Стампас Октавиан. Цитадель

   Появление новичка в темной и вонючей дыре не произвело на старожилов никакого впечатления. Те, кто еще сохранил более менее человеческое отношение к жизни, воспринял расширение своих рядов, как проявление божеской справедливости. В том смысле, что не им одним страдать, и что ходящие по площадям мира, питающиеся на серебре и злате, здоровые и веселые, являются таковыми лишь до времени, и стрела их проказы уже, может быть, находиться в пути. Те же, кто мог воспринимать окружающее только на животном уровне, не отреагировали на явление Анаэля никак, ибо им не стало ни холоднее, ни больнее.
   «Король Иерусалимский» лежал в глубине сарая, в особенно темном и затхлом «номере». Жилище его было лишено окна. Анаэль отправился на поиски его, как только глаза привыкли к темноте, а обоняние к вони. Не без труда отыскал и остановился в ногах, словно ожидая указаний. Величество молчало, в темноте рассматривая, по всей видимости, гостя.
   — Наклонись ко мне.
   Анаэль наклонился по приказу едва слышимого голоса.
   — Займи соседнюю келью. — Таким был второй приказ.
   Анаэль послушно заглянул туда, но его остановила волна мощного смрада.
   — Но там кто-то есть.
   — Перетащи его в угол, туда, где деревянная колонна. Он ничего не почувствует.
   Перебарывая естественное отвращение, новичок взялся за края подстилки и отволок тихо постанывающего бородача куда было велено.
   — Ложись на его место и вытащи два кирпича из стенки.
   И это приказание короля было выполнено. Анаэль, брезгливо морщась, лег на еще теплый каменный пол и нащупал в стенке, разделяющей две кельи, вынимающиеся кирпичи, о которых говорил его величество. За образовавшимся окошком смутно рисовалось лицо человека. «Украшения», имевшиеся на нем, были смягчены полумраком и, поэтому, его можно было лицезреть без отвращения. Анаэль содрогнулся, услышав первый вопрос, который ему задал король.
   — Как ты здесь оказался?
   — Не понимаю… вы же сами велели…
   Король зашипел от непонятной злости.
   — Я спрашивал только твоего согласия, после этого собирался научить тебя, как притвориться больным.
   — Я показал им свои ноги и они…
   — Тебя смотрел лекарь?
   — И Сибр.
   Король пошамкал отсутствующими губами.
   — Может быть ты действительно болен? Тогда ты мне, пожалуй, не нужен.
   — Нет, нет, я не болен, просто у меня иногда воспаляются старые ожоги.
   Физиономия короля исчезла из каменного окошка. Некоторое время из его кельи доносилось недовольное бульканье и разного рода покашливания. Анаэль никак не мог понять в чем делом! Что он сделал не так?! И чем это ему грозит? Почему этот странный старик хлюпает своими гнилыми губами и сердится, как будто нарушены правила какой-то его игры? Он ведь нырнул за его сомнительной тайной на самое дно ада. Очень будет весело, если окажется, что нырял он зря.
   — Ладно, — король всплыл из затхлой темноты, как спрут из подводной расщелины, — у меня нет другого выхода. Раз уж я выделил тебя… А знаешь, почему именно тебя?
   — Нет.
   — Уж больно ты страшен, тебе было легче, чем кому-нибудь другому притвориться прокаженным.
   — Понятно.
   Старик отвратительно захихикал.
   — Не спеши говорить это слово. Но то, что тебе надлежит понять, ты поймешь, клянусь ангелами, архангелами и самим престолом Господним.
   — Слушаю вас, Ваше величество.
   — Ты притворяешься, или в самом деле поверил, что я, Бодуэн четвертый, несчастный, обманутый Иерусалимский король?
   Слова эти произнесены были столь свирепым свистящим шепотом, что Анаэль, еще не успевший до конца поверить старику, легко и спокойно осознал, что тот не лжет.
   — Да, Ваше величество, верю.
   — Ну что ж, ладно. Ты поверил мне, я поверю тебе. Итак, начнем.
   — Я весь внимание.
   — Кто засадил меня сюда, тебе, пожалуй, знать и необязательно. Если ты умен, то догадаешься сам. А уж там недалеко и до ответа на вопрос "зачем? "
   — Я понимаю.
   — На троне, конечно же, двойник. Где только они его разыскали?! Они научили его ходить как я, говорить. И вот, когда я заболел… Сначала у меня не было ничего, кроме шишек на пальцах. Но дело было не в них, конечно, а в том, что я захотел быть настоящим королем. Понимаешь, дикарь, настоящим. И тогда, пригретая на груди змея… Но я, кажется, опять… Об этом, может быть, потом. Если у нас будет какое-нибудь «потом».
   Старик вдруг замолчал, тяжело при этом дыша. За этой сбивчивой, бессвязной речью скрывалось истребление последних сомнений. Тайна его была, видимо, на самом деле велика, он ее доставал из своих тайников с трудом, как окованный медью сундук из подвала. Но окончательно решившись довериться этому юноше со стариковским лицом, он стремительно перешел к делу.
   — Но главного он и не получили, — старик даже хихикнул от удовольствия, — запихнув меня сюда, они отобрали у моего бессловесного двойника даже трапезную залу. Трапезная зала здесь как бы не при чем, на самом же деле она стоит на том месте, где были по преданию Соломоновы конюшни. Ты внимательно меня слушаешь?
   — Конечно, Ваше величество, — прошептал Анаэль.
   — Так вот, в конюшнях этих спрятано, — старик инстинктивно, при приближении к самому ответственному месту, понизил голос, — то, что в свое время осталось от разграбления Иудейского храма. Огромные ценности. Они, наверное, перерыли весь холм, но это все бесполезно, холм этот, лишь слегка прикрыт землей, а так он каменный, скала! А тайник устроен хитро, — старик снова захихикал. — Богатство у них под носом, и я все на свете отдам, остаток своей воистину вонючей жизни, за то, чтобы кто-нибудь увел его из-под их поганого, самодовольного носа.
   Анаэль осторожно спросил:
   — А кто это — «они», Ваше величество?
   — Я же сказал, что ты сам должен догадаться. Ну, подумай сам, кто держит сердце моего королевства в железной перчатке, кем пугают нынче паломников в Святой земле? Теми, кто должен их защищать. Кто построил эту ужасающую тюрьму под видом богоугодного заведения, посвященного Святому Лазарю? Кто носит белый плащ — символ чистоты — с красным крестом, символом крови, пролитой за веру?
   — Рыцари Храма…
   — Тише! — Старик приложил палец к тому месту, где у нормального человека имеются губы.
   — Не надо думать, что среди умирающих не может быть шпионов. Я думаю иногда, что их шпионы и наймиты есть даже среди ангелов Господних.
   Сказав эту фразу, король замолчал, и через некоторое время спросил:
   — Ты не христианин?
   — Почему вы так решили, Ваше величество?
   — Потому что я богохульник, и когда я богохульствую, то всякий истинный христианин считает своим долгом выразить осуждение моих речений, хотя бы в душе он и разделял их смысл.
   — Я не смел вас перебить и просто перекрестился.
   В темноте не видно.
   — В самом деле, как мог иноверец попасть на территорию христианского лепрозория?
   Опять наступило молчание. Оно было нарушено ехидным голосом короля:
   — Что же ты молчишь?
   — Мне нечего сказать, Ваше величество, и я жду, что скажете вы.
   — Не лги своему королю. Ты сейчас должен страстно желать, чтобы я поскорей выдал тебе те приметы, по которым ты бы мог отыскать тот тайник, о котором я веду речь.
   — Да, Ваше величество, я желаю этого. Но не в том ли моя обязанность, чтобы смиренно ждать, когда вы соблаговолите это сделать.
   — Ты притворяешься, — уверенно сказал старик, — но притворяешься правильно, стало быть не слишком глуп. И значит есть надежда, что ты их обманешь.
   Король, вдруг ни с того ни с сего, разразился приглушенным хохотом. Так могла бы смеяться гигантская жаба, которую кому-то вздумалось пощекотать.
   — Видишь, твоя душа прозрачна для меня, как вода в роднике. И не воображай, что я проникся к тебе большой любовью. Ты мне отвратителен, потому что здоров и у тебя есть шанс выбраться отсюда и разбогатеть за мой счет. Но знаешь, почему я все же открою тебе тайну клада.
   — Почему, Ваше величество?
   — Потому, что как бы я не относился к тебе, к ним я отношусь во сто крат хуже. Я дам тебе приметы, хотя и не люблю тебя. Вот они.
   Король просунул в отверстие свою изувеченную болезнью руку, на ладони лежала небольшая металлическая пластинка.
   — Что это? — тихо спросил Анаэль.
   — Сейчас объясню. Но сначала ты мне пообещаешь кое-что.
   — Что именно?
   — Когда ты доберешься до сокровищ, а там их очень и очень много, чтобы стать человеком, богатейшим во всей Палестине, ты не забудешь обо мне. Ты попытаешься вызволить меня отсюда. Это возможно. Везде, где заправляют тамплиеры, верховную власть имеют деньги. Тебе придется потратить значительную часть того, что ты приобретешь, но поклянись — ты сделаешь это!
   — Клянусь!
   — Ты поспешил с ответом. На твоем месте стоило бы подумать. Потому что если ты обманешь меня, я тебя прокляну. А проклятия прокаженных сбываются. И тем не менее ты клянешься?
   — Клянусь!
   — Хорошо, тогда слушай. Ты знаешь Сионский холм в Иерусалиме?
   — Нет, я не бывал там.
   — Это неважно, всякий тебе его покажет. На нем стоит здание ихнего капитула. Тебе нужно проникнуть на его территорию, а все остальное здесь, на этой табличке. Оказавшись внутри стен, ты легко поймешь смысл имеющихся здесь пометок. Они нацарапаны иголкой. Это тонкое серебро. Когда почувствуешь опасность, сверни ее и проглоти. Только испражняться садись потом в укромном месте.
   Анаэль принял табличку, она была не больше лепестка мака. Нет, даже меньше, но что на ней можно изобразить?
   Старик отвалился от амбразуры и теперь тяжело дышал, отдыхая после длительного и волнующего разговора.
   — Жаль, — сказал он в темноте.
   — О чем вы, Ваше величество? — припал к проему в стене Анаэль.
   — Я просто представил, как трудно тебе будет.
   — Да-а, — неуверенно протянул новый обладатель страшной тайны.
   — Честно говоря, я не представляю, как ты выберешься отсюда, из этого гнойного кошмара.
   Анаэль не знал, что ему ответить на эти сетования. Он просто вздохнул.
   — Но даже если тебе удастся выйти отсюда, во что я, признаться, совершенно не верю, и даже, если ты доберешься до Святого города, как ты попадешь в капитул? Простому смертному попасть туда нельзя. Даже я, еще будучи королем, бывал там всего несколько раз.
   — Но на что тогда может рассчитывать беглый прокаженный? — Анаэлю вдруг открылась вся бесполезность громадного королевского дара. Что толку знать, где находиться тайник с сокровищами, если при этом известно, что добраться до него нельзя?
   — У тебя есть только один способ.
   — Надеюсь, вы мне его откроете, Ваше величество.
   — Не кричи так громко, кое-кто здесь может удивиться, узнав, что среди них валяется король Иерусалима. А что касается того, как тебе попасть в капитул — не вижу другого пути, кроме как стать полноправным тамплиером.
   — Но здесь не принимают в рыцари Храма Соломонова, — окинул отчаянным взором внутренность затхлого сарая Анаэль.
   Королю понравилась шутка своего единственного подданного, он захихикал. Но Анаэль не шутил. Он размышлял в этот момент над тем, какой толщины груда неподъемных глыб навалена над ним, сквозь какие толщи ему придется пробивать себе путь. Как будто, чья-то неведомая рука потрогала самую минорную ноту в его душе. Он лежал на спине, не замечая ни тяжелой, почти наркотически действующей вони, равнодушно давя тех насекомых, что норовили заползти прямо в ноздри, и продолжал возиться со своими неупорядоченными мыслями. Он понимал, какую гигантскую возможность предоставляет ему судьба, но его все больше и больше смущала та плата, которую ему придется внести за обладание этой громадной надеждой. Может быть, он попал в смрадный сарай, лишь поддавшись действию какого-то ослепления, мгновенному наплыву какого-то дурмана? Ведь нельзя же не понимать, что самый большой кусок сыра лежит в самой кровожадной мышеловке. Ведь вполне может статься, что всю оставшуюся жизнь он пролежит на гнилой соломе в обществе заживо разлагающихся трупов и что же ему останется — утешаться тем, что он знает, где зарыты сокровища Иерусалимского храма? От этих безысходных, но достаточно однообразных размышлений, Анаэль стал впадать в дремоту. Разбудил его свистящий шепот старика.
   — Послушай ты, дикарь, я сейчас лежал и все думал о тебе. У меня на душе растет беспокойство.
   — Беспокойство?
   — Я чувствую, что нечто должно произойти. С тобой, со мной — не знаю. Я всегда это чувствую, как перемену погоды.
   — Я не понимаю, что вы хотите сказать?
   — О, дьявол! Я сам ничего не понимаю, я чувствую. Надо что-то сделать.
   — Что?
   — Хотя бы вот — перетащи обратно на свое место того бородатого, прежнего моего соседа.
   — Зачем?
   — Перетащи. А сам ложись в свободную келью и лучше подальше от меня. Теперь понял?
   — Кажется.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. РАЗГОВОР НА РАССВЕТЕ

   Анаэль был уверен, что его казнят. Ему связали сзади руки и два стражника молча вывели его за ворота «нижних пещер». В преддверии веревки или топора даже многолетнее гниение в темноте тюремного лепрозория не казалось чем-то невыносимым.
   Рассвет только занимался и после теплой вони каменной кельи воздух казался почти холодным. Утренние звезды светились равнодушно и бессильно. Смерть таким безрадостным, пустынным утром казалось особенно обидной, но бывший ассасин, а ныне считающий себя висельником, Анаэль ничем не выдавал своего состояния. Болел пищевод из-за слишком быстро и насухо проглоченного серебра, боль эта была какой-то наивной, ее хотелось пожалеть, ибо она не знала, чем будет вскоре пожрана.
   Стражники сонно перекликались на стенах крепости. Начинался час тумана, наплывающего с мертвой морской равнины, самое удобное время для нападения на обитель Святого Лазаря, если бы кому-то вздумалось такое нападение совершить.
   Очень скоро Анаэль понял, что его ведут не к конюшням, где обычно совершались экзекуции, а скорее к неказистому зданию собора Святого Лазаря. Оттуда доносилось приглушенное стенами богослужебное пение, монахи собрались на молитвы, им дела не было до предполагаемой казни. Когда стражники ввели связанного в тень собора, медленно, со скрипом ржавых петель, распахнулись ворота, и два десятка серых, чуть согбенных фигур, вышло из собора, надвигая на глаза капюшоны. До службы первого часа в соборе никого не будет.
   Дождавшись, когда монахи отойдут подальше, стражники ввели Анаэля внутрь. Там было намного темнее, чем снаружи. Стражники видно имели кошачьи глаза, темнота им ничуть не мешала и, не нарушая неизвестно кому данного обета молчания, они уверенно пересекли залитое мраком помещение, держа бывшего прокаженного за предплечья. Слева от алтаря имелась невысокая дверь. Один из стражников распахнул ее и велел связанному входить. Ситуация смутно напомнила Анаэлю ту, что имела место ночью в капелле Агаддина. Это вселило в него смутную надежду, хотя, по логике вещей, в совпадении этом он должен был бы углядеть для себя дурной знак. После того разговора его положение из тяжелого сделалось ужасным.
   Войдя в дверь, Анаэль увидел освещенную комнату, светильник был один, но зато большой, и хорошо заправленный маслом. На стене висело распятие, перед ним стоял на коленях человек и молился.
   Анаэль почувствовал, что его предплечья отпущены, стражники исчезли, оставив, правда, связанными кисти рук.
   Молящийся медленно поднялся с колен. Анаэль напрягся, в его голове мелькнула еще одна ассоциация. То что происходило сейчас, чем-то напоминало не только об Агаддине, но и об Алейке. Безумие, конечно, видеть сходство между этим молящимся в храме Святого Лазаря и Синаном, молящимся в своей непонятной полусфере, но мысль об этом держалась в сознании упорно, не уничтожаясь никакой критикой со стороны здравого смысла.
   Когда молившийся встал полностью, оказалось, что он обладает просто гигантским ростом. Вот он поворачивается. Так медленно, так значительно! Анаэль был готов увидеть на его лице какой-нибудь особенно зловещий образ проказы. После улыбки короля Иерусалимского его вряд ли что-то могло удивить. Но все же он вздрогнул. Вместо лица у этого человека была белая квадратная маска из плотного полотна с прорезями для глаз.
   Анаэль шумно выдохнул воздух, оказывается все это время он не дышал, боясь нарушить тишину храма.
   Белолицый великан молчал, видимо рассматривая связанного гостя.
   — Как тебя зовут? — спросил он обычным голосом, а не чудовищным басом, которого можно было ожидать при таком росте. — Впрочем, я знаю. Я слежу за тобой и посвящен в твою историю. Ты — Анаэль.
   — Я Анаэль, — не нашел ничего лучше, как подтвердить связанный, и на всякий случай поклонился. Лишний поклон никогда не бывает лишним.
   — Ты наверняка слышал обо мне. Меня зовут брат Ломбарде. Я один из тех, кто в этом монастыре решает кого казнить, а кого возвысить. Помимо этого я выполняю некоторые деликатные поручения великого магистра нашего ордена.
   Анаэль ничего не ответил, лишь пошевелился. Кисти рук окончательно затекли, теперь стали затекать предплечья.
   — Неудобно? — участливо спросила белая маска. — Потерпи. Я задам тебе всего лишь один вопрос, ты, наверное, догадываешься, какой?
   — Нет.
   — Нет? — белое полотно колыхнулось, брат Ломбарде, надо думать, усмехнулся. — Ты не производишь впечатление простака, хотя усиленно стараешься. Где тебя так изувечили?
   — Был пожар…
   — Не хочешь отвечать. В конце концов, это не мое дело. Меня интересует другое — зачем ты пытался выдать себя за прокаженного, скажи?
   Анаэль не имел никакой убедительной версии, поэтому предпочел молчать.
   — Ну же? — в голосе белой маски появилось раздражение. — Отвечай.
   Было так тихо, что отчетливо слышался треск масла в светильнике и крики часовых на стенах.
   — Не хочешь ли ты сказать, что на самом деле решил, будто у тебя началась наша болезнь?
   — Да, я так решил, — разлепил сухие губы Анаэль.
   К нему опять вернулась уверенность, что его казнят.
   — Но ты не мог не знать, что там, в тюремном лепрозории, твоя жизнь станет невыносимой. Почему ты не предпочел еще некоторое время побыть на свободе, притворяясь здоровым?
   — Мне опротивела жизнь и я хотел, чтобы она укоротилась, — придумал, наконец, объяснение Анаэль.
   — Зачем же ты перед этим пытался бежать из монастыря, где ты был в пристойном положении?
   — Мне опротивела эта тюрьма под видом монастыря и лечебницы.
   Белая маска снова всколыхнулась.
   — А, ты, оказывается, философ? Не сумев приобрести полную свободу, ты решил пренебречь частичной?
   — Ты читаешь в моей душе, — огрызающимся тоном сказал Анаэль, он чувствовал, что над ним издеваются и, в преддверии виселицы, это казалось ему излишним.
   — Напрасно ты показываешь клыки. Я задаю тебе эти вопросы не из праздного любопытства и, возможно, этот разговор мог бы для тебя стать началом другой, совсем новой жизни.
   Анаэль внутренне усмехнулся: опять перед ним встала тень Агаддина и ночная беседа в капелле. Открыто своего отношения к словам брата Ломбарде, он, однако, выражать не стал.
   — Наш орден, — тем временем говорил тот, — несколько необычен. Я сейчас не стану тебе излагать смысла наших таинств, одно лишь скажу — мы не воинственны. Мы искренни, в отличие, скажем, от госпитальеров. Помогая прокаженным, мы сами часто являемся претерпевающими болезнь, это все равно, как, если бы существовали на свете нищие иоанниты, в то время когда они заявляют — "бедные и больные — вот наши единственные господа! " Чтобы вступить в орден Госпиталя, нужен гигантский взнос, не меньше двух тысяч турских су. Чтобы стать членом ордена Святого Лазаря не нужно ничего, кроме благородного сердца, даже происхождение благородное не так уж обязательно. И хотя в свое время орден организовали итальянские аристократы, от вступающего не требуется, чтобы в его жилах текла именно итальянская кровь. Брат Ломбарде на секунду замолк.
   — Ты смотришь на меня так, словно не понимаешь ни слова из того, что я говорю.
   — Нет, слова я понимаю, но, Господь свидетель, я никак не могу уловить смысла того, что вы хотите сказать.
   — Смысл, однако, прост. Я уже говорил тебе, что мы давно за тобой наблюдаем. Ты ведешь себя не так, как должен был бы вести себя обычный, дюжинный человек. Только что освобожденный с плантации раб, не спешит бросить сравнительно уютное и теплое место, чтобы броситься навстречу своей гибели ради сомнительного призрака свободы. Про то, как ты попал в тюремный лепрозорий, мы уже говорили, это ведь тоже не поступок человека с рабским, ничтожным сердцем. Таких людей не так много, и такие люди нам нужны. Ведь мы, рыцари ордена Святого Лазаря, не являемся обладателями богатств, и членство в наших рядах не сулит славы великих воинских подвигов. Теперь ты понял меня?
   — Боюсь, что и теперь… Ты хочешь, чтобы я стал…
   — Именно так. Ты можешь стать рыцарем. Не рыцарем вообще, ибо для этого капля голубой крови все же необходима в жилах, но рыцарем ордена Святого Лазаря. В определенном смысле ты будешь им всем равен.
   — А если я не соглашусь?
   Брат Ломбарде ответил не сразу, даже сквозь его плотное сплошное облачение можно было почувствовать, что он разочарован.
   — А если ты не согласишься, то опять отправишься на свою вшивую подстилку. Выбор у тебя не богат.
   Анаэль попробовал подвигать плечами, он их совершенно не чувствовал. Шею ломило. Брат Ломбарде в этот момент, видимо, упивался своим умением ввергнуть человеческую душу в ад, необходимостью совершать выбор. На самом деле, в этот момент для бывшего ассасина страдания душевные были более переносимы, чем страдания физические. При всей внешней привлекательности предложения брата Ломбарде, оно ни на секунду не соблазнило Анаэля, ибо показалось ему ловушкой. Что-то, видимо особого рода интуиция, подсказывала ему, что если он сейчас согласиться надеть черный плащ с красным крестом, он тем самым покончит со своим будущим. Пусть лучше опять сарай тюремного лепрозория.
   — Я не согласен.
   — Хорошо, — быстро сказал брат Ломбарде. Этот ответ нисколько его не удивил, что само по себе было удивительно.
   — Иди, дикарь, — с этими словами он откинул ткань с лица и Анаэль увидел округлое, слегка улыбающееся, ничуть не тронутое болезнью лицо. В руке у брата Ломбарде появился кинжал.
   — Повернись ко мне спиной.
   Конечно он не вонзил Анаэлю кинжал меж лопаток, хотя мысль об этом мелькнула в голове связанного. Он лишь перерезал веревки и подтолкнул неуступчивого собеседника к выходу из комнаты.
   Там Анаэль снова попал в руки все столь же молчаливых стражей. Они вывели его через пустой и тихий собор. За его стенами уже полностью распустилось утро. Раздался колокольный звон. Монахи неторопливо сбредались ко входу.
   Анаэль искренне удивился, когда стражники не повернули от собора к «нижним могилам», а повели к главным воротам. Там он увидел четыре оседланные лошади, рядом топталось несколько человек, хорошо экипированных для путешествия по неспокойным дорогам Святой земли. Стражники подвели Анаэля именно к ним. Стоявший впереди, видимо старший, спросил дергая носом:
   — Чем от тебя так разит?
   — Проказой, — весело ответил за Анаэля стражник.
   Рыцарь презрительно покосился в его сторону. Потом сказал бывшему прокаженному:
   — Поскачешь вон на том коне, на рыжем. Близко к нам не приближайся. У седла мешок с едой.
   — Кто вы?
   Рыцарь приблизил железную рукавицу к лицу любопытствующего и сказал:
   — Если бы мне не было противно, я бы вбил твой вопрос обратно тебе в глотку.
   Ничего ему не ответил Анаэль, повернулся к указанной лошади, попытался перекинуть повод, руки не слушались. К тому же, он никак не мог себе вразумительно объяснить, что происходит. Кажется, в тюрьму, в лепрозорий возвращаться не придется. Но он уже привык к тому, что любая перемена в судьбе бывает только к худшему. Так к чему же ему теперь готовиться?
   Его спутники уже сидели в седлах. И, не подумав обернуться, они поскакали к воротам, которые неторопливо отворяли сонные стражники. Кое как Анаэль взобрался на коня, дернул за повод, разумное животное медленно затрусило в нужном направлении.
   Проскакав под надвратной башней, Анаэль, не сдержавшись, обернулся, наверное, для того, чтобы бросить прощальный взгляд на место своих мучений. Обернулся, и дыхание у него перехватило. У ворот были вкопаны две свежие виселицы, но не это его удивило, не сам факт повешения, а то, что оба повешенных были ему отлично знакомы. Это были Сибр и неуверенный в себе лекарь.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. НОЧНАЯ СЕРЕНАДА

   Перед каждым ночлегом спутники связывали его по рукам и ногам. Во время очередной такой процедуры, Анаэль сумел рассмотреть на пальце одного из них серебряный перстень с печаткой, изображавшей двух всадников, сидящих на одном коне. Он заинтересовал его тем, что точно такой же был у господина де Шастеле. Возможно этот перстень свидетельствовал о том, что обладатель его имеет отношение к ордену тамплиеров. Храмовники теперь беспрерывно занимали его мысли. Итак, если сопровождающие его рыцари имеют отношение к ордену Храма, то вопрос куда и зачем они его везут, становиться в тысячу раз серьезнее и интереснее. Только на него не было пока никакого ответа.