Страница:
– Я хочу маленькую машину, модель «А», с откидным сиденьем. Это великолепная машина, а если будет холодно, то...
Она подняла руку, желая остановить его, в ее глазах застыл ужас, которого он раньше не замечал. Однако Джон ничего не заметил и на этот раз. Он думал только о себе, она же с отчаянием думала, как свести концы с концами. Они стали совершенно чужими людьми. Слишком многое она скрывала от сына.
– Мне кажется, Джон, пока рано говорить о машине.
– Почему? – Он с удивлением посмотрел на мать. – Мне нужна машина.
Что-то внутри не позволяло ей сказать Джону правду. Может быть, гордость.
– Поначалу ты можешь обойтись без машины, Джон. Слава Богу, в июле тебе будет только восемнадцать. Далеко не каждый ездит в университет на новенькой модели «А». – Она нервничала, в голосе послышались резкие нотки.
Джон опешил.
– Бьюсь об заклад, большинство приедет на таких машинах. Боже, как же я буду добираться до университета?
– Ну, в первом семестре ты вполне обойдешься велосипедом или будешь ходить пешком. А на следующий год будет видно. – Бог даст, дела на руднике к тому времени улучшатся.
Но... вряд ли.
Ее виноградники уже тринадцать лет не приносят никакого дохода. Она давно махнула на них рукой и подумывала продать землю. Сабрина знала только одно: она никогда не продаст дом Терстонов. Да и землю лучше бы не продавать. Она знала, чем была эта земля для ее отца, когда много лет назад он создавал здесь свою империю. Она мечтала, что однажды передаст все это Джону.
– Я тебя не понимаю. – Он расхаживал по комнате, не сводя взгляда с матери. – Да ты сама подумай! Хорош я буду на велосипеде! Меня же засмеют!
– Чепуха! – Ее так и подмывало сказать ему, как обстоят дела.
Нет, ни в коем случае! Она не хотела пугать его, да и гордость не позволяла.
– Джон, половина страны сидит без работы. Люди экономят на всем. Никого не шокирует бережливость. Наоборот, шокирующим было бы раскатывать на новеньком автомобиле. В стране депрессия; я думаю, ты не желаешь, чтобы тебя сочли неотесанной деревенщиной с Запада, бахвалящейся своей машиной.
– Это ты говоришь чепуху! Да кого волнует эта депрессия? На нас-то она никак не отразилась, правда? Так какое нам дело до остальных?
«Да, это моя вина, – думала Сабрина. – Нельзя было допускать, чтобы он видел жизнь только в розовом свете. Вот он и вырос черствым, бездушным и оторванным от жизни. Моя вина в том, что он не понимает нашего положения. Где же ему понять...»
Но она все еще не хотела ничего рассказывать.
– Джон, это безответственно. Мы должны думать и о...
– Черт побери, я ни о чем не думаю! – прервал он. – Ни о чем, кроме машины!
Он обиделся на мать и продолжал дуться вплоть до самого отъезда в Бостон. Сабрина сама посадила его в поезд, ее сердце обливалось кровью, как всегда при расставаниях. Этот страх преследовал ее с тех пор, как погиб муж. Она бы сама поехала с Джоном, но слишком много дел накопилось на рудниках. К счастью, она успела вовремя продать дом в Напе и заплатить за два первых года обучения в Гарварде. Сабрина молилась, чтобы к тому времени, когда придется платить вновь, ситуация изменилась к лучшему. Продажа дома разбила ей сердце. Их семья владела им шестьдесят лет. Иеремия построил его для своей невесты, умершей от гриппа. В этот дом он привез Камиллу после свадьбы. Конечно, оставался еще дом Терстонов, но дом в Сент-Элене был особенно дорог ей, она родилась здесь! Казалось, Джонатан не считал это такой большой потерей. Напа ему надоела. Слава Богу, что Ханна не дожила до этого дня: она умерла за два года до этого. Старуха бы не вынесла, если бы ее любимый дом перешел в чужие руки. Она бы не стала лить слезы по дому Терстонов, но Сент-Элена была ее вотчиной. Теперь там жили чужие люди. Но Сабрина ничего не жалела для Джона. Ей хотелось дать ему самое лучшее образование, несмотря ни на какую депрессию. Поэтому она и пришла в ярость, когда увидела его оценки за первый семестр. Он, по всей видимости, редко посещал занятия. Ох и задала же она ему трепку, когда он позвонил ей в День благодарения! Амелия приглашала его к себе в Нью-Йорк, но он остался в университете с друзьями.
Амелии исполнилось восемьдесят шесть лет, и, хотя Сабрина по-прежнему считала эту женщину элегантной, Джонатан ее не выносил.
– Мам, она же такая старая!
О да, конечно, но в ней было то, чему могла позавидовать любая женщина помоложе. Жаль, Джон слишком юн, чтобы оценить это, но учить его уму-разуму времени не было. В данный момент ее больше волновали его отметки.
– Джон, если ты не возьмешься за ум, я урежу твои карманные расходы!
Да, это сильно облегчило бы ей жизнь. Она знала, что напугала его. Кроме того, она знала, что Джон все еще лелеет надежду получить от нее автомобиль модели «А», но сейчас был не тот случай.
– И не вздумай пропускать занятия, иначе тебе придется вернуться и работать со мной на рудниках! – Она знала, что это для него страшнее смерти.
Он ненавидел все, что было связано с рудниками, за исключением денег, которые они давали. Деньги позволяли ему покупать вещи, которые придают уверенности в себе. Именно поэтому он и стремился иметь собственную машину. Да, Сабрина хорошо знала своего сына. Но на этот раз она ничем не могла помочь ему. Он хотел машину, чтобы не отличаться от других. Господи, сколько лет ей еще нести свой крест? Разве чувство вины поможет ей воскресить мужа?
– Я хочу, чтобы ты более серьезно относился к учебе. Посмотрим, какие оценки ты получишь за следующий семестр, юноша!
Он приезжал к ней на каникулы. Конечно, это было расточительством, но она не хотела, чтобы он проводил рождественские праздники один. Да она и сама скучала по нему. Пусть будет хоть Рождество, раз уж ни на что больше рассчитывать не приходилось. У нее не было никого, кроме Джонатана...
На руднике дела шли из рук вон плохо; наверное, ей все же придется продать его. Да и виноградники... Если бы на них нашелся покупатель, она бы продала, но кто их купит? Бесполезно. Она пробовала сажать сливы и грецкие орехи, но это было невыгодно. Яблоки... Столовый виноград... Единственное, что ей хотелось выращивать, – это виноград винный. Она всегда мечтала делать марочные вина, но из этого так ничего и не вышло. Едва ли в Америке когда-нибудь сумеют возродить виноделие...
Она снова увидела Джона в декабре 1932-го, и ее поразило, как он изменился за столь короткий срок. С момента их последней встречи прошло всего несколько месяцев. Джон очень возмужал, Гарвард ли был тому причиной или что-то другое... Он повзрослел, казался зрелым, умудренным жизненным опытом мужчиной, знающим толк в женщинах. Сын часто куда-то уезжал с друзьями и возвращался поздно ночью. Но кое-что в нем осталось прежним. Он по-прежнему считал, что мать обязана удовлетворять его просьбы и желания, потворствовать всем его прихотям и капризам. Единственным, за что он платил сам, были его девушки.
Сабрина с облегчением убедилась, что он исправил плохие отметки, и теперь она с замиранием сердца ждала, когда он коснется запретной темы. Не прошло и двух дней, как он начал изводить ее, да и то только потому, что раньше он был очень занят.
– Мам, как насчет машины?
– Ключи внизу, дорогой, – улыбнулась она.
Нет, она никогда не возражала, если сын катался на ее машине. И тут Сабрина испугалась, увидев выражение его лица.
– Не эта. Новая машина, моя собственная.
У нее упало сердце. Только что она просматривала отчеты: рудник был на грани банкротства. Положение отчаянное, оживить производство могла только война. Не годится женщинам мечтать об этом, но Сабрина слишком хорошо знала экономику и начинала серьезно опасаться, что придется закрыть рудник. Она больше не могла тянуть его, покрывая убытки за счет денег, полученных от продажи дома в Напе. Кроме того, ей надо было оплатить обучение Джона. Она экономила на себе, обходилась малым: ничего не покупала, продала все машины, оставив только одну, рассчитала слуг в доме Терстонов. Из всей собственности у нее осталась земля под виноградниками и рудники, которые оставил ей в наследство отец. Только и всего. Все остальные деньги, вложенные в ценные бумаги и акции, пропали, сгорели во время биржевого краха 1929 года.
– Я думаю, сейчас ты вполне можешь обойтись без машины.
Боже мой! Да разве она может позволить подобную покупку?
– Это почему же? – Джон был взбешен.
Сабрина видела, что ее восемнадцатилетний сын стал совсем взрослым. Джон тоже это понимал и вел себя довольно самоуверенно.
– Мы должны обсуждать это прямо сейчас? А подождать нельзя?
– Чего ждать? Как обычно, бежишь на работу?
Вообще-то она собиралась в Сент-Элену. Надо было съездить на рудник. Управляющий знал свое дело, но все равно она пропадала там почти все время: она должна была сама во всем разобраться. Было бы нечестно взваливать всю ответственность на кого-то другого. Она с огорчением посмотрела на Джона:
– Нехорошо так говорить, Джон. Я всегда была здесь, когда ты был маленький.
– Когда? Когда я спал? Ты приходила домой такая усталая, что тебе и поговорить со мной было некогда.
Она была шокирована его тоном. Весь остаток каникул Джон приставал к ней, но тщетно. Сабрина была настолько измучена его нападками, что с облегчением вздохнула, когда он уехал на восток. Она чувствовала себя еще более виноватой, чем прежде. В отместку он написал ей, что приедет домой только в июле. Один парень, его сокурсник, пригласил Джона погостить у него дома в Атланте. Но сын не указал ни имени друга, ничего не написал и о семье. Сабрина поняла его тактику: Джон хотел наказать ее за то, что она не подарила ему желанную игрушку.
Он приехал только в середине июля. Им негде было отдыхать: дом в Напе был продан, у нее остался лишь дом Терстонов. Она предложила ему поехать на озеро Тахо, но он был недоволен, что она все еще не купила ему модель «А», и уехал на озеро без нее, с друзьями. Но не могла же она держать его у своей юбки – в конце концов ему уже девятнадцать лет! Конечно, Сабрина расстроилась, что ей так редко удается видеться с Джоном. Вскоре сын уехал, и она осталась одна в доме Терстонов. Но ненадолго...
Зима выдалась тяжелой. Рудник не давал никаких доходов, был на грани банкротства, все разработки, кроме главной, были закрыты. Рабочие все как один подались в «красные». Не было денег на жизнь и на обучение Джона. Приехав домой на рождественские каникулы, Джон увидел в доме Терстонов четверых жильцов. Его мать стала сдавать комнаты. Он ужасно разозлился, узнав об этом:
– О Боже, ты с ума сошла! Что о нас люди подумают!
Сабрина прекрасно понимала его чувства и внутренне была готова к этому; но все было так плохо, что она просто не видела другого выхода. Она готова была продать землю под виноградниками, но никто не горел желанием ее купить. Денежных поступлений не было, да и из каких источников? Кажется, настало время все объяснить Джону.
– Я ничего не могу поделать, Джон. Рудник закрыт. Надо же как-то зарабатывать на жизнь! Да ты и сам все прекрасно понимаешь. Твои расходы куда больше моих.
В Бостоне его жизнь превратилась в разгульную, бесконечную дружескую пирушку... Нет, она не жаловалась на непомерные расходы, ибо Гарвард есть Гарвард...
– Ты понимаешь, что я не могу пригласить сюда друзей? Боже всемогущий, теперь этот дом напоминает какой-то бордель!
Она не смогла этого вынести.
– Судя по тому, сколько денег ты тратишь на востоке, ты повидал немало борделей...
– Не смей читать мне нотации! Тебе ли говорить об этом! – прорычал он. – Ты сама превратилась в мадам из публичного дома Терстонов.
Она дала ему пощечину и тут же пожалела об этом. Но всему есть предел. Они уже не могли общаться, как прежде, и Сабрина почувствовала невольное облегчение, когда на следующее лето Джон сообщил ей, что не приедет домой. Он снова собирался к «друзьям» в Атланту. Конечно, Сабрина жалела, что они так долго не увидятся, но у нее было столько дел, что встреча не принесла бы ей особой радости. Она бы не вынесла, если бы сын снова стал канючить у нее машину. Она решилась продать рудник, продать во что бы то ни стало, даже если это разобьет ее сердце. Хуже всего было то, что продала она его за бесценок, по стоимости земли. Однако это позволило ей оплатить учебу Джона, правда, только за год, и перестать сдавать комнаты, так что, когда сын вновь приехал на рождественские каникулы, никто им не мешал.
На этот раз все было хорошо: Джон вел себя вполне пристойно, не устраивал сцен, но Сабрине казалось, что сын отдалился от нее. На этот раз он и не заикнулся о машине. У него было на уме что-то другое, куда более важное. В июне Джон хотел с друзьями поехать в Европу, но откуда взять деньги на эту поездку, она не представляла. Продавать было нечего, разве только драгоценности матери, но она берегла их на оплату последнего года учебы Джона и боялась тратить на что-нибудь другое. Но видно, путешествие для него много значило. Однажды вечером она горестно вздохнула, села и начала разговор:
– С кем ты едешь?
Кажется, сейчас между ними так мало общего... Оно и понятно: ведь ему уже двадцать один год. Было бы странно, если бы он вел себя иначе. Да они никогда и не были близки. Правда, иногда Сабрину охватывало беспокойство: она совсем не знала его друзей, людей, с которыми он общался там, в Гарварде. Оставалось только надеяться, что все они порядочные люди. Да, старалась она убедить себя, так оно, наверное, и есть. Она ничего не знала о своем сыне, его жизни, его интересах. О, если бы был жив его отец, он-то уж знал бы, расспросил бы его обо всем. Но Сабрина не считала, что она вправе вторгаться в его личную жизнь, да и не была уверена в том, что является для сына непререкаемым авторитетом. Он тоже не проявлял особого желания обсуждать с ней свои проблемы. Это были трудные годы, полные испытаний и горечи поражений... для них обоих. Он постоянно чего-то хотел и требовал от нее... У него было потребительское отношение к матери: он считал, что Сабрина должна выполнять все его просьбы. Все сводилось к простой формуле: желание – удовлетворение... За все эти годы он не сказал ей ни одного ласкового слова! Ей так не хватало сыновней любви! Она вспоминала милого малыша, который садился к ней на колени и ласково обвивал ее шею своими маленькими ручонками. Все это промелькнуло в ее памяти, пока она сидела в библиотеке и наблюдала за сыном.
– Ну как, могу я поехать?
– Куда?
Она уже и забыла, о чем они говорили. Сказывались усталость и постоянное напряжение – у нее не было сил. Из собственности остались лишь дом, в котором они сейчас находились, земля под виноградниками и драгоценности Камиллы. Но никаких доходов, а уж о надежде на светлое будущее и говорить не приходилось. Она хотела даже устроиться на работу, но... У нее появилась одна идея. Может быть, это выход из сложившейся ситуации. К ней уже не раз обращались проектировщики, заинтересованные в приобретении огромных земельных участков, прилегавших к дому Терстонов. Они планировали построить дома там, где прежде были сады. Это могло бы помочь, но вот стоит ли? Пока она не приняла решения... Почему у Джонатана такой раздраженный вид?
– В Европу, мама.
– Ты так и не сказал мне с кем.
– Какая тебе разница! Все равно ты никого из них не знаешь.
– Почему это?
Ведь можно спросить у Амелии. Она помнит все. На восточном побережье она знает каждого, кто хоть сколько-нибудь известен или был известен в прошлом.
– Так почему бы тебе не назвать имена своих друзей, а, Джон?
– Да потому, что я уже не десятилетний мальчик! – рявкнул Джон, вскочив со стула. – Так ты разрешишь мне поехать в Европу? Да или нет? Мне надоели эти игры!
– Какие игры? Я не понимаю тебя. – Голос Сабрины был спокоен, как обычно, и не выдавал охвативших ее волнения и смятения.
Сын не догадывался, как тяжело ей жилось все это время. Она держалась, стараясь ничем не выдать свои чувства и переживания. Боль была внутри, в сердце, в душе, а это не бросается в глаза. Амелия поняла, что с ней происходит, она искренне сочувствовала Сабрине. Прошло уже восемнадцать лет после гибели Джона Харта, но с тех пор у Сабрины не было мужчин: разве мог кто-нибудь сравниться с ее покойным мужем? Нет, более достойного человека, чем Джон Харт, ей не встретить. Она в этом уверена. Сабрина посмотрела на сына. Внешне он не был похож ни на мать, ни на отца, ни на деда, Иеремию Терстона. А его характер... Он был разболтан, недисциплинирован, ленив, чурался любой работы. Зато он любил развлечения, красивые вещи; все доставалось ему легко, без каких-либо усилий с его стороны. Именно это ее и беспокоило. В жизни нельзя постоянно брать, ничего не отдавая взамен, он должен знать цену всему. Пора бы ему и остепениться, проявить самостоятельность, думала она, глядя, как Джон мечется по комнате.
– Джонатан, если тебе так ужасно хочется поехать в Европу, почему бы тебе не устроиться на работу?
Ее слова ошеломили его, в глазах вспыхнула злоба.
– А какого черта ты сама не работаешь, вместо того чтобы без конца плакаться на бедность!
– Разве я плачусь?
Ее глаза наполнились слезами. Джон задел ее за живое. Она старалась не жаловаться на судьбу, но он всегда знал ее больное место. Она устало поднялась со стула. День был долгим, слишком долгим. Может быть, в чем-то он и прав. Наверное, ей следует поискать себе работу.
– Мне жаль, что ты так думаешь, Джон. Скорее всего ты прав: наверное, нам обоим надо устроиться на работу. Слишком тяжелые сейчас времена для всех.
– Посмотрела бы ты на наших студентов! Все, кроме меня, имеют то, что хотят!
Опять он о машине. Она посылала ему все, что он требовал, и у него всегда была приличная сумма на карманные расходы! Оба прекрасно это знали. Но у него не было машины... а теперь еще эта поездка в Европу. Да, она должна, должна что-то сделать. Как же заработать эти деньги?
– Я думаю. Может быть, есть какой-нибудь выход.
Когда он уехал, она начала просчитывать все возможные варианты. Шел 1935 год, экономика уже несколько лет пребывала в застое, и работу найти было непросто. Она не умела ни печатать, ни стенографировать, у нее не было навыков секретарской работы.
«А разве управляющие ртутными рудниками валяются на дороге?» – засмеялась она сквозь слезы.
Увы, она умела делать только это. Но в марте Сабрина получила письмо от Амелии, в котором та писала, что ее приятель собирается купить в Калифорнии землю. Он должен скоро приехать. Зовут его Верней, точнее, де Верней. Сабрина улыбнулась: в отношении титулов и званий Амелия проявляла удивительную щепетильность. Этот де Верней занимается виноделием, делает лучшие вина во Франции, теперь с отменой «сухого закона» он хотел бы переехать в Соединенные Штаты и наладить здесь производство вин. Амелия не желала лишний раз беспокоить Сабрину, но та так хорошо знает местность, да и как специалист могла бы дать де Вернею массу дельных советов.
Сабрина не возражала. Кто знает, может быть, этот француз и купит ее землю под виноградники, она все равно ничего не выращивает. Поля заросли, а у Сабрины руки не доходили обрабатывать их. «Сухой закон» продержался слишком долго. Четырнадцать лет убили ее мечту когда-нибудь создать собственное вино. Безумная затея... Даже Джон всегда подтрунивал над ней, хотя и признавал, что вина у нее получались хорошие. Раньше она кое что понимала в этом, но теперь почти все забыла.
Единственное, в чем она разбиралась, так это в добыче и производстве киновари. Но кому теперь это нужно? Она слишком хорошо знала, что никому, и время от времени позволяла себе вспоминать дни, когда она управляла рудниками Терстонов... конфликт с рабочими... как она восстанавливала рудник... И тут она обругала себя. Она еще слишком молода, чтобы жить думами о прошлом. Этой весной ей исполнится сорок семь лет. Сабрина знала, что, несмотря на все переживания, которые выпали на ее долю, она выглядит значительно моложе своих лет. Но каждый новый год дается ей все с большим трудом, думала она, подстригая огромными садовыми ножницами живую изгородь в саду. Ее размышления были прерваны появлением высокого седовласого мужчины. Он остановился у ворот, приветливо помахав ей рукой. Наверное, кто-нибудь с почты, решила Сабрина и подошла к нему, прикрывая рукой глаза от солнца. Она отметила, что мужчина хорошо одет, чего никак не скажешь о ней. Выглядела она, наверное, ужасно: простая рабочая одежда, волосы собраны в пучок, из которого выбились длинные пряди... Она взглянула на седовласого незнакомца – костюм сидел на нем как влитой. Интересно, что он здесь делает? Может, заблудился, подумала она, открывая ворота.
– Чем могу быть полезна? – спросила она улыбаясь.
Он удивленно посмотрел на нее, а затем улыбнулся.
– Миссис Харт? – спросил незнакомец с легким французским акцентом.
Она кивнула.
– Меня зовут Андре де Верней, – сказал он. – Я друг миссис Гудхарт из Нью-Йорка. Надеюсь, она сообщила вам о моем приезде?
Сначала Сабрина не могла понять, о чем идет речь, но потом вспомнила о письме Амелии. С тех пор прошло уже несколько недель. Она рассмеялась, глядя ему в глаза. Они были почти того же цвета, что и у нее.
– Пожалуйста, входите. – Она отворила калитку, он вошел и огляделся вокруг.
Территория сада была столь огромна, что ее вполне можно было застроить несколькими жилыми домами.
– Да я уж и забыла... Это было так давно.
– Я задержался во Франции. – Он был очень вежлив.
До чего же элегантный, подтянутый мужчина! Он извинился, что не позвонил ей и не предупредил о своем визите. Все-таки он не удержался от вопроса:
– Неужели вы все делаете сами?
Ей стало весело, настолько он был ошарашен.
– Да, все, – сказала она с гордостью.
Хотя, если разобраться, что же в этом хорошего? Подобные заботы не могут доставить удовольствие.
– Мне это на пользу, – засмеялась Сабрина. – Формирует характер... – она согнула руку в локте, словно играя мускулами, – и бицепсы тоже. Я к этому уже привыкла. – Она повесила кофту на стул, оглядела свои несуразные брюки и снова засмеялась. – Наверное, вам действительно следовало позвонить.
Он улыбнулся.
– Не хотите чаю?
– Да. Нет. То есть...
Казалось, взгляд де Вернея обжигал ее. Словно он проделал этот путь, чтобы поболтать с ней... Сабрине было приятно общаться с ним. Он был темпераментным, пылким, экспрессивным... Его буквально распирала одна идея, и он хотел поделиться ею с Сабриной. Пока та заваривала чай, Андре опустился на стул.
– Я хочу посоветоваться с вами. Мадам Гудхарт считает, что вы, как никто другой, знаете Напу и ее окрестности. – Он произнес слово «Напа» так, будто эта долина была частью Франции, и Сабрина улыбнулась:
– Да, знаю.
– Я хочу выращивать здесь лучшие сорта французского винного винограда.
Она разливала чай.
– И я когда-то мечтала об этом, – сказала она с мягкой улыбкой.
– А что заставило вас передумать? – поинтересовался де Верней.
Она внимательно посмотрела на него. Почему Амелия прислала к ней этого мужчину? Он был хорош собой. Красивый, высокий, очень элегантный, умный – настоящий аристократ. У нее было странное предчувствие, что все это неспроста, не случайно он зашел к ней, а сейчас сидит и пьет с ней чай... Что-то здесь не так. Но почему? Пока она этого не знала, но старалась найти разгадку...
– Нет, я не передумала, месье де Верней. Просто я была занята другими делами. Да и обстоятельства... сначала тля погубила почти все виноградники долины, потом много лет действовал «сухой закон», так что выращивать виноград было невозможно... А теперь моя земля запущена, заросла бурьяном. Да и... Не знаю, по-моему, мне уже поздно заниматься этим. Не те годы. Дай Бог, чтобы у вас все получилось. – улыбнулась она. – Амелия говорит, что вы хотите купить землю. Наверное, мне следует попробовать продать вам свою.
Отставив чашку, он удивленно посмотрел на нее. Эта женщина заинтриговала его. Сабрина покачала головой:
– Но нет, это было бы нечестно. Земля заросла сорняками. Много лет меня в Напе интересовали только рудники, что, конечно, не могло не сказаться на виноградниках. Мне никогда не хватало времени, чтобы заняться тем, что действительно было мне по душе. Делала для себя несколько сортов хороших легких вин и ничего больше.
– А теперь?
Она улыбнулась и пожала плечами:
– Я продала рудники; все в прошлом.
– А что за рудники? – поинтересовался де Верней.
Он был заинтригован. Амелия кое-что рассказала об этой женщине, но далеко не все.
«Она потрясающая женщина. Она знает все об этой долине. Поговорите с ней, Андре. Не позволяйте ей улизнуть».
Да, странную характеристику дала Амелия этой женщине, но он чувствовал: было в ней нечто неуловимое... какая-то тайна, которую Сабрина пыталась скрыть от всех.
– Так какие же рудники, миссис Харт? – спросил он еще раз.
– Ртуть.
– Киноварь, – с улыбкой уточнил он. – Я в этом ничего не понимаю. Ими управлял кто-то другой?
Она засмеялась и покачала головой, неожиданно удивительно помолодев. До чего же она красивая, даже в этой бесформенной одежде для садовых работ; трудно определить ее возраст. Приблизительно то же думала о нем Сабрина.
– Какое-то время я управляла рудниками сама, почти три года. Это было после смерти моего отца.
Андре де Верней был поражен. Для женщины это немалый подвиг. Амелия была права: потрясающая женщина, а в молодости, наверное, была удивительно хороша собой. Даже сейчас чувствуется...
Она подняла руку, желая остановить его, в ее глазах застыл ужас, которого он раньше не замечал. Однако Джон ничего не заметил и на этот раз. Он думал только о себе, она же с отчаянием думала, как свести концы с концами. Они стали совершенно чужими людьми. Слишком многое она скрывала от сына.
– Мне кажется, Джон, пока рано говорить о машине.
– Почему? – Он с удивлением посмотрел на мать. – Мне нужна машина.
Что-то внутри не позволяло ей сказать Джону правду. Может быть, гордость.
– Поначалу ты можешь обойтись без машины, Джон. Слава Богу, в июле тебе будет только восемнадцать. Далеко не каждый ездит в университет на новенькой модели «А». – Она нервничала, в голосе послышались резкие нотки.
Джон опешил.
– Бьюсь об заклад, большинство приедет на таких машинах. Боже, как же я буду добираться до университета?
– Ну, в первом семестре ты вполне обойдешься велосипедом или будешь ходить пешком. А на следующий год будет видно. – Бог даст, дела на руднике к тому времени улучшатся.
Но... вряд ли.
Ее виноградники уже тринадцать лет не приносят никакого дохода. Она давно махнула на них рукой и подумывала продать землю. Сабрина знала только одно: она никогда не продаст дом Терстонов. Да и землю лучше бы не продавать. Она знала, чем была эта земля для ее отца, когда много лет назад он создавал здесь свою империю. Она мечтала, что однажды передаст все это Джону.
– Я тебя не понимаю. – Он расхаживал по комнате, не сводя взгляда с матери. – Да ты сама подумай! Хорош я буду на велосипеде! Меня же засмеют!
– Чепуха! – Ее так и подмывало сказать ему, как обстоят дела.
Нет, ни в коем случае! Она не хотела пугать его, да и гордость не позволяла.
– Джон, половина страны сидит без работы. Люди экономят на всем. Никого не шокирует бережливость. Наоборот, шокирующим было бы раскатывать на новеньком автомобиле. В стране депрессия; я думаю, ты не желаешь, чтобы тебя сочли неотесанной деревенщиной с Запада, бахвалящейся своей машиной.
– Это ты говоришь чепуху! Да кого волнует эта депрессия? На нас-то она никак не отразилась, правда? Так какое нам дело до остальных?
«Да, это моя вина, – думала Сабрина. – Нельзя было допускать, чтобы он видел жизнь только в розовом свете. Вот он и вырос черствым, бездушным и оторванным от жизни. Моя вина в том, что он не понимает нашего положения. Где же ему понять...»
Но она все еще не хотела ничего рассказывать.
– Джон, это безответственно. Мы должны думать и о...
– Черт побери, я ни о чем не думаю! – прервал он. – Ни о чем, кроме машины!
Он обиделся на мать и продолжал дуться вплоть до самого отъезда в Бостон. Сабрина сама посадила его в поезд, ее сердце обливалось кровью, как всегда при расставаниях. Этот страх преследовал ее с тех пор, как погиб муж. Она бы сама поехала с Джоном, но слишком много дел накопилось на рудниках. К счастью, она успела вовремя продать дом в Напе и заплатить за два первых года обучения в Гарварде. Сабрина молилась, чтобы к тому времени, когда придется платить вновь, ситуация изменилась к лучшему. Продажа дома разбила ей сердце. Их семья владела им шестьдесят лет. Иеремия построил его для своей невесты, умершей от гриппа. В этот дом он привез Камиллу после свадьбы. Конечно, оставался еще дом Терстонов, но дом в Сент-Элене был особенно дорог ей, она родилась здесь! Казалось, Джонатан не считал это такой большой потерей. Напа ему надоела. Слава Богу, что Ханна не дожила до этого дня: она умерла за два года до этого. Старуха бы не вынесла, если бы ее любимый дом перешел в чужие руки. Она бы не стала лить слезы по дому Терстонов, но Сент-Элена была ее вотчиной. Теперь там жили чужие люди. Но Сабрина ничего не жалела для Джона. Ей хотелось дать ему самое лучшее образование, несмотря ни на какую депрессию. Поэтому она и пришла в ярость, когда увидела его оценки за первый семестр. Он, по всей видимости, редко посещал занятия. Ох и задала же она ему трепку, когда он позвонил ей в День благодарения! Амелия приглашала его к себе в Нью-Йорк, но он остался в университете с друзьями.
Амелии исполнилось восемьдесят шесть лет, и, хотя Сабрина по-прежнему считала эту женщину элегантной, Джонатан ее не выносил.
– Мам, она же такая старая!
О да, конечно, но в ней было то, чему могла позавидовать любая женщина помоложе. Жаль, Джон слишком юн, чтобы оценить это, но учить его уму-разуму времени не было. В данный момент ее больше волновали его отметки.
– Джон, если ты не возьмешься за ум, я урежу твои карманные расходы!
Да, это сильно облегчило бы ей жизнь. Она знала, что напугала его. Кроме того, она знала, что Джон все еще лелеет надежду получить от нее автомобиль модели «А», но сейчас был не тот случай.
– И не вздумай пропускать занятия, иначе тебе придется вернуться и работать со мной на рудниках! – Она знала, что это для него страшнее смерти.
Он ненавидел все, что было связано с рудниками, за исключением денег, которые они давали. Деньги позволяли ему покупать вещи, которые придают уверенности в себе. Именно поэтому он и стремился иметь собственную машину. Да, Сабрина хорошо знала своего сына. Но на этот раз она ничем не могла помочь ему. Он хотел машину, чтобы не отличаться от других. Господи, сколько лет ей еще нести свой крест? Разве чувство вины поможет ей воскресить мужа?
– Я хочу, чтобы ты более серьезно относился к учебе. Посмотрим, какие оценки ты получишь за следующий семестр, юноша!
Он приезжал к ней на каникулы. Конечно, это было расточительством, но она не хотела, чтобы он проводил рождественские праздники один. Да она и сама скучала по нему. Пусть будет хоть Рождество, раз уж ни на что больше рассчитывать не приходилось. У нее не было никого, кроме Джонатана...
На руднике дела шли из рук вон плохо; наверное, ей все же придется продать его. Да и виноградники... Если бы на них нашелся покупатель, она бы продала, но кто их купит? Бесполезно. Она пробовала сажать сливы и грецкие орехи, но это было невыгодно. Яблоки... Столовый виноград... Единственное, что ей хотелось выращивать, – это виноград винный. Она всегда мечтала делать марочные вина, но из этого так ничего и не вышло. Едва ли в Америке когда-нибудь сумеют возродить виноделие...
Она снова увидела Джона в декабре 1932-го, и ее поразило, как он изменился за столь короткий срок. С момента их последней встречи прошло всего несколько месяцев. Джон очень возмужал, Гарвард ли был тому причиной или что-то другое... Он повзрослел, казался зрелым, умудренным жизненным опытом мужчиной, знающим толк в женщинах. Сын часто куда-то уезжал с друзьями и возвращался поздно ночью. Но кое-что в нем осталось прежним. Он по-прежнему считал, что мать обязана удовлетворять его просьбы и желания, потворствовать всем его прихотям и капризам. Единственным, за что он платил сам, были его девушки.
Сабрина с облегчением убедилась, что он исправил плохие отметки, и теперь она с замиранием сердца ждала, когда он коснется запретной темы. Не прошло и двух дней, как он начал изводить ее, да и то только потому, что раньше он был очень занят.
– Мам, как насчет машины?
– Ключи внизу, дорогой, – улыбнулась она.
Нет, она никогда не возражала, если сын катался на ее машине. И тут Сабрина испугалась, увидев выражение его лица.
– Не эта. Новая машина, моя собственная.
У нее упало сердце. Только что она просматривала отчеты: рудник был на грани банкротства. Положение отчаянное, оживить производство могла только война. Не годится женщинам мечтать об этом, но Сабрина слишком хорошо знала экономику и начинала серьезно опасаться, что придется закрыть рудник. Она больше не могла тянуть его, покрывая убытки за счет денег, полученных от продажи дома в Напе. Кроме того, ей надо было оплатить обучение Джона. Она экономила на себе, обходилась малым: ничего не покупала, продала все машины, оставив только одну, рассчитала слуг в доме Терстонов. Из всей собственности у нее осталась земля под виноградниками и рудники, которые оставил ей в наследство отец. Только и всего. Все остальные деньги, вложенные в ценные бумаги и акции, пропали, сгорели во время биржевого краха 1929 года.
– Я думаю, сейчас ты вполне можешь обойтись без машины.
Боже мой! Да разве она может позволить подобную покупку?
– Это почему же? – Джон был взбешен.
Сабрина видела, что ее восемнадцатилетний сын стал совсем взрослым. Джон тоже это понимал и вел себя довольно самоуверенно.
– Мы должны обсуждать это прямо сейчас? А подождать нельзя?
– Чего ждать? Как обычно, бежишь на работу?
Вообще-то она собиралась в Сент-Элену. Надо было съездить на рудник. Управляющий знал свое дело, но все равно она пропадала там почти все время: она должна была сама во всем разобраться. Было бы нечестно взваливать всю ответственность на кого-то другого. Она с огорчением посмотрела на Джона:
– Нехорошо так говорить, Джон. Я всегда была здесь, когда ты был маленький.
– Когда? Когда я спал? Ты приходила домой такая усталая, что тебе и поговорить со мной было некогда.
Она была шокирована его тоном. Весь остаток каникул Джон приставал к ней, но тщетно. Сабрина была настолько измучена его нападками, что с облегчением вздохнула, когда он уехал на восток. Она чувствовала себя еще более виноватой, чем прежде. В отместку он написал ей, что приедет домой только в июле. Один парень, его сокурсник, пригласил Джона погостить у него дома в Атланте. Но сын не указал ни имени друга, ничего не написал и о семье. Сабрина поняла его тактику: Джон хотел наказать ее за то, что она не подарила ему желанную игрушку.
Он приехал только в середине июля. Им негде было отдыхать: дом в Напе был продан, у нее остался лишь дом Терстонов. Она предложила ему поехать на озеро Тахо, но он был недоволен, что она все еще не купила ему модель «А», и уехал на озеро без нее, с друзьями. Но не могла же она держать его у своей юбки – в конце концов ему уже девятнадцать лет! Конечно, Сабрина расстроилась, что ей так редко удается видеться с Джоном. Вскоре сын уехал, и она осталась одна в доме Терстонов. Но ненадолго...
Зима выдалась тяжелой. Рудник не давал никаких доходов, был на грани банкротства, все разработки, кроме главной, были закрыты. Рабочие все как один подались в «красные». Не было денег на жизнь и на обучение Джона. Приехав домой на рождественские каникулы, Джон увидел в доме Терстонов четверых жильцов. Его мать стала сдавать комнаты. Он ужасно разозлился, узнав об этом:
– О Боже, ты с ума сошла! Что о нас люди подумают!
Сабрина прекрасно понимала его чувства и внутренне была готова к этому; но все было так плохо, что она просто не видела другого выхода. Она готова была продать землю под виноградниками, но никто не горел желанием ее купить. Денежных поступлений не было, да и из каких источников? Кажется, настало время все объяснить Джону.
– Я ничего не могу поделать, Джон. Рудник закрыт. Надо же как-то зарабатывать на жизнь! Да ты и сам все прекрасно понимаешь. Твои расходы куда больше моих.
В Бостоне его жизнь превратилась в разгульную, бесконечную дружескую пирушку... Нет, она не жаловалась на непомерные расходы, ибо Гарвард есть Гарвард...
– Ты понимаешь, что я не могу пригласить сюда друзей? Боже всемогущий, теперь этот дом напоминает какой-то бордель!
Она не смогла этого вынести.
– Судя по тому, сколько денег ты тратишь на востоке, ты повидал немало борделей...
– Не смей читать мне нотации! Тебе ли говорить об этом! – прорычал он. – Ты сама превратилась в мадам из публичного дома Терстонов.
Она дала ему пощечину и тут же пожалела об этом. Но всему есть предел. Они уже не могли общаться, как прежде, и Сабрина почувствовала невольное облегчение, когда на следующее лето Джон сообщил ей, что не приедет домой. Он снова собирался к «друзьям» в Атланту. Конечно, Сабрина жалела, что они так долго не увидятся, но у нее было столько дел, что встреча не принесла бы ей особой радости. Она бы не вынесла, если бы сын снова стал канючить у нее машину. Она решилась продать рудник, продать во что бы то ни стало, даже если это разобьет ее сердце. Хуже всего было то, что продала она его за бесценок, по стоимости земли. Однако это позволило ей оплатить учебу Джона, правда, только за год, и перестать сдавать комнаты, так что, когда сын вновь приехал на рождественские каникулы, никто им не мешал.
На этот раз все было хорошо: Джон вел себя вполне пристойно, не устраивал сцен, но Сабрине казалось, что сын отдалился от нее. На этот раз он и не заикнулся о машине. У него было на уме что-то другое, куда более важное. В июне Джон хотел с друзьями поехать в Европу, но откуда взять деньги на эту поездку, она не представляла. Продавать было нечего, разве только драгоценности матери, но она берегла их на оплату последнего года учебы Джона и боялась тратить на что-нибудь другое. Но видно, путешествие для него много значило. Однажды вечером она горестно вздохнула, села и начала разговор:
– С кем ты едешь?
Кажется, сейчас между ними так мало общего... Оно и понятно: ведь ему уже двадцать один год. Было бы странно, если бы он вел себя иначе. Да они никогда и не были близки. Правда, иногда Сабрину охватывало беспокойство: она совсем не знала его друзей, людей, с которыми он общался там, в Гарварде. Оставалось только надеяться, что все они порядочные люди. Да, старалась она убедить себя, так оно, наверное, и есть. Она ничего не знала о своем сыне, его жизни, его интересах. О, если бы был жив его отец, он-то уж знал бы, расспросил бы его обо всем. Но Сабрина не считала, что она вправе вторгаться в его личную жизнь, да и не была уверена в том, что является для сына непререкаемым авторитетом. Он тоже не проявлял особого желания обсуждать с ней свои проблемы. Это были трудные годы, полные испытаний и горечи поражений... для них обоих. Он постоянно чего-то хотел и требовал от нее... У него было потребительское отношение к матери: он считал, что Сабрина должна выполнять все его просьбы. Все сводилось к простой формуле: желание – удовлетворение... За все эти годы он не сказал ей ни одного ласкового слова! Ей так не хватало сыновней любви! Она вспоминала милого малыша, который садился к ней на колени и ласково обвивал ее шею своими маленькими ручонками. Все это промелькнуло в ее памяти, пока она сидела в библиотеке и наблюдала за сыном.
– Ну как, могу я поехать?
– Куда?
Она уже и забыла, о чем они говорили. Сказывались усталость и постоянное напряжение – у нее не было сил. Из собственности остались лишь дом, в котором они сейчас находились, земля под виноградниками и драгоценности Камиллы. Но никаких доходов, а уж о надежде на светлое будущее и говорить не приходилось. Она хотела даже устроиться на работу, но... У нее появилась одна идея. Может быть, это выход из сложившейся ситуации. К ней уже не раз обращались проектировщики, заинтересованные в приобретении огромных земельных участков, прилегавших к дому Терстонов. Они планировали построить дома там, где прежде были сады. Это могло бы помочь, но вот стоит ли? Пока она не приняла решения... Почему у Джонатана такой раздраженный вид?
– В Европу, мама.
– Ты так и не сказал мне с кем.
– Какая тебе разница! Все равно ты никого из них не знаешь.
– Почему это?
Ведь можно спросить у Амелии. Она помнит все. На восточном побережье она знает каждого, кто хоть сколько-нибудь известен или был известен в прошлом.
– Так почему бы тебе не назвать имена своих друзей, а, Джон?
– Да потому, что я уже не десятилетний мальчик! – рявкнул Джон, вскочив со стула. – Так ты разрешишь мне поехать в Европу? Да или нет? Мне надоели эти игры!
– Какие игры? Я не понимаю тебя. – Голос Сабрины был спокоен, как обычно, и не выдавал охвативших ее волнения и смятения.
Сын не догадывался, как тяжело ей жилось все это время. Она держалась, стараясь ничем не выдать свои чувства и переживания. Боль была внутри, в сердце, в душе, а это не бросается в глаза. Амелия поняла, что с ней происходит, она искренне сочувствовала Сабрине. Прошло уже восемнадцать лет после гибели Джона Харта, но с тех пор у Сабрины не было мужчин: разве мог кто-нибудь сравниться с ее покойным мужем? Нет, более достойного человека, чем Джон Харт, ей не встретить. Она в этом уверена. Сабрина посмотрела на сына. Внешне он не был похож ни на мать, ни на отца, ни на деда, Иеремию Терстона. А его характер... Он был разболтан, недисциплинирован, ленив, чурался любой работы. Зато он любил развлечения, красивые вещи; все доставалось ему легко, без каких-либо усилий с его стороны. Именно это ее и беспокоило. В жизни нельзя постоянно брать, ничего не отдавая взамен, он должен знать цену всему. Пора бы ему и остепениться, проявить самостоятельность, думала она, глядя, как Джон мечется по комнате.
– Джонатан, если тебе так ужасно хочется поехать в Европу, почему бы тебе не устроиться на работу?
Ее слова ошеломили его, в глазах вспыхнула злоба.
– А какого черта ты сама не работаешь, вместо того чтобы без конца плакаться на бедность!
– Разве я плачусь?
Ее глаза наполнились слезами. Джон задел ее за живое. Она старалась не жаловаться на судьбу, но он всегда знал ее больное место. Она устало поднялась со стула. День был долгим, слишком долгим. Может быть, в чем-то он и прав. Наверное, ей следует поискать себе работу.
– Мне жаль, что ты так думаешь, Джон. Скорее всего ты прав: наверное, нам обоим надо устроиться на работу. Слишком тяжелые сейчас времена для всех.
– Посмотрела бы ты на наших студентов! Все, кроме меня, имеют то, что хотят!
Опять он о машине. Она посылала ему все, что он требовал, и у него всегда была приличная сумма на карманные расходы! Оба прекрасно это знали. Но у него не было машины... а теперь еще эта поездка в Европу. Да, она должна, должна что-то сделать. Как же заработать эти деньги?
– Я думаю. Может быть, есть какой-нибудь выход.
Когда он уехал, она начала просчитывать все возможные варианты. Шел 1935 год, экономика уже несколько лет пребывала в застое, и работу найти было непросто. Она не умела ни печатать, ни стенографировать, у нее не было навыков секретарской работы.
«А разве управляющие ртутными рудниками валяются на дороге?» – засмеялась она сквозь слезы.
Увы, она умела делать только это. Но в марте Сабрина получила письмо от Амелии, в котором та писала, что ее приятель собирается купить в Калифорнии землю. Он должен скоро приехать. Зовут его Верней, точнее, де Верней. Сабрина улыбнулась: в отношении титулов и званий Амелия проявляла удивительную щепетильность. Этот де Верней занимается виноделием, делает лучшие вина во Франции, теперь с отменой «сухого закона» он хотел бы переехать в Соединенные Штаты и наладить здесь производство вин. Амелия не желала лишний раз беспокоить Сабрину, но та так хорошо знает местность, да и как специалист могла бы дать де Вернею массу дельных советов.
Сабрина не возражала. Кто знает, может быть, этот француз и купит ее землю под виноградники, она все равно ничего не выращивает. Поля заросли, а у Сабрины руки не доходили обрабатывать их. «Сухой закон» продержался слишком долго. Четырнадцать лет убили ее мечту когда-нибудь создать собственное вино. Безумная затея... Даже Джон всегда подтрунивал над ней, хотя и признавал, что вина у нее получались хорошие. Раньше она кое что понимала в этом, но теперь почти все забыла.
Единственное, в чем она разбиралась, так это в добыче и производстве киновари. Но кому теперь это нужно? Она слишком хорошо знала, что никому, и время от времени позволяла себе вспоминать дни, когда она управляла рудниками Терстонов... конфликт с рабочими... как она восстанавливала рудник... И тут она обругала себя. Она еще слишком молода, чтобы жить думами о прошлом. Этой весной ей исполнится сорок семь лет. Сабрина знала, что, несмотря на все переживания, которые выпали на ее долю, она выглядит значительно моложе своих лет. Но каждый новый год дается ей все с большим трудом, думала она, подстригая огромными садовыми ножницами живую изгородь в саду. Ее размышления были прерваны появлением высокого седовласого мужчины. Он остановился у ворот, приветливо помахав ей рукой. Наверное, кто-нибудь с почты, решила Сабрина и подошла к нему, прикрывая рукой глаза от солнца. Она отметила, что мужчина хорошо одет, чего никак не скажешь о ней. Выглядела она, наверное, ужасно: простая рабочая одежда, волосы собраны в пучок, из которого выбились длинные пряди... Она взглянула на седовласого незнакомца – костюм сидел на нем как влитой. Интересно, что он здесь делает? Может, заблудился, подумала она, открывая ворота.
– Чем могу быть полезна? – спросила она улыбаясь.
Он удивленно посмотрел на нее, а затем улыбнулся.
– Миссис Харт? – спросил незнакомец с легким французским акцентом.
Она кивнула.
– Меня зовут Андре де Верней, – сказал он. – Я друг миссис Гудхарт из Нью-Йорка. Надеюсь, она сообщила вам о моем приезде?
Сначала Сабрина не могла понять, о чем идет речь, но потом вспомнила о письме Амелии. С тех пор прошло уже несколько недель. Она рассмеялась, глядя ему в глаза. Они были почти того же цвета, что и у нее.
– Пожалуйста, входите. – Она отворила калитку, он вошел и огляделся вокруг.
Территория сада была столь огромна, что ее вполне можно было застроить несколькими жилыми домами.
– Да я уж и забыла... Это было так давно.
– Я задержался во Франции. – Он был очень вежлив.
До чего же элегантный, подтянутый мужчина! Он извинился, что не позвонил ей и не предупредил о своем визите. Все-таки он не удержался от вопроса:
– Неужели вы все делаете сами?
Ей стало весело, настолько он был ошарашен.
– Да, все, – сказала она с гордостью.
Хотя, если разобраться, что же в этом хорошего? Подобные заботы не могут доставить удовольствие.
– Мне это на пользу, – засмеялась Сабрина. – Формирует характер... – она согнула руку в локте, словно играя мускулами, – и бицепсы тоже. Я к этому уже привыкла. – Она повесила кофту на стул, оглядела свои несуразные брюки и снова засмеялась. – Наверное, вам действительно следовало позвонить.
Он улыбнулся.
– Не хотите чаю?
– Да. Нет. То есть...
Казалось, взгляд де Вернея обжигал ее. Словно он проделал этот путь, чтобы поболтать с ней... Сабрине было приятно общаться с ним. Он был темпераментным, пылким, экспрессивным... Его буквально распирала одна идея, и он хотел поделиться ею с Сабриной. Пока та заваривала чай, Андре опустился на стул.
– Я хочу посоветоваться с вами. Мадам Гудхарт считает, что вы, как никто другой, знаете Напу и ее окрестности. – Он произнес слово «Напа» так, будто эта долина была частью Франции, и Сабрина улыбнулась:
– Да, знаю.
– Я хочу выращивать здесь лучшие сорта французского винного винограда.
Она разливала чай.
– И я когда-то мечтала об этом, – сказала она с мягкой улыбкой.
– А что заставило вас передумать? – поинтересовался де Верней.
Она внимательно посмотрела на него. Почему Амелия прислала к ней этого мужчину? Он был хорош собой. Красивый, высокий, очень элегантный, умный – настоящий аристократ. У нее было странное предчувствие, что все это неспроста, не случайно он зашел к ней, а сейчас сидит и пьет с ней чай... Что-то здесь не так. Но почему? Пока она этого не знала, но старалась найти разгадку...
– Нет, я не передумала, месье де Верней. Просто я была занята другими делами. Да и обстоятельства... сначала тля погубила почти все виноградники долины, потом много лет действовал «сухой закон», так что выращивать виноград было невозможно... А теперь моя земля запущена, заросла бурьяном. Да и... Не знаю, по-моему, мне уже поздно заниматься этим. Не те годы. Дай Бог, чтобы у вас все получилось. – улыбнулась она. – Амелия говорит, что вы хотите купить землю. Наверное, мне следует попробовать продать вам свою.
Отставив чашку, он удивленно посмотрел на нее. Эта женщина заинтриговала его. Сабрина покачала головой:
– Но нет, это было бы нечестно. Земля заросла сорняками. Много лет меня в Напе интересовали только рудники, что, конечно, не могло не сказаться на виноградниках. Мне никогда не хватало времени, чтобы заняться тем, что действительно было мне по душе. Делала для себя несколько сортов хороших легких вин и ничего больше.
– А теперь?
Она улыбнулась и пожала плечами:
– Я продала рудники; все в прошлом.
– А что за рудники? – поинтересовался де Верней.
Он был заинтригован. Амелия кое-что рассказала об этой женщине, но далеко не все.
«Она потрясающая женщина. Она знает все об этой долине. Поговорите с ней, Андре. Не позволяйте ей улизнуть».
Да, странную характеристику дала Амелия этой женщине, но он чувствовал: было в ней нечто неуловимое... какая-то тайна, которую Сабрина пыталась скрыть от всех.
– Так какие же рудники, миссис Харт? – спросил он еще раз.
– Ртуть.
– Киноварь, – с улыбкой уточнил он. – Я в этом ничего не понимаю. Ими управлял кто-то другой?
Она засмеялась и покачала головой, неожиданно удивительно помолодев. До чего же она красивая, даже в этой бесформенной одежде для садовых работ; трудно определить ее возраст. Приблизительно то же думала о нем Сабрина.
– Какое-то время я управляла рудниками сама, почти три года. Это было после смерти моего отца.
Андре де Верней был поражен. Для женщины это немалый подвиг. Амелия была права: потрясающая женщина, а в молодости, наверное, была удивительно хороша собой. Даже сейчас чувствуется...