Страница:
– Ну, миссис Терстон... Как вам нравится это имя? – Иеремия поцеловал запястье Камиллы.
Что-то дрогнуло у девушки внутри, заставив ее сладострастно улыбнуться. Камилла не могла пошевелиться, но все же ей хотелось, чтобы он находился поблизости. Она никогда не уставала от его близости: один только взгляд на Иеремию заставлял ее изнывать от желания. Камилла и не подозревала, что способна на такое. А ведь Иеремия Терстон уже не молод... Она была тайно уверена, что выйдет замуж за какого-нибудь ужасно элегантного молодого человека – может быть, за француза из Нового Орлеана или за кого-нибудь из тех парижских графов, с которыми ее обещал познакомить отец... В крайнем случае за богатого нью-йоркского банкира с дымчатыми глазами... Но Иеремия оказался гораздо красивее всех тех, о ком она втайне мечтала. В нем чувствовалась суровая мужественность, которая всегда нравилась ей, но сейчас вызывала легкий страх. Камиллу ужасно тянуло к Иеремии. Что бы там ни говорила кузина, она не могла поверить, будто он собирался сделать с ней что-то отвратительное. В его глазах светилось то же чувство, с которым он смотрел на нее в первый день их знакомства. Камилле захотелось раздразнить его, заставить вспыхнуть от страсти, и она сделала то же, что тогда: поцеловала его в шею, потом в ухо и наконец в губы. Иеремия потянулся к ней. Не говоря ни слова, он начал расстегивать пуговицы на рукавах ее платья, обнажил молочно-белые руки и осыпал их поцелуями. Вслед за этим, сняв подаренное им тяжелое жемчужное ожерелье, Иеремия принялся за бесчисленные крохотные атласные пуговки, усыпавшие перед платья. Его взору открылась изящная ложбинка между грудями, прикрытая великолепной нижней рубашкой из тонкого атласа. А вот и кружевной корсет... похоже, он хорошо разбирался в женском белье. Вскоре ничто не мешало ему любоваться прекрасным юным телом. Камилла предстала перед ним во всей красе, нисколько не стесняясь своей наготы. На ней оставались лишь шелковые чулки кремового цвета. Иеремия снял их один за другим, а потом быстро сбросил с себя одежду, благодаря небо за то, что Камилла не испытывает ни малейшего признака застенчивости. Откровенность и смелость этой девушки восхищали его. Прикосновения губ и рук Иеремии доставляли ей такое наслаждение, о котором она и грезить не смела... «Кузина ошиблась... ошиблась...» – мельком подумала Камилла, застонав от удовольствия.
Все было так, как она мечтала. И даже тогда, когда Иеремия бережно положил девушку на постель, раздвинул ей ноги, лаская сначала языком, потом пальцами, и наконец вошел в нее со всей силой неудержимого желания, наконец-то вырвавшегося на свободу, она вскрикнула не от боли, а от наслаждения... Он заставил девушку содрогнуться от сладостной муки, о которой та и не мечтала, а она заставила его испытать блаженство столь возвышенное и чистое, что он едва не застонал в ее объятиях, в изнеможении спрятав лицо у нее на груди...
С трудом подняв голову, Иеремия посмотрел на лежавшую рядом Камиллу и с радостью убедился, что она чуть ли не мурлычет от удовольствия. Боль, которой она так боялась, беспокоила ее совсем недолго. Благодаря искусству Иеремии она почти не обратила на нее внимания. Он нежно прошептал ей на ухо:
– Теперь ты моя, Камилла...
Она только улыбнулась в ответ. Теперь она походила на взрослую женщину гораздо больше, чем час назад. На этот раз Камилла сама потянулась к нему и, когда Терстон овладел ею, закричала от наслаждения и неистового желания. Иеремия продолжал обнимать девушку, пока она наконец не насытилась и не уснула в его объятиях. Через несколько часов Камилла проснулась, вновь полная желания. Теперь уже он кричал в ее объятиях, полностью принадлежащий ей, околдованный ее чарами. В ней была такая магическая сила, на которую он не смел надеяться. В то утро любви он вновь и вновь поражался мудрости сделанного им выбора и неслыханному счастью, выпавшему на его долю. Терстону пришлось чуть ли не силой вытащить Камиллу из постели, чтобы не опоздать на ленч к ее родителям. Тем временем она хихикала и пыталась снова соблазнить его, пока наконец с восторгом и удовольствием не добилась своего, едва они сели в поезд. Попрощавшись с родителями, они до самого Нью-Йорка почти не выходили из вагона. Прежде чем Иеремия пришел в себя, они оказались на Центральном вокзале. По дороге в гостиницу «Кембридж», где он обычно останавливался, Терстон чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете. Иногда ему казалось, что он умрет от наслаждения, но это его не слишком заботило. Раз уж ему суждено умереть, он предпочел бы смерть в страстных объятиях Камиллы. Он нашел девушку своей мечты. Наконец-то жизнь его наполнилась смыслом.
Глава 13
Что-то дрогнуло у девушки внутри, заставив ее сладострастно улыбнуться. Камилла не могла пошевелиться, но все же ей хотелось, чтобы он находился поблизости. Она никогда не уставала от его близости: один только взгляд на Иеремию заставлял ее изнывать от желания. Камилла и не подозревала, что способна на такое. А ведь Иеремия Терстон уже не молод... Она была тайно уверена, что выйдет замуж за какого-нибудь ужасно элегантного молодого человека – может быть, за француза из Нового Орлеана или за кого-нибудь из тех парижских графов, с которыми ее обещал познакомить отец... В крайнем случае за богатого нью-йоркского банкира с дымчатыми глазами... Но Иеремия оказался гораздо красивее всех тех, о ком она втайне мечтала. В нем чувствовалась суровая мужественность, которая всегда нравилась ей, но сейчас вызывала легкий страх. Камиллу ужасно тянуло к Иеремии. Что бы там ни говорила кузина, она не могла поверить, будто он собирался сделать с ней что-то отвратительное. В его глазах светилось то же чувство, с которым он смотрел на нее в первый день их знакомства. Камилле захотелось раздразнить его, заставить вспыхнуть от страсти, и она сделала то же, что тогда: поцеловала его в шею, потом в ухо и наконец в губы. Иеремия потянулся к ней. Не говоря ни слова, он начал расстегивать пуговицы на рукавах ее платья, обнажил молочно-белые руки и осыпал их поцелуями. Вслед за этим, сняв подаренное им тяжелое жемчужное ожерелье, Иеремия принялся за бесчисленные крохотные атласные пуговки, усыпавшие перед платья. Его взору открылась изящная ложбинка между грудями, прикрытая великолепной нижней рубашкой из тонкого атласа. А вот и кружевной корсет... похоже, он хорошо разбирался в женском белье. Вскоре ничто не мешало ему любоваться прекрасным юным телом. Камилла предстала перед ним во всей красе, нисколько не стесняясь своей наготы. На ней оставались лишь шелковые чулки кремового цвета. Иеремия снял их один за другим, а потом быстро сбросил с себя одежду, благодаря небо за то, что Камилла не испытывает ни малейшего признака застенчивости. Откровенность и смелость этой девушки восхищали его. Прикосновения губ и рук Иеремии доставляли ей такое наслаждение, о котором она и грезить не смела... «Кузина ошиблась... ошиблась...» – мельком подумала Камилла, застонав от удовольствия.
Все было так, как она мечтала. И даже тогда, когда Иеремия бережно положил девушку на постель, раздвинул ей ноги, лаская сначала языком, потом пальцами, и наконец вошел в нее со всей силой неудержимого желания, наконец-то вырвавшегося на свободу, она вскрикнула не от боли, а от наслаждения... Он заставил девушку содрогнуться от сладостной муки, о которой та и не мечтала, а она заставила его испытать блаженство столь возвышенное и чистое, что он едва не застонал в ее объятиях, в изнеможении спрятав лицо у нее на груди...
С трудом подняв голову, Иеремия посмотрел на лежавшую рядом Камиллу и с радостью убедился, что она чуть ли не мурлычет от удовольствия. Боль, которой она так боялась, беспокоила ее совсем недолго. Благодаря искусству Иеремии она почти не обратила на нее внимания. Он нежно прошептал ей на ухо:
– Теперь ты моя, Камилла...
Она только улыбнулась в ответ. Теперь она походила на взрослую женщину гораздо больше, чем час назад. На этот раз Камилла сама потянулась к нему и, когда Терстон овладел ею, закричала от наслаждения и неистового желания. Иеремия продолжал обнимать девушку, пока она наконец не насытилась и не уснула в его объятиях. Через несколько часов Камилла проснулась, вновь полная желания. Теперь уже он кричал в ее объятиях, полностью принадлежащий ей, околдованный ее чарами. В ней была такая магическая сила, на которую он не смел надеяться. В то утро любви он вновь и вновь поражался мудрости сделанного им выбора и неслыханному счастью, выпавшему на его долю. Терстону пришлось чуть ли не силой вытащить Камиллу из постели, чтобы не опоздать на ленч к ее родителям. Тем временем она хихикала и пыталась снова соблазнить его, пока наконец с восторгом и удовольствием не добилась своего, едва они сели в поезд. Попрощавшись с родителями, они до самого Нью-Йорка почти не выходили из вагона. Прежде чем Иеремия пришел в себя, они оказались на Центральном вокзале. По дороге в гостиницу «Кембридж», где он обычно останавливался, Терстон чувствовал себя самым счастливым мужчиной на свете. Иногда ему казалось, что он умрет от наслаждения, но это его не слишком заботило. Раз уж ему суждено умереть, он предпочел бы смерть в страстных объятиях Камиллы. Он нашел девушку своей мечты. Наконец-то жизнь его наполнилась смыслом.
Глава 13
Иеремия и Камилла прибыли в Нью-Йорк на второй день после Рождества, и город предстал перед ними в снежной пелене. У Камиллы это вызвало бурный восторг. Выйдя из вагона, она захлопала в ладоши. Ее глаза искрились на морозном воздухе, лицо и руки были укутаны в роскошные соболя – рождественский подарок Иеремии. Сейчас она напоминала русскую княжну. Терстон взял ее за маленькую руку, затянутую в перчатку, чтобы помочь спуститься на перрон, и с удовольствием окинул ее взглядом. Щедрые подарки вызывали у Камиллы восхищение. Она часто думала о том, как ей повезло, и радовалась, что удалось распрощаться с ненавистной Атлантой. Ее муж был ничуть не хуже обещанных отцом князей и герцогов. Она с нетерпением ждала того дня, когда увидит дом в долине Напа, которую считала чем-то куда более роскошным, чем простая плантация. Вскоре они подъехали к гостинице «Кембридж» на Тридцать третьей улице. Портье Уолмсби сбился с ног, пытаясь отогнать журналистов. Иеремия любил эту гостиницу. Ему нравились никем не нарушаемое уединение, удобные «люксы» и забавные истории, которых у Уолмсби было полным-полно. Камилла первой вошла в номер, и вид у нее при этом был такой, словно она уже несколько лет путешествовала с ним по гостиницам. Глядя на нее, он засмеялся, сгреб в охапку и толкнул на кровать.
– Ну и нахалка же ты, Камилла Терстон!
Это имя до сих пор казалось забавным им обоим. Она не стала спорить. А он не стал говорить, что его ошеломило то, как холодно она обошлась с его старым другом портье. Камилла разыгрывала из себя светскую даму, и бедный Уолмсби почувствовал себя бесконечно униженным, когда она не обратила внимания на его протянутую руку.
– Какое бесстыдство! – громко сказала она, проследовав мимо. – Кем он себя считает?
– Моим другом, – тихо прошептал Иеремия.
Однако, оставшись с мужем наедине, она поцеловала его с такой жадностью, что он тут же забыл об Уолмсби. Пока они одевались к обеду, Терстон незаметно улыбался, вспомнив о доме, который он построил для нее в Сан-Франциско. Ему не терпелось показать его Камилле. В Атланте он почти не упоминал о нем, а стоило ей самой начать разговор, как он сразу увиливал, сообщая только, что дом довольно скромный и что ей, возможно, захочется что-нибудь переделать по собственному вкусу.
Однако сейчас Камиллу гораздо больше интересовало то, чем они займутся в Нью-Йорке. Они несколько раз побывали в драматическом театре, однажды сходили в оперу. В день приезда они обедали в ресторане Дельмонико, а на следующий – у Брансуика, где Иеремия заказал на обед утку и дичь. В этом ресторане собирались любители лошадей, среди которых львиную долю составляли англичане. А на третий день Иеремия получил приглашение от Амелии. Он отправился к ней, испытывая глубокое волнение. Ему не только хотелось познакомить ее с Камиллой; он сам радовался новой встрече. Благодаря переписке их чувство постепенно переросло в искреннюю дружбу. Амелия прислала очень теплое приглашение, и он принял его с восхищением, но по дороге Иеремию охватили дурные предчувствия. Камилла стала раздражительной и капризной. Сегодня она нагрубила горничной, которая помогала ей одеваться. Это начинало вызывать у Терстона тревогу.
Они наняли экипаж, чтобы доехать до дома Амелии на Пятой авеню. Камилла надела черное бархатное пальто и роскошные соболя. На левой руке сверкало кольцо с огромным бриллиантом, а на правой – недавно подаренное кольцо с сапфиром. Под бархатной накидкой из Парижа виднелось платье из белого бархата, плечи и подол которого украшала оторочка из горностая. Этот наряд обошелся ее отцу в круглую сумму, о чем он перед отъездом из Атланты с удовольствием сообщил Иеремии.
– Ты похожа на маленькую королеву, – сказал Иеремия, когда они выходили из гостиницы.
Взяв Камиллу за детскую ручку в кожаной перчатке, он попытался описать ей Амелию.
– Это редкостная женщина... умная... достойная... красивая... – Он вспомнил об их легком флирте по дороге в Атланту и ощутил прилив тепла.
Иеремия знал, что эта прекрасная женщина ни за что не обидит Камиллу. Но стоило им переступить порог дома Амелии, как Камиллу будто подменили. Казалось, она возненавидела Амелию за хорошее воспитание, отличный вкус, элегантное платье и даже за ее благородные манеры. Камилла как будто старалась показать себя в самом неприглядном виде, и это повергло Иеремию в замешательство.
Амелия отличалась редкой привлекательностью и нежным очарованием, вызывающим у каждого мужчины желание обнять ее. Сам Иеремия успел забыть ее красоту, лучащуюся и сверкающую, как бриллиант чистейшей воды, изящные черты ее лица, ее походку, неброскую элегантность ее украшений, сшитые в Париже восхитительные туалеты. Ему не довелось видеть ее в более подходящей обстановке, они познакомились в поезде. Однако их дружба зародилась именно тогда, дружба, которую он никогда не предаст. Так думал Иеремия, глядя, как она величаво шествует по залам великолепного дома, оставленного ей Бернардом Гудхартом. Повсюду стояли ливрейные лакеи с роскошными канделябрами, каких Иеремия до этого никогда не видел, горело множество свеч. Их колеблющийся свет отражался в мозаичном мраморном полу, плиты которого были подобраны в форме цветов и тянулись по всему коридору В интерьере комнат безошибочно угадывалась рука француза. Лишь столовая и главная библиотека были отделаны в безукоризненном английском стиле. Дом напоминал великолепный музей, жемчужиной которого была эта необыкновенная женщина. Элегантность Амелии заставила Камиллу сгорать от ревности. Складывалось впечатление, что она не выносит хозяйку. Каждое ее слово, каждая улыбка, каждое движение вызывали у Камиллы ненависть.
– Камилла, как ты себя ведешь? – шепотом укорил ее Иеремия, когда после обеда Амелия ненадолго вышла из комнаты, чтобы выбрать новую бутылку шампанского. – Что с тобой сегодня? Тебе нехорошо?
– Она шлюха! – драматическим шепотом выпалила Камилла. – Она охотится за тобой, а ты настолько слеп, что ничего не видишь! – Казалось, ее южный акцент стал еще заметнее.
Это проявление собственнических чувств могло бы показаться Терстону трогательным, если бы она не вела себя с его знакомой чересчур грубо. В этот вечер Камилла была просто несносной, встречая в штыки каждое слово Амелии. Амелия относилась к ней с непоколебимым спокойствием зрелой леди, привыкшей иметь дело с непослушными детьми. Но Камилла уже вышла из детского возраста, и, когда они вернулись в гостиницу, Иеремия был просто вне себя.
– Как ты могла? Какой стыд! Ты меня просто опозорила! – Он бранил ее, словно напроказившую девчонку.
А когда Камилла выпрыгнула из экипажа и пулей бросилась в гостиницу, изо всех сил хлопнув дверью «люкса» и перебудив всех жильцов, ему захотелось взять ее за шиворот и хорошо встряхнуть.
– Какая муха тебя укусила, Камилла?
Она грубила всем уже несколько дней, но сегодня превзошла себя. Иеремия никогда не видел ее в таком состоянии. Впрочем, он вообще ее мало знал.
– Черт побери, я буду вести себя так, как мне нравится, Иеремия! – Она кричала на Терстона, и это поразило его.
– Ничего не выйдет. Тебе придется извиниться перед миссис Гудхарт. Ты сегодня же напишешь ей письмо, а я завтра передам его. Ты поняла?
– Я поняла, что ты сумасшедший, Иеремия Терстон! Ничего подобного я не сделаю. – Она испугалась, когда Иеремия схватил ее за руку и одним движением усадил в кресло.
– Кажется, ты не поняла меня, Камилла. Я жду, чтобы ты написала Амелии письмо с извинениями.
– Почему? Она твоя любовница?
– Что? – Иеремия посмотрел на Камиллу, как на сумасшедшую.
Амелия была слишком порядочной женщиной, чтобы стать чьей-нибудь любовницей. Когда-то он едва не сделал ей предложение. Он чуть было не рассказал об этом Камилле, однако решил, что это только подольет масла в огонь.
– Камилла, ты вела себя грубо. Теперь ты моя жена, а не избалованная девочка, которая делает все, что хочет. Ясно?
Камилла выпрямилась во весь рост и посмотрела на мужа.
– Я миссис Иеремия Терстон из Сан-Франциско, а мой муж – один из самых богатых людей в штате Калифорния... Да и во всей стране, черт побери! – Выражение ее лица повергло Иеремию в ужас. – Поэтому я могу делать все, что хочу. Тебе ясно?
Терстон, став свидетелем страшной метаморфозы, решил ее остановить:
– Если ты будешь так себя вести, Камилла, то добьешься только того, что тебя будут презирать и ненавидеть всюду, где бы ты ни появилась. И я бы посоветовал тебе держаться поскромнее, пока ты еще не приехала в Калифорнию. Я живу в самом обычном доме в долине Напа, выращиваю виноград, копаю руду. Вот и все. Да, ты моя жена. Но если ты думаешь, что это дает тебе право грубить нашим друзьям, нашим соседям или нашим рабочим, то жестоко ошибаешься.
Неожиданно Камилла схватила свои соболя и засмеялась. Она добилась всего, чего хотела. Она любила Иеремию, но любила и то, что у него было и что он собой олицетворял. Теперь то же самое олицетворяет и она. Никто больше не посмотрит на нее свысока, кем бы ни был ее отец. Если ее матери-аристократке не удалось добиться того, чтобы люди перестали вспоминать о низком происхождении отца, она сама преуспела в этом гораздо больше. Она вышла замуж за человека совершенно другого круга, самого богатого в Калифорнии. Нет уж, больше никто не посмеет смотреть на нее сверху вниз! Она заняла неслыханно высокое положение в обществе. У нее появились такие деньги, о которых в Атланте и мечтать не приходилось. Где бы они ни появлялись, вокруг начинали шептаться, и она знала, что означает этот шепот. Папа ей обо всем рассказал. Иеремия был одним из самых могущественных, самых важных людей в стране.
– Только не называй себя простым рудокопом, Иеремия Терстон! Мы оба знаем, что это вздор. Ты занимаешь гораздо более высокое положение, а значит, и я тоже.
С трудом верилось, что ей едва исполнилось восемнадцать лет. Сейчас она казалась гораздо старше.
– А что будет, если мы разоримся, если рудники иссякнут, если я все потеряю, Камилла? Что будет тогда? Кем ты будешь, если лишишься этих побрякушек? Просто никем.
– Ничего ты не потеряешь, не бойся.
– Камилла, в детстве, когда я жил в Нью-Йорке, нам часто было нечего есть, а потом мой папа нашёл золото в Калифорнии. Тогда об этом мечтали все. Да и сейчас мечтают. Повезло и ему, и мне. Только и всего. Удача. Счастливая судьба. И тяжелая работа. Но все это может уйти так же легко, как и пришло. Поэтому человек должен всегда оставаться самим собой, что бы ни случилось. Я женился на чудесной маленькой девочке из Атланты, и я люблю тебя... А ты вышла за меня замуж и внезапно преобразилась. Это нечестно по отношению к тебе самой.
– Почему? Со мной тоже все обходились не слишком честно. Даже собственная мать. – Неожиданно на глазах Камиллы блеснули слезы, она тоном непослушного ребенка сказала: – Мать всегда обращалась со мной так, словно считала меня частью отца... Но она все-таки вышла за него замуж, а он... Даже если он и был голодранцем, то сумел нажить состояние и обеспечить ее. Он сделал мать богатой после того, как застрелился ее отец. И все равно на нас с Хьюбертом всю жизнь смотрели свысока. Хьюберту на это наплевать, а мне нет, и я больше не желаю мириться с этим, Иеремия. А эта Амелия такая же, как и все остальные, – аристократка и воображала. Я знаю таких людей. Я насмотрелась на них на Юге. Они притворяются чертовски милыми и заставляют тебя поверить в это.
Ее слова ошеломили Иеремию. Камилла оскорбила Амелию совершенно незаслуженно, но он все-таки понял, в чем причина ее боли. Раньше ему такое и в голову не приходило, но теперь Терстон увидел, что она росла, окруженная презрением. Только теперь он осознал, что имел в виду Орвиль, когда говорил, что Камилле надо уехать. И для нее, и для Орвиля это очень много значило.
– Но ведь Амелия не сказала тебе ничего плохого, дорогая.
– Пусть бы только попробовала! – По щекам Камиллы потекли слезы. Иеремия подошел и обнял ее.
– Я никому не позволю так поступать с тобой, любимая. Никто, никто не посмеет презирать тебя. – Он обрадовался, неожиданно вспомнив о новом доме в Сан-Франциско.
Может, это придаст ей уверенности в себе. Судя по всему, она очень в этом нуждается.
– Я обещаю, никто в Калифорнии не посмеет обидеть тебя. А Амелия совсем не такая. Она вовсе не презирает тебя. Ты сама в этом убедишься. – Он крепко обнимал ее, словно испуганного ребенка. – В следующий раз.
Потом он отнес Камиллу в постель и долго не выпускал из объятий, стараясь хоть как-нибудь ее утешить. Утром она так и не написала письмо, и Иеремия не стал настаивать, чтобы не огорчать ее. Вместо этого он послал Амелии огромный букет белой сирени, невиданный подарок в середине зимы. Он знал, что она все поймет и обрадуется.
Оставшиеся дни Иеремия и Камилла ходили по магазинам. Они купили красивые безделушки для Камиллы, краски для нового дома, нитку черного жемчуга, колье с бриллиантами и изумрудами, без которого Камилла, по ее словам, просто не могла жить, а также несколько чемоданов тканей, перьев и кружев «на случай, если их не окажется в Калифорнии».
– Ради Бога, мы же едем не в Африку, а в Калифорнию! – Однако Терстону доставляло удовольствие смотреть, как она занимается покупками, и он позволял ей делать все, что захочется.
Когда они наконец сели в их личный вагон, чтобы ехать в Калифорнию, половину его заняли чемоданы и коробки с сокровищами Камиллы.
– Как ты думаешь, мы купили все, что нужно, любимый? – спросила она, когда поезд тронулся.
Иеремия лукаво посмотрел на жену и закурил сигару. Перед отъездом ему удалось еще раз увидеться с Амелией, и она принялась уговаривать его не переживать из-за поведения Камиллы.
– Она еще совсем молоденькая, Иеремия. Дайте ей привыкнуть к тому, что она стала вашей женой.
Ему и самому хотелось, чтобы это случилось как можно скорее. Большую часть пути они предавались любовным утехам. Для девушки, получившей строгое воспитание в традициях старого Юга, она занималась этим с удивительной непринужденностью. Иеремия еще никогда не чувствовал себя таким счастливым. Она быстро научилась делать то, что было ему особенно приятно. Камилла оказалась чрезвычайно изобретательной юной любовницей.
В день приезда Иеремии с огромным трудом удавалось сдержать волнение. Он сгорал от нетерпения показать ей дом... их эм... дом Терстона... во всем его великолепии. Однако он по-режнему отзывался о нем с нарочитой скромностью.
– Нет, он не слишком велик, но там вполне хватит места и нам с тобой, и нашему первому малышу. – «Первым десяти малышам, – смеялся он про себя. – Пусть подождет, скоро сама увидит!»
Он помог Камилле выйти из вагона, в котором они провели целых семь дней, и они направились к специально присланной за ними коляске. В новенький коричнево-черный экипаж была запряжена четверка вороных лошадей, похожих друг на друга как две капли воды. Перед отъездом на свадьбу Терстон купил их специально для Камиллы.
– Какой прекрасный выезд, Иеремия. – Камилла засмеялась от восхищения, захлопала в ладоши, бросила влюбленный взгляд на мужа, помогавшего ей подняться в коляску.
Их вещи погрузили в другую повозку. Борта обоих экипажей украшали витиевато выведенные инициалы ИАТ – Иеремия Арбакл Терстон.
– Отсюда далеко до дома? – Камилла с легким беспокойством оглядела вокзал, и Иеремия рассмеялся.
– Порядочно, девочка моя. Ты что, думаешь, что я построил дом прямо у вокзала?
Камилла посмеялась над собственными опасениями. Терстон уселся рядом с ней, и они направились в северную часть Сан-Франциско. По дороге Иеремия показал жене местные достопримечательности: гостиницу «Палас», где он часто останавливался до того, как выстроил дом, церковь Святого Патрика, церковь Троицы, площадь Юнион-сквер, вершины гор Минт и Твин вдалеке. А потом, когда коляска наконец стала подниматься на холм Ноб-Хилл, он показал ей дом Марка Хопкинса, особняк Тобила, дома Крокера и Хантингтона Колтона. Больше всего Камилле понравился дом Крокера и Флада. Ей не доводилось видеть таких красивых зданий ни в Атланте, ни в Саванне.
– Даже лучше, чем в Нью-Йорке! – Камилла хлопала в ладоши.
Сан-Франциско оказался куда лучше, чем она думала. Теперь она сгорала от нетерпения увидеть их дом, однако Иеремия предупредил, что он не так уж велик.
Им предстояло пересечь небольшой парк. Коляска проехала через огромные ворота, лошади взяли разбег, и они очутились в лабиринте деревьев и живых изгородей.
– Наш дом здесь? – Камиллу охватило замешательство.
Она видела только деревья и никаких домов. Может, Иеремия решил немного покатать ее, прежде чем отвезти домой? И тут ее взгляду открылся самый большой дом из всех, которые она сегодня видела: внушительное здание с четырьмя башенками и чем-то вроде купола наверху.
– Чей это дом? – восхищенно спросила Камилла.
Ей еще не доводилось видеть таких сооружений.
– Он похож на гостиницу или на музей.
– Ни то ни другое, – серьезно сказал Иеремия, когда коляска наконец остановилась.
Камилла не настолько знала его, чтобы заметить озорные искорки в глазах.
– Это, наверное, самый большой дом в городе. Я решил показать его тебе, прежде чем мы поедем домой.
– Кому он принадлежит, Иеремия? – благоговейно прошептала Камилла.
Дом превосходил размерами даже церкви, мимо которых они проезжали.
– Должно быть, это очень богатые люди. – Она произнесла эти слова с трепетом, вызвавшим у Терстона смех.
– Хочешь зайти?
– А можно? – Она колебалась, но страдала от любопытства. – Я одета не для визита. – На Камилле были твидовый костюм, меховая пелерина и одна из тех милых шляпок, которые Иеремия купил для нее в Нью-Йорке.
– На мой вкус, ты выглядишь неплохо. А потом мы все-таки в Сан-Франциско, а не в Нью-Йорке. По здешним меркам вид у тебя очень элегантный. – Прежде чем Камилла успела что-нибудь сказать, он подошел к парадной двери и постучал в нее большим медным молотком.
Дверь тут же распахнулась, на пороге появился слуга в ливрее и внимательно посмотрел на Иеремию. Все в доме знали об их приезде, и если хозяин повел себя странно, на это не следовало обращать внимания. Иеремия прошел в дом вслед за лакеем, без каких-либо объяснений потянув за собой Камиллу, у которой от волнения захватило дух. Они остановились под огромным куполом из цветного стекла, и она потеряла дар речи. Ей еще не приходилось видеть такой красоты, и теперь Камилла как зачарованная наблюдала за игрой света и теней на мраморном полу.
– Иеремия... Здесь так красиво... – Она подняла на него широко открытые глаза, и Терстон счастливо улыбнулся в ответ.
Все получилось так, как ему хотелось.
– Хочешь посмотреть остальное?
– Может, сначала ты скажешь хозяевам, что мы приехали? – Камилла казалась обеспокоенной.
Неужели в Сан-Франциско люди не придают никакого значения условностям? Это было так не похоже на традиции Юга. Отцовский дом не шел ни в какое сравнение с этим, как и дома всех тех, кого знала Камилла. Даже та женщина, с которой Иеремия познакомил ее в Нью-Йорке, жила в куда более скромном особняке, с неожиданным злорадством подумала Камилла. Кто бы ни были хозяева этого дома, они утерли ей нос.
– Иеремия... – Похоже, лакеи не обращали на него никакого внимания, и он не торопясь потянул ее вверх по главной лестнице.
– Нужно посмотреть второй этаж, Камилла. Ты еще не видела таких роскошных комнат.
– Но, Иеремия... Прошу тебя...
Это было ужасно. Что скажут хозяева, увидев их там? Но не успела она договорить, как он увлек ее в хозяйскую спальню. Камилле до сих пор не приходилось видеть такого количества пуфов, обитых розовым шелком, и такой роскошной драпировки. По обе стороны от кровати висели две прекрасные французские картины, еще одна украшала стену над камином. Потом Иеремия провел ее в изящный французский будуар, оклеенный расписными парижскими обоями. Затем он показал ей туалетную комнату со множеством зеркал и невиданных размеров ванну, отделанную розовым мрамором. Рядом находилась еще одна ванна, тоже с мраморной отделкой, только темно-зеленого цвета. Очевидно, она предназначалась для хозяина дома. Оттуда они прошли в хозяйский кабинет, стены которого покрывали деревянные панели, а потом неожиданно снова оказались в спальне. Несмотря на смущение, охватившее Камиллу в этом чужом доме, его великолепие поразило ее настолько, что она забыла стыд. Ей казалось, что она ест шоколадные конфеты в отсутствие хозяйки дома и не может остановиться, пока не покончит со всей коробкой. Это одновременно напоминало прекрасный сон и кошмар, и она смотрела на Иеремию в полном восторге.
– Ну и нахалка же ты, Камилла Терстон!
Это имя до сих пор казалось забавным им обоим. Она не стала спорить. А он не стал говорить, что его ошеломило то, как холодно она обошлась с его старым другом портье. Камилла разыгрывала из себя светскую даму, и бедный Уолмсби почувствовал себя бесконечно униженным, когда она не обратила внимания на его протянутую руку.
– Какое бесстыдство! – громко сказала она, проследовав мимо. – Кем он себя считает?
– Моим другом, – тихо прошептал Иеремия.
Однако, оставшись с мужем наедине, она поцеловала его с такой жадностью, что он тут же забыл об Уолмсби. Пока они одевались к обеду, Терстон незаметно улыбался, вспомнив о доме, который он построил для нее в Сан-Франциско. Ему не терпелось показать его Камилле. В Атланте он почти не упоминал о нем, а стоило ей самой начать разговор, как он сразу увиливал, сообщая только, что дом довольно скромный и что ей, возможно, захочется что-нибудь переделать по собственному вкусу.
Однако сейчас Камиллу гораздо больше интересовало то, чем они займутся в Нью-Йорке. Они несколько раз побывали в драматическом театре, однажды сходили в оперу. В день приезда они обедали в ресторане Дельмонико, а на следующий – у Брансуика, где Иеремия заказал на обед утку и дичь. В этом ресторане собирались любители лошадей, среди которых львиную долю составляли англичане. А на третий день Иеремия получил приглашение от Амелии. Он отправился к ней, испытывая глубокое волнение. Ему не только хотелось познакомить ее с Камиллой; он сам радовался новой встрече. Благодаря переписке их чувство постепенно переросло в искреннюю дружбу. Амелия прислала очень теплое приглашение, и он принял его с восхищением, но по дороге Иеремию охватили дурные предчувствия. Камилла стала раздражительной и капризной. Сегодня она нагрубила горничной, которая помогала ей одеваться. Это начинало вызывать у Терстона тревогу.
Они наняли экипаж, чтобы доехать до дома Амелии на Пятой авеню. Камилла надела черное бархатное пальто и роскошные соболя. На левой руке сверкало кольцо с огромным бриллиантом, а на правой – недавно подаренное кольцо с сапфиром. Под бархатной накидкой из Парижа виднелось платье из белого бархата, плечи и подол которого украшала оторочка из горностая. Этот наряд обошелся ее отцу в круглую сумму, о чем он перед отъездом из Атланты с удовольствием сообщил Иеремии.
– Ты похожа на маленькую королеву, – сказал Иеремия, когда они выходили из гостиницы.
Взяв Камиллу за детскую ручку в кожаной перчатке, он попытался описать ей Амелию.
– Это редкостная женщина... умная... достойная... красивая... – Он вспомнил об их легком флирте по дороге в Атланту и ощутил прилив тепла.
Иеремия знал, что эта прекрасная женщина ни за что не обидит Камиллу. Но стоило им переступить порог дома Амелии, как Камиллу будто подменили. Казалось, она возненавидела Амелию за хорошее воспитание, отличный вкус, элегантное платье и даже за ее благородные манеры. Камилла как будто старалась показать себя в самом неприглядном виде, и это повергло Иеремию в замешательство.
Амелия отличалась редкой привлекательностью и нежным очарованием, вызывающим у каждого мужчины желание обнять ее. Сам Иеремия успел забыть ее красоту, лучащуюся и сверкающую, как бриллиант чистейшей воды, изящные черты ее лица, ее походку, неброскую элегантность ее украшений, сшитые в Париже восхитительные туалеты. Ему не довелось видеть ее в более подходящей обстановке, они познакомились в поезде. Однако их дружба зародилась именно тогда, дружба, которую он никогда не предаст. Так думал Иеремия, глядя, как она величаво шествует по залам великолепного дома, оставленного ей Бернардом Гудхартом. Повсюду стояли ливрейные лакеи с роскошными канделябрами, каких Иеремия до этого никогда не видел, горело множество свеч. Их колеблющийся свет отражался в мозаичном мраморном полу, плиты которого были подобраны в форме цветов и тянулись по всему коридору В интерьере комнат безошибочно угадывалась рука француза. Лишь столовая и главная библиотека были отделаны в безукоризненном английском стиле. Дом напоминал великолепный музей, жемчужиной которого была эта необыкновенная женщина. Элегантность Амелии заставила Камиллу сгорать от ревности. Складывалось впечатление, что она не выносит хозяйку. Каждое ее слово, каждая улыбка, каждое движение вызывали у Камиллы ненависть.
– Камилла, как ты себя ведешь? – шепотом укорил ее Иеремия, когда после обеда Амелия ненадолго вышла из комнаты, чтобы выбрать новую бутылку шампанского. – Что с тобой сегодня? Тебе нехорошо?
– Она шлюха! – драматическим шепотом выпалила Камилла. – Она охотится за тобой, а ты настолько слеп, что ничего не видишь! – Казалось, ее южный акцент стал еще заметнее.
Это проявление собственнических чувств могло бы показаться Терстону трогательным, если бы она не вела себя с его знакомой чересчур грубо. В этот вечер Камилла была просто несносной, встречая в штыки каждое слово Амелии. Амелия относилась к ней с непоколебимым спокойствием зрелой леди, привыкшей иметь дело с непослушными детьми. Но Камилла уже вышла из детского возраста, и, когда они вернулись в гостиницу, Иеремия был просто вне себя.
– Как ты могла? Какой стыд! Ты меня просто опозорила! – Он бранил ее, словно напроказившую девчонку.
А когда Камилла выпрыгнула из экипажа и пулей бросилась в гостиницу, изо всех сил хлопнув дверью «люкса» и перебудив всех жильцов, ему захотелось взять ее за шиворот и хорошо встряхнуть.
– Какая муха тебя укусила, Камилла?
Она грубила всем уже несколько дней, но сегодня превзошла себя. Иеремия никогда не видел ее в таком состоянии. Впрочем, он вообще ее мало знал.
– Черт побери, я буду вести себя так, как мне нравится, Иеремия! – Она кричала на Терстона, и это поразило его.
– Ничего не выйдет. Тебе придется извиниться перед миссис Гудхарт. Ты сегодня же напишешь ей письмо, а я завтра передам его. Ты поняла?
– Я поняла, что ты сумасшедший, Иеремия Терстон! Ничего подобного я не сделаю. – Она испугалась, когда Иеремия схватил ее за руку и одним движением усадил в кресло.
– Кажется, ты не поняла меня, Камилла. Я жду, чтобы ты написала Амелии письмо с извинениями.
– Почему? Она твоя любовница?
– Что? – Иеремия посмотрел на Камиллу, как на сумасшедшую.
Амелия была слишком порядочной женщиной, чтобы стать чьей-нибудь любовницей. Когда-то он едва не сделал ей предложение. Он чуть было не рассказал об этом Камилле, однако решил, что это только подольет масла в огонь.
– Камилла, ты вела себя грубо. Теперь ты моя жена, а не избалованная девочка, которая делает все, что хочет. Ясно?
Камилла выпрямилась во весь рост и посмотрела на мужа.
– Я миссис Иеремия Терстон из Сан-Франциско, а мой муж – один из самых богатых людей в штате Калифорния... Да и во всей стране, черт побери! – Выражение ее лица повергло Иеремию в ужас. – Поэтому я могу делать все, что хочу. Тебе ясно?
Терстон, став свидетелем страшной метаморфозы, решил ее остановить:
– Если ты будешь так себя вести, Камилла, то добьешься только того, что тебя будут презирать и ненавидеть всюду, где бы ты ни появилась. И я бы посоветовал тебе держаться поскромнее, пока ты еще не приехала в Калифорнию. Я живу в самом обычном доме в долине Напа, выращиваю виноград, копаю руду. Вот и все. Да, ты моя жена. Но если ты думаешь, что это дает тебе право грубить нашим друзьям, нашим соседям или нашим рабочим, то жестоко ошибаешься.
Неожиданно Камилла схватила свои соболя и засмеялась. Она добилась всего, чего хотела. Она любила Иеремию, но любила и то, что у него было и что он собой олицетворял. Теперь то же самое олицетворяет и она. Никто больше не посмотрит на нее свысока, кем бы ни был ее отец. Если ее матери-аристократке не удалось добиться того, чтобы люди перестали вспоминать о низком происхождении отца, она сама преуспела в этом гораздо больше. Она вышла замуж за человека совершенно другого круга, самого богатого в Калифорнии. Нет уж, больше никто не посмеет смотреть на нее сверху вниз! Она заняла неслыханно высокое положение в обществе. У нее появились такие деньги, о которых в Атланте и мечтать не приходилось. Где бы они ни появлялись, вокруг начинали шептаться, и она знала, что означает этот шепот. Папа ей обо всем рассказал. Иеремия был одним из самых могущественных, самых важных людей в стране.
– Только не называй себя простым рудокопом, Иеремия Терстон! Мы оба знаем, что это вздор. Ты занимаешь гораздо более высокое положение, а значит, и я тоже.
С трудом верилось, что ей едва исполнилось восемнадцать лет. Сейчас она казалась гораздо старше.
– А что будет, если мы разоримся, если рудники иссякнут, если я все потеряю, Камилла? Что будет тогда? Кем ты будешь, если лишишься этих побрякушек? Просто никем.
– Ничего ты не потеряешь, не бойся.
– Камилла, в детстве, когда я жил в Нью-Йорке, нам часто было нечего есть, а потом мой папа нашёл золото в Калифорнии. Тогда об этом мечтали все. Да и сейчас мечтают. Повезло и ему, и мне. Только и всего. Удача. Счастливая судьба. И тяжелая работа. Но все это может уйти так же легко, как и пришло. Поэтому человек должен всегда оставаться самим собой, что бы ни случилось. Я женился на чудесной маленькой девочке из Атланты, и я люблю тебя... А ты вышла за меня замуж и внезапно преобразилась. Это нечестно по отношению к тебе самой.
– Почему? Со мной тоже все обходились не слишком честно. Даже собственная мать. – Неожиданно на глазах Камиллы блеснули слезы, она тоном непослушного ребенка сказала: – Мать всегда обращалась со мной так, словно считала меня частью отца... Но она все-таки вышла за него замуж, а он... Даже если он и был голодранцем, то сумел нажить состояние и обеспечить ее. Он сделал мать богатой после того, как застрелился ее отец. И все равно на нас с Хьюбертом всю жизнь смотрели свысока. Хьюберту на это наплевать, а мне нет, и я больше не желаю мириться с этим, Иеремия. А эта Амелия такая же, как и все остальные, – аристократка и воображала. Я знаю таких людей. Я насмотрелась на них на Юге. Они притворяются чертовски милыми и заставляют тебя поверить в это.
Ее слова ошеломили Иеремию. Камилла оскорбила Амелию совершенно незаслуженно, но он все-таки понял, в чем причина ее боли. Раньше ему такое и в голову не приходило, но теперь Терстон увидел, что она росла, окруженная презрением. Только теперь он осознал, что имел в виду Орвиль, когда говорил, что Камилле надо уехать. И для нее, и для Орвиля это очень много значило.
– Но ведь Амелия не сказала тебе ничего плохого, дорогая.
– Пусть бы только попробовала! – По щекам Камиллы потекли слезы. Иеремия подошел и обнял ее.
– Я никому не позволю так поступать с тобой, любимая. Никто, никто не посмеет презирать тебя. – Он обрадовался, неожиданно вспомнив о новом доме в Сан-Франциско.
Может, это придаст ей уверенности в себе. Судя по всему, она очень в этом нуждается.
– Я обещаю, никто в Калифорнии не посмеет обидеть тебя. А Амелия совсем не такая. Она вовсе не презирает тебя. Ты сама в этом убедишься. – Он крепко обнимал ее, словно испуганного ребенка. – В следующий раз.
Потом он отнес Камиллу в постель и долго не выпускал из объятий, стараясь хоть как-нибудь ее утешить. Утром она так и не написала письмо, и Иеремия не стал настаивать, чтобы не огорчать ее. Вместо этого он послал Амелии огромный букет белой сирени, невиданный подарок в середине зимы. Он знал, что она все поймет и обрадуется.
Оставшиеся дни Иеремия и Камилла ходили по магазинам. Они купили красивые безделушки для Камиллы, краски для нового дома, нитку черного жемчуга, колье с бриллиантами и изумрудами, без которого Камилла, по ее словам, просто не могла жить, а также несколько чемоданов тканей, перьев и кружев «на случай, если их не окажется в Калифорнии».
– Ради Бога, мы же едем не в Африку, а в Калифорнию! – Однако Терстону доставляло удовольствие смотреть, как она занимается покупками, и он позволял ей делать все, что захочется.
Когда они наконец сели в их личный вагон, чтобы ехать в Калифорнию, половину его заняли чемоданы и коробки с сокровищами Камиллы.
– Как ты думаешь, мы купили все, что нужно, любимый? – спросила она, когда поезд тронулся.
Иеремия лукаво посмотрел на жену и закурил сигару. Перед отъездом ему удалось еще раз увидеться с Амелией, и она принялась уговаривать его не переживать из-за поведения Камиллы.
– Она еще совсем молоденькая, Иеремия. Дайте ей привыкнуть к тому, что она стала вашей женой.
Ему и самому хотелось, чтобы это случилось как можно скорее. Большую часть пути они предавались любовным утехам. Для девушки, получившей строгое воспитание в традициях старого Юга, она занималась этим с удивительной непринужденностью. Иеремия еще никогда не чувствовал себя таким счастливым. Она быстро научилась делать то, что было ему особенно приятно. Камилла оказалась чрезвычайно изобретательной юной любовницей.
В день приезда Иеремии с огромным трудом удавалось сдержать волнение. Он сгорал от нетерпения показать ей дом... их эм... дом Терстона... во всем его великолепии. Однако он по-режнему отзывался о нем с нарочитой скромностью.
– Нет, он не слишком велик, но там вполне хватит места и нам с тобой, и нашему первому малышу. – «Первым десяти малышам, – смеялся он про себя. – Пусть подождет, скоро сама увидит!»
Он помог Камилле выйти из вагона, в котором они провели целых семь дней, и они направились к специально присланной за ними коляске. В новенький коричнево-черный экипаж была запряжена четверка вороных лошадей, похожих друг на друга как две капли воды. Перед отъездом на свадьбу Терстон купил их специально для Камиллы.
– Какой прекрасный выезд, Иеремия. – Камилла засмеялась от восхищения, захлопала в ладоши, бросила влюбленный взгляд на мужа, помогавшего ей подняться в коляску.
Их вещи погрузили в другую повозку. Борта обоих экипажей украшали витиевато выведенные инициалы ИАТ – Иеремия Арбакл Терстон.
– Отсюда далеко до дома? – Камилла с легким беспокойством оглядела вокзал, и Иеремия рассмеялся.
– Порядочно, девочка моя. Ты что, думаешь, что я построил дом прямо у вокзала?
Камилла посмеялась над собственными опасениями. Терстон уселся рядом с ней, и они направились в северную часть Сан-Франциско. По дороге Иеремия показал жене местные достопримечательности: гостиницу «Палас», где он часто останавливался до того, как выстроил дом, церковь Святого Патрика, церковь Троицы, площадь Юнион-сквер, вершины гор Минт и Твин вдалеке. А потом, когда коляска наконец стала подниматься на холм Ноб-Хилл, он показал ей дом Марка Хопкинса, особняк Тобила, дома Крокера и Хантингтона Колтона. Больше всего Камилле понравился дом Крокера и Флада. Ей не доводилось видеть таких красивых зданий ни в Атланте, ни в Саванне.
– Даже лучше, чем в Нью-Йорке! – Камилла хлопала в ладоши.
Сан-Франциско оказался куда лучше, чем она думала. Теперь она сгорала от нетерпения увидеть их дом, однако Иеремия предупредил, что он не так уж велик.
Им предстояло пересечь небольшой парк. Коляска проехала через огромные ворота, лошади взяли разбег, и они очутились в лабиринте деревьев и живых изгородей.
– Наш дом здесь? – Камиллу охватило замешательство.
Она видела только деревья и никаких домов. Может, Иеремия решил немного покатать ее, прежде чем отвезти домой? И тут ее взгляду открылся самый большой дом из всех, которые она сегодня видела: внушительное здание с четырьмя башенками и чем-то вроде купола наверху.
– Чей это дом? – восхищенно спросила Камилла.
Ей еще не доводилось видеть таких сооружений.
– Он похож на гостиницу или на музей.
– Ни то ни другое, – серьезно сказал Иеремия, когда коляска наконец остановилась.
Камилла не настолько знала его, чтобы заметить озорные искорки в глазах.
– Это, наверное, самый большой дом в городе. Я решил показать его тебе, прежде чем мы поедем домой.
– Кому он принадлежит, Иеремия? – благоговейно прошептала Камилла.
Дом превосходил размерами даже церкви, мимо которых они проезжали.
– Должно быть, это очень богатые люди. – Она произнесла эти слова с трепетом, вызвавшим у Терстона смех.
– Хочешь зайти?
– А можно? – Она колебалась, но страдала от любопытства. – Я одета не для визита. – На Камилле были твидовый костюм, меховая пелерина и одна из тех милых шляпок, которые Иеремия купил для нее в Нью-Йорке.
– На мой вкус, ты выглядишь неплохо. А потом мы все-таки в Сан-Франциско, а не в Нью-Йорке. По здешним меркам вид у тебя очень элегантный. – Прежде чем Камилла успела что-нибудь сказать, он подошел к парадной двери и постучал в нее большим медным молотком.
Дверь тут же распахнулась, на пороге появился слуга в ливрее и внимательно посмотрел на Иеремию. Все в доме знали об их приезде, и если хозяин повел себя странно, на это не следовало обращать внимания. Иеремия прошел в дом вслед за лакеем, без каких-либо объяснений потянув за собой Камиллу, у которой от волнения захватило дух. Они остановились под огромным куполом из цветного стекла, и она потеряла дар речи. Ей еще не приходилось видеть такой красоты, и теперь Камилла как зачарованная наблюдала за игрой света и теней на мраморном полу.
– Иеремия... Здесь так красиво... – Она подняла на него широко открытые глаза, и Терстон счастливо улыбнулся в ответ.
Все получилось так, как ему хотелось.
– Хочешь посмотреть остальное?
– Может, сначала ты скажешь хозяевам, что мы приехали? – Камилла казалась обеспокоенной.
Неужели в Сан-Франциско люди не придают никакого значения условностям? Это было так не похоже на традиции Юга. Отцовский дом не шел ни в какое сравнение с этим, как и дома всех тех, кого знала Камилла. Даже та женщина, с которой Иеремия познакомил ее в Нью-Йорке, жила в куда более скромном особняке, с неожиданным злорадством подумала Камилла. Кто бы ни были хозяева этого дома, они утерли ей нос.
– Иеремия... – Похоже, лакеи не обращали на него никакого внимания, и он не торопясь потянул ее вверх по главной лестнице.
– Нужно посмотреть второй этаж, Камилла. Ты еще не видела таких роскошных комнат.
– Но, Иеремия... Прошу тебя...
Это было ужасно. Что скажут хозяева, увидев их там? Но не успела она договорить, как он увлек ее в хозяйскую спальню. Камилле до сих пор не приходилось видеть такого количества пуфов, обитых розовым шелком, и такой роскошной драпировки. По обе стороны от кровати висели две прекрасные французские картины, еще одна украшала стену над камином. Потом Иеремия провел ее в изящный французский будуар, оклеенный расписными парижскими обоями. Затем он показал ей туалетную комнату со множеством зеркал и невиданных размеров ванну, отделанную розовым мрамором. Рядом находилась еще одна ванна, тоже с мраморной отделкой, только темно-зеленого цвета. Очевидно, она предназначалась для хозяина дома. Оттуда они прошли в хозяйский кабинет, стены которого покрывали деревянные панели, а потом неожиданно снова оказались в спальне. Несмотря на смущение, охватившее Камиллу в этом чужом доме, его великолепие поразило ее настолько, что она забыла стыд. Ей казалось, что она ест шоколадные конфеты в отсутствие хозяйки дома и не может остановиться, пока не покончит со всей коробкой. Это одновременно напоминало прекрасный сон и кошмар, и она смотрела на Иеремию в полном восторге.