Спенсер Лавирль. Трудное счастье

   Ребята чувствовали, что здесь к нему проще обратиться.
   Здесь они могли вместе с ним посмеяться над какой-нибудь шуткой, чего не позволяли себе в другое время.
   Здесь он слышал обрывки разговоров, которые помогали разобраться в их домашних проблемах.
   И здесь ему часто удавалось остановить конфликты еще до того, как они вспыхивали.
   Но то, что Гарднер наблюдал сегодня, имело самое непосредственное отношение к нему самому. Челси и Кент Аренс. Они уже сидели за одним столиком, хотя и — слава тебе, Господи, — с подругой Челси, Эрин. Нельзя сказать, чтобы они много разговаривали. И все же, как могло случиться, что она выбрала именно его в свои подопечные? Изо всех новичков, которые собрались в тот день в библиотеке, почему именно его? Конечно, нельзя отрицать: парень красив, спортивен, хорошо сложен, ухожен и аккуратно одет. Какая девчонка не обратила бы на него внимания? Да и Челси вовсе не плоха — какой парень не заметил бы ее?
   Когда Эрин покончила с обедом и оставила их вдвоем, сидящих бок о бок за длинным столом, Том заметил, как сразу изменилась их манера поведения. Они смотрели друг на друга более открыто. Они повели разговор, и непохоже было, чтобы они обсуждали вечерние занятия.
   Гарднер подумал, что чувство вины уже делает из него параноика. В конце концов, дети познакомились только в прошлый четверг и виделись лишь дважды. Но двух раз вполне достаточно.
   Словно бы случайно, он подошел и остановился позади этой парочки в своей обычной позе — скрестив руки и расслабив плечи.
   — Похоже, сегодняшний обед вам понравился. Челси и Кент одновременно обернулись.
   — Ой, здравствуйте, мистер Гарднер.
   — Привет, папа.
   — Ну как первый день в нашей школе, Кент?
   — Прекрасно, сэр. Челси следит, чтобы я здесь не заблудился.
   Челси пояснила:
   — В той школе у них не было компьютерной системы в столовой, вот я и показывала Кенту, как она действует.
   Том взглянул на настенные часы.
   — Вам лучше поторопиться. Урок начнется через четыре минуты.
   — Ой! — Челси вскочила, захватив свой поднос. — А я и не заметила! Пойдем, Кент, я покажу тебе, где оставлять грязную посуду.
   Они ушли не попрощавшись, а Том, глядя им вслед, подумал, что, наверное, зря беспокоится и никакой подростковой влюбленности между ними нет. Пять дней. Они знакомы всего только пять дней, а его дочь никогда не кидалась на шею всем мальчишкам подряд. Более того, она была гораздо рассудительней, чем многие ее одноклассницы. Том и Клэр часто говорили об этом и гордились тем, что Челси не теряет головы и не позволяет чувствам заглушать голос разума или оттеснять учебу на второй план.
   И все-таки, когда он заговорил у них за спиной, они чуть ли не подпрыгнули.
   Остаток дня Том посвятил решению разных школьных проблем. Он принял на работу учителя на полставки взамен нашедшего лучшее место, потом договорился в отделе образования о получении новых парт для кабинета миссис Роуз. Он побеседовал с корреспондентом местной газеты, прокомментировав начало нового учебного года, и пообещал поддерживать связь с газетой и впредь. Потом прибыл офицер полиции, изложивший жалобу владельцев близлежащих домов, — ученики часто игнорировали правила парковки. А между всеми этими посетителями Гарднеру еще пришлось провести воспитательные беседы с восемнадцатью учениками, которые были доставлены к нему в кабинет за различные виды нарушений — от курения в туалете до несоблюдения правил парковки. В три часа, когда закончился последний, седьмой урок, он, как обычно, прошелся по коридору, а затем вернулся к себе в кабинет, где его уже ожидали две родительские четы, желавшие с ним поговорить. В 15.40 директор с опозданием в десять минут пришел на заседание кафедры общественных наук, потом у себя отвечал на различные телефонные звонки, включая беседу с тренером Гормэном о необходимости трансляции межуниверситетских футбольных матчей по местному кабельному телевидению.
   В конце разговора Гормэн заметил:
   — Да, кстати, этот новый парнишка — Кент Аренс. Он молодец, старается. А какая мощь! Должно быть, его прежний тренер знал свое дело — мальчик трудолюбивый. Знаешь, он просто-таки зажег всю линию нападения. Спасибо, что прислал его, Том. Похоже, теперь в команде грядут большие перемены.
   — Ну, Боб, я ведь и сам был когда-то тренером. А мы уж с тобой не упустим хороших игроков, верно?
   Повесив трубку, Том остался сидеть за столом. Он смотрел на фотографии на подоконнике и вспоминал Челси и Кента в столовой, занятый обсуждением чего-то. Черт побери, парень может оказаться в героях и на футбольном поле, а это вдвойне привлекательно для Челси. Она ведь капитан команды болельщиков. Как, спрашивается, ему удержать этих двоих от сближения, если между ними уже зарождается какое-то чувство?
   Гарднер вздохнул и потер лицо, потянулся в кресле, чувствуя усталость после сумасшедшего дня и беспокойство по поводу своих личных проблем, утяжелявших и без того невыносимый груз первой недели занятий.
   Он взглянул на часы, удивился, увидев, что уже десять минут седьмого, и позвонил домой. Трубку взяла Клэр.
   — Привет, это я.
   — Привет.
   — Извини, я только что увидел, который час. Не знал, что уже так поздно.
   — Ты собираешься домой?
   — Ага, буду через пару минут.
   — Хорошо, только… Том?
   — Что?
   — Вечером останешься дома?
   — Извини, дорогая, но мне придется вернуться в школу к семи часам, на заседание родительского комитета.
   — А… ну ладно.
   В ее голосе Том услышал разочарование.
   — Мне очень жаль, Клэр.
   — Да ничего, я понимаю.
   — Увидимся через пару минут.
   Поднявшись из-за стола, Том выключил в кабинете свет и отправился домой. Ужин был готов, и Клэр раскладывала еду по тарелкам, когда Гарднер подошел к дверям. Он повесил пиджак на спинку стула и, подойдя сзади, поцеловал жену в шею.
   — Дорогая, чем будешь кормить?
   — Цыпленком под соусом. Садись. — Ставя тарелки на стол, она громко позвала: — Дети! Ужин готов!
   Том ослабил узел галстука и занял свое обычное место во главе стола. Когда все расселись, он весело спросил:
   — Ну, как прошел первый школьный день?
   — У меня — прекрасно! — с энтузиазмом ответила Челси.
   — А у меня теперь будет преподавать этот чокнутый мистер Голлиоп, — Робби явно пребывал в дурном расположении духа, — и начнет теперь действовать на нервы всем окружающим.
   — Почему ты называешь его чокнутым? — спросил Том.
   — Ой, папа, все знают, что он такой, кроме тебя! Ты только посмотри, как он одевается! И разговаривает, как псих.
   — Не все же носят строгие костюмы, как папа, — вступила в разговор Челси, — правда, ма?
   — Правда. — Клэр взглянула на мужа. — А как ты провел день?
   — Был очень загружен, но ничего, в начале года ведь всегда так. А ты?
   — Всем хватило парт, никто не обратился ко мне со словами «Эй, вы», и кажется, у меня будут очень умные ученики.
   Челси спросила:
   — А что ты думаешь о Кенте Аренсе?
   — Всем уже известно, что ты думаешь о нем, не правда ли? — встрял Робби. — Я слышал, что ты сегодня с ним отобедала.
   Какая-то едва заметная перемена в поведении Тома привлекла внимание Клэр — почти неуловимое движение плечами, секундное замешательство перед тем, как он потянулся к масленке, быстрый взгляд на жену и то, как он еще быстрее отвел взгляд, — в эти мгновения она готова была поклясться, что муж чего-то испугался, хотя чего он мог испугаться? Они разговаривали всего-навсего о новом ученике, которого сам Том недавно хвалил.
   Наполняя тарелку макаронами, Клэр продолжила беседу.
   — У Кента Аренса прекрасные манеры, он оставляет впечатление очень способного парня и не боится принимать участие в обсуждении темы. Это все, что я пока могу о нем сказать.
   Челси не удержалась от пикировки с братом:
   — Ну и что с того, что я с ним обедала? Я ему вполне официально помогаю, а ты идиот.
   — Ага, а скоро ваше общение перерастет, так сказать, в неофициальное. Подумай-ка об этом!
   — Па, объясни, пожалуйста, своему сыночку, что в нашей школе означает быть партнером? Сам-то он нипочем не сможет выяснить — времени не хватает, все качается, качается, скоро уже шея станет, как бревно.
   И снова Клэр внимательно посмотрела на мужа, удивленная его реакцией. Она знала Тома слишком хорошо, чтобы не заметить смущение на его лице и это характерное движение подбородком, как будто ему давил воротник рубашки. Когда муж чувствовал себя виноватым в чем-то, он всегда так непроизвольно дергал подбородком. Заметив, что жена наблюдает за ним, Гарднер опустил взгляд и обратился к детям:
   — Так, вы оба, успокойтесь. Достаточно. Челси, на самом деле, год только начался и еще рановато для… ну, для свидания. Мы с мамой всегда так гордились тем, что для тебя учеба важнее, чем мальчики. Надеюсь, в этом году ничего не изменится.
   — Па-па! — протянула Челси, округлив от негодования глаза и рот. — Я просто не верю своим ушам! Все, что я сделала, — это показала ему, как пользоваться компьютером в столовой! Что в этом плохого?
   — Ничего, детка. Просто… ну… — Том мельком взглянул на Клэр, отвел взгляд. — Забудем об этом.
   Клэр сказала:
   — Он, кажется, действительно славный парнишка, Том. Ты сам так говорил.
   — Ладно, ладно. — Гарднер вскочил со стула и направился к раковине сполоснуть свою тарелку. — Забудем об этом, я же сказал!
   «Боже мой, да он покраснел!» — подумала Клэр.
   — Есть еще десерт, — предложила она, не сводя с мужа глаз.
   — Не хочется.
   Том поспешно прошел в ванную. Он всегда обожал десерты, и сейчас у Клэр осталось впечатление, что муж просто сбегает.
 
   Без четверти семь он отправился на свое собрание. Робби решил съездить купить какие-то школьные принадлежности, а Челси пошла к Эрин делать помпоны для выступления.
   Оставшись одна, Клэр сложила белье, достав его из сушилки, прогладила пару помятых блузок и села за стол на кухне, чтобы проверить короткие стихотворения, которые она задала написать сегодня в классе, о каком-нибудь запомнившемся летнем дне.
   Первое стихотворение звучало так:
   На ракете я промчаться. По воде, как вихрь, смог, Донырнул до дна реки я, Но нисколько не промок.
   «Должно быть, этот ученик побывал в парке аттракционов в Вэллифэр», — подумала Клэр.
   И тотчас поймала себя на том, что листает остальные работы в поисках стихотворения, написанного Кентом Аренсом. Может, в нем содержится разгадка того, что так сильно огорчило сегодня Тома.
   За тысячи миль отсюда
   Нас ждет наш новый дом,
   И страшно и одиноко
   Мне даже думать о нем.
   Голубой вагон — восемнадцать колес
   Из детства в юность
   Меня унес.
   Печальный мальчик, огорченный разлукой с друзьями и всем тем, что было ему близко и знакомо. День переезда, новый дом. Это вызвало сочувствие в душе Клэр, но никак не подсказало причину волнения Тома.
   Она прочитала еще несколько стихотворений, вернулась к работе Кента, перечитала ее три раза, потом поднялась с места и принялась бесцельно слоняться из угла в угол, слушая шум дождя и пытаясь побороть беспокойство.
   Что так огорчило Тома?
   В доме было тихо, слышался только шорох дождевых капель, затуманивших оконное стекло. На дворе наступили сумерки. Воздух, влажный и тяжелый, казалось, давил и загонял слабый запах приготовленной пищи в комнаты, заставляя его пропитывать стены, занавеси, даже одежду Клэр.
   Она была замужем за Томом вот уже восемнадцать лет и знала его так же хорошо, как саму себя. То, что так беспокоило его, когда они отдыхали в Дулуте, не исчезло, наоборот, нервозность мужа только усилилась. Том Гарднер был в чем-то виноват, и она не сомневалась в этом так же, как не сомневалась в том, что он обожает десерт.
   А если это другая женщина, то что тогда ей делать?
   В 20.30 Клэр позвонила Руфи:
   — Руфь, ты не занята? Одна? Можно мне зайти? Подруга переехала сюда, еще когда дети были совсем маленькие, она нянчила и Робби, и Челси, когда Клэр вышла на работу, поддерживала и утешала Клэр, когда умерла ее мать. За шестнадцать лет Руфь ни разу не позабыла о дне рождения Клэр, всегда даря нужные вещи. Однажды, когда подруга слегла с тяжелым гриппом, Руфь две недели кормила всю ее семью ужином.
   Более того, Руфь была единственным человеком, кто знал о заигрываниях Джона Хэндельмэна, когда они вдвоем с Клэр ставили школьный спектакль, и о том, что, когда Том бывал слишком занят, Клэр жалела, что он директор, и ей с трудом удавалось подавить обиду и разочарование, оставаясь по вечерам одной. Клэр даже доверила подруге тот факт, что выходила замуж уже беременной, и из-за этого в глубине души ощущала какую-то неуверенность, скрываемую ею ото всех остальных.
   Руфь Бишоп была тем человеком, которому Клэр могла довериться во всем и обратиться к которому она могла в любое время дня и ночи.
   Подруги сидели на диване, тихо звучала музыка Шопена, и Руфь что-то шила.
   — А где Дин?
   — Занимается в клубе… по его словам.
   — Вы с ним еще не поговорили?
   — Нет.
   — Почему?
   — Потому что теперь я уверена, что у него есть другая женщина. Я как-то подъехала к клубу и дождалась, когда он вышел из дверей вместе с ней. И я видела, как он поцеловал ее на прощание перед тем, как она села в машину и укатила.
   — Ой, Руфь… — упавшим голосом проговорила Клэр. — Я так надеялась, что ты все это только вообразила.
   — Нет, представь себе. Это все происходит на самом деле.
   — И ты ничего не сказала Дину?
   — Нет, и не собираюсь. Пусть он сам говорит, если он мужик. А если нет, пусть живет со мной и мучается. Пусть помучается так, как я.
   — Ой, нет, Руфь, не надо так. Ты же не сможешь знать о таком и молчать.
   — А вот и смогу! Посмотри на меня — неужели я стану, как все эти разведенки, проходить через тягомотину в суде, делить собственность, чтобы потерять и дом, и мужа, и заставлять детей становиться на чью-либо сторону? Нам осталось меньше десяти лет до пенсии, и Дину, и мне, и в кого я превращусь, если потеряю его? Стану одинокой старушкой — не с кем путешествовать, не с кем есть и спать, вообще всегда — одна, не говоря уже о том, что придется жить на одну пенсию. Я все еще надеюсь, что, может быть, это у него просто увлечение, и скоро оно пройдет, и детям не придется ни о чем сообщать. Я не хочу, чтобы они узнали, Клэр. Я не хочу, чтобы они разлюбили его, что бы он ни сделал. Ты можешь это понять?
   — Конечно, могу. Даже я не хотела бы этого знать, лишь бы снова у вас с Дином все стало хорошо, как раньше. Но это не так, и я не считаю, что, не замечая проблемы, можно от нее избавиться.
   — Не хочу с тобой спорить, Клэр, но ты работаешь в школе, а там вы все думаете, что единственный способ решения проблемы — это разборки. Знаешь, в жизни не всегда так. У меня было много времени, чтобы взвесить все и решить, как поступать. То есть подозрения у меня возникли еще несколько месяцев назад. Несколько месяцев! И я тогда решила, что если окажется, что он с кем-то путается, то пускай сам и говорит мне об этом, а не наоборот.
   — Какие подозрения?
   — Ну, знаешь, часто у него бывал отсутствующий вид. Когда живешь с мужем всю жизнь и он вдруг начинает вести себя как-то не так, тут и срабатывает женская интуиция. Даже не то, что он делает, а то, как он это делает. И взгляд какой-то не такой, и выражение лица, и чувствуешь, что он одновременно и с тобой и где-то далеко, и еще… — Руфь запнулась и внимательно посмотрела на Клэр. — Ой, нет, Клэр, неужели ты тоже? И Том? У него тоже другая женщина?
   — Господи, Руфь, ну что ты несешь.
   — Видела бы ты сейчас себя со стороны. Что происходит?
   — Происходит? А что может произойти? Мы на эти выходные съездили в романтическое путешествие в Дулут, ты помнишь?
   — Хитрит, чтобы усыпить подозрения.
   — Ой, перестань, Руфь, если бы я хоть на одну минуту подумала, что Том от меня что-то скрывает, я бы прямо спросила его, в чем дело.
   — Ну и как, спросила?
   Растерявшись от прямого взгляда подруги, Клэр смешалась. Она согнулась, уперлась локтями в колени, спрятала лицо в ладонях.
   — Нет, нет, все это ерунда, — пробормотала она, убеждая саму себя, — мне это только кажется.
   — Я говорила точно так же, когда все началось. Клэр подняла голову, сжала руки.
   — Но он был так нежен! Больше, чем всегда! Руфь, я не вру — поездка в Дулут меня просто осчастливила, и до этого он все подходил ко мне как-то неожиданно, и целовал, и сейчас он такой любящий. Мы когда-то договорились — ничего личного в стенах школы, но он как-то даже пришел ко мне в кабинет, чтобы поцеловаться. И это было не просто «чмок-чмок», а самый настоящий страстный поцелуй. Зачем бы он стал это делать?
   — Я же говорю тебе — хитрость, уловка. Может, он пытается усыпить твою бдительность. Пару раз и Дин пытался так же одурачить меня. Кажется, я даже знаю, когда он впервые улегся с ней в постель, потому что тогда он подарил мне цветы, а это было в середине лета, и у меня в саду было как раз полно всяких цветов. Мужчины так себя ведут, когда они в чем-то виноваты.
   Клэр спрыгнула с дивана, подошла к окну, долго смотрела на скрывшийся за пеленой дождя двор.
   — Но Руфь, это звучит так цинично.
   — И ты говоришь это женщине, которая только что застала своего мужа целующим другую! Я имею право быть циничной! Что еще натворил Том?
   — Ничего. Абсолютно ничего.
   — Но ты ведь пришла ко мне сегодня, чтобы поговорить о нем, верно? Потому что что-то изменилось, ведь так?
   — Просто у меня какое-то предчувствие, как будто что-то происходит.
   — Но ты не спросила его ни о чем? Напрямую? Клэр молчала, и Руфь видела только ее спину, и еще — катящиеся по стеклу капли дождя, и свет фонаря с улицы, позолотивший дорожку к черному ходу.
   — Напрямую, так, как советуешь мне спросить Дина?
   Руфь не ожидала ответа и не получила его. Клэр, ссутулив плечи, молчала в своем углу комнаты, и слышна была только печальная музыка Шопена.
   Вскоре после этого Клэр собралась домой. В дверях она обняла подругу, дольше и крепче, чем обычно, а та прошептала:
   — Не спрашивай его. Послушайся меня. Не спрашивай ни о чем, потому что, когда ты узнаешь, ничего уже нельзя будет вернуть.
   Зажмурившись, Клэр ответила:
   — Я должна, неужели ты не понимаешь? Я не могу, как ты, я должна все знать.
   — Ну что ж, тогда удачи тебе.
   Дети уже вернулись домой и были в своих комнатах. Клэр прикоснулась к дверям, чувствуя, как спокойствие наполняет ее душу. Из комнаты Робби доносилась тихая рок-музыка, передаваемая по радио. Под дверью Челси виднелась узкая полоска света. Клэр осторожно постучала и вошла.
   — Привет, я была у Руфи.
   — Ма, — Челси, склонившись, причесывала волосы, — пожалуйста, разбуди меня в полседьмого, хорошо?
   — Конечно.
   Какие бы тревоги ее ни одолевали, Клэр понимала, что не станет делиться ими с детьми. Она вышла из комнаты дочери и прошла к себе. Сбросив туфли, беспокойно прошлась туда-сюда. Ковер был слегка влажным, но Клэр не хотела включать отопление. Начинался тот период осени, что всегда лежит между райски теплым августом и чертовски промозглым октябрем. Она зажгла ночник на тумбочке с книгами, и нашла любимую старую шаль. Завернувшись, приняла трагическую позу перед зеркалом, в тени. Отражение печально смотрело на нее, углы рта Клэр были опущены, в глазах играли отблески падавшего сзади света. Она тихо произнесла строчку из какого-то старого фильма, название и имя главной героини которого давно позабыла. «Том, о Том, неужели ты предал меня?». Нет, кажется, героя в этом фильме звали не Том. Пожалуй, не вспомнить.
   Клэр вышла из комнаты и отправилась на террасу слушать шум дождя.
   Когда Том вернулся домой, она сидела там в старом кресле-качалке, набросив на колени дряхлую коричневую шаль. На столе, накрытая стеклянным колпаком, горела единственная свеча. За стеклами террасы туман оседал на черепице и каплями скатывался вниз. Сверху все еще доносилась музыка из комнаты Робби, но здесь, казалось, все звуки таяли в темно-синей ночи.
   Том остановился в дверях. Он входил не таясь, и Клэр слышала, что он пришел, но продолжала раскачиваться в кресле и смотреть в окно, на котором дождь рисовал свои узоры…
   Том вздохнул, помолчал, потом тихо спросил:
   — Ты хочешь поговорить?
   Она качнулась два, три, четыре раза, вытерла веки намотанной на кулак шалью.
   — Не знаю.
   Кресло скрипело, как старая телега, а Клэр продолжала раскачиваться и смотреть в окно.
   Том, все еще в костюме, с распущенным галстуком, стоял в дверях, сунув руки в карманы. У нее явно имелись актерские способности, у этой учительницы английского, у его жены, которая ставила школьные спектакли и так вела уроки, что они тоже часто напоминали театральное действо. Он давно уже перестал обвинять ее в стремлении драматизировать жизнь. Том понял, что это — ее второе «я». И сейчас он понимал — сырая ночь, свеча, кресло-качалка и шаль — тоже выбраны ею, как декорация к некой пьесе.
   Он снова вздохнул, опустил плечи.
   — Нам следует поговорить, ты не считаешь?
   — Да, наверное.
   Устало шаркая, он подошел к столу, подвинул стул, уселся. Ее кресло было развернуто так, что Том в тусклом свете свечи видел только левое плечо жены и ее профиль.
   Она всхлипнула.
   — Ну, ладно, — стараясь, чтобы голос звучал спокойно, произнес Том, — расскажи мне все.
   — Что-то случилось. Я поняла это, еще когда мы были в Дулуте.
   Он сидел, упершись локтями в колени, и больше всего хотел снять со своей души этот груз, но одновременно ужасно боялся сказать ей правду. Впервые за вечер она посмотрела ему прямо в глаза, повернув голову, словно в замедленном кадре фильма. В колеблющемся свете свечи казалось, что под глазами Клэр залегли глубокие тени, а зрачки ее тускло мерцали. Она была не накрашена и не завита.
   — Том, ты бы сказал мне, если бы завел интрижку?
   — Да.
   — У тебя есть другая женщина?
   — Нет.
   — А что, если я скажу тебе, что не верю?
   Сейчас ему было легче разозлиться на нее, чем рассказать всю правду.
   — Клэр, это просто нелепо.
   — Да?
   — С чего это вдруг такие мысли?
   — А зачем мы ездили в Дулут?
   — Затем, что я люблю тебя и хотел побыть с тобой вдвоем!
   — Но почему именно сейчас?
   — И это ты тоже знаешь — потому что, когда начинаются занятия, я себе больше не принадлежу. Вот, как сегодня, например! Уже десять часов вечера, а я только что вернулся домой, но я был в школе, а не с какой-то другой женщиной!
   Он устал. День выдался изнурительный, и Том не выдержал бы еще и ночь, полную слез и взаимных обвинений, расскажи он сейчас все о Кенте. Кроме того, намного легче было выступать в роли обвинителя, чем в роли обвиняемого.
   — Я по меньшей мере уже пять лет говорила о том, как хорошо было бы отдохнуть с тобой в каком-нибудь отеле. Ты внезапно хватаешься за эту идею, а когда привозишь меня туда, то принимаешь такой отсутствующий вид, что мне начинает казаться, будто ты не помнишь, кто с тобой в постели.
   Том вскочил.
   — У меня нет другой женщины!
   — Шш! Том, говори потише.
   — А мне плевать, даже если меня услышат в другом конце квартала! Я не заводил никакой интрижки! С кем, черт побери, я бы ее завел, и когда, как ты думаешь, я бы нашел на это время? Я целыми днями в школе, да и половину ночи тоже. Ничего себе, любовное приключение! Я знаю, кто внушил тебе эти дурацкие мысли! — Он ткнул пальцем в сторону соседнего дома. — Ты болтала с Руфью. Вот в чем все дело, верно? Что вы там вдвоем, сравнивали свои наблюдения? Она считает, что Дин ей изменяет, значит, и я, конечно, поступаю так же. Нет, я никогда в жизни не пойму женской логики! — Том подхватил свой стул и с грохотом поставил его на то же самое место, где тот стоял до этого.
   — Ты же сам предложил поговорить, Том.
   — Да, но я не ожидал, что меня будут обвинять в такой ерунде! Тут поневоле начнешь психовать!
   — Я же просила тебя говорить потише.
   — Если ты хотела потише, но не надо было играть первый акт на террасе. И не думай, что я не заметил тщательно подобранные декорации. — Он рубанул рукой воздух. — Сумеречный свет и дождь, и несчастная жена без макияжа и в старой шали. Клэр, ты меня недооцениваешь.
   Из-за его спины раздался робкий голос Челси:
   — Папа?
   Том повернулся и приказал:
   — Отправляйся спать, Челси.
   — Но вы же ссоритесь.
   — Да, ссоримся. Женатые люди постоянно ссорятся. Не волнуйся, мы к утру уже выясним отношения.
   — Но… вы же никогда раньше не ссорились. Он зашел в комнату и обнял дочь.
   — Все в порядке, детка. — С колотящимся сердцем, еще нервничая, он поцеловал ее в пробор. — Поцелуй маму и ложись спать.
   — Но я слышала, как она сказала, папа… что ты завел любовницу.
   — Никого я не заводил! — Том, вконец измученный, закинул голову назад, закрыл глаза и попытался успокоиться. — Челси, пожалуйста, сделай, как я сказал. Поцелуй маму и отправляйся в кровать. Мы утром будем здесь, никуда не денемся, и нам завтра всем идти в школу.
   Челси вошла в круг мерцающего света свечи и наклонилась к Клэр.
   — Спокойной ночи, мамочка, — целуя мать, прошептала она.
   Клэр погладила дочь по плечу.
   — Жаль, что ты все это услышала, Челси. Пожалуйста, не беспокойся. Увидимся утром, моя дорогая.