы приближение страшной грозы.
Слепая, стихийная сила надвинулась на Европу, жизнь выходила из своей
обычной колеи, воздух наполнялся чем-то вредным, раздражающим, сдавливающим
дыхание; ни ум, ни чувства не находили себе исхода и метались то в одну, то
в другую сторону.
Только этим болезненным настроением и можно объяснить продолжительность
и необычайность успеха такого, хотя бы и действительно исключительного,
человека, как Калиостро. Положительно ни один из людей, записавших свои
имена в истории последней четверти XVIII века, во пользовался такой
громадной популярностью, как Калиостро. Пройдет еще немного лет со времени
описываемых дней появления его в Страсбуре - его бюсты будут красоваться
чуть не в каждом французском доме; весь Париж, первый центр умственного
европейского движения, будет нарасхват раскупать эти бюсты и с благоговейным
молитвенным трепетом читать надпись под ними: "Божественный Калиостро".
Изумительному иностранцу будут воздаваться царственные почести, и сам король
Франции издаст указ, по которому малейшее оскорбление, нанесенное Калиостро,
будет признаваться оскорблением его величества.
Теперь Калиостро, недавно изгнанный из Петербурга по приказу Екатерины
и как бы забывший свое имя графа Феникса, иод которым он был известен в
России, еще не достиг вершины своей славы, но уже быстро восходил на эту
вершину.
Задолго до его приезда в Страсбур, как мы уже видели, весь город ожидал
его. Его ловкие эмиссары распустили среди населения самые разнообразные,
самые невероятные о нем рассказы, и этим рассказам почти все верили.
Первый же день его появления был первой решительной победой, одержанной
им во Франции, Весть об излечении им больных молнией пролетела по городу, и
вечером к его столу, в его отеле, собралась вся страсбурская знать, считая
для себя за честь воспользоваться его приглашением.
Калиостро и хорошенькая Лоренца встречали гостей среди положительно
царственной обстановки. К этой обстановке приглашенные уже были
приготовлены, но все же она превзошла самые смелые их ожидания. Нельзя было
не восхищаться обширными залами отеля, где богатство соединялось со вкусом и
где в обстановке было даже что-то сказочное. Если бы из числа страсбурцев,
вступивших теперь в отель Калиостро, был кто-нибудь, знакомый с
петербургским дворцом светлейшего князя Потемкина-Таврического, то этот
человек понял бы, откуда у Калиостро взялся этот капризный восточный вкус, с
каких чертогов при устройстве своего отеля он брал копию. Эта удивительная,
таинственная и прелестная гостиная, посреди которой Калиостро и Лоренца
любезно принимали приезжавших, была даже точным подражанием, во всех
мельчайших подробностях, одной из гостиных потемкинского дворца.
Но никто из жителей Страсбура не только не бывал в чертогах русского
всесильного вельможи, но даже и о России имел самые смутные, фантастические
представления. Никто не делал никаких сравнений, все только восхищались, и
великолепие обстановки еще более содействовало тому благоговейному трепету,
с которым приглашенные подходили к Калиостро. Многие из них принадлежали к
старым дворянским фамилиям, занимали высокие должности, обладали
значительным состоянием и по своему характеру являлись людьми независимыми,
гордыми, даже чванными. Но все эти их свойства мгновенно исчезали перед
Калиостро. Эти гордые, чванные господа мгновенно принижались в его
присутствии, склонялись перед ним, как перед королем. Конечно, если бы
Калиостро пожелал только, они стали бы целовать его руку. Все наперебой, в
самых отборных выражениях объясняли знаменитому иностранцу и его хорошенькой
подруге, до какой степени они счастливы, видя их в стенах старого города
Страсбура, и при этом с жадным любопытством спрашивали, долго ли город
Страсбур будет иметь счастие считать в числе своих жителей графа Калиостро и
его супругу.
Калиостро всем отвечал, что он приехал сюда вовсе не с тем, чтобы
уехать, но что продолжительность его пребывания в городе будет зависеть от
самого города. Он слишком много путешествовал, и ему пора отдохнуть, если
ему будет хорошо здесь, если он увидит, что может делать действительно добро
жителям, то никуда и не уедет.
И все оставались необыкновенно довольны этим ответом.
Один за другим гости подходили к Калиостро, сопровождаемые своими
женами, сыновьями, дочерьми, почтительно представляясь, объясняя подробно
свои имена, титулы и звания. Затем мужчины целовали руку у Лоренцы и
отходили. Для каждого и для каждой и у Калиостро, и у Лоренцы было ласковое
слово, любезная улыбка, крепкое пожатие руки.
Но и во время этого торжественного представления все же, однако, не
обошлось без нескольких комичный сцен. Так, например, один набожный
страсбурский сановник, толстый и красный, с добродушным и в то же время
серьезным лицом, остановился перед Калиостро и громозвучным голосом, на всю
гостиную, потребовал от него, чтобы он дал ему честное слово в том, что он
незнаком с дьяволом.
Калиостро хотел было обратить это в шутку, но сердитый господин так
наступал на него, а на всех лицах выразилось такое внимание, что он
немедленно принял серьезный вид и дал требуемое от него слово. Тогда толстяк
все еще не успокоился, он снял с себя крест и заставил Калиостро
перекреститься и поцеловать крест. Когда и это было исполнено, он вздохнул
полной грудью и, опять-таки на всю гостиную, проговорил:
- Ну, теперь можно и поесть, и выпить, а то шел сюда и все думал: ну, а
что, коли все это одно только дьявольское наваждение? Посадят за стол,
начнешь есть, проглотишь кусок, а вдруг это не мясо, а камень; выпьешь
стакан доброго вина, а вдруг это не вино, а адский пламень. Ну, а сами
знаете, господа, что такое камень, облитый адским пламенем, да еще в
человеческом желудке! С одним из моих предков случилось вот именно такое...
Он уж хотел даже рассказать эту историю, но его не слушали. Дверь в
обширную, в два света, столовую распахнулась, и громкий голос залитого в
золото дворецкого провозгласил, что обед подан. Все устремились в столовую,
и, надо сказать правду, нашлось немало гостей, как мужчин, так и женщин,
которые с благодарностью глядели на толстого сановника, - те сомнения, о
которых он говорил, были и у них, только они не решались, конечно, их
высказать. Теперь сомнений не оставалось, таинственный хозяин перекрестился
и поцеловал крест, - значит, можно пять и есть. И гости отдали полную честь
роскошному хозяйскому обеду.
Калиостро был очень оживлен и очаровывал всех своими рассказами о
путешествиях по различным странам, о самых необыкновенных явлениях природы,
о многом неслыханном и чудесном, чему он был свидетелем. К концу обеда он
даже совсем перестал стесняться, толковал, как очевидец, о таких событиях,
которые происходили за несколько сот лет перед тем, - и никому даже в голову
не могло прийти изумляться этому. Если бы он объявил своим мелодическим
голосом и южным неправильным акцентом о том, что он старший брат Адама, - и
в этом ему теперь поверили бы.

III

Наконец обед кончен. Гости приглашены из столовой в прекрасный зал, где
было можно свободно поместить более тысячи человек. Яркий свет бесчисленных
ламп наполнял эту прекрасную комнату, белые блестящие стены которой были
украшены лепной работой, изображавшей таинственные предметы, очевидно
имевшие оккультное значение. Вообще весь этот зал был отделан в
древнеегипетском стиле, и на входивших в него со всех сторон глядели
изображения сфинксов и иероглифы. Нежным и ласковым голоском Лоренца
объявила гостям, что скоро начнется сеанс "голубков". Гости затаили дыхание,
у многих вырвались возгласы восторга, иных пробрала дрожь панического
страха.
Дело в том, что в числе необыкновенных рассказов, всюду
распространяемых эмиссарами Калиостро, на первом плане всегда стоял рассказ
о чудесах, производимых "голубками". Все уже знали, что под этим именем
следует понимать вовсе не птиц, а детей, мальчиков и девочек от семи- до
десятилетнего возраста, посредством которых выражается необыкновенная сила
графа Калиостро и происходят удивительные ясновидения, а также сношения с
миром ангелов.
В обширных печатных и письменных материалах, относящихся до Калиостро,
сохранился рассказ очевидца об этом первом его сеансе "голубков" в
Страсбуре. И вот что заключается в этом рассказе.
"Голубки", посредством которых Калиостро мог сноситься с миром чистых
духов, должны были обладать полнейшей детской чистотою и невинностью. Из
множества приведенных к нему детей Калиостро выбрал шесть мальчиков и шесть
девочек, которые показались ему особенно подходящими, и сдал их Лоренце. Она
удалилась с ними из залы и через несколько минут вернулась: шесть мальчиков
и шесть девочек следовали за нею, но уже совершенно преображенные. Дети были
одеты в длинные белые туники, опоясанные золотыми поясками; волосы их
тщательно расчесаны и надушены какой-то особой ароматичной эссенцией.
Калиостро подводил этих детей к мраморному, поставленному посреди зала
столу, на котором стоял сосуд, наполненный водою. Он разместил детей вокруг
стола, заставил их взяться за руки, так что они образовали непрерывную цепь;
затем он произнес над ними какие-то слова на непонятном языке и каждого по
очереди заставлял глядеть в сосуд с водою. Все эти шесть мальчиков и шесть
девочек, поглядев в воду несколько мгновений, восклицали, что они видят
ангелов.
Тогда Калиостро вышел из зала и вернулся в новом костюме. Между
присутствовавшими пронесся говор, что это одеяние великого Копта. Как бы то
ни было, на нем была надета длинная прямая одежда из черного шелка, по
которому были вышиты красные иероглифы. На голове у него был золотой убор
египетского иерофанта, сдерживаемый на лбу обручем, состоявшим из
драгоценных каменьев. На груди у него красовалась зеленая длинная лента, вся
вышитая золотом и тоже сверкавшая драгоценными камнями. На широком красном
поясе висела шпага, заканчивавшаяся рукояткой в форме креста. В этом
странном костюме он был особенно красив, и на лице его выражались такое
величие, такая необыкновенная важность, и вообще от всей его фигуры веяло
такой таинственностью, что все собрание притихло под влиянием мистического
ужаса и почтения.
Торжественной поступью подошел он к столу, возле которого стояли
"голубки". Внезапно неведомо откуда появились два служителя, в одежде
египетских рабов, как они изображены на фивских памятниках. Эти два
служителя подвели детей к великому Копту, и каждому из подводимых детей он
клал руку сначала на голову, потом на глаза, потом на грудь и в то же время
другою рукою делал над детьми странные знаки.
После этой первой церемонии один из служителей поднес Калиостро на
белой бархатной подушке маленькую золотую палочку. Калиостро взял ее,
постучал ею по столу и спросил:
- Что делает в эту минуту человек, который сегодня утром, при въезде в
город, вздумал оскорбить великого Копта?
Дети наклонились к сосуду с водою, стали глядеть в него, и вот одна
маленькая девочка крикнула:
- Я вижу его - он спит!
Шепот удивления пронесся по залу, хотя, собственно говоря, в
восклицании девочки не было ровно ничего изумительного: мало ли что ей могло
показаться! И какая же возможность была проверить сказанное ею?
Эта мысль невольно мелькнула у некоторых из гостей, еще сохранивших
известную долю хладнокровия. Великий Копт, очевидно, понял это, а потому,
обращаясь к собранию, он сказал:
- Всякий может теперь задавать вопросы и затем проверять ответы. Именно
все дело в этой проверке, и без нее в ответах "голубков" нет ничего
интересного.
Тогда гости, а в особенности дамы, заволновались; наконец одна из них
робко возвысила голос и спросила, что делает ее мать, - находящаяся теперь в
Париже.
Один из "голубков" ответил, что ее мать теперь присутствует на
спектакле и сидит между двумя стариками, но проверить этот ответ было так же
трудно, как и первый, на вопрос, заданный самим Калиостро.
Спросившая дама почувствовала на себе несколько полунасмешливых
взглядов, смутилась, замолчала и села на свое место. Но первый шаг был уже
сделан, желающих спрашивать оказывалось теперь много. Вот новый женский
голос спрашивает:
- Сколько лет моему мужу?
Проходит несколько мгновений - и никакого ответа. Тогда раздаются
восторженные возгласы мужчин и дам, окружающих ту, которая спросила; даже
хлопали от восторга в ладоши. Дело в том, что ответа никакого "голубки" и не
могли дать, так как спросившая дама была не замужем.
Таким образом, первое поползновение расставить сети великому Копту и
его "голубкам" не привело ни к чему, и уже никому в голову не приходило
продолжать подобные поползновения.
Калиостро с довольной улыбкой обратился к собранию.
- Я предлагаю каждому, - сказал он, - написать что-нибудь на бумажке,
затем заклеить эту бумажку и передать ее кому-либо на хранение для того,
чтобы потом могли ее распечатать и прочесть во всеуслышание.
Еще не совсем понимая, что из этого будет, третья дама написала
несколько слов на любезно предложенной ей кем-то из присутствовавших
бумажке, аккуратно свернула ее и передала соседу.
Тогда Калиостро обратился к "голубкам" и велел им смотреть в воду.
- Кто-нибудь из них сейчас увидит в воде ответ на вопрос, заданный
письменно, - объявил он.
И действительно, вот маленький, девятилетний, мальчик закричал:
- Я вижу слова в воде... слова, но они не совсем ясны...
- Смотри пристальнее! - спокойно и торжественно сказал Калиостро. -
Сейчас слова эти будут явственны, так что ты сможешь их прочесть.
Мальчик внимательно, жадно глядит в воду. Вот проходит несколько
мгновений, и он радостным голосом говорит:
- Теперь ясно, теперь видно каждую букву...
- Читай!
Мальчик громко прочел:
- Вы его не получите!
Тогда все кинулись к господину, державшему заклеенную бумажку,
развернули ее и стали читать. Дама написала: "Получу ли я согласие короля на
мою просьбу о том, чтобы сыну моему был дан полк?"
Никто не мог скрыть изумления и восхищения, и только дама, написавшая
вопрос, оказалась смущенной. Она должна была верить, что если написанное ею
угадано и если ответ прочтен маленьким мальчиком в воде, то уже не может
быть никакого сомнения в верности этого ответа: ее сын не получит полка. Она
готова была плакать,.
Как бы то ни было, наиболее сомневавшиеся из гостей графа Калистро были
теперь побеждены. Один только тучный, красный господин, заставивший перед
обедом великого Копта дать ему слово, что он незнаком с дьяволом,
перекреститься и поцеловать крест, снова почувствовал в себе присутствие
духа сомнения. Он подобрался к своему сыну и приказал ему незаметно выйти из
зала, как можно скорей бежать домой, узнать, что делает в эту минуту его
мать, и затем вернуться сюда.
Молодой человек, которому вовсе не приятно было, хотя и на короткое
время, уходить и который жадно, влюбленными глазами следил за прелестной
Лоренцей, тем не менее, не смея ослушаться отцовского приказа, вышел из
зала. Тогда сомневающийся толстяк выступил вперед, несколько покачиваясь.
Успокоенный насчет дьявола, он за обедом хорошо познакомился со всеми винами
погреба графа Калиостро, лицо его пылало, глаза метали искры. Громовым
голосом, обращаясь к "голубкам", он возгласил:
- Что делает в настоящее время моя жена?
Дети несколько времени глядели в воду, но молчали, и вдруг, неведомо
откуда, как бы в воздухе, как бы с потолка, раздался звучный голос:
- Ваша жена теперь играет в карты G двумя соседками.
Этот неведомо откуда раздавшийся таинственный, странный голос поверг в
трепет не только дам и девиц, но и многих мужчин. Даже сам толстяк едва
удержался на ногах, бормоча:
- Черт возьми! Вот так штука!
Однако он быстро оправился и объявил, что сейчас все узнают, правду ли
сказал голос. Он послал домой сына, который сейчас должен вернуться.
Теперь все взгляды устремились на дверь. Наконец молодой человек
появился. Не успел еще он войти, как толстяк крикнул ему:
- Говори сейчас, что делает твоя мать.
- Я застал ее играющею в карты с нашими соседками, госпожой Дюперру и
госпожой де ла Маделонет, - проговорил молодой человек.
Трепет не то восторга, не то ужаса прошел по залу; некоторые дамы не
выдержали и, закрыв лицо руками, не владея собою, кинулись вон из зала, а
затем из этого отеля, где совершались такие непонятные вещи, такие
неслыханные чудеса.

IV

Случайно либо нет, но "голубок" сказал правду! бедный старик с
трясущейся головою, который ухватился за дверцу коляски великого Копта,
назвал "божественного благодетеля человечества" негодяем и требовал от него
шестьдесят унций золота, - спал. Он спал в маленькой грязной мансарде, в
самом бедном квартале Страсбура. Его изрядно помяли, оттаскивая от коляски,
потом он, напрягая все свои силы, освободился из рук тащивших и бивших его
людей, затерялся в толпе и исчез, он считал себя в безопасности, ему на ум
не пришло, чтобы кто-нибудь мог следить за ним, он побрел по улице и
кое-как, охая от боли, дотащился до своей мансарды.
Он даже не подумал об обеде, не чувствовал голода, лег на жесткий
матрац, подложив себе под голову какое-то тряпье, и стал предаваться своим
думам.
В нем поднялась бесконечная злоба, временно забытая и отодвинутая на
задний план необходимостью защищаться и спасаться бегством. Но теперь, в
безопасности, он всецело предался этой злобе. Время от времени он
приподнимался на кровати и громко бранился, изыскивая самые ужасающие