Спенсер Лавирль. Трудное счастье

   Его голос звучал по-другому. Она была права… Он, конечно, защищает свою семью. Взглянув на Кента, Челси испытала очень странное ощущение, как будто смотрит на кого-то, кого знает очень давно. Может, еще с начальной школы. Но имя этого давнего знакомца не вспоминается. Среди ее одноклассников ни один не напоминал Кента, среди товарищей по детским играм тоже не было никого похожего. Но внешне он ей очень нравился, и кажется, он действительно не дурак.
   — Ну что ж, тогда тебе повезло. Пойдем, я покажу тебе кабинет моей мамы, и хочу предупредить тебя насчет одной вещи. Многие учителя не возражают, когда к ним обращаешься по имени, но моя мама против этого. Для всех учеников она миссис Гарднер, смотри не забывай об этом.
   Клэр Гарднер подняла глаза от стола, когда Челси завела в класс новичка. Жена директора школы подумала: «Кто этот мальчик? Я его раньше где-то встречала».
   — Ма, привет. Это один из твоих новых учеников, Кент Аренс.
   — Да-да. Том говорил о вас вчера за ужином. Здравствуйте, Кент. — Она поднялась со стула и подошла, чтобы пожать ему руку.
   — Здравствуйте, — сказал Кент.
   — Вы перевелись сюда из Техаса.
   — Да, мэм, из Остина.
   — Прекрасный город. Я была там на семинаре, и он мне очень понравился.
   Пока они разговаривали, Челси обошла весь класс и остановилась, как она всегда делала, у полочки с фотографиями в рамках за учительским столом. Бывшие ученики Клэр позировали перед объективом — кто в мантиях, обнявши ее за плечи, кто в театральных костюмах после школьных спектаклей, некоторые — выставив дипломы об окончании школы, другие в свадебных платьях и фраках, а несколько человек — даже с младенцами на руках. Мать Челси была из тех учителей, которых дети любят и никогда не забывают. И эти фотографии, как награда, были выставлены для обозрения с любовью и гордостью и ценились выше, чем грамоты или увеличение зарплаты. Из всех достижений на учительском поприще, эти фотографии стояли на первом месте и так же, как фото детей Клэр, были предметом гордости в семье.
   Выходя из класса, Челси сказала:
   — Ну, пока, мам. Увидимся дома. В коридоре Кент пробормотал:
   — Ну, знаешь… что я хочу сказать. Твоя мама тоже очень славная.
   — Да, мне повезло, — ответила Челси. Некоторое время они шли молча, пока она раздумывала над сказанным раньше. — Послушай, — проговорила она. — Я, наверное, расстроила тебя, когда спросила об отце. Я не хотела, просто само вырвалось. И если мне что-нибудь и стоило усвоить, живя с родителями-учителями, так это то, что нельзя делать никаких выводов по поводу чужих семей, потому что семьи бывают разные, и я знаю, что во многих, где только один из родителей, дела обстоят лучше, чем в тех, где оба. Прости меня, пожалуйста, ладно?
   — Все в порядке, — ответил Кент, — забудь об этом. Они продолжили экскурсию, и Челси совсем успокоилась. Она показала новичку радиоцентр, мед. кабинет, проводила его в столовую и на веранду, где в хорошую погоду ученикам разрешалось обедать за выносными столиками.
   Когда все было осмотрено, они направились к центральному входу, где открытые настежь двери позволяли теплому ветерку гулять по всему зданию школы. Кент и Челси остановились у ступеней, и ветер принялся играть их волосами и одеждой.
   — Послушай, — сказала она. — Я знаю, трудно менять школу, но я надеюсь, что здесь у тебя все будет в порядке.
   — Спасибо. И за экскурсию — тоже спасибо.
   — Да не за что. — Последовала пауза. Молчание ясно давало понять, что им было хорошо вместе. — Есть кому подбросить тебя домой? — спросила Челси.
   — Я сам, отвез маму на работу, и теперь на ее машине.
   — А… Хорошо. — Не было причины задерживаться. — А где она работает?
   — На заводе.
   — И где вы живете?
   — В новом районе, называется Хэвиленд-Хиллз.
   — Знаю, там красиво.
   — А ты где живешь?
   — Вон там, — она указала, — пара миль отсюда. В том же доме, где я провела почти всю жизнь.
   — Ну, — он повернулся к залитой солнцем стоянке, — кажется, мне надо идти.
   — Да, мне тоже. Забегу к отцу, попрощаюсь.
   — Значит, увидимся во вторник.
   — Я подойду к вашему кабинету перед первым уроком, может, тебе что-нибудь понадобится.
   — Ладно… — он улыбнулся, — хорошо.
   — Ну, отдохни как следует в выходные.
   — Ты тоже. И спасибо еще раз.
   Она смотрела, как он повернулся, и в ее ногах отдалась дрожь металлической решетки, по которой он прошел. Кент свернул на дорожку, и Челси взглядом проводила его высокую, широкоплечую фигуру. На стоянке он открыл дверцу автомобиля ярко-аквамаринового цвета. Она услышала звук заводимого мотора, потом увидела, как машина сдала назад и вырулила с места парковки.
   Что же такое было в Кенте Аренсе, что заставляло ее стоять и наблюдать за ним? Это лицо. Что за лицо? Она не могла выбросить его из головы, так же как и чудное ощущение, будто знала его раньше. И чего это она стоит тут и распускает слюни по поводу парня, с которым познакомилась ровно два часа пятнадцать минут назад? Ведь сама только прошлой ночью думала, как ей повезло, что никто не вскружил ей голову и не сбил с пути к поставленной цели.
   Стараясь забыть Кента Аренса, Челси направилась в кабинет отца, чтобы сказать ему до свидания.

Глава 4

   Когда Том вернулся из библиотеки в свой кабинет, перед его взглядом все еще стояла картина: Кент и Челси, захваченные разговором, уходящие от всех. У себя на столе директор школы обнаружил папку со всеми документами Аренса.
   Поглядев на папку, Гарднер набрал полную грудь воздуха, затем выдохнул, ощущая, как самые различные эмоции охватили его, еще до того, как он ознакомился с ее содержимым. Том опустил руку на конверт, потом, подняв голову, увидел Дору Мэ, печатавшую на машинке как раз напротив его кабинета.
   Он закрыл дверь, потом вернулся к столу и открыл папку.
   Сверху, на толстой пачке документов, лежала детсадовская фотография его сына. Гарднер почувствовал, как сжалось сердце при виде улыбающегося маленького мальчика в полосатой футболке, с большими карими глазами и длинными локонами, причесанными на прямой пробор и не скрывающими хохолка на затылке.
   Том почти рухнул в кресло, как будто получил хороший заряд картечи в ноги. Полминуты он просто глазел на фото, прежде чем взял его в руки. Мальчик был вылитая копия его самого в этом возрасте. Гарднер постарался представить себе ребенка, вбегающего на кухню с сообщением, что он нашел гусеницу или сорвал колокольчик. Каким он был тогда? Сейчас парень так сдержан и вышколен, что трудно сопоставить мальчика на фотографии и теперешнего выпускника. Сожаление, огромное сожаление охватило Тома при мысли, что он не знал этого мальчугана. К нему добавилось чувство вины за то, что он оказался отсутствующим отцом.
   Он перевернул фото и на обратной стороне увидел надпись, сделанную давным-давно каким-то воспитателем: «Кент Аренс, группа К».
   Следующим в папке лежал листок со словами, выведенными нетвердой рукой простым карандашом. Печатные буквы складывались в «Кент Аренс, Кент Аренс», сползавшие со строчек листка из записной книжки. Далее следовал список умений и навыков выпускника детского сада, составленный безукоризненным учительским почерком:
   Знает свой адрес. Знает номер своего телефона. Знает дату своего рождения. Отличает левую и правую стороны. Может назвать дни недели. Может завязывать шнурки ботинок. Знает наизусть гимн.
   Может написать свое имя. (Здесь опять сам Кент оставил свой автограф.)
   Затем лежал табель, выданный в начальной школе Дес-Моннес, штат Айова. Все оценки в нем стояли в колонке «переведен в следующий класс».
   После Том увидел карточку с отметками о родительских собраниях, в том году их было два. Мать Кента посетила оба. В «Заключении» учитель написал: «Знает все буквы алфавита, может написать их. Пишет цифры до 42. Хорошее знание чисел. Не знает, что такое овал. Инцидент со жвачкой».
   Гарднер постарался себе представить, что это был за инцидент, и почувствовал сожаление, что никогда этого не узнает. Случай, возможно, уже стерся из памяти Кента и его матери и остался только на бумаге.
   В папке хранились и другие школьные фотографии Кента, и каждый раз, рассматривая очередную, Том переживал шок узнавания, потом печаль и новый толчок отцовской любви, похожей на ту, что он чувствовал к своим законным детям. Он разглядывал фотографии дольше всего. Стрижки Кента менялись с возрастом, но вихор оставался прежним.
   В папке также лежали результаты тестов — за шестой и седьмой классы, тест на выбор профессии в девятом классе, где явно предпочтение отдавалось науке и технике. Здесь же хранились результаты спортивной подготовки — сколько приседаний и отжиманий делал Кент, на сколько прыгал в длину. В пятом классе его учительница отметила: «Хорошая зрительная память», и в конце года написала: «Да не оставит тебя Господь своим вниманием. Нам всем будет тебя не хватать». (Кент тогда учился в начальной школе под названием Св. Схоластика, а учительницу звали сестра Маргарет.) Записи, переданные из средней школы, отражали историю ученика, которого любили все учителя. Итоги, подводимые в конце каждого учебного года, мало чем отличались: «Примерный учащийся. Превосходный товарищ. Старателен, трудолюбив, всегда добивается своей цели. Рекомендации для поступления в колледж».
   Табели Кента пестрели сплошными «5» и «4». В спорте он также добился больших успехов и в предыдущем году участвовал в соревнованиях по футболу, баскетболу и легкой атлетике.
   Становилось очевидным, что не только Кент был примерным учеником, но и Моника была примерной матерью. Повсюду в документах значилось, что за все время учебы сына она не пропустила ни одного родительского собрания. Кроме того, здесь хранилась фотокопия ее записки учителю по имени мистер Монк, из которой становилось ясно, что Моника целиком и полностью поддерживала школьные методы воспитания и обучения.
   «Уважаемый мистер Монк, учебный год подходит к концу, и я подумала, что должна сообщить Вам, как Кент был рад учиться у Вас. Благодаря Вам он не только приобрел широкие познания в геометрии, но и смог оценить Ваши высокие личностные качества. То, как Вы помогли мексиканскому мальчику, подвергавшемуся дискриминации со стороны тренера, сделало Вас героем в глазах сына. Спасибо Вам за пример, который Вы подаете молодому поколению в наш век, когда моральные ценности так легко теряются.
   Моника Аренс».
   Как преподаватель, Том Гарднер знал, что такое благодарное отношение было большой редкостью. Чаще всего родители выплескивали целый поток жалоб, сметающий тонкий ручеек похвал. И снова Том подумал, что Кенту здорово повезло с матерью.
   Эта мысль не принесла ему облегчения.
   Просмотрев в папке все бумаги, он вернулся к последней школьной фотографии Кента и долгое время разглядывал ее. Все растущее чувство одиночества охватило его, как будто это он был заброшенным и покинутым родителем, а не Кент — покинутым ребенком. Опершись локтем о папку, Том смотрел в окно на ярко-зеленую траву на террасе.
   Я должен прямо сейчас рассказать все Клэр.
   Эта мысль ужаснула его. Он лег в постель с другой женщиной за неделю до свадьбы, в то время, когда Клэр была беременна их первым ребенком. Как унизительно для нее будет узнать об этом, несмотря на то что сейчас их брак такой прочный. Открыв правду, он ничего уже не сможет скрыть. А вдруг она не захочет жить, зная все, не захочет больше ему верить, что тогда произойдет с семьей? В лучшем случае последует период огромного эмоционального напряжения, и как он объяснит все детям? Признает свою вину и постарается ее исправить — логичный ответ, потому что уже сейчас он понимал, что совесть замучает его, пока не станет все известно.
   С другой стороны, сейчас не самое лучшее время, чтобы признаваться Клэр. Он расскажет ей все в эти выходные. Самое подходящее место — романтический уголок, где они будут только вдвоем. Может, она воспримет его слова легче, если ситуация укрепит их отношения и станет ясно, как сильно он теперь ее любит?
   Взгляд Тома переместился с газона на фотографии в рамках, стоящие на подоконнике. С этого расстояния черты любимых лиц были неразличимы, но он так хорошо знал их, что мог представить себе изображения во всех Деталях. Он разглядывал фото Клэр, раздумывая — что будет, когда она узнает, а вдруг это причинит ей такую боль, что он потеряет ее.
   Не глупи, Гарднер. Неужели ты не веришь в крепость вашего союза? Расскажи ей, и побыстрее.
   А нежелание Моники Аренс?
   Он снова вгляделся в фото Кента. Мальчик заслужил, чтобы знать, кто его отец. Были десятки причин, от практических до эмоциональных, от проблем здоровья в будущем до будущих детей. Кент, в конце концов, имел сводных брата и сестру, и их отношения могут окрепнуть с годами. Его дети и дети Робби и Челси будут двоюродными братьями и сестрами. И у Кента есть еще дедушка, живой и здоровый, который может многое передать своим внукам — дружеское отношение, семейные традиции, родительскую поддержку, какую он оказывает в эти выходные, собираясь присмотреть за детьми. А когда Кент станет взрослым и столкнется с потерей единственного близкого человека? В такие времена поддержка родственников очень много значит. Разве справедливо лишать его брата и сестры, когда шансы, что его мать захочет еще иметь детей, чрезвычайно малы?
   Все еще сражаясь с самим собой, Том услышал звонок телефона. Это была Дора Мэ.
   — Звонят из клуба деловых людей, спрашивают, смогут ли они занять наш спортзал на пару вечеров.
   — Зачем? — спросил Том.
   — Собираются устроить соревнование по баскетболу между двумя командами осликов.
   Гарднер тяжело вздохнул. Снова придется использовать дипломатию. Отказать клубу «Ротари» означало бы неслыханную дерзость, и тем не менее, когда он в последний раз допустил животных в спортзал, — это было по просьбе общества собаководов, — псы оставили после себя полнейший беспорядок, дурной запах и пятна на полу, от которых вздувалась краска, что, в свою очередь, вызвало целый поток жалоб от учителей физкультуры и уборщиц.
   Том захлопнул папку с делом Кента Аренса и поднял телефонную трубку, чтобы разрешить одну из сотни административных проблем, не имеющих ничего общего образованием, но испытывающих, тем не менее, его терпение.
   Новый дом Аренсов постепенно приобретал все более жилой вид. Исчезали коробки, которые в день переезда громоздились на высоту чуть ли не в рост человека. В четверг вечером, придя домой, Моника оставила на кухне пакет с едой из китайского ресторанчика и пошла в спальню переодеться. Когда, уже в свободном джемпере крестьянского стиля, она вернулась на кухню, Кент стоял у открытой стеклянной двери, сунув руки в задние карманы джинсов и уставясь на пустой дворик и строящийся дом в отдалении.
   — А почему ты не достал тарелки? — спросила Моника, заглядывая в гостиную.
   Сын как будто бы ничего не слышал. Она открыла посудный шкафчик и достала тарелки, вилки и две плетеные салфетки; разложила все это на столе в комнате, где стояла ваза с шелковыми цветами кремового оттенка. В комнате вся мебель была уже расставлена по местам и окна сияли новыми стеклами.
   — Дом начинает приобретать обжитой вид, правда? — заметила Моника, возвращаясь на кухню за картонными коробками с едой и ставя их на обеденный стол. Она открыла крышки, запах искусно приготовленного мяса и овощей поплыл по воздуху.
   Кент все еще стоял к ней спиной, глядя на улицу.
   — Кент, — позвала Моника, удивленная его молчанием.
   Он не сразу повернулся и сделал это так медленно, что она поняла — сына что-то очень беспокоит.
   — Что случилось?
   — Ничего, — ответил он, садясь с тем отрешенно-небрежным видом, который у подростков часто означает «догадайся сама».
   — Сегодня что-то было не так?
   — Нет.
   Он выложил себе на тарелку горку мяса с овощами, затем, избегая ее взгляда, передал ей коробку.
   Моника тоже наполнила тарелку и заговорила, только когда Кент начал есть.
   — Ты скучаешь по своим друзьям? В ответ он пожал плечами.
   — Скучаешь, ведь правда?
   — Не надо об этом, ма.
   — Почему? Я твоя мать. Если ты не можешь поделиться со мной, то с кем тогда можешь? — Кент продолжал есть, не поднимая глаз, и тогда она накрыла его левую руку своей ладонью и тихо спросила: — Знаешь, что родителям неприятнее всего слышать от детей? Вот этот ответ: «Ничего», когда понимаешь, что что-то происходит. Почему ты не хочешь рассказать мне?
   Он резко встал, задев свой стул, и отправился на кухню, чтобы налить себе стакан молока.
   — Тебе принести? — спросил он Монику.
   — Да, пожалуйста.
   Она не сводила с сына глаз, пока тот наливал молоко, нес стаканы и снова усаживался на свое место. Выпив молока, Кент поставил стакан на салфетку.
   — Я сегодня познакомился с очень милой девочкой… Она оказалась дочкой мистера Гарднера. Она провела со мной экскурсию по школе — и знаешь, как бывает, когда знакомишься с кем-нибудь, то задаешь друг другу вопросы, чтобы не казаться невежливым. Она спросила, собираюсь ли я поступать в колледж, а я ответил, что хочу быть инженером, как моя мама. Слово за слово, и скоро она спросила, кто мой отец.
   Вилка Моники замерла в воздухе над тарелкой. Мать Кента перестала жевать и с тревогой смотрела на сына. Похоже было, что ей с трудом удалось проглотить пищу.
   Кент продолжал говорить, глядя в тарелку.
   — Я уже давно не менял школы и не знакомился с новыми ребятами и вроде бы забыл, как трудно отвечать, когда меня спрашивают об отце.
   Теперь Моника, казалось, полностью сосредоточилась на ужине. Кент решил, что она обдумывает, как избежать этой темы. Но тут она спокойно спросила:
   — И что же заинтересовало твою новую знакомую?
   — Точно не помню, вроде бы, кто мой отец по профессии. Но в этот раз мне почему-то было очень трудно признаться, что у меня нет отца. И она почувствовала себя очень неловко из-за того, что спросила.
   Моника положила вилку, вытерла рот, взяла стакан с молоком, но, вместо того чтобы пить, замерла, глядя в окно.
   Кент сказал:
   — Кажется, ты не хочешь, чтобы я выспрашивал о нем, правда?
   — Да, не хочу.
   — Почему?
   Она взглянула на сына.
   — А почему вдруг сейчас?
   — Не знаю. По многим причинам. Потому что мне уже семнадцать лет, и меня это как-то стало волновать. Потому что мы вернулись в Миннесоту, где ты жила, когда я появился на свет. Он ведь здешний, правда?
   Моника, вздохнув, снова повернулась к окну, но ничего не ответила.
   — Ведь так?
   — Да, но он женат, и у него семья.
   — Он знает обо мне?
   Она поднялась с места, прихватив посуду. Кент пошел за ней к раковине, продолжая настаивать:
   — Ну, ма, я же имею право знать! Он слышал обо мне? Моя тарелку под струей воды, она ответила:
   — Когда ты родился, я ничего ему не сообщила.
   — Значит, если он сейчас обо мне узнает, то я доставлю ему только неудобства, так?
   Моника повернулась к сыну.
   — Кент, я люблю тебя. Я так хотела, чтобы ты у меня был, с того самого момента, когда узнала, что беременна. Беременность мне нисколько не помешала. Я продолжала работать, стремиться к своей цели, и была счастлива, что делаю это все ради тебя. Разве тебе этого недостаточно? Разве я была плохой матерью?
   — Дело не в этом. А в том, что если где-то здесь, в городе, живет мой отец, то, может быть, нам пора познакомиться.
   — Нет! — выкрикнула она.
   В наступившей тишине сын смотрел на мать, его лицо горело.
   Поняв свою ошибку, Моника крепко зажала рот рукой. В ее глазах появились слезы.
   — Пожалуйста, Кент, — умоляюще проговорила она, — не сейчас.
   — Почему не сейчас?
   — Потому что.
   — Мама, что ты говоришь, — уже спокойнее и так, словно он был взрослее, сказал Кент.
   — Сейчас неподходящее время для нас обоих. Ты… ну, посмотри, переезд в другой город, новая школа, новые знакомства… и всем этим надо заниматься сразу. Зачем нагружать себя еще одной проблемой.
   — Неужели ты думала, что я никогда не буду тебя расспрашивать ма?
   — Не знаю, не думала. Я просто… Я, наверное… ну, может быть, когда ты вырастешь и решишь обзавестись своими собственными детьми, может, тогда.
   Вопросительно глядя на нее карими глазами, Кент произнес:
   — Вы не поддерживали связь после того, как я родился?
   — Нет.
   — Но он сейчас здесь живет?
   — Да… да, кажется.
   — Ты его уже видела?
   Моника впервые в жизни солгала своему сыну.
   — Нет.
   Он серьезно смотрел на нее, обдумывая что-то. Потом тихо сказал:
   — Ма, я хочу его знать.
   Вопреки всем своим намерениям, она понимала, что у сына есть такое право. Кроме того, казалось, будто сама судьба свела его с отцом для того, чтобы им не удалось избежать знакомства. Может быть, нечто неотвратимое толкало их друг к другу, перемещая какие-то протоны и нейтроны в атмосфере и пробуждая шестое чувство Кента, когда он был рядом с Томом? Или голос крови обладает такой силой, что будит дремлющую способность передавать мысли на расстоянии? Если нет, то почему Кент спрашивает об отце именно сейчас?
   — Кент, я пока не могу тебе всего рассказать. Пожалуйста, смирись с этим на время.
   — Но, мама…
   — Нет! Не сейчас! Я не говорю, что буду всегда скрывать от тебя правду. Но ты должен доверять мне. Сейчас не время.
   Она видела, как окаменело лицо сына, потом он, резко развернувшись, вышел из кухни и направился в свою комнату.
   Он хлопнул дверью, презрев годами повторяемое правило о том, что нельзя хлопать дверями, затем бросился на кровать, заложил руки под голову. Глазами, полными злых слез, Кент уставился в потолок.
   Она не имеет права утаивать это от него! Никакого! Он тоже личность! И появился на свет от двух людей, и то, каким он стал, что чувствует и на что надеется, о чем мечтает, — передалось к нему от обоих родителей. Все знают, от кого они родились, кроме него! Это несправедливо! И она, конечно, все понимает, иначе ворвалась бы сюда и устроила ему нагоняй за хлопанье дверью.
   Всю жизнь она прилагала невероятные усилия, чтобы восполнить для него отсутствие отца, и он всю жизнь притворялся, что прекрасно без него обходится. Но это было неправдой, и теперь Кент хочет узнать все. Мать росла в полной семье, и не знала, как себя чувствуешь, когда в начальной школе все рисуют свою семью, а на его картинке — всего двое. Она не понимает, каково ему было стоять среди мальчишек и слушать их рассказы о том, как кому-то папа починил руль на велосипеде, или брал с собой на рыбалку, или учил стрелять из настоящего ружья. Кент вспомнил, что когда они жили в Айове, там был один мальчик по имени Бобби Янковски, так его отец делал для сына буквально все. Он учил Бобби играть в бейсбол, брал его в походы, помог ему собрать автомобильчик с дистанционным управлением и организовал гонки. А в один чудесный зимний день, когда школу закрыли из-за пурги, отец Бобби построил двухэтажную снежную крепость с лестницей, окнами из прочного пластика и мебелью из спрессованного снега. Он вынес фонарь и разрешил мальчикам играть даже после того, как стемнело, а когда они спросили, можно ли переночевать в крепости в спальных мешках, он ответил: можно. Все ребята предприняли попытку заснуть там и, конечно, через час уже разбежались по домам, но Моника категорически запретила Кенту даже и думать о такой ночевке. После этого он надолго уверился в мысли, что, будь у него отец, он разрешил бы ему провести ночь в крепости. Сейчас, когда он вырос, то понял, что родители всех тех мальчишек прекрасно знали — их дети не продержатся на морозе и часа, но сама возможность участвовать в приключении, пусть даже на недолгое время, — вот чего так не хватало Кенту.
   Бобби Янковски, самый счастливый мальчишка из всех, кого Кент когда-либо знал.
   А сегодня эта девочка, Челси.
   Когда ее отец, знакомя их, приобнял дочь и позже, когда она сказала, как им гордится, потому что все ее друзья считают его справедливым человеком, — нет, мама и представить не может, какую бурю эмоций это вызвало в Кенте. Сильнее всего была почти болезненная тоска, смешанная с сожалением, потом гнев и твердая решимость выяснить, кто его отец, и познакомиться с ним.
   И он так и поступит, несмотря ни на что.
   Уэсли Гарднер водил «форд»-пикап, который за девять лет своего существования наездил более восьмидесяти тысяч миль, носил мешковатые брюки со вздутыми коленями и грязную синюю фуражку. Питался он в основном дичью и пучеглазыми щуками, любил хлебнуть пивка перед ужином, и его появление в доме Тома всегда вызывало улыбки на лицах его внуков.
   — Привет, дедуль! — радостно пропела Челси, когда дед обнял ее.
   — Привет, сурки.
   Она потянулась, чтобы поправить съехавшие на левую сторону очки в серебряной оправе на носу деда.
   — У тебя опять очки перекосились, дедуль, и что мне с тобой делать?
   Сняв очки, он швырнул их на кухонный стол, где, стукнувшись о кастрюльки, они и замерли с поднятыми вверх дужками.
   — Да ну их, они всегда беспокоят тебя больше, чем меня. Робби, смотри-ка, что я вам привез. — Уэсли передал внуку пластиковый мешок с длинным куском белого мяса. — Пучеглазая. Мы ее пожарим в тесте, как ты любишь.
   — Щука. Превосходно. Как они, хорошо клюют?
   — Поймал вот эту, вчера на перекате. Фунта на четыре. Думал, ты на этой неделе приедешь порыбачить со мной.
   — Я хотел, но у нас каждый день, кроме сегодняшнего, тренировки по футболу.