Страница:
– Неуместное замечание. Я вижу ее каждый день.
– Когда? По пути в город, когда ее приносят из сада?
– Я не кормилица, Иеремия.
И тут Иеремию наконец прорвало:
– Ты и не мать. И не жена, если уж на то пошло. Кто ты вообще такая?
Услышав эти слова, Камилла ударила его по щеке, а он стоял и глядел на нее. Никто из них не двинулся с места. Их семейной жизни пришел конец, и они оба это понимали. Камилла заговорила первой, однако она не собиралась просить прощения у мужа. Несколько месяцев назад, когда у нее появился ребенок и когда ее держали в плену в Напе (так она выразилась), в ней что-то сломалось. Честно говоря, она так и не простила Иеремию за то, что он заставил ее родить Сабрину. Но это было еще не все. Ей хотелось участвовать в делах мужа, но она убедилась, что на рудниках в Напе для нее просто нет места. Это был чисто мужской мир, и Иеремия даже не разговаривал с ней о том, что там происходило. В свою очередь, она надеялась, что муж примет участие в ее бесконечных увеселениях, однако он не оправдал ее ожиданий, отказавшись появляться с ней в обществе, потому что светская жизнь всегда вызывала у него чувство неловкости. Увы, мечты Камиллы не сбылись. Она сделалась хозяйкой величественного дома Терстона, и это стало смыслом ее жизни.
– Я не поеду в Напу, Иеремия. Если ты решил встречать там Рождество, тебе придется сделать это одному.
Того, что пришлось испытать Камилле в тех местах, с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь. Напа вызывала у нее самые тяжелые воспоминания.
– Нет. Один я туда не поеду. – Иеремия грустно улыбнулся. – Я возьму с собой дочь.
И он сдержал свое слово. Восемнадцатого декабря Терстон посадил в экипаж Сабрину вместе с няней, и они уехали в Напу. В Сент-Элене их тепло встретила Ханна. Прошло целых два дня, прежде чем она поинтересовалась, почему с ним нет Камиллы, но Иеремия сразу дал ей понять, что не желает говорить об этом. Он очень переживал, однако его страдания сделались бы невыносимыми, узнай он, что Камилла все-таки устроила бал, о котором предупреждала мужа. Она разослала приглашения, ничего ему не сообщив, и Иеремия прочел о нем в газетах только спустя два дня. Он предположил, что Камилла обвинила его во всех смертных грехах и вместо того, чтобы провести рождественские дни с мужем и дочерью, предпочла им компанию подруг и нуворишей, выставлявших напоказ свои сомнительные достоинства. Такое окружение не вызывало в Иеремии энтузиазма, но Камилла была просто наверху блаженства, чувствуя себя светской дамой, двадцатилетней хозяйкой дома Терстона. Она изо всех сил старалась забыть о том, что в Атланте ее упорно не желали признавать аристократкой, что ее заставили стать матерью, и о днях, прожитых в ненавистной долине Напа. Камилла знала: если Иеремия вновь сделает ее беременной, она скорее покончит с собой, чем будет рожать. Она считала, что муж, который так бессовестно обошелся с ее телом, вполне заслуживает своей участи. Стоило Иеремии показаться ей на глаза, как Камилла тут же вспоминала каждую минуту выпавших на ее долю страданий, а Сабрина была живым напоминанием о девятимесячном аде. Легче было просто избегать мужа. Так она и делала, навсегда выкинув из сердца чувства, которые когда-то питала к Иеремии и которые могла бы питать к дочери.
Глава 17
– Когда? По пути в город, когда ее приносят из сада?
– Я не кормилица, Иеремия.
И тут Иеремию наконец прорвало:
– Ты и не мать. И не жена, если уж на то пошло. Кто ты вообще такая?
Услышав эти слова, Камилла ударила его по щеке, а он стоял и глядел на нее. Никто из них не двинулся с места. Их семейной жизни пришел конец, и они оба это понимали. Камилла заговорила первой, однако она не собиралась просить прощения у мужа. Несколько месяцев назад, когда у нее появился ребенок и когда ее держали в плену в Напе (так она выразилась), в ней что-то сломалось. Честно говоря, она так и не простила Иеремию за то, что он заставил ее родить Сабрину. Но это было еще не все. Ей хотелось участвовать в делах мужа, но она убедилась, что на рудниках в Напе для нее просто нет места. Это был чисто мужской мир, и Иеремия даже не разговаривал с ней о том, что там происходило. В свою очередь, она надеялась, что муж примет участие в ее бесконечных увеселениях, однако он не оправдал ее ожиданий, отказавшись появляться с ней в обществе, потому что светская жизнь всегда вызывала у него чувство неловкости. Увы, мечты Камиллы не сбылись. Она сделалась хозяйкой величественного дома Терстона, и это стало смыслом ее жизни.
– Я не поеду в Напу, Иеремия. Если ты решил встречать там Рождество, тебе придется сделать это одному.
Того, что пришлось испытать Камилле в тех местах, с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь. Напа вызывала у нее самые тяжелые воспоминания.
– Нет. Один я туда не поеду. – Иеремия грустно улыбнулся. – Я возьму с собой дочь.
И он сдержал свое слово. Восемнадцатого декабря Терстон посадил в экипаж Сабрину вместе с няней, и они уехали в Напу. В Сент-Элене их тепло встретила Ханна. Прошло целых два дня, прежде чем она поинтересовалась, почему с ним нет Камиллы, но Иеремия сразу дал ей понять, что не желает говорить об этом. Он очень переживал, однако его страдания сделались бы невыносимыми, узнай он, что Камилла все-таки устроила бал, о котором предупреждала мужа. Она разослала приглашения, ничего ему не сообщив, и Иеремия прочел о нем в газетах только спустя два дня. Он предположил, что Камилла обвинила его во всех смертных грехах и вместо того, чтобы провести рождественские дни с мужем и дочерью, предпочла им компанию подруг и нуворишей, выставлявших напоказ свои сомнительные достоинства. Такое окружение не вызывало в Иеремии энтузиазма, но Камилла была просто наверху блаженства, чувствуя себя светской дамой, двадцатилетней хозяйкой дома Терстона. Она изо всех сил старалась забыть о том, что в Атланте ее упорно не желали признавать аристократкой, что ее заставили стать матерью, и о днях, прожитых в ненавистной долине Напа. Камилла знала: если Иеремия вновь сделает ее беременной, она скорее покончит с собой, чем будет рожать. Она считала, что муж, который так бессовестно обошелся с ее телом, вполне заслуживает своей участи. Стоило Иеремии показаться ей на глаза, как Камилла тут же вспоминала каждую минуту выпавших на ее долю страданий, а Сабрина была живым напоминанием о девятимесячном аде. Легче было просто избегать мужа. Так она и делала, навсегда выкинув из сердца чувства, которые когда-то питала к Иеремии и которые могла бы питать к дочери.
Глава 17
Иеремия не вернулся из Напы сразу после Рождества, как рассчитывала Камилла. В письмах он называл ее обманщицей, сообщал, что останется там до середины следующего месяца и будет рад, если она все-таки появится в Напе. Даже письма мужа вызывали у Камиллы раздражение. У нее не возникало ни малейшего желания отправляться в Напу и пропускать множество балов и приемов в Сан-Франциско. Она с легкостью объясняла подругам, чем вызвано отсутствие супруга, и по-прежнему посещала каждый званый вечер в городе. Она даже побывала в гостях у одной супружеской пары, которая больше всего не нравилась Иеремии, – у приехавших с востока в прошлом году нуворишей с сомнительной репутацией. Будь Иеремия в городе, он бы ни за что не позволил ей принять приглашение, однако теперь Камилле удалось попасть на бал, который эта супружеская чета устраивала в сочельник. Там она познакомилась с новыми людьми, показавшимися ей гораздо интереснее тех, кого они с Иеремией привыкли видеть. Особенно Камилле понравился прибывший в Сан-Франциско совсем недавно французский граф по имени Тибо дю Пре. Он показался ей живым воплощением европейского аристократизма. Она нашла в Тибо именно то, что ожидала увидеть в Париже, куда собирался увезти ее отец. Он был высокий, светловолосый, зеленоглазый, с безупречно белой кожей и широкоплечий. Его тонкие губы поражали своей чувственностью. Говорил он с приятным акцентом и явно владел искусством красноречия. На балу он то и дело целовал шею Камиллы, однако это не шокировало никого из присутствующих. Его английский язык ничуть не уступал французскому. Он говорил, что владеет замком на севере Франции и еще одним в Венеции, но явно не хотел вдаваться в подробности. Тибо подошел к Камилле сразу, как только начался вечер, и не расставался с ней до самого конца. В разговоре он упоминал о ее великолепном доме, заявив, что желает на него посмотреть, – конечно, лишь для того, чтобы сравнить со своим, поскольку у американцев совершенно другие представления об архитектуре. Потом он не раз говорил о ее доме, кружа Камиллу в танце, крепко обняв за талию и глядя ей прямо в глаза. Она нашла его поразительно красивым мужчиной, на редкость обаятельным, искренним и бесхитростным, и не видела ничего предосудительного в том, что решила показать ему дом на следующий день. Камилла думала так до тех пор, пока Тибо не прижался к ней всем телом и не поцеловал ее в будуаре, куда она провела его, чтобы показать французские обои.
Однако стоило ему прикоснуться к ней, как все ее тело охватил жар, и Камилла поняла, насколько она истосковалась по мужским объятиям. Внезапно она ощутила прилив неистовой страсти к этому томному французскому графу, игравшему на ее теле, словно на струнах арфы, и спустя несколько минут Камилла была готова умолять его овладеть ею сию же минуту. Потом она одумалась и хотела было попросить Тибо остановиться, но он не дал ей произнести ни слова, осыпая ее поцелуями. Тибо не сомневался в том, что Камилла правильно поняла его намерения, пригласив осмотреть дом. Вчера вечером дю Пре узнал, что муж Камиллы уехал и что его вообще часто не бывает дома. Однако сейчас она отбивалась от него как могла и даже приказала спуститься вниз вместе с ней. Ему понравились ее жгучие глаза, рекрасные губы, черные как смоль волосы, и в последующие недели он буквально засыпал Камиллу подарками, безделушками, букетами цветов; он несколько раз приглашал ее на ленч, они вместе катались в экипаже, а Иеремия все не возвращался из Напы. Камилла твердила, что дю Пре ведет себя вызывающе, однако при этом голос ее звучал нежно, а слова неодобрения она произносила с восхитительным южным акцентом. Он отвечал Камилле по-французски и предлагал столько новых развлечений, то ей не хватило бы и нескольких месяцев, чтобы насладиться ими. По сравнению с ним Иеремия казался слишком серьезным. Ей давно надоело слушать его рассказы о затопленных рудниках. Терстону снова пришлось задержаться в Нале. На этот раз во время очередного затопления погибло четверо шахтеров. Тибо не разговаривал с ней о таких вещах. Он постоянно напоминал ей о ее красоте и твердил, что с трудом верит, будто она успела стать матерью. Камилла не скрывала своего отношения к материнству, и Тибо окончательно завоевал ее сердце, выразив горячее негодование тем, как с ней обошелся муж.
– По-моему, заставлять женщин рожать детей жестоко. Какое варварство! – Весь его вид говорил о возмущении. – Я бы ни за что не стал требовать этого от любимой женщины. – Он бросил на Камиллу многозначительный взгляд, и та тут же покраснела.
– Я больше никогда этого не сделаю, – заявила она. – Скорее умру.
В ответ Камилла с удовольствием услышала признание в том, что дети никогда не привлекали его.
– Ужасные маленькие создания... А потом, от них дурно пахнет!
Камилла засмеялась, а Тибо снова прикоснулся губами к ее рту.
Она так и не смогла понять, как он овладел ею на диване в туалетной комнате. Это случилось после бутылки шампанского из погребов Иеремии. Камилла благодарила судьбу за то, что успела надеть кольцо. Она вставила его после бала в сочельник только для того, чтобы убедиться, что оно ей подходит. Так говорила женщина самой себе... И не стала вынимать на случай, если вернется Иеремия. Камилла пыталась заставить себя поверить в эту выдумку, однако Иеремия тут был абсолютно ни при чем. Теперь все ее мысли занимал лишь дю Пре.
Их тайный роман продолжался шесть недель – до тех пор, пока не вернулся Иеремия. Дю Пре приходил в дом Терстона, или Камилла отправлялась к нему в гостиницу. Она прекрасно понимала, что поступает неприлично, однако это казалось менее опасным, чем приглашать его домой. Она делала это только глубокой ночью. Тихонько хихикая, они на цыпочках пробирались наверх, укрывались в одной из комнат, чтобы пить шампанское и до рассвета заниматься любовью. С Тибо Камилла вновь познала страсть, которую испытывала до рождения Сабрины. По ряду причин она считала его более страстным любовником, чем Иеремию. Дю Пре был высок, строен, экзотичен, разговаривал по-французски и казался ей порочным и эротичным. Наконец, ему было всего лишь тридцать два года, и он выглядел не только моложе своего возраста, но даже моложе двадцатилетней Камиллы. Ему постоянно хотелось резвиться и играть, наслаждаться любовью с утра до вечера, и у него не возникало желания заставить ее родить ребенка. Кольцо Камиллы вызвало у Тибо восхищение, и он тут же поведал ей о еще более интересных способах, которыми пользуются во Франции. Вскоре дю Пре начал уговаривать ее отправиться с ним в Европу.
– Ты бы могла поехать со мной на юг Франции... Мы бы побывали у моих друзей... Балы там продолжаются до самого утра... – И он принялся рассказывать, чем там занимаются.
Естественно, одними рассказами дело не закончилось, и с каждым новым днем Камилле все больше казалось, что с ней творится что-то странное, словно она отведала любовного напитка и теперь уже не может жить без Тибо. Она испытывала к нему почти пагубную страсть, день и ночь с нетерпением ожидая минуты, когда он наконец прикоснется к ней и заключит в объятия. Без него Камилла ощущала душевную пустоту. Когда он поднимался с постели, она ощущала физическую боль и сгорала от желания вновь почувствовать на себе его тело, насладиться прикосновением его губ, рук, языка... Все, что делал Тибо, казалось ей окруженным каким-то таинственным ореолом, и она никак не могла насытиться, ей постоянно хотелось встретиться с ним снова. Мысль о возвращении Иеремии приводила Камиллу в отчаяние.
Когда Иеремия с дочерью поднялся наверх, Камилла нашла под кроватью пустую бутылку из-под шампанского и быстро спрятала ее в будуаре. Растрепанная, испуганная, она чувствовала себя последней потаскушкой и проклинала свою неосторожность. Увидев Иеремию, она заплакала, и он решил, что это слезы радости. Однако Камилла рыдала от стыда и отчаяния. На одно мгновение, всего лишь на миг, когда она впервые за шесть недель взяла на руки собственного ребенка, Камилла представила себе, какой могла стать ее жизнь. Но она сама отказалась от этой жизни, забыла дорогу к дому и не испытывала желания отыскать ее снова. Ночью Камилла неподвижно лежала рядом с Иеремией, измученная собственными мыслями, а когда он в конце концов положил руку на ее бедро, она вздрогнула. Самым ужасным было то, что она больше не хотела его. Камилла стала тосковать по Тибо уже на следующее утро. Они встретились тайком в его номере в гостинице, и Камилла вернулась домой с ощущением, словно он каким-то демоническим способом овладел ее душой. Она не могла себе представить, что подумал бы об этом ее отец, но сейчас ее меньше всего на свете интересовало мнение отца, Иеремии или кого-нибудь еще.
Тибо собирался провести в Сан-Франциско еще несколько месяцев. Камилла понимала, что к концу этого срока она сойдет с ума и окончательно запутается. Она еще не знала, что скажет Иеремии вечером, и вновь вернулась в туалетную комнату. У нее никогда не было времени, чтобы повидаться с Сабриной, но стоило им с Иеремией появиться в обществе, как Камилла тут же начинала искать взглядом графа, который алчно смотрел на нее, стоя где-нибудь неподалеку, и однажды осмелился даже нежно погладить ее грудь, когда Камилла прошла мимо, направляясь в ресторан. Это прикосновение заставило Камиллу задрожать от жгучего желания. Иеремия считал жену холодной, и на мгновение ее кольнуло болезненное ощущение вины.
Тибо по-прежнему уговаривал ее бежать с ним во Францию.
– Но я не могу! Неужели не понимаешь? – Его дерзкий взгляд и бойкий язык сводили ее с ума. – Я замужем! У меня маленькая дочь!
Но дело было не только в этом. Речь шла о всей ее жизни, об обеспеченности, о доме Терстона. Камилла была здесь важной персоной и уже не могла от этого отказаться.
– Муж доводит тебя до слез, а ребенок для тебя не дороже пары булавок. Что еще держит тебя здесь, любимая? Неужели ты не хочешь стать моей графиней и хозяйкой замка во Франции?
– Хочу... Хочу... – рыдала Камилла.
Тибо искушал ее, искусно сводя с ума. Она была окончательно сбита с толку и не знала, как быть. Через месяц-другой Иеремия обратил внимание на ее бледность и худобу. Он решил, что Камилла до сих пор не может оправиться после рождения Сабрины, и заставлял обратиться к врачу, но она изо дня в день отделывалась отговорками. У нее были другие дела. Дю Пре ждал ее в гостинице, чтобы рассказать о своих замках... об отце... о друзьях... обо всех этих маркизах, графах, князьях и герцогах. Его рассказы вскружили Камилле голову; она представляла, как будет танцевать на балах в замках его друзей, разбросанных по всей Франции. Ведь именно это сулил ей отец до появления Иеремии. Теперь она сможет стать графиней, если пожелает. Для этого ей нужно лишь отказаться от мужа, горячо нашептывал Тибо, и Камилле казалось, что она вот-вот потеряет рассудок.
– Я не вынесу этого! – однажды сказала ему Камилла. – Я совсем запуталась...
Но он не обратил на это никакого внимания. Его влекло к ней не меньше, чем ее к нему, он не мог ею насытиться, хотел, чтобы она принадлежала только ему, и не собирался отступать, пока она наконец не сдастся. У дю Пре возникло желание увезти Камиллу во Францию, заодно прихватив хотя бы часть того состояния, которым она, по всей видимости, обладала.
Иеремия видел, что с каждым днем Камилла отдаляется от него, однако не знал, куда именно она уходит, пока наконец в апреле один знакомый не сказал ему, что видел Камиллу выходящей из гостиницы «Палас» вместе с высоким светловолосым мужчиной, который поцеловал ее, а затем остановил экипаж. Услышав эти слова, Иеремия ощутил тревогу. Ему хотелось верить, что его знакомый ошибся, однако, наблюдая за женой изо дня в день, он стал подозревать, что тот был прав. Всякий раз, когда он разговаривал с Камиллой, в ее глазах появлялось какое-то отсутствующее выражение; кроме того, она стала требовать, чтобы они проводили в обществе каждый вечер. Похоже, она испытывала облегчение, когда Иеремия наконец отправлялся на свои рудники. Кроме того, они больше не были близки.
Весна заканчивалась, и Иеремия становился все более мрачным. Он со страхом думал о том, что произойдет, когда он попытается снова увезти ее в Напу. Ему не хотелось вступать в открытое противоборство с Камиллой, однако вышло так, что в это дело вмешалась сама судьба. Возвращаясь однажды вечером из клуба, где он обсуждал дела со своим банкиром, Иеремия увидел Камиллу, сидевшую в проезжавшем экипаже. Ее сжимал в объятиях светловолосый мужчина... Терстон полчаса простоял на углу улицы, чувствуя себя так, словно мир рухнул. В тот же вечер он устроил Камилле допрос, без стука войдя к ней в туалетную комнату.
– Я не знаю, как это началось, Камилла, – казалось, Иеремия с трудом сдерживает душившие его слезы, – и не желаю ничего знать. Тебя видели с ним некоторое время назад, но мне не хотелось верить, что это правда. Кажется, я ошибся.
Иеремия смотрел на жену, чуть не плача. Он безумно любил Камиллу и сейчас с ужасом думал о том, что она может уйти к мужчине, целовавшему ее в экипаже. Что бы там ни было, если она найдет в себе силы остановиться, он не станет ничего выяснять. Они еще могли бы спасти свой брак, но хочет ли этого Камилла? Теперь все зависело от нее. Иеремии хотелось простить ее и жить с ней, как прежде. Однако он не представлял себе, в каком смятении была сама Камилла.
– Откуда ты знаешь, что это была я? – Она печально смотрела на мужа, и в ее взгляде не чувствовалось всегдашней готовности к схватке.
Оба знали, что это действительно была она.
– Нет смысла спорить. Просто я хочу заставить тебя опомниться. – Голос Иеремии был таким же нежным, как и его любовь к ней. – Это нужно прекратить, Камилла. Я хочу, чтобы на следующей неделе мы все уехали в Напу. Тогда, быть может, нам удастся склеить разбитое. С помощью Сабрины. – В глазах Терстона стояли слезы; увидев их, Камилла изо всех сил зажмурилась.
Если бы он решил ее утопить, это огорчило бы Камиллу меньше, чем предстоящий отъезд в Напу. Она не могла примириться ни с этой мыслью, ни с тем, что ей придется расстаться с Тибо. Только не сейчас. Он нужен ей. Голос Иеремии превратился в шепот, исходивший из глубины сердца:
– Пожалуйста...
Камилла вновь открыла глаза.
– Посмотрим...
Однако ей казалось, будто ее схватили за горло. В тот же вечер она ускользнула из дому, чтобы увидеться с Тибо на улице, поцеловать его и обменяться с ним парой слов. Иеремия думал, что жена спустилась вниз и разговаривает с поваром, и так никогда и не узнал, что в эту минуту Камилла, укрывшись в тени деревьев, стояла на улице и шепталась с дю Пре, умолявшим ее отправиться с ним в гостиницу. Он намерен был настоять на своем. А почему бы и нет, в конце концов? Она красива, чувственна, опытна в искусстве любви, хотя ей всего двадцать лет. Кроме того, все говорили, что она очень богата, а дю Пре нуждался в деньгах. Он слышал, что у Камиллы есть собственное состояние, да и, судя по всему, Терстон успел щедро одарить жену. Об этом свидетельствовали ее драгоценности и меха.
Однако на следующий день, встретившись с Тибо в гостинице, Камилла, рыдая, сообщила, что их роману пришел конец. Потом она объяснила, в чем дело. Ей не хотелось расставаться с ним. Слишком дорого было то, что их связывало.
– Я совершил просчет? – Тибо был шокирован.
Безнравственность собственного поведения никогда не вызывала у него беспокойства. Он занимался этим на протяжении многих лет. Совращение чужих жен стало для него чем-то вроде спорта, а Камилла была лучшей из всех женщин, с которыми ему до сих приходилось иметь дело. И теперь дю Пре вовсе не собирался ее упускать. Слишком лакомый кусочек. Камилла принадлежит ему. Он чувствовал это.
– Моя вина, – ответила Камилла. – Я ничего не могла с собой поделать, но теперь придется остановиться. Муж обо всем знает.
Она ожидала, что Тибо будет поражен, однако с недоумением заметила, что ничего подобного не случилось. Наоборот, он посмотрел на нее с интересом.
– Он тебя бил, mon amour[3]?
– Нет, он и пальцем меня не тронул. Но на следующей неделе он хочет увезти меня в Напу. – Эта мысль так угнетала ее, что Камилла с трудом продолжила: – Мы останемся там почти на четыре месяца, и... – Она зарыдала, не успев договорить, – когда мы вернемся, тебя уже не будет...
– А почему бы мне тоже не отправиться в Напу? Остановиться в какой-нибудь гостинице поблизости...
Его предложение привело Камиллу в ужас, однако она не стала возражать: ей ни за что на свете не хотелось расставаться с Тибо.
– Нет, там мы не сможем встречаться. – Она покачала головой и вытерла слезы.
В эту минуту дю Пре посмотрел на нее.
– Тогда ты должна уехать со мной. Тебе придется сделать выбор. Сейчас. На этой неделе. Нам надо уехать во Францию. Как бы там ни было, мне все равно пора возвращаться домой. Мы можем провести лето в моем замке на юге... – Если только отец пустит его туда... – или отправиться в Венецию, чтобы побывать на летних балах. – Это было ближе к действительности. – А потом, осенью, мы возвратимся в Париж.
Картина, нарисованная Тибо, привлекала Камиллу гораздо больше, чем Сент-Элена, но она понимала, что не имеет на это права. Ей, как жене Иеремии, следовало оставаться в Калифорнии. Кроме того, в этом были свои преимущества.
– Я не могу уехать, – с трудом выдавила она.
– Почему? Ты станешь моей графиней, ma cherie[4]. Подумай об этом!
Она подумала. Сердце рвалось на части. Отец всегда обещал выдать ее за графа или герцога.
– А как же муж? Как мне быть с дочерью?
– Тебе нет до них дела. Мы оба знаем это, верно?
– Неправда. – Но все ее поступки говорили о том, что Тибо прав, а жизнь, которой соблазнял ее дю Пре, устраивала обоих как нельзя лучше.
Она не хотела рожать детей, не хотела быть верной женой... не хотела и слышать о своем первом ребенке... Единственным, что связывало ее с Иеремией, оставался дом Терстона, а Тибо предлагал ей сразу два замка... И тут ее пронзил ужас. Неужели она опустилась до мелочных подсчетов? Чей дом больше... Какая мерзость, Боже, когда это кончится? Ей казалось, что она вот-вот разорвется пополам.
– Я не знаю, как быть. – Она опустилась на стул и зарыдала.
Тибо протянул ей бокал шампанского.
– Ты должна сделать выбор, любимая. Все как следует обдумать и взвесить. Когда ты будешь гнить в Напе до конца дней, то пожалеешь о том, что упустила такую возможность... Или когда он опять тебя изнасилует и заставит забеременеть...
При одной мысли об этом Камилла вздрогнула всем телом.
– Подумай хорошенько! Ведь я никогда не потребую этого.
Она знала, что рано или поздно Иеремия именно так и поступит. Он захочет сына. Но она не имела права расстаться с ним только из-за этого, ведь она была его женой... Камилла выпила шампанского и опять заплакала. Тибо обнял ее, и вскоре она отдалась ему.
В тот вечер, вернувшись домой, Камилла поднялась в детскую и долго смотрела, как играет ее дочь. Сабрине исполнился год, она знала несколько слов, начала ходить, однако Камилла не принимала участия в воспитании собственного ребенка, предпочтя отказаться от него. Ей хотелось закрыть лицо руками и заплакать. Она действительно не знала, как быть.
Позже, когда Иеремия напомнил, что до их отъезда остается пять дней, она подумала, что вот-вот сойдет с ума. На следующий день Камилла вновь пришла в номер Тибо, и на этот раз он сам принял за нее окончательное решение. Он приколол ей на платье большую бриллиантовую брошь, сказав, что это фамильная драгоценность, и объявил их помолвленными, а потом несколько раз овладел ею. На этот раз Камилла вернулась домой совершенно измученной. Она знала, что, как бы добр ни был Иеремия, она не сможет поехать с ним в Напу, не сможет родить ему новое дитя и даже не сможет посвятить себя тому ребенку, который у них уже был. Это ей не дано. Она уедет с Тибо в Париж и станет графиней. Наверное, в этом и состоит смысл ее жизни.
Иеремия слушал жену с отвращением. Когда Камилла наконец умолкла, он проследовал в комнату Сабрины и на цыпочках прошел мимо няни к спящему ребенку. У него не укладывалось в голове, что мать может бросить собственное дитя. Это причиняло ему еще большую боль, чем мысль о разлуке с женой. Его муки нельзя было описать словами. Он вспомнил о том, как жалобно кричала Камилла, рожая их ребенка, и сам готов был кричать от нестерпимой боли. Иеремия подумал о Джоне Харте, несколько лет назад потерявшем жену и детей. Терстон только сейчас понял, что вынес тогда Джон. Ему еще не приходилось испытывать таких страданий, и он неожиданно спросил себя, не ощущала ли Мэри-Эллен то же самое в день, когда они расстались. Возможно, это было возмездием за его прошлые грехи. Он молча плакал, уронив голову на руки, а потом вышел из комнаты, где спала его дочь, и вернулся в свою одинокую спальню.
Сборы заняли у Камиллы два дня. Дом Терстона словно накрыли саваном, и по городу поползли слухи. Иеремия не сказал никому ни слова, но утром накануне ее ухода он схватил жену обеими руками и притянул к себе. По его лицу бежали слезы.
– Ты не можешь так поступить, Камилла. Ты просто глупышка. Скоро ты опомнишься и поймешь, что наделала. Можешь не думать обо мне, но подумай о Сабрине... Ты не имеешь права ее бросить. Ты будешь жалеть об этом всю жизнь. И ради кого ты это делаешь? Ради какого-то дурака с замком? Это все твое... – Он указал на дом, но Камилла покачала головой и тоже заплакала.
– Я не создана для того, чтобы здесь жить... чтобы быть твоей женой.. – Она задыхалась от рыданий. – Я недостаточно хороша для тебя.
Иеремия впервые услышал от Камиллы подобные слова и крепко обнял ее.
– Ты ошибаешься... Я люблю тебя... Не уходи... О Господи, пожалуйста, не уходи...
Но в ответ Камилла только замотала головой и бросилась прочь из дома. Стоя на лестнице и глядя ей вслед, Иеремия успел заметить, как в саду несколько раз промелькнули платье из белого и синего шелка и черные развевающиеся волосы. В тот же вечер за вещами Камиллы приехал кучер. В шкатулке с драгоценностями Иеремия нашел короткую записку: «Для Сабрины... Когда-нибудь...» Другую, с одним-единственным словом «Adieu»[5], он нашел в туалетной комнате. Оставляя драгоценности, Камилла не подозревала, какой гнев это вызовет у Тибо.
Однако стоило ему прикоснуться к ней, как все ее тело охватил жар, и Камилла поняла, насколько она истосковалась по мужским объятиям. Внезапно она ощутила прилив неистовой страсти к этому томному французскому графу, игравшему на ее теле, словно на струнах арфы, и спустя несколько минут Камилла была готова умолять его овладеть ею сию же минуту. Потом она одумалась и хотела было попросить Тибо остановиться, но он не дал ей произнести ни слова, осыпая ее поцелуями. Тибо не сомневался в том, что Камилла правильно поняла его намерения, пригласив осмотреть дом. Вчера вечером дю Пре узнал, что муж Камиллы уехал и что его вообще часто не бывает дома. Однако сейчас она отбивалась от него как могла и даже приказала спуститься вниз вместе с ней. Ему понравились ее жгучие глаза, рекрасные губы, черные как смоль волосы, и в последующие недели он буквально засыпал Камиллу подарками, безделушками, букетами цветов; он несколько раз приглашал ее на ленч, они вместе катались в экипаже, а Иеремия все не возвращался из Напы. Камилла твердила, что дю Пре ведет себя вызывающе, однако при этом голос ее звучал нежно, а слова неодобрения она произносила с восхитительным южным акцентом. Он отвечал Камилле по-французски и предлагал столько новых развлечений, то ей не хватило бы и нескольких месяцев, чтобы насладиться ими. По сравнению с ним Иеремия казался слишком серьезным. Ей давно надоело слушать его рассказы о затопленных рудниках. Терстону снова пришлось задержаться в Нале. На этот раз во время очередного затопления погибло четверо шахтеров. Тибо не разговаривал с ней о таких вещах. Он постоянно напоминал ей о ее красоте и твердил, что с трудом верит, будто она успела стать матерью. Камилла не скрывала своего отношения к материнству, и Тибо окончательно завоевал ее сердце, выразив горячее негодование тем, как с ней обошелся муж.
– По-моему, заставлять женщин рожать детей жестоко. Какое варварство! – Весь его вид говорил о возмущении. – Я бы ни за что не стал требовать этого от любимой женщины. – Он бросил на Камиллу многозначительный взгляд, и та тут же покраснела.
– Я больше никогда этого не сделаю, – заявила она. – Скорее умру.
В ответ Камилла с удовольствием услышала признание в том, что дети никогда не привлекали его.
– Ужасные маленькие создания... А потом, от них дурно пахнет!
Камилла засмеялась, а Тибо снова прикоснулся губами к ее рту.
Она так и не смогла понять, как он овладел ею на диване в туалетной комнате. Это случилось после бутылки шампанского из погребов Иеремии. Камилла благодарила судьбу за то, что успела надеть кольцо. Она вставила его после бала в сочельник только для того, чтобы убедиться, что оно ей подходит. Так говорила женщина самой себе... И не стала вынимать на случай, если вернется Иеремия. Камилла пыталась заставить себя поверить в эту выдумку, однако Иеремия тут был абсолютно ни при чем. Теперь все ее мысли занимал лишь дю Пре.
Их тайный роман продолжался шесть недель – до тех пор, пока не вернулся Иеремия. Дю Пре приходил в дом Терстона, или Камилла отправлялась к нему в гостиницу. Она прекрасно понимала, что поступает неприлично, однако это казалось менее опасным, чем приглашать его домой. Она делала это только глубокой ночью. Тихонько хихикая, они на цыпочках пробирались наверх, укрывались в одной из комнат, чтобы пить шампанское и до рассвета заниматься любовью. С Тибо Камилла вновь познала страсть, которую испытывала до рождения Сабрины. По ряду причин она считала его более страстным любовником, чем Иеремию. Дю Пре был высок, строен, экзотичен, разговаривал по-французски и казался ей порочным и эротичным. Наконец, ему было всего лишь тридцать два года, и он выглядел не только моложе своего возраста, но даже моложе двадцатилетней Камиллы. Ему постоянно хотелось резвиться и играть, наслаждаться любовью с утра до вечера, и у него не возникало желания заставить ее родить ребенка. Кольцо Камиллы вызвало у Тибо восхищение, и он тут же поведал ей о еще более интересных способах, которыми пользуются во Франции. Вскоре дю Пре начал уговаривать ее отправиться с ним в Европу.
– Ты бы могла поехать со мной на юг Франции... Мы бы побывали у моих друзей... Балы там продолжаются до самого утра... – И он принялся рассказывать, чем там занимаются.
Естественно, одними рассказами дело не закончилось, и с каждым новым днем Камилле все больше казалось, что с ней творится что-то странное, словно она отведала любовного напитка и теперь уже не может жить без Тибо. Она испытывала к нему почти пагубную страсть, день и ночь с нетерпением ожидая минуты, когда он наконец прикоснется к ней и заключит в объятия. Без него Камилла ощущала душевную пустоту. Когда он поднимался с постели, она ощущала физическую боль и сгорала от желания вновь почувствовать на себе его тело, насладиться прикосновением его губ, рук, языка... Все, что делал Тибо, казалось ей окруженным каким-то таинственным ореолом, и она никак не могла насытиться, ей постоянно хотелось встретиться с ним снова. Мысль о возвращении Иеремии приводила Камиллу в отчаяние.
Когда Иеремия с дочерью поднялся наверх, Камилла нашла под кроватью пустую бутылку из-под шампанского и быстро спрятала ее в будуаре. Растрепанная, испуганная, она чувствовала себя последней потаскушкой и проклинала свою неосторожность. Увидев Иеремию, она заплакала, и он решил, что это слезы радости. Однако Камилла рыдала от стыда и отчаяния. На одно мгновение, всего лишь на миг, когда она впервые за шесть недель взяла на руки собственного ребенка, Камилла представила себе, какой могла стать ее жизнь. Но она сама отказалась от этой жизни, забыла дорогу к дому и не испытывала желания отыскать ее снова. Ночью Камилла неподвижно лежала рядом с Иеремией, измученная собственными мыслями, а когда он в конце концов положил руку на ее бедро, она вздрогнула. Самым ужасным было то, что она больше не хотела его. Камилла стала тосковать по Тибо уже на следующее утро. Они встретились тайком в его номере в гостинице, и Камилла вернулась домой с ощущением, словно он каким-то демоническим способом овладел ее душой. Она не могла себе представить, что подумал бы об этом ее отец, но сейчас ее меньше всего на свете интересовало мнение отца, Иеремии или кого-нибудь еще.
Тибо собирался провести в Сан-Франциско еще несколько месяцев. Камилла понимала, что к концу этого срока она сойдет с ума и окончательно запутается. Она еще не знала, что скажет Иеремии вечером, и вновь вернулась в туалетную комнату. У нее никогда не было времени, чтобы повидаться с Сабриной, но стоило им с Иеремией появиться в обществе, как Камилла тут же начинала искать взглядом графа, который алчно смотрел на нее, стоя где-нибудь неподалеку, и однажды осмелился даже нежно погладить ее грудь, когда Камилла прошла мимо, направляясь в ресторан. Это прикосновение заставило Камиллу задрожать от жгучего желания. Иеремия считал жену холодной, и на мгновение ее кольнуло болезненное ощущение вины.
Тибо по-прежнему уговаривал ее бежать с ним во Францию.
– Но я не могу! Неужели не понимаешь? – Его дерзкий взгляд и бойкий язык сводили ее с ума. – Я замужем! У меня маленькая дочь!
Но дело было не только в этом. Речь шла о всей ее жизни, об обеспеченности, о доме Терстона. Камилла была здесь важной персоной и уже не могла от этого отказаться.
– Муж доводит тебя до слез, а ребенок для тебя не дороже пары булавок. Что еще держит тебя здесь, любимая? Неужели ты не хочешь стать моей графиней и хозяйкой замка во Франции?
– Хочу... Хочу... – рыдала Камилла.
Тибо искушал ее, искусно сводя с ума. Она была окончательно сбита с толку и не знала, как быть. Через месяц-другой Иеремия обратил внимание на ее бледность и худобу. Он решил, что Камилла до сих пор не может оправиться после рождения Сабрины, и заставлял обратиться к врачу, но она изо дня в день отделывалась отговорками. У нее были другие дела. Дю Пре ждал ее в гостинице, чтобы рассказать о своих замках... об отце... о друзьях... обо всех этих маркизах, графах, князьях и герцогах. Его рассказы вскружили Камилле голову; она представляла, как будет танцевать на балах в замках его друзей, разбросанных по всей Франции. Ведь именно это сулил ей отец до появления Иеремии. Теперь она сможет стать графиней, если пожелает. Для этого ей нужно лишь отказаться от мужа, горячо нашептывал Тибо, и Камилле казалось, что она вот-вот потеряет рассудок.
– Я не вынесу этого! – однажды сказала ему Камилла. – Я совсем запуталась...
Но он не обратил на это никакого внимания. Его влекло к ней не меньше, чем ее к нему, он не мог ею насытиться, хотел, чтобы она принадлежала только ему, и не собирался отступать, пока она наконец не сдастся. У дю Пре возникло желание увезти Камиллу во Францию, заодно прихватив хотя бы часть того состояния, которым она, по всей видимости, обладала.
Иеремия видел, что с каждым днем Камилла отдаляется от него, однако не знал, куда именно она уходит, пока наконец в апреле один знакомый не сказал ему, что видел Камиллу выходящей из гостиницы «Палас» вместе с высоким светловолосым мужчиной, который поцеловал ее, а затем остановил экипаж. Услышав эти слова, Иеремия ощутил тревогу. Ему хотелось верить, что его знакомый ошибся, однако, наблюдая за женой изо дня в день, он стал подозревать, что тот был прав. Всякий раз, когда он разговаривал с Камиллой, в ее глазах появлялось какое-то отсутствующее выражение; кроме того, она стала требовать, чтобы они проводили в обществе каждый вечер. Похоже, она испытывала облегчение, когда Иеремия наконец отправлялся на свои рудники. Кроме того, они больше не были близки.
Весна заканчивалась, и Иеремия становился все более мрачным. Он со страхом думал о том, что произойдет, когда он попытается снова увезти ее в Напу. Ему не хотелось вступать в открытое противоборство с Камиллой, однако вышло так, что в это дело вмешалась сама судьба. Возвращаясь однажды вечером из клуба, где он обсуждал дела со своим банкиром, Иеремия увидел Камиллу, сидевшую в проезжавшем экипаже. Ее сжимал в объятиях светловолосый мужчина... Терстон полчаса простоял на углу улицы, чувствуя себя так, словно мир рухнул. В тот же вечер он устроил Камилле допрос, без стука войдя к ней в туалетную комнату.
– Я не знаю, как это началось, Камилла, – казалось, Иеремия с трудом сдерживает душившие его слезы, – и не желаю ничего знать. Тебя видели с ним некоторое время назад, но мне не хотелось верить, что это правда. Кажется, я ошибся.
Иеремия смотрел на жену, чуть не плача. Он безумно любил Камиллу и сейчас с ужасом думал о том, что она может уйти к мужчине, целовавшему ее в экипаже. Что бы там ни было, если она найдет в себе силы остановиться, он не станет ничего выяснять. Они еще могли бы спасти свой брак, но хочет ли этого Камилла? Теперь все зависело от нее. Иеремии хотелось простить ее и жить с ней, как прежде. Однако он не представлял себе, в каком смятении была сама Камилла.
– Откуда ты знаешь, что это была я? – Она печально смотрела на мужа, и в ее взгляде не чувствовалось всегдашней готовности к схватке.
Оба знали, что это действительно была она.
– Нет смысла спорить. Просто я хочу заставить тебя опомниться. – Голос Иеремии был таким же нежным, как и его любовь к ней. – Это нужно прекратить, Камилла. Я хочу, чтобы на следующей неделе мы все уехали в Напу. Тогда, быть может, нам удастся склеить разбитое. С помощью Сабрины. – В глазах Терстона стояли слезы; увидев их, Камилла изо всех сил зажмурилась.
Если бы он решил ее утопить, это огорчило бы Камиллу меньше, чем предстоящий отъезд в Напу. Она не могла примириться ни с этой мыслью, ни с тем, что ей придется расстаться с Тибо. Только не сейчас. Он нужен ей. Голос Иеремии превратился в шепот, исходивший из глубины сердца:
– Пожалуйста...
Камилла вновь открыла глаза.
– Посмотрим...
Однако ей казалось, будто ее схватили за горло. В тот же вечер она ускользнула из дому, чтобы увидеться с Тибо на улице, поцеловать его и обменяться с ним парой слов. Иеремия думал, что жена спустилась вниз и разговаривает с поваром, и так никогда и не узнал, что в эту минуту Камилла, укрывшись в тени деревьев, стояла на улице и шепталась с дю Пре, умолявшим ее отправиться с ним в гостиницу. Он намерен был настоять на своем. А почему бы и нет, в конце концов? Она красива, чувственна, опытна в искусстве любви, хотя ей всего двадцать лет. Кроме того, все говорили, что она очень богата, а дю Пре нуждался в деньгах. Он слышал, что у Камиллы есть собственное состояние, да и, судя по всему, Терстон успел щедро одарить жену. Об этом свидетельствовали ее драгоценности и меха.
Однако на следующий день, встретившись с Тибо в гостинице, Камилла, рыдая, сообщила, что их роману пришел конец. Потом она объяснила, в чем дело. Ей не хотелось расставаться с ним. Слишком дорого было то, что их связывало.
– Я совершил просчет? – Тибо был шокирован.
Безнравственность собственного поведения никогда не вызывала у него беспокойства. Он занимался этим на протяжении многих лет. Совращение чужих жен стало для него чем-то вроде спорта, а Камилла была лучшей из всех женщин, с которыми ему до сих приходилось иметь дело. И теперь дю Пре вовсе не собирался ее упускать. Слишком лакомый кусочек. Камилла принадлежит ему. Он чувствовал это.
– Моя вина, – ответила Камилла. – Я ничего не могла с собой поделать, но теперь придется остановиться. Муж обо всем знает.
Она ожидала, что Тибо будет поражен, однако с недоумением заметила, что ничего подобного не случилось. Наоборот, он посмотрел на нее с интересом.
– Он тебя бил, mon amour[3]?
– Нет, он и пальцем меня не тронул. Но на следующей неделе он хочет увезти меня в Напу. – Эта мысль так угнетала ее, что Камилла с трудом продолжила: – Мы останемся там почти на четыре месяца, и... – Она зарыдала, не успев договорить, – когда мы вернемся, тебя уже не будет...
– А почему бы мне тоже не отправиться в Напу? Остановиться в какой-нибудь гостинице поблизости...
Его предложение привело Камиллу в ужас, однако она не стала возражать: ей ни за что на свете не хотелось расставаться с Тибо.
– Нет, там мы не сможем встречаться. – Она покачала головой и вытерла слезы.
В эту минуту дю Пре посмотрел на нее.
– Тогда ты должна уехать со мной. Тебе придется сделать выбор. Сейчас. На этой неделе. Нам надо уехать во Францию. Как бы там ни было, мне все равно пора возвращаться домой. Мы можем провести лето в моем замке на юге... – Если только отец пустит его туда... – или отправиться в Венецию, чтобы побывать на летних балах. – Это было ближе к действительности. – А потом, осенью, мы возвратимся в Париж.
Картина, нарисованная Тибо, привлекала Камиллу гораздо больше, чем Сент-Элена, но она понимала, что не имеет на это права. Ей, как жене Иеремии, следовало оставаться в Калифорнии. Кроме того, в этом были свои преимущества.
– Я не могу уехать, – с трудом выдавила она.
– Почему? Ты станешь моей графиней, ma cherie[4]. Подумай об этом!
Она подумала. Сердце рвалось на части. Отец всегда обещал выдать ее за графа или герцога.
– А как же муж? Как мне быть с дочерью?
– Тебе нет до них дела. Мы оба знаем это, верно?
– Неправда. – Но все ее поступки говорили о том, что Тибо прав, а жизнь, которой соблазнял ее дю Пре, устраивала обоих как нельзя лучше.
Она не хотела рожать детей, не хотела быть верной женой... не хотела и слышать о своем первом ребенке... Единственным, что связывало ее с Иеремией, оставался дом Терстона, а Тибо предлагал ей сразу два замка... И тут ее пронзил ужас. Неужели она опустилась до мелочных подсчетов? Чей дом больше... Какая мерзость, Боже, когда это кончится? Ей казалось, что она вот-вот разорвется пополам.
– Я не знаю, как быть. – Она опустилась на стул и зарыдала.
Тибо протянул ей бокал шампанского.
– Ты должна сделать выбор, любимая. Все как следует обдумать и взвесить. Когда ты будешь гнить в Напе до конца дней, то пожалеешь о том, что упустила такую возможность... Или когда он опять тебя изнасилует и заставит забеременеть...
При одной мысли об этом Камилла вздрогнула всем телом.
– Подумай хорошенько! Ведь я никогда не потребую этого.
Она знала, что рано или поздно Иеремия именно так и поступит. Он захочет сына. Но она не имела права расстаться с ним только из-за этого, ведь она была его женой... Камилла выпила шампанского и опять заплакала. Тибо обнял ее, и вскоре она отдалась ему.
В тот вечер, вернувшись домой, Камилла поднялась в детскую и долго смотрела, как играет ее дочь. Сабрине исполнился год, она знала несколько слов, начала ходить, однако Камилла не принимала участия в воспитании собственного ребенка, предпочтя отказаться от него. Ей хотелось закрыть лицо руками и заплакать. Она действительно не знала, как быть.
Позже, когда Иеремия напомнил, что до их отъезда остается пять дней, она подумала, что вот-вот сойдет с ума. На следующий день Камилла вновь пришла в номер Тибо, и на этот раз он сам принял за нее окончательное решение. Он приколол ей на платье большую бриллиантовую брошь, сказав, что это фамильная драгоценность, и объявил их помолвленными, а потом несколько раз овладел ею. На этот раз Камилла вернулась домой совершенно измученной. Она знала, что, как бы добр ни был Иеремия, она не сможет поехать с ним в Напу, не сможет родить ему новое дитя и даже не сможет посвятить себя тому ребенку, который у них уже был. Это ей не дано. Она уедет с Тибо в Париж и станет графиней. Наверное, в этом и состоит смысл ее жизни.
Иеремия слушал жену с отвращением. Когда Камилла наконец умолкла, он проследовал в комнату Сабрины и на цыпочках прошел мимо няни к спящему ребенку. У него не укладывалось в голове, что мать может бросить собственное дитя. Это причиняло ему еще большую боль, чем мысль о разлуке с женой. Его муки нельзя было описать словами. Он вспомнил о том, как жалобно кричала Камилла, рожая их ребенка, и сам готов был кричать от нестерпимой боли. Иеремия подумал о Джоне Харте, несколько лет назад потерявшем жену и детей. Терстон только сейчас понял, что вынес тогда Джон. Ему еще не приходилось испытывать таких страданий, и он неожиданно спросил себя, не ощущала ли Мэри-Эллен то же самое в день, когда они расстались. Возможно, это было возмездием за его прошлые грехи. Он молча плакал, уронив голову на руки, а потом вышел из комнаты, где спала его дочь, и вернулся в свою одинокую спальню.
Сборы заняли у Камиллы два дня. Дом Терстона словно накрыли саваном, и по городу поползли слухи. Иеремия не сказал никому ни слова, но утром накануне ее ухода он схватил жену обеими руками и притянул к себе. По его лицу бежали слезы.
– Ты не можешь так поступить, Камилла. Ты просто глупышка. Скоро ты опомнишься и поймешь, что наделала. Можешь не думать обо мне, но подумай о Сабрине... Ты не имеешь права ее бросить. Ты будешь жалеть об этом всю жизнь. И ради кого ты это делаешь? Ради какого-то дурака с замком? Это все твое... – Он указал на дом, но Камилла покачала головой и тоже заплакала.
– Я не создана для того, чтобы здесь жить... чтобы быть твоей женой.. – Она задыхалась от рыданий. – Я недостаточно хороша для тебя.
Иеремия впервые услышал от Камиллы подобные слова и крепко обнял ее.
– Ты ошибаешься... Я люблю тебя... Не уходи... О Господи, пожалуйста, не уходи...
Но в ответ Камилла только замотала головой и бросилась прочь из дома. Стоя на лестнице и глядя ей вслед, Иеремия успел заметить, как в саду несколько раз промелькнули платье из белого и синего шелка и черные развевающиеся волосы. В тот же вечер за вещами Камиллы приехал кучер. В шкатулке с драгоценностями Иеремия нашел короткую записку: «Для Сабрины... Когда-нибудь...» Другую, с одним-единственным словом «Adieu»[5], он нашел в туалетной комнате. Оставляя драгоценности, Камилла не подозревала, какой гнев это вызовет у Тибо.