Спенсер Лавирль. Трудное счастье

   Что он мог ответить? Что сделать, что предложить? Он был несчастен так же, как она.
   — Я бы никогда не причинил вам горя, Клэр, ни тебе, ни детям. Это случилось так давно. Просто какая-то мелочь в прошлом, о которой я забыл.
   — Это для тебя было давно, а нам приходится расхлебывать все сейчас. Сейчас, и гак гадко, что мы вынуждены вовлекать в этой детей.
   — Неужели ты считаешь, что я об этом не думал?
   — Не знаю. А ты думал?
   — Конечно. Клэр, ты говоришь так, будто я внезапно превратился в какого-то бессердечного типа. Разве ты не видишь, что мне тоже больно? Что я жалею о случившемся и хотел бы все исправить? Но это невозможно. Все, что я могу, — это быть честным до конца и надеяться, что таким образом мне удастся избавить всех от лишних мучений. Что касается детей, то я намерен рассказать им все сегодня. Я могу сделать это сам или ты будешь со мной, как пожелаешь.
   — Челси будет так… так… — Клэр неопределенно помахала рукой. — Кто знает, что между ними произошло? Ясно, что она в него влюбилась.
   — Ничего между ними не было, я готов жизнью поклясться.
   — Я знаю! — зло глядя на мужа, ответила Клэр. — На первом же свидании, которое и не назовешь свиданием? Мы все же воспитали дочь, у которой есть стыд и совесть! Я говорю о поцелуях. Вдруг он поцеловал ее, ведь в этом возрасте они уже целуются!
   — Ну, этого мы никогда не узнаем, потому что я ни за что не стану ее расспрашивать.
   — Конечно, нет. Но она все равно будет огорчена. А Робби? Он и так недоброжелательно относится к Кенту… им приходится вместе играть в футбол, а мне придется встречаться с ним на уроках.
   — Мне тоже приходится с ним встречаться.
   — Уж ты извини меня за то, что я не испытываю по этому поводу никакого сочувствия!
   Она встала с качелей и подошла к одной из подпорок, прижалась к ней плечом. Сунув руки в карманы, Клэр смотрела на заходящее солнце. Хуже всего было то, что она стояла спиной к Тому. Теперь всегда спиной. Страх, казалось, сгустился в его душе и превратился в комок. А еще он ощущал желание прикоснуться к ней, обнять, прижать к себе, чтобы быть уверенным, что вместе они все преодолеют.
   Он тоже поднялся с качелей и встал позади нее, не решаясь прикоснуться и боясь оставить все, как есть. Том смотрел на взлохмаченный «хвостик», который она просунула в прорезь кепки, на выгоревшие на солнце волосы, на рукава старой рубашки, помятой и в лучах вечернего солнца словно запыленной. Этот молодежный стиль одежды и небрежность придавали ей какую-то детскую незащищенность.
   — Клэр… — Он положил руки ей на плечи.
   — Не надо! — Она с негодованием вырвалась и снова облокотилась о столб. — Я не хочу, чтобы ты сейчас ко мне прикасался. Мог бы понять это.
   Он опустил руки и принялся ждать. Ждать.
   Их тени все удлинялись. Их брак затянула пелена разочарования.
   — Больнее всего — это переживать предательство, — наконец произнесла Клэр. — Тебе кажется, что ты знаешь человека, а на самом деле ты совсем не знаешь его.
   — Это неправда, Клэр. Я тот же, каким и был.
   — Не для меня. Больше — нет.
   — Я по-прежнему люблю тебя.
   — С теми, кого любят, так не поступают. Не ходят домой к другой женщине. Особенно к женщине, у которой от тебя ребенок.
   — Ну перестань, Клэр, я же говорил тебе, это все случилось в 1975 году. Она мне никто!
   Жена всхлипнула, подавленно глядя в землю. Потом повернулась к Тому, и выражение ее лица было таким, что он застыл.
   — Я никогда бы не подумала, что мои чувства к тебе так переменятся. Никогда. Я считала, что то, что мы с тобой создали, — вечно, что нашему браку ничто не может угрожать, ведь мы так его берегли. Но сейчас, Том Гарднер, я тебя ненавижу. Мне хочется ударить тебя, причинить боль за то, что ты так поступаешь с нами, с нашей семьей.
   — Если тебе от этого станет легче, бей. Видит Бог, я это заслужил.
   Она размахнулась и дала ему пощечину, чуть не сбив с ног. И тотчас отступила, задохнувшись, поняв, что наделала. Его щека горела, глаза расширились от изумления. За восемнадцать лет ни разу ни один из них не ударил другого.
   Том отшатнулся, краска ярости медленно заливала его лицо, скрывая алую отметину от ладони.
   — Чего ты хочешь от меня, Клэр? Это все в прошлом. Это уже история. Что я теперь должен делать?
   — Ступай, расскажи детям. Скажи им, что их отец не тот, кем они его считали. Попытайся объяснить Робби, почему ты спал с другой женщиной в то время, когда я вынашивала его. Попытайся объяснить Челси, что она не должна вести себя так с парнями, а тебе это было можно, ты ведь не собирался жениться на ее матери! — Клэр ткнула пальцем в сторону дома. — Поезжай и расскажи им, Том Гарднер, и разбей им сердце, потому что это не простое уведомление о том, что у них есть сводный брат! Это предательство, и не надейся, что они этого не поймут!
   Она, конечно, повернула все так, как будто из-за него больше всего страдали дети. Это было невыносимо.
   — Ты говоришь, словно собираешься отлучить их от меня. Не надо так, Клэр.
   — Черт побери, не будь таким уверенным в собственной правоте!
   Она уперлась кулаками в бока. Казалось, с ее языка готовы были сорваться еще обвинения, но потом, боясь не сдержаться, она повернулась и зашагала к машине.
   Клэр с силой захлопнула дверцу и обхватила себя руками. Она смотрела на камушки у края гудроновой дорожки, там, где трава была прибита. Четкая граница, разделяющая зеленый и черный цвета, внезапно поплыла в ее глазах, размытая новым потоком слез.
   В ту же самую неделю, когда была наша свадьба…
   Он никогда не хотел жениться на мне…
   Он сказал, что я направляла его… Жалость к себе захлестнула ее. Том стоял там же, на детской площадке у качелей, повесив голову и, возможно, пытаясь вызвать к себе жалость. Нет, она не испытывала к нему никакой жалости. Сегодня, по крайней мере, и завтра тоже не будет, и в ближайшее время. Ни один муж, взвалив на свою жену такое бремя, не стал бы дожидаться от нее сочувствия, она не та потерявшая голову от любви девчонка, какой была когда-то.
   Сейчас она — пострадавшая сторона, она, а не он!
   Всю свою замужнюю жизнь Клэр стремилась сделать их брак идеальным, не только в отношениях между ней и Томом, но и в общих семейных отношениях тоже. И все для того, чтобы обнаружить, что начало этому положила свадьба, которой он не хотел, и первый ребенок, который сковал его по рукам и ногам. Просто издевательство над всем, о чем она мечтала эти восемнадцать лет.
   Восемнадцать лет… и вот результат. Она чувствовала себя ничего не подозревающей идиоткой и обвиняла в этом мужа, ведь это он разрушил все ее надежды на идеальную гармонию в их отношениях. Ну что ж, раз она не подозревала раньше, сейчас самое время начать. Женщина, которая заставила Тома проявить неверность, теперь вернулась, все еще одинокая и с его сыном. И Том признался, что виделся с ней, и не один раз. Какой семейный мужчина признался бы в незаконной связи? Эта мысль и напугала, и окончательно разозлила Клэр.
   Я не хочу быть женой, подозревающей своего мужа! Не хочу быть одной из тех несчастных, о которых шепчутся в учительской. Я хочу быть такой, какой я была час назад!
   Так она думала, злясь и жалея себя одновременно, когда услышала шаги Тома. Он сел в машину, захлопнул дверцу, вставил ключ в зажигание. И тут, словно все силы разом покинули его, эмоционально измотанный, опустил руки и невидящим взглядом уставился на капот.
   — Клэр, я не знаю, как рассказать им.
   — Я тоже, — без тени сочувствия отозвалась она.
   — Наверное, надо объяснить им все напрямую, так, как тебе.
   — Наверное.
   — Ты хочешь присутствовать?
   — Говоря по правде, я сейчас хочу быть в Пуэрто-Рико, или в Калькутте, в Саудовской Аравии… где угодно, только не здесь!
   Молчание, последовавшее за этим, стало еще более напряженным. Том завел машину, и они поехали домой. Клэр ничего не говорила и не смотрела в его сторону. Поставив автомобиль в гараж, он прошел в дом, пытаясь побороть страх при мысли, что, рассказав обо всем, он навсегда потеряет уважение в глазах детей.
   На кухне он повесил ключи от машины на доску с крючками, которую сделал Робби, еще учась в начальной школе. Подойдя к раковине, чтобы попить воды, Том увидел свою красную кружку со словом «Папа», которую ему подарила Челси. Со всех сторон его окружали знаки любви и уважения к нему детей. Он наполнил кружку и медленно выпил, оттягивая момент потери всего этого.
   Обернувшись, Том увидел Челси, которая стояла в дверях. Она закончила уборку и пришла, как ей было сказано, чтобы услышать от родителей объяснение их странного поведения. Робби стоял позади сестры, они оба молчали. Клэр нигде не было видно.
   — Давайте присядем, — сказал Том, — мне надо кое-что рассказать вам.
   Они сели за стол, смущенно поглядывая друг на друга.
   — На прошлой неделе произошло то, что… ну, некоторым образом изменит нашу жизнь. Нет! — Он взмахнул рукой, словно разгоняя дурные мысли. — Не семейную жизнь, но, в общем, жизнь каждого из нас, потому что это касается всех. А теперь, прежде чем я продолжу, знайте, что мы с мамой уже обсудили все это. И мы будем что-то решать, понятно? Так что опасаться нечего. — Он откашлялся. — Это касается Кента Аренса.
   — Кента? — с удивлением переспросила Челси. Клэр бесшумно появилась за спинами детей и встала, прислонившись к дверям, так что только Том мог ее видеть.
   — Кент Аренс — мой сын.
   Никто из них не пошевелился и не произнес ни слова. Только Челси покраснела и Робби открыл рот. Он сидел на табурете, ухватившись огромными ладонями за края сиденья. Челси с изумлением глядела на отца.
   — Я был знаком с его матерью, когда учился в колледже, но не знал о существовании сына до той среды, перед началом учебного года, когда она пришла с ним, чтобы перевести его в нашу школу.
   Наступило долгое молчание. Робби заговорил первым.
   — Это точно? Том кивнул.
   — Но… сколько же ему лет?
   — Он твоего возраста.
   — Вот это да… — И через секунду: — А мама знает об этом?
   — Знает.
   — Ох ты, — прошептал Робби.
   — Во всей этой истории есть вещи, которые, как я полагаю, должны остаться только между мамой и мной, но кое-что вы все должны знать и понимать. Кенту никогда не говорили, кто его отец, но сегодня ему тоже откроют правду, так что, когда вы в следующий раз встретитесь, между вами не будет никаких тайн. В школе никто об этом не знает, значит, вам решать… то есть нам… сказать правду или скрыть ее… ну… какими будут ваши дальнейшие отношения с Кентом. Я прошу вас понять, как это все тяжело. Для нас и для него. И я не подсказываю вам, как отреагировать на эту новость. Я не говорю: «Он ваш сводный брат, так что вы обязаны любить его». Челси, я знаю, что вы уже подружились, и… мне очень жаль, что я поставил тебя в неловкое положение. Робби, я знаю, что ты чувствуешь. Это будет нелегко, и простите, что я обрушил на вас все это. Но, пожалуйста… если у вас будут какие-то проблемы, расскажите о них маме или мне. Договорились?
   Кто-то из них что-то пробормотал, но ни один не поднял глаз.
   — Я не скрываю, что поступил очень дурно. Я всегда очень ценил то, что вы меня уважаете, и гордился этим.
   Говоря по правде, это было… это были, — Том с трудом проглотил комок в горле, — самые ужасные дни в моей жизни. Я знал, что должен рассказать вам все, но боялся, что вы перемените свое мнение обо мне. Я поступил дурно, и я несу за это ответственность. И я прошу у вас прощения, потому что, обманывая вашу маму, я обманывал и вас. Мне нечем оправдываться. Бесчестному поведению нет оправданий, но я так люблю вас, что ни за что на свете не стал бы причинять боль ни вам, ни маме. Потому что я очень… очень люблю вас.
   Он посмотрел на Клэр. Она стояла в дверях, и ее лицо не выражало ничего, словно было вылеплено из глины. Дети не поднимали глаз. Том снова заговорил:
   — Есть кое-что еще, что я должен сказать. Это касается нравственности. — Оказалось, все это время он прижимал руки к животу. Внутри него все тряслось. — Пожалуйста, не… не следуйте моему примеру. Вы были хорошими, честными детьми. Такими и оставайтесь… пожалуйста. — Последнее слово прозвучало немного хрипло.
   Последовало молчание, еще несколько минут горестной тишины, ставшей уже привычной в этот тяжелый день.
   — Может, вы хотите что-то сказать… или спросить? — заговорил снова Том.
   Челси, вся красная от стыда, не поднимая глаз, прошептала:
   — Что мы скажем друзьям?
   — Правду, когда потребуется. Я бы никогда не стал просить вас солгать ради меня. Он мой сын, и глупо было бы надеяться, что в том окружении, где мы все четверо — пятеро проводим пять дней в неделю, можно скрыть правду. Кенту тоже придется многое преодолеть, помните об этом. Возможно, он обратится к своему куратору за советом, за помощью. Может, и вам придется поступить так же.
   Челси, поставив локти на стол, спрятала лицо в ладонях.
   — Нам будет так стыдно. Наш папа… директор школы.
   — Знаю, Челси. Простите меня.
   Тому хотелось протянуть руку и погладить ее по плечу, но он чувствовал, что как будто потерял на это право. Смущение исчезло с лица Робби, уступив место хмурому виду.
   — Ну и что мы теперь должны делать? То есть он что, будет теперь здесь крутиться, или как?
   — Крутиться? Нет, не думаю. Робби… на это трудно ответить. Сегодня ему стало известно не только о том, что у него есть отец, живущий на другом конце города, но и что у него есть сводные брат и сестра, а также тети, дяди и дедушка, о ком он вообще не знал. Думаю, наступит время, когда его заинтересуем все мы.
   Робби сжал челюсти, выражение его лица стало жестким. Он тоже прижимал руки к животу, но при этом сидел набычившись.
   — А что происходит между тобой и мамой? Ты ей только сегодня сказал?
   — Да, я сказал ей только что. Мама очень расстроена, она даже плакала.
   Уголком глаза он заметил, что Клэр оставила свое место в дверях и скрылась за углом. Робби повернулся как раз в тот момент, когда она исчезла. Было очевидно, что он не знал о ее присутствии при разговоре, и теперь продолжал расспрашивать отца, напуганный до смерти.
   — Ну, а между тобой и этой женщиной что-нибудь есть?
   — Ничего нет. Она для меня чужая. Я могу сказать все прямо, вы уже достаточно взрослые — никакой связи, никакого секса, понятно? Когда я встречался и разговаривал с ней, то делал это только чтобы выяснить насчет Кента и как нам вести себя дальше.
   Челси спросила:
   — Почему же тогда мама спрашивала, нет ли у тебя любовницы, в ту ночь?
   Робби вскинул голову:
   — Когда? Ты мне ничего об этом не говорила!
   — Папа! — Все внимание дочери было обращено к Тому. — Почему?
   — Не знаю. Возможно, потому, что я был рассеян, держался напряженно. Я узнал о Кенте и понимал, что должен обо всем рассказать вам, что это только вопрос времени, и был испуган. Мама не поняла, в чем дело, вот и все. Если бы я был честен с ней и открыл правду, как только узнал ее сам, с тех пор уже прошла бы неделя, и тот разговор не состоялся бы.
   Его объяснение было прервано звуком подъезжающей машины, затормозившей как раз под окнами кухни. Хлопнула дверь автомобиля, у входа прозвучали шаги, и зазвенел дверной звонок.
   Пока Робби вставал и шел к дверям, звонок все продолжал звучать. Робби открыл дверь и замер в изумлении. Там стоял Кент Аренс, в упор глядя на него. Его голос разнесся по всему дому.
   — Я хочу видеть твоего отца.
   Он вошел, не дожидаясь приглашения, в то время как Том и Клэр появились в коридоре с противоположных концов дома. Челси следила за сценой издалека, а Робби отошел, давая дорогу Кенту.
   Отец и сын смотрели друг на друга, почти неотличимые, несмотря на разницу в возрасте. В абсолютной тишине Кент изучал черты, которые станут его собственными через двадцать с чем-то лет. Смуглая кожа, карие глаза, изогнутые брови, полные губы, прямой нос.
   Вихор на затылке.
   Весь вид Кента выражал ярость, глаза дерзко скользили по лицу Тома. Он словно бросал вызов, не пытаясь смягчить его ни жестом, ни улыбкой. Потом произнес:
   — Мне надо было убедиться самому. — И выбежал прочь, такой же разъяренный, каким сюда пришел.
   — Кент! — закричал Том, устремляясь за ним, обеими ладонями толкая дверь. — Подожди!
   Когда он выскочил из дома, то увидел Аренса, с жестким выражением лица стоящего у «лексуса» с открытой передней дверцей.
   — Ты даже не пытался разыскать ее! Ты даже не спросил! — выкрикнул тот. — Просто трахнул ее и смылся! Ну хорошо, пусть я — ублюдок, но даже ублюдок постыдился бы так поступать!
   Дверца автомобиля захлопнулась, и «лексус», взревев, умчался с опасной для жизни скоростью.
   Том, вздохнув, проводив его глазами. Он чувствовал себя совершенно разбитым, измочаленным от эмоциональных перегрузок этого дня. Когда же он закончится? Одно нервное потрясение за другим, и ему снова захотелось расплакаться. Но чувство ответственности победило в нем слабость, и, расправив плечи, он вошел в дом.
   Дети стояли там же, где раньше.
   — Где мама?
   — Наверху.
   — Клэр! — позвал он, стоя у подножия лестницы. — Клэр, спустись сюда!
   Он поднялся на несколько ступенек, так чтобы видеть, что происходит на втором этаже. Клэр вышла из спальни и стала в дальнем конце коридора, скрестив на груди руки. Ее словно связали, и последние два часа она ни разу не изменила позы.
   — Что?
   Том прокричал, чтобы детям тоже было слышно:
   — Он в стрессовом состоянии. Я должен позвонить его матери, и чтобы не возникло никаких вопросов, что я делаю, я и предупреждаю вас всех! Я слишком долго работаю с детьми, чтобы не понять, что он в шоке. — Том подошел к телефону на кухне и сказал Робби и Челси: — Можете стоять здесь и слушать, о чем я буду говорить, но я обязан это сделать.
   Он позвонил, и Моника сразу же сняла трубку.
   — Моника, это Том.
   — Ой, Том, слава Богу. Кент взял мой автомобиль и…
   — Я знаю. Он только что был здесь. Ворвался, наговорил мне всего и умчался прочь, как сумасшедший. Лучше всего будет, если ты позвонишь в полицию и попросишь, чтобы его задержали, для его же блага. Он взвинчен до предела.
   — Этого я и боялась. — На секунду она задумалась. — Хорошо, я так и поступлю. Он не плакал, Том?
   — Нет, он был разъярен.
   — Да, в таком состоянии он и уехал. Как твоя семья восприняла новость?
   — Плохо. Помолчав, она сказала:
   — Ну, я буду звонить… в полицию. Спасибо, Том.
   — Не за что. Позвонишь, когда он вернется, чтобы я знал, что все в порядке?
   — Конечно.
   Когда он повесил трубку, в доме воцарилась могильная тишина. Каждый сидел в своем углу, скрываясь от остальных, ни с кем не разговаривая, замкнувшись в себе. Дети были в своих комнатах, Клэр — в их с Томом спальне, а Том — на кухне, уставившись на красную кружку с надписью «Папа».
   Вот и все. Секрет был раскрыт. Вина признана. Но теперь наступил период безнадежности, и ему казалось, что их семейное единство разрушено навсегда. Дом молчал — ни телевизора, ни звуков музыки, ни шагов, ни скрипа открываемых и закрываемых дверей, ни шума льющейся воды. Только тишина. Чем они сейчас заняты, эти трое, кого он любил больше всех на свете? Лежат на кроватях и лелеют чувство ненависти к нему?
   Челси сидела на подушке, прислонившись к спинке кровати и поджав колени. Красный помпон капитана команды болельщиков лежал у нее на коленях. Она все разглаживала и разглаживала завитушки из папиросной бумаги, и краска с помпона переходила на ее пальцы, а несколько завитушек уже лежало на ковре. С вытянувшимся лицом, глядя в пространство, Челси вспоминала, как все произошло…
   Она поцеловала своего брата.
   Что она теперь скажет ему, когда они снова встретятся? Как она сможет посмотреть ему в глаза? А ведь придется, может быть, даже здесь, дома, раз у них один и тот же отец. Ужасно даже то, что им никак не избежать встреч в школе, не говоря уже, что он может снова явиться сюда. Она постаралась представить себе, как в понедельник придет в школу и, проходя мимо его шкафчика, встретится с ним взглядом и попытается вести себя, как будто ничего не произошло. А как ей держаться в этой ситуации? И как рассказать об этом подружкам? Ведь ее отец для них — директор школы. Директор школы! Человек, которого они должны уважать.
   Сколько ни проси сохранить тайну, все равно все станет известно. Невозможно ничего скрыть, когда Кент так себя ведет — врывается к ним в дом, глазеет на отца, кричит на него и обвиняет. Все друзья Челси узнают, что у ее отца есть сын, которого он никогда не воспитывал. И никого не будут интересовать обстоятельства, главное — это что у него два сына одного возраста, и только один из них законный.
   Челси обхватила колени руками и опустила на них голову. Лепестки помпона дрожали от ее дыхания. Папиросная бумага шуршала, как осенние листья на ветру.
   Что же будет с их семьей? Если ее так огорчила эта новость, то мама, узнав о Кенте, наверное, чуть не умерла.
   Челси знала, что у мамы с папой годовщина свадьбы в июне, а Робби родился в декабре. В каком месяце родился Кент? В конце концов, неважно. Если в том же самом году — как и было — значит, папе пришлось все объяснять. Челси попыталась представить себя на месте матери, когда та услышала все, но мысль о неверности отца была совершенно невыносимой. Это у других детей родители могли изменять друг другу. Не у нее.
   «Пожалуйста, — подумала она, — ну пожалуйста, пусть мама и папа преодолеют это. Пусть это не перерастет в большую беду, потому что у нас в семье никогда еще не было такого несчастья, и я не знаю, что мне делать, если папа с мамой поссорятся. Если бы знать, чем можно помочь маме. Я бы сделала все, абсолютно все».
   Но мама заперлась в своей комнате на другом конце коридора, а папа бродил где-то по дому. И хотя он сказал, чтобы они не беспокоились, надо было родиться идиотом, чтобы не видеть, как мама страдала, и те слезы и боль, которые уже принесло известие, и разобщенность между родителями. Да что там, между всеми членами семьи.
   Робби сидел на жестком стуле в своей комнате и крутил в ладонях футбольный мяч. Полки от пола и до потолка окружали его стол, с которого темным глазом озирал тихую комнату компьютер. Кровать была застелена, синий ковер почищен пьшесосом, а всякие нужные мелочи громоздились на полках и в углах. Пиджак Робби повесил за дверью, и, хоть давно наступили сумерки, свет он так и не зажег.
   Он сидел в той же позе, как недавно отец на качелях, согнувшись и уперев локти в колени, а мяч все крутился и крутился в его больших ладонях.
   Брат. Нет, сводный брат. Такого же возраста. Когда он был зачат? И при каких обстоятельствах? Всю свою жизнь жил на другом краю страны и не подозревал, кто его отец. Нашел его сейчас, и зачем? Для того, чтобы все шептались за спиной, издевались и задавали Робби вопросы, на которые у него нет ответа? Чтобы прицепиться к их семье и шататься по их дому, причиняя всем неудобства? Чтобы затмить Робби на футбольном поле? И смотреть на него искоса, как будто обвиняя в том, что у него был все эти годы отец, а у Кента — нет? Ну, Робби же в этом не виноват, верно?
   Но папа — Господи, как могло такое случиться? Что происходило между родителями в то время? Иногда они вспоминали старых друзей и подружек, но Робби никогда до этого не слышал имя Моники.
   Он вспомнил, как отец только сегодня говорил: «Каждый новый человек в твоей жизни меняет что-то и в тебе самом». Да уж, Кент Аренс принес изменения в их семью! И кто знает, что еще переменится и насколько серьезно это будет. Все, что папа сказал о нравственном выборе и как это воспитывает характер, — как же это отразилось на нем самом? Робби давно вычислил, что родители поженились, когда мама уже была беременна. Может, он слишком наивен, но он всегда считал, что мама и папа занимались этим только друг с другом, и ни с кем больше. Вроде бы только его поколению приходилось на уроках по медицине выслушивать лекции о спиде и о том, как пользоваться презервативами, да и родители читали мораль, что надо себя хорошо вести. Так что значит хорошо! Он всегда считал, что для поколения его родителей было проще вести себя хорошо, потому что они жили совсем в другое время. Значит, он ошибался. Они с Брендой так часто подходили к этому вплотную, что он чувствовал себя после совсем разбитым. Вообще-то, под давлением приятелей, он говорил, будто уже добился всего, иначе они держали бы его за сопляка. Но на самом деле он до смерти боялся идти до конца, да и Бренда тоже, так что они просто… ну, путались, что ли.
   А вот отцу удалось сделать беременными сразу двух девушек. Не поленился. И любой, кто возьмет календарь и подсчитает месяцы, сообразит, что Робби и Кент родились в одном и том же году у разных женщин, значит, их папочка здорово постарался.
   Робби швырнул мяч в металлическую корзину для мусора и упал на кровать. Кент Аренс. Его незаконный брат. И ему придется пасовать этому парню мяч до конца сезона, а мама будет смотреть на это с трибуны.
   Бедная мама. Уф, и как она переживет, если по школе поползут слухи? А сейчас как она переживает все это, сидя в своей комнате и думая о том, что сегодня произошло?
   Клэр сидела на краю кровати, выдвинув ящик комода рядом. Она вынула пригоршню носков и принялась разбирать их по парам, аккуратно сворачивать и раскладывать по кучкам. Она утерла глаза парой толстых белых носков и продолжала наводить порядок среди чулок, колготок и нижнего белья, как будто этот порядок в комоде мог привнести упорядоченность и в ее жизнь.
   Подобрать гетры, свернуть их, сложить в ящик, проверить, нет ли на колготках «стрелок», сложить их вдвое, вчетверо, аккуратно свернуть, сложить бюстгальтеры пополам, убрать стопку белья в комод, свернуть помятые нейлоновые трусики, прижать рукой, чтобы стопка не развалилась, как внезапно развалилось все в ее жизни.