Страница:
Уоттс не сразу оценил психоделики. Поначалу это ему показалось «абсолютно невероятным, что истинный духовный опыт можно получить, съев какую-то химию. Видения и ощущение восторга — да. Возможно, необычные ощущения, словно учишься плавать». Первый раз приняв ЛСД, он пережил моменты «оживленной красоты», но «едва ли то, что можно назвать мистическим». Но зато в следующий раз он уже испытывал полностью мистические переживания, что, с одной стороны, привело его в замешательство, с другой — было поучительно. Привело в замешательство, потому что Уоттс всю свою сознательную жизнь занимался духовным поиском, и теперь он достиг цели не благодаря соответствующей духовной дисциплине, но просто растворив ампулу в стакане дистиллированной воды; а поучительно, потому что проникновение за Дверь оказалось не примером дзен-буддизма, в котором специализировался Уоттс, а скорее образцом индуизма, словно индуизм был «локальной формой определенного немыслимо древнего тайного знания, которое таится у любого человека в уголке сознания, но никогда себя не обнаруживает».
Оскар Дженигер всегда считал, что приезд Алана Уоттса был ключевым моментом в истории психоделиков, потому что влияние Уоттса распространялось на совсем другие круги. В Сан-Франциско он был важной фигурой среди местной богемы. И, несомненно, оказал влияние на молодого кузена Дженигера, Аллена Гинсберга, который в поисках духовных ценностей обратился к восточным учениям.
Тот период был очень важен, хотя сложно сказать, что из при-сходящего тогда было наиболее важным. В Канаде Осмонд начал применять ЛСД в лечении алкоголизма — и с многообещающими результатами. В то же время он дал попробовать ЛСД своему старому школьному товарищу, а теперь члену парламента, Кристоферу Мэйхью. Он предложил Мэйхью использовать свои связи, чтобы уговорить Би-би-си отснять короткий научно-популярный фильм про мескалин. Мэйхью предложил себя в качестве подопытного кролика, и съемочная группа Би-би-си отправилась к нему домой в Суррей, снимая на пленку, как Осмонд дает ему 400 микрограммов гидрохлорида мескалина. То, что пос-ледовало затем, теперь можно было бы легко предсказать: Мэйхью начал через нерегулярные интервалы выпадать из реального пространства-времени и попадать в место, «полное лучащегося света, словно снег, освещенный невидимыми солнечными лучами». Хотя по часам Осмонда эти путешествия длились секунды, для Мэйхью они, казалось, продолжались целую вечность.
— Меня снова здесь нет и уже долго, — внезапно объявил он, во время одного из тестов Осмонда. — Но вы вообще не заметили, что меня нет.
— Когда вы вернетесь? — спросил Осмонд.
— Я теперь в вашем времени, — ответил Мэйхью, но через несколько минут вновь сказал: — О, я снова там!
Подобно Олдосу, Мэйхью заглянул и в темные части Иного Мира. «Были моменты когда я воспринимал все с ужасающей яркостью, и это сводило с ума», — писал он в отчете о своем опыте, опубликованном в лондонском «Обсервер».
Другая иллюстрация к тому, как развивались события: в 1954 году Джеральд Хёд читал лекции в Пало-Альто, в организации «Секвойя семинар». Среди слушателей был инженер по имени Майрон Столярофф. Столярофф отвечал за перспективное планирование в «Ампекс», одной из первых компаний высоких технологий, появившейся в регионе к югу от Сан-Франциско. Столярофф, немного послушав Джеральда, решил, что перед ним один из великих мистиков. Так что когда Хёд начал превозносить изменяющие сознание наркотики, Столярофф удивился. «Я думал, что вы и так можете попасть во все эти места, — сказал он. — Зачем же вы их принимаете?» «Просто они открывают двери и позволяют различными путями попасть во множество измерений», — ответил Хёд.
Отдавал ли он себе в этом отчет или нет, но Майрон Столярофф был уже завербован. Несколько месяцев спустя, остановившись по делам в Лос-Анджелесе, он посетил Хеда и долго обсуждал с ним наркотики, изменяющие сознание. В какой-то момент в разговоре всплыла фамилия Хаббарда, и Хед заметил, что если Столярофф хочет попробовать все эти вещества, Эл сможет помочь ему. Столярофф написал Хаббарду, и вскоре Эл — «веселый парень», «излучавший волны энергии», — появился у него на пороге с резервуаром карбогена. После знакомства и формальных предисловий Эл предложил Столяроффу вдохнуть немного карбогена, и спустя полминуты директор по перспективному планированию полностью расслабился.
Столярофф, довольно скептически отнесшийся к рассказам Хеда, на этот раз был полностью сломлен и убежден. Он договорился, что при первой возможности приедет в Ванкувер, чтобы принять участие в одной из ЛСД-сессий Хаббарда. В 1959 году Хаббард утверждал, что он провел тысячу семьсот ЛСД-сессий.
Бизнесмену пришлось тяжело. За несколько часов, проведенных у Хаббарда, Столярофф вновь пережил рождение, фактически физическое рождение, задыхаясь и корчась, словно в те дни, когда впервые прорывался к миру и первым глоткам воздуха. Хотя это были мучительные часы, но когда Майрон пришел в себя, он осознал, что многие из его странностей и неврозов явились результатом травмы при рождении. Это не было чем-то радикально новым для психоаналитиков: Отто Ранк, один из последних учеников Фрейда, написал множество статей о том, как влияет рождение на формирование психики. Но с помощью психоанализа требуются годы понять то, чего Столярофф достиг за несколько тяжелых часов. Возвращаясь в «Ампекс», Столярофф был убежден, что ЛСД — «самое большое открытие в истории человечества».
В следующие несколько лет Майрон и Эл сблизились. Столярофф был бизнесменом и инженером, он оперировал делами, а не словами. И его с радостью приняли Хед, Хаксли и Осмонд Часто, беседуя по вечерам, они мечтали о том, как при помощи ЛСД можно было бы превратить «Ампекс» в самую творческую, преуспевающую и прибыльную корпорацию в мире. Они использовали бы наркотик, чтобы стимулировать не только творческие силы, но также и психическое здоровье, леча самовлюбленность, неврозы, мелкую ревность и проблемы в общении. Используя ЛСД, они могли создать такую обстановку, в которой личность бы процветала и могла бы соединиться с пробужденным духом индивидуального сознания. На примере корпорации это разрешило бы обычно неразрешимую задачу улучшения общих условий не только для отдельных личностей, но и для группы в целом. И, в конце концов, это приносило бы намного больше денег.
Хаббард был идеальным примером того, как действительность трансформирует лучшие мечты. По мысли Хаксли, все выглядело довольно просто — необходимо привлечь на свою сторону определенное количество образованных людей. Однако он не учел всего. Хаксли предпочитал своего рода тихую дипломатию, привлекая людей на свою сторону с помощью «образовательных журналов и современных интеллектуальных книг». Американского телевидения, по которому транслировали «баптистов, методистов и просто сумасшедших», следовало избегать любой ценой. Но Эл был человеком другого склада. Он был настроен продавать ЛСД в качестве католического лекарственного средства. «Не было бы лучше позволить Хаббарду идти своим собственным путем в русле церкви? — писал Хаксли Осмонду. — Совершенно очевидно, что он все больше чувствует себя там, как дома. Также, очевидно, его лояльность по отношению к церкви рождает в нем тревогу — будет ли ЛСД-25 достойным инструментом для утверждения католической доктрины и возрождения к жизни католических ценностей?» Но раздражение Хаксли продолжалось лишь до их следующей встречи с Хаббардом. Хаксли вновь отступил перед обаянием, сердечностью и энергией Эла. «Пожалуйста, забудьте, что я писал о нем в последнем письме, — сказал он Осмонду и добавил: — Хотя я все еще сомневаюсь относительно общей законности его методов».
Однако методы Хаббарда работали, и в конце 1957 года его кампания в пределах Ванкуверской католической верхушки принесла поразительные плоды: объявление, выпущенное Собором святого Розария, в котором, в частности, можно было прочесть нижеследующее:
Мы знаем, что человек несовершенен, и нас в наших исследованиях защищает именно это понимание и признание Первопричины, управляющей всем, что случается в мире Поэтому мы начинаем изучение психоделиков и их влияния на человеческое сознание, желая прояснить их свойства и место, которое они занимают в Божественном Плане. Мы смиренно просим Пресвятую Деву Богородицу помочь всем, кто взывает к ней, познать и понять истинное значение психоделиков, способных высвободить в человеке самые возвышенные качества, чтобы, согласно Божьим законам, использовать их на пользу человечеству, отныне и во веки веков.Сегодня католическая верхушка западной Канады, завтра первая психоделическая корпорация — Эл никогда не отличался скромностью замыслов. Но в этом случае одно помешало другому. Хотя Майрон Столярофф подошел к делу ответственно, убеждая нового генерального директора «Ампекс» не обращать внимания на недостатки Эла и попробовать поэкспериментировать с ЛСД, результат был катастрофическим. Дело в том, что генеральный директор был иудеем. И он вовсе не стремился смотреть на изображения Иисуса Христа. Но именно ими Хаббард и размахивал перед ним.
Мы могли еще на протяжение двух сотен страниц описывать водовороты событий, связанных с распространением ЛСД, но, возможно, лучше будет задержаться всего лишь на одном моменте, поскольку он показывает, насколько далеко зашло психоделическое движение. В 1958 году Джеральд и Сидней Коэн отправились в Аризону с целью устроить ЛСД-сессию для Генри Люса, основателя и президента «Тайм-лайф инкорпорейтид» и его жены-космополитки Клэр Бут Люс. Вечером Люс, не слыша ничего вокруг, кроме звучавшей у него внутри симфонии, бродил по двору. Чуть позже, после короткого общения с Богом, он уверился, что в Америке все в этом столетии будет хорошо.
Единственной проблемой, очевидной для всех, была вероятность того, что когда-нибудь в будущем выяснится, что ЛСД вреден для человеческого организма. Нельзя было забывать о Фрейде, полагавшем, что кокаин — просто безвредная панацея. С другой стороны, возможно, что ничего фатального не предвидится даже в этом случае, просто встает задача обнаружить безвредные аналоги.
«Если психологи и социологи определят значение слова «идеал», — говорил Хаксли, — невропатологи и фармакологи смогут обнаружить средства, с помощью которых можно будет осознать этот идеал». ЛСД и мескалин были только верхушкой психоделического айсберга.
Первым новым психоделиком был ДМТ — диметилтриптамин. Его обнаружил Оскар Дженигер. Помимо исследований возможностей ЛСД, Дженигер заинтересовался предположением Осмонда и Смитиса, что психозы могли быть вызваны сбоем метаболизма надпочечников. В свое время интуиция привела двух этих англичан к открытию молекулярного сходства адреналина и мескалина. Дженигер неожиданно наткнулся на подобную связь между триптамином и южноамериканской виноградной лозой «айахуаска», используемой в шаманских обрядах. Психоактивным элементом в «айахуаска» был диметилтриптамин (ДМТ). Дженигер поискал в медицинской литературе ссылки на ДМТ, но нашел только две монографии, и обе на венгерском. Предположив, что венгры, должно быть, пробовали ДМТ и, вероятно, до сих пор живы, если уж написали монографии, Дженигер заказал его в местной лаборатории и как-то днем, будучи один в конторе, он «совершил идиотскую, опаснейшую глупость» — наполнил шприц и ввел ДМТ в вену.
По сравнению с ДМТ ЛСД был просто безделицей. Дженигер ощущал себя шариком в пинболе, вокруг был ад кромешный, сверкали вспышки и звенели звонки… Он ничего не понимал. Он был потерян и растерян и, когда позже пришел в себя (эффект ДМТ продолжался только тридцать минут), был убежден, что пережил «совершенно реальный бред сумасшедшего». Это было потрясающе! Возможно, он нашел неуловимый М-фактор!
Дженигер дал попробовать ДМТ Бивенсу, тоже согласившемуся, что это действительно «уже чересчур»; тогда он позвонил Алану Уоттсу и заключил с ним пари, что он наконец нашел препарат, который сможет заставить его замолчать. Уоттс принял пари и ДМТ и в течение последующих тридцати минут, молча, не отрываясь, смотрел на Дженигера, который взволнованно повторял: «Алан, Алан, пожалуйста, ну, скажи что-нибудь! Поговори со мной. Твоя репутация в опасности!» Но Уоттс не проронил ни слова. В следующий раз, когда через город проезжал Эл Хаббард, Дженигер снабдил его ДМТ и попросил, чтобы он распространил его. «Это не просто подарок, — сказал он. — Я хочу получить отчеты о его действии». Каждый, кто пробовал ДМТ, соглашался, что это были адские полчаса, никаких положительных переживаний наркотик не вызывал.
Чего нельзя было сказать о псилоцибине, появившемся на психоделической сцене благодаря все тому же «Сандоз Фармацевтикалс».
Глава 8. ШУМ ЗА СЦЕНОЙ
К псилоцибину «Сандоз» привели довольно странные обстоятельства.
Все началось в 1927 году в горах Кэтскилла, [47]когда Валентина Уоссон, заметив в лесу грибы, радостно побежала их собирать. Ее новоиспеченный муж (у них как раз был медовый месяц) ошеломленно глядел, как она, «став на колени, в восторге переползает от одной кучки грибов к другой». Поняв, что никакие доводы не удержат ее от того, чтобы приготовить грибы на обед, Гордон Уоссон начал морально готовиться к тому, что скоро станет вдовцом. Он абсолютно не сомневался, что к утру его жена будет мертва.
Но она конечно не умерла. Урожденная россиянка, Валентина Уоссон очень любила грибы и конечно прекрасно знала, как их готовить. Англосакс Гордон представлял абсолютно противоположный тип. Он был микофобом, он ненавидел грибы
Гордон был выпускником Гарварда и работал финансовым корреспондентом «Нью-Йорк джеральд трибьюн», Валентина была детским врачом. Будучи воспитаны по-разному, они начали анализировать разницу культур, породившую их разногласия, — заходил ли у них спор по поводу лишайника или грецких орехов. Копнув немного глубже, выясняли, что целые народы Европы можно назвать микофилами (Славянские страны, Бавария, Австрия, Италия и южные части Испании и Франции) или микофобами — остальная часть Европы. Уоссоны заинтересовались этой проблемой и занялись исследованиями, которых не прекращали уже до самой смерти.
В 1938 году Гордон Уоссон оставил журналистику ради банковского дела и устроился работать в отделение ценных бумаг банка «Морган Гаранта». Когда актом Конгресса банкам было запрещено приобретать ценные бумаги, он перешел работать в администрацию банка и со временем стал его вице-президентом. В эти годы любое свободное время Уоссоны посвящали микологическим изысканиям. Они прошли пешком всю Европу, тщательно изучая языки, исследуя тот раскол, что, должно быть, произошел еще тысячелетия назад. Общаясь с необразованными крестьянами, они расспрашивали их насчет местных грибов.
Постепенно сформировалась гипотеза. Уоссоны начали подозревать, что гриб играл важнейшую роль в прарелигии индоевропейских племен. Основным объектом их исследований стал мухомор, рассматриваемый микофобами как самый ядовитый гриб, хотя не имелось никаких твердых свидетельств, что от него хоть кто-нибудь умер… То, что он вызывал своего рода бред, подтверждается еще в «Простом и легком описании британских грибов» Кука (опубликовано в 1862 году): «используется для предсказаний, вызывает поразительные физические ощущения и радует дивительными иллюзиями и метаморфозами». Льюис Кэрролл, очевидно, читал Кука — в повести-сказке «Алиса в стране чудес» гусеница пыхтит кальяном наверху мухомора, который Алиса быстро съедает с вытекающими отсюда незабываемыми последствиями.
Psibcybe semilanctea
Поскольку предположение о том, что наркотические грибы лежат в основе индоевропейской культуры, было довольно радикальным, Уоссоны поделились им только с немногими. Одним из этих немногих был Роберт Грэйвс, английский поэт, живший в целительном уединении на острове Майорка. Уоссоны подружились с Грэйвсом на базе научного сотрудничества, выясняя исторический вопрос, какими именно грибами отравила римская императрица Агриппина императора Клавдия. Это было важно для одного из самых известных романов Грэйвса — «Я, Клавдий». Выстроив доступные данные, они пришли к выводу, что она преподнесла ему блюдо из его любимых грибов Amanita caesarea — безопасных и вкусных, если только их не протушить в соке Amanita phalloides. Это были единственные ядовитые грибы, вызывающие смертельный исход и доступные Агриппине. Поскольку человек, отравленный Amanita phalloides, умирает медленно — в течение пяти или шести дней, она решила усилить действие яда другим препаратом, сходным с колоцинтом, [48]вероятно, введенным через клизму; и в считанные часы Клавдий был мертв, а его пасынок Нерон стал новым императором. В сентябре 1952 года Грэйвс натолкнулся в журнале на статью, в которой описывалось открытие «грибных камней» при археологических раскопках в Гватемале и Мексике. Археологи предполагали, что камни были предметами культа или, по крайней мере, объектами поклонения. Это означало, что поклонение грибам существовало еще в доколумбовы времена. Грейвс сообщил об этом Уоссону, и тот, хотя планировал ограничить свои исследования Евразией, решил съездить в Мексику при первой же удачной возможности.
То, что они обнаружили в Мексике, оказалось намного более материальным, чем старый фольклор и лингвистические вероятности, изучаемые ими в Европе. Множество испанских летописцев шестнадцатого века упоминало о существовании наркотического гриба, называвшегося на нахуатле, языке ацтеков, «теонанакатль», или «плоть Бога». Францисканский монах Бернардино де Саагуни даже описывал предполагаемые эффекты теонанакатля:
Но Уоссоны надеялись, что культ не был уничтожен в шестнадцатом столетии, а просто стал тайным. В пользу этого свидетельствовали некоторые факты. В 1936 году группа американских антропологов, работавших в отдаленной деревне Уаутла де Хименес, сообщала, что им позволили наблюдать, но не участвовать в церемонии, в которой употреблялись психотропные грибы.
В течение трех лет Уоссоны следили за новостями, изучали источники и учили индейские диалекты. В Уаутла де Хименес они подружились с американской миссионеркой Юнис Пайк, которая кое-что знала о грибном культе. Только «когда наступает вечерняя темнота и вы остаетесь наедине с мудрым стариком или старой женщиной (доверие которой вы предварительно завоевали), держась за руки при свете свечей и говоря шепотом, вы можете быть допущены до церемонии», — писал Уоссон. Согласно источникам Уоссона, иногда звучащим довольно необычно, теонанакатль следовало собирать до восхода солнца, во время новолуния. Собирать его в определенных местах должны были исключительно девственницы. Затем грибы, завернутые в листья банана, относили в церковь, где их благословляли на алтаре. Затем они переходили к курандеро (знахарь, целитель, шаман и т. д.). Слушая эти рассказанные шепотом истории, Уоссон ощущал себя «пилигримом в поисках Грааля». Хорошая аналогия, потому что грибной культ казался неуловимым. Уоссон описывает, как однажды им овладело разочарование:
Уоссоны не спешили трубить о своем открытии. Они возвращались в Уаутла де Хименес еще несколько раз. В одну из поездок с ними отправился фотограф Аллан Ричардсон, сделавший снимки грибной церемонии. В другой раз их сопровождал Роже Эм, известный миколог, директор государственного музея естествознания во Франции. Эм, исследуя грибы, идентифицировал их как пластинчатые грибы из семейства Stophanaceae, принадлежащие к роду psilocybe, но не смог выделить из них активный элемент. С этой проблемой он обратился к Альберту Хофманну в «Сандоз Фармацевтикалс», который с неохотой согласился ему помочь. «Я хотел было передать исследование одному из моих сотрудников, — писал Хофманн в автобиографии. — Однако никто не выказывал особого рвения браться за эту проблему — было известно, что ЛСД и все, связанное с ним, не снискали популярности у руководства». В 1958 году Хофманн объявил, что он синтезировал два новых вещества: псилоцибин и псилоцин. Оба они принадлежали к индольным соединениям и обладали химическим строением, очень сходным с нейромедиатором серотонином. У ЛСД появилось несколько менее мощных кузенов.
Новости об открытии Уоссона медленно, но верно распространялись. Роберт Грэйвс в письме Мартину Сеймур-Смиту упомянул, что «мой знакомый, интересовавшийся грибами, празднует победу: фактически он обнаружил в Мексике жрецов грибного культа, о которых я ему рассказывал. Он ел священные грибы и исследовал их — это оказался очередной чудесный наркотик, требующий большой осторожности в обращении. Он думает, что именно их использовали в элевсинских мистериях, чтобы получать такие потрясающие видения». Как только об этом узнал Олдос Хаксли, офис Уоссона в банке Моргана стал следующим пунктом в истории психоделического движения. Осмонд, Хаксли и Хаббард, все попробовали грибов (на Хаббарда произвело сильное впечатление то, что у Уоссона есть личная столовая с официантами), но их попытки привлечь банкира на свою сторону потерпели неудачу. Уос-сон был слишком поглощен своими собственными теориями и открытиями. Ему было «приятно думать, что открытые им грибы так или иначе уникальны и, несомненно, важнее всего остального, — рассказывал Хаксли Осмонду после завтрака с банкиром в его «храме богатства». — Я пробовал его разубедить. Но ему приятно чувствовать, что он владеет «единственным в мире психоделиком» — и не желает променять его ни на что».
Эти события происходили в июне 1957 года. Примерно в то же время вышел «труд жизни» Уоссона об индоевропейском грибном культе — «Грибы, Россия и история сомы». Он был издан небольшим тиражом в 512 экземпляров и продавался по двести пятьдесят долларов. Это был труд потрясающей учености, но при всех его филологических и фольклорных заслугах правдоподобность тезисам придавал именно «божественный мексиканский гриб». «Теперь мы понимаем, — писал Уоссон, — что многие из разновидностей этих странных грибов обладают странной силой, которую древний человек не мог расценить иначе, как волшебную. Они могли стать причиной возникновения самого понятия сверхъестественного и вдохновили многие из фольклорных сюжетов, приводимых нами… Мы предполагаем, что божественный гриб играл важнейшую роль в развитии представлений древнего человека о мире, пробуждении в нем способности к самопознанию, чувства трепета перед неизвестным, чувства чудесного и почитания. Он, несомненно, облегчил для него восприятие идеи Бога». [49]
Если бы распространение идей, изложенных в книге Уоссона, было ограничено тиражом в полтысячи экземпляров, стоимость каждого из которых была равна двухнедельной зарплате, наша история могла бы пойти совсем другим путем. Но однажды, когда он за завтраком рассказывал о своих мексиканских приключениях в «Сен-Ниюри Клаб», Уоссона случайно услышал редактор «Тайм-лайф». Редактор предложил ему описать свои переживания и опубликовать их в «Лайф» (там был специальный раздел, посвященный подлинным переживаниям путешественников). Статья Уоссона о гриб-ьной церемонии со снимками Аллана Ричардсона вышла в Гордон Уоссон «июльском выпуске «Лайф» 1957 года, где ее прочитали миллионы, и в частности один молодой психолог, Фрэнк Бэррон, лучший друг другого молодого психолога, Тимоти Лири.
Все началось в 1927 году в горах Кэтскилла, [47]когда Валентина Уоссон, заметив в лесу грибы, радостно побежала их собирать. Ее новоиспеченный муж (у них как раз был медовый месяц) ошеломленно глядел, как она, «став на колени, в восторге переползает от одной кучки грибов к другой». Поняв, что никакие доводы не удержат ее от того, чтобы приготовить грибы на обед, Гордон Уоссон начал морально готовиться к тому, что скоро станет вдовцом. Он абсолютно не сомневался, что к утру его жена будет мертва.
Но она конечно не умерла. Урожденная россиянка, Валентина Уоссон очень любила грибы и конечно прекрасно знала, как их готовить. Англосакс Гордон представлял абсолютно противоположный тип. Он был микофобом, он ненавидел грибы
Гордон был выпускником Гарварда и работал финансовым корреспондентом «Нью-Йорк джеральд трибьюн», Валентина была детским врачом. Будучи воспитаны по-разному, они начали анализировать разницу культур, породившую их разногласия, — заходил ли у них спор по поводу лишайника или грецких орехов. Копнув немного глубже, выясняли, что целые народы Европы можно назвать микофилами (Славянские страны, Бавария, Австрия, Италия и южные части Испании и Франции) или микофобами — остальная часть Европы. Уоссоны заинтересовались этой проблемой и занялись исследованиями, которых не прекращали уже до самой смерти.
В 1938 году Гордон Уоссон оставил журналистику ради банковского дела и устроился работать в отделение ценных бумаг банка «Морган Гаранта». Когда актом Конгресса банкам было запрещено приобретать ценные бумаги, он перешел работать в администрацию банка и со временем стал его вице-президентом. В эти годы любое свободное время Уоссоны посвящали микологическим изысканиям. Они прошли пешком всю Европу, тщательно изучая языки, исследуя тот раскол, что, должно быть, произошел еще тысячелетия назад. Общаясь с необразованными крестьянами, они расспрашивали их насчет местных грибов.
Постепенно сформировалась гипотеза. Уоссоны начали подозревать, что гриб играл важнейшую роль в прарелигии индоевропейских племен. Основным объектом их исследований стал мухомор, рассматриваемый микофобами как самый ядовитый гриб, хотя не имелось никаких твердых свидетельств, что от него хоть кто-нибудь умер… То, что он вызывал своего рода бред, подтверждается еще в «Простом и легком описании британских грибов» Кука (опубликовано в 1862 году): «используется для предсказаний, вызывает поразительные физические ощущения и радует дивительными иллюзиями и метаморфозами». Льюис Кэрролл, очевидно, читал Кука — в повести-сказке «Алиса в стране чудес» гусеница пыхтит кальяном наверху мухомора, который Алиса быстро съедает с вытекающими отсюда незабываемыми последствиями.
Поскольку предположение о том, что наркотические грибы лежат в основе индоевропейской культуры, было довольно радикальным, Уоссоны поделились им только с немногими. Одним из этих немногих был Роберт Грэйвс, английский поэт, живший в целительном уединении на острове Майорка. Уоссоны подружились с Грэйвсом на базе научного сотрудничества, выясняя исторический вопрос, какими именно грибами отравила римская императрица Агриппина императора Клавдия. Это было важно для одного из самых известных романов Грэйвса — «Я, Клавдий». Выстроив доступные данные, они пришли к выводу, что она преподнесла ему блюдо из его любимых грибов Amanita caesarea — безопасных и вкусных, если только их не протушить в соке Amanita phalloides. Это были единственные ядовитые грибы, вызывающие смертельный исход и доступные Агриппине. Поскольку человек, отравленный Amanita phalloides, умирает медленно — в течение пяти или шести дней, она решила усилить действие яда другим препаратом, сходным с колоцинтом, [48]вероятно, введенным через клизму; и в считанные часы Клавдий был мертв, а его пасынок Нерон стал новым императором. В сентябре 1952 года Грэйвс натолкнулся в журнале на статью, в которой описывалось открытие «грибных камней» при археологических раскопках в Гватемале и Мексике. Археологи предполагали, что камни были предметами культа или, по крайней мере, объектами поклонения. Это означало, что поклонение грибам существовало еще в доколумбовы времена. Грейвс сообщил об этом Уоссону, и тот, хотя планировал ограничить свои исследования Евразией, решил съездить в Мексику при первой же удачной возможности.
То, что они обнаружили в Мексике, оказалось намного более материальным, чем старый фольклор и лингвистические вероятности, изучаемые ими в Европе. Множество испанских летописцев шестнадцатого века упоминало о существовании наркотического гриба, называвшегося на нахуатле, языке ацтеков, «теонанакатль», или «плоть Бога». Францисканский монах Бернардино де Саагуни даже описывал предполагаемые эффекты теонанакатля:
Некоторые видели, что умрут на войне. Некоторые видели, что их сожрут дикие звери. Некоторые видели, что станут богатыми и знатными. Некоторые видели, что купят рабов.По утверждению де Саагуни, все это было результатом происков дьявола. Католическая церковь энергично пыталась уничтожить грибной культ.
Но Уоссоны надеялись, что культ не был уничтожен в шестнадцатом столетии, а просто стал тайным. В пользу этого свидетельствовали некоторые факты. В 1936 году группа американских антропологов, работавших в отдаленной деревне Уаутла де Хименес, сообщала, что им позволили наблюдать, но не участвовать в церемонии, в которой употреблялись психотропные грибы.
В течение трех лет Уоссоны следили за новостями, изучали источники и учили индейские диалекты. В Уаутла де Хименес они подружились с американской миссионеркой Юнис Пайк, которая кое-что знала о грибном культе. Только «когда наступает вечерняя темнота и вы остаетесь наедине с мудрым стариком или старой женщиной (доверие которой вы предварительно завоевали), держась за руки при свете свечей и говоря шепотом, вы можете быть допущены до церемонии», — писал Уоссон. Согласно источникам Уоссона, иногда звучащим довольно необычно, теонанакатль следовало собирать до восхода солнца, во время новолуния. Собирать его в определенных местах должны были исключительно девственницы. Затем грибы, завернутые в листья банана, относили в церковь, где их благословляли на алтаре. Затем они переходили к курандеро (знахарь, целитель, шаман и т. д.). Слушая эти рассказанные шепотом истории, Уоссон ощущал себя «пилигримом в поисках Грааля». Хорошая аналогия, потому что грибной культ казался неуловимым. Уоссон описывает, как однажды им овладело разочарование:
Возможно, вы узнаете имена многих известных курандеро и посланные вами люди даже пообещают привести их к вам Вы можете ждать и ждать — они никогда не придут Возможно, вы проходите мимо них на базаре и они знают вас, но вы ничего о них не знаете. Может быть, городской судья и есть тот, кого вы ищете, но вы проведете с ним рядом целый день и так и не узнаете, что это ваш курандероЛетом 1955 года Уоссоны наняли погонщика мулов, знавшего путь вокруг гор Оаксакан, и покинули Уаутла де Хименес. В ночь с 29 июня на 30-е Гордон стал первым посторонним, посвященным в «церемонию священных грибов». Позднее он придумал слово «огрибленный» (bemushroomed), чтобы описать состояние, которое он пережил. Странные образы проходили сквозь его сознание, видения, казавшиеся «яркими архетипами всевозможных форм и цветов». И мысли, напомнившие ему о «мыслях Платона», — эти мысли показались банкиру «Морган Гаранти» не фантазиями «расстроенного воображения», а прикосновением к высшему порядку действительности, по сравнению с которым вся наша повседневная жизнь — несовершенный набросок.
Уоссоны не спешили трубить о своем открытии. Они возвращались в Уаутла де Хименес еще несколько раз. В одну из поездок с ними отправился фотограф Аллан Ричардсон, сделавший снимки грибной церемонии. В другой раз их сопровождал Роже Эм, известный миколог, директор государственного музея естествознания во Франции. Эм, исследуя грибы, идентифицировал их как пластинчатые грибы из семейства Stophanaceae, принадлежащие к роду psilocybe, но не смог выделить из них активный элемент. С этой проблемой он обратился к Альберту Хофманну в «Сандоз Фармацевтикалс», который с неохотой согласился ему помочь. «Я хотел было передать исследование одному из моих сотрудников, — писал Хофманн в автобиографии. — Однако никто не выказывал особого рвения браться за эту проблему — было известно, что ЛСД и все, связанное с ним, не снискали популярности у руководства». В 1958 году Хофманн объявил, что он синтезировал два новых вещества: псилоцибин и псилоцин. Оба они принадлежали к индольным соединениям и обладали химическим строением, очень сходным с нейромедиатором серотонином. У ЛСД появилось несколько менее мощных кузенов.
Новости об открытии Уоссона медленно, но верно распространялись. Роберт Грэйвс в письме Мартину Сеймур-Смиту упомянул, что «мой знакомый, интересовавшийся грибами, празднует победу: фактически он обнаружил в Мексике жрецов грибного культа, о которых я ему рассказывал. Он ел священные грибы и исследовал их — это оказался очередной чудесный наркотик, требующий большой осторожности в обращении. Он думает, что именно их использовали в элевсинских мистериях, чтобы получать такие потрясающие видения». Как только об этом узнал Олдос Хаксли, офис Уоссона в банке Моргана стал следующим пунктом в истории психоделического движения. Осмонд, Хаксли и Хаббард, все попробовали грибов (на Хаббарда произвело сильное впечатление то, что у Уоссона есть личная столовая с официантами), но их попытки привлечь банкира на свою сторону потерпели неудачу. Уос-сон был слишком поглощен своими собственными теориями и открытиями. Ему было «приятно думать, что открытые им грибы так или иначе уникальны и, несомненно, важнее всего остального, — рассказывал Хаксли Осмонду после завтрака с банкиром в его «храме богатства». — Я пробовал его разубедить. Но ему приятно чувствовать, что он владеет «единственным в мире психоделиком» — и не желает променять его ни на что».
Эти события происходили в июне 1957 года. Примерно в то же время вышел «труд жизни» Уоссона об индоевропейском грибном культе — «Грибы, Россия и история сомы». Он был издан небольшим тиражом в 512 экземпляров и продавался по двести пятьдесят долларов. Это был труд потрясающей учености, но при всех его филологических и фольклорных заслугах правдоподобность тезисам придавал именно «божественный мексиканский гриб». «Теперь мы понимаем, — писал Уоссон, — что многие из разновидностей этих странных грибов обладают странной силой, которую древний человек не мог расценить иначе, как волшебную. Они могли стать причиной возникновения самого понятия сверхъестественного и вдохновили многие из фольклорных сюжетов, приводимых нами… Мы предполагаем, что божественный гриб играл важнейшую роль в развитии представлений древнего человека о мире, пробуждении в нем способности к самопознанию, чувства трепета перед неизвестным, чувства чудесного и почитания. Он, несомненно, облегчил для него восприятие идеи Бога». [49]
Если бы распространение идей, изложенных в книге Уоссона, было ограничено тиражом в полтысячи экземпляров, стоимость каждого из которых была равна двухнедельной зарплате, наша история могла бы пойти совсем другим путем. Но однажды, когда он за завтраком рассказывал о своих мексиканских приключениях в «Сен-Ниюри Клаб», Уоссона случайно услышал редактор «Тайм-лайф». Редактор предложил ему описать свои переживания и опубликовать их в «Лайф» (там был специальный раздел, посвященный подлинным переживаниям путешественников). Статья Уоссона о гриб-ьной церемонии со снимками Аллана Ричардсона вышла в Гордон Уоссон «июльском выпуске «Лайф» 1957 года, где ее прочитали миллионы, и в частности один молодой психолог, Фрэнк Бэррон, лучший друг другого молодого психолога, Тимоти Лири.