Страница:
— Привет, Том, — сказала она.
Гарднер выпрямился на сиденье, ему вдруг стало жарко.
— Привет, Руфь.
Она вышла из машины и направилась к нему.
— Ох, черт, — пробормотал Том.
— Кто это?
— Наша соседка.
Руфь заглянула к ним в кабину:
— Привет, Кл… ой, извините, я думала, что с тобой Клэр.
— Познакомьтесь, Моника Аренс, а это наша соседка, Руфь Бишоп.
Руфь слегка улыбнулась, ее глаза горели от любопытства.
— А я туг выскочила за хлебными палочками к ужину. Дин их обожает, и сегодня он наконец собирается поесть дома. — Она выпрямилась, продолжая с неприкрытым интересом рассматривать Монику, и обратилась к Тому: — Клэр дома?
— Да. Она сегодня занимается уборкой.
— А-а. — Руфь вроде бы ожидала еще чего-то, может, объяснения, но, поскольку Том молчал, она убрала руку с окна и прощебетала: — Ну что ж, я пойду за своими хлебными палочками. Было приятно повидаться с тобой, Том. Передавай привет Клэр.
— Хорошо.
Наблюдая, как она удаляется по направлению к ресторану, он произнес:
— Вот все и решилось. Теперь если я не расскажу всего Клэр, как только вернусь, то Руфь сделает это за меня.
— Мне тоже надо отправляться домой и сообщить Кенту, — Моника поправила на плече ремешок сумочки, но осталась сидеть. — Даже не знаю, что тебе сейчас сказать, и из-за этого чувствую себя ужасно неловко.
— Я тоже.
— Наверное, надо пожелать тебе удачи.
— И тебе тоже.
Они все еще не расходились.
— А нам не придется встречаться еще раз?
— Поживем — увидим.
— Да… да, думаю, ты прав.
— Наверное, это неизбежно. Немного подумав, Моника спросила:
— Мы правильно поступаем, как ты думаешь, Том?
— Абсолютно.
— Да… абсолютно, — повторила она, словно стараясь убедить саму себя. — Тогда почему мне так не хочется ехать домой и признаваться во всем?
— Страшно, — ответил он.
— Да, наверное.
— Не очень-то все это весело, правда?
— Правда. Это просто ужасно.
— Я все время ощущаю это, с тех пор как вы вошли в мой кабинет, и, говоря по правде, будет большим облегчением не скрывать ничего больше. У меня в голове… такая кутерьма.
— Да… ладно…
— Вот она снова идет. — Руфь Бишоп направлялась к ним, неся белый бумажный пакет. Том наблюдал за ней.
— У тебя крепкая семья, Том? — спросила Моника, тоже не сводя глаз с Руфи.
— Да, очень.
Руфь Бишоп подошла к своей машине, подняла пакет так, чтобы его было видно, и прокричала:
— Я накупила их целую кучу! Теперь Дину лучше не задерживаться к ужину!
Том изобразил на лице подобие улыбки и слегка помахал рукой.
Моника сказала:
— Это хорошо, что у вас крепкая семья, иначе вам будет трудно выдержать это испытание. — Когда Руфь уехала, она добавила: — Мне действительно пора возвращаться. Очень хочется, чтобы этот день поскорее закончился.
— Удачи, — снова пожелал ей Том, — и спасибо за то, что пришла.
— Не за что.
В их расставании таилась какая-то печаль, печаль двух людей, чье прошлое настигло их, и которые — несмотря на отсутствие всякого влечения друг к другу — чувствовали, что неразрывно связаны теперь, и судьбы их в чем-то схожи. Она отправится к своей семье, а он — к своей. Обоим придется быть откровенными до конца, и это изменит всю их жизнь. Покидая стоянку и разъезжаясь в противоположные стороны, оба испытывали грустное сожаление, ведь у них даже не оставалось никаких нежных воспоминаний друг о друге, которые могли бы поддержать их в предстоящем кризисе.
Кент разговаривал по телефону, когда его мать вернулась домой. Он лежал, растянувшись на диване и поставив одну ногу на журнальный столик, второй качал в воздухе. Подбородком он упирался в грудь, а на лице Кента блуждала улыбка.
Проходя мимо него, Моника сказала:
— Убери-ка ногу.
Он положил ногу на ногу и невозмутимо продолжал беседу.
— Нет, я же говорю тебе, почти никогда. Так ты будешь меня учить?.. Нет. А где?.. Нет, у нас в школе не устраивали танцы. Пару раз у Бодри в доме были вечеринки с оркестрами и прочим, и он меня приглашал в гости, но мы только смотрели, как танцуют его старики, мы ведь были там младше всех… Приезд футбольной команды?.. А кто сказал, что по этому поводу надо плясать?..
Моника вышла из кухни, вытирая руки льняным полотенцем.
— Кент, мне надо поговорить с тобой. Не мог бы ты закончить беседу?
Прикрыв трубку ладонью, он ответил:
— Ма, я разговариваю с девушкой.
— Пожалуйста, заканчивай, — повторила она, выходя из комнаты.
Кент сказал в трубку:
— Извини, Челси. Я должен идти. Маме что-то потребовалось. Слушай, а ты попозже будешь дома?.. Может быть, я тогда перезвоню… Да, конечно. И ты тоже… Пока. — Он спрыгнул с дивана, захватив с собой переносную трубку телефона. — Эй, ма, — заходя на кухню и перебрасывая трубку из руки в руку, проговорил Кент, — что это такое важное, что я даже не смог договорить по телефону?
Моника зачем-то перекладывала фрукты в вазе белого стекла, меняя местами персики, бананы и яблоки.
— А кто эта девушка? — спросила она.
— Челси Гарднер.
Мать смотрела Кенту прямо в глаза, сжимая в руке зеленое яблоко, и взгляд ее был так серьезен, что он подумал, не случилось ли чего, может, она потеряла работу?
Он перестал подкидывать телефонную трубку и спросил:
— Мать, что с тобой?
Все еще держа в руке яблоко и не замечая этого, она предложила:
— Пойдем в комнату, Кент.
Он снова опустился на диван. Моника села в кресло, наклонившись, уперлась локтями в колени, продолжая крутить в руках яблоко.
— Кент, я собираюсь рассказать тебе о твоем отце. Он замер, внутри его все сжалось, как в те несколько секунд, когда он впервые нырял с большой высоты.
— О моем отце? — переспросил он, как будто впервые слышал это слово.
— Да, — ответила она, — ты был прав. Уже пора. Кент сделал глотательное движение и, не сводя глаз с матери, ухватился за телефонную трубку, как за спасательный круг.
— Хорошо.
— Кент, твой отец — Том Гарднер.
Он открыл рот и, казалось, не замечал этого.
— Том Гарднер? Ты имеешь в виду… мистера Гарднера, нашего директора?
— Да, — тихо ответила Моника и замолчала. Она перестала крутить в руках яблоко.
— Мистер Гарднер? — хрипло прошептал сын.
— Да.
— Но он… он отец Челси.
— Да, — повторила она, — это так.
Кент отвалился на спинку дивана, закрыл глаза, все еще сжимая в руке трубку так, что побелели ногти.
Мистер Гарднер, один из самых приятных людей из всех, кого он встречал, мистер Гарднер, с улыбкой на лице желающий им доброго утра в школьном коридоре, человек, который понравился Кенту, как только он его увидел, и из-за того, как он обращается со своими детьми, и из-за того, как — с чужими. Директор школы, которого он увидит в понедельник и в остальные дни до самого конца учебного года. И который вручит ему школьный аттестат.
Отец Челси.
Боже мой, ведь он поцеловал вчера Челси.
Эмоции захлестывали Кента. Его просто трясло, он испытывал настоящий шок. Он открыл глаза и как в тумане сквозь слезы увидел угол потолка.
— Я вчера после игры провожал Челси домой.
— Да, я знаю. Мы виделись с Томом пятнадцать минут назад. Он миг рассказал.
Кент выпрямился.
— Ты встречалась с мистером Гарднером? Ты… то есть он…
— Нет, он для меня ничего не значит, не считая того, то он твой отец. Мы виделись только для того, чтобы обсудить все это, как сообщить нашим семья, кем вы друг другу приходитесь. Только поэтому.
— Значит, он знает обо мне. А ты говорила, что нет.
— Да, извини, Кент. Я ведь никогда не обманываю тебя, но теперь ты понимаешь, почему я так сказала. И я не знала, что ты встречаешься с Челси.
— Между нами ничего не было, понятно? — почти воинственно заявил Кент.
— Да, конечно, — глядя на яблоко, согласилась Моника.
Сын видел, что его слова успокоили мать, хотя и прежде он никогда не давал никакого повода считать себя завзятым гулякой. Он таким не был.
— И давно он обо мне знает? — спросил Кент.
— С того дня, как я записала тебя в школу. Я и понятия не имела, что он там директор, пока не увидела его входящим в кабинет.
— Значит, он и не подозревал о моем существовании?
— Нет.
Кент склонился, пряча лицо в ладонях, так что телефонная трубка взъерошила ему волосы над ухом. Наступила гнетущая тишина. Моника положила яблоко на столик так осторожно, словно и то, и другое было сделано из хрусталя. Она сидела очень прямо, сложив руки на коленях, и смотрела на ту часть ковра, на которую падал солнечный луч. В ее глазах тоже стояли слезы.
Через некоторое время Кент поднял голову.
— Так что же заставило тебя рассказать ему?
— Он тебя узнал и сам спросил.
— Узнал?
— Ты очень на него похож.
— Похож? — Это еще больше потрясло Кента. Моника кивнула, не сводя глаз с ковра.
Все разом нахлынувшие эмоции прорвались в потоке злости, причину которой парень и сам не понимал.
— Я прожил всю жизнь в неведении, а теперь ты вдруг объявляешь мне, кто мой отец, и оказывается, что это человек, который мне нравится, да еще и то, что я на него похож! — Остановившись на секунду, Кент прокричал: — Ну давай же, продолжай, ма! Расскажи, как это все произошло! Не заставляй меня задавать тысячи вопросов!
— Тебе это не понравится.
— Да наплевать! Я хочу все знать!
Она помолчала, стараясь успокоиться и взять себя в руки.
— Он был просто парень, которого я встречала в колледже, когда училась там. Какой-то предмет мы изучали вместе, в одной группе — не помню уже, какой. Я всегда считала его красивым, но между нами ничего не было. Я даже не очень хорошо его знала. В выпускном классе я подрабатывала, разнося по адресам пиццу из кафе «Мама Фиори», и однажды июньским вечером мы получили заказ на полдюжины порций для холостяцкой пирушки. Я принесла пиццу, а он открыл мне двери. Он… — Моника сплела пальцы и пожала плечами. — Я не знаю… Он схватил меня за руку и затащил в комнату. Там было очень шумно, они, конечно, выпивали. Там повсюду валялись пивные бутылки и шатались какие-то едва одетые девицы. Он вспомнил меня и собрал со всех парней огромные чаевые, а потом предложил мне вернуться к ним после работы и выпить пива. Я никогда… никогда ничего подобного не делала. Я была из тех, кого называют «синим чулком». Ученица, такая правильная и старательная. Очень целеустремленная. Не могу понять, почему я так поступила, но после работы я вернулась к ним, и выпила пару бутылок пива, и одно за другое, и кончилось тем, что я оказалась с ним в постели. Через два месяца я обнаружила, что беременна.
Кент минуту переваривал услышанное, со злостью глядя на мать.
— Холостяцкая пирушка, — ломким голосом сказал он, — я был зачат во время мальчишника.
— Да, — прошептала она, — но самое худшее не это. Он молча ждал.
— Это был мальчишник для него. — Моника слегка покраснела.
— Для него?
— На следующей неделе он женился. Потребовалась какая-то доля секунды, чтобы сложилась вся картина.
— Только не говори мне… — Их взгляды встретились, его — совершенно растерянный, ее — смущенный. — Он женился на миссис Гарднер, моей учительнице английского!
Моника кивнула и опустила глаза, потирая ноготь большого пальца. Кент швырнул телефонную трубку на диван, та перевернулась, а сам он опустился на подушки, закрыв рукой глаза.
— Случайная связь, — проговорил он. Мать смотрела, как дергается его кадык.
— Да. — Она и не пыталась оправдываться.
— Его жена знает?
— Никто из них не знает. Он говорит им об этом как раз сейчас.
Кент все еще не открывал лица, а Моника глядела на его длинные ноги в синих джинсах, на плотно сжатые губы, словно он сдерживал плач, на подбородок и скулы с пробивающейся щетиной — ему теперь приходилось бриться каждый день, и на горло, вздрагивающее каждый раз, когда он глотал слезы.
Протянув руку, она погладила грубую ткань на его колене.
— Кент, прости, — прошептала она. Он разжал губы.
— Да, мам, ничего.
Моника продолжала гладить его по колену, она просто не знала, чем еще помочь.
Он вскочил на ноги, словно избегая ее прикосновения, и, шмыгая носом, вытер лицо.
— Слушай, ма. — Он направился к двери. — Я должен уйти ненадолго. Мне надо… не знаю… у меня в голове какая-то каша. Я пойду, ладно? Не беспокойся. Мне очень надо.
— Кент! — Она кинулась за ним, но ой тремя прыжками преодолел ступеньки, и входная дверь уже закрывалась, пропустив его. — Кент! — Моника сбежала по ступенькам и распахнула дверь. — Кент, подожди! Пожалуйста, дорогой, не бери машину! Мы можем еще поговорить… мы можем…
— Мама, возвращайся домой!
— Но, Кент…
— У тебя было восемнадцать лет, чтобы смириться с этим! Дай мне хотя бы несколько часов!
Хлопнула дверца автомобиля, взревел двигатель, и сын слишком быстро развернулся, не вписавшись в поворот, и умчался, оставив на асфальте следы от тин.
Глава 8
Гарднер выпрямился на сиденье, ему вдруг стало жарко.
— Привет, Руфь.
Она вышла из машины и направилась к нему.
— Ох, черт, — пробормотал Том.
— Кто это?
— Наша соседка.
Руфь заглянула к ним в кабину:
— Привет, Кл… ой, извините, я думала, что с тобой Клэр.
— Познакомьтесь, Моника Аренс, а это наша соседка, Руфь Бишоп.
Руфь слегка улыбнулась, ее глаза горели от любопытства.
— А я туг выскочила за хлебными палочками к ужину. Дин их обожает, и сегодня он наконец собирается поесть дома. — Она выпрямилась, продолжая с неприкрытым интересом рассматривать Монику, и обратилась к Тому: — Клэр дома?
— Да. Она сегодня занимается уборкой.
— А-а. — Руфь вроде бы ожидала еще чего-то, может, объяснения, но, поскольку Том молчал, она убрала руку с окна и прощебетала: — Ну что ж, я пойду за своими хлебными палочками. Было приятно повидаться с тобой, Том. Передавай привет Клэр.
— Хорошо.
Наблюдая, как она удаляется по направлению к ресторану, он произнес:
— Вот все и решилось. Теперь если я не расскажу всего Клэр, как только вернусь, то Руфь сделает это за меня.
— Мне тоже надо отправляться домой и сообщить Кенту, — Моника поправила на плече ремешок сумочки, но осталась сидеть. — Даже не знаю, что тебе сейчас сказать, и из-за этого чувствую себя ужасно неловко.
— Я тоже.
— Наверное, надо пожелать тебе удачи.
— И тебе тоже.
Они все еще не расходились.
— А нам не придется встречаться еще раз?
— Поживем — увидим.
— Да… да, думаю, ты прав.
— Наверное, это неизбежно. Немного подумав, Моника спросила:
— Мы правильно поступаем, как ты думаешь, Том?
— Абсолютно.
— Да… абсолютно, — повторила она, словно стараясь убедить саму себя. — Тогда почему мне так не хочется ехать домой и признаваться во всем?
— Страшно, — ответил он.
— Да, наверное.
— Не очень-то все это весело, правда?
— Правда. Это просто ужасно.
— Я все время ощущаю это, с тех пор как вы вошли в мой кабинет, и, говоря по правде, будет большим облегчением не скрывать ничего больше. У меня в голове… такая кутерьма.
— Да… ладно…
— Вот она снова идет. — Руфь Бишоп направлялась к ним, неся белый бумажный пакет. Том наблюдал за ней.
— У тебя крепкая семья, Том? — спросила Моника, тоже не сводя глаз с Руфи.
— Да, очень.
Руфь Бишоп подошла к своей машине, подняла пакет так, чтобы его было видно, и прокричала:
— Я накупила их целую кучу! Теперь Дину лучше не задерживаться к ужину!
Том изобразил на лице подобие улыбки и слегка помахал рукой.
Моника сказала:
— Это хорошо, что у вас крепкая семья, иначе вам будет трудно выдержать это испытание. — Когда Руфь уехала, она добавила: — Мне действительно пора возвращаться. Очень хочется, чтобы этот день поскорее закончился.
— Удачи, — снова пожелал ей Том, — и спасибо за то, что пришла.
— Не за что.
В их расставании таилась какая-то печаль, печаль двух людей, чье прошлое настигло их, и которые — несмотря на отсутствие всякого влечения друг к другу — чувствовали, что неразрывно связаны теперь, и судьбы их в чем-то схожи. Она отправится к своей семье, а он — к своей. Обоим придется быть откровенными до конца, и это изменит всю их жизнь. Покидая стоянку и разъезжаясь в противоположные стороны, оба испытывали грустное сожаление, ведь у них даже не оставалось никаких нежных воспоминаний друг о друге, которые могли бы поддержать их в предстоящем кризисе.
Кент разговаривал по телефону, когда его мать вернулась домой. Он лежал, растянувшись на диване и поставив одну ногу на журнальный столик, второй качал в воздухе. Подбородком он упирался в грудь, а на лице Кента блуждала улыбка.
Проходя мимо него, Моника сказала:
— Убери-ка ногу.
Он положил ногу на ногу и невозмутимо продолжал беседу.
— Нет, я же говорю тебе, почти никогда. Так ты будешь меня учить?.. Нет. А где?.. Нет, у нас в школе не устраивали танцы. Пару раз у Бодри в доме были вечеринки с оркестрами и прочим, и он меня приглашал в гости, но мы только смотрели, как танцуют его старики, мы ведь были там младше всех… Приезд футбольной команды?.. А кто сказал, что по этому поводу надо плясать?..
Моника вышла из кухни, вытирая руки льняным полотенцем.
— Кент, мне надо поговорить с тобой. Не мог бы ты закончить беседу?
Прикрыв трубку ладонью, он ответил:
— Ма, я разговариваю с девушкой.
— Пожалуйста, заканчивай, — повторила она, выходя из комнаты.
Кент сказал в трубку:
— Извини, Челси. Я должен идти. Маме что-то потребовалось. Слушай, а ты попозже будешь дома?.. Может быть, я тогда перезвоню… Да, конечно. И ты тоже… Пока. — Он спрыгнул с дивана, захватив с собой переносную трубку телефона. — Эй, ма, — заходя на кухню и перебрасывая трубку из руки в руку, проговорил Кент, — что это такое важное, что я даже не смог договорить по телефону?
Моника зачем-то перекладывала фрукты в вазе белого стекла, меняя местами персики, бананы и яблоки.
— А кто эта девушка? — спросила она.
— Челси Гарднер.
Мать смотрела Кенту прямо в глаза, сжимая в руке зеленое яблоко, и взгляд ее был так серьезен, что он подумал, не случилось ли чего, может, она потеряла работу?
Он перестал подкидывать телефонную трубку и спросил:
— Мать, что с тобой?
Все еще держа в руке яблоко и не замечая этого, она предложила:
— Пойдем в комнату, Кент.
Он снова опустился на диван. Моника села в кресло, наклонившись, уперлась локтями в колени, продолжая крутить в руках яблоко.
— Кент, я собираюсь рассказать тебе о твоем отце. Он замер, внутри его все сжалось, как в те несколько секунд, когда он впервые нырял с большой высоты.
— О моем отце? — переспросил он, как будто впервые слышал это слово.
— Да, — ответила она, — ты был прав. Уже пора. Кент сделал глотательное движение и, не сводя глаз с матери, ухватился за телефонную трубку, как за спасательный круг.
— Хорошо.
— Кент, твой отец — Том Гарднер.
Он открыл рот и, казалось, не замечал этого.
— Том Гарднер? Ты имеешь в виду… мистера Гарднера, нашего директора?
— Да, — тихо ответила Моника и замолчала. Она перестала крутить в руках яблоко.
— Мистер Гарднер? — хрипло прошептал сын.
— Да.
— Но он… он отец Челси.
— Да, — повторила она, — это так.
Кент отвалился на спинку дивана, закрыл глаза, все еще сжимая в руке трубку так, что побелели ногти.
Мистер Гарднер, один из самых приятных людей из всех, кого он встречал, мистер Гарднер, с улыбкой на лице желающий им доброго утра в школьном коридоре, человек, который понравился Кенту, как только он его увидел, и из-за того, как он обращается со своими детьми, и из-за того, как — с чужими. Директор школы, которого он увидит в понедельник и в остальные дни до самого конца учебного года. И который вручит ему школьный аттестат.
Отец Челси.
Боже мой, ведь он поцеловал вчера Челси.
Эмоции захлестывали Кента. Его просто трясло, он испытывал настоящий шок. Он открыл глаза и как в тумане сквозь слезы увидел угол потолка.
— Я вчера после игры провожал Челси домой.
— Да, я знаю. Мы виделись с Томом пятнадцать минут назад. Он миг рассказал.
Кент выпрямился.
— Ты встречалась с мистером Гарднером? Ты… то есть он…
— Нет, он для меня ничего не значит, не считая того, то он твой отец. Мы виделись только для того, чтобы обсудить все это, как сообщить нашим семья, кем вы друг другу приходитесь. Только поэтому.
— Значит, он знает обо мне. А ты говорила, что нет.
— Да, извини, Кент. Я ведь никогда не обманываю тебя, но теперь ты понимаешь, почему я так сказала. И я не знала, что ты встречаешься с Челси.
— Между нами ничего не было, понятно? — почти воинственно заявил Кент.
— Да, конечно, — глядя на яблоко, согласилась Моника.
Сын видел, что его слова успокоили мать, хотя и прежде он никогда не давал никакого повода считать себя завзятым гулякой. Он таким не был.
— И давно он обо мне знает? — спросил Кент.
— С того дня, как я записала тебя в школу. Я и понятия не имела, что он там директор, пока не увидела его входящим в кабинет.
— Значит, он и не подозревал о моем существовании?
— Нет.
Кент склонился, пряча лицо в ладонях, так что телефонная трубка взъерошила ему волосы над ухом. Наступила гнетущая тишина. Моника положила яблоко на столик так осторожно, словно и то, и другое было сделано из хрусталя. Она сидела очень прямо, сложив руки на коленях, и смотрела на ту часть ковра, на которую падал солнечный луч. В ее глазах тоже стояли слезы.
Через некоторое время Кент поднял голову.
— Так что же заставило тебя рассказать ему?
— Он тебя узнал и сам спросил.
— Узнал?
— Ты очень на него похож.
— Похож? — Это еще больше потрясло Кента. Моника кивнула, не сводя глаз с ковра.
Все разом нахлынувшие эмоции прорвались в потоке злости, причину которой парень и сам не понимал.
— Я прожил всю жизнь в неведении, а теперь ты вдруг объявляешь мне, кто мой отец, и оказывается, что это человек, который мне нравится, да еще и то, что я на него похож! — Остановившись на секунду, Кент прокричал: — Ну давай же, продолжай, ма! Расскажи, как это все произошло! Не заставляй меня задавать тысячи вопросов!
— Тебе это не понравится.
— Да наплевать! Я хочу все знать!
Она помолчала, стараясь успокоиться и взять себя в руки.
— Он был просто парень, которого я встречала в колледже, когда училась там. Какой-то предмет мы изучали вместе, в одной группе — не помню уже, какой. Я всегда считала его красивым, но между нами ничего не было. Я даже не очень хорошо его знала. В выпускном классе я подрабатывала, разнося по адресам пиццу из кафе «Мама Фиори», и однажды июньским вечером мы получили заказ на полдюжины порций для холостяцкой пирушки. Я принесла пиццу, а он открыл мне двери. Он… — Моника сплела пальцы и пожала плечами. — Я не знаю… Он схватил меня за руку и затащил в комнату. Там было очень шумно, они, конечно, выпивали. Там повсюду валялись пивные бутылки и шатались какие-то едва одетые девицы. Он вспомнил меня и собрал со всех парней огромные чаевые, а потом предложил мне вернуться к ним после работы и выпить пива. Я никогда… никогда ничего подобного не делала. Я была из тех, кого называют «синим чулком». Ученица, такая правильная и старательная. Очень целеустремленная. Не могу понять, почему я так поступила, но после работы я вернулась к ним, и выпила пару бутылок пива, и одно за другое, и кончилось тем, что я оказалась с ним в постели. Через два месяца я обнаружила, что беременна.
Кент минуту переваривал услышанное, со злостью глядя на мать.
— Холостяцкая пирушка, — ломким голосом сказал он, — я был зачат во время мальчишника.
— Да, — прошептала она, — но самое худшее не это. Он молча ждал.
— Это был мальчишник для него. — Моника слегка покраснела.
— Для него?
— На следующей неделе он женился. Потребовалась какая-то доля секунды, чтобы сложилась вся картина.
— Только не говори мне… — Их взгляды встретились, его — совершенно растерянный, ее — смущенный. — Он женился на миссис Гарднер, моей учительнице английского!
Моника кивнула и опустила глаза, потирая ноготь большого пальца. Кент швырнул телефонную трубку на диван, та перевернулась, а сам он опустился на подушки, закрыв рукой глаза.
— Случайная связь, — проговорил он. Мать смотрела, как дергается его кадык.
— Да. — Она и не пыталась оправдываться.
— Его жена знает?
— Никто из них не знает. Он говорит им об этом как раз сейчас.
Кент все еще не открывал лица, а Моника глядела на его длинные ноги в синих джинсах, на плотно сжатые губы, словно он сдерживал плач, на подбородок и скулы с пробивающейся щетиной — ему теперь приходилось бриться каждый день, и на горло, вздрагивающее каждый раз, когда он глотал слезы.
Протянув руку, она погладила грубую ткань на его колене.
— Кент, прости, — прошептала она. Он разжал губы.
— Да, мам, ничего.
Моника продолжала гладить его по колену, она просто не знала, чем еще помочь.
Он вскочил на ноги, словно избегая ее прикосновения, и, шмыгая носом, вытер лицо.
— Слушай, ма. — Он направился к двери. — Я должен уйти ненадолго. Мне надо… не знаю… у меня в голове какая-то каша. Я пойду, ладно? Не беспокойся. Мне очень надо.
— Кент! — Она кинулась за ним, но ой тремя прыжками преодолел ступеньки, и входная дверь уже закрывалась, пропустив его. — Кент! — Моника сбежала по ступенькам и распахнула дверь. — Кент, подожди! Пожалуйста, дорогой, не бери машину! Мы можем еще поговорить… мы можем…
— Мама, возвращайся домой!
— Но, Кент…
— У тебя было восемнадцать лет, чтобы смириться с этим! Дай мне хотя бы несколько часов!
Хлопнула дверца автомобиля, взревел двигатель, и сын слишком быстро развернулся, не вписавшись в поворот, и умчался, оставив на асфальте следы от тин.
Глава 8
Для Тома возвращение домой было полно всех мук ада. Как он расскажет Клэр? Как она это воспримет? Как сообщить все детям? Вдруг они станут думать, что их отец — ничтожество, безнравственный тип? Лжец, который обманул их мать в канун свадьбы и скрывал свою ложь все эти годы?
Вначале он скажет Клэр — она заслужила, чтобы узнать все первой, — а потом уже они все четверо, с детьми, будут участвовать в тяжелой сцене, которая наверняка последует. Клэр имеет право услышать обо всем наедине с ним, может быть, ударить его, или обозвать, кричать и плакать, выразить свои чувства любым способом, и чтобы дети не видели и не слышали этого.
Когда Том приехал домой, дети убирали в своих комнатах и где-то наверху гудел пылесос. Клэр он обнаружил, когда она, стоя на четвереньках, протирала нижнюю полку комода. Какой же беззащитной она казалась, и ничего не подозревающей, и считающей, что они уже все выяснили и простили друг друга, занимаясь любовью. Ничего она не знает.
Он присел на корточки позади нее, думая о том, какую боль ему придется сейчас ей причинить.
— Клэр?
Она резко выпрямилась и ударилась головой.
— Ой, черт. — Потирая ушибленное место и скривившись, она опустилась на ковер.
— Прости, я думал, что ты слышала, как я вошел.
— Не-ет, не слышала. Ух, как больно.
Она выглядела двадцатипятилетней в этой бейсболке, джинсах и помятой рубашке. Том почувствовал, как его сердце заполняет безраздельная любовь, и ощутил новый укол совести. Он сжал ее руку.
— Ты в порядке?
— Выживу.
— Клэр, кое-что произошло, и нам надо поговорить… чтобы дети не слышали. Ты не поедешь со мной?
Ее рука медленно сползла со лба.
— Что случилось, Том? Ты ужасно выглядишь. — Не отрывая взгляда от него, она поднялась на колени. — Что произошло?
Он взял ее за руки, поднимая с ковра.
— Давай проедемся. Пошли. Том позвал детей:
— Робби, Челси! Идите сюда на минутку. Когда они пришли, он продолжил:
— Мы с мамой уедем на час или около того. Когда мы вернемся, я хочу, чтобы вы были дома, ладно?
— Конечно, папа. А куда вы едете? — спросила Челси.
— Я вам все расскажу, когда мы вернемся. Заканчивайте уборку. И чтобы из дома ни ногой, понятно? Это очень важно.
— Конечно, папа, — удивленно, но послушно ответили оба.
В машине Клэр сказала:
— Том, ты меня до смерти пугаешь. Скажи, в чем деле.
— Через минуту. Давай доедем до начальной школы. Там во дворе пусто, и мы сможем поговорить.
Она сидела, словно оцепенев, и только смотрела на профиль мужа, пока тот подъезжал к зданию и сворачивал за угол, где была игровая площадка. В этой школе учились когда-то их дети, здесь они играли в «классики», катались на «тарзанках» и устраивали всяческие соревнования. Здание школы и площадка, купающиеся в лучах послеобеденного солнца, пробудили в душе Тома ностальгию по тем временам.
Он выключил двигатель и сказал:
— Давай пройдемся.
Клэр, колеблясь и предчувствуя беду, вышла из машины. Том взял ее за руку. Они пошли по траве через поле для игры в софтбол, и вскоре их подошвы уже поднимали облачка пыли на площадке. Различные игровые приспособления геометрическими фигурами темнели на фоне почти сиреневого неба, приближался час заката. Они подошли к качелям, сделанным в форме подковы, и сели. Качели висели низко над землей, а землю под ними покрывали опилки, в которых детвора протоптала дорожки. Клэр держалась за холодные стальные цепи, Том сидел, сложившись вдвое, как баскетболист на скамейке запасных. Они не раскачивались, просто сидели, вдыхая лесной запах опилок, чувствуя, как сиденье врезается в ноги. Наконец Том, откашлявшись, произнес:
— Клэр, я люблю тебя. Это первое, что я хочу сказать, и самое легкое. Все остальное намного труднее.
— Что бы это ни было, Том, говори скорее, потому что, черт побери, ожидать еще ужаснее!
— Хорошо, хорошо, начинаю. — Он набрал полную грудь воздуха. — За шесть дней до начала занятий ко мне в кабинет пришла женщина, чтобы записать в школу своего сына, который оказался и моим сыном тоже. Я никогда и не подозревал о его существовании. Она не сообщала мне, поэтому я ничего не знал. Его зовут Кент Аренс.
Их взгляды встретились. Том подумал, что до конца жизни будет помнить выражение ее глаз — этот шок, и неверие, и уходящую надежду. Клэр словно окаменела, и только ее глаза жили да руки намертво вцепились в качели.
— Кент Аренс… — прошептала она, — твой сын?
— Да, Клэр. — Он постарался, чтобы это прозвучало как можно мягче.
— Но… это означает… — Она пыталась сопоставить даты.
— Я помогу тебе. Ему семнадцать лет, как и Робби. Он был зачат в июне 1975-го.
На этот раз ей не пришлось подсчитывать.
— В этом месяце, когда мы поженились?
— На той же неделе.
Тихо-тихо, как от боли, она произнесла:
— Ой… — И с расширившимися глазами, полными слез, снова: — Ой…
— Я расскажу тебе, что на самом деле произошло, потому что она никогда ничего для меня не значила, никогда. Ты должна поверить мне, несмотря ни на что.
— Ой, Том, — все, что смогла сказать Клэр, прижимая пальцы к губам.
Он собрался с силами и продолжил, решив объяснить все во что бы то ни стало, ведь только говоря абсолютную правду, он мог выглядеть достойно.
— Сейчас уже трудно вспомнить те события, что происходили перед нашей свадьбой. Но одно мне совершенно ясно: я не был готов к женитьбе, и — прости, что я говорю это, Клэр, — чувствовал себя в западне. Был даже немного в отчаянии. Иногда мне казалось, что… меня направляют. Я только что закончил учебу в колледже, проведя там четыре года, и на последующие годы у меня были свои планы. Я собирался отдохнуть летом, а осенью устроиться учителем, общаться с друзьями и чувствовать себя свободным после всех этих лет, прожитых по расписанию и занятых зубрежкой. Я хотел купить себе новую машину, красивую одежду, провести отпуск в Мексике, может, на выходные иногда ездить в Лас-Вегас. Вместо этого, когда ты забеременела, мне пришлось посещать курсы для будущих отцов, заниматься покупкой колец и фарфора, заказывать свадебный костюм. Все казалось слишком уж… гнетущим, что ли! По правде говоря, я вначале был просто испуган. А потом, когда прошел первый шок, я разозлился. Должно быть, в таком настроении я и пребывал в тот вечер, когда мы устроили мальчишник, а эта девушка — я ее едва знал — принесла нам пиццу. Я уговорил ее переспать со мной, но это был всего-навсего, бунт, и ничего больше. Потом она ушла, и из моей жизни тоже, и мы не встречались до тех пор, пока на прошлой неделе она не появилась в моем кабинете вместе с сыном.
Клэр смотрела на мужа блестящими, словно остекленевшими глазами, затем отвела взгляд, ощущая бурю в душе. Она стала подниматься с качелей.
— Нет, подожди! — Том схватил ее за руку. — Я еще не закончил. Вот почему так трудно это все говорить. Я не хочу ни о чем умалчивать, и мне пришлось открыть тебе не лучшие стороны своей души, чтобы добраться до главного, а главное — то, что сейчас я не такой. Женившись на тебе, я изменился. — И очень мягко добавил: — Я сильно полюбил тебя, Клэр.
— Не смей! — Она выдернула руку и повернула качели так, чтобы быть к нему спиной. Глядя на ярко-оранжевое небо, она продолжала: — Не смей меня успокаивать. После всего, что ты мне рассказал, ты не смеешь говорить банальности!
— Это не банальности. Я понял, что ты для меня значишь, когда родился Робби, и…
— Думаешь, мне от этого легче?
— Дай же мне закончить. Каждый год приносил все больше счастья. Я осознал, как это прекрасно — быть отцом и твоим мужем, и понял, что люблю тебя.
Он видел, как тряслись ее плечи, и понял, что она плачет.
— Ты… с другой… в ту же самую неделю, как мы поженились?
Том знал, что услышать это будет для Клэр больнее всего и что ему придется проявить терпение, пока она свыкнется с мыслью.
— Клэр… Клэр, прости меня.
— Как ты мог так поступить? — Ее голос звучал неестественно высоко от сдерживаемых эмоций. — Как ты мог всего лишь через неделю после этого пойти со мной к алтарю?
Он оперся локтями о колени и опустил голову, рассматривая грязь и опилки под ногами. С тех пор, как он узнал о Кенте, он только и делал, что сдерживал свои чувства, но сейчас при мысли, какую боль он причинил Клэр, на глаза навернулись слезы. Он быстро смахнул их, но слезы набегали снова. Он не умел умолять о прощении, вот и теперь — приближался вечер, а они все сидели каждый на своих качелях и смотрели в разные стороны, она — на запад, а он — на север.
Все еще плача, она пробормотала:
— Я никогда не думала… что ты… как ты не хотел жениться на мне.
— Прошедшее время, Клэр, это все в прошлом. Я же сказал тебе, что потом понял, как мне повезло.
Ей было так плохо, что она не слышала успокаивающих слов.
— А ты не думал, что женщина в день своей свадьбы может почувствовать, что что-то не так? Я, наверное, была слишком счастлива, ведь… от… отец моего ребенка женился на мне, и по… этому… — Она разрыдалась, зажимая рот ладонью.
Протянув руку, он сжал ее плечо. Все ее тело сотрясалось от плача, это разрывало ему сердце.
— Клэр, не надо, — умоляюще произнес он, ощущая ту же боль, что и жена. — Господи, Клэр, я не хотел так мучить тебя.
Она стряхнула его руку.
— Мне очень плохо и это из-за… из-за тебя, и я сейчас ненавижу тебя за то, что ты с нами сделал.
Клэр вытирала нос тыльной стороной руки. Том подал ей платок. Она взяла его, а потом сказала:
— Ты в последнее время так странно себя вел. Я знала — что-то не так, но и представить не могла, что.
— Я пытался признаться тебе еще в Дулуте, но… — Голос изменил ему, и он тихо закончил: — А, к черту.
Наступила тишина, тяжелая, гнетущая, подавляющая все, кроме их взбудораженных нервов. Горе приковало их к качелям, сделало узниками друг друга, и этот ужасный перелом произошел в их жизни, когда она казалась особенно стабильной и спокойной. Надвигался осенний вечер, линия горизонта уже перерезала огромный шар солнца на две неравные части, небо напоминало цветом спелые фрукты. Легкий ветерок пронесся над площадкой. Прошло немало времени, прежде чем Клэр спросила:
— А он знает?
— Она говорит ему обо всем сейчас.
Том чувствовал, что жена собирает все факты вместе и делает неправильные выводы. Все это время она сидела отвернувшись, так что цепи, на которых висели качели, перекрестились у нее над головой. Она раскрутила цепь, чтобы видеть его лицо. Несмотря на убитый вид, ее взгляд, казалось, пронизывал его насквозь.
— Ты с ней встречался, ведь так? Вот куда ты отправился, когда заявил, что едешь за аккумулятором.
— Да, но Клэр…
— Ты с ней виделся до этого?
— Послушай меня. Кент вырос, не зная, кто его отец. Я не мог рассказать тебе о нем без ее разрешения, вот о чем мы сегодня говорили. Мы приняли решение открыть правду одновременно, чтобы никто не смог узнать от кого-то другого.
— Ты не ответил на мой вопрос. Вы встречались раньше!
Он сжал челюсти так, что желваки заходили по его лицу.
— Да. Один раз. В тот день, когда я понял, что он мой сын.
— Где?
— У нее дома. Но мы только разговаривали, Клэр, это правда.
Она долго молчала, с недоверием глядя на него опухшими, красными глазами. Наконец отвела взгляд.
— Должно быть, она живет здесь где-то рядом.
— В районе Хэвиленд-Хиллз. Они переехали сюда из Техаса как раз перед началом учебного года. Когда она пришла записывать Кента, то и понятия не имела, что я директор школы. Клэр, я отвечаю на все вопросы, потому что мне нечего больше скрывать. Была только одна ночь в 1975 году, и все. Как перед Богом клянусь, у меня никого не было с тех пор, как мы поженились.
Клэр ссутулила плечи, ее руки безжизненно висели между коленей. Она закрыла глаза и запрокинула голову, козырек бейсболки уставился в небо. Шумно вздохнув, жена замерла, как человек, который хочет скрыться от всего и всех. Потом слегка — на несколько сантиметров — качнула качели, будто притворяясь в глубине души, что ей все равно.
Том ждал, страдая от того, что заставил ее так мучиться.
— Ну хорошо, — произнесла она, вздергивая голову, словно собравшись с духом, — у нас ведь еще есть дети, о которых надо подумать, верно? — Качели продолжали тихо раскручиваться, потом резко остановились, когда она прижала ладонь ко рту и отвернулась, глотая слезы. — Боже, как все сложно. — Ее голос прервался.
Вначале он скажет Клэр — она заслужила, чтобы узнать все первой, — а потом уже они все четверо, с детьми, будут участвовать в тяжелой сцене, которая наверняка последует. Клэр имеет право услышать обо всем наедине с ним, может быть, ударить его, или обозвать, кричать и плакать, выразить свои чувства любым способом, и чтобы дети не видели и не слышали этого.
Когда Том приехал домой, дети убирали в своих комнатах и где-то наверху гудел пылесос. Клэр он обнаружил, когда она, стоя на четвереньках, протирала нижнюю полку комода. Какой же беззащитной она казалась, и ничего не подозревающей, и считающей, что они уже все выяснили и простили друг друга, занимаясь любовью. Ничего она не знает.
Он присел на корточки позади нее, думая о том, какую боль ему придется сейчас ей причинить.
— Клэр?
Она резко выпрямилась и ударилась головой.
— Ой, черт. — Потирая ушибленное место и скривившись, она опустилась на ковер.
— Прости, я думал, что ты слышала, как я вошел.
— Не-ет, не слышала. Ух, как больно.
Она выглядела двадцатипятилетней в этой бейсболке, джинсах и помятой рубашке. Том почувствовал, как его сердце заполняет безраздельная любовь, и ощутил новый укол совести. Он сжал ее руку.
— Ты в порядке?
— Выживу.
— Клэр, кое-что произошло, и нам надо поговорить… чтобы дети не слышали. Ты не поедешь со мной?
Ее рука медленно сползла со лба.
— Что случилось, Том? Ты ужасно выглядишь. — Не отрывая взгляда от него, она поднялась на колени. — Что произошло?
Он взял ее за руки, поднимая с ковра.
— Давай проедемся. Пошли. Том позвал детей:
— Робби, Челси! Идите сюда на минутку. Когда они пришли, он продолжил:
— Мы с мамой уедем на час или около того. Когда мы вернемся, я хочу, чтобы вы были дома, ладно?
— Конечно, папа. А куда вы едете? — спросила Челси.
— Я вам все расскажу, когда мы вернемся. Заканчивайте уборку. И чтобы из дома ни ногой, понятно? Это очень важно.
— Конечно, папа, — удивленно, но послушно ответили оба.
В машине Клэр сказала:
— Том, ты меня до смерти пугаешь. Скажи, в чем деле.
— Через минуту. Давай доедем до начальной школы. Там во дворе пусто, и мы сможем поговорить.
Она сидела, словно оцепенев, и только смотрела на профиль мужа, пока тот подъезжал к зданию и сворачивал за угол, где была игровая площадка. В этой школе учились когда-то их дети, здесь они играли в «классики», катались на «тарзанках» и устраивали всяческие соревнования. Здание школы и площадка, купающиеся в лучах послеобеденного солнца, пробудили в душе Тома ностальгию по тем временам.
Он выключил двигатель и сказал:
— Давай пройдемся.
Клэр, колеблясь и предчувствуя беду, вышла из машины. Том взял ее за руку. Они пошли по траве через поле для игры в софтбол, и вскоре их подошвы уже поднимали облачка пыли на площадке. Различные игровые приспособления геометрическими фигурами темнели на фоне почти сиреневого неба, приближался час заката. Они подошли к качелям, сделанным в форме подковы, и сели. Качели висели низко над землей, а землю под ними покрывали опилки, в которых детвора протоптала дорожки. Клэр держалась за холодные стальные цепи, Том сидел, сложившись вдвое, как баскетболист на скамейке запасных. Они не раскачивались, просто сидели, вдыхая лесной запах опилок, чувствуя, как сиденье врезается в ноги. Наконец Том, откашлявшись, произнес:
— Клэр, я люблю тебя. Это первое, что я хочу сказать, и самое легкое. Все остальное намного труднее.
— Что бы это ни было, Том, говори скорее, потому что, черт побери, ожидать еще ужаснее!
— Хорошо, хорошо, начинаю. — Он набрал полную грудь воздуха. — За шесть дней до начала занятий ко мне в кабинет пришла женщина, чтобы записать в школу своего сына, который оказался и моим сыном тоже. Я никогда и не подозревал о его существовании. Она не сообщала мне, поэтому я ничего не знал. Его зовут Кент Аренс.
Их взгляды встретились. Том подумал, что до конца жизни будет помнить выражение ее глаз — этот шок, и неверие, и уходящую надежду. Клэр словно окаменела, и только ее глаза жили да руки намертво вцепились в качели.
— Кент Аренс… — прошептала она, — твой сын?
— Да, Клэр. — Он постарался, чтобы это прозвучало как можно мягче.
— Но… это означает… — Она пыталась сопоставить даты.
— Я помогу тебе. Ему семнадцать лет, как и Робби. Он был зачат в июне 1975-го.
На этот раз ей не пришлось подсчитывать.
— В этом месяце, когда мы поженились?
— На той же неделе.
Тихо-тихо, как от боли, она произнесла:
— Ой… — И с расширившимися глазами, полными слез, снова: — Ой…
— Я расскажу тебе, что на самом деле произошло, потому что она никогда ничего для меня не значила, никогда. Ты должна поверить мне, несмотря ни на что.
— Ой, Том, — все, что смогла сказать Клэр, прижимая пальцы к губам.
Он собрался с силами и продолжил, решив объяснить все во что бы то ни стало, ведь только говоря абсолютную правду, он мог выглядеть достойно.
— Сейчас уже трудно вспомнить те события, что происходили перед нашей свадьбой. Но одно мне совершенно ясно: я не был готов к женитьбе, и — прости, что я говорю это, Клэр, — чувствовал себя в западне. Был даже немного в отчаянии. Иногда мне казалось, что… меня направляют. Я только что закончил учебу в колледже, проведя там четыре года, и на последующие годы у меня были свои планы. Я собирался отдохнуть летом, а осенью устроиться учителем, общаться с друзьями и чувствовать себя свободным после всех этих лет, прожитых по расписанию и занятых зубрежкой. Я хотел купить себе новую машину, красивую одежду, провести отпуск в Мексике, может, на выходные иногда ездить в Лас-Вегас. Вместо этого, когда ты забеременела, мне пришлось посещать курсы для будущих отцов, заниматься покупкой колец и фарфора, заказывать свадебный костюм. Все казалось слишком уж… гнетущим, что ли! По правде говоря, я вначале был просто испуган. А потом, когда прошел первый шок, я разозлился. Должно быть, в таком настроении я и пребывал в тот вечер, когда мы устроили мальчишник, а эта девушка — я ее едва знал — принесла нам пиццу. Я уговорил ее переспать со мной, но это был всего-навсего, бунт, и ничего больше. Потом она ушла, и из моей жизни тоже, и мы не встречались до тех пор, пока на прошлой неделе она не появилась в моем кабинете вместе с сыном.
Клэр смотрела на мужа блестящими, словно остекленевшими глазами, затем отвела взгляд, ощущая бурю в душе. Она стала подниматься с качелей.
— Нет, подожди! — Том схватил ее за руку. — Я еще не закончил. Вот почему так трудно это все говорить. Я не хочу ни о чем умалчивать, и мне пришлось открыть тебе не лучшие стороны своей души, чтобы добраться до главного, а главное — то, что сейчас я не такой. Женившись на тебе, я изменился. — И очень мягко добавил: — Я сильно полюбил тебя, Клэр.
— Не смей! — Она выдернула руку и повернула качели так, чтобы быть к нему спиной. Глядя на ярко-оранжевое небо, она продолжала: — Не смей меня успокаивать. После всего, что ты мне рассказал, ты не смеешь говорить банальности!
— Это не банальности. Я понял, что ты для меня значишь, когда родился Робби, и…
— Думаешь, мне от этого легче?
— Дай же мне закончить. Каждый год приносил все больше счастья. Я осознал, как это прекрасно — быть отцом и твоим мужем, и понял, что люблю тебя.
Он видел, как тряслись ее плечи, и понял, что она плачет.
— Ты… с другой… в ту же самую неделю, как мы поженились?
Том знал, что услышать это будет для Клэр больнее всего и что ему придется проявить терпение, пока она свыкнется с мыслью.
— Клэр… Клэр, прости меня.
— Как ты мог так поступить? — Ее голос звучал неестественно высоко от сдерживаемых эмоций. — Как ты мог всего лишь через неделю после этого пойти со мной к алтарю?
Он оперся локтями о колени и опустил голову, рассматривая грязь и опилки под ногами. С тех пор, как он узнал о Кенте, он только и делал, что сдерживал свои чувства, но сейчас при мысли, какую боль он причинил Клэр, на глаза навернулись слезы. Он быстро смахнул их, но слезы набегали снова. Он не умел умолять о прощении, вот и теперь — приближался вечер, а они все сидели каждый на своих качелях и смотрели в разные стороны, она — на запад, а он — на север.
Все еще плача, она пробормотала:
— Я никогда не думала… что ты… как ты не хотел жениться на мне.
— Прошедшее время, Клэр, это все в прошлом. Я же сказал тебе, что потом понял, как мне повезло.
Ей было так плохо, что она не слышала успокаивающих слов.
— А ты не думал, что женщина в день своей свадьбы может почувствовать, что что-то не так? Я, наверное, была слишком счастлива, ведь… от… отец моего ребенка женился на мне, и по… этому… — Она разрыдалась, зажимая рот ладонью.
Протянув руку, он сжал ее плечо. Все ее тело сотрясалось от плача, это разрывало ему сердце.
— Клэр, не надо, — умоляюще произнес он, ощущая ту же боль, что и жена. — Господи, Клэр, я не хотел так мучить тебя.
Она стряхнула его руку.
— Мне очень плохо и это из-за… из-за тебя, и я сейчас ненавижу тебя за то, что ты с нами сделал.
Клэр вытирала нос тыльной стороной руки. Том подал ей платок. Она взяла его, а потом сказала:
— Ты в последнее время так странно себя вел. Я знала — что-то не так, но и представить не могла, что.
— Я пытался признаться тебе еще в Дулуте, но… — Голос изменил ему, и он тихо закончил: — А, к черту.
Наступила тишина, тяжелая, гнетущая, подавляющая все, кроме их взбудораженных нервов. Горе приковало их к качелям, сделало узниками друг друга, и этот ужасный перелом произошел в их жизни, когда она казалась особенно стабильной и спокойной. Надвигался осенний вечер, линия горизонта уже перерезала огромный шар солнца на две неравные части, небо напоминало цветом спелые фрукты. Легкий ветерок пронесся над площадкой. Прошло немало времени, прежде чем Клэр спросила:
— А он знает?
— Она говорит ему обо всем сейчас.
Том чувствовал, что жена собирает все факты вместе и делает неправильные выводы. Все это время она сидела отвернувшись, так что цепи, на которых висели качели, перекрестились у нее над головой. Она раскрутила цепь, чтобы видеть его лицо. Несмотря на убитый вид, ее взгляд, казалось, пронизывал его насквозь.
— Ты с ней встречался, ведь так? Вот куда ты отправился, когда заявил, что едешь за аккумулятором.
— Да, но Клэр…
— Ты с ней виделся до этого?
— Послушай меня. Кент вырос, не зная, кто его отец. Я не мог рассказать тебе о нем без ее разрешения, вот о чем мы сегодня говорили. Мы приняли решение открыть правду одновременно, чтобы никто не смог узнать от кого-то другого.
— Ты не ответил на мой вопрос. Вы встречались раньше!
Он сжал челюсти так, что желваки заходили по его лицу.
— Да. Один раз. В тот день, когда я понял, что он мой сын.
— Где?
— У нее дома. Но мы только разговаривали, Клэр, это правда.
Она долго молчала, с недоверием глядя на него опухшими, красными глазами. Наконец отвела взгляд.
— Должно быть, она живет здесь где-то рядом.
— В районе Хэвиленд-Хиллз. Они переехали сюда из Техаса как раз перед началом учебного года. Когда она пришла записывать Кента, то и понятия не имела, что я директор школы. Клэр, я отвечаю на все вопросы, потому что мне нечего больше скрывать. Была только одна ночь в 1975 году, и все. Как перед Богом клянусь, у меня никого не было с тех пор, как мы поженились.
Клэр ссутулила плечи, ее руки безжизненно висели между коленей. Она закрыла глаза и запрокинула голову, козырек бейсболки уставился в небо. Шумно вздохнув, жена замерла, как человек, который хочет скрыться от всего и всех. Потом слегка — на несколько сантиметров — качнула качели, будто притворяясь в глубине души, что ей все равно.
Том ждал, страдая от того, что заставил ее так мучиться.
— Ну хорошо, — произнесла она, вздергивая голову, словно собравшись с духом, — у нас ведь еще есть дети, о которых надо подумать, верно? — Качели продолжали тихо раскручиваться, потом резко остановились, когда она прижала ладонь ко рту и отвернулась, глотая слезы. — Боже, как все сложно. — Ее голос прервался.