Стил Даниэла. Как две капли воды

   Как только они вернулись в Нью-Йорк, Оливия немедленно помчалась на Пятую авеню, где уже два месяца скапливалась почта. Она не посмела попросить кого-нибудь переслать все в Ньюпорт.
   Усевшись на крыльцо, она дрожащими руками разорвала первый конверт. Виктория по-прежнему была во Франции, работала в госпитале. Прочитав последнее письмо, Оливия долго, невидяще смотрела вдаль. Милостивое провидение позаботилось о ней. И хотя сердце рвалось от тоски по сестре, судьба сжалилась над ней и младенцем. Виктория писала, что случившееся трудно объяснить, но она безумно счастлива и нужна людям и поэтому не вернется домой в конце лета, как собиралась. Там ее дом и жизнь, и она умоляет сестру простить ее.
   Оливия с гулко бьющимся сердцем перечитала размашистые строчки. Значит, так распорядился Всевышний. Она будет просить Бога о здоровье и благополучии сестры. Остается от души надеяться, что и Виктория, со своей стороны, не станет держать зла на Оливию.

Глава 27

   Лето в Шалоне-на-Марне выдалось на редкость тяжелым. Направление главного удара немцев переместилось в Шампань. Французскими войсками командовал генерал Петен, и, поскольку плоский рельеф и отсутствие лесов не обеспечивали природных укрытий, солдатам пришлось снова рыть окопы. Кровавая бойня продолжалась. Целью операции в Шампани было прорвать линию обороны германцев, но, из-за того что войска противника располагались на высокой местности, союзная армия стала легкой мишенью.
   Артиллерийский обстрел продолжался круглые сутки, всякое наступление пехоты захлебывалось, и люди валились наземь, как игрушечные солдатики. Уцелевших доставляли в госпитали, где день и ночь работали врачи и сестры милосердия.
   К концу сентября зарядили непрерывные дожди, и вся округа превратилась в непролазное болото. Несчастные тонули в грязи, раненые и умирающие валялись на земле, и кровавые струйки сочились в мутные лужи. Неслыханные потери и гибель тысяч людей продолжались и в октябре. Эдуар буквально валился с ног, но все же выкраивал время, чтобы побыть с Викторией. Ему выделили две комнатушки в фермерском доме рядом с замком, одна из которых служила спальней, а вторая кабинетом. Виктория теперь все чаще ночевала у него, хотя окружающие делали вид, что не замечают этого, а некоторые ее вещи до сих пор хранились в казарме.
   – Не очень это веселая штука – война, верно, любимая? – спросил Эдуар, наклоняясь и целуя ее. Он насквозь промок и только сейчас пешком, под проливным дождем, вернулся из госпиталя. Но Виктория почти привыкла к этому. За месяц ни на ком не осталось сухой нитки: одежда, палатки, белье были постоянно влажны и пахли гнилью. – Ты, наверное, чертовски устала от всего и хочешь домой?
   Частью своей души он жаждал поскорее вернуть ее в привычное окружение, где она будет в безопасности, но расстаться с ней не было сил. Он нашел свою вторую половину, женщину, равную ему умом и отвагой, столь же сильную и при этом утонченно-красивую. Они должны быть вместе.
   – Теперь уже не знаю, где мой дом, – вымученно улыбнулась Виктория, ложась рядом. Она отстояла шестнадцатичасовую смену и едва держалась на ногах. – Я думала, мой дом там, где ты, – тихо призналась она, и он снова ответил поцелуем.
   – Ты права, дорогая, – согласился он и с интересом спросил: – Ты уже рассказала своей сестре о нас?
   Они постоянно обсуждали, стоит ли признаваться, но Виктория опасалась шокировать сестру. Что ни говори, а они оба не свободны…
   – Нет, но обязательно напишу. Да она и так знает. Она всегда и все знает обо мне.
   – Какая странная духовная связь! Мы с братом были очень близки, но каждый жил своей жизнью.
   Он любил беседовать с ней обо всем: о войне, политике, искусстве, – и зачастую их мнения совпадали, поскольку Эдуар был по своим убеждениям почти так же либерален, как Виктория. Почти, но не совсем. Он считал, что суфражистки чересчур далеко заходят и вообще слишком разнузданны и бесцеремонны, и часто повторял, что, если она объявит голодовку или примется бегать по митингам, не миновать ей трепки.
   – Мы с Оливией тоже разные, – вздохнула Виктория, закуривая «Житан». Последнее время стало все труднее доставать папиросы, и теперь приходилось делить одну на двоих. – Как две стороны одной монеты. Иногда ощущаешь нечто вроде раздвоения личности.
   – Возможно, так и есть, – поддразнил он, придавливая ее к кровати своим телом и затягиваясь папиросой. – Когда я получу вторую половину?
   – Никогда, – заверила Виктория с озорной усмешкой, – придется довольствоваться тем, что имеешь. Мы уже взрослые, больше никаких подмен и подлогов.
   Эдуар, снова засмеявшись, откатился от нее.
   – Уверен, что твой муж будет счастлив это слышать, бедняга, – лукаво заверил он. – Когда здешняя заваруха закончится, тебе придется вернуться домой и все объяснить, хотя бы ради них, – посоветовал он, и Виктория кивнула.
   – Может, Оливия к тому времени решит, что лучше оставить все как есть.
   – Пожалуй. Все это с каждым месяцем становится все сложнее распутать. Хорошо еще, что между ними нет никаких физических отношений, если верить твоим словам. Но если она – точная твоя копия, позволь мне усомниться. Вряд ли найдется мужчина, который смог бы устоять перед вами. Богу известно, я сдался через неделю.
   – А ты пытался сопротивляться? – промурлыкала она с самым коварным видом, и Эдуар развел руками. Виктория ухитрялась выглядеть соблазнительно даже в уродливой помятой униформе.
   – Ни минуты, – честно признался он. – Одной твоей улыбки достаточно, чтобы я растаял, любимая.
   И несколько минут спустя он доказал правоту своих слов.
   Позже Эдуар рассказал, что через несколько дней должен ехать в Артуа, где уже началось англо-французское наступление. Правда, пока что особых успехов не наблюдалось, да и французы ненавидели британского командующего, сэра Джона Френча, и требовали заменить его своим соотечественником. Англичане, со своей стороны, желали видеть на этом месте сэра Дугласа Хейга, но серьезных попыток ни с той, ни с другой стороны не предпринималось, и Эдуар пообещал отправиться в Артуа, чтобы поднять боевой дух и участвовать в военном совете.
   – Береги себя, дорогой, – сонно пробормотала Виктория. Она хотела открыть ему тайну, но так устала, что даже не помнила, в чем эта тайна заключалась, а утром его уже не было и ей пришлось возвращаться на смену. Теперь она выдерживала без сна и отдыха по пятнадцать – восемнадцать часов.
 
   Жизнь в Нью-Йорке была куда спокойнее и приятнее, чем на линии фронта, и октябрь выдался ясным и солнечным. Стояла необычайно теплая погода, и Оливия с Чарлзом окунулись в светскую жизнь: несколько раз ездили к Ван Кортлендам, ужинали с клиентами в «Дельмонико», а в конце месяца собирались на бал к Асторам. Оливия была уже на четвертом месяце, и, хотя на взгляд постороннего ничуть не изменилась, талия уже начала округляться, а под широкими юбками прятался твердый налитой животик, который Чарлз любил гладить и целовать. Он еще больше влюбился в жену и сейчас испытывал те же чувства, как во время беременности Сьюзен. Виктория выглядела такой прелестной и милой, что он глаз с нее не сводил. Став старше и дорого заплатив за счастье, Чарлз научился еще больше ценить то, что дала ему судьба. Он страстно хотел девочку, а Оливии было все равно, лишь бы дитя родилось здоровым.
   Чарлз заставлял ее регулярно посещать доктора. И как-то даже смущенно спросил, не стоит ли рассказать ему о выкидыше.
   – Ему совершенно ни к чему это знать, – пробормотала Оливия, заливаясь краской. Не могла же она объяснить Чарлзу, что никакого выкидыша не было!
   – Ошибаешься! В прошлый раз ты едва не истекла кровью! А если все повторится? Или, чего доброго, ты снова потеряешь ребенка?
   Оба смертельно этого боялись, и, если Оливия уставала, немедленно ложилась отдохнуть, но чаще она пребывала в добром здравии и прекрасном настроении. К тому же пока, несмотря на ужасы войны и жестокие потери в Шампани и Артуа, Виктория оставалась живой и невредимой. Читая ее письма, Оливия постоянно ощущала некое странное спокойствие, словно Виктория наконец нашла то, что так долго искала. Она не упоминала про Эдуара, и все же Оливия отчего-то сознавала, что сестра не одинока. Закрывая глаза и думая о Виктории, она как бы переполнялась безбрежным умиротворением, ощущаемым сестрой, таким же, в котором сама пребывала постоянно, ожидая ребенка от Чарлза.
   В ночь бала у Асторов она надела сиреневое шелковое платье и горностаевое манто, подаренное отцом, узнавшим о том, что он скоро станет дедом. Эдвард был на седьмом небе от радости, что дочь остепенилась и образумилась. Всем и каждому видно, как они счастливы! Единственным горем Эдварда оставалось таинственное исчезновение «Оливии», так и не вернувшейся к концу лета. «Виктория», правда, уверяла, что получила от сестры весточку, в которой та сообщала, что пребывает в одном из монастырей в Сан-Франциско и рано или поздно воссоединится с семьей. Адрес свой она по-прежнему скрывала. И до сих пор все поиски ни к чему не привели. В конце августа частные детективы признались в полной неудаче и опустили руки. Но «Виктория» снова и снова заверяла отца, что сестра жива и невредима, и не стоит волноваться. Она хочет остаться в неизвестности. И следует уважать ее желание.
   Эдвард по-прежнему упрекал себя за побег дочери и втайне твердил «Виктории», что Оливия любила Чарлза и поэтому предпочла уйти. Оливия, разумеется, яростно это отрицала.
   Но в остальном все шло как нельзя лучше, и в ночь бала у Асторов Оливия выглядела неотразимо прекрасной. Чарлз не отходил от нее и, только встретив старого друга, разговорился с ним и на минуту задержался, оставив жену в компании приятельницы. Та ни на мгновение не сомневалась, что разговаривает с Викторией, и Оливия умело избегала подводных камней. Правда, она немного удивилась, когда дама недвусмысленно намекнула на возврат карточного долга, но пообещала вернуть деньги немедленно после бала. Ах уж эта Виктория! И еще клялась, что не играет в бридж!
   Оливия вышла в сад, чтобы хоть ненадолго избавиться от шума и громкой музыки, и долго стояла, любуясь кустами роз. Из задумчивости ее вывел мужской голос.
   – Папиросу? – предложил незнакомец.
   Оливия обернулась, чтобы отказаться, и узнала Тоби.
   – Нет, благодарю вас, – холодно обронила она. Он был по-прежнему красив, но распутная жизнь уже оставила на лице первые следы.
   – Как поживаете? – не отставал он, шагнув ближе, и Оливия ощутила запах спиртного.
   – Спасибо, прекрасно.
   Она попыталась отодвинуться, но Тоби схватил ее за руку и притянул к себе.
   – Не уходи от меня, Виктория. Тебе нечего бояться, – дерзко бросил он.
   – Я не боюсь вас, Тоби, – спокойно и громко ответила Оливия, к удивлению Уиткома и человека, стоявшего в тени, в нескольких шагах от них. – Просто вы мне не нравитесь.
   – Помню, когда-то ты пела по-другому, – прошипел он, в эти минуты как никогда похожий на красивую ядовитую змею, и Оливия гневно блеснула глазами.
   – И что же именно вы помните, мистер Уитком? Как обманывали меня или жену и прилюдно этим хвастались? Как соблазнили неопытную девушку и лгали ее отцу? Люди, подобные вам, должны сидеть в тюрьме, а не веселиться на балах, Тоби Уитком. И не трудитесь больше посылать мне цветы или любовные записки, не тратьте время зря. Меня не интересует подобный вздор. Я люблю мужа, и муж любит меня. И если еще раз посмеете меня беспокоить, я не только ему, но и всему городу расскажу, что вы меня изнасиловали.
   – Не было никакого изнасилования, это… – попытался оправдаться Тоби, но прежде, чем успел закончить, вперед выступил Чарлз и улыбнулся жене с самым довольным видом. Он отправился искать Викторию и случайно увидел, как Уитком последовал за ней. И не устоял перед искушением подслушать, о чем они говорят. Он не ожидал такого резкого отпора, и теперь был искренне счастлив. Старые призраки наконец улеглись в могилы и оставили их в покое. Теперь между ними стояла лишь прежняя любовь к Сьюзен, но и от нее осталась лишь память. Он не забыл первую жену, просто скорбь улеглась. Он не знал того, чего боялась и знала Оливия. Сестра вот-вот вернется, и тогда конец всему.
   – Пойдем, дорогая? – осведомился Чарлз, взяв ее под руку, и, гордо улыбаясь, повел жену в гостиную. – Ты прекрасно держалась. Напомни мне никогда не вступать с тобой в словесный поединок. Я и забыл, какая ты отважная воительница. Каждое слово вонзается, как клинок.
   – Ты подслушивал?! – сгорая от стыда и потрясения, пролепетала Оливия.
   – Не хотел, но, когда увидел, что он крадется за тобой, вышел, чтобы защитить тебя, если понадобится.
   – Уверен, что попросту не ревновал? – поддела Оливия, и Чарлз, слегка покраснев, ничего не ответил. – Не стоит. Он мерзкий слизняк, и давно было пора кому-то сказать ему об этом.
   – По-моему, у тебя неплохо получилось, – улыбнулся Чарлз и, поцеловав ее в щеку, повел танцевать.

Глава 28

   День благодарения в этом году был омрачен отсутствием Виктории, и Оливия молча тосковала по сестре. Впервые за много лет они не были вместе.
   За ужином Эдвард произнес молитву, но настроение у всех оставалось подавленным: каждый думал о прошлых временах и о потере любимых. Единственное, что хоть немного радовало, это ожидаемое появление младенца. Джефф, правда, немного смущался, но тоже считал, что новый брат или сестричка – совсем неплохо.
   Беременность Оливии стала более заметной, несмотря на то что она старательно выбирала туалеты. К январю она не сможет больше показываться в обществе, разве что перед самыми близкими друзьями или на обедах в узком кругу. Ребенок, похоже, необычайно велик, и Оливия втайне надеялась, что будут близнецы, хотя доктор так не считал. Когда она поделилась своими соображениями с Чарлзом, тот закатил глаза и стал уверять, что пока он к такому не готов.
   – Может, в следующий раз? – умоляюще заныл он. Но пока жена, в отличие от Сьюзен в таком же положении, прекрасно себя чувствовала и, несмотря на былую нелюбовь к младенцам, сейчас, казалось, только и мечтала о своем ребенке. Она даже не упоминала о том, как боится, подобно матери, умереть в родах. Она больше ничего не опасалась и была совершенно счастлива. Однако, когда Чарлз заикнулся, что одного ребенка мало, жена ответила, что все зависит от него, и он понял: если она откажется снова родить, он смирится и не попросит о большем. Сама же мысль о близнецах отчего-то вывела его из равновесия.

***

   Зима тысяча девятьсот пятнадцатого года стала одной из самых тяжелых в истории Первой мировой войны. Обе стороны укрепляли позиции, готовясь к новым битвам. Подвозили боеприпасы, прибывало пополнение, а обстрелянные солдаты сидели в насквозь промерзших окопах, пытаясь хотя бы немного отдохнуть и отрешиться от мрачных мыслей. Газовые атаки продолжались. К ноябрю Эдуар вернулся из Артуа и заверил Викторию, что пока больше никуда не поедет. Она совсем перебралась к нему, и, хотя всему лагерю было известно об их романе, окружающие относились к влюбленным с нескрываемой симпатией. Офицеры, соседи Эдуара, старались почаще оставлять их одних.
   Как-то вечером Виктория весело смеялась, готовя в старой печи крохотную жалкую птичку.
   – Нечего издеваться. Это перепелка, – уверял вечный оптимист Эдуар.
   – Ну уж нет, – убежденно заявила Виктория, – это воробей. Посмотри, не больше мыши!
   – Ничего ты не понимаешь, – проворчал Эдуар, целуя ее и прижимая к себе. Он только что съездил в соседний Верден на два дня и истосковался по Виктории. Больше он не может без нее. И не отпустит домой. Он уже несколько раз пытался уговорить ее жить в Париже вместе с ним после откровенного разговора с Чарлзом и сестрой. Оба они в одинаковом положении. Не могут пожениться, пока ситуация не изменится, и поэтому лучше, вероятно, укрыться в его замке, не слышать возмущенных голосов и ехидных сплетен.
   – И возможно, когда нынешняя баронесса умрет или даст мне развод, я сделаю из тебя честную женщину.
   – Я и сейчас честная женщина, – упрямо возражала Виктория.
   – Да? А кто заставил свою бедную сестру притвориться чужой женой? Чей муж находится в блаженном неведении относительно того, где его супруга?
   У Виктории хватило совести покраснеть. Никто в Шалоне-на-Марне не мог понять, почему Эдуар зовет ее Викторией. Все считали это шуткой влюбленных, а Виктория ничего не объясняла.
   В эту ночь за скудным ужином Виктория объяснила, что в Америке сегодня День благодарения.
   – Помню этот праздник еще с гарвардских времен, – ностальгически вздохнул Эдуар. – Полно вкусной еды, и все такие добрые и милые… Хотелось бы мне как-нибудь познакомиться с твоим отцом, когда все это кончится.
   Но никто, ни один человек не мог предсказать эту счастливую дату. Война казалась бесконечной.
   – Ты ему понравишься, – пробормотала Виктория, вгрызаясь в яблоко. Это был самый скромный праздничный ужин в ее жизни, но самый радостный. И она старалась не думать о сестре, потому что только с Эдуаром обрела настоящую жизнь. С Чарлзом она влачила жалкое существование.
   – Интересно, что ты запоешь, когда увидишь Оливию, – фыркнула она.
   – Не нужно, я боюсь. Сама мысль о том, что таких, как ты, двое, меня ужасает, – запросил он пощады.
   Позже, лежа в постели, они долго говорили о своем детстве, о друзьях, любимых блюдах, ребяческих проделках. Эдуар упомянул о брате. Виктория поняла, что Эдуар горячо его любил, настолько, что решился заменить покойного у алтаря.
   Они долго занимались любовью, и Виктория уже засыпала, когда почувствовала, что он нежно дотронулся до нее. Она открыла глаза и повернулась к Эдуару. В глазах его светился невысказанный вопрос.
   – Вы находите, что нам следует потолковать, мисс Хендерсон?
   – Не понимаю, о чем ты, – проронила она с таинственной улыбкой.
   – Ты ужасная лгунья, – хрипло выдохнул он, продвигаясь ближе и гладя ее по животу. – Почему ничего не сказала?
   В голосе Эдуара звучала неподдельная обида, и Виктории стало стыдно. Она нежно поцеловала его в губы.
   – Я сама узнала всего три недели назад… и боялась… не знала, что ты скажешь…
   Эдуар невольно рассмеялся. Живот Виктории набух их младенцем. Судя по тому, что она рассказывала о своих отношениях с Чарлзом, это явно не его ребенок.
   – И сколько еще, по-твоему, тебе удавалось бы держать это в секрете? – шутливо допрашивал Эдуар. Подумать только, его малыш! Первый, несмотря на то что ему уже исполнилось сорок.
   – Невзирая на обстоятельства, он был вне себя от радости, но суровая действительность вторглась в радужные Тебе нужно немедленно ехать домой, Виктория, – непреклонно объявил он, хотя сердце мучительно ныло при мысли о разлуке. Но сейчас главное – уберечь ее и ребенка.
   – Поэтому я и молчала, – грустно призналась она. – Знала, что ты скажешь. Но не думай от меня избавиться. Я остаюсь.
   – А я расскажу всем, что ты живешь по чужому паспорту, – отпарировал он, безуспешно стараясь казаться грозным.
   – И чем ты это докажешь? – улыбнулась Виктория. – Смирись с неизбежным – я никуда не поеду.
   – Нельзя же рожать здесь, – ужаснулся Эдуар, холодея при одной мысли о том, что она подвергнется смертельной опасности. Сейчас во всей Европе не найдешь спокойного местечка, кроме Швейцарии, так что лучше уж ей ехать в Америку, к родным. Но судя по ее виду, все уговоры бесполезны, и в глубине души он сам не хотел расставаться с Викторией.
   – Все будет хорошо, – утешила она. Тяжелая работа ничуть не уменьшила ее привлекательности, и Виктория выглядела, как всегда, прелестной и женственной, разве что немного похудевшей, хотя аппетит у нее сделался прямо волчий.
   – Но я не желаю, чтобы ты проводила на ногах по пятнадцать часов в день. И немедленно поговорю с полковником.
   – Ничего подобного ты не сделаешь, Эдуар де Бонвиль, – набросилась на него Виктория, – иначе я пожалуюсь, что ты меня изнасиловал, и тебя отдадут под трибунал.
   Она с видом полнейшего удовлетворения легла на бок и свернулась клубочком.
   – Господи, женщина. Ты настоящее чудовище! У меня идея получше. Хочешь стать моим водителем?
   – Шофером? – удивилась Виктория. – Прекрасно! По крайней мере буду работать, пока смогу уместиться за рулем. А мне позволят?
   – Да, если я попрошу полковника. Думаю, это занятие полегче, если, разумеется, я вынесу твою манеру водить машину.
   Он всегда жаловался, что она ездит чересчур быстро, а она в ответ называла его трусом.
   Эдуар на это рассудительно указывал, что здесь Франция, а не Америка и у него пока нет причин совершать самоубийство. Вот и сейчас он согласился рискнуть жизнью ради бедного младенца.
   Он засмеялся, но тут же нахмурился:
   – Ты не шутишь, Виктория? В самом деле хочешь остаться? Тебе придется многое вынести.
   Он знал, как она боится умереть в родах.– Хватит с нее одного несчастья. Здесь не место для беременной женщины, даже если роды пройдут без осложнений.
   – Я хочу одного – быть с тобой, – шепнула Виктория. – И шагу отсюда не сделаю.
   Что же, битва проиграна. Не стоило и затевать этот разговор. Остается лишь выяснить еще кое-что.
   – Но ведь мы не женаты. Вынесешь ли ты людские кривотолки и общее пренебрежение?
   – Мы женаты, дорогой. Только семьи у нас разные, – пошутила она.
   – Ты совершенно аморальна, – вздохнул Эдуар, осыпая ее страстными поцелуями и чувствуя прилив такой всепоглощающей любви, какой никогда ни к кому не испытывал. – Но храбрости тебе не занимать.
   И он снова взял ее, со всей страстью и нежностью. По крайней мере теперь нечего беспокоиться, что она вдруг забеременеет.

Глава 29

   Рождество в Кротоне прошло куда спокойнее, чем в былое время, но зато на редкость дружно и согласно. Джефф громко восторгался подарками, а Чарлз и отец были на редкость щедры. К сожалению, Эдвард неважно себя чувствовал. Он уже несколько месяцев не мог оправиться от кашля, и за этот год пару раз был на грани пневмонии. Оливия с тревогой отмечала, как он постарел. Возможно, здесь сыграло роль исчезновение дочери, поскольку доктор считал, что с сердцем у него становится все хуже.
   После праздников Доусоны вернулись в Нью-Йорк, но через два дня позвонила Берти и попросила Оливию вернуться. Отцу стало совсем плохо. Он снова сильно простужен и лежит в жару с высокой температурой. Доктор не уверен, что сердце у больного выдержит.
   Берти хотела послать за ней Донована, но Чарлз Решил сам отвезти жену и взять с собой Джеффа.
   Он боялся отпускать ее от себя. «Виктория» была на седьмом месяце и, по собственному мнению, чересчур раздалась для женщины, носившей одного ребенка. Но ее врач слышал только одно сердце и был уверен, что пациентка ошибается. Как ни странно, Оливия испытала при этом горечь разочарования.
   Оливия поразилась, увидев, как ужасно выглядит отец. Совсем одряхлел, лицо серое, а волосы сверкают серебром.
   – Не пойму, что с ним случилось, – рыдала Берти, ломая руки. И хотя оглядела Оливию с каким-то непонятным выражением, все-таки ничего не сказала, только громко высморкалась и вернулась на кухню, оставив хозяина в надежных руках. Жаль, конечно, что Оливии нет, – она понимала, как много старшая дочь значит для Эдварда, но хотя бы младшая будет с ним до конца.
   Оливия просидела у постели больного весь день, а Чарлз вместе с Джеффом отправились кататься верхом. Да и что ему было делать? Поместье прекрасно управлялось, и занятий для него не нашлось, разве что составлять время от времени компанию жене. Он предупредил на работе, что вернется через несколько дней, и терпеливо ждал, пока Оливия сновала на кухню и обратно, варила бульоны, кипятила чай и готовила травяные настои, которые, по ее мнению, должны были поднять отца на ноги. Такая столь необычная для Виктории деятельность еще больше возбудила подозрения Берти, не верившей собственным глазам. Это невозможно! Они не посмели бы! Она просто бредит!
   Но Эдварду Хендерсону становилось все хуже, и на третьи сутки он стал задыхаться. Доктор хотел отвезти его в больницу, но Эдвард наотрез отказался и заявил Оливии, что желает умереть в собственной постели. Здесь его дом.
   – Ты не умираешь, отец, – уверяла она, едва сдерживая слезы. – Просто заболел. И скоро поправишься.
   Но на этот раз Эдвард упрямо качал головой, а ртутный столбик градусника все полз вверх, и лихорадка не отпускала больного. Оливия всю ночь ухаживала за отцом, клала лед на голову, подносила воду и никому не позволяла занять свое место. Чарлз опасался, что она слишком переутомится, но жена была неумолима.
   На рассвете Оливия внезапно поняла, что конец близок. Отец схватился за горло и безумными глазами воззрился на ДОЧЬ.
   – Виктория, позови сестру… я должен увидеть ее, – выдавил он, больно стискивая ей руку. Оливия не знала, что ответить, но послушно вышла и тут же вернулась.
   – Оливия, это ты? – спросил он, и она послушно кивнула, украдкой вытирая слезы. Как отвратительно – обманывать умирающего отца!
   – Это я, папочка, я вернулась.
   – Где ты была?
   – Далеко, – прошептала она, взяв его горячую ладонь в свою. Он даже не замечает, что она беременна! – Мне нужно было немного подумать, прийти в себя, но теперь я с тобой и очень тебя люблю. Поправляйся скорее, умоляю.
   Но отец снова покачал головой, из последних сил пытаясь не провалиться в темную пропасть.