Стампас Октавиан. Великий магистр (Тамплиеры - 2)

   А Гуго де Пейн и граф Норфолк предпочли прогулки по Константинополю. Более всего их привлекала архитектура города, живопись, иконография в церквах и монастырях. Храм святой Софии явился им настоящим чудом, творением, изумительным по смелости замысла и мастерству выполнения: с высоким куполом, великолепной расстановкой колонн, роскошными канителями, пышными украшениями стен, покрытых разноцветной мозаикой, мрамором, заполняющими своды, абсиду и сам купол. Поразила и большая церковь святых Апостолов, построенная в форме креста, внутри которой вызывали поклонение живописные иконы, исполненные живым чувством и гармонией красок.
   - И автор их неизвестен! - произнес Грей Норфолк, любуясь иконами.
   - Так и должно быть в настоящем творении, - добавил Гуго де Пейн. Потому что творец всего сущего на земле - один.
   Они вышли из базилики, направляясь к бухте Золотого Рога.
   - Поверьте, граф, - продолжил разговор де Пейн. - Восхищаясь византийским искусством, я глубоко скорблю о том расколе, который произошел между Римом и Константинополем. Согласитесь, что Византия, по своему уровню культуры, а может быть, и по духовному уровню намного опережает все иные страны.
   - Конечно, - отозвался граф Норфолк.
   - И все же, она обречена. Византия не устоит против Запада, против его ненасытности и жажды выпить все, что его окружает.
   - Да и Восток в том поможет. Нельзя сидеть на двух стульях.
   - Можно. Если эти стулья скреплены стержнем, имя которому неистребимая сила духа. Но, когда Византия падет, Запад от этого ничего не выиграет. По законам Троицы будет еще третий Рим. Где - я не знаю. Но он будет стоять вечно.
   Сказав это, Гуго де Пейн задумался, устремив взгляд серых, льдистых глаз на неспокойно вздымающиеся волны Босфора. Неожиданно он осознал, что и сам является одним из рычагов, призванных разрушить этот прекрасный город, и не только город: тот стержень, о котором он только что говорил, саму идею и дух православия. Нахмурившись, Гуго де Пейн погрузился в тяжелые размышления. Очнулся он от доносившихся из ближней таверны песен.
   - Узнаю голоса наших друзей, Милана и Людвига, - произнес он молчаливо стоявшему рядом графу. - Пойдемте отсюда - не будем их смущать нашими унылыми лицами.
   На обратном пути к гостинице им неожиданно встретилась процессия, во главе которой шел хорошо знакомый им по Труа, брат Людовика IV, Ренэ Алансон. Хотя и не испытывая особой приязни друг к другу, рыцари почтительно раскланялись.
   - Рад снова видеть вас, - кисло улыбнулся Алансон.
   - Наши чувства взаимны, - отозвался де Пейн.
   - Путешествуете? - полюбопытствовал посол Франции.
   - Просто гуляю.
   - Далеко же вас занесло от Труа. Не затянулась ли прогулка?
   - Дороги не выбирают.
   - Может быть, вас притягивает здесь какой-то магнит?
   - Очень может быть.
   - Тогда ваши усилия напрасны.
   - Как сказать.
   Оба они знали о ком идет речь, потому что любили одну и ту же женщину. Гуго де Пейн слегка побледнел, а Алансон побагровел от злости. Он хотел сказать что-то резкое, но сдержался.
   - Еще увидимся! - произнес он.
   - С вашего позволения! - и рыцари отправились прямиком к гостинице. А Алансон долго, с ненавистью смотрел им вслед.
   Андре де Монбар был единственным из всех девяти рыцарей, который занимался практическим делом. По поручению Гуго де Пейна он подготавливал все необходимое для переправы на пароме через пролив. Следовало договориться с различными чиновниками, администрацией порта, получить разрешение эпарха города, забронировать на пароме места для людей, лошадей и поклажи, заготовить пропитание в дорогу. Лучше Монбара с этой задачей не справился бы никто. Как практичный человек и казначей, он знал, сколько, когда и кому давать перперов, на кого прикрикнуть, кого уговорить, а кому и дать в зубы. Особенно трудно было пробиться к эпарху, управляющему столицей Византии. Но и здесь Монбар сумел отличиться: уже на третий день он выходил из его приемной с разрешением на отплытие. Тут он и столкнулся с бароном Филиппом де Комбефизом, которого знал по Труа, и который уже три недели торчал в Константинополе, сталкиваясь с невозмутимостью византийской бюрократии. Корабль Комбефиза, на котором он прибыл из Бари, нуждался в длительном ремонте, а в местах на пароме ему постоянно отказывали.
   - Начните с самого мелкого чиновника, - посоветовал ему Андре де Монбар. - И так, по ступенькам, поднимаясь по лестнице, вы дойдете до морского логофета, эпарха или самого императора.
   - А не проще ли отрубить им всем уши? - проворчал барон.
   - Нет, не проще. Ушей много, а карман у всех один, - и, попрощавшись, Монбар отправился в порт.
   Вечером в гостинице за длинным столом собрались все рыцари и их оруженосцы. Хозяин подавал на стол ужин, а Роже де Мондидье, выигравший вновь кучу монет, пополнил ими похудевшую казну Монбара.
   - Один сорит деньгами, другой их добывает в поте лица своего, проворчал игрок, высыпая перперы в холщовый мешок.
   - Но зато через неделю паром будет готов и мы сможем отплыть к Никомидии, - возразил Андре де Монбар. - А вот один мой знакомый, барон де Комбефиз, проторчит здесь еще не меньше пары месяцев.
   - Граф! - обратился Гуго де Пейн к Людвигу фон Зегенгейму. - В дальнейшем мы полагаемся на ваше знание местности.
   - Я тоже бывал в Палестине, - сказал Милан Гораджич. - Предлагаю двигаться на Смирну и Эфес.
   - Но тогда нам придется пересекать пустынную и безводную землю между Никеей и Смирной, - возразил Зегенгейм. - Гораздо удобнее маршрут на Иконию.
   - А почему бы не пойти к армянскому городу Марату? - сказал вдруг Роже де Мондидье. - Вы забыли, что я тоже не новичок в этих краях. А оттуда, минуя Коксон, перейти горы Антитавра и спуститься к Эдессе.
   - Давайте обсудим это после ужина, - предложил Гуго де Пейн. Поскольку, как говорит мой друг Бизоль, голос голодного желудка затмевает голос разума.
   В это время оруженосец Виченцо Тропези испуганно вскрикнул, притянув к себе всеобщее внимание.
   - Простите, - сказала Алессандра Гварини. - Но мне показалось... что там, за окном - лицо этого человека... Чекко Кавальканти!
   Виченцо вскочил со скамьи и схватился за меч.
   - Пусть только попробует сюда сунуться! - успокоил его Гуго де Пейн. Не настолько же он глуп, чтобы идти навстречу собственной смерти. Но если это был действительно он, то я запрещаю вам до отплытия покидать гостиницу. Здесь вы в безопасности, чего не могу сказать об улицах Константинополя.
   - Конечно! - согласились остальные.
   Виченцо Тропези сел на место и положил ладонь на руку девушки.
   - И, кстати, - продолжил Гуго де Пейн. - Вы как хотите, но я больше не в силах скрывать то, что, пожалуй, давно всем известно. Поэтому предлагаю выпить за вашу прекрасную супругу!
   Рыцари и оруженосцы заулыбались, поднимая вверх наполненные вином кубки и громкими возгласами приветствуя счастливую пару, смущенную столь неожиданным поворотом событий.
   - Хоть у меня и один глаз, но я давно разобрался, что это девушка! воскликнул Роже де Мондидье.
   - А для меня, как самого пожилого из вас, это никогда не было секретом! - сказал маркиз де Сетина. - Пью за вас, прелестное дитя!
   - Я догадался в Константинополе.
   - А я - на Эгнатиевой дороге, - заговорили другие рыцари.
   И только Бизоль де Сент-Омер, держа в руке кубок, изумленно таращил глаза, ничего не понимая.
   - Черт возьми! - воскликнул он наконец. - Так вы - девушка? Вот ведь сюрприз! Как же я-то так оплошал...
   - Ничего, ничего, - стали утешать его рыцари. - Просто тебя больше всего интересуют лошади и оружие... И бараньи ноги... В следующий раз будешь внимательнее...
   - Зато вы самый большой, добрый и славный! - мило улыбнулась ему сама Алессандра, и, готовый обидеться Бизоль, тотчас же оттаял.
   - А, ерунда! - сказал он, махнув рукой. - По мне, будь вы хоть чернобурым горностаем, главное, что Тропези сделал прекрасный выбор, взяв вас в супруги!
   И все рыцари и оруженосцы, поднявшись со скамей и взметнув кубки, еще раз поздравили белокурую, зардевшуюся и бесконечно счастливую Алессандру. Теперь все внимание, во время ставшего вдруг праздничным ужина, было уделено молодой паре, и оживление за столом не утихало. Но в разгар этого веселья в гостиницу незаметно вошел высокий человек, закутанный в темный плащ и направился прямо к Гуго дё Пейну.
   - Мессир! - сказал он, склоняясь перед рыцарем. - Можете ли вы уделить мне минуту внимания наедине?
   Гуго де Пейн внимательно посмотрел на него, поднялся и отошел от стола.
   - Я пришел передать вам, что вас желает видеть один человек самых благородных кровей, встреча с которым представляет для вас интерес, произнес незнакомец.
   - И имя его вы держите в тайне? - уточнил де Пейн.
   - Да, мессир. Если вы согласны немедленно отправиться за мной, то я подожду вас на улице, - ответил посланец. И добавил: - Но вы должны быть один и без оружия.
   Гуго де Пейн кивнул головой и подошел к столу. Он отстегнул свой меч и передал его Раймонду. В это время около него встал Людвиг фон Зегенгейм и слегка тронул за локоть.
   - Я был неподалеку и все слышал, - сказал он. - Друг мой, вы не должны идти с этим человеком. Это ловушка.
   - Сомневаюсь, - ответил Гуго.
   - Я знаю, что вас не отговорить, но возьмите по крайней мере мой кинжал. Этот стилет не раз спасал мне жизнь, - и граф протянул де Пейну небольшой, обоюдоострый клинок.
   - Спасибо, - немного колеблясь, поблагодарил его де Пейн. Он спрятал кинжал за поясом под плащом и, не привлекая внимания веселящихся за столом людей, скользнул к двери.
   3
   Гуго де Пейн шел за незнакомцем в темном плаще, а улицы в этот вечерний час были пустынны и молчаливы; лишь кое-где в окнах домов горели огни, да звезды на небе, выстроившись в привычный порядок, холодным светом освещали их путь. После той безумной небесной пляски, они вновь были приведены в повиновение, точно сорвавшиеся с цепи звери - гончие псы, львы, медведицы, скорпионы. Но если бы вся эта свора ринулась вниз, на людей? И начала рвать, кусать, жалить - и правых, и виноватых, не разбирая, где отягощенные злом, а где невинные агнцы? Потому что не бывает ни тех, ни других, когда приходит Зверь. Все становятся виноватыми поровну, и никому не будет спасения. Придет ли это время, о котором были предупреждены люди в летнюю ночь тысяча сто одиннадцатого года?
   Незнакомец сворачивал то на одну улицу, то на другую, шел переулками и проходными дворами, словно стараясь запутать следы и сбить рыцаря с ориентира. Три раза рука Гуго де Пейна ложилась на прохладную рукоять кинжала под плащом, когда впереди показывались подозрительные группы людей, и трижды опасность оказывалась ложной. Наконец, незнакомец подошел к стоящему особняком дому, который окружал высокий забор из металлических решеток. Калитка открылась после того, как незнакомец постучал в нее особым способом и произнес особое слово.
   - Прошу вас, - сказал он де Пейну, пропуская его вперед.
   Войдя в сад, Гуго с удивлением не обнаружил никого, кто мог бы открыть калитку, ни единой живой души, словно между абрикосовых деревьев, источающих пьянящий аромат, витал невидимый дух, прислуживающий хозяину дома.
   - Здесь я расстанусь с вами, - негромко произнес незнакомец, почтительно склоняясь перед рыцарем. - Пройдите по дорожке к дому, откройте дверь и поднимитесь по мраморной лестнице на второй этаж. Там вы увидите освещенные покои, где вас будут ждать, - и с этими словами провожатый повернулся и тотчас исчез в тени деревьев.
   "Если это ловушка, - подумал Гуго де Пейн, нахмурившись, - то уж больно вычурно задумана, типично в византийском стиле." Тем не менее, он выполнил все указания своего проводника: подошел к дому, который вблизи выглядел настоящим дворцом с изящными колоннами и лепным сводом, толкнул тяжелую дверь, впустившую его в парадную, слабо освещенную залу и поднялся по лестнице. Вокруг стояла мертвая тишина: ни звука, ни шороха не доносилось ниоткуда. Дом казался совершенно пустым. И в тоже время, в нем ощущалось какое-то тепло, словно источавший его человек присутствовал где-то рядом и даже наблюдал за ним. На втором этаже находились три комнаты, дверь в одну из них была отворена и внутри горел свет. Рыцарь направился туда и переступил порог этой комнаты. Странно, но ярко освещенные покои также были пусты, хотя все здесь говорило об ожидаемом госте: расставленные по углам светильники из бронзы, изысканно сервированный столик на изогнутых ножках с придвинутыми к нему двумя креслами, фрукты и сладости в хрустальных и золотых вазах, даже тонкий, еле уловимый аромат, почувствовав который, Гуго де Пейн улыбнулся и подошел к окну. Там, внизу, среди деревьев, лунный свет скользил среди серебристых листьев, наслаждаясь их прохладным дыханием.
   - Не желаете ли подкрепиться с дороги, мессир? - раздался позади него знакомый, мелодичный голос, который столь часто за последнее время звучал в его сознании. Не оборачиваясь, Гуго де Пейн произнес:
   - Теперь я понимаю, почему вечера в Византии так опасны - особенно для влюбленных.
   Шагнув навстречу Анне Комнин, он взял ее руки в свои и поцеловал каждую из них. Принцесса была прекрасна, как никогда: сияющие вишневые глаза и золотистые волосы, скрепленные тонкой диадемой, удивительное, живое, умное лицо, в котором не виделось ни малейшего изъяна, ослепительный наряд из шелковой ткани с металлическими серебряными нитями и застежками-фибулами из драгоценных камней, легкий парчовый шарф на плечах и пурпуровые туфельки, а главное - ее взгляд - от которого не было спасения. Но никто и не хотел спасаться...
   - Чем же вам не нравятся наши вечера? - смеясь, спросила она, не делая даже попытки освободить свои руки.
   - Безумством, - ответил де Пейн, не в силах оторвать от нее взор. - Еще немного, и я готов позабыть обо всем на свете и остаться в Константинополе навсегда.
   - Ну что же, оставайтесь, - лукаво сказала Анна. И добавила: - Впрочем, я все равно вас больше никуда не отпущу.
   - Остались на доске лишь белые фигуры? - напомнил ей Гуго де Пейн. Ваши?
   - Мы можем сыграть новую партию.
   - Я не хочу с вами играть ни в какие игры. Я слишком люблю вас, промолвил де Пейн. Он ждал, что последует за этими словами, но принцесса молчала. Она отошла к столу и прикоснулась к грозди синего винограда. Словно тень, выдающая внутреннее борение, скользнула по ее лицу. Она задумчиво посмотрела на де Пейна.
   - Помогла ли вам моя мазь? - спросила она вдруг, как будто именно это волновало ее сейчас больше всего. - Что с нашими ранами?
   - Ну к чему это? - произнес де Пейн. - Впрочем, благодарю. Вы прекрасно разбираетесь в лекарственных травах. Но я надеялся услышать от вас другое.
   - Еще услышите, - пообещала принцесса, присаживаясь к столу. - Прошу вас. Клянусь, вы никогда не пробовали эти фрукты. Не хотите ли глоток вина из лепестков роз? Их собирают специально для меня в Болгарии.
   - Конечно, вы само совершенство, но вы несносны, - усмехнулся Гуго, усаживаясь напротив нее.
   - Еще никто не говорил мне столь странный комплимент, - Анна протянула рыцарю хрустальный кувшинчик, в котором, казалось, играли солнечные лучи.
   - Конечно. Наверное, Рене Алансон, которого я недавно встретил около Золотого Рога говорит вам другое. Он показался несколько болезненным, словно только что проглотил болотную лягушку. Не знаете, что с ним такое?
   - Просто он вас ненавидит, - улыбнулась Анна. - Опасайтесь его. Он очень коварен.
   - Не коварнее тех, кого мы любим, - произнес де Пейн. - А ваше вино действительно чудесно.
   Нечто странное было в этой беседе и в том состоянии, которое чувствовали оба: словно некая граница, пролегающая посередине стола отделяла их друг от дуга. Преграда эта была столь зыбка, что хватило бы малейшего дуновения, чтобы разрушить ее и шагнуть навстречу, но никто не решался этого сделать первым. А слова лишь мешали им, потому что уводили все дальше и дальше, и вот последовал один поворот, другой, третий, и расстояние между ними все увеличивалось, и вдали уже лишь мелькали любимые очертания, взгляд де Пейна исполнился печали, будто он провожал невидимый корабль, уносящийся на бурных волнах и скрывающийся за горизонтом. И тот, кто оставался на берегу, знал, что корабль с драгоценнейшим его сердцу грузом больше никогда не вернется.
   - Что с вами? - встревожено спросила Анна, всматриваясь в его лицо. Он грустно улыбнулся ей.
   - Вкус вашего вина напомнил мне о тех розах, которые радовались утренней росе и солнцу, пока не появились ваши сборщики лепестков. Скажите, как вы узнали, что я в Константинополе и зачем позвали меня?
   Этот вопрос был, как брызги холодной воды; он словно в мгновение вновь приблизил их друг к другу.
   - Ваш вопрос, в своей второй части, просто глуп и я не стану на него отвечать, - промолвила принцесса. - Мне бы даже следовало на него обидеться. Возможно, я так и сделаю, - она задумалась, как бы желая выполнить свою угрозу. Но затем продолжила: - А услышала я, что вы в городе от одного человека, имя которого вам вовсе не обязательно знать.
   - Догадываюсь, что не Алансон, - произнес де Пейн, невольно любуясь ее нарочитой сердитостью. - Этот человек - ваш отец.
   - Допустим.
   - Мне известно, что император Алексей посвящает вас во многие из своих дел.
   - Я пишу жизнеописание своего отца, - скромно заметила принцесса. - Вам кажется это странным?
   - Мне кажется это вполне естественным, учитывая ваши литературные способности.
   - Не насмехайтесь, - сказала Анна. - Я была лучшей ученицей профессора Пселла. Он говорил, что мой стиль соперничает с Фукидидом и Полибием. Я как-нибудь почитаю вам отрывки из своей "Алексиады".
   - Только не сейчас! - умоляюще сложил руки де Пейн. - Лучше я буду молча смотреть на вас. Кроме того, Фукидид действует на меня, как хорошее снотворное.
   Принцесса погрозила ему пальчиком и засмеялась. Потом, словно вспомнив о чем-то, она посерьезнела и произнесла:
   - О вашем скором приезде мне напомнило еще одно. Однажды я гуляла поздно вечером в саду. Был такой же прекрасный, теплый, ласковый вечер, как и сейчас. На небе сияли изумительные звезды. И вдруг - в мгновение все эти звезды будто сошли с ума, началась какая-то страшная война звезд, где они поглощали друг друга, сливались в какие-то светящиеся огненные шары. Это было... ужасно.
   - Я видел все это на Эгнатиевой дороге, когда направлялся сюда, промолвил Гуго де Пейн, коснувшись ее дрожавшей ладони. - Успокойтесь, Анна.
   - И мне почудилось, - продолжила принцесса, благодарно взглянув на рыцаря, - что вы где-то рядом, вернее, не здесь, а там, на небе, и принимаете участие в этой страшной схватке. Но где, на чьей стороне? С кем боретесь, кого низвергаете? Я не могла понять, но я знала одно: что очень скоро увижу вас снова.
   - И вы не ошиблись.
   - Но позвольте теперь и мне задать вам один вопрос: что привело вас в Константинополь? Только не лгите, что вы приехали ради меня.
   - Но вы хотя бы поверите, что с нашей последней встречи я постоянно думаю о вас?
   - Это не ответ.
   И вновь непонятная сила начала отдалять их друг от друга, вставать между ними преградой. Это было невыносимо; казалось, коварный вечер в Византии действительно способен привести к безумию.
   - Вы все же пришли с кинжалом, - грустно улыбнулась Анна, взглянув на его стилет за поясом. - Кого вы опасаетесь, меня?
   - Я люблю вас, - промолвил Гуго де Пейн. Он искал ответа в ее прекрасных вишневых глазах, и этот ответ был, светился в них, но сама Анна молчала.
   - А вы? - спросил рыцарь. И когда он не услышал ни слова, то поднялся и негромко произнес: - Прощайте...
   Потом он повернулся и пошел к двери. В эти минуты время остановилось для них обоих. Уже на пороге, когда оставались последние мгновения, за спиной де Пейна раздалось - сначала тихо, почти не слышно, а затем все громче:
   - Да. Да. Да... Да. Да, - и наконец, расколовшим мир взрывом: - Да. Да!
   И они бросились навстречу друг другу.
   Глава X
   РЫЦАРЬ И ВАСИЛЕВС
   Я знаю: все течет, все бренно изначала,
   Ряд грозных перемен страну любую ждет,
   И все, что родилось, когда-нибудь
   умрет,
   И есть всему конец, как есть всему
   начало...
   Жан Пассера
   1
   Император Алексей Комнин принял Гуго де Пейна в тронном зале Влахернского дворца на следующий день. Этот зал именовался Золотой палатой или Магнаврой и блистал великолепием и красотой. Перед троном императора стояло медное, позолоченное дерево на ветвях которого сидели разные птицы, сделанные из бронзы и серебра. Каждая птица издавала свою особенную мелодию, а сиденье императора было устроено столь искусно, что сначала оно казалось низким почти на уровне мраморного пола, затем, при приближении несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе: этот поражающий посетителей эффект, создавала хитроумная машина, созданная греческими механиками. Колоссальный трон окружали, в виде стражи, позолоченные львы, бешено бьющие своими хвостами о землю, раскрывавшие пасть и издающие громкий рев. Огромные, вращающиеся по своей оси венецианские зеркала дополняли сказочность Золотой палаты. Впрочем, подобными волшебными проделками Алексей Комнин угощал не всех своих гостей, а лишь тех, кого хотел удивить византийской мощью. Над императором, на золотой цепи, висела украшенная драгоценными камнями корона с небывалой по величине жемчужиной, свет от которой мог прорезать ночной мрак. Сам Алексей был облачен в шелковую алую тунику, расшитую золотыми нитями, и парчовый шарф-лорум, перекинутый через плечо на спину: один его конец опускался спереди на уровне груди, а второй располагался на левой руке; голову императора венчала восточная тиара. И лорум, и тиара, и пурпуровые башмаки были высшим знаком императорского достоинства.
   Только что Алексей Комнин принял прибывших в Константинополь русского князя Василька Ростиславовича и игумена Даниила, и остался весьма доволен беседой с ними. Княжеская дружина могла обеспечить необходимую поддержку в борьбе с печенегами, а отправлявшийся в Иерусалим русский священнослужитель преследовал благоприятную для Византии цель - основание там православного монастыря. Присутствующие в Золотой палате высшие имперские сановники одобрительно отнеслись к проведенным переговорам, которые периодически прерывались рыком позолоченных львов. Только патриарх Косьма настороженно воспринял активность россов в Палестине. Со времен Халкидонского Собора, он оставался единственным патриархом Византийской империи, и намеревался играть на Востоке такую же роль, какую на Западе играл папа. После окончательного освобождения Восточной Церкви от подчинения Риму, патриарх Косьма стал вторым человеком в Константинополе, вольно или невольно становясь в оппозицию к императору. Но его влияние на внешнюю политику было еще невелико: единственное, что он мог противопоставить Алексею - это запретить императору вход в церковь на более или менее длительный срок и порицать его с высоты амвона храма Святой Софии. Властолюбивый патриарх ревниво воспринял доброжелательное отношение Алексея Комнина к игумену Даниилу. Надув губы, он сердито молчал, косо поглядывая на василевса.
   Зато военный логофет Гайк выглядел как человек, съевший только что нечто очень вкусное. Невысокий, порывистый армянин, любимец императора, одержавший для Византии множество побед, произнес, дождавшись когда смолкнут рычащие львы:
   - Надеюсь, все же, что русский князь будет подчиняться непосредственно мне.
   - Да-да, разумеется, - успокоил его Алексей Комнин. - Прошу вас только соизмерять свои желания с самолюбием князя Василька. Нам хорошо известна неукротимость этих русских.
   - Тем более не следовало бы пускать игумена Даниила в Палестину, пробормотал патриарх Косьма.
   - Ничто не может быть более угодно Богу, чем согласие всех православных христиан в единой и чистой вере, - обратился к нему император. Левое веко на его моложавом, загорелом лице дернулось, что было признаком подступающего гнева. - Ваши монастыри здесь, в Константинополе, расшатаны. Вместо благочестивой жизни, предписываемой уставом, монахи принимают участие в светских увеселениях, увлекаются лошадьми, охотой, куплей и продажей земель. А ведь хороший порядок в церкви - это оплот империи. Вам следует брать пример с бескорыстия и веротерпения русских, патриарх Косьма! Иначе наши пути с вами разойдутся. Мы приняли решение основать новый Патмосский монастырь, который явит вам пример дисциплины и благочестия, и поможет нам в этом игумен Даниил, уже посещавший святые места.
   Позолоченные львы вновь издали грозный, словно бы направленный к патриарху рев, и Алексей Комнин, поморщившись, обратился к стоящему неподалеку протоспафарию:
   - Отключите наконец этих кошек... А заодно и трапезундских соловьев голова раскалывается. Теперь о главном. На днях из месопотамского Мардина прибывает посланец султана Артука и мы должны встретить его с высшими почестями.
   - Он ярый враг иерусалимского короля Бодуэна, - скромно напомнил эпарх Стампос.
   - Неважно, - отозвался император. - Союз с ним обеспечит наши тылы и развяжет руки для борьбы с норманнами, а также угомонит этих распоясавшихся... - Алексей запнулся, подыскивая слово: - Крестоносцев.