Страница:
Странная дискуссия: противники ЛСД утверждали, что кислота разрушит Америку, защитники — прямо противоположное. Для них ЛСД являлся лечебным средством. Он помогал корректировать неврозы, вызванные потребительской культурой. Позволял докопаться до корней проблем, взглянуть на некоторые вещи под новым углом. Давал дополнительную информацию, часть которой была по своей природе духовной. Если Америка хочет остаться мировой державой, нельзя поворачиваться спиной к такой полезной вещи.
Забавно, но обе стороны сходились на том, что ЛСД может коренным образом изменить человека. Но правда ли это? Летом 1966 года психолог Билл Макглофлин, участвовавший в ранних опытах Оскара Дженигера, опубликовал интересное исследование, дающее ответы на некоторые вопросы. Проводя эксперимент, Билл Макглофлин собрал двадцать семь человек с высшим образованием — вслепую, через объявление в газете. Выяснив их проблемы, он разделил их на три группы и дал им личностные тесты, в которых акцент ставился на творчестве, страхах, личных ценностях и т. д. Первая группа получала полную дозу ЛСД, вторая — очень маленькую, третьей дали амфетамины. После принятия наркотиков все они прошли личностные тесты повторно.
И еще раз — спустя шесть месяцев. В результате Мак-глофлин выяснил, что изменения в личности происходят минимальные, несмотря на субъективные впечатления. Только в одной области наблюдались действительно значительные изменения — в тесте «как жить».
После трех доз ЛСД пациенты Макглофлина переставали интересоваться выгодной работой в корпорации и склонялись к чему-нибудь более созерцательному.
Но даже эти изменения были не вечны: они зависели от времени и количества ЛСД. Через шесть месяцев различия по этому тесту уменьшались, и единственные фактические изменения оставались в двух категориях: «самовосприятие» и «самоуважение».
Статья Макглофлина была опубликована в числе многих других статей по ЛСД, появившихся в специальных журналах в 1966 году. В научных журналах публиковалось много подобных исследований. Однако популярные издания избегали говорить о научном аспекте ЛСД. Это было слишком сложно, слишком специально, как и большинство тем, связанных с фундаментальными исследованиями.
Исследователь из Психоневрологического института при Калифорнийском университете отмечал, что ЛСД, похоже, помогает детям, больным аутизмом.
По исследованиям Национального института психического здоровья, из сорока трех алкоголиков, принимавших ЛСД, двадцать три бросили пить, семеро изредка выпивали, но уже способны были нормально работать и двое опять запили. Другой ученый, изучавший проблемы удачных и неудачных сеансов, выдвинул предположение, что экстраверты быстро и легко осваиваются в Ином Мире, в то время как для интровертов характерны плохие переживания. Интересный материал, конечно, но нисколько не согласующийся с навешенным на ЛСД ярлыком «наркотика-убийцы» или сложившимся образом сумасшедших ученых, вздумавших образовать межнациональную наркотическую компанию.
Даже среди медиков, где с радостью приветствовали иные наркотики, транквилизаторы и антипсихотические средства, ЛСД был на дурном счету. В основном — из-за отголосков старых слухов о том, что все результаты исследований (хотя это никем не было доказано) сфальсифицированы. Исследования с алкоголиками частично развеяли недоверие. Некоторые исследователи, о которых я уже упоминал выше, получали изумительные результаты. Другие же были не способны вылечить и одного алкоголика. Многие понимали, что в их руки попало новое изумительное лекарство, впоследствии опороченное злыми языками. Однако даже исследователи, понимавшие ценность ЛСД, понимавшие, как с ним нужно работать и как подходить к личностной терапии, в итоге часто попадали в ситуацию, подобную той, в которой оказался Майрон Столярофф и его Фонд. «Как, например, оценить такие изменения, когда человек разводится с женой и уходит с работы, а потом устраивается на другую, где ему платят меньше, но где ему больше нравится? — спрашивает один критик. — Если человек меньше устает, чувствует себя счастливым, читает поэзию и слушает музыку, но гораздо меньше обращает внимания на карьеру и успешную конкуренцию, разве это хорошо?» Измениться и быть счастливым — это был прямой вызов общепринятой этике «приспосабливайся, а не то…», безраздельно царившей в стране в пятидесятые годы, и в этом смысле споры вокруг ЛСД были отголосками гораздо более важного вопроса, чем то, сможет ли лечение восстановить в человеке тягу к социуму.
Но у большинства медиков не было времени и не хватало терпения разбираться в нюансах, связанных с ЛСД. Самым распространенным понятием, связанным с ЛСД, было определение «непредсказуемый». И эта «непредсказуемость» ярко была видна на примере таких личностей, как те же профессора Тим Лири и Дик Альперт, которые служили всем предупреждением, что из-за ЛСД можно погубить профессиональную карьеру. Медики отмечали, что везде, где исследуют ЛСД, имеют место странные происшествия, терапевты сходят с ума, организовывают собственные культы или начинают заниматься эзотерикой, как, например в Исалене. Или групповой терапией. Или терапией нудизмом. Или водяной терапией. Не случайно, что на первом публичном семинаре в Исалене почти все сплошь были ветеранами психоделического движения.
И разумеется, все медики читали в «Тайм» статью, о том, что люди теряют разум после приема ЛСД и толпами стекаются в пункты первой помощи. В результате возникла легкая паника. «Медицинский журнал Новой Англии» объявлял, что «нет никаких подтверждений того, что дальнейшие исследования принесут пользу», и призывал свернуть все программы, связанные с ЛСД, что было бы катастрофой, допустим, для Национального института психического здоровья, финансировавшего тридцать восемь проектов общей стоимостью в 1,7 миллиона долларов. Очевидно, издатели в данном случае решили, что перед ними новый талидо-мид. Возможно, эта паника повлияла и на решение «Сандоз», с которой были связаны поставки ЛСД и псилоцибина. В начале апреле 1966 года представители «Сандоз» позвонили в ФДА и сообщили, что они разрывают все исследовательские контракты и хотят полностью передать поставки этих двух наркотиков в руки федерального правительства. Для исследований ЛСД это обернулось настоящей бедой. В «Сандоз» постоянно звонили все новые ученые и журналисты, для каждого это было новостью, и все просили скопировать библиографию по ЛСД, которая уже выросла до папки тридцати сантиметров толщиной.
Исследователям было предложено возвратить все оставшиеся у них запасы обратно в «Сандоз», а затем представить свои программы в Национальный институт психического здоровья для повторного одобрения и перезаключения контрактов. Это вызвало общее недоумение. В «Вестнике науки» сетовали на «социальную истерию», заставившую «Сандоз» отказаться от прав на собственное открытие. «"Сандоз" оказался робким, как трусливый Лев из Страны Оз, — писал один из ученых, — И кто будет нашей Элли? ФДА? Национальный институт психического здоровья? Совет государственных исследований? Кто возьмет на себя ответственность за необходимость продолжения научного исследования ЛСД?»
Но бюрократы от науки не пожелали взвалить на себя ответственность, которую взяла на себя канзасская девочка в сказке Фрэнка Баума. Пытавшиеся воскресить свои программы ученые наталкивались на волокиту и задержки. Как типичный случай приведем то, что произошло с Джоном Поллардом, ученым из университета штата Мичиган. Он только что начал изучать, как влияет ЛСД на поведение и поступки, когда получил от «Сандоз» письмо с просьбой вернуть все запасы препарата. Ему предлагалось уточнить свою исследовательскую программу с Национальным институтом психического здоровья. Так как ему совсем недавно предоставили именно там грант на исследования в области ЛСД, он не думал, что возникнут какие-нибудь трудности, и с готовностью повиновался. Но времена изменились. После «целого лета переписки и междугородных телефонных звонков» он выяснил, что, кроме регистрации в Национальном институте психического здоровья, ему теперь нужно получить добро от ФДА. «В Институте психического здоровья я переговорил с четырьмя людьми, — писал он в «Сайенс». — Но, поговорив с пятью в ФДА, я пришел в отчаяние и решил надеяться, что мои письма дойдут до подходящих людей. Однако лето проходит, вестей нет, а я пока что с трудом оплачиваю счета за переговоры».
В разгар всех этих неприятных происшествий в середине июня открылась последняя конференция по ЛСД. Все разнообразные фракции психоделического движения в последний раз обсуждали его под одной крышей. Председателем был Фрэнк Бэррон. Последние политические и общественные страсти делали просто опасным ставить на повестку дня вопросы о пользе и опасности ЛСД. И правда, публичное осуждение ЛСД было таким сильным, что друзья Бэррона советовали ему отказаться от участия в этой конференции, предупреждая, что иначе он рискует погубить карьеру. В последний момент в Беркли отказались предоставить психиатрам место в студенческом кампусе, и им пришлось срочно перебираться за пределы кампуса, в здание, где размещался отдел пропаганды знаний и опыта Калифорнийского университета.
Во вступительном слове Бэррон отметил, что нет никаких твердых доказательств того, что ЛСД расширяет сознание. Необходимы дальнейшие исследования, сказал он. Необходимо не только найти ответы на основные вопросы, с ним связанные, но и выяснить, почему так много студентов заинтересовались им «в надежде узнать о себе что-то большее». Бэррона сменил Сидней Коэн. Он предупредил, что в «гипноз тоже пятьдесят лет никто не верил. И он имел популярность только в водевилях да в салонах». Примерно то же самое может произойти и с ЛСД. «Мы теряем контроль за исследованиями», — сказал он. И хотя он считал, что в сегодняшней ситуации виноваты горячие головы вроде Лири и Кизи, он предложил частично изменить общую медицинскую схему исследований, включив в нее и привлекая к анализу психоделического опыта, кроме медиков, еще и профессиональных теологов, философов и антропологов.
Когда один из этих «горячих голов», Аллен Гинсберг, прибыл на конференцию, он был встречен овациями. Это, по правде сказать, возбудило неудовольствие непосредственного начальства Бэррона, которое перед этим вычеркнуло Гинсберга из списка приглашенных под тем предлогом, что он не ученый. Однако за исключением этого недоразумения на конференции в основном присутствовали профессионалы. Коллега Хамфри Осмонда Абрам Хоффер сделал доклад, в котором, в частности, говорилось, что процент излеченных алкоголиков у них достигает двух третей. Другой исследователь ЛСД Эрик Каст из Чикагского медицинского университета прислал отчет, где сообщал, что из восьмидесяти людей, которым он давал ЛСД, семьдесят два преисполнились желания продолжать опыт.
Такие новые подтверждения пользы ЛСД, казалось бы, должны были привлечь внимание прессы. Возможно, журналистов сбило с толку разнообразие различных мнений. «Все, что вы слышали об ЛСД, — абсурд, включая и то, что я вам сейчас скажу», — так начал выступление один из фармакологов. Кроме того, всеобщее внимание привлекли вечная пара — Лири и Альперт.
Они оба выступили на конференции. Альперт, которого «Ньюсу-ик» назвал «Первосвященником ЛСД» (в отличие от Лири, который получил титул «мессии ЛСД»), предложил правительству вариант решения проблемы незаконного использования ЛСД с помощью Агентства Внутренних Полетов, которое будет выдавать лицензии перспективным исследователям, а заодно и снабжать их последними сведениями и методиками, касавшимися Иного Мира.
Лучащийся светом Лири, приехавший на конференцию в сопровождении ослепительной блондинки, большую часть времени пытался раздобыть средства, чтобы внести свой залог. А в своем выступлении, по мнению Майрона Столяроффа, он был «осторожней и дипломатичней, чем когда-либо».
К несчастью, как писал Столярофф Хамфри Осмонду, Тим быстро вернулся к своему «обычному нелогичному поведению. После того как он выступил на телевидении в программе обсуждения запрета на год всех психоделиков, он закончил свое выступление, порекомендовав телезрителям продолжать свои исследования самим и не позволять никому в них вмешиваться».
* * *
Для Лири наступили тяжелые времена. Вслед за налетом Лидди последовал приговор техасского суда, осудившего его за хранение марихуаны. И хотя он часто подшучивал, что такова обычная судьба пророков, на самом деле он был подавлен и угнетен. Вместо поисков новых ступеней сознания ему приходилось искать деньги, в то время как адвокаты боролись, пытаясь избавить его от тюрьмы.При таком-то печальном положении дел Лири согласился дать показания одному из подкомитетов Конгресса. Присоединившись к другим защитникам ЛСД, среди которых были и Арт Клепс, и Аллен Гинсберг. Клепс, если вы еще помните, был одним из миллбрукских проводников. С того времени многое изменилось, и он обратился к базирующейся на ЛСД религии, названной «неоамериканской церковью», в которой был известен под именем Бу Ху («И вас действительно зовут там Бу Ху?» — спросил один из сенаторов. «Боюсь, что да», — ответил Клепс). Хотя Лири не принимал в делах Церкви значительного участия, для них он был святым, кем-то вроде Иисуса Христа или пророка Мухаммеда. «В тот день, когда за спиной Тима Лири захлопнутся двери тюрьмы, — предупредил бородатый Вождь Бу Ху, — Америка рискует оказаться втянутой в пучину гражданских войн на религиозной почве. Это же касается ограничения на распространение психоделиков».
После такого драматичного вступления сенаторы, вероятно, были уже довольно враждебно настроены, и тут перед ними предстал Лири в своем обычном профессорском твидовом костюме. Начал он со статистики: он совершил 311 путешествий, вел же около 3 тысяч. ЛСД, сказал он, является своего рода энергией, которую необходимо частично контролировать. «Я полагаю, что критерии, по которым следует допускать людей к марихуане, слабейшему из психоделиков, должны быть примерно такие, как для водителей автомобилей, а критерии, с которыми следует подходить к ЛСД, должны быть несколько более строгими, скажем, их можно сравнить с теми, что применяются к летчикам.
Нужно по всей стране организовать учебные центры по образу Касталии, ЛСД может стать частью общеобразовательной программы. «А что вы собираетесь делать с теми, кто не пойдет в колледж?» — не выдержав, язвительно спросил сенатор Тэд Кеннеди.
«Для них будут организованы отдельные обучающие программы», — невозмутимо ответил Лири.
«И в высших учебных заведениях и научных институтах тоже будут организованы подобные курсы?»
«С научной точки зрения возраст нервной системы не имеет значения при использовании этого нового инструмента познания».
Он вел себя слишком сдержанно, особенно для ярых приверженцев вроде Арта Клепса, которому даже показалось, что проблемы Тима с законом плохо сказались на его нервной системе. Вдобавок к этому несколько дней спустя Тим публично предложил ввести годовой мораторий на употребление ЛСД.
«Я вовсе не говорю, что мы должны прекратить исследование возможностей расширения сознания, — заявил он перед восьмью сотнями своих поклонников, собравшихся в нью-йоркском Таун-Холле. — Но нам нужно попробовать научиться достигать психоделического опыта без помощи наркотиков».
Но уже в июне он частично вернулся к своим старым идеям.
После выступления у Бэррона Лири дал пресс-конференцию, где объявил, что в Калифорнии циркулирует около двух миллионов доз подпольного ЛСД. Неудивительно, что информация о том, что алкоголя ходит не меньше, испарилась у репортера из головы, когда он услышал следующую фразу Лири: «Наш общественный долг в настоящий момент — публиковать пособия, проводить тренировочные занятия и подготавливать молодежь к использованию этого мощнейшего расширяющего сознания препарата».
Понимал он это или нет, но, давая это интервью, он таким образом сильно навредил всей предыдущей работе конференции.
Майрон Столярофф приехал в Сан-Франциско в основном потому, что его интересовали результаты опытов Хоффера. Сам он уже почти не принимал участие в исследованиях. Его Фонд лишили лицензии на исследования, связанные с новыми наркотиками, — и в этом трудно было не обвинить мистера Лири.
Полтора года назад, когда Тим постигал древнюю мудрость в Индии, Майрону вроде бы улыбнулась удача. Съездив в Вашингтон, директор Фонда Билл Харманн представил основные положения проекта федералам в Пало-Альто для дальнейшего рассмотрения перспектив развития исследований психоделических веществ. «Не знаю, чего еще больше хотеть», — писал Столярофф Осмонду:
Сейчас, я думаю, ничто нам так не поможет, как если некоторые высокопоставленные люди, занимающие в правительстве важные посты, получат информацию об ЛСД из первых рук. Эл [Хаббард] уверил нас, что он гарантирует, что они действительно подойдут к этому вопросу со всей серьезностью и не отмахнутся от него, не изучив его основательно.Но пока проект находился на стадии планирования, политическое отношение к ЛСД изменилось. Черный рынок ЛСД, вначале сочившийся тонкой струйкой, превратился в мощный поток. А восприимчивые подростки, вдохновленные заявлениями Кизи и Лири, начали пробовать ЛСД где и когда только могли, в результате чего и происходили те случаи, которые Фрош наблюдал в клинике Белльвю. И вместо того чтобы знакомить с ЛСД избранных членов правительства, Столярофф обнаружил, что ему грозят серьезные финансовые проблемы, так как выданные ему гранты были аннулированы.
Когда в начале 1965 года стало очевидно, что ЛСД-терапия экономически уже не выгодна, Столярофф и Харманн перенаправили силы фонда на частный сектор: если уж государство больше не хочет финансировать личностную терапию, возможно, это удастся сделать через бизнес. В некотором роде это было возвратом к первоначальным идеям Столяроффа, когда они с Хаббардом мечтали, как с помощью ЛСД «Ампекс» превратится в самую просветленную суперкорпорацию в мире. Но с одной значительной разницей. Майрону пришлось временно переключиться на софистику. Вы же не можете войти к президенту фирмы и небрежно предложить ему попробовать один интересный наркотик. Необходима документация, графики, твердо установленные факты. Нужны первые исследования в этой новой области — чем и занимался фонд, собрав около тридцати разных специалистов — физиков, дизайнеров интерьера, архитекторов, математиков, инженеров, — притом так, чтобы у каждого из них существовала проблема, над решением которой он бился в последнее время.
Архитектор, например, работал над проектом центра искусств и ремесел. Он пришел в контору Столяроффа, принял ЛСД и дальше описывал произошедшее так:
Посмотрев на лист бумаги, лежащий передо мной, я осознал, что у меня нет абсолютно никаких идей. Я помнил только, что мне нужно охватить площадь в три тысячи квадратных метров. Я нарисовал контуры, потом смотрел на них. Внутри меня царила пустота.Но вся эта работа сошла на нет, когда «Сандоз» решил прекратить поставки ЛСД и псилоцибина, отдав их полностью под контроль и на усмотрение ФДА Вследствие этого использование и изучение ЛСД практически приравнивалось к правонарушению.
И внезапно я увидел проект уже законченным. Сделав несколько быстрых подсчетов, я понял, что он полностью подходит… и отвечает всем требованиям цен и затрат…
Я начал чертить… Мое воображение не поспевало за восприятием… рука не успевала за мыслями… Меня охватило нетерпение, я должен был как можно быстрее зарисовать то, что мне представилось в воображении (и не упустить ни одной мельчайшей детали). Я работал с такой скоростью, на которую и не думал, что способен. Я сделал четыре чертежа — полных и всеобъемлющих. Нельзя сказать, что я устал, скорее напротив, был полон удовлетворения от того, что сумел ухватить и зарисовать возникший передо мной образ. Наконец я закончил работать. Поел фруктов… выпил кофе… покурил… глотнул вина… я был счастлив.
Это был великий день.
Эл Хаббард даже летал в Вашингтон, пытаясь изменить это решение. При себе у него было письмо, подписанное множеством влиятельных фирм, промышленников, даже NASA, о том, что психоделики помогают решать множество проблем. Но все без толку.
Приоритеты изменились. Политики охладели к ЛСД.
Исследования, отвечавшие политическим целям государства, финансировались. Остальные — закрывались. Столяроффу, Хаббарду, дюжине других исследователей — всем был отказано в возобновлении контракта поставок и финансирования. Даже Джин Хьюстон и Роберт Мастере, опубликовавшие книгу «Многообразие психоделического опыта», которая без всяких сомнений была лучшим научным исследованием того, что происходит по ту сторону сознания, — даже они потеряли право вести исследования.
Типичнейшую дилемму ЛСД-исследований иллюстрирует то, что случилось с Сиднеем Коэном. После публикации «За тем, что внутри» в 1964 года Коэн был негласно признан самым известным «специалистом по ЛСД», способным четко опровергнуть утверждения Лири. Именно его, а не Хамфри Осмонда пригласили как эксперта на слушания Конгресса, посвященного ЛСД. Врач, придумавший термин «психоделики», — вряд ли его можно призвать в качестве эксперта. Коэн же, предпочитавший всегда определение «ненормальность», подходил на эту роль гораздо больше.
Коэн был популярным лектором. Часто он выступал вместе с Ричардом Альпертом. Это создавало контраст: этакий радикально-психоделический подход Альперта (328 совершенных путешествий) и сугубо академический подход Коэна (7 тщательно контролируемых сеансов). То, что он появлялся на сцене вместе с Альпертом, часто вызывало раздражение коллег, которые были недовольны тем, что это, как им казалось, придает лекциям Альперта — а следовательно, в более широком смысле и утверждениям Лири — оттенок законных научных исследований. «Верно, он излагает точку зрения, с которой ни вы, ни я не согласны, — отвечал Коэн. — И что нам делать? Не обращать на него внимания, игнорировать, ругать? Нет, нам стоит вступить в бой и найти эффективные ответы и контраргументы на все, что он говорит».
Альперт же все больше склонялся к мысли, что Коэн — ханжа. Да, он мог провести персональный сеанс для Генри и Клэр Бут Лусов и все прошло бы как нельзя лучше, но окажись на их месте кто-нибудь другой, и он тотчас же закатил бы лекцию о строгом медицинском подходе и правилах. Однако Альперту все-таки нравился Коэн. На его взгляд, он был приятным парнем, «игравшим с теми картами, что ему достались по раскладу. И игравшим сдержанно, и никогда не изменявшим этой привычке».
Альперт недооценивал, как сложно оставаться сдержанным.
Опровергая публичные заявления «горячих голов» (например, Лири), стоявшие на умеренных позициях психологи (такие, как Коэн) были вынуждены рисовать гнетущие картины того, что случится при всеобщем бесконтрольном распространении психоделиков. К несчастью, самые негативные моменты их выступлений создавали атмосферу, в которой было сложно отстоять даже фундаментальные исследования: если уж ЛСД настолько непредсказуем, то как тут можно говорить о какой бы то ни было безопасности?..
На смену разумному обсуждению пришли сенсационные штампы. Осенью 1966 года противники ЛСД категорично утверждали, что ЛСД ведет к органическому поражению головного мозга. Аргументы? Тот факт, что множество молодых людей, принимавших ЛСД, отвергали корпоративно-пригородный стиль жизни, столь ценимый и любимый их родителями. А это политика приспособленчества не моргнув глазом приписывала органическим поражениям мозга.
Все еще не побежденный Лири отвечал на это не менее скандальным ходом. В интервью «Плейбою» он заметил, что ЛСД — сильнейший афродизиак. «Секс под ЛСД, — объяснял он, — независимо от того, каковы ваши привычки, заставит отнестись ко всему вашему предыдущему опыту, как к занятиям любовью с манекенами, стоящими в витринах универмагов». И в качестве завершающего смертельного удара добавил: «Пока что известны три основные цели использования ЛСД: познать и возлюбить Господа, познать и возлюбить себя и познать и возлюбить женщину».
Разве после этого кажется удивительным, что люди, придерживающиеся умеренных взглядов, такие, как Коэн, решили, что ситуация выходит из-под контроля?
Размышляя над странной историей ЛСД, Коэн выделил в ней три основные фазы. Первая фаза — научная. Ученые видели в ЛСД новый ключик, способный помочь им проникнуть в темные утолки подсознательного. Но затем, когда они начали обдумывать и обсуждать чудесные изменения, случающиеся под ЛСД, возникло параллельное направление, в котором наука плавно перетекала в религию. Согласно Олдосу Хаксли и Джеральду Хёду, ЛСД давал возможность ускорить эволюцию и впервые за историю давал Человеку возможность действительно заслужить название Homo Sapiens (человека разумного). Однако вслед за тем религиозные исследования переросли в культурную революцию самого что ни на есть низкого пошиба — «бессмысленный эмоциональный выплеск чувств», как определял это Коэн.