Страница:
Иеремия долго колебался. То, что довелось ему испытать прошлой ночью, странным образом переплеталось с его давними чувствами к Дженни. Почему он вспомнил об этом? Ведь прошло восемнадцать лет...
– Тяжелая ночь. Я был у Джона Харта...
Удивленная Мэри-Эллен приподнялась, опершись на локоть.
– Я не знала, что вы разговариваете...
– Вчера вечером я был там. У него умерли жена и дочь... – Иеремия осекся и закрыл глаза, вспомнив лицо мертвого Барнаби. – Его сын скончался уже при мне. – По его щеке покатилась слеза.
Мэри-Эллен осторожно утерла ее и обняла Иеремию. Высокий, сильный, мужественный, а такой мягкий и добрый... Она еще больше любила его за эту слезу, не оставшуюся одинокой.
– Он был совсем маленький... – Оплакивая мальчика, которому закрыл глаза прошлой ночью, он прижал к себе Мэри-Эллен, стыдясь чувств, которые не смог сдержать.
Этот поток хлынул из глубины его души.
– Бедняга, потерял всех троих разом...
Чуть успокоившись, Иеремия сел на постели и посмотрел на Мэри-Эллен.
– Ты хорошо сделал, что поехал к нему, Иеремия. Никто бы не поступил так на твоем месте.
– Я знал, каково ему.
Она слышала о Дженни от Ханны, знавшей Мэри-Эллен с детства и часто встречавшейся с ней на рынке в Калистоге. Однако сам Иеремия никогда не говорил о своей умершей невесте.
– Со мной однажды тоже случилось нечто подобное.
– Я знаю. – Ее голос был нежным, как лепестки роз, лежавшие возле кровати.
– Я догадывался. – Иеремия улыбнулся и вытер слезы. – Прости меня...
Он вдруг застеснялся, но ему полегчало. Ах, Мэри-Эллен, добрая душа...
– Бедный парень, ему придется нелегко.
– Он выдержит.
Кивнув, Иеремия посмотрел на Мэри-Эллен.
– Ты знаешь его?
Она покачала головой:
– Я встречала его в городе, но мы никогда не разговаривали. Говорят, он упрям как мул, и даже еще упрямее. Такие люди обычно не сдаются, что бы с ними ни случилось.
– Я так не думаю. По-моему, он просто очень молод, очень силен и если чего-то хочет, то хочет по-настоящему. – Иеремия улыбнулся. – Я бы не стал с ним работать, но восхищаюсь тем чего он добился.
Мэри-Эллен пожала плечами. Она не слишком интересовалась Джоном Хартом. Иеремия Терстон интересовал ее гораздо больше.
– А я восхищаюсь тобой. – Она улыбнулась и придвинулась к нему поближе.
– Не знаю за что. Я и есть тот самый старый мул, о котором ты только что говорила.
– Но ты мой мул, и я люблю тебя.
Ей нравилось говорить так. Эти слова заставляли Мэри-Эллен поверить в себя. Пусть и Иеремия послушает...
Мэри-Эллен понимала, что он никогда не принадлежал ей, однако раз в неделю она могла позволить себе помечтать, и это приносило ей удовлетворение. Выбирать не приходилось. Однажды Иеремия сделал ей предложение, но тогда она не захотела выходить замуж, а теперь было слишком поздно. Ему было достаточно встречаться с ней раз в неделю. Сейчас, когда Джейк умер, Мэри-Эллен с радостью вышла бы за Иеремию, однако она понимала, что повторного предложения не будет. Иеремия больше не хотел этого, и она давно распрощалась с надеждой. Она сделала глупость, не решившись сразу. Но тогда оставалась надежда, что вернется Джейк... этот вечно пьяный сукин сын...
– О чем ты сейчас думала? – Иеремия внимательно посмотрел ей в лицо. – Похоже, ты сердишься.
Мэри-Эллен засмеялась, удивившись его проницательности. Впрочем, он всегда был чуток.
– Ничего особенного.
– Ты сердишься на меня?
Она быстро покачала головой и нежно улыбнулась. Иеремия редко давал ей повод к обидам. С Джейком все обстояло иначе, боже, что за ублюдок! Пятнадцать лет жизни коту под хвост... Пять из них она ждала его возвращения, а Джейк тем временем завел себе другую женщину в Огайо. Об этом Мэри-Эллен узнала уже после его смерти, когда к ней заявилась эта девчонка. Она, оказывается, даже успела прижить от Джейка двух сыновей. Мэри-Эллен почувствовала себя дурой. Она долго сторонилась Иеремии, надеясь, что муж все-таки вернется... Муж... Смех да и только...
– Я никогда не сержусь на тебя, дурачок. Ты не даешь мне повода.
Она говорила правду. Иеремия – прекрасный человек, он так добр к ней. Даже слишком. Он был щедр, вежлив, внимателен, но всегда держал ее на расстоянии, не оставляя надежд на будущее. Сегодня суббота, суббота через неделю – и так было целых семь лет. Нет, Мэри-Эллен не сердилась, только время от времени грустила и ждала, ждала, ждала...
– Мне скоро придется уехать. – Иеремия всегда предупреждал ее заранее, это было его правило. Внимательный, порядочный, заботливый.
– Куда на этот раз?
– На Юг. В Атланту.
Иеремия часто бывал в Нью-Йорке, год назад ездил в Чарлстон, в штат Южная Каролина. Однако он никогда не брал ее с собой. Бизнес есть бизнес, а тут дело другое...
– Надолго не задержусь. Туда и обратно, да еще несколько дней на переговоры. Самое большее – две недели. – Иеремия ткнулся носом в шею Мэри-Эллен и поцеловал ее. – Будешь скучать по мне?
– А ты как думаешь? – От желания голос ее стал глуховатым, и они снова скользнули в постель.
– Думаю, я сошел с ума, решив куда-то ехать, вот что я думаю...
И Иеремия подтвердил свои слова делом. Он заключил Мэри-Эллен в объятия, заставив ее трепетать и громко кричать от наслаждения. Они всполошили бы всех соседей, не догадайся Иеремия заранее закрыть окна. Он хорошо знал эту женщину. Субботние ночи были в радость не только ему.
На следующее утро Иеремия чувствовал себя другим человеком, наблюдая за Мэри-Эллен, которая варила сосиски и яйца, жарила большой бифштекс и кукурузные лепешки на старой кухонной плите. Прошлой зимой он предлагал купить ей новую плиту, но она отказалась, заявив, что ни в чем не нуждается. Жадность не была ей свойственна, к вящей досаде матери, часто напоминавшей дочери, что Иеремия один из самых богатых людей в штате и что она самая большая дура, которая когда-либо жила на свете. Однако Мэри-Эллен не обращала на ее слова никакого внимания. Она получила все, что хотела... Почти все... По крайней мере раз в неделю. И это устраивало ее больше, чем семейная жизнь с каким-нибудь замухрышкой. Она ни на что не жаловалась и могла делать все, что хотела. Иеремия никогда не интересовался, чем она занимается в другие дни недели. У нее уже много лет не было других мужчин, но лишь потому, что она сама этого не желала. Если бы ей встретился человек с серьезными намерениями, она бы могла уйти к нему. Иеремия вел себя очень деликатно и ничего не требовал от нее.
– Когда ты едешь? – Она ела лепешку и смотрела ему в лицо.
Чудесные голубые глаза Иеремии всегда заставляли ее таять.
– Через несколько дней. – Иеремия улыбнулся, ощущая новый прилив сил.
Он хорошо выспался после того, как несколько часов занимался любовью.
– Я сообщу сразу, как только вернусь.
– Если не встретишь в Атланте девушку своей мечты.
– С чего бы это? – рассмеялся Иеремия, поднося к губам чашку с кофе. – Как ты можешь говорить такое после нашей ночи?
Мэри-Эллен довольно улыбнулась:
– Откуда нам знать, когда это случится?
– Не болтай чепухи. – Иеремия наклонился и поцеловал ее в кончик носа.
Когда она подалась ему навстречу, Терстон увидел соблазнительную ложбинку. Мэри-Эллен надела розовый атласный халат, который Иеремия привез из своей последней поездки в Европу. Тогда ему удалось побывать во Франции, славящейся виноградниками. Рука Иеремии скользнула в вырез халата, и он ощутил ладонью тепло ее груди. По телу Иеремии пробежала невольная дрожь. Отставив чашку в сторону, он обошел стол.
– Что ты сказала, Мэри-Эллен? – хрипло прошептал Терстон, взял ее на руки и стал подниматься по лестнице со своей драгоценной ношей.
– Я сказала... Не уезжай...
Поцелуй заставил ее замолчать. Иеремия опустил Мэри-Эллен на кровать, без усилий снял халат, обнажив плоть, столь нежную, что трудно было понять, где кончалась атласная ткань и начиналась гладкая шелковистая кожа. Иеремия прижался к Мэри всем телом и вновь овладел ею. Они еще раз испытали наслаждение, воспоминание о котором согревало душу Иеремии, когда он вечером отправился домой, усталый, счастливый и сытый. Мэри-Эллен Браун сослужила ему хорошую службу, и он уже не вспоминал о тоске предыдущей ночи, когда ставил коня в стойло Сент-Элены. Раздевшись, Иеремия все еще ощущал аромат розового масла, пропитавший его тело. Он улыбнулся и отправился спать, думая о Мэри-Эллен.
Глава 3
– Тяжелая ночь. Я был у Джона Харта...
Удивленная Мэри-Эллен приподнялась, опершись на локоть.
– Я не знала, что вы разговариваете...
– Вчера вечером я был там. У него умерли жена и дочь... – Иеремия осекся и закрыл глаза, вспомнив лицо мертвого Барнаби. – Его сын скончался уже при мне. – По его щеке покатилась слеза.
Мэри-Эллен осторожно утерла ее и обняла Иеремию. Высокий, сильный, мужественный, а такой мягкий и добрый... Она еще больше любила его за эту слезу, не оставшуюся одинокой.
– Он был совсем маленький... – Оплакивая мальчика, которому закрыл глаза прошлой ночью, он прижал к себе Мэри-Эллен, стыдясь чувств, которые не смог сдержать.
Этот поток хлынул из глубины его души.
– Бедняга, потерял всех троих разом...
Чуть успокоившись, Иеремия сел на постели и посмотрел на Мэри-Эллен.
– Ты хорошо сделал, что поехал к нему, Иеремия. Никто бы не поступил так на твоем месте.
– Я знал, каково ему.
Она слышала о Дженни от Ханны, знавшей Мэри-Эллен с детства и часто встречавшейся с ней на рынке в Калистоге. Однако сам Иеремия никогда не говорил о своей умершей невесте.
– Со мной однажды тоже случилось нечто подобное.
– Я знаю. – Ее голос был нежным, как лепестки роз, лежавшие возле кровати.
– Я догадывался. – Иеремия улыбнулся и вытер слезы. – Прости меня...
Он вдруг застеснялся, но ему полегчало. Ах, Мэри-Эллен, добрая душа...
– Бедный парень, ему придется нелегко.
– Он выдержит.
Кивнув, Иеремия посмотрел на Мэри-Эллен.
– Ты знаешь его?
Она покачала головой:
– Я встречала его в городе, но мы никогда не разговаривали. Говорят, он упрям как мул, и даже еще упрямее. Такие люди обычно не сдаются, что бы с ними ни случилось.
– Я так не думаю. По-моему, он просто очень молод, очень силен и если чего-то хочет, то хочет по-настоящему. – Иеремия улыбнулся. – Я бы не стал с ним работать, но восхищаюсь тем чего он добился.
Мэри-Эллен пожала плечами. Она не слишком интересовалась Джоном Хартом. Иеремия Терстон интересовал ее гораздо больше.
– А я восхищаюсь тобой. – Она улыбнулась и придвинулась к нему поближе.
– Не знаю за что. Я и есть тот самый старый мул, о котором ты только что говорила.
– Но ты мой мул, и я люблю тебя.
Ей нравилось говорить так. Эти слова заставляли Мэри-Эллен поверить в себя. Пусть и Иеремия послушает...
Мэри-Эллен понимала, что он никогда не принадлежал ей, однако раз в неделю она могла позволить себе помечтать, и это приносило ей удовлетворение. Выбирать не приходилось. Однажды Иеремия сделал ей предложение, но тогда она не захотела выходить замуж, а теперь было слишком поздно. Ему было достаточно встречаться с ней раз в неделю. Сейчас, когда Джейк умер, Мэри-Эллен с радостью вышла бы за Иеремию, однако она понимала, что повторного предложения не будет. Иеремия больше не хотел этого, и она давно распрощалась с надеждой. Она сделала глупость, не решившись сразу. Но тогда оставалась надежда, что вернется Джейк... этот вечно пьяный сукин сын...
– О чем ты сейчас думала? – Иеремия внимательно посмотрел ей в лицо. – Похоже, ты сердишься.
Мэри-Эллен засмеялась, удивившись его проницательности. Впрочем, он всегда был чуток.
– Ничего особенного.
– Ты сердишься на меня?
Она быстро покачала головой и нежно улыбнулась. Иеремия редко давал ей повод к обидам. С Джейком все обстояло иначе, боже, что за ублюдок! Пятнадцать лет жизни коту под хвост... Пять из них она ждала его возвращения, а Джейк тем временем завел себе другую женщину в Огайо. Об этом Мэри-Эллен узнала уже после его смерти, когда к ней заявилась эта девчонка. Она, оказывается, даже успела прижить от Джейка двух сыновей. Мэри-Эллен почувствовала себя дурой. Она долго сторонилась Иеремии, надеясь, что муж все-таки вернется... Муж... Смех да и только...
– Я никогда не сержусь на тебя, дурачок. Ты не даешь мне повода.
Она говорила правду. Иеремия – прекрасный человек, он так добр к ней. Даже слишком. Он был щедр, вежлив, внимателен, но всегда держал ее на расстоянии, не оставляя надежд на будущее. Сегодня суббота, суббота через неделю – и так было целых семь лет. Нет, Мэри-Эллен не сердилась, только время от времени грустила и ждала, ждала, ждала...
– Мне скоро придется уехать. – Иеремия всегда предупреждал ее заранее, это было его правило. Внимательный, порядочный, заботливый.
– Куда на этот раз?
– На Юг. В Атланту.
Иеремия часто бывал в Нью-Йорке, год назад ездил в Чарлстон, в штат Южная Каролина. Однако он никогда не брал ее с собой. Бизнес есть бизнес, а тут дело другое...
– Надолго не задержусь. Туда и обратно, да еще несколько дней на переговоры. Самое большее – две недели. – Иеремия ткнулся носом в шею Мэри-Эллен и поцеловал ее. – Будешь скучать по мне?
– А ты как думаешь? – От желания голос ее стал глуховатым, и они снова скользнули в постель.
– Думаю, я сошел с ума, решив куда-то ехать, вот что я думаю...
И Иеремия подтвердил свои слова делом. Он заключил Мэри-Эллен в объятия, заставив ее трепетать и громко кричать от наслаждения. Они всполошили бы всех соседей, не догадайся Иеремия заранее закрыть окна. Он хорошо знал эту женщину. Субботние ночи были в радость не только ему.
На следующее утро Иеремия чувствовал себя другим человеком, наблюдая за Мэри-Эллен, которая варила сосиски и яйца, жарила большой бифштекс и кукурузные лепешки на старой кухонной плите. Прошлой зимой он предлагал купить ей новую плиту, но она отказалась, заявив, что ни в чем не нуждается. Жадность не была ей свойственна, к вящей досаде матери, часто напоминавшей дочери, что Иеремия один из самых богатых людей в штате и что она самая большая дура, которая когда-либо жила на свете. Однако Мэри-Эллен не обращала на ее слова никакого внимания. Она получила все, что хотела... Почти все... По крайней мере раз в неделю. И это устраивало ее больше, чем семейная жизнь с каким-нибудь замухрышкой. Она ни на что не жаловалась и могла делать все, что хотела. Иеремия никогда не интересовался, чем она занимается в другие дни недели. У нее уже много лет не было других мужчин, но лишь потому, что она сама этого не желала. Если бы ей встретился человек с серьезными намерениями, она бы могла уйти к нему. Иеремия вел себя очень деликатно и ничего не требовал от нее.
– Когда ты едешь? – Она ела лепешку и смотрела ему в лицо.
Чудесные голубые глаза Иеремии всегда заставляли ее таять.
– Через несколько дней. – Иеремия улыбнулся, ощущая новый прилив сил.
Он хорошо выспался после того, как несколько часов занимался любовью.
– Я сообщу сразу, как только вернусь.
– Если не встретишь в Атланте девушку своей мечты.
– С чего бы это? – рассмеялся Иеремия, поднося к губам чашку с кофе. – Как ты можешь говорить такое после нашей ночи?
Мэри-Эллен довольно улыбнулась:
– Откуда нам знать, когда это случится?
– Не болтай чепухи. – Иеремия наклонился и поцеловал ее в кончик носа.
Когда она подалась ему навстречу, Терстон увидел соблазнительную ложбинку. Мэри-Эллен надела розовый атласный халат, который Иеремия привез из своей последней поездки в Европу. Тогда ему удалось побывать во Франции, славящейся виноградниками. Рука Иеремии скользнула в вырез халата, и он ощутил ладонью тепло ее груди. По телу Иеремии пробежала невольная дрожь. Отставив чашку в сторону, он обошел стол.
– Что ты сказала, Мэри-Эллен? – хрипло прошептал Терстон, взял ее на руки и стал подниматься по лестнице со своей драгоценной ношей.
– Я сказала... Не уезжай...
Поцелуй заставил ее замолчать. Иеремия опустил Мэри-Эллен на кровать, без усилий снял халат, обнажив плоть, столь нежную, что трудно было понять, где кончалась атласная ткань и начиналась гладкая шелковистая кожа. Иеремия прижался к Мэри всем телом и вновь овладел ею. Они еще раз испытали наслаждение, воспоминание о котором согревало душу Иеремии, когда он вечером отправился домой, усталый, счастливый и сытый. Мэри-Эллен Браун сослужила ему хорошую службу, и он уже не вспоминал о тоске предыдущей ночи, когда ставил коня в стойло Сент-Элены. Раздевшись, Иеремия все еще ощущал аромат розового масла, пропитавший его тело. Он улыбнулся и отправился спать, думая о Мэри-Эллен.
Глава 3
– Смотри веди себя хорошо. – Ханна строго посмотрела на него, погрозив пальцем, словно мальчишке.
Иеремия рассмеялся:
– Ты говоришь прямо как Мэри-Эллен.
– Потому что мы обе знаем тебя как облупленного.
– Ладно, я постараюсь! – Он шутя ущипнул Ханну за щеку.
Иеремия выглядел усталым. Неделя выдалась нелегкая и Ханна знала об этом. Он присутствовал на похоронах жены Джона Харта и его двоих детей. На шахтах Терстона несколько человек тоже заболели гриппом, но, к счастью, ни один из них не умер. Иеремия требовал, чтобы люди обращались к врачу при первых признаках недомогания. Он предпочел бы отложить поездку на Юг, однако у него не оставалось выхода. Орвиль Бошан настаивал на его приезде. В ответ на телеграмму Иеремии он сообщил, что Терстону нужно заключить эту сделку лично. Иеремия чуть было не послал его ко всем чертям, ему захотелось передать предложение Бошана Джону Харту, но тот сейчас не мог слышать о делах, тем более о поездке на Юг, поэтому Иеремия решил взять все в свои руки и отправиться в Атланту. И все же этот бизнесмен из Джорджии по-прежнему вызывал у Иеремии какое-то непонятное чувство, несмотря на выгодные условия сделки.
Иеремия наклонился, поцеловал Ханну в макушку и вышел, окинув взглядом уютную кухню. В одной руке он держал кожаный саквояж, а в другой – потертый портфель. Крепко зажав в зубах нещадно дымящую сигару, он посматривал по сторонам. Большая черная шляпа, низко надвинутая на глаза, придавала ему зловещий вид. Иеремия быстрыми шагами подошел к ожидавшей его коляске, забросил в нее вещи и вскочил на козлы. Усевшись рядом с мальчиком, правившим лошадью, Терстон отобрал у него вожжи.
– Доброе утро, сэр.
– Здравствуй, сынок. – Иеремия выпустил огромный клуб дыма и подстегнул лошадей, тут же побежавших мерной красивой рысью.
Сидя на козлах, Терстон молча обдумывал сделку, которую предстояло заключить в Атланте. А мальчик тем временем с безмолвным восхищением разглядывал хозяина: его прищуренные глаза с глубокими складками вокруг, лоб, изборожденный морщинами от размышлений, элегантную шляпу, широкие плечи, большие руки и подчеркнуто аккуратную одежду. Мальчику казалось, что Иеремия чересчур чистенький, однако он знал, что Терстон начинал простым рудокопом. Он с трудом представлял, как такой мощный, огромный человек протискивался в узкие штреки. Он казался мальчишке настоящим гигантом.
Они успели проехать полдороги до Напы, когда Иеремия обернулся и с улыбкой спросил:
– Сколько тебе лет, сынок?
– Четырнадцать... – Мальчику нравилось просто сидеть рядом с Терстоном.
Он с наслаждением вдыхал терпкий дым сигары, запах которой, как ему казалось, подчеркивал мужественность человека.
– Будет в мае.
– Не трудно тебе работать на приисках?
– Трудно, сэр. – Голос мальчика слегка дрожал.
Впрочем, Иеремию не слишком интересовала жизнь этого паренька. Просто он вспомнил самого себя в четырнадцатилетнем возрасте.
– В твои годы я тоже работал на руднике. Это нелегкий труд для мальчишки... Да для кого угодно. Тебе нравится твоя работа?
Мальчик долго молчал, а потом вдруг решил ответить честно. Он доверял этому сильному и доброму человеку с сигарой.
– Нет, сэр, не нравится. Она слишком грязная. Я хочу заняться чем-нибудь другим, когда вырасту.
– Чем, например? – Иеремия с любопытством посмотрел на мальчишку.
Ему понравилась его откровенность.
– Чем-нибудь почище. Может, буду работать в банке. Отец говорит, что это занятие для слабаков, но мне оно, наверное, подойдет. Я люблю арифметику и считаю в уме быстрее, чем другие на бумаге.
– Правда? – Иеремия старался сохранять серьезное выражение лица, но в глазах таилась смешинка.
Целеустремленность мальчишки внезапно тронула его.
– А ты не смог бы помогать мне по субботам?
– Помогать вам? – Мальчик не верил своим ушам. – Да, конечно, сэр!
– В субботу я работаю до обеда, потому что в конторе тихо и мне никто не мешает. Когда я вернусь, приходи ко мне в первую же субботу утром. Ты будешь помогать разбираться с бухгалтерией. Я считаю медленнее тебя. – Иеремия засмеялся.
Черные глаза мальчишки расширились, став огромными.
– Что ты на это скажешь?
– Отлично!.. Здорово!.. – Мальчик затрясся от радости, однако тут же взял себя в руки, вспомнив, что мужчине не положено проявлять свои чувства.
Это показалось Иеремии занятным. Мальчишка ему понравился. Он вообще любил детей, и они любили его. Погоняя лошадей, он невольно вспомнил о детях Мэри-Эллен. Они казались ему очень милыми и неплохо воспитанными. Иеремия понимал, что на плечах Мэри-Эллен лежит немало забот, но она никогда не позволяла помогать ей. Честно говоря, он ничего не сделал для ее детей. Иеремия встречался с ними только иногда, на каком-нибудь пикнике в воскресенье. Его не было рядом с Мэри-Эллен, когда той приходилось ухаживать за больными детьми или когда она давала им шлепки за шалости в школе. Он видел их только по воскресеньям, и то не слишком часто. Иеремия старался понять, не допустил ли он ошибку, однако сама Мэри-Эллен, похоже, не ждала от него никакой помощи. Она не требовала больше того, что получала: два дня в маленьком домике в Калистоге. Слияние тел и ни с чем не сравнимое наслаждение... Иеремия вдруг спохватился и тревожно посмотрел на мальчика, словно тот мог прочитать его мысли.
– Сынок, тебе нравятся девочки?
Он не помнил, как звали мальчика, но не хотел спрашивать его об этом. Достаточно и того, что он хорошо знал отца ребенка, одного из самых надежных рабочих на его рудниках. Кажется, у него было еще девятеро, большей частью девочки. Этот паренек работал на прииске вместе с тремя старшими братьями.
Прежде чем ответить на вопрос, мальчишка пожал плечами:
– Они слишком глупые. У меня семь сестер, и почти все они круглые дуры.
Этот ответ заставил Иеремию рассмеяться.
– Не все женщины глупы. Поверь, малыш, таких гораздо меньше, чем нам кажется. Гораздо меньше!
Продолжая хохотать, он затянулся сигарой. Ни Ханну, ни Мэри-Эллен, ни большинство других женщин, которых он знал, никак нельзя было назвать глупыми. Наоборот, все они были настолько хитры, что умели скрывать свой ум от окружающих. Иеремии нравилась эта черта женского характера – притворная беззащитность и простота, под которыми скрывался острый как бритва ум. Эта игра развлекала его. И тут Иеремия внезапно понял, почему он не захотел жениться на Мэри-Эллен. Она не играла. Она была прямой, откровенной, любящей и чертовски сексуальной, но в ней не было тайны. Он всегда точно знал, чего хочет от этой красавицы, а остальное его не волновало... Ему не приходилось ломать голову над ее загадками, открывать для себя что-то новое, под кружевами ее нарядов не скрывалось никаких маленьких тайн, которые так привлекали Иеремию. В последние годы ему стали все больше нравиться сложности, и однажды он подумал, не признак ли это подкрадывающейся старости. Мысль показалась Иеремии забавной. Он посмотрел на мальчика с многозначительной улыбкой.
– На свете нет ничего лучше красивой женщины, парень. – Он опять засмеялся. – Разве что цветущий луг на склоне холма. – Иеремия бросил взгляд на один из таких холмов неподалеку от дороги, и у него защемило сердце.
Очень не хотелось уезжать отсюда. Ему будет не хватать этих мест, он будет тосковать, пока не вернется обратно.
– Ты любишь эту землю, сынок?
Похоже, вопрос не произвел на мальчика должного впечатления. Он не понял, что имел в виду Иеремия, и решил на всякий случай промолчать. Он и так вел себя сегодня слишком дерзко и теперь боялся, как бы мистер Терстон не передумал насчет помощи по субботам.
– Да.
Но по его ничего не выражающему тону Иеремия догадался, что мальчик не понял, о чем идет речь. Земля... почва... Иеремия до сих пор помнил, как в детстве его охватывала дрожь, когда он зачерпывал горсть чернозема и сжимал ее в кулаке.
«Это твое, сынок... Все твое... Так что всегда относись к этому бережно...»
В ушах Иеремии звучал голос отца. Он начинал с малого. Став продолжателем его дела, Иеремия расширял и улучшал то, что досталось в наследство, пока не сделался владельцем обширных земель в любимой долине. С этим чувством нужно родиться, его нельзя приобрести. Иеремию удивляло, почему то, что он сам давно знал, оставалось неизвестным большинству людей. Они никогда не понимали его страсти к «куче грязи», как однажды выразился кто-то из них. Им никогда этого не понять. Так же, как и сидящему рядом мальчишке. Однако Иеремия не огорчался. Когда-нибудь мальчик получит место в банке и будет до конца дней с удовольствием возиться с бумагами и цифрами. В этом нет ничего странного. Но если бы Иеремия мог жить так, как ему хотелось, он бы до самой смерти копался в земле, бродил по виноградникам и работал на собственных рудниках, возвращаясь по вечерам домой смертельно усталым, но безмерно довольным. Коммерческая сторона дела интересовала его куда меньше, чем красота природы и физический труд.
К полудню они наконец добрались до Напы, оставив позади сначала пригородные фермы, а потом уютные особняки на улицах Пайн и Кумбс с аккуратными газонами и тщательно подстриженными деревьями, мало чем отличавшиеся от дома Иеремии в Сент-Элене. Разница заключалась только в том, что в нежилом и запущенном доме Терстона обитал холостяк, и это сразу чувствовалось, несмотря на все старания Ханны. Тут Иеремия проводил время, ночевал, однако земли и рудники значили для него гораздо больше. Да, это бросалось в глаза. Рука Ханны чувствовалась только на уютной кухне и в огороде, в то время как здесь, в домах Напы, распоряжались хлопотливые хозяйки, заботившиеся о том, чтобы кружевные занавески на окнах всегда оставались чистыми, чтобы в саду благоухали цветы и чтобы в доме звенели детские голоса. Особняки выглядели красиво, и Иеремия всегда с удовольствием разглядывал их, проезжая мимо. Он знал многих из живущих в них людей, а они знали его, однако в отличие от обитателей Напы Терстон чувствовал себя скорее сельским жителем, чем городским, которого дела интересуют гораздо больше светских раутов.
Прежде чем сесть на пароход, Иеремия заехал в банк на Первой улице, чтобы снять со счета деньги, необходимые для поездки в Атланту. Мальчик ждал его у входа, сидя в коляске. Через несколько минут Иеремия вышел с довольным выражением на лице и посмотрел на карманные часы. До отправления парохода на Сан-Франциско оставалось мало времени, и мальчик вовсю нахлестывал лошадей, стараясь угодить хозяину, который просматривал на ходу какие-то бумаги. Они подъехали к причалу как раз вовремя. Иеремия спрыгнул и взял у мальчика вещи, улыбнувшись на прощание.
– Я буду ждать тебя в первую субботу после того, как вернусь. Приходи в контору в девять утра. – И тут он наконец вспомнил, что мальчишку зовут Дэнни. – До свидания, Дэнни. Смотри будь осторожен, пока я не приеду. – Иеремия невольно вспомнил о Барнаби Харте, умершем от гриппа, и почувствовал, как к горлу подкатил комок.
А мальчик тем временем с радостной улыбкой смотрел, как Терстон поднялся на палубу парохода, уходящего в Сан-Франциско. Иеремия прошел в отдельную каюту, которую всегда бронировал для поездок, и, устроившись за столиком, достал из портфеля стопку бумаг. Пять часов пути до Сан-Франциско Иеремия собирался как следует поработать. «Зинфандел» был очень красив, и Дэнни, не отрываясь, смотрел на мелькающие плицы отходившего от причала парохода.
В обед Иеремия вышел из каюты и в одиночестве расположился за столом. С противоположной стороны зала на него несколько раз посмотрела женщина, путешествовавшая вместе с нянькой и четырьмя детьми. Однако он, похоже, совсем не обращал на нее внимания. Прежде чем выйти из столовой, матрона наградила его презрительным и высокомерным взглядом, недоумевая, почему этот статный великан остался к ней совершенно равнодушным. Вскоре Иеремия поднялся на палубу и закурил сигару, глядя на городские огни. Пароход приближался к порту Сан-Франциско. Сегодня Терстон вспоминал Мэри-Эллен чаще, чем обычно. Этим вечером Иеремия чувствовал себя непривычно одиноко. Когда «Зинфандел» пришвартовался, Терстон нанял экипаж, чтобы ехать в гостиницу «Палас», где всегда останавливался в одном и том же номере. Иногда он посещал пользующийся дурной славой дом, в котором ему понравилась одна из женщин. Однако сегодня Иеремия не испытывал такого желания. Вместо этого он остался у себя в номере, глядя из окна на город и размышляя о прожитых годах. Меланхолия овладела им еще в ту ночь, когда ему пришлось остаться с Джоном Хартом, и он никак не мог избавиться от нее даже сейчас, вдали от Напы с ее красотами и печалями.
Гостиницу построили одиннадцать лет назад, и ее постояльцы могли рассчитывать на все мыслимые и немыслимые удобства. Наконец, не в силах заснуть, Иеремия решил прогуляться по вестибюлю. Там было множество богато одетых людей, на женщинах сверкали драгоценности... Постояльцы возвращались со званых обедов, из театров и с вечерних приемов. Атмосфера внизу казалась почти праздничной, и Иеремия вышел из гостиницы, чтобы немного пройтись по Маркет-стрит, а потом вновь вернуться в отель. На завтра он назначил несколько деловых встреч, а вечером ему предстояло сесть на поезд. Иеремия не испытывал никакой радости от мысли о том, что ему придется провести несколько дней в тесном вагоне. Поезда всегда действовали на него угнетающе. Прежде чем заснуть, он сладострастно улыбнулся. Почему ему ни разу не приходило в голову взять с собой Мэри-Эллен? Однако сама мысль об этом показалась ему нелепой... Мэри-Эллен не имела никакого отношения к этой части его бытия... Впрочем, как и любая другая женщина... Бизнес – его личное дело, которое никого не касается. Как и частная жизнь... Что, разве не так? Иеремия заснул, так и не сумев ответить на этот вопрос, а утром уже не вспоминал о нем, ощущая только какую-то непонятную тоску. Иеремия вызвал коридорного и заказал завтрак. Через полчаса завтрак доставили в номер на большом серебряном подносе, а заодно принесли отданный в глажку сюртук и безупречно начищенные туфли. Да, без сомнения, «Палас» действительно был лучшим отелем в стране. Иеремия знал, что в Атланте не увидит ничего подобного, однако это его не слишком заботило. Сейчас он со страхом думал о шестидневном путешествии в Джорджию по железной дороге.
Поскольку в поезде не было отдельных купе, Иеремия забронировал сразу целый вагон с небольшим буфетом в углу, столом, за которым он мог работать в пути, и откидной кроватью. В поезде он всегда чувствовал себя, словно зверь в клетке. Единственное преимущество заключалось в том, что в дороге будут все условия для работы, потому что его никто не станет беспокоить в течение целых шести дней. Шутка ли – пересечь почти всю страну...
На следующий день, уже основательно измотанный дорогой, он вышел на станции Элко в штате Невада и направился в ресторан, чтобы проглотить несъедобный ленч, состоявший исключительно из жареной снеди. Здесь ему на глаза попалась поразительно привлекательная женщина. Миниатюрная и изящная, с такими же иссиня-черными волосами, как и у него, она выглядела лет на тридцать пять. У нее были глаза неправдоподобно фиалкового цвета и молочно-белая кожа. Иеремия обратил внимание на ее великолепное бархатное платье, которое могли сшить только в Париже. Он не отрываясь смотрел на незнакомку во время ленча и не мог удержаться, чтобы не завести разговор, когда они вместе второпях выходили из ресторана, боясь опоздать на поезд. Иеремия распахнул дверь, пропуская женщину вперед, а она улыбнулась и вдруг густо покраснела. Это показалось Терстону очаровательным.
– Утомительное путешествие, правда? – заметил он, когда они поспешили к составу.
– Просто ужасное, – засмеялась женщина.
По ее выговору Иеремия понял, что перед ним англичанка. На левой руке у нее блестело кольцо с большим сапфиром изящной огранки, однако обручального кольца Терстон не заметил. Это показалось Иеремии настолько интригующим, что во второй половине дня он прошел весь поезд из конца в конец, пока не увидел ее в пульмановском вагоне сидящей за чашкой чая с книгой в руках. Она с удивлением подняла на него глаза, и Иеремия улыбнулся ей. Вдруг его обуяла застенчивость. Что ей сказать? С первой минуты он принялся думать о ней и не мог избавиться от этих мыслей, что случалось с ним крайне редко. В ее облике было что-то притягательное и волнующее. Оказавшись рядом, Иеремия ощутил это с необыкновенной силой. Неожиданно женщина кивком указала ему на свободное сиденье рядом.
– Может, присядете?
– А вы не передумаете?
– Ни в коем случае.
Иеремия уселся напротив, и они представились друг другу. Женщину звали Амелия Гудхарт. Иеремия скоро узнал, что она овдовела более пяти лет назад, а сейчас ехала на Юг навестить дочь и взглянуть на недавно родившегося второго внука. Ее первый внук появился на свет в Сан-Франциско тоже всего несколько недель назад. Сама Амелия Гудхарт жила в Нью-Йорке.
Иеремия рассмеялся:
– Ты говоришь прямо как Мэри-Эллен.
– Потому что мы обе знаем тебя как облупленного.
– Ладно, я постараюсь! – Он шутя ущипнул Ханну за щеку.
Иеремия выглядел усталым. Неделя выдалась нелегкая и Ханна знала об этом. Он присутствовал на похоронах жены Джона Харта и его двоих детей. На шахтах Терстона несколько человек тоже заболели гриппом, но, к счастью, ни один из них не умер. Иеремия требовал, чтобы люди обращались к врачу при первых признаках недомогания. Он предпочел бы отложить поездку на Юг, однако у него не оставалось выхода. Орвиль Бошан настаивал на его приезде. В ответ на телеграмму Иеремии он сообщил, что Терстону нужно заключить эту сделку лично. Иеремия чуть было не послал его ко всем чертям, ему захотелось передать предложение Бошана Джону Харту, но тот сейчас не мог слышать о делах, тем более о поездке на Юг, поэтому Иеремия решил взять все в свои руки и отправиться в Атланту. И все же этот бизнесмен из Джорджии по-прежнему вызывал у Иеремии какое-то непонятное чувство, несмотря на выгодные условия сделки.
Иеремия наклонился, поцеловал Ханну в макушку и вышел, окинув взглядом уютную кухню. В одной руке он держал кожаный саквояж, а в другой – потертый портфель. Крепко зажав в зубах нещадно дымящую сигару, он посматривал по сторонам. Большая черная шляпа, низко надвинутая на глаза, придавала ему зловещий вид. Иеремия быстрыми шагами подошел к ожидавшей его коляске, забросил в нее вещи и вскочил на козлы. Усевшись рядом с мальчиком, правившим лошадью, Терстон отобрал у него вожжи.
– Доброе утро, сэр.
– Здравствуй, сынок. – Иеремия выпустил огромный клуб дыма и подстегнул лошадей, тут же побежавших мерной красивой рысью.
Сидя на козлах, Терстон молча обдумывал сделку, которую предстояло заключить в Атланте. А мальчик тем временем с безмолвным восхищением разглядывал хозяина: его прищуренные глаза с глубокими складками вокруг, лоб, изборожденный морщинами от размышлений, элегантную шляпу, широкие плечи, большие руки и подчеркнуто аккуратную одежду. Мальчику казалось, что Иеремия чересчур чистенький, однако он знал, что Терстон начинал простым рудокопом. Он с трудом представлял, как такой мощный, огромный человек протискивался в узкие штреки. Он казался мальчишке настоящим гигантом.
Они успели проехать полдороги до Напы, когда Иеремия обернулся и с улыбкой спросил:
– Сколько тебе лет, сынок?
– Четырнадцать... – Мальчику нравилось просто сидеть рядом с Терстоном.
Он с наслаждением вдыхал терпкий дым сигары, запах которой, как ему казалось, подчеркивал мужественность человека.
– Будет в мае.
– Не трудно тебе работать на приисках?
– Трудно, сэр. – Голос мальчика слегка дрожал.
Впрочем, Иеремию не слишком интересовала жизнь этого паренька. Просто он вспомнил самого себя в четырнадцатилетнем возрасте.
– В твои годы я тоже работал на руднике. Это нелегкий труд для мальчишки... Да для кого угодно. Тебе нравится твоя работа?
Мальчик долго молчал, а потом вдруг решил ответить честно. Он доверял этому сильному и доброму человеку с сигарой.
– Нет, сэр, не нравится. Она слишком грязная. Я хочу заняться чем-нибудь другим, когда вырасту.
– Чем, например? – Иеремия с любопытством посмотрел на мальчишку.
Ему понравилась его откровенность.
– Чем-нибудь почище. Может, буду работать в банке. Отец говорит, что это занятие для слабаков, но мне оно, наверное, подойдет. Я люблю арифметику и считаю в уме быстрее, чем другие на бумаге.
– Правда? – Иеремия старался сохранять серьезное выражение лица, но в глазах таилась смешинка.
Целеустремленность мальчишки внезапно тронула его.
– А ты не смог бы помогать мне по субботам?
– Помогать вам? – Мальчик не верил своим ушам. – Да, конечно, сэр!
– В субботу я работаю до обеда, потому что в конторе тихо и мне никто не мешает. Когда я вернусь, приходи ко мне в первую же субботу утром. Ты будешь помогать разбираться с бухгалтерией. Я считаю медленнее тебя. – Иеремия засмеялся.
Черные глаза мальчишки расширились, став огромными.
– Что ты на это скажешь?
– Отлично!.. Здорово!.. – Мальчик затрясся от радости, однако тут же взял себя в руки, вспомнив, что мужчине не положено проявлять свои чувства.
Это показалось Иеремии занятным. Мальчишка ему понравился. Он вообще любил детей, и они любили его. Погоняя лошадей, он невольно вспомнил о детях Мэри-Эллен. Они казались ему очень милыми и неплохо воспитанными. Иеремия понимал, что на плечах Мэри-Эллен лежит немало забот, но она никогда не позволяла помогать ей. Честно говоря, он ничего не сделал для ее детей. Иеремия встречался с ними только иногда, на каком-нибудь пикнике в воскресенье. Его не было рядом с Мэри-Эллен, когда той приходилось ухаживать за больными детьми или когда она давала им шлепки за шалости в школе. Он видел их только по воскресеньям, и то не слишком часто. Иеремия старался понять, не допустил ли он ошибку, однако сама Мэри-Эллен, похоже, не ждала от него никакой помощи. Она не требовала больше того, что получала: два дня в маленьком домике в Калистоге. Слияние тел и ни с чем не сравнимое наслаждение... Иеремия вдруг спохватился и тревожно посмотрел на мальчика, словно тот мог прочитать его мысли.
– Сынок, тебе нравятся девочки?
Он не помнил, как звали мальчика, но не хотел спрашивать его об этом. Достаточно и того, что он хорошо знал отца ребенка, одного из самых надежных рабочих на его рудниках. Кажется, у него было еще девятеро, большей частью девочки. Этот паренек работал на прииске вместе с тремя старшими братьями.
Прежде чем ответить на вопрос, мальчишка пожал плечами:
– Они слишком глупые. У меня семь сестер, и почти все они круглые дуры.
Этот ответ заставил Иеремию рассмеяться.
– Не все женщины глупы. Поверь, малыш, таких гораздо меньше, чем нам кажется. Гораздо меньше!
Продолжая хохотать, он затянулся сигарой. Ни Ханну, ни Мэри-Эллен, ни большинство других женщин, которых он знал, никак нельзя было назвать глупыми. Наоборот, все они были настолько хитры, что умели скрывать свой ум от окружающих. Иеремии нравилась эта черта женского характера – притворная беззащитность и простота, под которыми скрывался острый как бритва ум. Эта игра развлекала его. И тут Иеремия внезапно понял, почему он не захотел жениться на Мэри-Эллен. Она не играла. Она была прямой, откровенной, любящей и чертовски сексуальной, но в ней не было тайны. Он всегда точно знал, чего хочет от этой красавицы, а остальное его не волновало... Ему не приходилось ломать голову над ее загадками, открывать для себя что-то новое, под кружевами ее нарядов не скрывалось никаких маленьких тайн, которые так привлекали Иеремию. В последние годы ему стали все больше нравиться сложности, и однажды он подумал, не признак ли это подкрадывающейся старости. Мысль показалась Иеремии забавной. Он посмотрел на мальчика с многозначительной улыбкой.
– На свете нет ничего лучше красивой женщины, парень. – Он опять засмеялся. – Разве что цветущий луг на склоне холма. – Иеремия бросил взгляд на один из таких холмов неподалеку от дороги, и у него защемило сердце.
Очень не хотелось уезжать отсюда. Ему будет не хватать этих мест, он будет тосковать, пока не вернется обратно.
– Ты любишь эту землю, сынок?
Похоже, вопрос не произвел на мальчика должного впечатления. Он не понял, что имел в виду Иеремия, и решил на всякий случай промолчать. Он и так вел себя сегодня слишком дерзко и теперь боялся, как бы мистер Терстон не передумал насчет помощи по субботам.
– Да.
Но по его ничего не выражающему тону Иеремия догадался, что мальчик не понял, о чем идет речь. Земля... почва... Иеремия до сих пор помнил, как в детстве его охватывала дрожь, когда он зачерпывал горсть чернозема и сжимал ее в кулаке.
«Это твое, сынок... Все твое... Так что всегда относись к этому бережно...»
В ушах Иеремии звучал голос отца. Он начинал с малого. Став продолжателем его дела, Иеремия расширял и улучшал то, что досталось в наследство, пока не сделался владельцем обширных земель в любимой долине. С этим чувством нужно родиться, его нельзя приобрести. Иеремию удивляло, почему то, что он сам давно знал, оставалось неизвестным большинству людей. Они никогда не понимали его страсти к «куче грязи», как однажды выразился кто-то из них. Им никогда этого не понять. Так же, как и сидящему рядом мальчишке. Однако Иеремия не огорчался. Когда-нибудь мальчик получит место в банке и будет до конца дней с удовольствием возиться с бумагами и цифрами. В этом нет ничего странного. Но если бы Иеремия мог жить так, как ему хотелось, он бы до самой смерти копался в земле, бродил по виноградникам и работал на собственных рудниках, возвращаясь по вечерам домой смертельно усталым, но безмерно довольным. Коммерческая сторона дела интересовала его куда меньше, чем красота природы и физический труд.
К полудню они наконец добрались до Напы, оставив позади сначала пригородные фермы, а потом уютные особняки на улицах Пайн и Кумбс с аккуратными газонами и тщательно подстриженными деревьями, мало чем отличавшиеся от дома Иеремии в Сент-Элене. Разница заключалась только в том, что в нежилом и запущенном доме Терстона обитал холостяк, и это сразу чувствовалось, несмотря на все старания Ханны. Тут Иеремия проводил время, ночевал, однако земли и рудники значили для него гораздо больше. Да, это бросалось в глаза. Рука Ханны чувствовалась только на уютной кухне и в огороде, в то время как здесь, в домах Напы, распоряжались хлопотливые хозяйки, заботившиеся о том, чтобы кружевные занавески на окнах всегда оставались чистыми, чтобы в саду благоухали цветы и чтобы в доме звенели детские голоса. Особняки выглядели красиво, и Иеремия всегда с удовольствием разглядывал их, проезжая мимо. Он знал многих из живущих в них людей, а они знали его, однако в отличие от обитателей Напы Терстон чувствовал себя скорее сельским жителем, чем городским, которого дела интересуют гораздо больше светских раутов.
Прежде чем сесть на пароход, Иеремия заехал в банк на Первой улице, чтобы снять со счета деньги, необходимые для поездки в Атланту. Мальчик ждал его у входа, сидя в коляске. Через несколько минут Иеремия вышел с довольным выражением на лице и посмотрел на карманные часы. До отправления парохода на Сан-Франциско оставалось мало времени, и мальчик вовсю нахлестывал лошадей, стараясь угодить хозяину, который просматривал на ходу какие-то бумаги. Они подъехали к причалу как раз вовремя. Иеремия спрыгнул и взял у мальчика вещи, улыбнувшись на прощание.
– Я буду ждать тебя в первую субботу после того, как вернусь. Приходи в контору в девять утра. – И тут он наконец вспомнил, что мальчишку зовут Дэнни. – До свидания, Дэнни. Смотри будь осторожен, пока я не приеду. – Иеремия невольно вспомнил о Барнаби Харте, умершем от гриппа, и почувствовал, как к горлу подкатил комок.
А мальчик тем временем с радостной улыбкой смотрел, как Терстон поднялся на палубу парохода, уходящего в Сан-Франциско. Иеремия прошел в отдельную каюту, которую всегда бронировал для поездок, и, устроившись за столиком, достал из портфеля стопку бумаг. Пять часов пути до Сан-Франциско Иеремия собирался как следует поработать. «Зинфандел» был очень красив, и Дэнни, не отрываясь, смотрел на мелькающие плицы отходившего от причала парохода.
В обед Иеремия вышел из каюты и в одиночестве расположился за столом. С противоположной стороны зала на него несколько раз посмотрела женщина, путешествовавшая вместе с нянькой и четырьмя детьми. Однако он, похоже, совсем не обращал на нее внимания. Прежде чем выйти из столовой, матрона наградила его презрительным и высокомерным взглядом, недоумевая, почему этот статный великан остался к ней совершенно равнодушным. Вскоре Иеремия поднялся на палубу и закурил сигару, глядя на городские огни. Пароход приближался к порту Сан-Франциско. Сегодня Терстон вспоминал Мэри-Эллен чаще, чем обычно. Этим вечером Иеремия чувствовал себя непривычно одиноко. Когда «Зинфандел» пришвартовался, Терстон нанял экипаж, чтобы ехать в гостиницу «Палас», где всегда останавливался в одном и том же номере. Иногда он посещал пользующийся дурной славой дом, в котором ему понравилась одна из женщин. Однако сегодня Иеремия не испытывал такого желания. Вместо этого он остался у себя в номере, глядя из окна на город и размышляя о прожитых годах. Меланхолия овладела им еще в ту ночь, когда ему пришлось остаться с Джоном Хартом, и он никак не мог избавиться от нее даже сейчас, вдали от Напы с ее красотами и печалями.
Гостиницу построили одиннадцать лет назад, и ее постояльцы могли рассчитывать на все мыслимые и немыслимые удобства. Наконец, не в силах заснуть, Иеремия решил прогуляться по вестибюлю. Там было множество богато одетых людей, на женщинах сверкали драгоценности... Постояльцы возвращались со званых обедов, из театров и с вечерних приемов. Атмосфера внизу казалась почти праздничной, и Иеремия вышел из гостиницы, чтобы немного пройтись по Маркет-стрит, а потом вновь вернуться в отель. На завтра он назначил несколько деловых встреч, а вечером ему предстояло сесть на поезд. Иеремия не испытывал никакой радости от мысли о том, что ему придется провести несколько дней в тесном вагоне. Поезда всегда действовали на него угнетающе. Прежде чем заснуть, он сладострастно улыбнулся. Почему ему ни разу не приходило в голову взять с собой Мэри-Эллен? Однако сама мысль об этом показалась ему нелепой... Мэри-Эллен не имела никакого отношения к этой части его бытия... Впрочем, как и любая другая женщина... Бизнес – его личное дело, которое никого не касается. Как и частная жизнь... Что, разве не так? Иеремия заснул, так и не сумев ответить на этот вопрос, а утром уже не вспоминал о нем, ощущая только какую-то непонятную тоску. Иеремия вызвал коридорного и заказал завтрак. Через полчаса завтрак доставили в номер на большом серебряном подносе, а заодно принесли отданный в глажку сюртук и безупречно начищенные туфли. Да, без сомнения, «Палас» действительно был лучшим отелем в стране. Иеремия знал, что в Атланте не увидит ничего подобного, однако это его не слишком заботило. Сейчас он со страхом думал о шестидневном путешествии в Джорджию по железной дороге.
Поскольку в поезде не было отдельных купе, Иеремия забронировал сразу целый вагон с небольшим буфетом в углу, столом, за которым он мог работать в пути, и откидной кроватью. В поезде он всегда чувствовал себя, словно зверь в клетке. Единственное преимущество заключалось в том, что в дороге будут все условия для работы, потому что его никто не станет беспокоить в течение целых шести дней. Шутка ли – пересечь почти всю страну...
На следующий день, уже основательно измотанный дорогой, он вышел на станции Элко в штате Невада и направился в ресторан, чтобы проглотить несъедобный ленч, состоявший исключительно из жареной снеди. Здесь ему на глаза попалась поразительно привлекательная женщина. Миниатюрная и изящная, с такими же иссиня-черными волосами, как и у него, она выглядела лет на тридцать пять. У нее были глаза неправдоподобно фиалкового цвета и молочно-белая кожа. Иеремия обратил внимание на ее великолепное бархатное платье, которое могли сшить только в Париже. Он не отрываясь смотрел на незнакомку во время ленча и не мог удержаться, чтобы не завести разговор, когда они вместе второпях выходили из ресторана, боясь опоздать на поезд. Иеремия распахнул дверь, пропуская женщину вперед, а она улыбнулась и вдруг густо покраснела. Это показалось Терстону очаровательным.
– Утомительное путешествие, правда? – заметил он, когда они поспешили к составу.
– Просто ужасное, – засмеялась женщина.
По ее выговору Иеремия понял, что перед ним англичанка. На левой руке у нее блестело кольцо с большим сапфиром изящной огранки, однако обручального кольца Терстон не заметил. Это показалось Иеремии настолько интригующим, что во второй половине дня он прошел весь поезд из конца в конец, пока не увидел ее в пульмановском вагоне сидящей за чашкой чая с книгой в руках. Она с удивлением подняла на него глаза, и Иеремия улыбнулся ей. Вдруг его обуяла застенчивость. Что ей сказать? С первой минуты он принялся думать о ней и не мог избавиться от этих мыслей, что случалось с ним крайне редко. В ее облике было что-то притягательное и волнующее. Оказавшись рядом, Иеремия ощутил это с необыкновенной силой. Неожиданно женщина кивком указала ему на свободное сиденье рядом.
– Может, присядете?
– А вы не передумаете?
– Ни в коем случае.
Иеремия уселся напротив, и они представились друг другу. Женщину звали Амелия Гудхарт. Иеремия скоро узнал, что она овдовела более пяти лет назад, а сейчас ехала на Юг навестить дочь и взглянуть на недавно родившегося второго внука. Ее первый внук появился на свет в Сан-Франциско тоже всего несколько недель назад. Сама Амелия Гудхарт жила в Нью-Йорке.