Не бежать. Только - не бежать...
   На счастье Димыча, хоть парадные и выходили прямо на проспект, вокруг не оказалось ни души. Димыч шагнул к обочине. На проезжей части, метрах в пятидесяти, маячила спасительная машина с зеленым огоньком... а из перпендикулярной проспекту улицы с названием из незапоминающихся донеслось отдаленное пиликанье милицейской сирены. Повинуясь призывному жесту, таксист затормозил прямо перед Димычем. Тот без слов распахнул дверцу, уселся рядом с водителем и приказал: - Давай на Барочную. Машина понеслась к Коломяжскому шоссе. Только сейчас мысли в голове Димыча словно бы отмякли, оттаяли, как весенний ручей, -и с соответствующей стремительностью ринулись вперед. Господи, что я такое натворил? Зачем было стрелять? Ведь их можно наверняка можно было убедить, уговорить... Если и не ехать со мной, то хотя бы не мешать... Что же теперь будет, если меня поймают? Как объяснить им, что... что я просто немного устал? Да и вообще - ужасно противно признаваться в собственной слабости... Если бы не усталость, я наверняка понял бы вовремя, что стрелять незачем! Я не виноват! В пылу мысленной истерики Димыч едва не ударил изо всех сил по подлокотнику, однако вовремя опомнился. Что за чушь лезет в голову! Какая разница: виноват, не виноват... Слабость никого и ничего не оправдывает. Да чего волноваться-то, ну как они станут меня ловить? Калашников с Гилевым оба мертвы, женщина наверняка - тоже. А дочь их... Нет. Такая маленькая, если даже запомнила меня, вряд ли сможет связно описать. Ничего. Опасности - нет. Бояться - нечего. Ничего особенного не произошло. Нужно только малость отдохнуть - и можно действовать дальше. Но прежде всего... Прежде всего - Валентина. Димыч поудобнее устроился в кресле и прикрыл глаза. Машина мощно неслась вперед, почти не застревая на светофорах, и вот такое быстрое перемещение в пространстве почему-то подействовало на него как нельзя более умиротворяюще. Все - хорошо. На его стороне - разум. А когда он, Димыч, решит нежданно свалившуюся на него задачу со многими несообразностями... Он не понимал умом, отчего, но не сомневался, что после этого все будет совсем хорошо. Машина притормозила. - Куда на Барочной? - спросил водитель. - Вон тот дом. Таксист, резко взяв с места, подкатил к подворотне. Валентина... Димыч распахнул дверцу. - Э! А заплатить?! Вот докука... Не глядя выдернув из стопки полтинников в кармане купюру, Димыч швырнул ее таксисту и поспешил к парадной. Соврала ему Валентина, нет ли, но беседа с нею должна, определенно должна была вывести его на новый этап расследования. Дверь Игоревой квартиры все так же была распахнута настежь. Войдя, Димыч аккуратно запер ее изнутри и шагнул в кухню. - Что же ты... Но заготовленную еще на лестнице фразу пришлось оборвать на полуслове. На Валентину никакие слова уже не произвели бы должного впечатления: она висела в веревочной петле, прицепленной к массивному крюку для люстры, которой Игорь за всю жизнь так и не собрался приобрести. Чуть в стороне лежал на полу отброшенный, видимо, ногою табурет. Сквозь привычные кухонные запахи явственно ощущалась вонь человеческих испражнений. Та-а-ак-к... Третья смерть за день - это было уже слишком. Не говоря уж о том, что означала она непоправимую утрату источника информации, казавшегося таким перспективным... Димыч круто развернулся и вышел на лестницу. Он больше не чувствовал ни страха ни усталости - то и другое вытеснила упругая ледяная злость. Нет, он не станет больше ходить вокруг да около. К черту Николая и прочих, кто там еще оставался. Подождут. Сейчас он отправится прямо к господину Флейшману и либо получит ответы на все свои вопросы либо - в случае, если тот попробует сопротивляться, пристрелит его на месте. Если только не умрет прежде сам. В каковом случае ответы, скорее всего, уже не потребуются. Он отлично сознавал, что шансов против такого, по всему судя, могущественного мага, или как там теперь таких принято называть, у него мало. Если, конечно, правда все то, что этим магам приписывает молва. Однако даже возможность близкой смерти - или еще чего похуже - почему-то совершенно не тревожила. Беспокоило другое: В последние дни он, Димыч, явно начал замечать за собою симптомы неудачничества. Вернее, он-то как раз всегда отказывал определению "неудачник" в праве на существование; говорил, что на неудачи ссылается только тот, кто - в силу неких своих качеств - ни на что не способен, или, по крайней мере, думает, будто ни на что не способен. Подобных людей хорошо умеют выделять из прочей массы работники сферы обслуживания, а также сотрудники отделов кадров. Петяша, надо сказать, даже в худшие времена не производил ни на тех ни на других впечатления неудачника. А он, Димыч, кажется начинает... Взять хоть этого таксиста - он же всерьез заподозрил, что клиенту нечем платить! Раньше с Димычем тоже случалось такое: задумаешься над чем-нибудь и попробуешь, как сегодня, выйти из такси либо ресторана, не расплатившись. Но никогда еще на его рассеянность не реагировали вот так по-хамски! Ничего. Ничего-ничего... Уловив боковым зрением свет фар выворачивающей из-за угла машины, Димыч поднял руку. Машина остановилась рядом. - На Васильевский, - велел Димыч, садясь рядом с водителем. - Угол Большого и Пятой линии.
   61.
   Дворик дома, в котором жил господин Флейшман, оказался на удивление ухоженным - в частности, хорошо освещенным. Без труда найдя нужную парадную, Димыч поднялся на третий этаж и остановился перед массивной дверью с бронзовой табличкой: "Георгий Моисеевич Флейшман. Адвокат. Парапсихолог." Секунду помедлив, он глубоко вдохнул и нажал кнопку звонка. Квартира откликнулась пронзительной, тревожной тишиной. Димыч нажал кнопку еще раз. Видно, звонок не работает... Но тут дверь беззвучно распахнулась, едва не задев Димыча. На пороге появился господин Флейшман, отчего-то лишь с большим трудом державшийся на ногах. Пьян он, что ли? Но предположение это тут же пришлось и отвергнуть. Судя по несвойственной пьяным скупой осторожности в движениях, господин Флейшман, хорошо запомнившийся Димычу в тот адски жаркий день, когда он пытался следить за подворотней из кафе напротив, был, скорее, тяжело болен. - Про... х-ходите, - с трудным, натужным сипом выдавил Флейшман, освобождая гостю путь. Димыч не преминул тут же воспользоваться приглашением и - раз уж хозяину невдомек самому озаботиться - запер дверь изнутри на все имеющиеся в наличии запоры. Придерживаясь за стену, Флейшман добрался до стоявшего тут же, в необъятной прихожей, дивана и мягко, бережно лег, точно растекся по его кожаной обивке. - К-ххх... то вы? Димычем овладело некоторое замешательство. Его здесь не только не боялись - с полнейшим равнодушием отнеслись к его появлению. Хозяину квартиры, пожалуй, было уже не до эмоций. Что отнюдь не обнадеживало. - Конь в пальто, - раздраженно сострил он. - Или же - нечто, почти неотличимое по своим проявлениям... Почувствовав направленную на себя агрессию, Флейшман преодолел боль или, может быть, просто приступ пошел на убыль: - И что же вам, милостивый государь Конь-В-Пальто, нужно в моем доме? поинтересовался он, встав, выпрямившись и почти не задыхаясь, но тут же обмяк и снова опустился на диван. - Ах-ххх... Димыч почувствовал легкий предупредительный укол стыда. - Меня зовут Дмитрий, - сказал он. - Я... э-э... друг известного вам Петра Лукова. И хотел бы задать вам несколько вопросов. Подробнее объяснять - нужно? - Н... нет, - выдавил сквозь сминавшую, сдавливавшую боль Флейшман. Н... но я... не могу говорить. Уходите... или нет. Инъекцию сделать сможете? - Справлюсь, - заинтересованно - пожалуй, ситуация все же оборачивалась нужным образом - ответил Димыч. - Там... в аптечке, на кухне... ампулы. Раствор морфия... И блистеры... со шприцами. Одна доза... половина ампулы... примерно. Колите в... вену. Не м... могу. Б... больно... Последние слова Флейшмана едва можно было разобрать. Старик хрипел; казалось, он сейчас пронзительно завизжит, не в силах больше терпеть, либо просто возьмет да вырубится - и как бы не навсегда. - Хорошо, - наклонившись поближе, сказал Димыч. - Я колю вам морфий, вы - правдиво! - отвечаете на мои вопросы. Иначе мне просто незачем здесь задерживаться. Флейшман странно дрогнул лицом. В мимолетном движении его чувствовалась и безмерная усталость от переполненной болью жизни, и гнев, и - в то же время - согласие покориться обстоятельствам, которое, впрочем, пришло не сразу... Димычу снова сделалось совестно. Однако отступать было поздно. - Ну, так как же? Готовить шприц, или?.. Флейшман утомленно закрыл глаза. Вся его повадка говорила о том, что человек этот привык сам манипулировать окружающими к собственной выгоде и в другое время ни за что не уступил бы такому грубому, прямолинейному шантажу, однако боль была столь сильна, что подавила многолетнюю привычку, притушила гордость. - Д... да. Удовлетворенно кивнув, Димыч отправился исследовать кухню. Прессинговать дальше, требуя гарантий и ставя условия, не стоило - в таком состоянии собеседник все равно неизбежно утратит внятность. Человек этот Флейшман умный; сам понимает, что плевать в колодец - занятие столь же бессмысленное, сколь и негигиеничное. Да и не по себе как-то было, честно говоря; при любых других обстоятельствах он, Димыч, скорее восхитился бы этим человеком, в котором предельная практичность без всяких яких уживалась с безукоризненным внешним благородством, непременно попробовал бы наладить отношения и кое-чему поучиться. Таких зубров и вообще-то немного, а скоро, видимо, не будет совсем. Вымрут - ох, вымрут они естественным порядком, сменившись куда менее приятными в общении зубрами новой формации. Поберечь бы их, таких, следовало; но вот - поди ж ты... Чего же он сиделку себе не вызовет? Или - денег нет?
   Через некоторое время после укола Георгий Моисеевич (Димычу, наверное в силу изложенных выше причин, вдруг сделалось как-то неудобно именовать этого человека фамильярно Флейшманом) малость пришел в норму, однако, как и предполагалось, отказываться от собственного, хоть и под принуждением данного, слова не стал. - Спрашивайте. - Что же спрашивать, Георгий Моисеевич; то, что я - от Пети Лукова, вас не удивило, значит, сами знаете, что мне хотелось бы услышать. Флейшман задумался. - Нет, молодой человек, я так не могу. Лучше уж вы по порядку задавайте вопросы; вам же, в частности, будет легче осмыслить ответы. - Хорошо. Первый вопрос, чисто для определения точки зрения, с которой следует вести разговор. То, что было... что происходило вокруг Петьки, есть жульничество или в самом деле... так сказать, магия? Флейшман поднял на Димыча взгляд. Глаза его были наполнены смертной тоской. - Да. Именно, как вы выражаетесь, "магия". Надеюсь, вы не станете, ко всему прочему, расспрашивать, как это практически осуществить? Он - что же, подумалось Димычу, вовсе за дурака меня держит? - Нет, не стану, - исполненным долготерпения тоном заверил он. - Магия себе - и магия. Тогда следующий вопрос: что вам, могучим магам и волшебникам, которым такие невероятные художества - как два... байта переслать, понадобилось от Петьки? Зачем вам вообще все это было нужно? - Мне, - Флейшман пожал плечами, - все это было вовсе не нужно. Вот это поворот... - Кому же все это было нужно и для чего? - терпеливо уточнил Димыч. На сей раз Флейшман задумался не менее чем на минуту. - Я, - начал он, явно приготовившись к долгому монологу, -как видите, болен. Смертельно. Рак в четвертой стадии, если это вам о чем-нибудь говорит. Поначалу проходило бессимптомно, а, когда симптомы проявились, лечиться было поздно. По всем медицинским прогнозам, я должен был умереть еще полтора года назад. Болезнь, вы сами имеете возможность убедиться, сопровождается, помимо прочих прелестей, приступами боли... Однако вот эти самые полтора года назад я встретился с Николаем - вы знаете, кто имеется в виду. Димыч молча кивнул. - Вышло это случайно: я был назначен его защитником в суде; пустяковое дело, бытовое хулиганство, причина коему - душевная болезнь обвиняемого... избил соседа по квартире за то, что тот якобы пытался навести на него порчу... Словом, он почему-то - то есть, после я понял, почему - внушил мне симпатию, и я помог ему избежать принудительного помещения в лечебницу. Неважно, каким путем; это также было достаточно просто. На следующий же день после последнего заседания суда по его делу он пришел ко мне и вот на этом самом диване предложил избавить меня от скорой и мучительной смерти. За это я должен был дать согласие... э-э... взять на себя обеспечение правового прикрытия его деятельности. Может, с моей стороны это было глупо, однако согласие я дал, и результаты не замедлили сказаться - прекратились боли, улучшилось общее самочувствие, ну и... неважно. Продемонстрировав таким образом свои возможности, Николай пришел снова через три дня - для более определенного разговора. Ну, подробности нашей беседы можно опустить... Суть в следующем: я уже не сомневался в его сверхъестественных способностях, а требовалось от меня номинально возглавить его новоиспеченную... организацию, секту, банду, называйте, как хотите. До недавнего времени он, по собственному признанию, действовал один, убивал людей ради того, чтобы их - как он это называл "колдовская энергия" перешла к нему. По его убеждению, некоторые люди от рождения наделены этой колдовской энергией, но не могут ею пользоваться, так как у каждого такого человека ее очень мало... По каким-то своим признакам он находил наделенных ею и... Заметив скептическую искорку во взгляде Димыча, Флейшман вдруг всерьез рассердился: - Да! Он действительно душевно болен! И все это звучит полным бредом... Однако результат - налицо! Хотя бы то, что, несмотря на свою душевную болезнь (или, может, напротив, благодаря ей), он совершил одиннадцать убийств и даже ни разу не попал в поле зрения правоохранительных органов! Невеликая связность последней фразы говорила о том, что Флейшман и сам испытывает подсознательное недоверие к сверхъестественному, однако Димыч промолчал. - Да... Однако незадолго до встречи со мной Николай разработал способ изъятия этой колдовской энергии без убийства носителя - все же опасался, что рано или поздно может попасться. Во всяком случае, подозревал, что на службе у государства имеются... специалисты равной ему квалификации. Не знаю, чего он хотел добиться в конечном счете - мирового господства или, скажем, воссоединения с Абсолютом; одним словом, на данном этапе работы ему понадобилась организация, и он принялся таковую создавать. Начав с меня - я должен был изображать главу организации, а он принял на себя роль одного из моих помощников. Методы вербовки... сторонников вам уже известны. Димыч кивнул. - Касательно вашего друга - поначалу Николай полагал, что он способен служить своего рода инкубатором "колдовской энергии", взращивая по мере изъятия новую. Да... Но ваш друг неожиданно для него еще на начальном этапе разработки оказал столь мощное сопротивление... Пожалуй, в первый раз тогда я увидел Николая, неизменно внушавшего всем окружающим страх, до смерти перепуганным. Не знаю, что он собирался делать с вашим другом дальше - моя роль состояла в том, что Николай... э-э... всякий раз, задействуя свою "колдовскую энергию" (черт побери, в самом деле - до чего бредовое словосочетание), использовал меня в качестве... так сказать, ретранслятора. Понимаете? Димыч снова кивнул. - Порой мне тоже было очень страшно участвовать во всем этом, однако идти на попятный было поздно - я привык жить. Без боли...
   62.
   Беседа заметно утомила господина Флейшмана. Напоив собеседника чаем с бутербродами и устроив отдыхать, Димыч решил, что ему самому тоже невредно было бы вздремнуть, устроился на кожаном диване, на всякий случай загодя приготовив шприц, и - после всего пережитого - тотчас уснул, точно провалился в черную пустоту. И совсем скоро проснулся. Вот, казалось бы, ложился с таким ощущением, что теперь продрыхнет минимум двое суток. Ан времени прошло совсем немного, но сна - ни в едином глазу! Из спальни доносилось мирное, ровное похрапывание.
   А что, ежели?.. В прихожей на тумбочке, кажется, были ключи от входной двери...
   Стараясь не шуметь, Димыч кое-как привел в порядок одежду, в ванной ополоснул лицо и выскользнул на лестницу, тихонько притворив за собою дверь. Пойманная почти сразу машина моментально домчала его до Съезжинской. Петяша оказался дома, но открыл не сразу. - Здравствуй, - сказал он без особой приязни в голосе. - С чем пожаловал? Так тебе и скажи... - Посмотреть пожаловал, как живешь-можешь. Если еще можешь... - Могу, могу, - заверил Петяша не без некоторого -наигранного, впрочем, не шибко-то веселого - самодовольства. - Могу? - обратился он к выглянувшей с кухни Кате. Димыч едва удержался от злобного зубовного скрипа. Что за подлость - шел ведь, кажется, поговорить нормально; честно хотел все недоразумения уладить... Откуда же возникла в одночасье эта злоба? Человек, рассматривающий... да просто живущий с позиции разума, не должен... - Ну, раз можешь, давай-ка кое-чего побеседуем. Кофе в этом доме имеется? Вместо ответа Петяша мигнул Кате. Та скрылась, и в кухне тут же загремела посуда. - Сейчас будет тебе кофе. Айда пока в комнату, раз уж пришел. Я, честно сказать, решил, будто ты испарился навсегда. Было у меня почему-то такое впечатление. - У меня тоже. Поначалу. Все же - нельзя ведь так; прятаться от неприятностей и надеяться, что пронесет... Петяша хмыкнул. - Если можно есть того парня, который бог, отчего нельзя есть Джима Уиттла? Димыч, усмехнувшись, поддержал цитату: - Да вот от того самого - Джим маленький и скоро кончится. В отличие от того парня... В комнату заглянула Катя. - Петь, имей в виду: кофе у нас - почти весь. Может, сходишь, чтоб не экономить? Петяша раздумчиво покачал головой. - Ладно уж. В "Пиццы-Рифы" звонить - выйдет дольше. Посидишь пока? С этими словами он, не дожидаясь Димычева ответа, подцепил со спинки стула пиджак, похлопав по карману, убедился, что бумажник и ключи на месте, небрежно кинул пиджак через плечо и вышел. В прихожей лязгнул замок, и сразу вслед за этим в квартире воцарилась ватная, вязкая тишина. Димыч замер от внезапно охватившего его возбуждения. Внутренности сжались в холодный, тугой ком, от которого по всему телу - словно разлилась леденящая, густая жидкость, сопровождаемая по мере продвижения дрожью кожи. Может быть?.. Нет, нет, нет! Нельзя... Ему страшно хотелось - хотя бы силой - взять оставшуюся на кухне женщину, и именно поэтому он ровно в той же мере был отвратителен самому себе. Как же избавиться от этого мерзкого, до отчаяния доводящего раздвоения? Застрелить? Сначала - взять, а после - застрелить... Из прихожей послышались неторопливые мягкие шаги. Рука Димыча скользнула за борт пиджака. Дверь в комнату медленно распахнулась. На пороге появилась Катя - соблазнительная, желанная до помрачения ума... и совершенно голая. - Ну, чего ты все время на меня смотришь так зло? - проворковала она, капризно надувшись. - С того самого дня, когда я вас в Гостином встретила... Горло Димычево разом накрепко закупорил скользкий, тугой ком. - В ка... ком еще Гостином?! - хотел было крикнуть он, но ком задавил слова, превратив их в невнятное сипенье. Катя шагнула ближе. Димыч почувствовал, как рука ее нежно легла на его грудь, помедлила секунду - и медленно заскользила книзу, оставляя за собой ощущение жаркой, испепеляющей пустоты под ребрами. Добравшись до пуговицы на брюках, Катины пальцы снова замешкались на миг, затем вдруг удивительно сильно и быстро крутанули несчастный пластиковый кругляш. Пуговица еще весело тарахтела по плашкам паркета, а Катины ноготки уже впились в Димычевы ягодицы, заставив его застонать. Разом забыв все, он переступил ногами, вышагивая из соскользнувших на пол брюк; Катин мизинец тем часом легонько коснулся самого кончика его головки, едва не вызвав взрыв, лишь в последний момент предотвращенный тем, что пальцы другой ее руки еще больнее впились в зад Димыча. - Не-ет, - еле слышно, на выдохе, шепнула Катя, - нам так скоро кончать не ну-ужно, у нас времени еще мно-ого... Руки ее, пробежав по обнаженной спине (и когда только успел скинуть рубашку? мелькнуло сквозь горячий туман в мозгу), легли на плечи, мягко надавили, и Димыч, повинуясь их команде, опустился на тахту. Катя мигом преобразилась. Издав победный крик, она вскочила на Димыча верхом, сразу и целиком приняв его в себя. Выпрямилась, выгнула спину, отчего округлые, упругие грудки ее, сотрясавшиеся от волнами пробегавшей по телу дрожи, сделалось очень удобно ласкать, что и было тут же принято Димычем, как руководство к действию. Некоторое время - черт его знает, сколько секунд, минут, часов это продолжалось - они пребывали в таком положении. Затем Катины бедра начали двигаться, то подаваясь вперед то отступая, но неуклонно убыстряя ритм. - Сейча-а-ас... - выдохнула она, трепеща всем телом от возбуждения, и вдруг, застонав и сжав его в себе, забилась так, что Димыч едва не зашелся визгом от боли и наслаждения. Все вокруг - точно окутала непроницаемая для глаз тьма, на миг разогнанная вспышкой взрыва, но тут же сгустившаяся вновь, обволокшая уютным, теплым одеялом. Через несколько (опять же, совершенно не понять было, сколько его прошло) времени Димыч снова начал смутно осознавать себя. И это было приятно, так как впервые после долгого перерыва он почувствовал, что жить - просто словами не выразишь, как хорошо. Со вкусом потянувшись, он открыл глаза и тут его точно шамберьером ожгло по ноздрям. Едва не потеряв сознание, он хотел было вскочить, но рука, которой он оперся о тахту, неожиданно провалилась во что-то липкое, вязкое и холодное. Запах резко усилился. С судорожным омерзением вырвав разом захолодевшую, заизвивавшуюся раздавленной змеей руку, Димыч поднялся-таки с тахты. Чудовищными усилиями сдерживая тошноту, опустил взгляд на постель, еще недавно представлявшуюся средоточием гармонии и наслаждения... На подушке, пялясь невидящими глазницами в потолок, цинически улыбаясь лишенной губ пастью, покоилась голова трупа, года два пролежавшего в земле; остальное, слава богу, было скрыто одеялом. Мертвые челюсти лениво, точно со сна, разомкнулись... - Куда ты? - спросил мертвец голосом Кати. - Ну, неужели все еще дуешься? Собрав в кулак всю волю и прекратив трясти рукой, Димыч оглянулся в поисках своей одежды. - Знаешь, - стараясь, чтоб не дрогнул голос заговорил он, -на работу еще зайти надо бы... - Ну нет! - капризно воскликнул мертвец. - Теперь я тебя никуда не пущу. Работа и до завтра подождет; ну иди же сюда... С этими словами то, что осталось от Кати - без сомнения, двигалось тело с той же неповторимой, зовущей грацией -отбросило прочь одеяло и потянулось к Димычу. Намертво скованный ужасом по рукам и ногам, он лишь крепко зажмурил глаза...
   63.
   ... и проснулся. Тут же уши ему резанул всплеск натужного хрипа, донесшийся из соседней комнаты - видимо, предыдущий такой как раз и вырвал Димыча из тенет кошмара.
   От оставшегося со сна ледяного, пробирающего дрожью вакуума внутри мигом не осталось и следа. Димыч сгреб с тумбочки подле дивана шприц и опрометью ринулся к Флейшману, зацепившись по пути ногой о дверной косяк. Флейшман на кровати хрипел - ему наверняка хотелось корчиться бы от нестерпимой боли, однако истощенное болезнью тело не имело сил даже на это. Отбросив одеяло, Димыч, как и накануне, перехватил дряблую руку повыше локтя найденным в аптечке вместе со шприцами резиновым жгутом, вогнал иглу в вену, даванул поршень, осторожно вытащил иглу, протер ранку комком ваты, пропитанной одеколоном (не догадался в спешке, кретин, до укола кожу протереть!), и предался тревожному ожиданию. Наконец тучный старик (теперь, навзничь лежа безжизненной кучей не доставляющей ничего, кроме страданий, плоти, Флейшман казался куда как старше своих пятидесяти с хвостиком) зашевелился, скрипнув кроватью. Димыч наклонился к нему. - Легче? Флейшман кивнул. - Говорить - можете? - Д... д... да, - последовал ответ сквозь все еще плотно стиснутые зубы. Флейшману явно не хотелось говорить. Наверняка - не хотелось ему вовсе ничего. Если б он только мог, если б достало на это воли - умер бы сейчас же, дабы избавиться, убежать от новых приступов страшной боли. И это последнее, подумал Димыч, хорошо. Избавление от боли дарят вот эти самые уколы морфия. А сделать инъекцию, кроме него, Димыча, некому... - Тогда продолжим, - распорядился он. - Время дорого - вы, чего доброго, вот-вот умрете... В общем, будете искренни - буду колоть вам ваш морфий. Невозбранно. До самой смерти. Или же денег на сиделку оставлю, уходя. По глазам старика видно было: он отлично понимает, что в случае его неискренности Димыч не задумается уйти и оставить его одного, беспомощного, беззащитного перед болью. Злоба, бессильная злоба струилась из его водянистых глаз... - Продолжайте же, - поторопил Димыч. - Если вы не очнетесь после очередного приступа, и мы не успеем закончить разговор, мне будет больно и обидно. Я - человек любопытный. Флейшман вздохнул, собираясь с мыслями. - Вы, молодой человек, - начал он, - сами могли воочию убедиться, от чего избавлял меня Николай. Ради этого избавления я отдал все без остатка, начиная с накопленных денег - надо же, сиделку пригласить не на что... И заканчивая собственным "я". Так что - вчера я, собственно, сообщил вам все, что мог. До разработки конкретных перспективных планов он меня не допускал... Поэтому можете не тратить более времени. Идите. Мне и вправду осталось недолго... Димыч едва не плюнул с досады. - Послушайте, - как можно проникновеннее заговорил он, - вы ведь человек выдающегося ума, с первого взгляда видно. Я к вам, несмотря ни на что, испытываю глубочайшее уважение. Так неужели ж нет у вас каких-либо собственных догадок, соображений... В конце концов, этот Николай, этот ваш злой гений, наверняка о чем-то проговаривался случайно, или... Ни за что не поверю, будто вы не пытались осмыслить происходящее, и очень хотел бы услышать ваше мнение обо всем этом. Флейшман - в который уж раз - устало вздохнул, однако взгляд его затвердел, водянистые глаза как бы подернулись чистым, прозрачным ледком. - Тогда дайте подумать. Знаете, сделайте-ка нам обоим кофе. Там еще должен быть... Димыч отправился в кухню. Снедавшее все его существо нетерпение подхлестнуло и его собственный мозг; помчавшиеся с бешеной скоростью мысли вскоре вынесли на поверхность образ Туза Колченогого, так вовремя явившегося им с Игорем на помощь в Петергофе, а за событиями последних дней - было забытого. Оп-паньки!.. Наскоро ополоснув под краном физиономию, Димыч едва дождался, пока закипит чайник - кофе у Георгия Моисеевича имелся только растворимый, хоть и не в самом мерзком из возможных вариантов - и поспешил в спальню. Выслушав изложение Петяшина рассказа о встрече с демоном из бутылки, повествование о странно появившейся возле Петяши девушке и о петергофских приключениях самого Димыча, Флейшман только крякнул. Судя по всему, старику вновь - хоть на минутку - сделалось интересно жить. - Знаете, Николай говорил о подобном - я как раз припомнил... Говорил, что есть на свете, по его мнению, демоны - существа, целиком состоящие из этой его "колдовской энергии" и потому едва ли не всемогущие. Величайшей мечтой его было - завладеть энергией такого существа. Но об этом он только мечтал, так как был уверен, что подобный "демон", даже из самых захудалых, моментально сотрет его в порошок. Значит, "информация без носителя"... Вряд ли, по-моему, так уж и - без. Просто подобные существа должны бы тщательно оберегать тайну этого "носителя"; слишком много найдется охотников до их потенциала. Тот же Николай... - Кстати, - заинтересовался Димыч, - а отчего это вы нынче у Николая в такой немилости? Отчего он, по-вашему, перестал вас... поддерживать? И зачем вообще допустил, чтобы его в "скворешник" упекли? Флейшман пожал плечами. - Мало ли... Мне кажется, он очень боялся вашего друга... Может быть, от замешательства. А потом было уже поздно. К нему, как к буйному, вероятно, применили уж очень... оглушающую химиотерапию. Пару дней после того, как это случилось, он еще держался, а потом... - Флейшман тяжко вздохнул. Потом у меня возобновились приступы. Знаете, а вот насчет девушки вашего друга... Она - что, и до сих пор с ним? Димыч несколько нетерпеливо кивнул. - Вообще, Николай был способен на изготовление такого вот... зомби. Но, если она до сих пор... функционирует, он к ее созданию непричастен. Этот ваш друг - он, по-вашему, вправду так уж ни на что не годен? Подумайте; Николай очень боялся его. Говорил, будто он - не человек и даже не демон, а - нечто третье, непонятное, сильное и опасное... Впрочем, это могло быть сказано просто в помрачении рассудка, с ним такое случалось. Но, с другой стороны, Николай, подобно всем душевнобольным, доверял только собственным чувст... ва... а-а... На последнем слове фраза оборвалась, перейдя в знакомый уже Димычу негромкий, сдавленный хрип, почти тут же и смолкший. Димыч ощутил легкий укол досады. Впрочем - ладно, плевать. Флейшман, пожалуй, уже сообщил все, что мог... Бросив взгляд на обмякшее под одеялом тело, он секунду поразмыслил, пожал плечами и двинулся прочь из квартиры.