Оливия рассеянно зашагала по тропинке в глубь поместья, к прелестному внутреннему садику. Она любила гулять здесь и часто проникала сквозь узкие ворота в соседние владения, зная, что хозяева не станут сердиться. Все здешние обитатели жили дружно и считали окружающие холмы чем-то вроде совместной собственности.
   Несмотря на жару, Оливия долго бродила по окрестностям, совершенно позабыв о пропавшей машине, и, к своему удивлению, обнаружила, что все еще думает о Чарлзе Доусоне и рассказанной отцом истории. Как ужасно лишиться любимого человека! Трудно представить, что пережил Чарлз, впервые услышав о гибели «Титаника»!
   Осознав, что у нее подкашиваются ноги, Оливия присела на поваленное дерево. Однако отдохнуть не удалось. Вдалеке послышался рев мотора, и через несколько минут в узкие деревянные ворота протиснулся «форд», обдирая краску с дверей. Противно завизжали шины, но водитель не снизил скорости. Оливия, вне себя от изумления, увидела за рулем широко улыбавшуюся сестру. Та небрежно помахала ей пальчиками, в которых была зажата папироса. Виктория курит?!
   Оливия, не находя сил тронуться с места, только укоризненно покачала головой, но Виктория ничтоже сумняшеся нажала на тормоз и выпустила в ее сторону кольцо голубого дымка.
   – Ты хоть соображаешь, что делаешь? Петри собирался пожаловаться отцу на кражу авто! И если бы я ему позволила, отец непременно вызвал бы полицию!
   Оливия ничуть не удивилась очередной выходке сестры: слишком хорошо она знала, на что способна Виктория, и это ей совсем не нравилось.
   Девушки молча уставились друг на друга: одна совершенно невозмутимая, хотя, очевидно, не слишком довольная, другая – явно забавляясь собственным своеволием. Постороннего наблюдателя наверняка поразил бы тот неоспоримый факт, что, несмотря на различие в выражении красивых лиц и нескрываемую бесшабашность Виктории, сестры были похожи как две капли воды. Глядя друг на друга, каждая как бы видела собственное отражение. Те же глаза; губы, скулы, волосы и даже жесты. Разумеется, старые знакомые без труда отличили бы Викторию, окруженную аурой некоего добродушного легкомыслия, но в остальном они были невероятно одинаковы. Даже отец иногда путал их, если заставал какую-то из дочерей одну в комнате. Что уж говорить о слугах!
 
   Школьные приятели никогда не могли различить их, и в конце концов отец решил учить их дома, поскольку в школе то и дело возникали недоразумения, спровоцированные близнецами. Девочки беззастенчиво менялись местами и всячески изводили почтенных наставников. Особенно отличалась этим Виктория. Оливия была поспокойнее, но сестры все равно безгранично наслаждались своим особым положением, и отец небезосновательно опасался, что особых знаний они не получают. Однако домашнее обучение приводило к полной изоляции девочек. Все друзья весело проводили время в школе, а они сидели дома.
   Они умоляли и упрашивали отца, но тот был тверд как скала. Он не позволит им разыгрывать цирковых клоунов, и если школа не может контролировать их, придется положиться на домашних учителей и миссис Пибоди.
   Собственно говоря, Берти была единственной, кто безошибочно различал проказниц, причем в любых обстоятельствах, даже если обе молчали. Кроме того, ей была известна единственная примета, по которой можно было всегда сказать, кто есть кто. У Оливии было крошечное родимое пятнышко в верхней части правой ладони, а у Виктории – точно такое же, но на левой. Отец тоже это знал, но вечно забывал проверить. Гораздо проще было спросить и надеяться, что получишь правдивый ответ, и это случалось все чаще, по мере того как девочки росли. Но по-прежнему, где бы они ни появлялись, производили фурор, поскольку оставались точными копиями друг друга.
   Недаром девушки имели огромный успех и наделали много шума в высшем обществе Нью-Йорка два года назад. Отец тогда настоял на возвращении домой еще до Рождества – просто не мог вынести всеобщего внимания и суматохи, возникавшей везде, где бы они ни появлялись. Он чувствовал, что их считают чем-то вроде забавного курьеза, и это было слишком утомительным для пожилого человека. Виктория была вне себя от огорчения, когда пришлось прервать зимний сезон, но Оливия ничуть не возражала. Зато с тех пор Виктория никому не давала покоя, а ее приступы дурного настроения сказывались на всех домашних. Она не переставала ныть и жаловаться на тоску и скуку здешней жизни и сетовала на бессердечие отца, не понимая, как можно выносить столь унылое существование.
   Единственным предметом, занимавшим ее помимо нью-йоркского круговорота, было движение суфражисток. Она поистине горела пламенем борьбы за женские права, и эта страсть не угасала ни днем, ни ночью. Оливии до смерти надоело слушать сестру. Та только и твердила об Элис Пол, организовавшей марш в Вашингтоне в апреле этого года, где десятки женщин были арестованы, сорок ранены и властям потребовался кавалерийский полк, чтобы восстановить порядок. Она также прожужжала сестре все уши относительно Эмили Дэвидсон, погибшей под копытами королевского коня, которому демонстративно перебежала дорогу на скачках, и пела дифирамбы матери и дочерям Панкхерст, увлеченно пускавшимся во все тяжкие во имя равноправия английских женщин. При одном упоминании священных имен глаза Виктории вспыхивали, а Оливия воздевала руки к небу. Но сейчас приходилось терпеливо дожидаться извинений и объяснений Виктории.
   – И что? Вызывали полицию? – весело поинтересовалась Виктория, не выказывая ни малейших признаков раскаяния.
   – Пока нет, – строго отрезала Оливия. – Я подкупила Петри лимонадом и печеньем и упросила подождать до ужина. И как вижу, напрасно. Нужно было позволить парнишке пойти к отцу. Так и знала, что это твои штучки.
   Она старалась показать, как рассержена, но ничего не выходило. И Виктория это заметила.
   – Откуда ты догадалась, что это я? – с восторгом осведомилась она.
   – Почувствовала, негодница ты этакая! Когда-нибудь ты мне надоешь окончательно, и пусть полицейские с тобой разбираются!
   – Ну уж этому не бывать, – уверенно объявила Виктория с блеском в темно-синих очах, так напоминавшим Эдварду Элизабет.
   Девушки всегда были очень близки, и Виктория беспечно предоставляла старшей сестре заботиться о ней. Каждое утро Оливия самолично вынимала из гардероба платье, которое предстояло надеть сестре, и та беспрекословно подчинялась. Девушки без памяти любили друг друга, и Оливия вечно вытаскивала сестру из очередной неприятности. Она всегда находила предлог оправдать Викторию и не задумываясь брала на себя ее вину, не находя в этом ничего обременительного. Отец часто читал им наставления, призывая быть серьезными и ответственными, но иногда так трудно не поддаться соблазну!
   Все в девушках было необычным. Они были ближе, чем просто родные люди, и иногда окружающим казалось, что перед ними один человек. Однако глубоко в душе девушки сознавали, что между ними существуют немалые различия. Виктория была куда более дерзкой, озорной, лукавой и склонной к авантюрам. Огромный мир манил и тянул ее к себе куда сильнее, чем Оливию. Оливия была готова довольствоваться домом, семьей и послушно следовала традициям. Виктория же стремилась бороться за права женщин, считала, что брак – отживший варварский институт и женщина должна оставаться независимой.
   Оливия считала прогрессивные идеи сестры безумством и капризами, но надеялась, что со временем она образумится. Существовали и другие политические движения, вдохновлявшие Викторию, религиозные идеалы, интеллектуальные теории. Оливия была куда более приземленной и не собиралась бросаться в битву за весьма туманные идеи.
   Границы ее бытия оставались довольно узкими. И все же, на взгляд постороннего, сестры были единым целым.
   – Так где же ты научилась водить машину? – приступила к допросу Оливия, притопывая ногой, но Виктория лишь беспечно рассмеялась и отбросила окурок. Оливия всегда разыгрывала роль суровой старшей сестрицы. Она и в самом деле появилась на свет на одиннадцать минут раньше Виктории, но это навсегда определило их отношения. И в моменты грусти, когда между ними не оставалось недосказанного, Виктория признавалась, что чувствует себя убийцей матери.
   – Ты вовсе не убивала ее, – решительно заявила Оливия много лет назад. – На все воля Божья.
   – Ну уж нет! – взорвалась Виктория, вставшая на защиту Бога.
   Миссис Пибоди пришла в ужас, узнав о предмете спора. Позже она объяснила девочкам, что роды – вещь неимоверно трудная и что рождение близнецов требует сверхчеловеческих усилий и не всегда удается; оно под силу только ангелам. Очевидно, их мать, истинный ангел, выполнив свое предназначение, вернулась на небо и оставила девочек на попечение любящего отца. В то время это заявление немного успокоило Викторию, но позже сознание вины вернулось, и Оливия всегда знала, что ощущает сестра, и никакие уверения Оливии в обратном не могли ничего изменить.
   – И все же, кто тебя научил водить? – повторила вопрос Оливия.
   – Сама научилась прошлой зимой, – беспечно пожала плечами Виктория.
   – Сама? Но как?!
   – Просто взяла ключи и попробовала. Сначала несколько раз стукнулась, но Петри вообразил, будто, когда оставил «форд» в городе, у обочины, на него налетел какой-то другой автомобиль.
   Виктория, очевидно, была так довольна собой, что Оливия изо всех сил хмурилась, стараясь не рассмеяться. Только Виктория, прекрасно знавшая сестру, не поверила напускной мрачности.
   – Перестань так смотреть на меня! Такие вещи чертовски полезно знать! Теперь я могу в любое время отвезти тебя в город!
   – А по пути врезаться в дерево, – неуступчиво пробурчала Оливия. Какое дурацкое поведение! Сестра могла попасть в катастрофу, разъезжая по проселочным дорогам в машине, которой не умела управлять. Настоящее безумие! – Кстати, твое курение омерзительно!
   Оливия давно знала о новых привычках сестры. Как-то она нашла пачку папирос в комоде и пришла в ужас, однако, когда упомянула об этом, Виктория только рассмеялась, пожала плечами, но ни в чем не призналась.
   – Не будь такой старомодной, – добродушно заметила Виктория. – Живи мы в Лондоне или Париже, ты тоже закурила бы, как принято в обществе.
   – Ничего подобного, Виктория Хендерсон, это просто отвратительно и не пристало леди, и ты это знаешь. Итак, где ты была?
   Виктория довольно долго колебалась под неотступным взглядом сестры. Между ними почти не было секретов, и обе всегда инстинктивно чувствовали правду. Похоже, они просто умели читать мысли друг друга.
   – Я жду, – неумолимо напомнила Оливия, и Виктория неожиданно показалась ей совсем маленькой девчонкой.
   – Так и быть. Я ездила на собрание Национальной американской ассоциации женщин-суфражисток в Тарритауне. Элис Пол тоже была там, специально приехала, чтобы председательствовать на собрании и организовать новое отделение Ассоциации прямо здесь, на Гудзоне. Должна была прибыть сама президент НААЖС, Анна Говард Шоу, но не сумела.
   – О, ради Бога, Виктория, что ты делаешь?! Отец с ума сойдет, если ты ввяжешься в какую-нибудь демонстрацию или попадешь под арест и ему придется вносить за тебя залог! – возмутилась Оливия, но Виктория казалась ничуть не обескураженной столь мрачной перспективой.
   – За такое правое дело стоит пострадать, Олли. К тому же Элис была просто великолепна! Настоящая вдохновительница! Тебе тоже стоит послушать! Поедем в следующий раз?
   – В следующий раз я привяжу тебя к кровати. И если снова стащишь машину ради такой глупости, велю Петри позвать полицию и все им расскажу.
   – Не расскажешь. Лучше прыгай сюда. Довезу до гаража.
   – Превосходно! Не хватало еще, чтобы ты и меня в неприятности втравила! Покорно благодарю, дорогая сестричка!
   – Не будь такой занудой! Никто не догадается, которая из нас это сотворила!
   Ну да, прекрасное прикрытие! Виктория вечно пользовалась их сходством, в отличие от Оливии, и поэтому наказание грозило ей крайне редко.
   – Догадаются, если имеют хотя бы немного мозгов, – проворчала Оливия, осторожно усаживаясь на сиденье, и Виктория торжественно повела машину по ухабистой дороге под громкие жалобы сестры. Она предложила Оливии папиросу, и та хотела было разразиться очередной тирадой, но, осознав абсурдность ситуации, неожиданно расхохоталась. Нет, справиться с Викторией совершенно невозможно, и пытаться не стоит!
   Наконец Виктория добралась до гаража и едва не сбила Петри. Тот уставился на девушек с открытым ртом, но они как ни в чем не бывало спустились на землю, торжественно поблагодарили мальчика, и Виктория даже извинилась за содранную краску.
   – Но я думал… я… когда вы… то есть… мисс, спасибо… мисс Оливия… мисс Виктория… мисс.
   Он никак не мог понять, как к ним обращаться и кто стащил машину, да впрочем, и не собирался выяснять. Слава Богу, «форд» на месте. Остается только подновить краску.
   Сестры с видом величавого достоинства рука об руку поднялись на крыльцо, прикрыли за собой дверь и дружно рассмеялись.
   – Ты просто ужасная, бессовестная девчонка, – выпалила Оливия, немного отдышавшись. – Бедняжка вообразил, что отец убьет его за пропажу! Когда-нибудь ты плохо кончишь, попомни мое слово!
   – Я тоже так думаю, – с полнейшим равнодушием отмахнулась Виктория, сжимая руку сестры. – Но может быть, " ты поменяешься со мной местами, чтобы я могла и подышать свежим воздухом, и побывать на собраниях. Неплохо звучит?
   – Отвратительно! – фыркнула Оливия. – Больше я покрывать тебя не намерена.
   Она строго погрозила пальцем, но любовь с новой силой захлестнула ее. Сестра всю жизнь была ее лучшим другом, второй половинкой души. Они обе были безмерно счастливы, когда оказывались рядом, пусть Виктория и имела странное свойство вечно удирать и попадать во всяческие передряги.
   Девушки, смеясь, пересекали холл, когда дверь библиотеки открылась и вышли мужчины, все еще горячо обсуждавшие дела и планы. Сестры немедленно замолчали, и Оливия вновь воззрилась на Чарлза. Тот недоуменно уставился на сестер, очевидно смущенный и сбитый с толку. Он несколько раз перевел взгляд с одной сестры на другую, никак не в силах понять, каким образом в доме оказались две совершенно одинаковые женщины. Правда… правда, какое-то различие все же есть. Он пристально присмотрелся к Виктории, растрепанной и раскрасневшейся. Чувствовалось в ней нечто необычное… шокирующее… и хотя постороннему было трудно понять, насколько эта девушка выбивается из общепринятых представлений о благовоспитанных молодых леди, Чарлз отчетливо это ощущал.
   – О Господи, – улыбаясь, воскликнул Эдвард Хендерсон, заметив недоумение Доусона. – Неужели я забыл вас предупредить?!
   – Боюсь, именно так, сэр, – краснея, признался Чарлз и поспешно отвел глаза от Виктории. Девушки открыто забавлялись привычной картиной, но Доусону, очевидно, было не до смеха.
   – Просто оптический обман, не стоит волноваться, – поддразнил Эдвард. Ему понравился Чарлз. Кажется, неплохой парень. Встреча прошла прекрасно! Чарлз дал немало полезных советов, как защитить его вложения и увеличить доходы.
   – Должно быть, во всем виноват херес, – продолжал Эдвард, лукаво ухмыляясь, и Чарлз ответил неожиданно мальчишеской улыбкой. Ему исполнилось всего тридцать шесть, но за последние два года Чарлз забыл о веселье, и друзья утверждали, что он превратился в дряхлого старца. И вот теперь он на минуту позабыл о случившейся драме и пытался разгадать тайну девушек. И что всего загадочнее, обе двигались в унисон и, казалось, не сознавали, что каждый жест одной немедленно повторяется как в зеркале,
   Они обменялись рукопожатиями с Чарлзом, и Эдвард представил сначала Оливию, а потом Викторию, и девушки, снова засмеявшись, объявили, что отец опять их перепутал.
   – Эдвард часто такое проделывает? – осведомился Чарлз, наконец почувствовав себя как дома, хотя не вполне оправился от потрясения. Да и кто бы на его месте остался равнодушен?
   – Постоянно, хотя мы не всегда поправляем его, – сообщила Виктория, встретившись с ним взглядом. Чарлз, похоже, был очарован ею, хотя и ощущал в девушке нечто необычное. От нее словно исходили неуловимые флюиды чувственности, которых не было в сестре.
   – Когда обе были совсем маленькими, – объяснил Эдвард, – мы повязывали им банты разных цветов. Все шло хорошо, пока мы не обнаружили, что эти юные чудовища менялись бантиками, чтобы сбить нас с толку. Прошло несколько месяцев, прежде чем мы их разоблачили. В детстве они были просто невыносимы!
   Он так и лучился гордостью и обожанием. Дочери были прощальным подарком жены, которую он любил всей душой и после смерти которой так и не посмотрел ни на одну женщину.
   – Надеюсь, с тех пор их поведение улучшилось? – допытывался Чарлз, все еще не оправившийся от потрясения. Никто не позаботился предупредить его, что дочери Хендерсона – близнецы.
   – К сожалению, не слишком, – пробурчал Эдвард. Заявление было встречено дружным смехом, и Хендерсон с упреком воззрился на дочерей, словно предостерегая от дальнейших вольностей. – Вам лучше поскорее исправиться, юные леди. Эти джентльмены утверждают, что мне необходимо отправиться по делам в Нью-Йорк на месяц-другой, и если вы обещаете на этот раз не устраивать переполоха в городе, так и быть, возьму вас с собой. Но при первой же проделке, – продолжал он, пытаясь различить, какая из дочерей Виктория, – вы живо очутитесь дома.
   – Разумеется, сэр, – преспокойно улыбнулась Оливия, зная, что предупреждение ее не касается. Правда, отец, кажется, никак не может понять, к кому обращается, это видно по его лицу.
   Но Виктория не собиралась давать никаких обещаний. Глаза ее загорелись при мысли о желанных переменах.
   – Ты серьезно? – с восторгом вскричала она.
   – Насчет того, чтобы отослать тебя назад? – вспыхнул отец. – Абсолютно.
   – Нет, я о Нью-Йорке.
   Она перевела взгляд с отца на улыбавшихся адвокатов.
   – Кажется, да, – признался отец. – Возможно, мы пробудем там даже два месяца, если они будут продолжать лентяйничать и не пошевелятся как следует.
   – О, пожалуйста, па, – умоляюще пробормотала Виктория и, захлопав в ладоши, сделала изящный пируэт. – Подумай, Олли, Нью-Йорк!
   Она была вне себя от радости и волнения, и отец почувствовал себя виноватым за то, что держал дочерей в полной изоляции от окружающего мира. Девочки уже в таком возрасте, когда следует почаще встречаться с молодыми людьми, подыскивать женихов, но Эдвард ненавидел самую мысль о том, что придется расстаться с дочерьми, особенно с Оливией. Она стала ему настоящей опорой и столько делала для отца. Как он будет обходиться без нее? Они еще не успели уложить вещи, а Эдвард уже воображал себя покинутым и брошенным.
   – Надеюсь, мы будем чаще видеться, Чарлз, когда приедем в город, – заметил он, пожимая поверенным руки на прощание.
   Виктория по-прежнему болтала с Оливией о Нью-Йорке, не обращая внимания на мужчин. Оливия, в свою очередь, исподтишка наблюдала за Чарлзом. Тот заверил мистера Хендерсона, что займется его делами, если позволит Уотсон. Уотсон заверил, что именно так и будет, а Эдвард пригласил Чарлза заходить к ним домой без всяких церемоний. Чарлз вежливо поблагодарил его и, уже стоя на пороге, оглянулся и встретился глазами с Викторией. Он совсем не был уверен, что смотрит именно на нее, но почувствовал странный укол в сердце. Он при всем старании не смог бы объяснить, отчего ощущает притяжение именно этой сестры, а не той, хотя был очарован обеими. Он никогда в жизни не встречал столь изящных и элегантных созданий.
   Эдвард проводил адвокатов к машине, и Оливия долго стояла у окна, глядя вслед отъезжающим, пока они не скрылись из виду. Несмотря на то что мысли Виктории были заняты предстоящей поездкой, она заметила задумчивость сестры.
   – В чем дело? – осведомилась она.
   – О чем ты? – в свою очередь спросила Оливия, мгновенно поворачиваясь, и направилась к дверям библиотеки, желая убедиться, что поднос унесли немедленно после совещания.
   – Ты выглядишь ужасно серьезной, Олли, – покачала головой сестра. Они знали друг друга слишком хорошо, что иногда было просто опасно, а в некоторых случаях невероятно раздражало.
   – Его жена погибла на «Титанике» в прошлом году. Папа говорит, что у Доусона остался маленький мальчик.
   – Мне очень жаль, – равнодушно бросила Виктория, – но выглядит этот Доусон страшным занудой, не так ли? – В ее мыслях, занятых предстоящими развлечениями и суфражистскими собраниями, не было места новому знакомому. – Думаю, он невероятно скучен.
   Оливия молча кивнула, не собираясь вступать в спор, и поскорее вошла в комнату, чтобы скрыться от сестры, а когда появилась снова, Виктория уже упорхнула переодеваться к обеду. Оливия приготовила для себя и для нее белые шелковые платья с аквамариновыми булавками, принадлежавшими матери. Она направилась на кухню, где уже хлопотала Берти.
   – Ты хорошо себя чувствуешь? – встревожилась она, заметив необычайную бледность питомицы. День выдался жарким, а Оливия много ходила пешком.
   – Прекрасно. Отец только сейчас сообщил, что мы едем в Нью-Йорк в начале сентября. Побудем там месяц или два, пока он уладит свои дела.
   Женщины обменялись понимающими взглядами. Обе знали, что это означает. Придется как следует потрудиться, чтобы открыть городской дом.
   – Встретимся завтра и наметим, что нужно сделать, – продолжала Оливия. – Отец и не подозревает, сколько хлопот предстоит.
   – Ты хорошая девочка, – тихо заметила Берти, погладив девушку по щеке. «Интересно, чем она расстроена? Глаза уж очень грустные!»
   До этого дня Оливия никогда не испытывала подобных чувств и сейчас была совершенно сбита с толку и безумно нервничала. Хуже всего, что Виктория вполне способна проникнуть в ее мысли!
   – Ты так много делаешь для отца, – похвалила Берти.
   Она так хорошо знала обеих девочек. И любила… вместе со всеми их достоинствами и недостатками. Обе милые и добрые, хоть иногда бывают и очень разными.
   – Значит, договорились, – заключила Оливия и поднялась наверх переодеться. Нужно сделать вид, что все в порядке, иначе Виктория немедленно разоблачит ее. Между ними никогда не было секретов, они и не пытались ничего утаить друг от друга. Шагая к огромной комнате, которую они делили с сестрой, она перебирала в памяти самые банальные вещи.
   Но как ни старалась Оливия, она не могла заставить себя забыть о нем. О темно-зеленых глазах-омутах, в которых отражалась душа человека, пережившего боль и муки.
   Девушка на секунду опустила ресницы и решительно повернула ручку двери, уговаривая себя вернуться мыслями к новым простыням, которые, вероятно, понадобятся для Нью-Йорка.
   И, вооружившись деланным безразличием, она ступила в спальню навстречу ожидавшей ее сестре.

Глава 2

   В первую среду сентября Донован, шофер Хендерсонов, отвез Оливию и Викторию в Нью-Йорк. Они ехали в «кадиллаке-турер». За ними в «форде» следовали Петри и Берти. Они взяли с собой великое множество необходимых вещей, включая сундуки с постельным бельем и платьями и всем, без чего, по мнению Оливии и Берти, было невозможно обойтись в приличном хозяйстве, так что пришлось отправить еще два авто. Виктории было совершенно все равно, что брать. Она сама упаковала два чемодана книг и газет и предоставила старшей сестре заботиться об одежде. Ей в самом деле было безразлично, что носить, и она полностью полагалась на вкус Оливии, которая просматривала все модные парижские журналы. Сама она предпочитала политические статьи, особенно написанные суфражистками.
   Однако Оливия была серьезно озабочена состоянием дома на Пятой авеню, в котором два последних года никто не жил, а еще пять лет перед этим хозяева навещали лишь время от времени. Когда-то он был очень уютным и гостеприимным, но теперь казался совершенно необитаемым. Отец возненавидел его после смерти жены, но ведь тут родились Оливия и Виктория, а когда-то и сам Эдвард был безгранично счастлив в этом доме с Элизабет.
   Немного оглядевшись, Оливия повела вооруженного разводным ключом Донована в ванные комнаты, где предоставила ему полную свободу действий во всем, что касалось сантехники, а сама попросила Петри отвезти ее на цветочный рынок на перекрестке Шестой авеню и Двадцать восьмой улицы, откуда вернулась час спустя с корзинами прелестных астр и душистых лилий. Через два дня приедет отец, так пусть к его прибытию дом наполнится любимыми цветами! Чехлы с мебели сняли, комнаты проветрили, постели разостлали, матрасы перевернули, а ковры выбили. Для этого потребовалась целая армия слуг, но на следующий день Берти и Оливия, сидя за чаем, с гордостью обозревали результаты своих усилий. Люстры сверкали, мебель переставили так, что многие комнаты было не узнать, и Оливия велела раздвинуть шторы, чтобы сквозь окна проникало как можно больше света.
   – Твой отец будет весьма доволен, – заметила Берти, наливая себе вторую чашку.
   Оливия мысленно велела себе не забыть насчет театральных билетов. В афишах объявлялось сразу о нескольких премьерах, и сестры поклялись увидеть все до возвращения в Кротон. Кстати, а где же Виктория? Оливия не видела сестру с самого утра; правда, та предупредила что собирается зайти в юридическую библиотеку Колумбийского университета и Метрополитен-музей. Концы были немалыми, и Оливия предложила воспользоваться услугами Петри. Но Виктория отказалась, заявив, что предпочитает конку. Уж эта Виктория и ее любовь к приключениям! Но ей давно бы пора вернуться.