Стил Даниэла. Дорога судьбы

   – Я и рассердился. Кроме того, мне очень больно. Я всегда хотел, чтобы ты была откровенна со мной.
   – Я постараюсь... – Однако Камилла не стала уверять, что отныне будет говорить только правду.
   – А теперь скажи, у тебя остались еще такие штуки?
   Она было покачала головой, но потом молча кивнула. На лице ее была написана горькая обида.
   – Где?
   Камилла провела мужа в ванную и показала ему тщательно запечатанную коробочку. Иеремия достал еще два кольца.
   – Что ты собираешься с ними сделать, Иеремия? – Камилла была в панике, но Терстон оставался неумолим.
   Он смял все три кольца в своих сильных пальцах, сделав их негодными, сломал их и наконец выбросил в мусорную корзину. Увидев это, Камилла зарыдала.
   – Что ты наделал?! Как ты мог?.. – Она замотала головой, замолотила кулаками по груди Иеремии.
   Он стиснул ее в объятиях, отнес на постель и вышел прогуляться в сад, оставив Камиллу наедине с ее мыслями. Он до сих пор чувствовал, что его предали.
   Вечером, когда Терстон вошел в спальню, оба не проронили ни слова. Иеремия все еще не мог успокоиться после случая с коварным кольцом, а Камилла молча смотрела, как он гасит свет, и целомудренно лежала на своей половине постели, непохожая сама на себя. Обычно она первой начинала любовную игру. Кольцо позволяло ей без опаски наслаждаться в постели, а теперь она была охвачена смертельным страхом и пыталась отодвинуться от Иеремии как можно дальше. Но сегодня он сам нашел ее и заключил в объятия, в то время как она, охваченная дрожью, делала отчаянные попытки оттолкнуть его от себя.
   – Нет... Нет... Иеремия, не надо...
   Но он был беспощаден, отчасти от гнева, вызванного ее поступком, а отчасти потому, что имел на нее все права. Он силой раздвинул Камилле ноги и овладел ею. Сегодня она уже не стонала от наслаждения, а тихо плакала. Потом, когда она перестала плакать, Иеремия взял ее еще раз. И еще раз наутро.
 

Глава 16

   В сентябре, как и обещал Иеремия, они с супругой возвратились в город, и Камилла сразу включилась в свою обычную веселую жизнь. Но прошла неделя, и как-то утром, зайдя поздороваться с женой, Иеремия застал ее совершенно измученной. Рука с расческой бессильно повисла, лицо позеленело.
   – Что с тобой?
   – Ничего... – Но было ясно, что ей плохо.
   Через неделю-другую и Камилла, и Иеремия догадались о причине ее недомогания. Наконец она без всякого восторга сказала мужу, что ждет ребенка. Терстону тоже так казалось, и эта новость заставила его задрожать от радости. Он ждал этого известия затаив дыхание. Днем он пришел домой с красивой кожаной шкатулкой. Но даже очередной подарок не вызвал радостного блеска в глазах Камиллы. Она чувствовала себя ужасно. Два месяца она почти не выезжала и не принимала никого у себя. Сезон, на который рассчитывала Камилла, был безнадежно испорчен.
   В октябре приехала Амелия, собравшаяся навестить дочь. Услышав от Иеремии новость, она обрадовалась за них с Камиллой, но намекнула, что ее дочь весной должна родить третьего. Позже Камилла сказала мужу, что одна мысль об этом вызывает у нее отвращение. Трое детей за три года – брр... В планы Камиллы такое не входило. Она втайне горевала о волшебных кольцах, которые сломал Иеремия. Если бы эта старая ведьма из Напы не наябедничала ему, Камилла не очутилась бы в таком ужасном положении.
   – Ты действительно так считаешь? – грустно спросил Иеремия.
   Сам он от души радовался будущему ребенку, его огорчала реакция жены. И все же он надеялся, что стоит Камилле увидеть малыша, как ее отношение к нему изменится. Ясно, что в таком состоянии она испытывает к ребенку двоякое чувство.
   Беременность протекала тяжело. Камиллу рвало, она постоянно недомогала и несколько раз падала в обморок. Из-за этого Иеремия наотрез отказался посещать с ней оперу, несмотря на горячие протесты Камиллы. Внезапно ей оказались тесны все платья, но Камилла ни за что не соглашалась подгонять их по фигуре. Она завидовала женщинам, которые говорили, что по ним ничего не было заметно до седьмого или восьмого месяца. Увы, миниатюрное сложение не позволяло ей ничего скрывать. Накануне Рождества, когда муж устроил маленький праздник по поводу ее дня рождения, всем стало ясно, что Камилла беременна. Иеремия подарил ей соболиную мантию, прикрывавшую живот, и красивые часики с ободком из бриллиантов.
   – Малышка, когда все будет позади, мы поедем в Нью-Йорк и накупим тебе новых нарядов. А потом мы съездим к твоим родителям в Атланту.
   Камилла с нетерпением ждала этого дня. Беременность – это хуже всего на свете... Она терпеть не могла полноту, ненавидела чувствовать себя больной и испытывала отвращение ко всему, что имело отношение к беременности. Больше всего доставалось Иеремии как первопричине всех ее бед. Поэтому в феврале, когда Терстон заявил, что собирается увезти ее в Напу, где ей предстоит провести срок, оставшийся до родов, она разозлилась еще больше.
   – Но ведь сейчас не май! – протестующе воскликнула она со слезами на глазах. – И я хочу рожать в Сан-Франциско!
   Иеремия медленно покачал головой. У него были совершенно другие планы. Ему хотелось, чтобы она жила в спокойной сельской обстановке, где ей не придется бежать с ленча на чай, с чая на бал, а потом жаловаться на усталость и недомогание и падать в обморок в толпе людей. Иеремия хотел увезти из города туда, где ее никто не будет беспокоить. Он убеждал Камиллу, что ее родители не стали бы с ним спорить, что сейчас ей необходимо отдыхать, дышать свежим воздухом и не переутомляться. Однако она была уверена, что муж поступает так назло ей, и не раз закатывала бурные истерики, хлопала дверью гостиной, кричала ему в лицо:
   – Я тебя ненавижу!
   С первых дней беременности Камилла сделалась раздражительной и сварливой, и Иеремия часто задумывался, что их отношения сложились бы по-другому, если бы он разрешил ей продолжать пользоваться кольцами. Но он слишком хотел ребенка и был уже не так молод, чтобы позволить себе ждать еще несколько лет. Терстон не сомневался в том, что поступил правильно, однако жена не испытывала к нему благодарности, когда он привез ее в Сент-Элену в сезон дождей. Холмы начинали зеленеть, на их округлых вершинах пробивалась первая редкая трава, но долгие дождливые вечера действовали на Камиллу угнетающе. Ей было не с кем поговорить, кроме Ханны, которую она по-прежнему терпеть не могла.
   Стараясь хоть как-нибудь развлечь жену, Иеремия возвращался домой пораньше, рассказывал ей о делах на прииске, приносил забавные безделушки. Но Камилла все равно казалась несчастной и скучной. Даже слова врача из Напы, заявившего, что она совершенно здорова, ее не слишком обрадовали. Иеремия выбрал этого доктора, чтобы наблюдать за женой, поскольку о нем все очень хорошо отзывались. Камилла же твердила, что он обращается с ней грубо и от него постоянно пахнет вином. К восьмому месяцу беременности она то и дело плакала и заявляла, что хочет домой, в Атланту.
   – Девочка, как только родится малыш... Обещаю. Остаток лета ты проведешь здесь, в сентябре мы поедем в Нью-Йорк, а потом в Атланту.
   – В сентябре? – Она произнесла это слово так, как будто бросила в мужа булыжник. – Ты не говорил, что мне придется торчать здесь все лето! – Камилла снова зарыдала.
   Она готова была убить Иеремию.
   – Но мы же провели здесь прошлое лето, Камилла. В это время в Сан-Франциско просто ужасно, а ты будешь слишком усталой после родов.
   – Не буду! Мне и так придется торчать здесь всю зиму. Ненавижу! – Она швырнула на пол вазу и вышла из комнаты.
   Осколки разлетелись по всему полу. На помощь Иеремии пришла Ханна.
   – Я бы не сказала, что беременность ее красит, – сухо констатировала она.
   Камилла была невыносима со дня приезда, а к началу апреля стала вести себя еще хуже. Погода значительно улучшилась, веснa в этом году выдалась на редкость хорошей, однако она не обращала на это внимания, слоняясь по дому с мрачным и вечно недовольным видом. Даже подготовка детской, судя по всему, не доставляла ей никакой радости.
   Она вышила несколько распашонок и купила ткань на занавески, но все остальное пришлось делать Ханне. Старуха вязала, шила и даже сплела из лыка чудесную колыбель для младенца. Иеремия каждый вечер с удовольствием заходил в эту комнату и перебирал маленькие носочки и рубашонки, с удивлением убеждаясь, что к рождению ребенка уже почти все готово. Однако по мере того, как приближался срок родов, его все чаще преследовали воспоминания о Мэри-Эллен. Он с безмолвным ужасом думал, что и этот ребенок тоже может родиться мертвым. А Камилла нарочно мучила его, делая все то, что он запрещал: она бродила по берегам высохшего ручья, качалась на старых качелях позади дома... За три недели до родов она до смерти перепугала Ханну. Вылетев как фурия, Камилла оседлала старого мула, которого Иеремия когда-то взял с прииска, и отправилась верхом на ближайший виноградник, заявив, что устала от скуки и что ей надоело ходить пешком. Ханна до того расстроилась, что рассказала о случившемся Иеремии, едва он вернулся домой. Бросившись наверх, чтобы хорошенько выбранить Камиллу, Терстон убедился, что опоздал. Она лежала на супружеской постели, и лицо ее заливала странная бледность. Наклонившись, чтобы поцеловать жену, Иеремия увидел, что Камилла морщится от боли и крепко сжимает зубы.
   – Тебе нехорошо, девочка? – Иеремию тут же охватила тревога. Камилла была непохожа сама на себя. На лбу у нее выступили маленькие капельки пота.
   – Все в порядке. – Однако вид ее говорил об обратном.
   Камилла упорно настаивала на том, что будет обедать вместе с мужем, но за столом почти ничего не ела. Ханна и Иеремия с тревогой наблюдали за ней. После обеда Терстон предложил ей отдохнуть наверху. На этот раз Камилла не стала спорить и с облегчением ушла, но остановилась на полпути и с тихим стоном опустилась на колени. Иеремия в два прыжка очутился рядом и бережно взял ее на руки. Ханна торопливо поднималась следом.
   – У нее схватки, Иеремия. Я знала это еще днем, но, когда я ее спросила, она ответила, что ей не больно. Это все из-за этого старого мула!
   – Замолчи... – огрызнулась Камилла, однако не так злобно, как всегда, и Иеремия подумал, что Ханна права.
   Он уложил Камиллу на кровать и внимательно посмотрел на нее. Лицо жены казалось мертвенно-бледным, она судорожно сжимала кулаки, а на лице появилось какое-то странное, незнакомое выражение, как будто она страдала от боли, но не желала этого признавать. Потом, словно ей захотелось доказать им обоим, что ей вовсе не больно, Камилла попыталась подняться, но стоило ей коснуться ногами пола, как у нее подкосились колени. Она вскрикнула от боли и судорожно потянулась к Иеремии. Он снова уложил Камиллу на постель и обернулся к Ханне:
   – Садись на Большого Джо и скачи к Дэнни. Он обещал съездить за доктором в Напу. – И тут Иеремия пожалел, что выбрал врача, который живет так далеко.
   Каким бы хорошим специалистом он ни был, он не сумеет ничего сделать, если не успеет вовремя. Но Терстону просто не приходило в голову, что врач понадобится так скоро.
   Ханна была легка на подъем. Через полчаса она вернулась, сообщив, что Дэнни отправился в Напу. Значит, доктор подъедет через пять-шесть часов... Ханна пошла вниз кипятить воду, готовить чистые полотенца и варить крепкий кофе для Иеремии. Старуха не слишком беспокоилась за Камиллу: та совсем молоденькая; ничего, потерпит... В доме воцарилась атмосфера взволнованного ожидания. Ребенок, которого так долго ждал Иеремия, должен был вот-вот появиться на свет, и Терстон очень волновался. Он с нежной улыбкой смотрел на Камиллу, вцепившуюся в его руку.
   – Не оставляй меня, Иеремия... – Камилла задыхалась, ее лицо исказилось от родовых мук. – Не оставляй меня с Ханной... Она меня ненавидит... – Камилла начала плакать.
   Было ясно, что она боится. Мэри-Эллен во время родов вела себя совсем по-другому, но она уже трижды прошла через это и была намного старше. Камилла же казалась совсем ребенком; каждая новая схватка заставляла ее корчиться от боли.
   – Останови их... Иеремия!.. Я не могу...
   Терстон жалел Камиллу, но ничем не мог помочь. Он прикладывал к ее лбу влажные полотенца, пока она не отбросила их и не вцепилась в его руку. С тех пор как Дэнни уехал в Напу, прошло уже четыре часа, и Иеремия молил Бога, чтобы врач не задержался в пути. Судя по всему, роды не должны были затянуться. Но тут Иеремия вдруг с ужасом вспомнил, что Мэри-Эллен мучилась родами целых три дня. Нет, с Камиллой этого не случится. Он не допустит. Теперь Иеремия смотрел на часы через каждые пять минут. Камилла, сжимая одной рукой его руку, а второй ухватившись за медный набалдашник на спинке кровати, пронзительно кричала при схватках, следовавших одна за другой. Наконец в комнату поднялась Ханна. Она принесла Иеремии кофе, но Камилла, похоже, даже не заметила этого.
   – Давай я с ней побуду, – прошептала Ханна. – Нечего тебе здесь делать. – Она неодобрительно смотрела на Терстона, но он обещал жене, что пробудет с ней до прихода врача и не оставит ее с Ханной.
   Кроме того, ему не хотелось уходить. Он чувствовал себя легче, находясь в комнате, где все происходило на его глазах. Он бы просто сошел с ума, если бы ему пришлось ждать за дверью. Но когда спустя три часа в доме появился Дэнни, Иеремия вконец извелся от ожидания.
   – Док уехал в Сан-Франциско, – хмуро сообщил мальчик.
   Тем временем Камилла, сжимая руки Ханны, пытавшейся ее успокоить, кричала, что она больше ни минуты не выдержит этой боли. – Его жена говорит, что ребенку еще рано...
   – Я сам знаю, – оборвал мальчика Иеремия. – Какого черта его понесло в Сан-Франциско?
   Дэнни пожал плечами:
   – Ма отправила меня за врачом в Сент-Элену, но он уехал в Напу принимать роды.
   – Ради Бога... Неужели не найдется никого, кто мог бы приехать?
   Тут Иеремия вспомнил врача из Калистоги и отправил Дэнни к нему. Но ведь на это уйдет не меньше часа... Услышав новые крики Камиллы, Терстон в несколько прыжков преодолел лестницу. Теперь жена издавала какие-то ужасные утробные звуки, напоминавшие вой раненого животного. Распахнув дверь, Иеремия мрачно посмотрел на Ханну.
   – Где врач? – с тревогой прошептала она.
   – Он не приедет. Я послал мальчика за другим доктором в Калистогу. Господи, будем надеяться, что он дома.
   Ханна кивнула, а Камилла вновь пронзительно закричала, стала рвать на себе ночную рубашку и метаться. Ночь выдалась теплой, но все обливались потом не от жары, а от напряжения.
   – Иеремия, кажется, дело плохо. После таких сильных схваток должна показаться головка. Я смотрела, но ничего не увидела.
   Иеремия кусал губы, глядя, как мечется жена. Выбора нет. Помощи ждать неоткуда, по крайней мере сейчас... Он должен помочь ей. В перерыве между схватками он осторожно раздвинул Камилле ноги. Она начала сопротивляться, но сразу забыла о его присутствии, как только почувствовала новый приступ боли. Иеремия пригляделся в надежде увидеть головку ребенка. Однако то, что открылось взгляду, заставило Терстона затаить дыхание: там, где должна была появиться головка младенца, виднелась вытянутая вниз крошечная ручка... Дитя повернулось так же, как у Мэри-Эллен, и то ли умерло, то ли вот-вот умрет, если он ничего не предпримет. Иеремия вспомнил, как действовал врач из Калистоги, и стал подробно объяснять Ханне, что от нее требуется.
   Когда начался следующий приступ, она изо всех сил прижала женщину к кровати. Камилла кричала так, будто вот-вот умрет. Иеремии казалось, что он убивает собственную жену, однако он должен был сделать все, что мог, чтобы спасти их ребенка. Он начал медленно-медленно разворачивать младенца, одновременно подталкивая его внутрь и нащупывая головку... Вдруг на свет показались плечи, и только тогда Иеремия понял, что ребенок выходит вперед головкой. Он таки сумел повернуть его... Постель была залита кровью, а Камилла до того изнемогла, что, казалось, лишилась голоса. И все же она слабо вскрикнула, когда ребенок показался у нее между ног и медленно скользнул в руки отца.
   Из-за опутавшей младенца пуповины Иеремия вначале не мог понять, сын это или дочь, но потом он вытер застилавшие глаза слезы и наконец разобрал, кто у него родился.
   – Девочка! – крикнул он.
   Камилла с трудом приподняла голову и заплакала – скорее от пережитого ужаса, чем от нежности к ребенку. Она отказалась взять младенца на руки. И когда немного погодя прибыл врач, он подтвердил, что Иеремия сделал все как надо, а потом дал Камилле каких-то капель, от которых она уснула. Тем временем Ханна баюкала ребенка.
   – Я вижу, вы избавились от этих колец, – хмыкнул на прощание доктор.
   Гордый отец засмеялся и протянул ему золотую монету. Он собирался дать ее врачу из Налы, но этот человек, присутствовавший и при рождении мертвого ребенка Мэри-Эллен, честно заслужил ее. Только благодаря тому опыту Иеремия сумел повернуть этого ребенка. Врач без обиняков сказал, что он спас жизнь младенцу, хотя и признал, что матери при этом пришлось несладко. Однако у Иеремии не было выбора, и он попытался все объяснить, успокаивая проснувшуюся Камиллу. Она еще не сосем пришла в себя после пережитого и опять отказалась брать младенца на руки. Иеремия надел ей на палец перстень с огромным изумрудом, который приберег для этого случая. Затем он показал жене колье, серьги и брошь, отлично сочетавшиеся с перстнем, но это ее не тронуло. Ей хотелось только одного: услышать от мужа обещание, что ей больше никогда не придется рожать. Это были худшие минуты ее жизни. Ничего подобного случилось бы, если бы он не изнасиловал ее, заявила рыдающая Камилла. Слова жены огорчили Иеремию, но он знал, что через несколько дней она будет думать по-другому. Ханна же сосем не была в этом уверена: ей еще не приходилось видеть женщину, отказавшуюся взять собственное дитя. Спустя четыре дня Камилла наконец согласилась подержать дочь, для которой пришлось искать кормилицу в городе, ибо родная мать наотрез отказалась кормить ее грудью.
   – Как мы ее назовем, любимая?
   – Не знаю, – равнодушно ответила Камилла.
   Как Иеремия ни пытался ее развеселить, все было тщетно. Она не стала участвовать в выборе имени, никогда не прикасалась к девочке, и Иеремия, жалевший малышку, не спускал ее с рук. Он не переживал из-за того, что у него не родился сын. Это было его дитя, плоть от его плоти, ребенок, которого он так долго ждал. Неожиданно он понял, что имела в виду Амелия, когда советовала ему скорее жениться и завести детей. Рождение дочери стало самым важным событием в его жизни, и он при каждом удобном случае наслаждением брал на руки маленький сверток. Иеремия мог подолгу сидеть рядом, с восхищением любуясь девочкой, ее крохотными ручками и нежным личиком. Он затруднялся сказать, на кого она похожа. Спустя неделю Иеремия решил назвать ее Сабриной. Камилла не возражала. Девочку окрестили в Сент-Элене и нарекли Сабриной Лидией Терстон. В этот день Камилла впервые вышла из дома, надев перстень с изумрудом и зеленое летнее платье. Правда, она еще испытывала слабость и злилась из-за того, что большинство нарядов стало ей мало. Ханна объяснила, что она слишком торопится, и попыталась успокоить, но Камилла оборвала ее, велев убираться и прихватить с собой ребенка.
   Большую часть лета Камилла металась, словно львица в клетке. Действительность быстро разрушила мечты Иеремии о том, что жена будет баюкать их дитя. Камилла нервничала и с нетерпением ждала дня, когда они наконец вернутся в Сан-Франциско. Иеремия обещал поехать с ней в Нью-Йорк и в Атланту, но в июле мать Камиллы заболела, и отец написал, что им лучше отложить визит до Рождества. Эта новость вызвала у Камиллы очередной приступ гнева, что с некоторых пор вошло у нее в привычку. Она швырнула на пол лампу и удалилась, хлопнув дверью. Она ненавидела всех и вся: этот дом, эти места, живущих здесь людей, Ханну, собственную дочь. Даже Иеремия сделался жертвой ее несносного характера. В сентябре все вздохнули с облегчением, когда они собрали вещи и Камилла отправилась в город, по которому так тосковала. Казалось, она вырвалась на свободу из тюремной камеры.
   – Семь месяцев! – с удивлением воскликнула она, оказавшись в передней их городского дома. – Целых семь месяцев!
   – Мы соскучились по тебе! – заявили подруги.
   – Я пережила худшие дни в жизни, – отвечала Камилла. – Просто кошмар!
   Тайком от Иеремии она побывала у врача и запаслась новыми кольцами, жидкостью для спринцевания и соком американского вяза, тоже эффективного противозачаточного средства. Теперь никакие его слова не заставят ее отказаться от предосторожностей. Впрочем, после рождения Сабрины Камилла еще ни разу не была близка с мужем и не торопилась этого делать. Она не хотела рисковать. Ее дочери исполнилось уже четыре месяца, она превратилась в смышленую, милую и подвижную девочку с мягкими кудряшками и большими голубыми глазами, такими же, как у Камиллы и Иеремии, с пухлыми ручками и цепкими пальчиками. Однако Камилла редко видела собственного ребенка, и, вместо того чтобы поместить девочку в уютной детской рядом со своими комнатами, она предпочла поселить малышку на третьем этаже.
   – От нее слишком много шума, – объяснила она Иеремии, которому хотелось, чтобы Сабрина находилась поближе к комнатам, где жили они с женой.
   Но он не ленился подниматься к дочери наверх. Он любил девочку и не желал этого скрывать. Единственным человеком, не проявлявшим к Сабрине никаких чувств, оставалась лишь Камилла. Она отмахивалась от мужа, если Иеремия пытался завести разговор о дочери. Однако когда ребенку пошел седьмой месяц, Терстон начал по-настоящему беспокоиться. Камилла ни разу не приласкала собственную дочь. Когда девочка немного подрастет, она все поймет. Безразличие Камиллы к ребенку казалось неестественным, но, судя по всему, она действительно не испытывала к Сабрине никаких чувств. Ее интересовали только встречи с подругами, званые вечера или небольшие приемы, которые она устраивала в доме Терстона, когда Иеремия уезжал в Налу. Он заявил жене, что ему не нравятся ее подруги, поэтому Камилла встречалась с ними без него. Похоже, она охладела к мужу сразу, как только забеременела. Иногда Иеремия задавал себе вопрос, простит ли она его когда-нибудь. Очень сомнительно.
   – Не торопитесь, – сказала Амелия, когда он поделился с ней опасениями во время очередного визита.
   Взяв Сабрину на руки, Амелия что-то ей напевала, смеялась вместе с ней, и Иеремия вдруг с горечью осознал, насколько она отличается от его жены.
   – Может, она боится маленьких детей. – Амелия заглянула Иеремии в глаза. – В конце концов, у меня ведь уже трое внуков.
   У ее дочери, ко всеобщей радости ее домашних, наконец-то родился мальчик, однако Амелия все-таки нашла время, чтобы навестить Иеремию с Камиллой. Впрочем, узнав о визите Амелии, Камилла предпочла куда-то уйти. В последнее время она вообще редко бывала дома. Казалось, у Камиллы просто не было времени на мужа и дочь. Она оставалась дома только тогда, когда устраивала какой-нибудь вечер или бал. Иеремии все это уже порядком надоело. Камилле нравилось разыгрывать роль миссис Терстон и пользоваться связанными с этим благами и преимуществами, однако ей не хотелось исполнять ни одной из обязанностей, связанных с ее положением. Иеремия стал испытывать раздражение из-за того, что уже давно не спал с женой. С первого дня после возвращения из Напы она ночевала в туалетной комнате, заявляя, что плохо себя чувствует. Однако у нее всегда хватало сил, чтобы отправиться на очередной прием. Иеремия не осмелился рассказать об этом Амелии, но она догадалась обо всем сама. Когда наступили минуты прощания, ей вдруг стало его жалко. Иеремия заслуживал лучшего... И она с удовольствием подарила бы ему все это, если бы обстоятельства сложились по-другому. Она была слишком стара для него (по крайней мере ей самой так казалось), и поэтому Амелия от всей души радовалась, что у Иеремии появилась Сабрина.
   Незадолго до Рождества Иеремия попытался положить конец светским развлечениям жены. Еще в ноябре Камилла заявила, что собирается пригласить шестьсот или восемьсот человек «на самый большой бал, который когда-либо устраивали в Сан-Франциско», как она с радостью объяснила. Взглянув на нее, Иеремия покачал головой:
   – Нет.
   – Почему? – В ее глазах полыхал гнев.
   – На Рождество мы уедем в Напу.
   Матери Камиллы не становилось лучше, а отец писал, что им пока не следует приезжать в Атланту.
   Впрочем, Камилла не слишком беспокоилась о здоровье миссис Бошан. Она не скрывала, что не испытывает к матери теплых чувств. Она бы с удовольствием отправилась в Атланту, чтобы показать себя в роли светской дамы и утереть нос прежним недоброжелателям.
   – В Напу? – воскликнула она. – В Напу? На Рождество? Ни за что!
   Возможно, кто-нибудь другой, услышав такой ответ, сразу бы отступился, однако Иеремия был вылеплен из другого теста.
   – Мне необходимо постоянно находиться на приисках. Их снова затапливает...
   Недавно у Джона Харта погибло двадцать два человека из ста шести рабочих. Иеремия пришел ему на выручку, и Харт, который наконец смягчился, с благодарностью принял его помощь.
   Камилла не дала мужу договорить:
   – Можешь ехать в Напу один. Я останусь здесь.
   – На Рождество? – Иеремия казался ошеломленным. – Я хочу, чтобы мы встречали его втроем.
   – Кто? Ты, я и Ханна? Меня можешь вычеркнуть, Иеремия.
   – Я имею в виду нашу дочь. – В приступе незнакомого отчаяния он схватил Камиллу за руку. – Или ты забыла, что у нас есть ребенок?