Страница:
«Пойдемте-ка отсюда, пока мы не лишились кошельков», — пролетел в ответ на это шепоток по толпе.
Фестиваль путешествий был назначен на третий уикенд января 1966 года. Кроме Проказников и собственного шоу Брэнд пригласил участвовать в программе также и местные театры и даже местный бизнес. По всему фойе стояли палатки, в которых продавались футболки с символикой фестиваля, палатки с восточной и психоделической литературой, палатки с политической продукцией и даже палатки, в которых продавались книги по насекомым. Кроме того, пять отдельных киноэкранов, каждый смонтированный по особому сюрреалистичному замыслу. Сверху лился свет прожекторов.
Но несмотря на все это, в пятницу, отданную на откуп местным театрам, было довольно скучно. «Неудачное, занудное, фальшивое, приторное, недостойное зрелище», — горевал Ральф Глизон, который вел раздел «В городе» в газете «Кроникл». Ожидавший обещанных рекламой Джерри Мендера «несказанных удовольствий» Глизон был расстроен и писал, как «в середине вечера на сцену внезапно выбрался один из разочарованных зрителей и, едва шевеля языком, заявил: "Знаете, здесь скучно даже под кислотой". Чуть позже парень, сидевший за мной, шепнул своему другу: "пошли на улицу, в машину, хоть радио послушаем". Великолепная идея». Однако суббота, отданная Проказникам, искупила грехи пятницы и оправдала ожидания Глизона. Ему это напомнило книгу «Цирк доктора Лао». [99]«На сцене происходило столь много различной экзотики, что составило бы честь и самому доктору Лао, — писал он. — Например, полностью забинтованный человек, в темных очках поверх глаз, опираясь на костыль, проходит по сцене. Он несет табличку: "Вы — поколение «Пепси», а я — прыщавый урод"».
Фестиваль путешествий посетило около десяти тысяч человек. Приходили, таращились на все это с глупым видом, но потом некоторые из них грокали, что, возможно, это и есть истинное видение мира. Как сказал один из зрителей: «В каком-то отношении это выглядело так, словно мы все родились в одно и тоже время. Талантливые способные дети. И нам нравилось находиться в окружении таких же талантливых, как и мы».
Это был звездный час Кизи. Несколько дней спустя по окончании фестиваля Джерри Мендер рассказывал журналисту Гербу Казну, что нью-йоркский промоутер хотел бы пригласить Кислотный тест в Мэдисон-Сквер-Гарден и готов заплатить за это в общей сложности шестьдесят тысяч. «Мы дадим на это свое согласие, если он сможет переименовать Мэдисон-Сквер-Гарден в Мэдисон-Хип-Гарден», — насмешливо заметил Мендер.
Все это казалось блестящим началом, но на самом деле было началом конца. За три дня до открытия Фестиваля путешествий Кизи снова арестовали за хранение марихуаны. И что гораздо хуже, этот новый арест случился буквально спустя сорок восемь часов, после того как ему был вынесен приговор за предыдущий апрельский рейд Вилли Вонга в Ла Хонду. И что самое смешное, он вновь оказался абсолютно ни при чем. Во вторник, 18 января, Кизи предстал перед судом в Сан-Матео. Его обвиняли во всех
смертных грехах, и мера наказания колебалась от шести месяцев в окружной тюрьме до трех лет испытательного срока и полутора тысяч долларов штрафа. Однако Кизи устроили то, что пресса назвала «бичевание языком», истинный смысл которого состоял в том, что он растрачивает свой прирожденный дар к лидерству на непозволительные в обществе вещи и негативно влияет на молодежь. «Если бы ваша уголовная биография не была чиста, — предупредил его судья, — вы бы сразу отправились в тюрьму штата». Ему дали условный срок, но потребовали разорвать все связи с Проказниками и Кислотным тестом.
«Кислотный тест» в Ла Хонде
Спустя два дня Кизи ночевал на Телеграф-Хилл у Стюарта Брэнда, отрабатывая последние детали субботнего действия. По окончании фестиваля, как ему и предписывалось судебным ордером, он собирался сказать Проказникам «до свиданья» и уехать, вероятно, в Орегон, пока его апелляция в суд проходит по инстанциям. Кто-то заметил, что на крыше сейчас одна из Проказниц, Девушка с Гор. Кизи отправился ее проведать. А как раз незадолго перед этим на крыше шалила куча Проказников и Ангелов Ада: они курили там марихуану и бросали камешки в прохожих, один из которых и вызвал полицию. Но теперь здесь остались только Кизи и Девушка с Гор, они лежали на грубых матрасах и разглядывали улицу внизу. Они видели, как к дому подъезжает патрульная машина и как из нее выходят двое полицейских офицеров. Им и в голову не приходило, что те направляются именно на крышу, — до тех пор пока полицейские не возникли в дверях. И даже тогда они не испугались, но тут один из полицейских поднял полуспрятанный мешочек, в котором лежало немного травы, косяка на три. Осознав, что история повторяется, Кизи выхватил у полицейского мешочек и вышвырнул его за край крыши.
Он был обвинен в хранении марихуаны, нападении на полицейского офицера, сопротивлении аресту и нарушении прав частного владения.
Поняв, что тюрьма ему грозит уже серьезно, Кизи решил залечь на дно. 2 февраля он не явился на слушание дела о возможности выпуска его под залог. Спустя четыре дня его автобус нашли рядом с океаном, недалеко от Юрики, в Северной Калифорнии. На переднем сиденье лежала предсмертная записка, в которой Кен запоздало отдавал голоса в пользу президентской кампании Барри Голдуотера 1964 года. «Последние слова, — говорилось в записке, — голосую за Барри, потому что с ним будет веселее». А затем:
Глава 20. В ЗОНЕ РИСКА
Фестиваль путешествий был назначен на третий уикенд января 1966 года. Кроме Проказников и собственного шоу Брэнд пригласил участвовать в программе также и местные театры и даже местный бизнес. По всему фойе стояли палатки, в которых продавались футболки с символикой фестиваля, палатки с восточной и психоделической литературой, палатки с политической продукцией и даже палатки, в которых продавались книги по насекомым. Кроме того, пять отдельных киноэкранов, каждый смонтированный по особому сюрреалистичному замыслу. Сверху лился свет прожекторов.
Но несмотря на все это, в пятницу, отданную на откуп местным театрам, было довольно скучно. «Неудачное, занудное, фальшивое, приторное, недостойное зрелище», — горевал Ральф Глизон, который вел раздел «В городе» в газете «Кроникл». Ожидавший обещанных рекламой Джерри Мендера «несказанных удовольствий» Глизон был расстроен и писал, как «в середине вечера на сцену внезапно выбрался один из разочарованных зрителей и, едва шевеля языком, заявил: "Знаете, здесь скучно даже под кислотой". Чуть позже парень, сидевший за мной, шепнул своему другу: "пошли на улицу, в машину, хоть радио послушаем". Великолепная идея». Однако суббота, отданная Проказникам, искупила грехи пятницы и оправдала ожидания Глизона. Ему это напомнило книгу «Цирк доктора Лао». [99]«На сцене происходило столь много различной экзотики, что составило бы честь и самому доктору Лао, — писал он. — Например, полностью забинтованный человек, в темных очках поверх глаз, опираясь на костыль, проходит по сцене. Он несет табличку: "Вы — поколение «Пепси», а я — прыщавый урод"».
Фестиваль путешествий посетило около десяти тысяч человек. Приходили, таращились на все это с глупым видом, но потом некоторые из них грокали, что, возможно, это и есть истинное видение мира. Как сказал один из зрителей: «В каком-то отношении это выглядело так, словно мы все родились в одно и тоже время. Талантливые способные дети. И нам нравилось находиться в окружении таких же талантливых, как и мы».
Это был звездный час Кизи. Несколько дней спустя по окончании фестиваля Джерри Мендер рассказывал журналисту Гербу Казну, что нью-йоркский промоутер хотел бы пригласить Кислотный тест в Мэдисон-Сквер-Гарден и готов заплатить за это в общей сложности шестьдесят тысяч. «Мы дадим на это свое согласие, если он сможет переименовать Мэдисон-Сквер-Гарден в Мэдисон-Хип-Гарден», — насмешливо заметил Мендер.
Все это казалось блестящим началом, но на самом деле было началом конца. За три дня до открытия Фестиваля путешествий Кизи снова арестовали за хранение марихуаны. И что гораздо хуже, этот новый арест случился буквально спустя сорок восемь часов, после того как ему был вынесен приговор за предыдущий апрельский рейд Вилли Вонга в Ла Хонду. И что самое смешное, он вновь оказался абсолютно ни при чем. Во вторник, 18 января, Кизи предстал перед судом в Сан-Матео. Его обвиняли во всех
смертных грехах, и мера наказания колебалась от шести месяцев в окружной тюрьме до трех лет испытательного срока и полутора тысяч долларов штрафа. Однако Кизи устроили то, что пресса назвала «бичевание языком», истинный смысл которого состоял в том, что он растрачивает свой прирожденный дар к лидерству на непозволительные в обществе вещи и негативно влияет на молодежь. «Если бы ваша уголовная биография не была чиста, — предупредил его судья, — вы бы сразу отправились в тюрьму штата». Ему дали условный срок, но потребовали разорвать все связи с Проказниками и Кислотным тестом.
Спустя два дня Кизи ночевал на Телеграф-Хилл у Стюарта Брэнда, отрабатывая последние детали субботнего действия. По окончании фестиваля, как ему и предписывалось судебным ордером, он собирался сказать Проказникам «до свиданья» и уехать, вероятно, в Орегон, пока его апелляция в суд проходит по инстанциям. Кто-то заметил, что на крыше сейчас одна из Проказниц, Девушка с Гор. Кизи отправился ее проведать. А как раз незадолго перед этим на крыше шалила куча Проказников и Ангелов Ада: они курили там марихуану и бросали камешки в прохожих, один из которых и вызвал полицию. Но теперь здесь остались только Кизи и Девушка с Гор, они лежали на грубых матрасах и разглядывали улицу внизу. Они видели, как к дому подъезжает патрульная машина и как из нее выходят двое полицейских офицеров. Им и в голову не приходило, что те направляются именно на крышу, — до тех пор пока полицейские не возникли в дверях. И даже тогда они не испугались, но тут один из полицейских поднял полуспрятанный мешочек, в котором лежало немного травы, косяка на три. Осознав, что история повторяется, Кизи выхватил у полицейского мешочек и вышвырнул его за край крыши.
Он был обвинен в хранении марихуаны, нападении на полицейского офицера, сопротивлении аресту и нарушении прав частного владения.
Поняв, что тюрьма ему грозит уже серьезно, Кизи решил залечь на дно. 2 февраля он не явился на слушание дела о возможности выпуска его под залог. Спустя четыре дня его автобус нашли рядом с океаном, недалеко от Юрики, в Северной Калифорнии. На переднем сиденье лежала предсмертная записка, в которой Кен запоздало отдавал голоса в пользу президентской кампании Барри Голдуотера 1964 года. «Последние слова, — говорилось в записке, — голосую за Барри, потому что с ним будет веселее». А затем:
Эх, вот дорожный указатель на Форт Брэгг, а это значит — океан, значит, пора закинуться (но это не то, что вы подумали, — у меня хватит храбрости сделать это без помощи всяких препаратов. Просто я чувствую, что уже ранен…). Еду один вдоль берега и подыскиваю себе подходящий обрыв, словно человек, выбирающий себе земельный участок. Океан, океан, океан… Я еще с тобой поборюсь. Еще постучу пятками о твои голодные ребра.И номер действительно не прошел. Полиция ни на минуту не поверила, что Кизи действительно покончил жизнь самоубийством. Словесные портреты Кизи передавались по всем полицейским участкам северо-запада, хотя, судя по слухам, Кизи скорее всего ускользнул на юг и скрылся за мексиканской границей.
И снова океан исчез из виду. Красиво. Я проехал сотни миль, ища свой собственный обрыв, который позволит мне уйти дальше, чем позволя-ет кислота. Я никак не могу найти то место на берегу, где ноге захочется резко нажать на тормоз, словно у порога дома. Красиво. Так что я, Кен Кизи, будучи (гм!) в здравом уме и твердой памяти, оставляю все Фэй — корпорацию, деньги, книги. А Бэббс пусть управляет всем этим (но только мне кажется, что этот номер не пройдет, и еще мне приходит на ум, что может так будет даже лучше).
Глава 20. В ЗОНЕ РИСКА
В субботу, 16 апреля 1966 года в Миллбруке появился рослый молодой человек слепой на один глаз, в свободном коричневом одеянии буддийского монаха, и попросил аудиенцию у Лири. Он сообщил, что в свое время учился в Гарварде, а сейчас живет в ламаистском монастыре в Нью-Джерси, откуда и приехал сегодня, чтобы передать важное неотложное сообщение. Общий смысл послания был в том, что Лири лучше отойти от движения ЛСД, чтобы не дразнить власти.
«Когда пара собак грызутся за кость, — сказал он, — и одна из них выпускает кость, другая тоже бросает ее и убегает прочь», — сказал он и почти сразу ушел, сославшись на то, что окружающая Большой дом атмосфера насыщена опасностью и негативной энергией.
Хотя одноглазые гарвардские выпускники в буддистских одеяниях, рекомендующие недеяние, были редким зрелищем даже для Миллбрука, но вовсе не настолько уже странным — в Миллбруке всегда творились необычные вещи и появление монаха не было должным образом оценено, а вскоре и вовсе предано забвению. На дворе стояла середина апреля. Оставалось не так уж много времени, чтобы полностью подготовиться к летнему наплыву гостей. Вооружившись пилами и топорами, Лири с другими обитателями Миллбрука проводили дни, прорежая небольшой лесок, известный как «священная роща».
Притча монаха была верна. В прошлом месяце Лири участвовал во множестве публичных дискуссий, особенно со своим новым ярым противником — доктором Дональдом Лурия, председателем подкомитета по борьбе с наркотиками Медицинского общества округа Нью-Йорк. Предыдущим вечером они, например, встретились на нью-йоркском радио, излагая новыми словами старые аргументы, представленные Лири медицинскому сообществу четыре года назад, одним из которых была проблема разграничения общественной безопасности и личных прерогатив.
В то время как у Лири не было твердого ответа на эту проблему, доктор Лурия был неколебим в убеждении, что только медики обладают достаточно широким кругозором и знаниями, чтобы пользоваться психоделиками, да и то — исключительно в целях эксперимента. И хотя Лири не соглашался с этим, в принципе он был вынужден признать, что какой-то минимум подготовки и тренировки перед тем, как отправиться в ЛСД-путешествие, необходим. Несмотря на то, что он крепко стоял на том, что государство не властно ограничивать права личности на исследование собственного сознания, он понимал — определенное обучение тоже необходимо. Но когда он сказал об этом, на него набросились. Итак, доктор Лири, даже вы признаете необходимость контроля! Ответом Лири было: «Да, но не для всех». И чем больше Лири спорил с представителями своей собственной профессии, тем больше он убеждался, что его решение ориентироваться в основном на молодежь было правильным. В пятьдесят лет люди уже теряют любопытство, теряют способность любить, у них притупляется восприятие и они могут использовать любые новые возможности лишь для власти, контроля или ведения войны», — сказал он репортеру.
Когда монах приехал в Миллбрук, там находилось двадцать шесть человек. Большинство жили там постоянно, хотя было и несколько гостей — молодой секретарь из Вашингтона, психолог-исследователь, режиссер, снимающий документальные фильмы, промышленник, занимающийся галантереей, редактор модного журнала и одна журналистка — Мария Манне, которая писала краткий биографический очерк о Сьюзен Лири для дамского журнала. Первое впечатление Манне о Миллбруке было таково: «На полу — матрасы, на одном лежит молодой парень, на другом — огромный датский дог. Дальше влево — другая жилая комната, сейчас пустая, без матрасов, но с викторианской софой, по которой разбросаны два больших бумажных воздушных змея и тропический шлем, украшенный желтыми страусиными перьями. Столбики перил на концах лестничных маршей украшены тигриными головами с большими розовыми цветками во рту».
Кроме того, Манне обнаружила, что в комнатах пыльно, раковина завалена грязной посудой, полы покрыты грязью, туалеты оккупированы наркоманами, а собаки. собаки здесь обитали, похоже, везде. В спальне, где ей предложили устроиться на ночлег, со стены за ней наблюдало огромное узкоглазое божество. Возразив, что «спать или просыпаться рядом с ним было бы не очень приятно», она перебралась в библиотеку.
Что ей показалось приятным, так это еда. На обед была подана отменно приготовленная рыба со специями. Но потом снова начались странности: все отправились в священную рощу — петь и медитировать. Потом вернулись — для предварительного обсуждения нового аудиовизуального экстравагантного проекта, который, как планировал Лири, будет готов к лету.
Проект состоял в воссоздании психоделического путешествия с помощью синхронизации множества кинопроекторов, громкоговорителей и микрофонов. Один из фильмов, предназначавшихся для медитаций, повествовал о жизни водяных жуков.
После полуночи, когда все разошлись и Лири вместе со своей новой девушкой Розмари Вудруфф отправился на третий этаж, начались неприятности.
Представьте себе, как топочут несколько дюжин полицейских, взбегая по широкой викторианской лестнице. Именно этот шум и услышал Лири. А впереди всех несся жилистый, как питбуль, помощник окружного прокурора с забавным именем Г. Гордон Лидди. [100]
Второй раз за четыре месяца Лири арестовали за хранение марихуаны — и опять не его собственной. Сидя в наручниках внутри полицейской патрульной машины, он мечтал перемотать время назад и вновь очутиться в безопасном уединении хижины в предгорьях Гималаев, возвратиться в те месяцы осени 1964 года, когда казалось, что его путь идеально верен, в то время, когда будущее еще казалось ярким, прозрачным и безоблачно ясным.
Когда они с Неной прибыли в Калькутту, Лири последовал совету Гинсберга и поехал на реку Ганг, чтобы посмотреть на погребальный обряд. Мертвых клали на самодельные суденышки, которые затем поджигали и пускали в священные воды Ганга. Наблюдая, как погребальные судна плывут по течению, Лири заодно отмечал про себя, что небо черно от канюков, а в воздухе чувствуется стойкий аромат марихуаны. Он глубоко вздохнул, внезапно почувствовав прилив сильного одиночества, и ему в голову пришла мысль. «Смерть — это просто когда перестаешь дышать».
В Бенаресе, пока Нена спала, он нанял лодочника, чтобы тот перевез его на другой берег Ганга, предположительно населенный демонами. Когда он, так и не понимая до конца, чего здесь ищет, выбрался на другой берег, внезапно перед ним возник старик в оборванном дхоти, который, сверкая глазами, забормотал что-то на таинственном языке. Лири охватил страх и он быстро бросился назад.
Лири, не задумываясь, вскарабкался в лодку. На полпути безмерность того, что он сделал, накрыла его. И он зарыдал: он встретил Будду — и убежал от него.
В Дели он встретился с Ральфом Мецнером. Тот отвез его в залитый лунным светом Тадж-Махал, где они провели прекрасное ЛСД-путешествие. Затем они отправились в Алмору, у подножия Гималаев, где Мецнер учился у Ламы Говинды, австрийца по происхождению, одного из виднейших деятелей тибетского буддизма. А впервые Лири и Мецнер наткнулись на его статьи, еще занимаясь восточными учениями в Гарварде. В благодарность они послали ему «Психоделический опыт», а он ответил им приглашением посетить его в Алморе, если им случится быть в Индии
Хотя Лама Говинда всегда отрицал, что он гуру, он все же согласился ежедневно по часу в день наставлять Нену и Тима в восточном мистицизме. Во время одного из этих уроков, проходящих вполне по-европейски, за чаем и печеньем, Лама Говинда сообщил Тиму, что он — не больше чем пешка в гигантском замысле.
Конечно, это было подтекстом многих разговоров Тима с Хаксли, Хедом и даже Уоттсом, но услышать об этом замысле за чаем в хижине в заснеженных Гималаях, да еще в таких уверенных выражениях, — это было серьезным потрясением. И внезапно Тим понял — значит, все легенды о восточных учителях в итоге оказались правдой.
Лама Говинда был не единственным бывшим европейцем, живущим в Алморе у подножия Гималаев. Через несколько долин от него обитал Шри Кришна Прем, в миру Рональд Никсон, младший современник Хаксли. Заинтересовавшись восточной философией в Кембридже, Никсон поехал учиться на восток, пленился восточной мистикой (как и многие представители его поколения) и стал ярым последователем Кришны. Когда он встретился с Лири, ему было шестьдесят семь. Рослый, полный энергии седовласый мужчина. Однако под шафрановым монашеским одеянием все еще билось сердце английского джентльмена. Он слышал о программе изучения псилоцибина в Гарварде и решил нарушить свое правило не принимать посетителей, пригласив Мецнера и Лири на ланч. Мецнер потом говорил, что тот день наполнил ценностью все его путешествие в Индию.
За шерри Шри Кришна Прем рассказывал им о существующем на востоке понятии гуру — учителя. Истинный гуру, объяснял он им, это внутренний голос высшего внутри каждого человека. Но очень немногие люди достаточно внимательны, чтобы прислушаться и расслышать этот невнятный шепчущий голос. И тогда нужен внешний гуру, учитель, который будет действовать как своего рода усилитель гуру внутреннего. Но учась у учителя, человек никогда не теряет из вида внутреннего гуру, потому что однажды он пойдет дальше туда, где учитель уже не сможет ему помочь, и вернется к внутреннему пути.
По впечатлению Мецнера, если уж кто и был учителем Тима, так это именно Шри Кришна Прем. Если даже это и так, то в его коротком наставлении содержалось явное предупреждение. В одну из их последних встреч Шри Кришна Прем внезапно посерьезнел и обратился к Тиму: «Пришло время сказать одну важную вещь, которую тебе необходимо осознать. В течение веков наши индийские философы наблюдали, как все вокруг приходит и проходит. Империи, религии, голод, счастливые времена, нашествия, реформы, освободительные движения и репрессии. И наркотики. Наркотики обладают силой и опаснейшей властью над людьми, превосходящей все остальное. Они открывают тайники сознания и приносят радость и удовольствие. Они дают величайшие возможности. Но в то же время они могут сбить человека с истинного Пути».
Групповое фото участников Касталии: на переднем плане Тимоти Лири и Нена Шлегругге
Затем он рассказал длинную притчу о йоге, которого обвинили в изнасиловании. Все стали его поносить и относиться к нему с презрением, хотя еще вчера считали мудрым человеком. Но йог не обратил внимания на свою пошатнувшуюся репутацию и продолжал следовать внутреннему пути. Годы шли, и наконец девушка, обвинявшая его, раскаялась и назвала имя истинного насильника. Жители деревни вновь изменили свое мнение и опять начали называть йога добрым и мудрым человеком. Но йог не обратил на это внимания и продолжал следовать своему внутреннему пути.
Спустя долгие месяцы Лири почувствует на себе всю тяжесть этой притчи, но в то время это был не более чем еще один разговор, из числа многих, состоявшихся в Алморе. Позднее он будет рассказывать всем, что тут, в Гималаях, люди достигли таких уровней зрения, что проникновение в королевство подсознательного, постоянная телепатия и странствия души отдельно от тела стали для них привычным делом.
В Алморе Тим и Нена сняли домик, сдававшийся местной методистской миссией. Они наняли повара Муслима. Однажды Тим послал его на деревенский рынок, и тот вернулся с таким гашишем, которого Лири отродясь не пробовал. Гашиш обеспечил ему необходимый настрой для единственного практического дела, которым он занимался в Индии, — перевода «Дао дэ цзин» на «универсальный психоделический язык». Делал он это так: взял семь или восемь переводов гностических строф «Лао-цзы». Прочитав первый и впитав его в себя, пропуская сквозь все, что он знал о психоделии, он брался за второй. А все ненужное он опускал — его интересовала лишь неприкрытая психоделическая суть «Дао…».
Алмора казалась идеальнейшим местом для медового месяца Тима и Нены. Но тем не менее все пошло наперекосяк. Между супругами росло непонятное напряжение. Мецнера, жившего в одной из гостевых комнат их домика, это побудило к более скорому (чем он планировал) отъезду обратно в Миллбрук. Самым печальным в распаде третьего брака Тима было то, что в Ламе Говинде и его жене Ли Готаме Тим обнаружил именно ту совершенную любовь, то взаимопроникновение сознаний, которое и было «ключом к личностному развитию». Он пытался как мог, но ему никак не удавалось наладить подобной связи с Неной. ЛСД, который был обычно для Лири сильным возбуждающим средством, только увеличивал стену между ними.
Брак развалился еще до окончания медового месяца. И им пришлось «медленно похромать назад в Миллбрук», — написал Лири в «Воспоминаниях».
Вернувшись, они обнаружили хаос. Касталия под управлением Альперта самоликвидировалась. Исчезла атмосфера серьезного и вдумчивого монашества. Большой дом превратился в вуль-гарнейший приют «всевозможных видов секса». Не зная, что его друг проводит медовый месяц в Индии, в одну из суббот в Миллбрук заехал Чарлз Слэк — и обнаружил, что дом полон «возбужденных и обнаженных» бездельников.
«Я пошел на кухню, надеясь отыскать Джека или Сьюзен, но вместо этого у раковины, в которой громоздилась гора (по плечо) грязной посуды, наткнулся на очаровательную светловолосую леди, которая напоминала телевизионный образ прекрасной шведки. Это была Бригита, баронесса Шлегругге, мать Нены».
Мецнер, вернувшийся на месяц раньше Тима, ощущал, что он попал в некое мрачное преддверие ада. На стенах появились умопомрачительные фрески, блестящие зеркала и гротескные изображения лиц. Кроме того, Мецнер обнаружил, что дом разделился на два враждующих лагеря. С одной стороны — мать Нены и ее родственники, которые стояли на том, чтобы держать дом в чистоте и порядке. С другой — приверженцы идеи «принимать ЛСД все дни напролет», объединившиеся вокруг Майкла Холлингсхе-да, щеголявшего теперь в шотландском килте и алой накидке (который, дурачась и паясничая, рассказывал всем о «теории относительности мозгов»), и обаятельного художника Эрни. Эрни был необычным человеком. После отъезда Тима он как бы заменил его на месте ведущего философа Миллбрука и проповедовал психоделический экстремизм, который называл «перманентным путешествием». «Перманентно путешествующие» брали майонезную банку с ЛСД и отправлялись в одну из спален. Дважды или трижды в день они опускали туда палец и облизывали его, получая эффект, равный двадцати или тридцати стандартным дозам. Мецнеру это казалось «позорной и бессмысленной тратой ЛСД».
Антагонизм между враждующими группировками был настолько силен, что у Мецнера не оставалось сомнений — конфликт неизбежен. И несмотря на то, что Дик и претендует на роль человека вне группировок, все-таки он больше покровительствует родичам Нены.
Дику, конечно, было сложно. С одной стороны, Альперт чувствовал, что его эксплуатируют. Ему казалось, что чем больше он работает над созданием атмосферы мира и порядка, тем больше выигрывает от этого бессердечный Тим. Старина Дик, вечная верная палочка-выручалочка Тима. Именно он обычно платил по счетам, собирал деньги за жилье и обхаживал кредиторов, чтобы они подождали еще пару недель. Он переживал и из-за того, что деньги всегда находились только в самый последний момент: он воспитывался в еврейской семье и с детства был твердо уверен, что долги необходимо отдавать. А Сьюзен и Джек? Альперт был для них и папой, и мамой, всегда следил, чтобы они были сыты, и пытался, в меру своих возможностей, сопереживать чудовищному взрослению подростков в странном доме, где дурачатся взрослые (каковым становился Миллбрук).
Однажды Альперт принял немного ЛСД и, отправившись полетать на «Сессне», вошел в штопор. Это был на удивление дурацкий поступок — переигровка той ночи в Чихуатанейо, когда он бродил в грохочущих волнах прибоя. Он мечтал вернуться к своей старой жизни профессора, который ездит в Кембридж на «мерседесе» и принимает даровитых студентов у себя в обставленной антикварными вещами роскошной квартире, в те дни, когда он крутился в бесконечной рутине лекций и собраний и легких мимолетных бесед с Дэйвом Макклелландом. Хотя иногда он и видел ясно цели и потенциалы Касталии в Миллбруке, случались и другие дни, когда он ощущал себя полностью потерянным и одиноким, оторванным от того, чем занимаются Тим и Ральф. Например, он абсолютно не видел смысла в переработке «Тибетской книги мертвых» в руководство по путешествиям в психоделическом мире. Да, имеются некоторые параллели, да, это принесет деньги. Но это же побочные эффекты, побочные цели. А им нужно сосредоточиться на том, чтобы сделать состояние кайфа постоянным!
«Когда пара собак грызутся за кость, — сказал он, — и одна из них выпускает кость, другая тоже бросает ее и убегает прочь», — сказал он и почти сразу ушел, сославшись на то, что окружающая Большой дом атмосфера насыщена опасностью и негативной энергией.
Хотя одноглазые гарвардские выпускники в буддистских одеяниях, рекомендующие недеяние, были редким зрелищем даже для Миллбрука, но вовсе не настолько уже странным — в Миллбруке всегда творились необычные вещи и появление монаха не было должным образом оценено, а вскоре и вовсе предано забвению. На дворе стояла середина апреля. Оставалось не так уж много времени, чтобы полностью подготовиться к летнему наплыву гостей. Вооружившись пилами и топорами, Лири с другими обитателями Миллбрука проводили дни, прорежая небольшой лесок, известный как «священная роща».
Притча монаха была верна. В прошлом месяце Лири участвовал во множестве публичных дискуссий, особенно со своим новым ярым противником — доктором Дональдом Лурия, председателем подкомитета по борьбе с наркотиками Медицинского общества округа Нью-Йорк. Предыдущим вечером они, например, встретились на нью-йоркском радио, излагая новыми словами старые аргументы, представленные Лири медицинскому сообществу четыре года назад, одним из которых была проблема разграничения общественной безопасности и личных прерогатив.
В то время как у Лири не было твердого ответа на эту проблему, доктор Лурия был неколебим в убеждении, что только медики обладают достаточно широким кругозором и знаниями, чтобы пользоваться психоделиками, да и то — исключительно в целях эксперимента. И хотя Лири не соглашался с этим, в принципе он был вынужден признать, что какой-то минимум подготовки и тренировки перед тем, как отправиться в ЛСД-путешествие, необходим. Несмотря на то, что он крепко стоял на том, что государство не властно ограничивать права личности на исследование собственного сознания, он понимал — определенное обучение тоже необходимо. Но когда он сказал об этом, на него набросились. Итак, доктор Лири, даже вы признаете необходимость контроля! Ответом Лири было: «Да, но не для всех». И чем больше Лири спорил с представителями своей собственной профессии, тем больше он убеждался, что его решение ориентироваться в основном на молодежь было правильным. В пятьдесят лет люди уже теряют любопытство, теряют способность любить, у них притупляется восприятие и они могут использовать любые новые возможности лишь для власти, контроля или ведения войны», — сказал он репортеру.
Когда монах приехал в Миллбрук, там находилось двадцать шесть человек. Большинство жили там постоянно, хотя было и несколько гостей — молодой секретарь из Вашингтона, психолог-исследователь, режиссер, снимающий документальные фильмы, промышленник, занимающийся галантереей, редактор модного журнала и одна журналистка — Мария Манне, которая писала краткий биографический очерк о Сьюзен Лири для дамского журнала. Первое впечатление Манне о Миллбруке было таково: «На полу — матрасы, на одном лежит молодой парень, на другом — огромный датский дог. Дальше влево — другая жилая комната, сейчас пустая, без матрасов, но с викторианской софой, по которой разбросаны два больших бумажных воздушных змея и тропический шлем, украшенный желтыми страусиными перьями. Столбики перил на концах лестничных маршей украшены тигриными головами с большими розовыми цветками во рту».
Кроме того, Манне обнаружила, что в комнатах пыльно, раковина завалена грязной посудой, полы покрыты грязью, туалеты оккупированы наркоманами, а собаки. собаки здесь обитали, похоже, везде. В спальне, где ей предложили устроиться на ночлег, со стены за ней наблюдало огромное узкоглазое божество. Возразив, что «спать или просыпаться рядом с ним было бы не очень приятно», она перебралась в библиотеку.
Что ей показалось приятным, так это еда. На обед была подана отменно приготовленная рыба со специями. Но потом снова начались странности: все отправились в священную рощу — петь и медитировать. Потом вернулись — для предварительного обсуждения нового аудиовизуального экстравагантного проекта, который, как планировал Лири, будет готов к лету.
Проект состоял в воссоздании психоделического путешествия с помощью синхронизации множества кинопроекторов, громкоговорителей и микрофонов. Один из фильмов, предназначавшихся для медитаций, повествовал о жизни водяных жуков.
После полуночи, когда все разошлись и Лири вместе со своей новой девушкой Розмари Вудруфф отправился на третий этаж, начались неприятности.
Представьте себе, как топочут несколько дюжин полицейских, взбегая по широкой викторианской лестнице. Именно этот шум и услышал Лири. А впереди всех несся жилистый, как питбуль, помощник окружного прокурора с забавным именем Г. Гордон Лидди. [100]
Второй раз за четыре месяца Лири арестовали за хранение марихуаны — и опять не его собственной. Сидя в наручниках внутри полицейской патрульной машины, он мечтал перемотать время назад и вновь очутиться в безопасном уединении хижины в предгорьях Гималаев, возвратиться в те месяцы осени 1964 года, когда казалось, что его путь идеально верен, в то время, когда будущее еще казалось ярким, прозрачным и безоблачно ясным.
Когда они с Неной прибыли в Калькутту, Лири последовал совету Гинсберга и поехал на реку Ганг, чтобы посмотреть на погребальный обряд. Мертвых клали на самодельные суденышки, которые затем поджигали и пускали в священные воды Ганга. Наблюдая, как погребальные судна плывут по течению, Лири заодно отмечал про себя, что небо черно от канюков, а в воздухе чувствуется стойкий аромат марихуаны. Он глубоко вздохнул, внезапно почувствовав прилив сильного одиночества, и ему в голову пришла мысль. «Смерть — это просто когда перестаешь дышать».
В Бенаресе, пока Нена спала, он нанял лодочника, чтобы тот перевез его на другой берег Ганга, предположительно населенный демонами. Когда он, так и не понимая до конца, чего здесь ищет, выбрался на другой берег, внезапно перед ним возник старик в оборванном дхоти, который, сверкая глазами, забормотал что-то на таинственном языке. Лири охватил страх и он быстро бросился назад.
Внезапно я осознал передо мной — древний учитель, который ждал меня здесь всю жизнь Я хотел вернуться и броситься перед ним на колени Но меня сковал страх, и одновременно я думал а вдруг это какой-нибудь обезумевший фанатик? Тогда он нападет на меня за то, что я осквернил святое местоЛири вернулся к лодке, надеясь, что лодочник растолкует ему это странное происшествие. Но лодочник был испуган не меньше его и немедленно отчалил.
Лири, не задумываясь, вскарабкался в лодку. На полпути безмерность того, что он сделал, накрыла его. И он зарыдал: он встретил Будду — и убежал от него.
В Дели он встретился с Ральфом Мецнером. Тот отвез его в залитый лунным светом Тадж-Махал, где они провели прекрасное ЛСД-путешествие. Затем они отправились в Алмору, у подножия Гималаев, где Мецнер учился у Ламы Говинды, австрийца по происхождению, одного из виднейших деятелей тибетского буддизма. А впервые Лири и Мецнер наткнулись на его статьи, еще занимаясь восточными учениями в Гарварде. В благодарность они послали ему «Психоделический опыт», а он ответил им приглашением посетить его в Алморе, если им случится быть в Индии
Хотя Лама Говинда всегда отрицал, что он гуру, он все же согласился ежедневно по часу в день наставлять Нену и Тима в восточном мистицизме. Во время одного из этих уроков, проходящих вполне по-европейски, за чаем и печеньем, Лама Говинда сообщил Тиму, что он — не больше чем пешка в гигантском замысле.
В прошлом, — сказал Лама Говинда, — многие из тех, что хранили древние традиции, осознали, что развитие человечества обусловлено союзом между наукой внешнего мира, развивающейся на Западе, и внутренней йогой, практикуемой на Востоке. Становилось необходимым нарушить вековые традиция молчания и позаботиться о просветлении Запада. Восточная философия должна прийти в Америку и Европу через книги и мудрых учителей. Перевод Эвансом-Венце «Тибетской книги мертвых» был только частью этого великого плана. Когда же стало известно, что группа гарвардских психологов использует древний буддийский текст как руководство для вхождения в вызванное наркотиками сатори, это конечно вызвало величайший интерес.«Ты, — сказал Лама Тиму, — и есть предсказуемый результат этой стратегии, развертывающейся уже на протяжении пятидесяти лет. Ты просто невольный исполнитель величайших преобразований нашего века».
Конечно, это было подтекстом многих разговоров Тима с Хаксли, Хедом и даже Уоттсом, но услышать об этом замысле за чаем в хижине в заснеженных Гималаях, да еще в таких уверенных выражениях, — это было серьезным потрясением. И внезапно Тим понял — значит, все легенды о восточных учителях в итоге оказались правдой.
Лама Говинда был не единственным бывшим европейцем, живущим в Алморе у подножия Гималаев. Через несколько долин от него обитал Шри Кришна Прем, в миру Рональд Никсон, младший современник Хаксли. Заинтересовавшись восточной философией в Кембридже, Никсон поехал учиться на восток, пленился восточной мистикой (как и многие представители его поколения) и стал ярым последователем Кришны. Когда он встретился с Лири, ему было шестьдесят семь. Рослый, полный энергии седовласый мужчина. Однако под шафрановым монашеским одеянием все еще билось сердце английского джентльмена. Он слышал о программе изучения псилоцибина в Гарварде и решил нарушить свое правило не принимать посетителей, пригласив Мецнера и Лири на ланч. Мецнер потом говорил, что тот день наполнил ценностью все его путешествие в Индию.
За шерри Шри Кришна Прем рассказывал им о существующем на востоке понятии гуру — учителя. Истинный гуру, объяснял он им, это внутренний голос высшего внутри каждого человека. Но очень немногие люди достаточно внимательны, чтобы прислушаться и расслышать этот невнятный шепчущий голос. И тогда нужен внешний гуру, учитель, который будет действовать как своего рода усилитель гуру внутреннего. Но учась у учителя, человек никогда не теряет из вида внутреннего гуру, потому что однажды он пойдет дальше туда, где учитель уже не сможет ему помочь, и вернется к внутреннему пути.
По впечатлению Мецнера, если уж кто и был учителем Тима, так это именно Шри Кришна Прем. Если даже это и так, то в его коротком наставлении содержалось явное предупреждение. В одну из их последних встреч Шри Кришна Прем внезапно посерьезнел и обратился к Тиму: «Пришло время сказать одну важную вещь, которую тебе необходимо осознать. В течение веков наши индийские философы наблюдали, как все вокруг приходит и проходит. Империи, религии, голод, счастливые времена, нашествия, реформы, освободительные движения и репрессии. И наркотики. Наркотики обладают силой и опаснейшей властью над людьми, превосходящей все остальное. Они открывают тайники сознания и приносят радость и удовольствие. Они дают величайшие возможности. Но в то же время они могут сбить человека с истинного Пути».
Затем он рассказал длинную притчу о йоге, которого обвинили в изнасиловании. Все стали его поносить и относиться к нему с презрением, хотя еще вчера считали мудрым человеком. Но йог не обратил внимания на свою пошатнувшуюся репутацию и продолжал следовать внутреннему пути. Годы шли, и наконец девушка, обвинявшая его, раскаялась и назвала имя истинного насильника. Жители деревни вновь изменили свое мнение и опять начали называть йога добрым и мудрым человеком. Но йог не обратил на это внимания и продолжал следовать своему внутреннему пути.
Спустя долгие месяцы Лири почувствует на себе всю тяжесть этой притчи, но в то время это был не более чем еще один разговор, из числа многих, состоявшихся в Алморе. Позднее он будет рассказывать всем, что тут, в Гималаях, люди достигли таких уровней зрения, что проникновение в королевство подсознательного, постоянная телепатия и странствия души отдельно от тела стали для них привычным делом.
В Алморе Тим и Нена сняли домик, сдававшийся местной методистской миссией. Они наняли повара Муслима. Однажды Тим послал его на деревенский рынок, и тот вернулся с таким гашишем, которого Лири отродясь не пробовал. Гашиш обеспечил ему необходимый настрой для единственного практического дела, которым он занимался в Индии, — перевода «Дао дэ цзин» на «универсальный психоделический язык». Делал он это так: взял семь или восемь переводов гностических строф «Лао-цзы». Прочитав первый и впитав его в себя, пропуская сквозь все, что он знал о психоделии, он брался за второй. А все ненужное он опускал — его интересовала лишь неприкрытая психоделическая суть «Дао…».
Алмора казалась идеальнейшим местом для медового месяца Тима и Нены. Но тем не менее все пошло наперекосяк. Между супругами росло непонятное напряжение. Мецнера, жившего в одной из гостевых комнат их домика, это побудило к более скорому (чем он планировал) отъезду обратно в Миллбрук. Самым печальным в распаде третьего брака Тима было то, что в Ламе Говинде и его жене Ли Готаме Тим обнаружил именно ту совершенную любовь, то взаимопроникновение сознаний, которое и было «ключом к личностному развитию». Он пытался как мог, но ему никак не удавалось наладить подобной связи с Неной. ЛСД, который был обычно для Лири сильным возбуждающим средством, только увеличивал стену между ними.
Брак развалился еще до окончания медового месяца. И им пришлось «медленно похромать назад в Миллбрук», — написал Лири в «Воспоминаниях».
Вернувшись, они обнаружили хаос. Касталия под управлением Альперта самоликвидировалась. Исчезла атмосфера серьезного и вдумчивого монашества. Большой дом превратился в вуль-гарнейший приют «всевозможных видов секса». Не зная, что его друг проводит медовый месяц в Индии, в одну из суббот в Миллбрук заехал Чарлз Слэк — и обнаружил, что дом полон «возбужденных и обнаженных» бездельников.
«Я пошел на кухню, надеясь отыскать Джека или Сьюзен, но вместо этого у раковины, в которой громоздилась гора (по плечо) грязной посуды, наткнулся на очаровательную светловолосую леди, которая напоминала телевизионный образ прекрасной шведки. Это была Бригита, баронесса Шлегругге, мать Нены».
Мецнер, вернувшийся на месяц раньше Тима, ощущал, что он попал в некое мрачное преддверие ада. На стенах появились умопомрачительные фрески, блестящие зеркала и гротескные изображения лиц. Кроме того, Мецнер обнаружил, что дом разделился на два враждующих лагеря. С одной стороны — мать Нены и ее родственники, которые стояли на том, чтобы держать дом в чистоте и порядке. С другой — приверженцы идеи «принимать ЛСД все дни напролет», объединившиеся вокруг Майкла Холлингсхе-да, щеголявшего теперь в шотландском килте и алой накидке (который, дурачась и паясничая, рассказывал всем о «теории относительности мозгов»), и обаятельного художника Эрни. Эрни был необычным человеком. После отъезда Тима он как бы заменил его на месте ведущего философа Миллбрука и проповедовал психоделический экстремизм, который называл «перманентным путешествием». «Перманентно путешествующие» брали майонезную банку с ЛСД и отправлялись в одну из спален. Дважды или трижды в день они опускали туда палец и облизывали его, получая эффект, равный двадцати или тридцати стандартным дозам. Мецнеру это казалось «позорной и бессмысленной тратой ЛСД».
Антагонизм между враждующими группировками был настолько силен, что у Мецнера не оставалось сомнений — конфликт неизбежен. И несмотря на то, что Дик и претендует на роль человека вне группировок, все-таки он больше покровительствует родичам Нены.
Дику, конечно, было сложно. С одной стороны, Альперт чувствовал, что его эксплуатируют. Ему казалось, что чем больше он работает над созданием атмосферы мира и порядка, тем больше выигрывает от этого бессердечный Тим. Старина Дик, вечная верная палочка-выручалочка Тима. Именно он обычно платил по счетам, собирал деньги за жилье и обхаживал кредиторов, чтобы они подождали еще пару недель. Он переживал и из-за того, что деньги всегда находились только в самый последний момент: он воспитывался в еврейской семье и с детства был твердо уверен, что долги необходимо отдавать. А Сьюзен и Джек? Альперт был для них и папой, и мамой, всегда следил, чтобы они были сыты, и пытался, в меру своих возможностей, сопереживать чудовищному взрослению подростков в странном доме, где дурачатся взрослые (каковым становился Миллбрук).
Однажды Альперт принял немного ЛСД и, отправившись полетать на «Сессне», вошел в штопор. Это был на удивление дурацкий поступок — переигровка той ночи в Чихуатанейо, когда он бродил в грохочущих волнах прибоя. Он мечтал вернуться к своей старой жизни профессора, который ездит в Кембридж на «мерседесе» и принимает даровитых студентов у себя в обставленной антикварными вещами роскошной квартире, в те дни, когда он крутился в бесконечной рутине лекций и собраний и легких мимолетных бесед с Дэйвом Макклелландом. Хотя иногда он и видел ясно цели и потенциалы Касталии в Миллбруке, случались и другие дни, когда он ощущал себя полностью потерянным и одиноким, оторванным от того, чем занимаются Тим и Ральф. Например, он абсолютно не видел смысла в переработке «Тибетской книги мертвых» в руководство по путешествиям в психоделическом мире. Да, имеются некоторые параллели, да, это принесет деньги. Но это же побочные эффекты, побочные цели. А им нужно сосредоточиться на том, чтобы сделать состояние кайфа постоянным!