Стампас Октавиан. Цитадель

   Граф де Жизор, высокий чернявый человек с мрачным горбоносым лицом, учтиво поклонился лохани с горячей водой.
   Граф де Торрож снова надолго замолчал, перемогая приступ боли. Когда она начала стихать, он снова пошевелился под водою, надеясь сесть поудобнее. Фигуры в белых плащах были плохо различимы сквозь пар, обильно шедший из лохани, и сквозь пелену лишь временами отступающей боли. Какими-то недостоверными, несерьезными казались эти люди умирающему. И сама сцена представлялась ему если не позорной, то, по крайней мере, комической. Неужели так, без всякой торжественности, происходит передача одного из самых значительных кормил власти в этом мире. Граф Де Торрож понимал, что сидя в благовонном пару, на дне лохани с горячей водой, он навсегда перестает быть великим магистром ордена тамплиеров и превращается в обыкновенного, очень больного и, стало быть, совершенно несчастного старика. Но при этом он знал, что поступает правильно, более того, единственно возможным способом. Чем короче будет период безвластия ордене, тем для ордена лучше. Проживет ли он еще месяц, необходимый для того, чтобы в Святую землю магистры изо всех областей, из Аквитании и Испании и Венгрии? Вряд ли. Граф усилием воли остановил движение этой неприятной и ненужной мысли и, чтобы показать, что разговор на прежнюю тему завершен, спросил у Иерусалимского комтура, что нового в Святом городе.
   — Бодуэн почти открыто перешел на сторону иоаннитов. Кажется и старик Гонорий готов их поддержать.
   — Блудливый пес, старикашка! Забыл кому он обязан своею тиарой!
   — Людям мелкой души свойственно ненавидеть своих благодетелей, — сказал граф де Марейль.
   Великий магистр фыркнул.
   — И что же мы собираемся делать в ответ на это? Ответит мне кто-нибудь?!
   Брат Гийом сделал полшага вперед.
   — Чтобы выбрать соответствующие меры, нужно как можно точнее выяснить размеры опасности, мессир.
   — Что имеется в виду?
   — Надлежит, например, решить числить нам маркиза Монферратского в числе своих врагов или же нет.
   Граф де Торрож недовольно застонал.
   — Итальянец, что, тоже там?
   Брат Гийом пожал плечами.
   — Он не уклоняется от встреч.
   — Каналья.
   — Не менее неопределенно ведет себя и знаменитейший Раймунд Триполитанский.
   — Этому хаму чего неймется?
   В разговор вступил граф де Ридфор.
   — Я недавно с ним охотился. Раймунд был очень любезен. Я бы даже сказал, слишком любезен.
   — Всегда вы были не слишком разборчивы в знакомствах, граф, — пробурчал великий магистр. Все присутствующие, кроме брата Гийома, опустили глаза, удовлетворенные улыбки. Им было приятно, Ридфор, столь открыто рвущийся к власти, откровенный щелчок по носу, и главное, был лишен возможности ответить, только брат Гийом поспешил сгладить возникшую неловкость.
   — Очевидно, братья иоанниты смогли в каждом из перечисленных найти слабую струну. Нет людей без таких струн, и предпочтительнее политику иметь славные, чем тайные. Так он уязвим менее.
   Де Торрож хлопнул ладонью по поверхности воды.
   — Эти ослы решили, что Д'Амьен за помощь, которую они ему окажут, удовлетворит все их желания. Монферрату отдаст этот городишко, как его, я забыл название, а Триполитанцу отвалит Тирский поп. Но иоанниты никогда не выполняли своих обещаний потому-то они так легко их и раздают. Они разжуют этих владетельных болванов, высосут и выплюнут.
   Грубоватая речь великого магистра обычно не слишком импонировала господам рыцарям, считавшим себя людьми не только благородными, но и утонченными, но сейчас он говорил именно то, что они хотели услышать.
   — Вы абсолютно правы, мессир, — поклонился брат Гийом, — надобно только добавить, что подобная же участь ждет и достославного короля Бодуэна.
   — А-а? — де Торрож направил в его сторону глаз подернутый дымкой сдерживаемого страдания.
   — Я рассказывал вам, что Д'Амьен подослал своих людей к обеим дочерям короля. Они мечтают о том, что им удастся выдать Изабеллу за Гюи Лузиньянского и заполучить, таким образом, поддержку Ричарда, а может быть даже и Филиппа. И если им это удастся, то можно считать Бодуэна IV высосанным, а чтобы его выплюнуть, они, например, могут объявить его сумасшедшим.
   — Или прокаженным, — внезапно хохотнул де Торрож.
   Если бы среди присутствующих находился человек достаточно наблюдательный, он бы обратил внимание на то, что брат Гийом на мгновение смутился, что случалось очень и очень не часто. Вернее никогда не случалось.
   — Н-да, — протянул он, — но пока он им нужен, и избавятся они от него не раньше, чем он сделает для них все, что необходимо.
   — Ну что замолчал, продолжай.
   — Они собрали мощный кулак. Насколько мне удалось выяснить, уже несколько раз они собирались в подвале госпиталя св. Иоанна. Я имею в виду всех тех, о ком шла здесь речь. Собирались и о чем-то договаривались.
   — Могу себе представить о чем, — буркнул Де Марейль.
   — К сожалению, только представить, — развел руками монах, — несмотря на все усилия и очень большие деньги никакие детали заговора узнать не удалось. Но и без дополнительных сведений можно сказать, что удар они постараются нанести в самое ближайшее время. Они явно постараются заручиться поддержкой римской курии.
   — Пускай, пускай попытаются, — едва слышно прошептал великий магистр.
   Брат Гийом продолжал.
   — Одним словом, положение сейчас серьезнее, чем когда-либо было. Надо отдать должное Д'Амьену, он сумел объединить против нас даже тех, кого, казалось, вообще невозможно объединить. Я сейчас бы не стал в полной мере доверять нашим исконным союзникам, рыцарям Калатравы и Компостеллы. Не исключено, что иоанниты проникли и туда.
   — Вы нарисовали слишком мрачную картину, брат Гийом, — сказал барон де Фо, — что же нам делать, коли наши дела так плохи?
   — Не сидеть же и не ждать, когда нас передавят как кроликов, — поддержал великого прецептора маршал ордена, барон де Кижерю.
   Брат Гийом посмотрел на маршала с особым вниманием и богатырского вида рыцарь потупился и схватился толстыми пальцами за свой пышный ус.
   — Конечно же, мы готовим ответный удар и госпитальеры очень скоро почувствуют, что зря затеяли то, что затеяли. Все присутствующие будут введены в те детали плана, выполнение которых будет зависеть от них. А сейчас важно решить один насущный и вместе с тем деликатный вопрос. И вот в чем его суть.
   Как бы повинуясь некому сигналу, присутствующие плотнее окружили графа де Торрожа, тем самым, сделав теснее свой круг. Брат Гийом сказал.
   — Иоанниты колеблются, несмотря на все собранные ими силы. Для того, чтобы начать, им нужен внешний толчок, последняя гиря на чашу их весов. И Ваша… смерть, мессир, — брат Гийом замедлил течение своей речи, — была бы для них наиболее подходящим сигналом. Поэтому я бы просил вас о следующем — это дает нам право скрыть факт вашей смерти до того момента, как мы изберем нового главу ордена, полностью разберемся в хитросплетениях иоаннитской пакости и соберемся с силами. Я понимаю всю неделикатность и даже жесткость этого обсуждения, но вы, мессир всегда избегали мелких сантиментов, когда речь шла высшей выгоде нашего ордена.
   Брат Гийом остановился, ожидая ответа.
   Граф Торрож лежал в прежней позе, все также закрыв глаза. Пар уже менее обильно поднимался над лоханью во потихоньку остывала.
   — Мессир! Граф де Торрож!!
   Монах сделал шаг к спящему, наклонился и понял что тот не спит.
   Не было произнесено ни единого слова, но все сразу же поняли в чем дело.
   Общее молчание продолжалось довольно долго. Хотя все присутствовавшие были готовы к смерти великого магистра, а многие даже ждали ее, она явилась, как всегда, внезапно.
   Первым оправился брат Гийом.
   — Мне кажется никто не станет сомневаться в том, что граф де Торрож согласился с моими последними словами. Слух о его смерти не должен покинуть пределов этого здания.
   — Вы могли бы и воздержаться от ваших поучений, брат, — недовольно сказал граф де Ридфор.
   — Помилуйте, господа, — примирительным тоном сказал граф де Марейль, — не станем же мы препираться над телом почившего друга!
   — Даже рискуя навлечь на себя ваше острое неудовольствие, господа, я рискну повторить: для всего окружающего мира граф де Торрож по-прежнему великий магистр ордена тамплиеров.
   — Вы тоже, брат, не забудьте выполнить последнее указание великого магистра де Торрожа, — криво улыбнулся де Ридфор.
   — Что вы имеете в виду?
   — Не забудьте разослать уведомления о сборе великого капитула, брат.
   Монах поклонился.
   — Чего бы я стоил на своем месте, если бы не сделал этого уже неделю назад.
   Коротко поклонившись в знак прощания де Ридфор, де Фо и де Нуар вышли из купальни.
   Граф де Жизор с сожалением посмотрел им вслед.
   — Иногда ваша склонность говорить загадками, брат может и раздражать. Вы знаете об этом?
   — Знаю, — кивнул монах, — пойдемте, господа, поднимемся в бело-красную залу. Я отдам первоочередные распоряжения слугам. Нельзя же оставить тело здесь до самых выборов.
   Когда, после хлопот по поводу тайных похорон, он присоединился к де Жизору и де Марейлю, они о чем-то оживленно спорили.
   — Весьма прискорбно, что в такой час некоторые из высокородных братьев более думают о своем месте в ордене, чем о месте ордена в мире.
   Брат Гийом сказал.
   — В ваших словах много правды, господин местоблюститель, но к счастью не вся.
   Граф де Марейль вдруг раздраженно вмешался беседу.
   — Что заставило вас так волноваться?
   — Разве может быть другая какая-то причина кроме одной: Жерар де Ридфор, — угрюмо сказал сенешаль. Де Марейль согласно кивнул. Когда этот небольшого роста старик мрачнел, то очень напоминал нахохлившегося попугая. Глядя на него в этот момент, брат Гийом наверняка бы улыбнулся, если бы ему хоть в малейшей степени был свойственен юмористический взгляд на вещи.
   — Вы не хотите, чтобы он стал великим магистром? — спросил он у «попугая».
   — А вы видите ситуацию, при которой этого можно было бы хотеть? — огрызнулся старик.
   — Мне не хотелось бы подходить к делу с этой стороны. Скажу честно, да, мне не слишком нравится граф де Ридфор. Но нужно, на мой взгляд, сейчас думать над тем, что необходимо предпринять в том случае, если выяснится, что его избрание неизбежно.
   Де Жизор и де Марейль некоторое, время переваривали сказанное. Наконец старик-граф подытожил.
   — Сказать по правде, меня несколько смущает ваша позиция, брат, — он сидел в кресле великого магистра и правою рукою ерошил свою седую жесткую бороду.
   Брат Гийом по привычке подошел к окну, выходящему во двор.
   — Вы мне, граф, много симпатичнее де Ридфора, более того, я считаю, что вы были бы намного полезнее ордену на этой должности, чем он. Но при этом я не стану скрывать, что для меня настолько важнее благо ордена, чем мои собственные симпатии, что мне все равно, будет ли он верховным магистром или нет. Но не захотите ли вы за эту откровенность перевести меня из разряда своих друзей в разряд врагов.
   Де Марейль оставил свою бороду и впился белыми пальцами в подлокотники кресла. Такого выпада со стороны этого монаха он не ожидал. Достаточно уже раздражало то — какого влияния в ордене достиг этот выскочка, но к прискорбию своему, он не чувствовал в себе достаточно сил для того, чтобы резко и однозначно поставить его на место. Он, дворянин возможно превосходящий родовитостью всех в Святой земле. Оставалось надеяться, что случай для сведения счетов рано или поздно представится. Время перемен уже наступило. И не только этот монах, но и молодой нахал де Жизор, получит случай раскаяться в своем отношении к нему, графу де Марейлю. А пока разумнее сдержать свой гнев. Выдержка взяла больше крепостей, чем заносчивость.
   — Это только старческая раздражительность. Не будем далее дробить наши силы.
   В разговор вступил необычайно молчаливый сегодня сенешаль, настоящий глава ордена в сложившейся ситуации.
   — Но, брат Гийом, хотелось бы услышать что-то кроме общих слов. Насколько я понял, теперь я даже по должности обязан требовать от вас отчета.
   Монах отвернулся от окна.
   — Вы правильно поняли свою должность, мессир.
   В комнате резко потемнело.
   — Будет гроза, — сказал де Марейль. — У меня ломит все суставы. И духота.
   — Граф де Ридфор уже сегодня будет отчасти наказан, — начал брат Гийом, — он не успеет доехать до орденского капитула и попадет под сильнейший ливень. Н-да, а что касается подробностей нашей подготовки… Мы предупреждали Бодуэна. Граф де Торрож сам ездил во дворец. И король, зная, что мы можем против него предпринять, тем не менее не счел нужным внять нашим предупреждениям. Скорее всего, через месяц, полтора он издаст вердикт, по которому объявит орден тамплиеров секуляризованным. То есть, мы превратимся в сугубо духовную организацию. Наши крепости в Палестине будут заняты или людьми Монферрата или иоаннитами. Если мы в этот момент останемся еще и без великого магистра… ну на эту тему я уже достаточно высказался.
   — Но папа не позволит! — возразил де Марейль.
   Брат Гийом рассеяно кивнул.
   — Да, Луций не позволит это сделать, но я пришел к выводу, что наши заговорщики пошли так далеко, что не остановятся перед тем, чтобы сменить папу. Д'Амьен очень умен, он догадался где лежит корень проблемы. Смена папы, как вы знаете, не невероятно трудное дело. В Риме полно желающих поучаствовать в подобной игре. И пока мы встретимся с этим новым предстоятелем римской церкви и объясним, почему необходимо незамедлительно и полностью подтвердить наши привилегии, пройдет месяца два, два с половиной. Нашим позициям в Святой земле будет нанесен, возможно, невосполнимый урон.
   — Насчет Луция вы как-то слишком уж, — пробурчал де Марейль.
   — Отнюдь, без этого хода партия здесь ими не может быть выиграна. У Гонория много друзей в курии. За посредничество между ними и иоаннитской сокровищницей он получит достаточное возблагодарение — избавиться от нашего, хотя и тайного, но тяжкого для его гордыни диктата. Я уже отправил гонцов к Луцию с предупреждением, чтобы он поберегся, при его склонности к обжорству, его очень легко и быстро можно отравить.
   За окном хлынул ливень, тяжелый, увесистый, по-настоящему весенний. В зале стало свежее.
   — Ваши рассуждения основаны на чем-нибудь, кроме вашей проницательности? — спросил де Жизор.
   Брат Гийом посмотрел долгим взглядом на своего молодого начальника. Что-то было в его взгляде, что говорило убедительнее всяких слов.
   — Ну, хорошо, оставим это. Меня сейчас больше занимает другое. Наш разговор все время ходит кругами вокруг известия о том, что мы можем в одночасье раздавить Бодуэна. Хотя бы сейчас просветите нас, что вы, собственно говоря, имеете в виду.
   — Он думает, что мы ничего не знаем о его встречах с Д'Амьеном. Он маскируется. Но с недавнего времени он стал не слишком тщателен в маскировке, из чего я делаю вывод, что день их выступления близок. Бодуэн думает, что мы просто не успеем извлечь из тайника наш аргумент.
   — Перестаньте увиливать, брат Гийом, это, наконец, обидно! В чем заключается этот аргумент?
   Брат Гийом покосился в сторону дождя, как бы наслаждаясь его неукротимым напором.
   — Да, что ж, вы сейчас господа являетесь высшими должностными лицами ордена и я просто обязан открыть один из важных политических секретов, составляющих тайную силу Храма. Человек, который в настоящий момент занимает иерусалимский трон под именем Бодуэна IV, королем не является.
   Среди слушателей наступило глубокое оцепенение. Сенешаль и член высшего тайного совета ордена ожидали, что услышат нечто важное, но чтобы такое.
   — Около пяти лет назад, сразу после смерти королевы, настоящий король Иерусалимский заболел проказой. Поскольку ни оставить его на троне, ни сменить его в тот момент мы не могли, ибо все тогдашние претенденты на престол были настроены против нас резко враждебно, мы подменили короля.
   — Подменили, — по инерции произнес де Марейль и нервно закашлялся.
   — У нас загодя был готов двойник. Мы обучили его Бодуэновой походке и манере говорить, он даже голос короля научился имитировать. И вот когда стало ясно что настоящий монарх должен быть по ряду весьма важных причин удален от дел, мы отправили его в тайный лепрозорий, а нашего двойника водрузили на его место.
   — А как же жена? Ах, да, она умерла, но дочери, сын, слуги, наконец? — удивленно спросил де Жизор.
   — Слуг, как вы понимаете сменить было несложно, тем более это было в стиле тогдашнего двора. Настоящий Бодуэн был весьма незаурядным самодуром. Дочерям было сказано, что батюшка болеет. Потом их примерно около года держали вне двора, всегда есть пристойные причины сделать это. Затем он как-то принял их, но не по-родственному, вы сами знаете, что особенные нежности не были в ходу в их семействе. Изабелла и Сибилла видели их величество четверть часа и то издалека. Сошлись во мнении, что «батюшка очень осунулся». Затем опять расставание на полтора года.
   — А Д'Амьен, это змеиное сердце, не догадался! — не поверил де Марейль.
   — Тогда великим провизором был барон де Кореи, и как вы знаете, его тогда при дворе принимали крайне неохотно. И вообще, еще настоящий Бодуэн, заметив начало болезни, почти свернул придворную жизнь, стараясь скрыть свое заболевание, так что двойнику было легко вписаться в заведенный стиль. И потом он очень, до чрезвычайности, похож на настоящего короля.
   Де Жизор усмехнулся.
   — Вы говорите об этом почти с самоупоением, между тем ваше создание взбунтовалось против вас.
   — Напрасно вы считаете, что очень ловко укололи меня. Такое случается в жизни, и даже как правило марионетка рано или поздно начинает освобождаться от своих ниток. В данном случае это происходит достаточно поздно. Это во-первых, а во-вторых, так или иначе, не в тайне дело.
   Марейль резко помотал головой, как бы утрясая все только что услышанное. Он резко встал и подошел к резному шкафу, стоявшему в углу, и достал оттуда большой пузатый кувшин, персидский по виду, с богатыми лазуритовыми выкладками и два бокала пепельного стекла.
   — Вам я не предлагаю, брат Гийом.
   — Благодарю, граф.
   Де Жизор и де Марейль охотно осушили по чаше. Вытирая усы, сенешаль спросил.
   — Теперь я кое-что понял. Вы решили вернуть сюда короля Бодуэна настоящего.
   — В общем, да.
   — Он, кстати, жив?
   — Жив, как ни старался полтора последних года наш двойник его разыскать.
   Де Марейль недоверчиво поморщился.
   — Не могу поверить, что за полтора года иоаннитам не удалось отыскать в Палестине нужного им человека.
   — А он, я имею в виду двойника, как ни странно, не открылся госпитальерам. Боялся, что они побрезгуют им. Как будто есть на свете нечто такое, чем побрезговали бы рыцари Госпиталя ради достижения своей цели. Его погубило тщеславие, он хотел не только быть королем, но и считаться им.
   — Может быть нам пойти по простому пути и сообщить Д'Амьену с кем он имеет дело? — спросил де Марейль.
   — По-моему, я уже ответил на этот вопрос. Д'Амьен намного умнее и хитрее нашего создания. Для его политической комбинации все равно, является ли сидящий на троне настоящим королем или нет. Главное, чтобы его считали таковым в момент объявления анти-тамплиерского указа. Боюсь, что это сообщение только ускорит их выступление.
   Де Марейль ударил сухоньким кулачком по столу.
   — Так что же нам делать?!
   — То, что и задумано, граф. Обнародование королевского указа должно состояться по кодексу Годфруа Булионского в присутствии всех гражданских делегатов. Затевая столь противозаконное дело, Д'Амьен постарается придать ему максимально законный вид. И в этот наиторжественный момент мы предъявим им настоящего короля.
   Де Марейль отхлебнул еще немного вина.
   — Будет очень большой скандал, — задумчиво сказал он.
   — Да, — спокойно сказал брат Гийом, — слишком даже большой. Меня больше всего беспокоит то, что он будучи губителен для Госпиталя, Храму тоже не слишком выгоден.
   — Нельзя ли полюбовно договорится с Д'Амьеном? — поинтересовался сенешаль.
   — Пожалуй, нет. Начав договариваться, мы невольно откроем наши секреты. Пока вожжи в наших руках мы решаем, куда направить квадригу обстоятельств.
   Дождь кончился. Отдельные капли продолжали влетать в окно. Брат Гийом вытер о край серой хламиды мокрую руку.
   — Вы что-то еще говорили о Гюи Лузиньянском?
   — Да, мессир.
   — Может быть вы и о нем сообщите какую-нибудь тайну? — в голосе де Марейля чувствовалось легкое раздражение, он никак не мог подавить его полностью. Ему было неприятно сознавать, что он посвящен не во все секреты ордена, в отличие от этого мальчишки, ему все, кто был моложе пятидесяти, казались мальчишками. Его возвысил, по непонятным, надо сказать, причинам, граф де Торрож, теперь положение брата Гийома не казалось таким уж незыблемым.
   — Я разочарую вас, — сказал монах, — в этом деле как раз никакой тайны нет. Гюи Лузиньян спокойно, или вернее сказать, весело живет на Кипре, охотится в свое удовольствие, пьет кипрское вино, пиратствует помаленьку, отчего у его величества Бодуэна IV…
   — Самозванца, — брезгливо уточнил де Марейль.
   Брат Гийом охотно кивнул.
   — У самозванца, выдавшего себя за короля, было немало неприятностей с константинопольским двором.
   — Византийцы лукавы, — заметил де Жизор. Ему никто не ответил, ибо всем эта мысль показалась самоочевидной.
   — Почему они жаловались Бодуэну, ведь Кипр не входит в земли, принадлежащие династии? — спросил сенешаль.
   — Но Гюи признает себя подданным его величества, и не только признает, но и рекомендуется, имея, как мне кажется, в виду, что с этих позиций ему легче будет претендовать на Иерусалимское наследство.
   — Надеюсь вы провели с ним переговоры? — строго спросил де Марейль, забыв уже о недавнем афронте, он опять пытался взять начальственный тон по отношению к монаху. Это забавляло не только брата Гийома, вряд ли, правда, способного чем-либо забавляться, но и де Жизора, значительно лучше, чем де Марейль, разбиравшегося в реальной структуре власти в ордене.
   — С Гюи произошла смешная история. С ним пытались вести переговоры все мало-мальски влиятельные королевства. Так сошлись карты обстоятельств, Лузиньян оказался фигурой устраивающей всех. И этот вертопрах и бабник вообразил, что дело тут не больше, не меньше, как в его личных достоинствах. Он уверен в своем блестящем грядущем предназначении, и самое смешное здесь в том, что ему и вправду суждено взойти на Иерусалимский трон. И довольно скоро.
   — Все дело в том, кто введет его туда.
   — Правильно, мессир Гюи, слава богу хватает ума пока никому не говорить «да». Вернее, даже, никому не говорить «нет», ибо «да» он уже сказал всем. Даже султану Саладину.
   — Саладину? Это предательство, — вскричал старик.
   Брат Гийом пожал плечами.
   Де Марейль плеснул себе еще вина. Лицо его изрядно покраснело, что составляло резкий контраст с сединой волос. В глазах светилась решимость, которой не было никакого сиюминутного применения.
   — Что ж, — сказал он, — я теперь уеду дня на два, три. Вы знаете куда. Вы пришлете мне курьера с известиями.
   — Всенепременно, — кивнул брат Гийом.
   Граф простился и покинул залу. Когда стихли шаги, сенешаль сказал с легкой укоризной в голосе.
   — Напрасно вы настраиваете его против себя. Из человека безвредного он может стать опасным. И в самом деле, неужели он будет хуже смотреться на месте великого магистра, чем этот самодовольный де Ридфор? Сей благородный старец напитан энергией не по годам. Вы знаете куда он поскакал? Его ожидает в замке молоденькая берберка, но даже она неспособна исчерпать всех его сил.
   — Среди наварцев такое встречается, — сказал де Жизор с той же интонацией, как недавно — «Византийцы — лукавы», — но вы не ответили на мой вопрос.
   — Какой?
   — Относительно де Ридфора.
   — Ах этот, — брат де Гийом сел в кресло еще помнившее старика де Марейля, — не подумайте, что я уклоняюсь прямого ответа. Важно не то, кто именно занял это место. Признаться, я устал повторять эту конкретную мысль, — он похлопал ладонями по подлокотникам.
   — Что же тогда важно?
   — Что наш орден, — я уже говорил об этом графу и с сожалением констатирую, что вынужден повторять и вам, — наш орден, это такое сообщество, такая организация… наш орден может управляться, если угодно, совершенным идиотом, настолько сложно он умышлен и предвиден. Не человек, сидящий в кресле великого магистра, будет распространять на его деятельность груз своих недостатков, а орден будет шлифовать качества человека, которого поставит над собой. Да вы хоть припомните, кем был граф де Торрож пять лет назад, когда его посадили в это кресло?
   — Да, — кивнул де Жизор, — кого угодно было легче представить в качестве великого магистра, чем его.
   — Правильно: хам, крикун, авантюрист, поверите ли, де Торрож был почти неграмотен, клянусь. А что с ним стало под конец жизни — он превратился в незаурядного государственного мужа, вряд ли кто-то из европейских монархов мог бы с ним сравниться.
   — Пожалуй, — задумчиво согласился сенешаль.
   — Хотя, — брат Гийом сложил молитвенно руки на груди и устремил очи горе, к тому месту на потолке, где было нанесено огромное, и от этой огромности несколько расплывчатое, изображение Иоанна Крестителя. Эту фреску удобнее всего было бы рассматривать из глубокого колодца. — Хотя, может быть, мы не правы, сожалея о прежнем господине, хотя, может быть, мы не видим тех примет в окружающем мире, что сигнализируют, что пришло время де Ридфора.