Сташеф Кристофер. Маг-целитель (Маг - 3)

   Монах отозвался почти что стоном:
   - Нет, милая дама. Дело в том, что тот, кого заклинают, также может поспособствовать силе заклинания. Если тролль пожелал, чтобы заклятие было восстановлено, то его воля прибавилась к заклинанию чародея.
   Тут можно было бы добавить, что, раз уж брат Игнатий твердо решил не поддаваться чарам Тимеи, она была бессильна, а Фриссон поддался этим самым чарам настолько, что нимфа могла из него хоть веревки вить.
   Я не переставал восхищаться братом Игнатием. Либо сила его воли равнялась добродетели святого, либо он и сам был кем-то вроде волшебника. Я решил помочь ему.
   - Все верно, - подтвердил я. - Понимаете, вышло так, что Унылик полюбил меня за время наших странствий. И он сам попросил восстановить заклятие.
   Моя фраза дала возможность монаху отвернуться от Тимеи, и ее чары были тем самым разрушены. Она метнула в меня взгляд, похожий на удар кинжалом. Я почувствовал, как боль сверху донизу пронзила всю мою нервную систему. Но тут брат Игнатий произнес:
   - Вот именно. Его воля придала силы твоему заклятию. И вышло так, что против власти Тимеи выступил не ты один, а сразу двое.
   Уж не просит ли он меня о помощи?
   - Похоже, вы много знаете о волшебстве, брат. Вероятно, вы тоже чародей? Но он покачал головой:
   - О нет, я только учусь, господин чародей.
   - Да какой я господин! Я и сам-то... ну, практикант в лучшем случае. Монах улыбнулся.
   - А я занимаюсь тем, что изучаю волшебство - принципы и результаты его действия. Я многое мог бы рассказать об этом, но у самого меня таланта нет.
   - Таланта? - удивился я. - Разве тут нужен какой-то особый талант?
   - Конечно. Как в любом искусстве.
   - А-а-а. Ну да. - Я сглотнул слюну и собрался с мыслями. - Я просто подумал, что в этом деле... как бы... больше от науки.
   - Странное ты выбрал слово, - ответил брат Игнатий. - Однако "наука" означает "знание", и, безусловно, практика волшебства также требует знаний по крайней мере если ты стараешься не наделать бед.
   - Но там, откуда я родом, "наука" означает всего лишь массу накопленных фактов. Наука их организует и обобщает и разрабатывает законы действия сил.
   Брат Игнатий медленно запрокинул голову.
   - Восхитительно! - прошептал он. - Как раз к такому подходу я и стремлюсь.
   Я начинал понимать, почему Король-Паук послал нас к нему.
   - Но если вы выведете эти самые законы и методы, волшебство станет доступно любому, и никакого таланта не потребуется!
   - Талант нужен в любом деле, господин чародей, - возразил брат Игнатий. Бывают таланты, на которые мы не обращаем внимания, поскольку некоторые дела кажутся нам слишком простыми. Правда, мало кто совсем не умеет готовить еду, однако попадаются и такие, кто не в состоянии даже яичницу поджарить, сколько бы ни учились этому и сколько бы ни старались. Мало кто не сумеет вбить молотком гвоздь в деревянную чурку, а между тем всегда отыщутся такие, кому это ни за что не удастся. Да-да, попадаются такие люди, кому не удаются самые обычные дела - у них нет к ним таланта.
   Тут я припомнил, как пытался самостоятельно починить свой автомобиль, и счел за лучшее промолчать, тем более что, помимо прочего, монах упомянул кулинарию. Лучше и не вспоминать, что случилось в последний раз, когда я пробовал сварить рис.
   - А у вас, стало быть, нет таланта к волшебству?
   - Ну, не то чтобы совсем нет. - Брат Игнатий смущенно махнул рукой. - За счет упорных занятий мне удалось придумать несколько несложных заклинаний. Но любой крестьянин способен приготовить настой из нескольких целебных трав, бормоча при этом заговор, чтобы вылечить растяжение связок или простуду.
   - Нет, правда?
   Фармацевтические компании у меня на родине дорого бы заплатили за парочку таких рецептов. - А ты не знал об этом? - Брат Игнатий пристально посмотрел на меня. - Но между тем устоял против самого худшего из заклинаний Тимеи.
   Откуда это было ему известно? Наверное, речь шла о вышеупомянутых "простеньких" заклинаниях.
   - Воистину ты могучий чародей, - продолжал брат Игнатий. - У тебя великий дар, господин Савл.
   - Ой, да ладно... - Я скромно потупился. - Ничего такого...
   - О, совсем наоборот, - нахмурился брат Игнатий. - Но неужели ты действительно так мало знаешь о том, чем занимаешься, господин Савл? - Он вдруг выпрямился, словно что-то неожиданно вспомнив или поняв, и посмотрел на меня более внимательно. - Откуда ты?
   Секунду я смотрел монаху в глаза и соображал, как лучше ответить. Потом я решил, что терять мне, собственно, нечего, и ответил:
   - Из другого мира.
   - Правда? - вырвалось у монаха. - И там волшебство действует совсем по-другому?
   - Я бы сказал, что там оно вообще никак не действует. На самом деле мы там научились обходиться безо всякого волшебства. Мы изучаем окружающий мир и организуем полученные знания в науки. Пожалуй, мы заменили силу волшебства знаниями и умениями, но все равно выходит так, что мы творим кое-какие чудеса.
   - С таким образом мыслей да с талантом в придачу в таком мире, где волшебство действует... нет, нечего и дивиться тому, что ты могучий чародей, хотя и знаешь об этом искусстве так мало!
   Монах глянул на Тимею и покраснел. Он опустил глаза, а она вся подобралась, и глаза ее зажглись тревогой.
   Все было ясно и без слов. Он хотел сказать: "Ты можешь вытащить меня отсюда?"
   - Как это, как это? - вмешалась Тимея. - Во всем мире вряд ли отыщется мужчина, который не отдал бы все за то, чтобы оказаться на твоем месте и отведать моих прелестей! А ты, а ты! А ну, признавайся, бритоголовый! Разве ты не сгораешь от желания обнять меня? - Голос нимфы стал тише, сладострастнее. Разве ты не жаждешь погладить, приласкать меня, коснуться моего тела, прижаться губами к моим губам, а потом...
   - А потом, согрешив, погибать от раскаяния? - простонал монах. - Перестань меня мучить, красавица! Молю тебя, перестань!
   - Я выполню твое желание, когда ты выполнишь мое! - Голос нимфы стал подобен тончайшему шелку. - Скажи правду, Игнатий! Разве ты не жаждешь изучить прелести моего тела?
   - О Господи, жажду! - простонал монах. - Когда ты рядом, моему разуму только того и надо, что видеть, слышать, обонять тебя! Но душа моя рвется к Небесам! Не искушай меня, о прелестная, ибо твои чары - только мука для того, кому нельзя обладать тобою!
   - Можно! - выдохнула нимфа и коснулась его руки своей нежной ручкой. - Я твоя - только скажи!
   - Нет! Я должен быть верен своему обету!
   - Как хочешь... - проворковала нимфа и прижалась к монаху.
   Игнатий вздрогнул и возопил:
   - Нет, не как я хочу, а как я поступлю! О, как жестока ты ко мне, прекрасная нимфа, - ты мучаешь меня радостями, от которых я отказался! Прекрати эту сладостную пытку, молю тебя.
   - Ах так? Ты сказал, что будет так, как ты поступишь? - прошипела задетая за живое нимфа и вдруг из источника вожделения превратилась в самую обычную красивую женщину. - Я ничего не могу с тобой поделать, пока ты упрямишься. С тобой с ума можно сойти, Игнатий!
   - Сожалею, что приношу тебе боль, - прошептал монах и опустил глаза.
   - Не больно-то ты сожалеешь, - буркнула нимфа, и вновь в ее взгляде я увидел оскорбленные чувства. И тут я все понял.
   - А, да он тебя интригует, верно? Единственный мужчина, устоявший перед твоими заигрываниями?
   - Глупец! - простонал Фриссон.
   - Нет, были и другие, - ответила Тимея, и казалось, слова ее сгорают и пеплом осыпаются с губ. - Был один мужчина, у него еще так странно горели глаза... он напал на меня и колотил, пока я не вырвалась и не убежала. Я его нашла среди обломков корабля, который притянула к острову, вызвав на море шторм. Был еще один монах, послушник в белой рясе, - этот обзывал меня дьяволицей, суккубом и все пытался истребить меня длинными злобными стихами. Пока он тут жил, остров опустел и почти превратился в пустыню.
   Хотел было я спросить, сколько времени это продолжалось и какой смертью умер тот монах, но передумал.
   А брат Игнатий качал головой и бормотал:
   - Я бы такого никогда не сделал, нет! Нет, она добрая женщина, она чудесная женщина, и я должен признаться в том, что обожаю ее.
   - Но все же не настолько, чтобы предаться похоти, - резюмировала нимфа, сардонически усмехнувшись. - Что за новое чувство ты взрастил во мне, монах? Прежде я никогда не смеялась над своими неудачами.
   - Обидно, да? - спросил я.
   - Он терзает меня безмерно, - согласилась нимфа. - Но не так, не так, как мне хотелось бы. Поэтому я не отпущу его и буду держать здесь, покуда он не отдастся своим чувствам. Тогда он по-настоящему полюбит меня и позабудет и о клятве, и даже о своей вере.
   - Поскольку одно следует из другого, - пробормотал я себе поднос... - А ты никак не можешь пережить, что тобой пренебрегают, да? Не можешь хоть немножко воздержаться и не грешить?
   Тимея пожала плечами. Остальные части ее тела также пришли в движение, и, надо сказать, вышло это весьма гармонично.
   - Ну... если бы тогда... когда он только-только тут появился... тогда еще может быть, а теперь - теперь задета моя гордость. Мне нужно, чтобы он был мой, мой до конца.
   - Я готов! Я твой до конца! - воскликнул Фриссон, сверкая глазами.
   Тимея только взмахнула ресницами да лениво усмехнулась.
   - Премного благодарна, песнопевец... Однако гордость мою оскорбил не ты, а он. О нет, я должна стать для него важнее всего в жизни, иначе я буду чувствовать, что ни гроша не стою как женщина.
   - Стоишь! Ты очень даже стоишь! Ты мила и добра! - Брат Игнатий чуть было не взял нимфу за руку, но вовремя передумал. - "Милая", - передразнила нимфа. - Это все ерунда. Да и доброта, как ты ее понимаешь, - это не по мне.
   - А он тебе, что называется, под кожу забрался с самого начала, верно? спросил я у нимфы.
   - Да, но только иносказательно, в этом вся и жалость. О, поначалу он для меня ничего особенного не значил - всего лишь очередная жертва кораблекрушения... И совсем он меня не интересовал. Я забавлялась со всей командой во главе с капитаном. Но когда они мне надоели и я их отпустила, лишив возможности впредь портить девственниц...
   - Ты лишила их желания? - воскликнул я. Нимфа цинично улыбнулась.
   - Знай, презренный мужчина, что, когда мечты исполняются, они умирают.
   А я гадал, что же такое она сделала с теми несчастными моряками. То ли они настолько пресытились любовными утехами, что больше им уже и захотеться ничего не могло? То ли настоящие женщины слишком много теряли в сравнении с ней?
   - Они надоели тебе - так ты сказала? И что ты с ними сделала?
   - Да ничего. Отправила вещички собирать, - небрежно ответила Тимея. Волшебством починила их корабль. Мой остров восполнил их запасы провизии. А я пожелала им попутного ветра и прогнала их корабль от острова. Они уплыли, полные целомудрия и нежелания насиловать женщин.
   Конечно, они бы запросто могли организовать насильническую кампанию ради того, чтобы доказать самим себе, что они еще мужики, но не думаю, чтобы Тимею это волновало. Вообще-то я сильно сомневался, что ее волновало что-либо, кроме ее самой.
   - А потом ты обнаружила, что брат Игнатий тебя не хочет.
   - Да, - сердито кивнула нимфа. - Его я никак не могла соблазнить и именно поэтому стала обожать. Он меня поразил. И когда я распрощалась с его товарищами, я его оставила здесь, чтобы развлекаться. Но никакого развлечения не вышло - одно только расстройство.
   - Боюсь, так все и останется, - вздохнул брат Игнатий. - Мои соболезнования, красавица.
   - Но ты приняла вызов, - догадался я.
   - Верно, - кивнула Тимея. - И он тоже наверняка принял мой вызов, хотя и помалкивает.
   Я все понял. Она беззаветно верила в свои женские чары. Но у этой веры были свои пределы. И как раз там, где вера нимфы в себя кончалась, начиналась полнейшая неуверенность, настоящий мыльный пузырь. Брат Игнатий проколол этот мыльный пузырь своим отказом от прелестей нимфы и превратился в вопиющий вызов ее самолюбию. И теперь для того, чтобы снова уверовать в себя, уверовать в то, что она неотразимая, роковая женщина, оставалось только одно - соблазнить монаха. А он никак не соблазнялся, вот и выходило, что Тимея день за днем все больше разочаровывалась сама в себе.
   Однако к чести брата Игнатия надо было заметить: он разработал потрясающую технику отказов. Всякая женщина на месте нимфы уже давно почувствовала бы себя польщенной и отказалась бы от своих притязаний, при этом не обидевшись.
   Но Тимея была нимфой, и к тому же она была реальна. Я печально покачал головой.
   - Жаль тебя огорчать, но, видимо, ты обречена на разочарование.
   - Ни за что не сдамся до тех пор, пока не сдастся он! - упрямо заявила нимфа.
   - Твое упорство похвально, - сказал я. - Но тебе недостает здравого смысла (это я так надеялся). В любом случае, боюсь, я не позволю ни тебе, ни ему доказать, кто из вас победит. Мне нужна помощь брата Игнатия.
   - А я не позволю тебе разлучить меня с моей единственной любовью! вскричала нимфа.
   - Придется, - вздохнул я. - Потому что я чародей - не забыла?
   Нимфа прищурилась, вскочила, запрокинула голову, раскинула руки так, словно хотела обнять весь небосклон. Зрелище получилось захватывающее, однако я был к чему-то в таком роде готов, поэтому стихи у меня как бы сами сорвались с губ:
   Обманутым это понравится,
   Их тем утешаю я:
   Безжалостною Красавицей
   Повелеваю я!
   Тимея застыла, потом медленно опустила руки и потупилась. Она смотрела на меня с нескрываемой ненавистью и отвращением.
   - Приказывай, - сказала она голосом, в котором притаились слезы. - Я должна тебе повиноваться.
   - Приказываю тебе отпустить этого монаха.
   - Что ж, повинуюсь, - с жуткой неохотой проговорила нимфа и повернулась к брату Игнатию. - Мной повелевают, - сказала она. - Поэтому я не повелеваю тобой. Ты свободен и можешь уходить.
   Надо было видеть, какой радостью, каким облегчением осветилось лицо монаха. Нимфа увидела это, и ее лицо исказилось болью. Брат Игнатий вскочил на ноги и принялся жалобно восклицать:
   - О несчастная блудница! О, если бы я только не успел принести свой последний обет! Тогда я предался бы страсти с тобой! Но я - человек, посвятивший себя Господу и целомудрию! И все же сердце мое сжимается от боли, когда я смотрю на тебя!
   Похоже, нимфе стало немножко лучше. Игнатий схватил Тимею за руку. Глаза его горели страстью.
   - Никогда мне не забыть этих чудесных дней, не забыть часов, что мы были рядом! О нет, каждая минута рядом с тобой была такой радостью, таким счастьем, что я даже испытывал боль, я благодарен тебе: ты позволила мне отведать благодати! Я никогда не забуду тебя и всегда буду лелеять воспоминания об этих дивных месяцах!
   На лице нимфы не осталось и следов боли, но видно было, что внутри у нее так и кипит желание. Она не могла глаз отвести от Игнатия.
   А он заставил себя отвернуться.
   - Чародей! - взмолился он. - Сделай что-нибудь, чтобы она не так сильно страдала. Можешь ли ты подарить ей забвение?
   - Устроить небольшую амнезию? Вообще-то из элементарного чувства жалости можно было бы снизойти. И потом, нельзя же было позволить ей мстить морякам и мешать навигации - она наверняка попытается удовлетворить уязвленное самолюбие. Я обернулся к Фриссону.
   - Поможешь, Фр... о-о-о...
   Oизиономия у Фриссона настолько ярко выражала бушующие в его душе страсти, что он напоминал почуявшего дичь бладхаунда. Выпучив налитые кровью глаза, он пялился на Тимею.
   - Нет-нет, я уж лучше сам что-нибудь придумаю, - торопливо проговорил я, обернулся к несчастной парочке, вспомнил вечеринки в разных кофейнях и разразился куплетом из старинной народной песенки:
   У меня в садочке,
   У меня в садочке
   Дивный цвел тимьян.
   Но украл цветочек,
   Но украл цветочек
   Дерзкий хулиган ..
   Все сбылось быстрее, чем я ожидал. Я еще и допеть-то не успел, а этот самый "дерзкий хулиган" уже тут как тут - его голова возникла над вечнозеленой изгородью около беседки. Вскоре он появился целиком: влез на дерево, уцепился за ветку и спрыгнул на землю. Росточком он был чуть-чуть пониже Тимеи, если не считать рожек - коротеньких козлиных рожек. Ножки у "хулигана" тоже были козлиные и заканчивались копытцами. С ног до головы существо поросло густой длинной шерстью и, естественно, не нуждалось ни в какой одежде - не только не нуждалось, оно ее и не имело. Лишь на груди у него на шнурке болталась сиринга - флейта Пана.
   Тимея глянула на нежданного гостя. Сначала бегло. Потом более внимательно.
   Я задумался, нужен ли второй куплет, но на всякий случай пропел:
   У меня в садочке,
   У меня в садочке
   Роза расцвела.
   Я ее сорвала
   Aольно укололась,
   К ивушке пошла.
   - Ах! К иве! К символу печали всех влюбленных? - горько вздохнула Тимея. Ну, прямо про меня!
   - Чегой-то! Уж не опечалилась ли ты часом? - воскликнул фавн и одним прыжком оказался рядом с нимфой. - Печаль надо прогнать. Такое личико, как у тебя, должно быть беззаботным.
   Тимея посмотрела на фавна - комплимент на нее подействовал. Но она ответила:
   - Эй, да кто ты такой? Откуда взялся? Ишь как разговорился! Маленький еще!
   - Может, и так, только овечки меня уже слушаются, - отозвался фавн, лукаво усмехнувшись. - Так что берегись, прелестная распутница, скоро я подрасту.
   - Ничего не поделаешь, - притворно вздохнула нимфа и жестом отослала фавна прочь. - Ступай, ступай отсюда, испорченный малыш!
   - Вот те раз! - огорчился фавн и умоляюще поглядел на меня. - Не поможешь, а, чародей?
   - Может, и помогу, - ответил я.
   Опустел садочек,
   Опустел садочек,
   В нем один бурьян,
   С той поры как дерзкий
   Хулиган премерзкий
   Тут сорвал тимьян.
   - Что за чепуху ты порешь? - возмутилась Тимея, не понимая смысла куплета, но фавн уже поднес к губам флейту и заиграл.
   Полилась удивительно приятная, печальная мелодия, полная страсти, так несвойственной возрасту фавна. Казалось, флейта выговаривает слова, рассказывает историю о неудовлетворенном чувстве, о неразделенной любви.
   Тимея изумленно уставилась на юного фавна.
   Фавн покачивался из стороны в сторону, а потом задвигал копытцами, начав медленный танец.
   Тимея как завороженная следила за ним взглядом. Печаль совершенно покинула ее лицо, и она тоже начала покачиваться в такт мелодии.
   Я протянул руку и ухватился за один из трех столбов, на которые опирались своды беседки. Музыка наполняла меня, проникала в тело и вызывала в нем жгучую боль.
   А Тимея раскачивалась все сильнее. Вот и она стала переставлять ноги с места на место, подхватив танец фавна. В музыке послышался трепет надежды движения фавна стали более откровенными. Тимея вторила ему - она все шире раскачивала бедрами, тело ее извивалось, веки отяжелели, на губах заиграла понимающая улыбка...
   Кто-то застонал у меня за спиной. Я узнал голос Фриссона.
   Танцующая парочка сблизилась. Они извивались и качались, приближались друг к другу и отступали. Резко запахло мускусом. Танцоры двигались в унисон казалось, будто бы двумя телами управляет единый разум.
   Краешком глаза я видел Фриссона. Глаза поэта, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Еще мгновение - и он потеряет рассудок.
   Тимея коснулась брошки, скреплявшей ее платьице на груди.
   - Пора идти. - Я решительно схватил Фриссона за руку и потянул, но он будто корнями врос в землю. - Жильбер! - крикнул я. - Помоги мне!
   Сквайр встряхнулся, очнувшись от транса. Он покраснел, кивнул и схватил Фриссона за другую руку.
   - Поднимай! - распорядился я, и мы вместе поволокли окаменевшего поэта к выходу.
   В глотке у Фриссона родился отчаянный вопль, добрался до губ и вырвалось:
   - Не-е-е-е-е-е-т!
   - Шагай давай! - прошипел я сквозь стиснутые зубы.
   - Нимфа, задержи меня! - умолял Фриссон. - Унизь меня, истерзай меня, как хочешь, только оставь меня здесь!
   Нимфа даже не посмотрела в его сторону. Она не сводила глаз с фавна. Лицо ее разгорелось, пальцы теребили брошку.
   - Прощай, прелестная нимфа, - пробормотал монах и выскользнул из беседки.
   Фриссона мы тащили волоком, а он стонал и упирался, пытаясь вырваться. Жильбер держался молодцом - он и не думал оглядываться.
   Но это означало, что я уходил спиной к выходу и все видел. И я увидел, как упало платье, как блеснула жемчужно-розовая кожа, а потом блеск утреннего солнца затмил все вокруг. Мы потащили Фриссона подальше от беседки.
   Мы еще слышали музыку - она оставалась все такой же чувственной, но постепенно замедлялась, - в ней появился четкий ритм.
   Фриссон повис у нас на руках и заплакал. Брат Игнатий издал долгий трепетный вздох.
   - Благодарю тебя, чародей. Изо всех ударов, которые мне суждено было пережить на этом острове, этот был самым тяжелым. - Губы его скривились в усмешке. - Но как печально сознавать, что меня так быстро забыли, - А ты смотри на это как на доказательство того, что она всего лишь использовала тебя, - предложил я ему способ утешиться. - Ну, или хотя бы собиралась использовать.
   - Да. Хорошо сказано, - кивнул Игнатий. - В этом смысле я рад, что мне удалось устоять, - рад и как мужчина, и как священник, ведь я для нее был всего-навсего игрушкой.
   - Не горюй, - посоветовал я монаху. - Мы ее больше не интересуем.
   - Хвала Небесам! - воскликнул Жильбер. - И тебе спасибо, чародей. Если честно - она меня чуть не обольстила.
   Между нами говоря, я считал, что это пошло бы ему на пользу, но счел за лучшее промолчать.
   Глава 27
   Фриссон заработал ногами только тогда, когда впереди показался океан. Но и тогда он только и сумел, что доплестись до лодки и, рыдая, повалиться в нее. А мы принялись толкать и тянуть, и наконец лодка закачалась на волнах. Главную лепту в этот труд, безусловно, внес Унылик. Без него нам бы ни за что не справиться.
   - Садись, - сказал я троллю и указал на скамью. Тролль оскалил пасть, полную акульих зубов. Он явно радовался, что мы отплываем. Забравшись в лодку, тролль уселся на носу и заворчал, понимая, что ему суждено помучиться от морской болезни.
   - Садитесь, - сказал я Жильберу и брату Игнатию. Они забрались в лодку через борта. Жильбер уселся лицом к корме, взял весло, вставил его между двумя сучками, служившими уключиной. К моему великому изумлению, то же самое проделал и брат Игнатий. Я запрыгнул в лодку через корму. Жильбер и Игнатий принялись дружно грести.
   Скоро последние звуки музыки утихли вдали. Я думал о том, что происходило в беседке, а потом постарался изо всех сил сосредоточиться на мысли о... яблоках. Стараться о чем-то не думать - от этого чаще всего мало толка. Лучше попытаться думать о чем-нибудь еще.
   Только тогда, когда остров превратился в тонкую зеленую полоску на горизонте, брат Игнатий, задыхаясь, выговорил:
   - Погодите! - Они с Жильбером устало склонились к веслам. Отдышавшись, брат Игнатий сказал: - Спасибо тебе, чародей. Самому бы мне ни за что не освободиться.
   А я знал почему. Он не очень-то и хотел этой свободы. И я не мог его за это винить.
   - Рад, что так вышло, но у меня на то были свои причины.
   - Верно, - кивнул брат Игнатий. - Ты сказал, что тебе нужна моя помощь.
   - Точно. Видишь ли, мы собираемся затеять что-то вроде революции - хотим свергнуть королеву Аллюстрии.
   С минуту я слышал только плеск волн да последние печальные всхлипывания Фриссона.
   А потом брат Игнатий сказал:
   - О! - И, помолчав, добавил: - Вот как?
   - Да, - кивнул я и продолжил: - Видишь ли, вышло так, что я влюбился в одну из жертв королевы и мне удалось удержать ее от отчаяния в последний миг. Она была непорочной девушкой, и ее призрак устремился к Небесам. Но Сюэтэ не могла смириться, чтобы жертва ускользнула от нее, поэтому сохранила в теле моей возлюбленной жизнь. Я стараюсь сделать так, чтобы и тело, и душа Анжелики воссоединились. Но она - в замке Сюэтэ, и я...
   - Я понял. Единственный способ - свергнуть королеву, - угрюмо кивнул брат Игнатий. - Не сказал бы, что задача поставлена дурная, хотя мотивы, движущие тобой, чародей Савл, и не совсем благородны.
   - А я всегда был такого мнения, что любовь благородна, если только она настоящая. - Я пожал плечами. - Кроме того, я - не из вашего мира, поэтому меня не очень-то интересует ваша политика. Дело у меня исключительно личное.
   Брат Игнатий посмотрел на меня в упор.
   - Но любой человек не может быть равнодушен к битве между Добром и Злом!
   - И то, и другое - абстрактные понятия, - возразил я. - Долгое время я даже сомневался, существует ли реальное зло, зло, так сказать, в чистом виде. Я считал, что это всего лишь ярлык и я сам прилепляю его к тем людям, которые противостоят мне. Но шли годы, и я повидал людей, с которыми меня вообще ничего не связывало. Они совершали по отношению к другим просто ужасные поступки, и порой только потому, что это доставляло им наслаждение. Поэтому теперь я могу сказать: зло существует. Но это все равно не моя проблема, понимаешь? Не мое это дело.
   Но впервые собственные слова показались мне пустыми и бессмысленными.
   Послышался сиплый стон. Фриссон вскарабкался со дна лодки на скамью и сел. Он смотрел мимо меня назад, на зеленую полоску острова Тимеи.
   Я решил рискнуть.
   - Тебе уже получше?
   С минуту он не отрываясь смотрел на остров, потом неохотно кивнул.
   - Да, - вяло проговорил он. - Пожалуй, что мне следует поблагодарить тебя, чародей Савл, за помощь. Я был просто околдован.
   - И до сих пор не уверен, хотелось ли тебе на волю. Поэт покачал головой, уронил ее на грудь.
   - Вот горе! Ведь там мне хотелось умереть, лишь бы только она позволила коснуться себя! Мне хотелось спрятать ее в бутылку и забрать с собой, чтобы она была со мной всюду!