Стампас Октавиан. Цитадель

   Брат Гийом еще раз отхлебнул из баклажки.
   — Далее последовал бы акт опоясывания «поясом Иоанна». Вас бы обвязали белым шерстяным шнуром, который через прикосновение к идолу, делается талисманом, поэтому, посвященный не должен никогда более снимать его, чтобы постоянно находиться под охраной волшебной силы в нем заключенной. К тому же пояс этот служит тайным отличительным знаком, по которому посвященные узнают друг друга и допускаются к мистериям ордена. Но и это, — монах потер переносицу тонким бледным пальцем, — еще не конец обряда посвящения. Вам бы объяснили далее, что вы, пренебрегая своим ложным человеческим достоинством, должны приложиться своими губами к срамным и нечистым местам тела прецептора и присутствующих братьев, закрепляя этим, на первый взгляд, унизительным актом свое теперь не только духовное, но и физическое с ними сродство. Этим, кстати, вам бы дали понять, что никакие запрещенные монастырским уставом формы общения между братьями не запрещены. Надобно сказать, что у того разрешения, помимо сакрального смысла, есть еще практический. Считается, что сохранение тайны посвящения таким образом обеспечивается замечательно, ибо нет риска, что братья общаясь с женщинами, все выдадут им.
   После некоторого молчания шевалье сказал.
   — У меня создалось впечатление, что вы сами, брат Гийом, не слишком одобряете все то, о чем только что говорили.
   — Отнюдь. Вернее я так скажу, практическую пользу, приносимую сим сложным и своеобычно обставленным действом, я и признаю и, одобряю. Если таким образом можно держать в узде большое количество богатых, родовитых и необузданных господ — слава высшим силам. И что мне от того, что содомируемый сейчас в катакомбах капитула новый тамплиер пребывает в восторге от факта приобщения к великой и тайной силе. Пусть себе ошибается на здоровье и в удовольствие. Согласитесь, больше верят тому врачу и той гадалке, что дороже берет. Так и тут, настоящее возвышение человек обретает или думает, что обретает, через противоестественное унижение. Я то знаю, что суть в другом.
   Шевалье почувствовал, что ему становится жарко. Его взволновал не столько сам рассказ о содомских тайнах тамплиерства, сколько отношение к ним этого монаха. Реми де Труа спрашивал себя — почему он со мной так откровенен? Реми де Труа чувствовал, что решение, принятое им черной ночью над трупом неизвестного ассасина в лесу, возле источника св. Беренгария, начинает расплываться, теряя свой смысл. Опять впереди мертвое море опасной неизвестности.
   — Ну, наконец-то, — удовлетворенно сказал брат Гийом.
   — Что, наконец-то? — почти огрызнулся собеседник, сверкая глазами.
   — Наконец-то, я пробился сквозь выращенную вами на душе броню. Признаться, я просто любовался тем, с какой легкостью вы приняли известие, о том, что никаких сокровищ вам не получить. Приятно лишний раз убедиться, что не ошибся в человеке.
   Маска на лице шевалье де Труа застыла в опасливом оскале, было видно, что смятение взвилось в нем снова. И он опять не знал, что говорить.
   — Да, да, вы что-то предчувствуете и в правильном, мне кажется, направлении.
   — Ну так говорите же. Я признаю, вы одержали надо мною победу, так не тяните и объясните какую!
   — Не собираясь вас оскорбить, скажу вам, что мне не нужна ни победа эта, как вы выразились, ни ваше признание. Смешно было бы радоваться приобретению того, что невозможно потерять.
   — Опять загадки!
   — Нет, — сухо ответил брат Гийом, и в лице его проступила усталость, — очень скоро вы поймёте. Сейчас я удовлетворен другим, удачей, если так позволительно будет здесь сказать. Но покончим с этим. Смею думать, что достаточно живописно обрисовал обряд вступлении во внутренний орден ордена тамплиеров.
   Шевалье кивнул.
   — Так вот должен заметить, что это был не более, чем карнавал, если разобраться. Так мы именуем всякое пышное действо, организованное, чтобы впечатлить профанов. Но об этом уже, кажется, шла речь. Так вот, настоящее посвящение происходит не там, а здесь и посвящают не толпу высокородных обжор, пьяниц, содомитов, а одного лишь весьма непривлекательного внешне и весьма способного негодяя. Могу вас поздравить, — брат Гийом со сдержанной картинностью развел руками, — с нынешней минуты вы, в истинном смысле слова, рыцарь Храма Соломонова. Хотя бы в том смысле, что этот легендарный государь почитается примером очень умного человека.
   Шевалье настороженно молчал. Коснулся рассеяно рукой бородатой мозаики, коей являлось его лицо. Но говорить ему ничего не пришлось, монах заговорил сам.
   — Я понимаю, почему вы не выражаете особой радости.
   — Почему же по-вашему?
   — Радоваться непосредственно мог бы в этой ситуации человек сообразивший, что его все-таки не убьют в конце разговора, вы догадались об этом с самого начала. Или просто не боитесь смерти?
   Новопосвященный ничего не ответил.
   Брат Гийом снова потянулся к своему лекарству.
   — Осталось только завершить этот разговор. Меня, знаете, очень удивляет то, что вы не заводите речь, об одном очень важном моменте.
   — Каком?
   — Вы не спрашиваете, почему мы выбрали вас.
   Шевалье опустил голову. Слишком рано расслабился, именно сейчас, кажется, и начнется самая рискованная часть подземного разговора.
   — Кроме того, не намекаете, что вы вправе отклонить ту честь, что я вам только что объявил. Ведь вы не давали никаких клятв, не топтали распятия, не плевали на него и не вылизывали причинных мест господ высокопоставленных тамплиеров.
   Шевалье молчал, сжав кулаки.
   — Может быть вы чувствуете, что, хотя всего вышеперечисленного не делали, но окольцованы некой более страшной силой, чем все представимые тайны? Молчите? Ладно, опять придется говорить мне.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. НАЙДЕН!

   Секретарь Султье поклонился и сообщил, что прибыл к воротам королевского дворца подозрительный всадник. Он требует немедленной встречи с господином великим провизором.
   — А со мною он не желает поговорить?! — тряхнул брылами патриарх. В его тоне чувствовалась сильная досада, только трудно было определить ее направление.
   То ли старик был недоволен тем, что все нити сегодняшней ситуации стягиваются в руках Д'Амьена, то ли его просто возмущало то, что никому не известный бродяга требует встречи с одним из самых значительных лиц в государстве.
   — Как он выглядит? — спросил великий провизор.
   — Облик его непримечателен. Он просил передать вам это, он настаивал на том, что вас это заинтересует.
   Д'Амьен взял в руки протянутый ему кусок ткани, улыбнувшись, сказал:
   — Еще бы, этого человека я жду давно. И с очень, очень большим нетерпением. Ваше величество, господа, у меня состоится один короткий конфиденциальный разговор, результатом которого могут стать большие решения.
   — Какие у вас могут быть тайны от нас? — мрачно поинтересовался Конрад.
   — Только временные, — нашелся великий провизор, — зовите его, Султье, зовите.
   В маленькую комнату возле тронной залы ввели запыленного, изможденного на вид человека, он бросился на колени перед Д'Амьеном.
   — Ладно, ладно, — пробормотал тот, — лучше поскорее рассказывайте, Гуле.
   — Монастырь ордена св. Лазаря на берегу Мертвого моря.
   — Это точные сведения?
   — Деньги сделали свое дело.
   — Но он, насколько я понимаю, жив, значит не все дело сделали деньги!
   Гуле опять склонился в поклоне.
   — Именно так, мессир. Мы сумели подкупить только внешнюю охрану.
   — Что вас остановило?
   — Внутренняя охрана, — он находится в тюрьме лепрозория, за двойными стенами и еще надо учесть запоры на самой тюрьме, так вот, эту внутреннюю охрану, с некоторых пор сменили, там теперь на страже прокаженные рыцари. Они равнодушно относятся к деньгам.
   — Они равнодушно относятся к маленьким деньгам, надо предложить им больше.
   — Прошу прощения, мессир, боюсь, что и очень большие деньги тут не слишком помогут. За такой проступок их могут изгнать из ордена. Никакие деньги им не возместят того, что они при этом теряют. Не говоря уж и о том, что и повесить могут. Такое у итальянцев практикуется.
   Д'Амьен быстро покусывал верхнюю губу.
   — Что же вы предлагаете, не пришли же вы сюда с пустыми руками!
   — План только один, с учетом, конечно, того, что все нужно делать очень быстро. Надо послать пару десятков умелых людей с оружием. Внешняя охрана даст себя связать и избить и поднимет шум лишь после окончания дела. Ворота внутренней тюрьмы можно взломать, я выяснял. Во время переполоха они там и… убьют его. Если повезет, они успеют и ускакать даже. Все ведь ворота будут открыты. Ночью конечно, надо это делать.
   — Вряд ли они успеют ускакать.
   Гуле пожал плечами и криво усмехнулся.
   — Вот тут надо как раз пообещать побольше денег, не просто отпущение грехов, как вы обычно делаете, мессир, а именно деньги.
   — И ты берешься найти достаточное количество таких удальцов?
   — Десяток или полтора найду обязательно.
   — И сам их возглавишь?
   — Ну вы же знаете мои условия мессир. Если я сделаю все как вы хотите…
   Великий провизор махнул рукой.
   — Да, да, все получишь, и шлюху эту и остальное.
   Но надо спешить Гуле, надо спешить.
   — Мне надо поспать несколько… Совсем немного мне надо поспать и я готов для седла. А все необходимые распоряжения я отдам немедленно.
   — Хорошо. И помни, я рассчитываю на тебя. От тебя кое-что зависит, даже, я сказал бы, многое зависит. Может быть, тебе захотят помешать.
   — Кроме смены внутренней охраны никаких других приготовлений я у итальянцев не заметил.
   — Даже эта смена уже кое о чем свидетельствует.
   — Пожалуй, но я буду осторожен и предусмотрителен. Я заинтересован в успехе не меньше вас, не забывайте.
   — Тем лучше, да хранит тебя господь, — великий провизор перекрестил стоящего на коленях, — да и вот еще что.
   Д'Амьен подошел к большому плоскому ящику, стоявшему на широком подоконнике, открыл его длинным ключом с кудрявой бородкой и достал оттуда большой, вышитый разноцветным бисером кошелек.
   — Видишь, если я, глава ордена, живущего подаянием во имя болящих паломников, так щедро трачу деньги, можешь себе представить, с какой строгостью я взыщу, если что-то будет не так.
   — Я и без этого все понял, — кивнул, крестясь Гуле, и задом попятился к двери, прижимая кошелек к груди.
   Появление великого провизора в тронной зале было встречено внимательными, выжидающими взглядами. На сухом птичьем лице графа Д'Амьена трудно было что-то прочесть.
   — Не томите, не томите нас, граф, — проныл патриарх, — о чем вы там договорились с этим своим секретным человеком?
   — Погодите, Ваше святейшество. Маркиз, насколько я знаю, значительная часть выборных находится в вашем лагере.
   — Ровно половина, вторая в лагере Раймунда.
   — Боюсь, что с этими нам придется распроститься.
   — Почему вы так решили?
   — Я просто уверен, что граф Раймунд отдал соответствующие распоряжения и его люди не подчиняться ничьему приказу и не выдадут никого.
   — Весьма возможно, — нахмурился Конрад, — но вы мне ответьте на главный вопрос — вы решились на выступление?
   — Послезавтра утром. И не надо размахивать руками. К этому времени станет окончательно ясно, стоит ли затевать то, что мы задумали.
   — Опять ваши проклятые тайны! — не выдержал патриарх, его щекастое лицо побагровело от злости.
   — У меня есть основания для подобного поведения, — парировал Д'Амьен, — о том, что случилось с графом Раймундом вы знаете. Да и его величество поддерживает меня в моих действиях.
   Все обернулись к забытому в перепалке королю. Чтобы не выказать смущения и волнения, Бодуэн-фальшивый демонстративно нахмурился и весьма важно кивнул.
   — Да, господа, мне кажется, что великий провизор прав. Мы выступим послезавтра утром. Кроме того, еще не прибыл никто из моих детей.
   — Вы, де Сантор, — развивая инициативу, сказал Д'Амьен, — сейчас займетесь нашими гонцами. Пусть ложатся спать, они должны быть наготове к завтрашнему вечеру. Теперь обращение ко всем вам, господа. Разумнее всего не покидать дворец. Здесь мы и в наибольшей безопасности и поблизости от источника новостей. Все курьеры будут стекаться сюда.
   Никто не счел нужным возражать на это предложение.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. ИМЯ

   — Прежде всего — имя!
   — Имя?! — воскликнул шевалье.
   — Именно, — кивнул брат Гийом, — не станете же вы утверждать, что в самом деле являетесь лангедокским дворянином по имени Реми де Труа.
   Самозванец молчал.
   — Или может быть вас зовут отец Марк и вам бы хотелось навестить могилу доверчивого старика Мельхиседека?
   Мозаичное лицо окаменело, более чем когда-либо напоминая в этот момент, мертвую маску.
   — Вы много обо мне знаете, но интересно — все ли?
   Брат Гийом задумчиво отхлебнул своего лекарства.
   — Мы следим за странного вида мужчиной с тех пор, как он появился на дороге, ведущей к Агаддину и объявил себя паломником, направляющимся к Иордану. Он назвался каббалистическим именем Анаэль. Странность вашего поведения была столь велика, что местный комтур даже не решился вас повесить, ибо даже у провинциального вояки хватило ума понять, что сарацинский шпион должен был бы вести себя несколько иным образом. Когда же вы заявили о своем остром желании стать тамплиером, комтур не мог не отметить этот факт в своем еженедельном докладе в верховный капитул. Надо сказать, что стать полноправным рыцарем ордена у вас было меньше шансов, чем у жабы стать лебедем, именно поэтому я и обратил на вас внимание, после первого же доклада из Агаддина.
   Искра понимания зажглась в глазах шевалье.
   — И значит били меня на оливковых плантациях по вашему указанию.
   Брат Гийом кивнул.
   — В известном смысле да.
   — И в прислужники к барону де Кренье это вы помогли мне попасть, а не тот надсмотрщик?
   — Нет.
   — ?
   — Этот успех целиком на вашем счету. Наш орден чрезвычайно могуществен, но всемогущ только создатель этого мира. Откуда я, сидя здесь в Иерусалиме, мог знать, что у какого-то чернокожего раба в сараях Агаддина, есть серебряная коробка с целебной мазью. Каким образом предать его, вы придумали сами. А вот почти все из того, что случилось впоследствии дело наших рук.
   — И лепрозорий?
   — Разумеется.
   — И король Иерусалимский?
   — Это организовать было труднее всего. Не стану сейчас излагать все детали замысла, но, поверьте, здесь потребовалась очень большая работа ума и осуществлено несколько очень тонких решений. И ненавязчиво созданные ситуации для побега, и уговоры магистра ордена св. Лазаря.
   — Со мной разговаривал не магистр.
   — Но по его просьбе. И, как ни странно, итальянцы делали вам это предложение всерьез. Чтобы от него отказаться, надо было прислушаться к очень глубоким внутренним звукам.
   — А отец Мельхиседек?
   — Вы пропустили, шевалье, весельчака Анри.
   — Не хотите же вы сказать…
   — Даже больше, чем вы думаете. Большинство подобных шаек в Святой земле контролируются орденом. Именно они и наши банкиры приносят капитулу основные денежные средства, а не какие-то мифические клады. Конечно, далеко не все члены шаек знают о том, кто именно является их покровителем, чаще всего только вожаки.
   — Но если Анри знал, что я нахожусь у него по желанию ордена, почему он так странно себя вел по отношению ко мне.
   — Потому, что не получал никаких конкретных указаний на ваш счет, после того, как вы уже оказались у него в шайке. Он боялся вас потерять, ибо боялся, что с него за это взыщется.
   — А чего же ждали вы, брат Гийом?
   — Мы в очередной раз проверяли вас. Учитывая склад вашего характера, вы могли вступить в схватку с Анри за право главенствовать в шайке. Помогать вам в этом не входило в наши планы, и если бы вы одержали эту победу, то остались бы одним из десятков вожаков подобных шаек. И это означало бы, что мы вас, в общем-то, ошиблись. Этого не произошло, и мы стали следить за вашим продвижением с особым интересом.
   Шевалье пожевал губами.
   — А тех рыцарей, певунов, что сопровождали меня их действительно зарезали?
   — Конечно. Это надо было сделать из соображений, имеющих отношения к этой истории, я просто использовал их смерть в целях развития вашей интриги.
   — Скажите, а что вас заставляло тратить на меня столько сил, столько ухищрений ума.
   — Очень просто. Поднимаясь со ступеньки на ступеньку, вы повышались в цене, если так можно выразиться, и с вами лично я связывал все большие и большие надежды.
   — Но я ведь мог и погибнуть, например, в Агаддинском сарае, в пещере у Анри. Получается так, что вы дорожа мною все больше и больше, запихивали, при этом, во все большие и большие неприятности, подвергая все большему и большему риску.
   Монах пожал плечами.
   — Но не создавать же вам было тепличные условия, чего бы стоили ваши успехи, если бы они достигались не через преодоление настоящих опасностей.
   Шевалье опустил голову, как бы задумавшись.
   — Теперь можно перейти и к отцу Мельхиседеку, — сказал монах.
   Шевалье все также сидел, не поднимая головы. Можно было даже подумать, что он смущен.
   — Странно устроен человек. Удушить этого прямодушного старика вам было легче, чем участвовать в разговоре о его удушении. Но давайте с вами договоримся сразу, ни сейчас, и никогда впредь, не будем с вами касаться моральной стороны дела. Какого бы то ни было. Я ведь не исповедую вас, а всего лишь приоткрываю перед вами истинную картину того, что с вами произошло. Но ошибкой было бы думать, что мир, в который я вас ввожу, лишен начисто всяческих представлений о добре и зле. Не так. Даже наоборот. Здесь эти представления весьма и весьма конкретны. Все, что идет во вред ордену — зло, все что на пользу — добро. Вам следует пропитаться этой религией и философией. Понятно?
   — Да, — тихо сказал шевалье.
   Другими словами, вы удушили доброго священника, зарезали шевалье де Труа. Вы это сделали потому, что так было угодно ордену. Ордену был нужен человек, способный ради достижений своей цели, не задумываясь, совершать подобные поступки. И не надо думать, что я вас оправдываю или успокаиваю, мне нет какого дела до того, что твориться в вашей душе. Вовсе не так, Вы нам подходите, несмотря на то, что воспоминания о содеянном не вызывают у вас в душе содрогания.
   — Я понимаю вас.
   — И к тому же, открывая вам подлинную картину вашей жизни, я демонстрирую вам всепроникающее могущество ордена. Ни одного шага вы не смогли бы сделать за все эти месяцы всего лишь по собственной воле.
   — Да, могущество ордена тамплиеров велико — задумчиво произнес шевалье.
   — И к тому же оно возрастает. Несколько минут назад я сказал вам, что капитул не может знать того что творится в карманах каждого раба, что проживают во всех отдаленных крепостях ордена. Но это не значит, что такой день не наступит. Чтобы никто, как бы умен он ни был, сколь бы издалека не начинал, не мог, с враждебной разрушительной мыслью проникнуть в святыя святых, в тайное тайн, в сердце ордена.
   — Победить орден можно только ударив в сердце?
   — Никто не знает где оно, хотя многие думают, что знают. Более того, думающий, что ранит, лишь умащивает тело ордена. Думающий, что умно предает, лишь умножает его неуязвимость.
   Брат Гийом снова встряхнул свою баклажку.
   — Вот вы, шевалье, свои последние шаги, перед тем как попасть в эту пещеру, совершали, как враг ордена. Враждебность эта возникла из малого, неполного знания, и после, скажем, этого разговора вы этих шагов совершать не стали бы. Самое поразительное заключается в том, что вы, стараясь ордену навредить, принес ли пользу. Или, по крайней мере, выполнили работу к этой пользе служащую.
   — Я убил барона де Кренье.
   — И посылая вас туда, я знал, что вы это сделаете. Не сохранять же вам в живых человека, осведомленного о вашем прошлом. Он, правда, пытался помочь вам, когда вы прислуживали ему, но… но мы договорились тем морали не касаться.
   Де Труа усмехнулся.
   — Но я также зарезал и ассасина, с которым встречался де Кренье.
   Монах кротко вздохнул.
   — Я вам больше скажу, вы убили и графа Раймунда Триполитанского, причем сделали это так, чтобы все подумали — это дело ассасинов. Насколько я понимаю, вы хотели цепочкою этих подтасовок поссорить Орден с замком Алейк, и, видимо, был момент, когда вам казалось, что для раздувания этой вражды вы сделали почти достаточно. А вот как обстоят дела в действительности — смерть великого христианского воина Раймунда Триполитанского в настоящий момент весьма выгодна Храму, ибо он недавно вступил в коалицию с госпитальерами, нашими самыми исконными и серьезными врагами. Что же касается ассасинов, у вас с ними особые счеты — это я понял сразу. Я даже не стану настаивать, хотя мог бы, чтобы вы немедленно отчитались по этому поводу, вы сделаете это сами. И я не пытки какие-то имею в виду. Отношения нашего ордена с этой воинственной исмаилитской сектой начались сравнительно давно. И до сих пор были взаимовыгодными. Но, с недавних пор, Старец Горы, проведав конечно же, о тучах, которые сгущаются над Храмом, стал позволять себе некоторые огорчительные небрежности по отношению к нам. Он поспешил сделать вывод о том, что в очень скором времени коалиция во главе с графом Д'Амьеном, раздробит нам голову. Настало время припугнуть его, а может быть и наказать.
   — Каким же образом тут уместна смерть Раймунда Триполитанского?
   — Поднимется волна народного возмущения против убийц ассасинов, война против них будет носить популярный характер, что, согласитесь, лучше, чем наоборот. Труп Раймунда, таким образом, дважды полезен.
   Брат Гийом встал, размял затекшую спину, присел несколько раз. Потом подошел к квадратному отверстию, в котором плескалась вода и, толкнув ногой каменную плиту, закрыл его.
   — Ну что вы мне, наконец, ответите, молодой человек?
   — Не понимаю, — тоже встал шевалье.
   — Уже несколько часов я уговариваю вас вступить в орден тамплиеров и до сих пор не получил вразумительного ответа. Лично мне мои собственные аргументы за это вступление кажутся убедительными.
   — А разве у меня есть выбор.
   — Конечно, — удивился брат Гийом, — вы можете или вступить, или отказаться.
   — А если я откажусь.
   — Вас немедленно убьют.
   — Кто же в такой ситуации отказывается — саркастически хмыкнул шевалье.
   Брат Гийом помрачнел, его, видимо, разочаровывал такой поворот разговора.
   — Надеюсь вы понимаете, что вы не первый, кто прошел весь длинный путь от дна гниющей ямы до вершины относительного просветления. И были такие кто отказывался, как это не странно прозвучит, от дальнейшего движения в свет. За этим всегда стоят глубокие религиозные причины, запавшие в основание души искажения истины. Для них физическая смерть была более предпочтительным выходом, чем то, что им предлагалось. Лично я воспринимаю эту внезапную жертвенность, как слабость, как боязнь истины, леденящего ее дыхания. Она прекрасна, но холодна. Вы понимаете, о чем я говорю? Христианская могила тепла, как овечье подбрюшье, в сравнении с нею. Тяжко знать и видеть — благо человека — наслаждение слепотой.
   — Я понимаю, о чем вы говорите. Мне нужно привыкнуть к своему новому состоянию. Ведь вы предлагаете мне войти в тайное тайных, в святая святых ордена, в нарушение всех правил.
   — Что вы имеете в виду? — поморщился брат Гийом.
   — Я, как вы знаете не родовит.
   — Я тоже всего лишь сын корабельщика.
   — Я урод.
   — Мое уродство просто менее заметно.
   — Я никогда не носил креста и пролил много христианской крови.
   — С трудом можно найти христианина, который бы этого не сделал.
   — Я ассасин!
   — Не так давно я предсказывал вам, что вы сами в этом признаетесь.
   — Тогда, — шевалье сглотнул слюну, — тогда я согласен!
   Брат Гийом еще раз потянулся и еще раз присел. Даже по его обычно бесстрастному и холодному лицу, можно было заметить, что он доволен таким завершением разговора.
   — И сразу же за дело.
   — За дело?
   — Обряд посвящения, видимо, уже закончился. Теперь начнутся выборы великого магистра и через час или два у нас будет новый верховный воитель, и мниться мне, что станет им граф де Ридфор.
   — По разговорам в капелле приора Борже я понял, что все хотят чтобы избрали де Марейля.
   — Великий магистр не обязан быть человеком выдающимся, но нельзя допустить на это место и полное ничтожество. Ридфор порывист и непредсказуем. Именно эти качества великого магистра будут нужны Ридфору в ближайшие годы. Но хватит пока об этом, у нас еще будет время для разговоров на эту тему, а теперь одно практическое и немедленное дело.
   — Я готов.
   — И хорошо. Вам придется немедленно ехать в лепрозорий.
   Все что угодно, был готов услышать шевалье, но это слово его поразило.
   — Лепрозории.
   — И привезти оттуда короля Иерусалимского. Вы ведь обещали ему в обмен на план тайника, что вызволите его оттуда. Придется вам выступить в качестве человека, выполняющего свои обещания.
   — Я действительно ему это обещал, но не предполагал даже пальцем пошевелить ради выполнения этого обещания.
   — Привыкайте, — брат Гийом потряс пустую баклажку, — в вашей новой деятельности могут произойти и еще большие неожиданности.