СОДЕРЖАНИЕ

Брайан Стэблфорд
Ангел боли
(Дэвид Лидиард — 2)

Пролог
ТАЙНА МОГИЛЫ

   Древняя, потрепанная непогодой деревянная арка над воротами, ведущими к кладбищу, осталась столь же крепкой, как и в день её создания. Её материал — дуб — был хорошо выдержан и более прочен, чем древесина, которую обычно использовали в викторианской Англии. Натиску времени поддались лишь те части арки, на которых крепились кованые петли ворот, проржавевшие и хрупкие. Якобитские кузнецы ничего не знали о превосходной стали, из которой викторианская Англия выковала свою империю и свою индустриальную революцию.
   Люк Кэптхорн наблюдал, как Джейсон Стерлинг ощупывает ворота, проверяя их на прочность. Рука ученого нетвердо удерживала прикрытый колпаком фонарь, и Люк посмеивался над неуверенностью своего господина. Сгущавшиеся тени не пугали Кэптхорна; когда-то он боялся темноты, но это было очень давно. Теперь он чувствовал себя ночью более уверенно, чем днем. Стерлинг был не единственным его господином — а тот, второй, становился гораздо могущественнее с приходом ночи…
   Та же ржавчина, что проела петли ворот, испортила и старый запор, так что теперь ворота запирались висячим замком. Стерлинг показал, куда следует вставить фомку, и отошел, чтобы дать своему слуге достаточное пространство для взлома.
   Люк быстро понял, что не справится с задачей в одиночку, и обратился за помощью к Ричарду Марвину. Чтобы помочь, Марвину пришлось опустить на землю свой груз — пару лопат.
   Объединив усилия, они легко разбили слабое звено цепи. Звук треснувшего металла показался Люку громким, словно пистолетный выстрел, и он заметил, что Стерлинг тревожно оглянулся на темные окна Чарнли-Холла, опасаясь увидеть, как в них зажигается свет.
   Ничего не произошло.
   Люк сказал господину, что им нечего опасаться обитателей дома: доктор, которому принадлежало здание, был семидесятилетним вдовцом, а его слуги были робки и слабосильны. Тем не менее, Стерлинг настаивал на том, что их дело лучше провернуть незаметно. Люк не возражал: поручения Дьявола всегда лучше выполнять тайно.
   Они не проследовали по заросшей тропе к заброшенной часовне. Их не интересовало здание, которому нынешний арендатор Холла позволил прийти в запустение; их дело касалось лишь того, что лежало под землей неподалеку от часовни, на маленьком частном кладбище, где древнее семейство Чарнли бережно хранило своих предков.
   Стерлинг снял колпак с фонаря, чтобы осветить надгробия, но уменьшил яркость, сводя до минимума риск обнаружения.
   Лицо Стерлинга, пугающе подсвеченное снизу, казалось бледным и вытянутым, влажно блестевшие глаза странно отражали свет. Но не только его глаза отразили свет фонаря, Люк заметил желтый отблеск пары глаз в листве; это была сипуха, которая быстро взмыла и улетела прочь.
   Бесчисленные летучие мыши сновали туда и обратно между деревьями и часовней, совершенно не боясь посторонних. Возможно, они охотились на насекомых, которых привлек свет фонаря, но Люк думал иначе. Летучие мыши, в отличие от иных животных, принадлежали власти его второго, тайного господина. Летучие мыши были слугами Дьявола. Несмотря на свою слепоту, они обладали способностью летать во тьме благодаря особенному чутью.
   Люк думал, что когда-нибудь Стерлинг, который тоже служил Дьяволу, хотя и не знал об этом, расширит свои эксперименты, задействовав в них не только червей и жаб, но и летучих мышей. Тогда станет ясно, что и дьявольская алхимия может творить чудеса.
   — Где она? — спросил Стерлинг, когда не смог обнаружить необходимую могилу. Его глаза мерцали в призрачном свете.
   Люк мог только покачать головой. Он знал, что могила где-то здесь, но понятия не имел, где именно. Стерлинг развернулся, выбранив неразборчивые эпитафии, выбитые на выщербленных, поросших лишайником надгробиях. У себя дома, где вполне хватало кошмарного, Стерлинг казался совершенно спокойным, собранным человеком — злым магом до мозга костей, но теперь тревожный взгляд превратил его в обычного человека.
   Летучая мышь прошмыгнула прямо над их головами. Марвин, который был самым высоким, пригнулся и выругался. Затем он переложил обе лопаты в левую руку и быстро перекрестился.
   «Несчастный дурак! — подумал Люк. — Крестное знамение не защитит тебя, раз уж мы пошли на это дело».
   Он наслаждался подобными мыслями, которые приносили ему странное удовлетворение. Много лет он провел на службе другого Господина, работая у монахинь Хадлстона и делая все, чтобы оправдывать их ожидания. Но когда люк сменил сторону в великом сражении, став помощником сатаниста Джейкоба Харкендера, он почувствовал, будто сбросил камень с плеч.
   Люк совершенно не боялся Дьявола; вера убеждала его, что демоны, рыщущие во тьме меж скал в вечном стремлении ворваться в мир и играть его обитателями, не навредят ему. Напротив, они уберегут его от вреда и защитят от врагов среди людей.
   Стерлинг, насмехавшийся над самой идеей существования Дьявола, был совершенно не религиозен, — но Люк Кэптхорн знал, что многие слуги Сатаны не удостоены чести знать, кто их хозяин. Если говорить о человеческих качествах, то Стерлинг был на голову выше Люка, но последний всегда утешался тем, что, если говорить о падших ангелах, то Стерлинг был для них всего лишь орудием — куда менее ценным, чем преданный перебежчик вроде него.
   Стерлингу понадобилось больше света, и он помедлил, чтобы отвернуть фитиль фонаря. Затем, держа фонарь перед собой, он продолжил изучать ряды надгробий. По большей части они были простыми и небольшими, их установили задолго до современной эпохи с её высокомерными напоминаниями о том, кому поставлен памятник. Так как со времен восхождения на трон королевы Виктории здесь не был похоронен ни один из семейства Чарнли, то на кладбище не имелось ни одного каменного ангела или издевательского мавзолея.
   Когда это место захоронения было только заложено, семья Чарнли как раз получила дворянство. Возведение личной часовни, освящение земли для захоронения как минимум двенадцати, а то и двадцати поколений потомков — в этом выразилась надежда стать одной из великих фамилий Англии. Теперь полупустое кладбище было отдано на откуп сорной траве, а имена и титулы мертвецов сохранились лишь на страницах истории. Доктор, живший в Холле, столь мало уважал это место, что мог позволить для простого удобства похоронить здесь человека, не имевшего никакого отношения к семейству Чарнли.
   Стерлинг недовольно фыркнул, когда все-таки нашел то, что искал. Люк мог его понять. На могиле, которую они обнаружили, стояло не надгробие, а простой деревянный крест, о чем можно было заранее догадаться. Могила находилась в своеобразном тайнике около того места, где стена часовни соединялась со стеной, отмечавшей границу земель Холла.
   На горизонтальной поперечине креста было вычерчено имя:
 
   АДАМ ГЛИНН
 
   Стерлинг указал на землю, и Люк взял у Ричарда Марвина одну из лопат. Здоровяк колебался, поэтому Люк первым вонзил лезвие лопаты в мягкую от дождя землю и начал поворачивать его. Усилием воли Марвин заставил себя присоединиться; он считал очевидным, что если уж ты начал делать какое-то дело, то следует делать его быстро.
   Стерлинг поднял фонарь чуть выше, чтобы они могли видеть, что делают, но Люк заметил, как он бросает тревожные взгляды в сторону дома. Кустарник заслонял прямой свет, но невозможно было определить, не заметит ли кто-нибудь на верхнем этаже, случайно проснувшись, слабый отблеск сквозь ветви.
   Стена часовни позади могилы озарилась светом, и тени двух гробокопателей плясали на её поверхности, словно силуэты в театре теней. Стена была удивительно чистой, но мрачной и посеревшей от времени. Ее цвет казался не совсем однотонным, но ничего столь же яркого, как белизна светового круга или столь же черного, как мрак пляшущих теней, на ней не выделялось.
   — Интересно, был ли тут кто-нибудь до нас, — пробормотал Стерлинг, поглядывая на своих взмокших слуг. — Остен, в конце концов, врач, и он достаточно стар, так что вполне мог покровительствовать похитителям трупов в те времена, когда это было распространенным явлением.
   Люк не удостоил ироническое замечание своим ответом.
   — Но я полагаю, люди такого сорта предпочитают мясо с гнильцой, — продолжал Стерлинг. — Ну а Чарнли, видимо, сторожили своих мертвецов, пока те уж наверняка не разлагались. Единственный, кого тут легко украсть — это тот, кого мы ищем. Место его захоронения, кажется, вообще не посещалось.
   Люк молчал, уделяя все свое внимание работе. Марвин копал с такой яростью, что за ним сложно было поспеть, а Люк не любил казаться слабаком.
   Шустрая летучая мышь снова пронеслась над их головами, и Марвин поежился — не прерывая, однако, работу какими-либо бесполезными церемониями. Однако все трое замерли, когда ветви ближайшего тиса внезапно зловеще зашелестели. И опять это оказалась всего лишь сова, возвращавшаяся с охоты. Она не отвела свой бледный лик от света фонаря. Казалось, ночная птица прилетела сюда, чтобы наблюдать за их противозаконным занятием.
   Люди продолжали копать настолько быстро, насколько это было возможно. Они углубились в слой коричневой глины, липкой и плотной, но она легко поддавалась острым лезвиям лопат. В земле не было камней, которые могли бы затруднить работу. Всё выглядело так, словно те, кто закапывал могилу, знали, что однажды их работа будет переделана, и решили не осложнять это занятие. Возможно ли, спрашивал себя Люк, что Остен не вполне устоял в своем неверии перед лицом потрясающих заявлений своего пациента? Мог ли Остен предположить, вопреки себе, что Адам Глинн однажды восстанет из мертвых, как когда-то до него восстал Лазарь?
   Люк сам до конца не мог в это поверить — и не собирался это делать, пока не увидит, чем все закончится. Он все-таки ощущал, что с большой вероятностью может оказаться в дураках. Поэтому лучше было надеяться на то, что глуп оказался Остен, давший себя провести слабому подозрению.
   Стерлинг прислушался к неприятному звуку, который издала лопата Марвина, пробившая последний тонкий слой глины и ударившая о прочную крышку гроба. Мужчины уменьшили размах своих движений, стараясь не повредить гроб, который им ещё предстояло отвезти в город в повозке, ожидавшей снаружи.
   Когда они разгребли достаточно земли, Люк наклонился, чтобы определить тяжесть гроба. Гроб был не слишком тяжелым — дешевая конструкция из несолидных тонких досок.
   — Осторожней, — сказал Стерлинг, когда Люк и Марвин начали поднимать гроб из ямы. Сердце Люка колотилось в диком восторге, и он догадывался, что сердце Стерлинга бьется точно так же.
   Стерлинг отодвинулся, чтобы освободить место Люку и Марвину, поднявшим хрупкий гроб на уровень земли. Надежно установив гроб, Марвин наклонился, чтобы достать лопаты; он подождал, пока Люк выкарабкается из ямы, а затем передал инструменты ему. Люк бросил лопаты на землю и протянул руку здоровяку, помогая ему выбраться из глубокой могилы.
   Когда яростный крик неожиданно прорезал тишину, Люк замер. Он почувствовал, что рука Марвина вцепилась в его руку, и едва не позволил парню упасть в могилу. Затем, словно паника придала ему дополнительные силы, он дернул изо всех сил, и верзила с трудом выкарабкался на край ямы. Они вместе обернулись, и Люк увидел, что второй фонарь раскачивается в зарослях между часовней и домом. Два человека спешили через лужайку к арке ворот.
   Стерлинг выругался. Было очевидно, что он не знает, как действовать дальше.
   — Стена! — воскликнул Марвин, имея в виду стену, которая отделяла кладбище от улицы. Но стена была почти шести футов высотой, и Люк представлял, как тяжело будет перевалить гроб через такую преграду. Одни бы они легко вскарабкались на стену, если бы побег был их единственной целью — но и Люк, и Стерлинг не собирались уходить без своей добычи.
   — Поднимите гроб! — приказал их господин. — И будь вы прокляты, если уроните его!
   Люк наклонился, но Марвин продолжал неуверенно стоять, и Люку пришлось дополнить указания Стерлинга своим энергичным замечанием. Марвин, наконец, снизошел до их слов и взялся за свой конец гроба, однако когда они подняли ящик, бежать было уже некуда. Двое мужчин достигли ворот, и сердце Люка пропустило удар, когда он увидел, что один из них несет ружье. Это был старый спортивный образец, но ружье есть ружье, и из него можно было застрелить любого из троицы. Люк узнал в одном из мужчин Джеймса Остена и отвернулся, надеясь, что стоит достаточно далеко от фонаря Стерлинга, чтобы в свой черед быть узнанным.
   — Стоять! — выкрикнул Стерлинг; тон его быть столь повелителен, что двое и правда замерли. Оба они были одеты совсем не подходяще для ночных вылазок, и стоило им остановиться, как они явно засомневались в собственных намерениях. Остена должен был насторожить тот факт, что на кладбище находились трое, в то время как у его ружья был только один ствол — но доктор все же поднял оружие, угрожая всем троим.
   — Не стреляйте, доктор Остен, — немедленно сказал Стерлинг, что было явным безрассудством. — Местный закон не освободит вас от ответственности, что бы я тут ни делал.
   Остен являлся человеком науки и рассудка, как и Джейсон Стерлинг, но он был слишком зол и напуган, чтобы сохранять присутствие духа. Доктор прицелился, и Люк был уверен, что он выстрелит.
   Но у доктора не оказалось ни единого шанса.
   Неожиданно Остен отшатнулся назад, его белая ночная сорочка странным образом вздыбилась, пересеченная неясными тенями. На мгновение, но лишь на мгновение, показалось, будто сорочка разорвалась.
   К своему восторгу Люк увидел, что темными силуэтами, материализовавшимися на одежде доктора, были летучие мыши — они стаей вылетели из мрака, чтобы напасть на человека и вцепиться в него. Мыши вились вокруг его тела, как мошкара вокруг пламени свечи; некоторые, видимо, вцепились в его лицо и волосы, так как Остен немедленно бросил ружье и стал отрывать мышей от лица. Твари были очень маленькими — вряд ли крупнее, чем обычная мышь — но их там были сотни, и они нападали на врага с яростью, которая не соответствовала их размерам.
   Марвин слабо взвизгнул от ужаса, но не отпустил свою ношу. Люк резко выдохнул, охваченный радостным удивлением: его странный инстинкт, советовавший ему любить покров тьмы и доверять созданиям мрака, не подвел его.
   Остен закричал и упал на землю. Слабый крик боли, а не леденящий кровь вопль, но он был исполнен потрясения и ужаса. Доктор размахивал руками, сбивая маленькие тельца, безумно мечущиеся возле лица, а все мускулы его тела конвульсивно сокращались в борьбе с ужасной хваткой тварей, вцепившихся в одежду и кожу. Пришедший с ним слуга упал на колени и тоже пытался прогнать летучих мышей прочь, но он явно был слишком напуган происходящим.
   Слуга Остена уронил свой фонарь, его пламя еще несколько секунд робко мерцало, прежде чем потухнуть. Темнота оказалось большим, чем смог вынести этот человек, он внезапно поднялся и бросился прочь в слепой панике, оставив своего господина на произвол ночных охотников. Остен больше не кричал, отмахиваясь из последних сил, он лишь издавал слабые шипящие звуки, которые не посрамили бы его самых несчастных пациентов из приюта в Хануэлле.
   Фонарь Стерлинга давал достаточно света, чтобы Люк мог разглядеть, что же произошло. Случившееся с Остеном разложило его сознание на безумный спектр ощущений, отправив разум балансировать между миром людей и великим запустением иного мира.
   «Разорвите его! — тем временем мысленно кричал Люк. — Пейте его кровь, высосите её до капли! Пусть его судьба послужит уроком всякому, кто посмеет помешать делу Дьявола!».
   Стерлинг каким-то образом сохранил достаточное присутствие духа, чтобы приказать своим слугам: «Идем!» Что более важно, у него хватило мужества провести их через ворота мимо тела упавшего старика, над которым стаей кружили летучие мыши. Люк последовал за Стерлингом, и даже суеверный Марвин был вынужден двинуться с ними.
   Они не могли бежать, потому что довольно легкий гроб оказался громоздким и неудобным для переноски. Можно было только идти, да и то неловко.
   Выходя с кладбища, они постарались обойти доктора как можно дальше, но все равно разглядели, что он до сих пор корчится на земле и, рыдая, пытается прогнать мышей с ночной сорочки и открытой кожи. На самом деле мыши не причиняли ему большого вреда; при свете фонаря не было видно никакой крови. Если сердце Остена не остановится от прилива страха, то он останется невредим.
   Отброшенное ружье лежало около поверженного человека. Стерлинг мог бы поднять его, если бы захотел, но не стал. Вместо этого он поспешил навстречу выжидающей тьме, принуждая своих подручных прибавить шагу.
   Каким-то образом хлипкий гроб выдержал те нагрузки, которым они его подвергли. Словно сам Дьявол, подумал Люк, придал ему прочности.
   Все это, убеждал он себя, было задумано и спланировано кем-то более мудрым и могущественным, чем Джейсон Стерлинг. Стерлинг был лишь средством, с помощью которого запускался механизм. Человек особой породы — бессмертной породы — нужен был тому, чьи цели были уж точно более обширными, чем квазиалхимические поиски Стерлингом секрета долголетия.
   «Покажи только, что тебе нужно — беззвучно молился Люк, — покажи мне лишь, чего ты желаешь, и я стану тебе лучшим слугой, чем когда-либо был Джейкоб Харкендер или когда-либо станет Джейсон Стерлинг. Окружи меня тенью, обними мое сердце нежной тьмой, и я стану острейшим и лучшим из всех людских инструментов, бескорыстней и преданней, чем любой другой человек».

Часть первая
ПОТОМКИ ВЕЛИКОЙ БЕЗДНЫ

1

   Поверхность Ада спокойна в своей сумятице; магма все ещё течет по выжженной и растрескавшейся поверхности, свиваясь в мутные пруды и сверкающие ручьи — но Сатана больше не лежит, распятый на своем блистающем ложе.
   Нет больше гвоздей, которыми он когда-то был прикован, а шрамы на его руках и ногах остались лишь следами, слабыми тенями на глянцево-золотой коже. Сатана теперь свободно бродит по полям ярости и ищет какого-либо укрытия от раскаленных облаков с их непрекращающимся кровавым дождем. Он не в состоянии полностью избежать воздействия окружающего мира, но он теперь свободен, и уже давно привык к страданию. Он все ещё несет в своем израненном, неисцеленном временем сердце шрамы от отчаяния и утрат, горечи и раскаяния, муки и тоски, которые были его проклятием с самого начала существования, — но теперь он может свободно использовать свои ловкие руки и ненасытный ум, и потому его нельзя лишить надежды.
   Земля все ещё висит в пламенных адских небесах, защищенная коконом темноты, — но теперь она кажется бесконечно более далекой, чем во времена его плена. Он не может, как раньше, наблюдать полными слез глазами каждое человеческое прегрешение, и мир уже не столь смертельно заражен мириадами соблазнов, притесняющими человечество.
   Если среди имен Сатаны все ещё осталось имя Тантал — то это Тантал, смирившийся с голодом и жаждой, Тантал, которого больше не мучает издевательское наказание. Его больше удовлетворяет роль Прометея, дарующего ледяной огонь просвещения тем, кто предпочитает видеть своими глазами, а не душой. Тем, кто в состоянии оградить себя от пугающих их разрушительных сил.
   Сатана свободен, и он гордится людьми, чьи души охладил своим милосердием. Он свободен верить в то, что их никогда не коснутся адские огни, свободен мечтать о том, что они построят великую и мирную империю, чьи границы охватят поверхность Земли и многочисленные планеты вокруг многочисленных солнц великого Млечного Пути, все ярче сияющего в темном коконе.
   Сатана свободен, и Эдем — этот крошечный лес, где соблазны наливаются соком на каждой плодоносной ветви — забыт сегодня и людьми, и ангелами.
   Сатана знает, что Эдема, к счастью, больше нет — ведь Эдем был мышеловкой, поймавшей его и сделавшей несчастным орудием проклятья человеческого рода. Сатана понимает, что Эдем был необходим только для того, чтобы послужить ареной подлого божественного предательства, сделавшего Сатану жертвой божьих амбиций, а Адама — жертвой его невинности, и уничтожившего их обоих чудовищным наказанием.
   Сатана — ангел, ему свойственно прощать, и он может многое простить. Но только не то, что с ним было сделано в Эдеме, и не то, что ему пришлось сделать с сынами и дочерьми рода человеческого. Сатана щедр и милостив, но он никогда не простит Богу этот обман и это предательство.
   Теперь Сатана свободен и полон надежд. Сатана свободен, и его честолюбие взывает к его разуму. Сатана свободен, и наука начала растворять зло, сокрушавшее его сердце.
   Хотя огни Ада еще пылают, мир уже в порядке.
   И почему бы ему не быть в порядке — теперь, когда наследие Эдема уходит в забвение, становясь смутными легендами.
 
   Прошло уже более двадцати лет с того момента, как Дэвид Лидиард пережил укус змеи, которая была иглой ангела, но его все ещё посещали видения и иллюзии, вызванные её ядом. Ему была дана лишь небольшая отсрочка на несколько прекрасных месяцев — до и после женитьбы на Корделии Таллентайр.
   Сон не приносил Дэвиду Лидиарду успокоения в его борьбе с миром, но лишь переносил его в иной мир, ещё более угнетающий, чем тот, где Дэвид находился в яви.
   Ему часто виделся Сатана, но он знал, что Сатаны не существует. Сатана из его снов был символом его самого, а Ад, в котором тот был заключен, являлся символом его болезненного тела.
   Его жизнь несложно было сравнить с Адом, с его неутихающим пагубным огнем боли. Тем не менее, со временем можно привыкнуть к чему угодно, даже к адскому огню. А тот, кто храбр, любознателен и целеустремлен, может набраться сил и для исследований, планов и действий, даже если он окружен адским пламенем.
   Дэвид Лидиард был храбр, любознателен и целеустремлен.
   Мир снов Дэвида Лидиарда не был так же стабилен и знаком ему, как мир его яви, однако сны влияли на него настолько сильно, что стали практически частью реальности. Мир видений был запутанным, разветвленный поток его событий зачастую просто отказывался соответствовать правилам реальности, но его явное влияние принудило Дэвида придать этим видениям статус жизненного опыта в реальном мире.
   Он уже давно потерял ценный дар забывать свои сны до пробуждения, однако некоторые стороны опыта, приобретаемого им во сне, запоминать было непозволительно. В реальном мире он был свободным человеком и благородным господином своих слуг, но в мире сна сам оказывался слугой жестокого и тираничного повелителя. В своей реальной жизни он был завзятым скептиком, но в мире снов не мог отрицать существование, имманентность и гневные приказания богоподобных существ — одно из которых держало его в рабстве, используя как заложника в своих контактах с миром материи и человека.
   Переплетение этих видений и кошмаров было не настолько сумасшедшим, чтобы не отметить определенные места и пейзажи, которые его спящему «Я» представлялась вполне материальными, сотворенными из песка и камня, кирпича и цемента. В его снах были места, к которым он мог возвратиться снова и снова, существа, чьи лица и обстоятельства оставались неизменными.
   В отличие от настоящего тела, его ночное «Я» могло плавать и летать; ему была дарована некая магия. Но и при этом камень в его снах был жестким и тяжелым, песок грубым и горячим, сам мир, в котором он часто бродил и иногда летал, был столь же прочным и неподатливым, как тот, с которым Дэвид встречался в дневное время.
   Благодаря этому Дэвид Лидиард на собственном несчастном опыте узнал истинность того, о чем говорил философ Беркли: материя есть отвлеченная идея. Он не мог отрицать материальность мира, в котором действовало его бодрствующее «Я», также как и материальность мира, в котором действовало его спящее «Я». И пусть мир сновидений Дэвида Лидиарда существовал только в представлениях его потаенного подсознания, тем не менее, он предъявлял те же доказательства своего постоянства и реальности, что и повседневная действительность, с которой Лидиард сталкивался по пробуждении.
   Он знал, что остальные переживают свои сновидения иначе; они не встречают в снах постоянства и прочности и потому вполне рационально приходят к мысли, что сны лишь живой фантом воображения. Для таких людей прочность яви уникальна и не зависит от людских представлений о ней. Такие люди считают точку зрения Беркли неудобной и легко позволяют себе впасть в заблуждение, считая, что могут опровергнуть её, пнув камень и убедившись в болезненности этого действия.
   Увы, подобные эксперименты не приносили Дэвиду Лидиарду утешения. Для него боль не была способом перейти от внутреннего к внешнему знанию, а являлась проявлением силы совершенно противоположной. Он был одним из тех несчастных обитателей аллегорической пещеры Платона, чьи цепи, вынуждающие его наблюдать парад теней на стене, разбиты.
   Он мог даже развернуться и увидеть фигуры, вызывающие появление теней. Он мог увидеть богов.
   Во внешности богов отразился его собственный облик. Лица, которые они носили, человеческие и нечеловеческие, были созданы из спектра его собственных идей. Тем не менее, он их видел. Он мог взглянуть в глаза создателям мира, не в силах спрятаться за убеждение, что они являются лишь тенями, образами подсознания.