Стампас Октавиан. Великий магистр (Тамплиеры - 2)

   Выбравшись из Солуни, путешественники ускоренным маршем двигались к Редесто, останавливаясь на ночь возле населенных пунктов, где их встречали дружелюбно настроенные жители. Как-то раз к Гуго де Пейну подъехал Раймонд и таинственным голосом произнес:
   - Мессир, я на пороге важного открытия!
   - Какого же? - усмехнулся Гуго, взглянув на взволнованное лицо юноши. Не обнаружил ли ты случаем в небе новую планету?
   - Нет-нет, - махнул рукой Раймонд. - Оно касается этого странного парня, оруженосца сеньора Тропези!
   - И что же в нем странного? - насторожился де Пейн.
   - Ну... многое. Когда мы, оруженосцы, собираемся все вместе, он как бы сторонится нас, не участвует в наших играх, поединках, не ходит с нами купаться. К чему бы это?
   - Может быть, он просто слабак и не умеет плавать?
   - А на рынке в Солуни! - воскликнул Раймонд. - Когда все пошли в оружейные лавки, он почему-то бросился к различным украшениям, которые могут привлечь только женщин, но не мужчин! Я как-то стал высмеивать его, а он, вместо того, чтобы дать мне сдачи, покраснел, заплакал и спрятался в шатре своего господина.
   - Действительно, странно, - покачал головой Гуго де Пейн.
   - Мессир! - торжественно произнес Раймонд. - Я думаю, что он - это она. То есть девушка, переодетая в мужское платье.
   - Бедный сеньор Виченцо! - улыбнулся де Пейн. - Он видно и не догадывается, кого взял в оруженосцы. Ты бы его предупредил, как бы беды не вышло.
   - Вы изволите шутить, но я сам видел, как они целовались.
   - Ты наблюдателен, чертенок. Но все же, советую тебе спросить Алессандра напрямую: девушка ли он? И посмотрим, что он тебе ответит. Не получить бы тебе пару затрещин.
   Смущенный и раздосадованный Раймонд, не найдя поддержки у своего господина, отъехал в сторону, а Гуго де Пейн решил переговорить при случае с Виченцо Тропези о том тайном, что рано или поздно становится явным.
   Наконец, наступил день, когда путешественники вышли на древнюю Эгнатиеву дорогу, которая вела прямиком к Константинополю. Но, по мере продвижения по ней, Гуго де Пейна одолевали все большие сомнения. Заброшенные каменоломни, высокие холмы, заросли кустарника вдоль дороги представляли удобное место для засады, если бы кто-то вздумал уничтожить их растянувшийся отряд. Именно на этом пути когда-то попал в окружение сам Годфруа Буйонский, а ведь его войско было куда как многочисленнее! Но и ему пришлось защищаться несколько недель, прежде чем он не принял условия Алексея Комнина - вассальские по своей сути.
   А вечером того же дня произошло явление, которое наблюдали сотни тысяч людей и о котором рассказывали потом долгие годы своим детям и внукам. Те же, кто в это время почивал или не удосужился взглянуть на небеса, дивились словам первых и кляли себя за собственную оплошность. Это явление было столь необычно, волнующе и тревожно, что вызвало у многих священный трепет, сопоставимый с восторженным ужасом. И хотя длилось оно всего несколько мгновений, но каждому, кто его видел, несло знак его собственной судьбы. А произошло следующее.
   Девять рыцарей в посверкивающих в бледном свете луны латах, покачиваясь в походных седлах на иберийских лошадях, медленно двигались по древней Эгнатиевой дороге. На древке копья первого из них было укреплено знамя с горящим даже ночью красным шелком креста. Под открытым забралом шлема лицо его, словно высеченное из белого мрамора, было сумрачно и напряжено. Но оно было прекрасно какой-то неземной отрешенностью, знанием собственной судьбы, как и лица других рыцарей, следовавших за ним. В предгрозовом небе, за тяжелыми тучами прятались редкие звезды. И вдруг - словно миллиарды скрывшихся звезд - в одно мгновение высыпали на небо, рассеяв сгустившуюся тьму. Но они не застыли неподвижно, как бывает всегда: они смещались, двигались, сталкивались друг с другом, высекая искры, мчась по безграничному пространству, исчезая или падая на землю. Все вокруг было исчерчено этим сумасшедшим звездопадом - зигзагообразной войной звезд. И длилось это ровно столько, сколько хватило бы человеку времени родиться, или чтобы умереть. Но вот - по чьему-то мановению безумный рой замер, словно бы сам напуганный своей необузданной внезапной свободой. Казалось, нависший над землей хаос, готов обрушиться и придавить под собой все живое. Еще мгновение - и картина в небе стала меняться. Теперь звезды, подгоняемые неведомым ветром, начали группироваться друг с другом, соединяться, образуя целые массивы, монолиты звезд. Они поглощали, поедали более слабых, и их становилось все меньше и меньше, но они все росли и росли. Несколько материков звезд осталось в небе: и счетом их было ровно девять. Три раза они гасли и трижды загорались снова. А затем - исчезли совсем. Лишь одинокая луна продолжала бледно светить, словно насмешливо предлагая разрешить неразрешимую загадку. А все такая же тишина стояла вокруг замеревших на Эгнатиевой дороге путников.
   Не скоро они пришли в себя, пораженные этим небесным явлением. Обернувшись, Гуго де Пейн увидел своих неподвижных, растерянных товарищей. И он поразился, насколько преобразились, словно опаленные священным огнем, их лица: и Бизоля де Сент-Омера, и Роже де Мондидье, и Людвига фон Зегенгейма, и Хуана де Сетина, и Андре де Монбара, и Грея Норфолка, и Милана Гораджича, и Виченцо Тропези. Что же это было? Мираж, затмение, игра природы или посланный Властителем людских судеб знак? Для них или для всего человечества? Никто не мог промолвить ни слова, и сам Гуго де Пейн молчал, размышляя над тем, что открылось им в эти мгновения. Рыцари ждали его решения, готовые последовать за ним, куда он укажет.
   - Андре, вы наиболее склонны к толкованию различных загадочных явлений, - сказал наконец Гуго де Пейн. - Что вы думаете по поводу этого чуда, свидетелями которого мы все были?
   - Трудно сразу судить об этом, - произнес обычно молчащий Монбар. - И может быть, никто и никогда не постигнет разумом эту пляску звезд - в чем был ее смысл? Но я обратил внимание на то, что девять звездных скоплений зажигались и гасли три раза. Девятьсот девяносто девять - вот что приходит на ум прежде всего, вот что должны были мы осознать. Но эта цифра видится и по другому. Для тех кто живет не по божеским законам, а по наущению дьявола. Кто перевернут, как обезьяна. Тогда эта цифра - шестьсот шестьдесят шесть. А это, как сказано в Евангелии - число грядущего зверя. Вот все, что я хотел сказать. Дальнейшее - просветит только будущее.
   После его слов наступило еще более гнетущее и тяжелое молчание, лишь Роже де Мондидье негромко выругался, тотчас же перекрестившись.
   - Мы поворачиваем, - промолвил наконец Гуго де Пейн, трогая коня. Возвращаемся к началу Эгнатиевой дороги, где она делает развилку на Адрианополь. И оттуда - по торговому пути - в столицу Византии.
   Через полчаса, развернувшийся караван направился в обратную сторону. Те же, кто поджидал отряд Гуго де Пейна в трех лье отсюда, бесцельно провели в тщательно подготовленной засаде еще несколько недель... Лишь убедившись, что рыцари не появятся, они ликвидировали место стоянки и рассредоточились по заранее разработанному в Нарбонне плану. Зато вторая засада, поджидавшая группу Робера де Фабро на торговом пути из Адрианополя, выполнила поставленную перед ними Старцами задачу сполна.
   Место гибели лагеря Робера де Фабро случайно обнаружил Раймонд, заинтересовавшийся кружившимся над опушкой леса вороньем. На его зов поспешили рыцари. Зрелище, представшее их глазам, было ужасно. Между потухших костров и поваленных шатров лежали изрубленные воины и их слуги. Всего в количестве двадцати человек. Голова одного из рыцарей была полностью обожжена. Лишь по фамильному гербу на щите Бизоль де Сент-Омер узнал его имя.
   - Я бился с ним на королевском турнире в Труа, - тихо произнес Бизоль. - Это барон Робер де Фабро. Какая страшная трагедия здесь произошла?..
   - На дороге в Иерусалим случается всякое, - ответил Людвиг фон Зегенгейм. - Очевидно, на них напали врасплох, ночью.
   - Не иначе, - согласился Бизоль. - В честном поединке барона было невозможно победить. Я сам тому свидетель.
   - Если на них напали грабители, то почему они не унесли доспехи, оружие и другие ценные вещи? - спросил маркиз де Сетина.
   - Значит, причина была в другом, - произнес Гуго де Пейн. - Тела необходимо предать земле. Пусть этим займутся без промедления.
   Через несколько часов, совершив обряд погребения, рыцари и их слуги тронулись в путь. А к вечеру следующего дня впереди показались огни Константинополя.
   Глава IX
   ВЕЧЕР В ВИЗАНТИИ
   Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и
   ахейцы
   Брань за такую жену и беды столь долгие
   терпят:
   Истинно, вечным богиням она красотою подобна!
   Гомер
   1
   Ранним утром Гуго де Пейн со своими товарищами вступил в Константинополь. Это был, пожалуй, единственный великий город христианской Европы, не знавший себе равных по великолепию и переживающий свой золотой век. Никогда еще Константинополь не был в руках завоевателей, никогда варварские вожди не занимали места византийских императоров, которые считались законными наследниками и преемниками римских цезарей, хотя василевсы на троне сменялись довольно часто, порою сбрасываемые с него восставшей чернью. Ныне в Византии правил Алексей I Комнин, основавший свою династию более тридцати лет назад и спасший Константинополь от вторжения турок-сельджуков. Судьба империи висела тогда на волоске. С запада ей угрожали норманны, бурлило болгарское царство, сельджуки вторглись в Малую Азию, захватили Иконию и нанесли византийцам сокрушительное поражение при Манцикерте, где в руки мусульман попал даже сам император Роман Диоген. И когда Алексей Комнин овладел троном, то совершил, казалось бы, невозможное. Он нанес поражение норманнам, когда те сделали попытку завоевать восточное побережье Адриатического моря и навязал Боэмунду Тарентскому унизительный мир; он остановил в Азии продвижение турок-сельджуков; а когда в Константинополе появились рыцари Годфруа Буйонского, жаждавшие освобождения Иерусалима, то сумел заставить их признать свою власть и благодаря их победам над сельджуками смог отвоевать и вернуть Византии Малую Азию. Это был поистине выдающийся император. Полководец, дипломат, умелый администратор, тонкий богослов и храбрый воин, изящный, привлекательный мужчина в свои шестьдесят лет, с одинаковым пылом отдававшийся науке и кутежам, соединивший в себе рыцарские качества Запада с традиционным византийским умом, чьи романтические приключения вызывали в народе любовь и поклонение. Впрочем, такую же любовь и поклонение вызывала и его красавица-дочь, принцесса Анна, вернувшаяся домой из своих путешествий по Европе за месяц до вступления в столицу империи Гуго де Пейна.
   Рыцари, разместившись в приезжей гостинице при Студийском монастыре, пошли осматривать город, восхищаясь его пышностью, богатством и великолепием. Бывавшие здесь прежде, Андре де Монбар, Людвиг фон Зегенгейм, Роже де Мондидье и Милан Гораджич были как бы поводырями в этом царстве царств. Не верилось, что в мире действительно существует такой сказочный город, опоясанный со всех сторон стенами и высокими башнями, с удивительными дворцами и зданиями с мраморными колоннами, с галереями длинных портиков, с величественными церквами - а их было столько, что казалось они могут поднять весь город к небесам. Говорили, что в Константинополе сосредоточены две трети благосостояния мира, а одна треть рассеяна по всему свету. И это походило на правду. По крайней мере, предметами самой утонченной роскоши Византия снабжала весь мир. А что сказать о прекрасных пурпурных тканях, отличающихся особым блеском красок, секрет производства которых Византия ревностно охраняла; о миниатюрах, украшавших знаменитые рукописи, о тонко выточенных изделиях из слоновой кости, бронзе, оправленной в серебро, об эмали переливающихся оттенков, о драгоценных камнях, ограненных золотом! А изобилие лучших произведений греческих ваятелей, захваченных еще императором Константином и увезенном в основанный им город! А многочисленные соборы и венец искусства - великий храм Святой Софии, который был так прекрасен, что по словам самих византийцев, говоря о нем, нельзя больше говорить ни о чем другом! А драгоценные реликвии, рукописи, книги, иконы, которые попросту не имели цены! А блеск императорских дворцов, и самого главного из них Влахернского, с разнообразием построек, красотою окружающих садов, мозаикой и живописью, украшавшими помещения! Всем этим Константинополь привлекал к себе всеобщее внимание, весь мир грезил о нем, как о городе чудес, окруженном золотым сиянием; о нем мечтали в туманах Скандинавии, на берегах русских рек, которыми северные искатели приключений спускались к несравненному Царьграду; о нем думали в замках далекой Франции; грезили в венецианских дворцах; сюда стремились из Беотии и Пелопоннеса, Сирии и Египта, Финикии и Армении, Нубии и Тавриды, - со всех концов света. Ехали за товаром, за знаниями, за удачей. И всем было известно, что Империи обеспечена защита свыше, что Константинополь является богохранимым городом, вторым Римом, а богоматерь - его признанная покровительница. И когда в период опасности Влахернская икона выносилась к городским укреплениям, то она воодушевляла воинов и обращала неприятеля в бегство...
   Бродя по городу, рыцари дивились обилию товаров, выставленных местными ремесленниками и приезжими купцами. Что там ярмарка в Солуне, где они побывали совсем недавно, по сравнению с Константинополем! Именно здесь начинались и заканчивались все торговые пути, одни из которых пролегали по рекам Фракии и Македонии, достигавшие долин Дуная, а далее - Венгрии и центральной Европы; другие - тянулись к Адриатическому морю, Франции и всего Запада; а к Черному морю примыкали пути, соединяющие южную часть Руси с гаванями Крыма, с древней Колхидой, с Трапезундом, Кавказом, с оазисами Туркестана и всей Средней Азии; караванные дороги шли из Сирии, а далее Персия, Дальний Восток, Цейлон, Индия, Китай; бойко поступали товары и из Эфиопии, Египта, Средней Африки. Было чему поразиться на рынках и ярмарках Константинополя, главное скопление которых находилось в долине реки Вардар, где вырастал целый городок из дерева и полотна, длинные улицы которого и днем и ночью были полны оживленной толпой местных жителей и иностранцев всех мастей и цветов. Это был грандиозный торговый центр, подобного которому история еще не знала! Направившись сюда, рыцари довольно скоро потерялись в толпе, разбрелись в разные стороны, растворились в многоязычном хоре. Гуго де Пейн остался со своим другом Бизолем, Раймондом и парой слуг, которых нагрузили купленными товарами и отправили в гостиницу.
   - Надо отсюда как-то выбираться, - сказал де Пейн. - Все-таки, ярмарки - не для меня. Почему-то начинают болеть зубы.
   - А у меня отчего-то чешутся кулаки, - произнес Бизоль. - Куда отправимся теперь?
   - А к императору, - небрежно отозвался Гуго. - Что-то давненько я к нему не заглядывал...
   - Пошли! - согласился Бизоль, пожимая могучими плечами. - Говорят, он вполне приличный человек.
   И рыцари, расспросив дорогу к Влахернскому дворцу, с трудом выбрались из гигантского скопления торговых рядов. Они вышли на площадь Константина, в центре которой возвышалась высокая бронзовая колонна, увенчанная золотой статуей, державшей в руке фигуру Нике. Разумеется, попасть во дворец к императору было не так просто. Но Гуго де Пейна интересовал не столько Алексей Комнин, сколько его дочь, принцесса Анна. Хотя он рассчитывал получить аудиенцию и у императора, так как понимал всю важность для его замыслов поддержки столь мощного, ближайшего союзника Иерусалима, даже при всем негативном отношении Рима к Византии. В свое время Алексей Комнин сумел искусной и хитрой дипломатией привлечь рыцарство Европы, если уж и не на свою сторону, то по крайней мере, использовать их в своих целях. Почему же влияние православной Византии не может послужить делу возвеличивания католической церкви в Палестине? Создать католический Орден, где одна рука будет православной? Недаром говорится; что не ведает левая рука что творит правая... Это был смелый, но опасный ход, придуманный аббатом Сито, и о нем пока даже не догадывались в Ватикане. Папа Пасхалий II был бы наверняка против столь безрассудной попытки, могущей скомпрометировать все дело. Но в замыслы клюнийского приора были посвящены лишь несколько человек, и среди них - Гуго де Пейн.
   Эллинский дух Византии всегда соперничал с римско-латинской непримиримостью. Религиозный раскол, начавшийся еще более семи веков назад, достиг высшей стадии. Но планы Алексея Комнина были широки и грандиозны. Его предшественниками были совершены во внешней политике непростительные ошибки, и прежде всего - разрыв с Римом, потеря Италии и восстановление Карлом Великим Римской империи, отбросившими Византию на восток. Теперь же, когда его империя вновь стала процветать, набирать военную мощь и отвоевывать территории, можно было подумать и о большем. За последние сто тридцать лет границы империи в Азии отодвинулись от Галиса до Евфрата и Тигра, была завоевана северная Сирия, создано вассальное королевство в Иерусалиме, отвоеван Крит в восточном Средиземноморье, разрушено и потоплено в крови болгарское царство. Теперь она простиралась от Дуная до Антиохии и Сирии, от присоединенной Армении до отвоеванной южной Италии; вокруг империи группировались славянские и кавказские государства, а Русь почти целиком вошла в сферу влияния Византии, после обращения ее в христианство. Но этого, как считал Алексей Комнин, было недостаточно. Едва придя к власти, он ощутил тяжесть окончательного разрыва православной церкви с Римом. Вновь на западе угрожали норманны, а на востоке - турки-сельджуки, да и карликовые Палестинские королевства, заполненные пришлыми из Европы рыцарями, были по-своему независимы, и в любой момент по приказу из Рима могли повернуть копья в его сторону. Поэтому Алексей Комнин, как искусный дипломат, искал союзников и среди турок, чтобы угомонить Иерусалимского короля Бодуэна, и среди персов-ассасинов, чтобы натравить их на сельджуков, и среди католического рыцарства Палестины, чтобы столкнуть их еще сильнее с ассасинами. И очевидно, идея, разработанная в Клюни аббатом Сито, и с которой направлялся сейчас Гуго де Пейн к Влахернскому дворцу, нашла бы понимание и место в долгосрочных замыслах императора Алексея Комнина. А замыслы эти были таковы, чтобы восстановить древнюю Римскую империю в ее исторических границах, когда все Средиземное море являлось как бы внутренним озером великого государства.
   Пожилой, но выглядевший моложаво человек с загорелым, умным лицом, сидя в императорских покоях западного крыла Влахернского дворца, размышлял об этом и о многом другом, бегло проглядывая списки прибывших в Константинополь знатных гостей, поданных ему эпархом города, когда взгляд его наткнулся на имя Гуго де Пейна.
   - Да-да, - пробормотал он, - кажется о нем мне рассказывали Алансон и Анна, об этом рыцаре, отличившимся в Труа. Но что он здесь делает?
   Алексей Комнин длинным, отполированным ногтем подчеркнул это имя в списке.
   - Поинтересуйтесь этим человеком, - обратился он к эпарху.
   Полчаса спустя, протоспафарий дворца принес ему другой список - тех лиц, которые испрашивали у императора аудиенции. И вновь взгляд Алексея Комнина сделал остановку на имени Гуго де Пейна.
   - Через три дня, - коротко сказал он протоспафарию, указывая на отмеченное имя. Потом он подошел к окну и попросил позвать к себе свою дочь, которой доверял больше всех из окружавших его людей.
   2
   Два дня, прожитых в Константинополе, стоят двух месяцев, проведенных в любом другом городе. За эти сутки рыцари, стряхнув с себя дорожную пыль и тяготы длинного путешествия, омылись в щедрых волнах эллинской радости жизни, свежести чувств и восприятия мира. Так пограничное состояние души способствует ее прозрению и разрыву, так, наверное, существование человека на границе Востока и Запада неуклонно ведет его к вечному движению вперед и назад, исключающему покой.
   Людвиг фон Зегенгейм, встретив знакомых рыцарей - участников похода Годфруа Буйонского на Иерусалим, проводил с ними время в таверне Золотого Рога, вспоминая минувшие дни и схватки с сарацинами. В другой таверне, неподалеку от первой, гулял с друзьями-сербами Милан Гораджич, и оттуда часто доносились веселые славянские песни, перебиваемые тевтонскими маршами. В конце концов, обе компании объединились, но на первых порах чуть не передрались, и только вмешательство Людвига и Милана успокоило воинов. Примирила их выкаченная прямо на пристань бочка доброго рейнского вина.
   Виченцо Тропези и Алессандра Гварини ушли в венецианский квартал, который необычайно вырос со времен воцарения Алексея Комнина. Теперь в Константинополе насчитывалось около 16 тысяч итальянцев, расселившихся на берегу Золотого Рога и пользующихся особым покровительством императора. Они были освобождены от многих таможенных пошлин, причем местное население смотрело на них не как на иностранцев, а как на урожденных греков. Особые привилегии сослужили им плохую службу: пройдет несколько десятков лет, и их алчность, надменность и дерзость вызовет ненависть у византийцев, а наследник Алексея Комнина - Мануил совершит, наверное, первый акт репатриации в истории: велит арестовать поголовно всех венецианцев и отправить их в отдаленный, труднодоступный для проживания район в горах. Пока же Виченцо и его прелестная супруга, все еще одетая в мужское платье (хотя ей страсть как хотелось облачиться в изящные и легкие византийские одежды, примерить далматику, тунику или мягкие пурпурные башмачки), находили среди соотечественников радушный прием. Но чаще, они исчезали в парках или садах Константинополя, чтобы остаться наедине друг с другом. Они еще не знали, что минувшим вечером в город через западные ворота въехал их смертельный враг - Чекко Кавальканти с двадцатью латниками...
   Роже де Мондидье нашел себе убежище в игорном доме, которых было чрезвычайно много на окраине Константинополя. С утра до вечера он просиживал за столом, бросая кости и набивая себе карманы выигранными перперами и бизантами. Вечерами он возвращался в гостинцу, покачиваясь под тяжестью монет, но счастливый, как никогда. Деньги сыпались у него отовсюду, вроде бы даже и из пустой глазницы. Зато в другой сиял веселый и радостный глаз.
   - Как-нибудь ночью тебя заколют, - предупредил его Бизоль де Сент-Омер. - Что я тогда скажу твоей Жанетте?
   - Что я жил честно и умер, как герой, - отозвался Роже, высыпая деньги в общую казну, которой заведовал Андре де Монбар.
   - Герой - глаз с дырой, - проворчал в его сторону будущий свояк.
   Сам Бизоль побывал на маневрах византийской кавалерии за стенами Константинополя. Для человека, понимающего в том толк, зрелище было удивительное. Командовал учениями сам император Алексей Комнин, которому помогали эпарх города и военный логофет. Десятки тысяч людей высыпали к долине Бруса, чтобы поглазеть, как тяжелые, хорошо вооруженные всадники и пешие трапезиты штурмуют деревянную крепость, построенную и защищаемую моряками константинопольского флота. Всего в маневрах участвовало более пяти тысяч человек, причем несколько полков, гетерий, состояли исключительно из наемников: русских, итальянцев, англосаксов, скандинавов, немцев. Да и сам военный логофет был по происхождению армянином. Моряки храбро защищались и делали дерзкие вылазки, разрушая линейный строй кавалерии, но все же, с помощью осадных машин, трапезиты пробили несколько брешей в стенах крепости, куда первым хлынул иностранный полк франков. Довольный земляками, Бизоль де Сент-Омер бурными криками выразил свой восторг, хлопнув по плечу соседа, отчего тот повалился на землю, очнувшись лишь после окончания маневров.
   Маркиз Хуан де Сетина нашел себе другое занятие. Он посетил Константинопольский университет, где с удовольствием прослушал блестящую, полную наблюдательности, остроумия и тонкой психологии лекцию византийского профессора и писателя Пселла о произведениях Лукиана. На курсы Пселла, наставника Анны Комнин, набивалось столько народа: и студентов, и просто любопытствующих, что между ними не прошмыгнула бы и мышка, а когда они начинали хохотать над какой-нибудь остроумной репликой лектора, то служители университета опасались, как бы крыша не рухнула им на головы. Просмотрев программу занятий, маркиз поразился списку изучаемых авторов: здесь был и Платон, и Аристотель, и Плутарх, и Гомер, и Геродот, и все философы, историки, трагики, ораторы, поэты древности! И все же основной упор делался на греческую литературу, которая в большом количестве хранилась во многих библиотеках Константинополя. В некоторые из них маркиз успел заглянуть, не пройдя также и мимо Магнаврской высшей школы, где преподавался даже такой предмет, как "Ораторское искусство хвалебных и надгробных речей".