Страница:
Как только Брайант доложил, что все на палубе убрано, зазвучал волнующий ритм «Отважного сердца», потом раздалась барабанная дробь. Сигнал тревоги! Кидд взбежал по трапу на полуют, шпага билась о его ноги. Если им навстречу двигались семидесятичетырехпушечный неприятельский корабль и сопровождающий его фрегат, то они окажутся в очень опасном положении.
– Передайте на «Рысь»: «занять положение в миле с наветренной стороны». Мелкая сошка не должна путаться под ногами, когда встречаются две большие щуки.
«Крепкий» скользил сквозь редеющий туман, дул слабый ветер. Верхушки мачт словно парили над палубой.
– Внимание! Два корабля с левого борта, на расстоянии около пяти миль!
По приказу Хоугтона Кидд сменил тяжелую и мощную подзорную трубу для различения сигналов на более удобную, принадлежавшую вахтенному офицеру, и быстро стал подниматься по вантам наверх. Он остановился на марсе, здесь уже не было тумана, так что не стоило подниматься выше. С левого борта стелились рваные клочья тумана, поверх которых виднелись верхушки мачт двух кораблей, шедших под всеми поднятыми парусами. Кидд наставил трубу на верхние ванты обоих кораблей и внимательно их разглядывал. Корабли шли полным ходом, хотя двигались курсом под углом друг к другу. Он поводил подзорной трубой и увидел трехцветный французский флаг на одном из кораблей, на другом флага не было. Однако это были не военные корабли. Он еще раз осмотрел горизонт и сообщил вниз о том, что удалось разглядеть, затем спустился.
– Что за ерунда? Вы не видели больше никаких других кораблей? – спросил Хоугтон. Ибо услышанный ими выстрел, вне всякого сомнения, был выстрелом с военного корабля.
– Сэр, дело в том… – начал штурман. Туман совсем рассеялся, неприятель четко был виден на расстоянии четырех миль с левого борта.
– Черт меня побери, если это не фрегат! – удивленно воскликнул Брайант.
– Один из кораблей очень похож на наше торговое судно, сэр, – заметил Хэмбли.
– Чуть отвернуть в сторону от курса фрегата, – скомандовал Хоугтон. – Мы пойдем ему навстречу, но чуть погодя.
Подошел Адамc и встал рядом с Киддом.
– Можно себе представить, – сказал он с задорной улыбкой, – какие разговоры сейчас ведутся на юте фрегата. Собирались поживиться, захватив торговое судно, а им навстречу из тумана военный корабль.
Хоугтон бросил через плечо:
– Мистер Кидд, верните «Рысь», пусть займет положение у нас за кормой. – На борту французского судна, по-видимому, возникла паника из-за вспомогательного, пусть и не такого большого, корабля. Для того чтобы уменьшить тревогу капитана вражеского фрегата, «Рысь» отводили назад.
– Стаксели, сэр? – юго-восточный ветер посвежел. Корабли медленно, но верно, сближались.
– Нет, мистер Хэмбли. Не будем спешить, посмотрим, что они предпримут первыми.
Если бы фрегат уходил по ветру, то «Крепкому» пришлось бы поставить дополнительные паруса, но поскольку фрегат маневрировал, на «Крепком» сначала убрали лишние паруса и такелаж, перед тем как устремиться прямо на врага. Внимание всего квартердека было сосредоточено на неприятеле, как вдруг французское судно внезапно стало поворачивать.
– Они убегают, – сказал Брайант.
В упорной гонке фрегат, несомненно, опередил бы громоздкий линейный корабль. В любом случае через несколько часов фрегат оторвался бы от «Крепкого». Как только корабли сблизились, торговое судно, большой корабль с красивой четкой обводкой, поднял флаг.
– Американец? – спросил Брайант, сняв треуголку и почесав голову. Он посмотрел на их собственный вымпел, словно надеясь увидеть там подсказку.
– Кузен Джонатан придерживается нейтралитета. А что делает француз? – пробормотал Адамc, едва они на полном ходу проплыли мимо торгового судна, с которого доносились приветственные крики.
– С вашего позволения, сэр… – начал штурман.
– Мистер Хэмбли?
– Если я не ошибаюсь, сэр, это не обычный военный корабль. Это тяжелый приватир. Слегка перестроенный, наверно, увеличен такелаж, а также численность команды…
– Думаю, штурман прав, – подхватил Брайант, рассматривая француза сквозь подзорную трубу.
Море было чистое, преследуемое судно находилось всего в миле впереди. На нем поставили все прямые паруса, но не стаксели.
Хоугтон сжал плотно губы. Для того чтобы у них остался шанс догнать неприятельский корабль, следовало отдать приказ распустить стаксели. Однако коварный капитан «фрегата», вероятно, дожидался завершения их маневра, чтобы повернуть самому и пройти в крутом бейдвинде. Он понимал, что их преследователю понадобится время, чтобы переставить обратно стаксели и снова погнаться за ним. Но с другой стороны, если ничего не сделать, преследуемое судно могло спокойно ускользнуть.
– Мистер Хэмбли, будьте добры, проверьте, какой ход у преследуемого судна.
Штурман взял секстан и измерил угол между верхушкой мачты и ватерлинией, через пару минут он повторил измерение.
– Боюсь, мы уступаем около двух узлов, сэр.
– Стоит ли нам суетиться, – прошептал мрачно Адамc на ухо Кидду. – Мы поставим побольше парусов, и на фрегате сделают то же, а я еще не знаю случая, чтобы двухдечный корабль смог бы удержаться за фрегатом. К закату фрегат скроется за горизонтом.
Француз явно уходил от них. Было видно, как из презрения он даже не поставил дополнительных парусов. Хоугтон долго рассматривал врага в подзорную трубу. Внезапно он сложил трубу и скомандовал:
– Сообщите мистеру Бэмптону и мистеру Ренци, что мы меняем курс. По команде открыть по нему огонь всем бортом.
Вахтенный мичман невозмутимо отдал честь. Даже он понимал, пушечный залп – последний жест в сторону ускользавшего противника. Выполнение приказа Хоугтона тормозило и без того их небыстрый ход. Юноша стремглав сбежал вниз, тотчас же послышался шум и стук. Кидд представил себе, как выдвигаются вперед длинноствольные пушки, матросы длинными гандшпугами изо всех сил подпихивают их вплотную к борту, как наводчики выглядывают из открытых портов, чтобы разглядеть цель.
Хоугтон нетерпеливо шагал по квартердеку, посматривая в сторону неприятеля и ожидая возвращения мичмана. Услышав о готовности, капитан приготовился отдать приказ и тем самым нанести заключительный удар. Хоугтон еле заметно улыбнулся стоявшим на квартердеке офицерам и спокойно сказал Хэмбли:
– Залп левым бортом.
«Крепкий» медленно развернулся указанным бортом, что позволило артиллеристам прицелиться получше. Как только прозвучал приказ «огонь», сразу прогремел залп. Пороховой дым рассеялся, море возле вражеского корабля опоясалось всплесками от ядер, на пушечной палубе «Крепкого» раздались воинственные крики. Рулевой завертел штурвал, и «Крепкий» совершил разворот, повернувшись к вражескому судну другим бортом. Над безмятежными волнами прозвучал второй залп. Снова все на миг окуталось пороховым дымом, потом стали видны всплески воды, еще ближе к вражескому кораблю, и вдруг на нем сломалась бизаньмачта.
– Господи, – выдохнул Адамc.
Вне всякого сомнения, неприятелю был нанесен сокрушающий удар. На его бизань-мачте не осталось ни одного паруса, что, конечно, отразится на его скорости. Казалось, теперь «Крепкий» мог спокойно подойти и захватить его. Все словно замерли, глядя вперед и надеясь увидеть, как, скорее всего, неровно будет двигаться преследуемое судно, но не тут-то было. Несмотря на сломанную мачту и безжалостно обрубленные мешавшие снасти, французское судно шло вперед, как ни в чем не бывало.
– Конечно, там не будут слишком жалеть о потерянной мачте, – хмуро сказал Кидд. – Чтобы увеличить ход, они возьмут на гитовы грот-парус. Они понимают, все, что им остается, – продолжать уходить от нас, и им это удается.
– Может быть, и так, – заметил Адамc. – Но как они повернут против ветра? Ведь корабль с трудом сможет идти в крутом бейдевинде.
– А с какой стати им поворачивать? – донеслось сзади язвительное замечание Бэмптона, которое почти никто не услышал из-за раздавшегося пушечного залпа со стороны неприятеля.
– Они огрызаются, – спокойно отметил Адамc.
Пушечный залп с кормы, когда исключен бортовой залп, был испытанием для нервов. Последовал еще один залп. Ядра свистели над их головами. Некоторые офицеры пригнулись, потом сконфуженно выпрямились.
– Офицеры, вниз. Здесь, на шкафуте, останется один мистер Брайант, – скомандовал Хоугтон.
В ответ раздавались залпы из орудий, стрелявших шестифунтовыми ядрами, однако случайное попадание могло наделать немало бед. Еще двадцать минут шло преследование, корма неприятельского судна снова начала удаляться. К капитану подошел первый лейтенант:
– Сэр, боюсь, нам не удастся нагнать его. Это бессмысленно.
Хоугтон недовольно уставился на него.
– Раскиньте мозгами! Неприятель не может уйти с подветренной стороны. Держа такой курс, он вскоре упрется в банку возле Трескового мыса. Тогда он окажется перед выбором: либо повернуть против ветра, обогнуть мыс с восточной стороны, чтобы попасть в залив Мэн, либо выбрать путь попроще – на запад, прямо в американские воды.
Я хочу прижать его к берегу. Вот поэтому «Рысь» должна взять право руля и преследовать врага, идя этим курсом. Наш шлюп таким образом отрежет неприятелю путь в залив Мэн. Перед французским капитаном сразу встанет нелегкая задача, открывать ли ему огонь по небольшому судну, зная, что проволочка, вызванная перестрелкой, может повлечь за собой схватку со спешащим на подмогу шлюпу военным кораблем.
– Так точно, сэр.
Хоугтон улыбнулся в первый раз:
– А если он захочет уйти в море, в подветренную сторону, то попадет прямо к нам в руки. Тогда посмотрим, кто кого…
В полдень неприятельское судно оторвалось далеко вперед вместе с «Рысью», забравшей право руля. Капитан был доволен, неприятель попадал на крючок, деваться ему было некуда, впереди лежала банка, отрезая ему путь на восток.
– Скорость течения воды пять узлов или около того. Слишком быстро, некогда промерять глубину лотом. Если упадет туман, тогда они точно окажутся в наших руках, – прибавил он взволнованно.
Ветер падал, пока совсем не стих, что позволило легкому французу немного оторваться от преследователей перед тем, как скорость судов совсем упала. Все три корабля из-за штиля остановились в надвигавшихся сумерках.
Когда Кидд заступил на вахту, положение вражеского судна оставалось прежним. В ночном мраке у преследуемой ими добычи появился шанс либо починить мачту при свете ночных фонарей, либо, не зажигая никаких огней, скрыться под покровом ночи. Неприятель выбрал второй вариант. Если бы не проявленная экипажем «Рыси» бдительность, может быть, добыче удалось бы ускользнуть. Как только совсем стемнело, на английском шлюпе специально для «Крепкого» зажгли временный сигнальный маяк – несколько ламп, собранных в один самодельный ящик, причем световые сигналы подавались с одной стороны, чтобы их могли видеть только на «Крепком».
Ночью «Рысь» с горящими сигнальными огнями все время держалась неподалеку от неприятеля. «Крепкий» был едва различим в густом мраке. Когда после полуночи поднялся ветер и французский корсар стронулся с места, Хоугтона немедленно известили о его движении. Повернув на запад, приватир хотел увеличить расстояние между собой и преследователем, чтобы потом уйти в открытый океан. Однако при хмуром рассвете открылось истинное положение вещей: впереди на северо-востоке смутно виднелось плоское побережье острова Новая Англия, в то время как два военных корабля флота Его величества держали курс в море.
С рассветом на палубе появился Хоугтон.
– Он у нас в руках! – воскликнул он. – Он не может поставить много парусов спереди при ветре с траверза, и на бизань-мачте у него нет никакого паруса. Думаю, до полудня все решится.
Капитан не без удовольствия посмотрел на группу моряков, стоящих на квартердеке:
– Судя по всему, сегодня у нас будет славный день.
«Крепкий» устремился вперед с открытыми пушечными портами. Имея берег с подветренной стороны и два военных английских корабля с наветренной, французу больше ничего не оставалось, как идти на запад. Ветер стал задувать с юга. Для того чтобы плыть на запад, надо было умело переставлять паруса. Однако без бизань-мачты самым логичным выходом было идти с взятыми на гитовы передними парусами, маневрируя остальными с целью компенсировать потерю хода. Но француз не подбирал паруса, наоборот, он распустил их во всю длину, лишь слегка потравив шкоты, и почти летел над волнами. Кидд от восторга застыл на месте, паруса белой громадой закрывали собой корпус корабля, пушки молчали, корабль безмолвно плыл по воздуху.
– Я нисколько не волнуюсь за исход, – произнес Хоугтон так, будто и в самом деле не сомневался в этом.
– Впереди по курсу лежал пролив Лонг-Айленд, французу придется огибать его, чтобы не попасть в ловушку, вот тут-то его и будет поджидать «Рысь».
Кидд впервые увидел побережье Соединенных Штатов: нечеткий песчаный берег острова Блок, на севере виднелся низкий покрытый лесом берег Новой Англии.
– Сэр, должен заметить, это американские территориальные воды, – Хоугтон не обратил внимания на тревогу, прозвучавшую в словах Адамса, капитан, не отрывая глаз, наблюдал за плывущим впереди кораблем. – Сэр, хорошо известно, как они щепетильно относятся к нарушениям своих границ.
– Черт побери, мне это также хорошо известно, как и вам, – отрезал Хоугтон. Однако француз, не переставляя парусов с целью обогнуть остров Блок, прямиком устремился в пролив Лонг-Айленд.
– Они сошли с ума! Они сами отрезают себе выход…
– Мистер Хэмбли! Живее! Какая максимальная ширина пролива?
– Ну, к северу между Мотноком и песчаной косой острова, пожалуй, миль семь.
– Тогда можно. Значит, севернее, мистер Хэмбли. Позаботьтесь о том, чтобы держаться поближе к середине пролива. Американцы проводят границу на расстоянии одной лиги от самой низкой точки отлива, это оставляет нам одну милю для свободного плавания.
– Так точно, сэр, – ответил Хэмбли, следя за французом, которого, судя по всему, ничуть не волновали подобные условности.
Оставив остров Блок с левого борта, «Крепкий» вошел в просторный проход в залив, держась с наветренной стороны. Два английских корабля закрыли французу выход из пролива, захват неприятельского судна оставался лишь вопросом времени.
– Он просто тянет время, – фыркнул недовольно Хоугтон.
– Сэр, вспомните, французы союзники американцев, поскольку они поддерживали их во время последней войны, – вступил в разговор Ренци, поднявшийся с пушечной палубы.
– Ба! Чепуха! Они знают, как ведут себя французские революционеры, и не пожелают вступать в какие бы ни было отношения с негодяями и разбойниками.
– Тогда, что означает теперь его маневр? – вежливо спросил Ренци.
Приватир поднял огромный трехцветный флаг, развеваемый ветром, он был хорошо различим на расстоянии двух миль. Француз повернул паруса, чтобы пройти сквозь пролив шириной около мили во внутренние территориальные воды.
– Одна лига, сэр.
– Да, да, помню, – Хоугтон закусил губу, глядя на ускользавшего врага. – Бросить лот. Думаю, надо бросать якорь. Точно на расстоянии одной лиги от берега.
Проводив долгим взглядом французский капер, бывший уже на расстоянии около шести миль и готовящийся зайти в небольшой порт, Кидд присоединился к остальным офицерам в капитанской каюте. Хоугтон не находил себе места:
– Есть какие-нибудь предложения?
– Захватить их, и дело с концом, – нетерпеливо проворчал Брайант. – И плевать на последствия. Это не порт, а одно недоразумение, кроме рыболовных суденышек, там ничего больше нет. А как я слышал, у американцев вообще нет военно-морского флота.
– Что верно, то верно, – задумчиво протянул Хоугтон. – Но я напомню вам, согласно закону это рассматривается, как вынужденный поиск убежища в нейтральном порту, и на того, кто осмелится нарушить закон, посмотрят косо.
– А кто узнает? Замаскировать название нашего корабля, ночью посадить людей в шлюпки, и я ручаюсь за успех…
– Я уважаю вашу изобретательность, мистер Брайант, но боюсь, как бы это не повлекло за собой нежелательных последствий.
– Пловцы! Под покровом ночи, они просверлят борта капера, и он затонет там, где стоит…
– Мистер Брайант! Считайте, я ничего не слышал. Кроме того, без шума никак нельзя просверлить медную обшивку днища.
В каюте повисла тишина, наконец Ренци вымолвил:
– Исходя из предположения, что симпатии американцев лежат на стороне французов, я склонен считать, что они вряд ли пойдут на нарушение законов, действующих в условиях нейтралитета. Для того чтобы сохранить пристойную мину, можно постоять некоторое время в заливе на якоре. Затем ничего больше не остается, как вернуться восвояси, к нашему великому сожалению.
Брайнт возмущенно фыркнул и, не найдя что возразить, сказал:
– Пока мы будем болтаться здесь, адмирал лишится одной из главных боевых единиц своей флотилии, ведь номинально мы находимся под его командованием…
Хоугтон проворчал:
– Да, дела, но у этого пирата очень большой корабль. Если не положить конец его грязным делам, он может натворить еще много бед, захватывая призы. Если мы ничего не предпримем, то, конечно, определенная доля вины будет лежать и на нас.
– Но если мы не в силах найти выход по причине чрезвычайных обстоятельств, наши действия, увы, предопределены. Придется нам отступить.
После долгой паузы капитан произнес:
– У нас запасов провианта всего на несколько дней. Мы не рассчитывали надолго выходить в море. Выбора нет.
Брайант с яростью принялся сопеть, со свистом выпуская из себя воздух:
– Уйти?
– Да, – твердо произнес капитан, приняв окончательное решение. Но вдруг он добавил: – Тем не менее есть один выход.
– Слушаю, сэр.
– Я все-таки пошлю на берег офицера, чтобы он вступил в переговоры с американцами. Против этого вряд ли кто-нибудь посмеет возражать. Надо попытаться заставить их понять, в чем они больше заинтересованы, но на основании закона. Таким вот образом.
– Рискованная попытка, осмелюсь заметить, сэр, – донесся слабый голос Прингла. – Вы кого собираетесь отправить?
– Именно это вызывает у меня наибольшую озабоченность. Если я отправлю первого лейтенанта, то, несомненно, возникнет некое напряжение, которого желательно избегать. Горячность Брайанта здесь тоже не годится. Если переговоры с местными властями будет вести какой-нибудь важный офицер, то делу могут придать ненужный оттенок значимости. Вот почему я считаю, что кандидатура лейтенанта Кидда наиболее приемлема в данной ситуации.
Глава IX
– Передайте на «Рысь»: «занять положение в миле с наветренной стороны». Мелкая сошка не должна путаться под ногами, когда встречаются две большие щуки.
«Крепкий» скользил сквозь редеющий туман, дул слабый ветер. Верхушки мачт словно парили над палубой.
– Внимание! Два корабля с левого борта, на расстоянии около пяти миль!
По приказу Хоугтона Кидд сменил тяжелую и мощную подзорную трубу для различения сигналов на более удобную, принадлежавшую вахтенному офицеру, и быстро стал подниматься по вантам наверх. Он остановился на марсе, здесь уже не было тумана, так что не стоило подниматься выше. С левого борта стелились рваные клочья тумана, поверх которых виднелись верхушки мачт двух кораблей, шедших под всеми поднятыми парусами. Кидд наставил трубу на верхние ванты обоих кораблей и внимательно их разглядывал. Корабли шли полным ходом, хотя двигались курсом под углом друг к другу. Он поводил подзорной трубой и увидел трехцветный французский флаг на одном из кораблей, на другом флага не было. Однако это были не военные корабли. Он еще раз осмотрел горизонт и сообщил вниз о том, что удалось разглядеть, затем спустился.
– Что за ерунда? Вы не видели больше никаких других кораблей? – спросил Хоугтон. Ибо услышанный ими выстрел, вне всякого сомнения, был выстрелом с военного корабля.
– Сэр, дело в том… – начал штурман. Туман совсем рассеялся, неприятель четко был виден на расстоянии четырех миль с левого борта.
– Черт меня побери, если это не фрегат! – удивленно воскликнул Брайант.
– Один из кораблей очень похож на наше торговое судно, сэр, – заметил Хэмбли.
– Чуть отвернуть в сторону от курса фрегата, – скомандовал Хоугтон. – Мы пойдем ему навстречу, но чуть погодя.
Подошел Адамc и встал рядом с Киддом.
– Можно себе представить, – сказал он с задорной улыбкой, – какие разговоры сейчас ведутся на юте фрегата. Собирались поживиться, захватив торговое судно, а им навстречу из тумана военный корабль.
Хоугтон бросил через плечо:
– Мистер Кидд, верните «Рысь», пусть займет положение у нас за кормой. – На борту французского судна, по-видимому, возникла паника из-за вспомогательного, пусть и не такого большого, корабля. Для того чтобы уменьшить тревогу капитана вражеского фрегата, «Рысь» отводили назад.
– Стаксели, сэр? – юго-восточный ветер посвежел. Корабли медленно, но верно, сближались.
– Нет, мистер Хэмбли. Не будем спешить, посмотрим, что они предпримут первыми.
Если бы фрегат уходил по ветру, то «Крепкому» пришлось бы поставить дополнительные паруса, но поскольку фрегат маневрировал, на «Крепком» сначала убрали лишние паруса и такелаж, перед тем как устремиться прямо на врага. Внимание всего квартердека было сосредоточено на неприятеле, как вдруг французское судно внезапно стало поворачивать.
– Они убегают, – сказал Брайант.
В упорной гонке фрегат, несомненно, опередил бы громоздкий линейный корабль. В любом случае через несколько часов фрегат оторвался бы от «Крепкого». Как только корабли сблизились, торговое судно, большой корабль с красивой четкой обводкой, поднял флаг.
– Американец? – спросил Брайант, сняв треуголку и почесав голову. Он посмотрел на их собственный вымпел, словно надеясь увидеть там подсказку.
– Кузен Джонатан придерживается нейтралитета. А что делает француз? – пробормотал Адамc, едва они на полном ходу проплыли мимо торгового судна, с которого доносились приветственные крики.
– С вашего позволения, сэр… – начал штурман.
– Мистер Хэмбли?
– Если я не ошибаюсь, сэр, это не обычный военный корабль. Это тяжелый приватир. Слегка перестроенный, наверно, увеличен такелаж, а также численность команды…
– Думаю, штурман прав, – подхватил Брайант, рассматривая француза сквозь подзорную трубу.
Море было чистое, преследуемое судно находилось всего в миле впереди. На нем поставили все прямые паруса, но не стаксели.
Хоугтон сжал плотно губы. Для того чтобы у них остался шанс догнать неприятельский корабль, следовало отдать приказ распустить стаксели. Однако коварный капитан «фрегата», вероятно, дожидался завершения их маневра, чтобы повернуть самому и пройти в крутом бейдвинде. Он понимал, что их преследователю понадобится время, чтобы переставить обратно стаксели и снова погнаться за ним. Но с другой стороны, если ничего не сделать, преследуемое судно могло спокойно ускользнуть.
– Мистер Хэмбли, будьте добры, проверьте, какой ход у преследуемого судна.
Штурман взял секстан и измерил угол между верхушкой мачты и ватерлинией, через пару минут он повторил измерение.
– Боюсь, мы уступаем около двух узлов, сэр.
– Стоит ли нам суетиться, – прошептал мрачно Адамc на ухо Кидду. – Мы поставим побольше парусов, и на фрегате сделают то же, а я еще не знаю случая, чтобы двухдечный корабль смог бы удержаться за фрегатом. К закату фрегат скроется за горизонтом.
Француз явно уходил от них. Было видно, как из презрения он даже не поставил дополнительных парусов. Хоугтон долго рассматривал врага в подзорную трубу. Внезапно он сложил трубу и скомандовал:
– Сообщите мистеру Бэмптону и мистеру Ренци, что мы меняем курс. По команде открыть по нему огонь всем бортом.
Вахтенный мичман невозмутимо отдал честь. Даже он понимал, пушечный залп – последний жест в сторону ускользавшего противника. Выполнение приказа Хоугтона тормозило и без того их небыстрый ход. Юноша стремглав сбежал вниз, тотчас же послышался шум и стук. Кидд представил себе, как выдвигаются вперед длинноствольные пушки, матросы длинными гандшпугами изо всех сил подпихивают их вплотную к борту, как наводчики выглядывают из открытых портов, чтобы разглядеть цель.
Хоугтон нетерпеливо шагал по квартердеку, посматривая в сторону неприятеля и ожидая возвращения мичмана. Услышав о готовности, капитан приготовился отдать приказ и тем самым нанести заключительный удар. Хоугтон еле заметно улыбнулся стоявшим на квартердеке офицерам и спокойно сказал Хэмбли:
– Залп левым бортом.
«Крепкий» медленно развернулся указанным бортом, что позволило артиллеристам прицелиться получше. Как только прозвучал приказ «огонь», сразу прогремел залп. Пороховой дым рассеялся, море возле вражеского корабля опоясалось всплесками от ядер, на пушечной палубе «Крепкого» раздались воинственные крики. Рулевой завертел штурвал, и «Крепкий» совершил разворот, повернувшись к вражескому судну другим бортом. Над безмятежными волнами прозвучал второй залп. Снова все на миг окуталось пороховым дымом, потом стали видны всплески воды, еще ближе к вражескому кораблю, и вдруг на нем сломалась бизаньмачта.
– Господи, – выдохнул Адамc.
Вне всякого сомнения, неприятелю был нанесен сокрушающий удар. На его бизань-мачте не осталось ни одного паруса, что, конечно, отразится на его скорости. Казалось, теперь «Крепкий» мог спокойно подойти и захватить его. Все словно замерли, глядя вперед и надеясь увидеть, как, скорее всего, неровно будет двигаться преследуемое судно, но не тут-то было. Несмотря на сломанную мачту и безжалостно обрубленные мешавшие снасти, французское судно шло вперед, как ни в чем не бывало.
– Конечно, там не будут слишком жалеть о потерянной мачте, – хмуро сказал Кидд. – Чтобы увеличить ход, они возьмут на гитовы грот-парус. Они понимают, все, что им остается, – продолжать уходить от нас, и им это удается.
– Может быть, и так, – заметил Адамc. – Но как они повернут против ветра? Ведь корабль с трудом сможет идти в крутом бейдевинде.
– А с какой стати им поворачивать? – донеслось сзади язвительное замечание Бэмптона, которое почти никто не услышал из-за раздавшегося пушечного залпа со стороны неприятеля.
– Они огрызаются, – спокойно отметил Адамc.
Пушечный залп с кормы, когда исключен бортовой залп, был испытанием для нервов. Последовал еще один залп. Ядра свистели над их головами. Некоторые офицеры пригнулись, потом сконфуженно выпрямились.
– Офицеры, вниз. Здесь, на шкафуте, останется один мистер Брайант, – скомандовал Хоугтон.
В ответ раздавались залпы из орудий, стрелявших шестифунтовыми ядрами, однако случайное попадание могло наделать немало бед. Еще двадцать минут шло преследование, корма неприятельского судна снова начала удаляться. К капитану подошел первый лейтенант:
– Сэр, боюсь, нам не удастся нагнать его. Это бессмысленно.
Хоугтон недовольно уставился на него.
– Раскиньте мозгами! Неприятель не может уйти с подветренной стороны. Держа такой курс, он вскоре упрется в банку возле Трескового мыса. Тогда он окажется перед выбором: либо повернуть против ветра, обогнуть мыс с восточной стороны, чтобы попасть в залив Мэн, либо выбрать путь попроще – на запад, прямо в американские воды.
Я хочу прижать его к берегу. Вот поэтому «Рысь» должна взять право руля и преследовать врага, идя этим курсом. Наш шлюп таким образом отрежет неприятелю путь в залив Мэн. Перед французским капитаном сразу встанет нелегкая задача, открывать ли ему огонь по небольшому судну, зная, что проволочка, вызванная перестрелкой, может повлечь за собой схватку со спешащим на подмогу шлюпу военным кораблем.
– Так точно, сэр.
Хоугтон улыбнулся в первый раз:
– А если он захочет уйти в море, в подветренную сторону, то попадет прямо к нам в руки. Тогда посмотрим, кто кого…
В полдень неприятельское судно оторвалось далеко вперед вместе с «Рысью», забравшей право руля. Капитан был доволен, неприятель попадал на крючок, деваться ему было некуда, впереди лежала банка, отрезая ему путь на восток.
– Скорость течения воды пять узлов или около того. Слишком быстро, некогда промерять глубину лотом. Если упадет туман, тогда они точно окажутся в наших руках, – прибавил он взволнованно.
Ветер падал, пока совсем не стих, что позволило легкому французу немного оторваться от преследователей перед тем, как скорость судов совсем упала. Все три корабля из-за штиля остановились в надвигавшихся сумерках.
Когда Кидд заступил на вахту, положение вражеского судна оставалось прежним. В ночном мраке у преследуемой ими добычи появился шанс либо починить мачту при свете ночных фонарей, либо, не зажигая никаких огней, скрыться под покровом ночи. Неприятель выбрал второй вариант. Если бы не проявленная экипажем «Рыси» бдительность, может быть, добыче удалось бы ускользнуть. Как только совсем стемнело, на английском шлюпе специально для «Крепкого» зажгли временный сигнальный маяк – несколько ламп, собранных в один самодельный ящик, причем световые сигналы подавались с одной стороны, чтобы их могли видеть только на «Крепком».
Ночью «Рысь» с горящими сигнальными огнями все время держалась неподалеку от неприятеля. «Крепкий» был едва различим в густом мраке. Когда после полуночи поднялся ветер и французский корсар стронулся с места, Хоугтона немедленно известили о его движении. Повернув на запад, приватир хотел увеличить расстояние между собой и преследователем, чтобы потом уйти в открытый океан. Однако при хмуром рассвете открылось истинное положение вещей: впереди на северо-востоке смутно виднелось плоское побережье острова Новая Англия, в то время как два военных корабля флота Его величества держали курс в море.
С рассветом на палубе появился Хоугтон.
– Он у нас в руках! – воскликнул он. – Он не может поставить много парусов спереди при ветре с траверза, и на бизань-мачте у него нет никакого паруса. Думаю, до полудня все решится.
Капитан не без удовольствия посмотрел на группу моряков, стоящих на квартердеке:
– Судя по всему, сегодня у нас будет славный день.
«Крепкий» устремился вперед с открытыми пушечными портами. Имея берег с подветренной стороны и два военных английских корабля с наветренной, французу больше ничего не оставалось, как идти на запад. Ветер стал задувать с юга. Для того чтобы плыть на запад, надо было умело переставлять паруса. Однако без бизань-мачты самым логичным выходом было идти с взятыми на гитовы передними парусами, маневрируя остальными с целью компенсировать потерю хода. Но француз не подбирал паруса, наоборот, он распустил их во всю длину, лишь слегка потравив шкоты, и почти летел над волнами. Кидд от восторга застыл на месте, паруса белой громадой закрывали собой корпус корабля, пушки молчали, корабль безмолвно плыл по воздуху.
– Я нисколько не волнуюсь за исход, – произнес Хоугтон так, будто и в самом деле не сомневался в этом.
– Впереди по курсу лежал пролив Лонг-Айленд, французу придется огибать его, чтобы не попасть в ловушку, вот тут-то его и будет поджидать «Рысь».
Кидд впервые увидел побережье Соединенных Штатов: нечеткий песчаный берег острова Блок, на севере виднелся низкий покрытый лесом берег Новой Англии.
– Сэр, должен заметить, это американские территориальные воды, – Хоугтон не обратил внимания на тревогу, прозвучавшую в словах Адамса, капитан, не отрывая глаз, наблюдал за плывущим впереди кораблем. – Сэр, хорошо известно, как они щепетильно относятся к нарушениям своих границ.
– Черт побери, мне это также хорошо известно, как и вам, – отрезал Хоугтон. Однако француз, не переставляя парусов с целью обогнуть остров Блок, прямиком устремился в пролив Лонг-Айленд.
– Они сошли с ума! Они сами отрезают себе выход…
– Мистер Хэмбли! Живее! Какая максимальная ширина пролива?
– Ну, к северу между Мотноком и песчаной косой острова, пожалуй, миль семь.
– Тогда можно. Значит, севернее, мистер Хэмбли. Позаботьтесь о том, чтобы держаться поближе к середине пролива. Американцы проводят границу на расстоянии одной лиги от самой низкой точки отлива, это оставляет нам одну милю для свободного плавания.
– Так точно, сэр, – ответил Хэмбли, следя за французом, которого, судя по всему, ничуть не волновали подобные условности.
Оставив остров Блок с левого борта, «Крепкий» вошел в просторный проход в залив, держась с наветренной стороны. Два английских корабля закрыли французу выход из пролива, захват неприятельского судна оставался лишь вопросом времени.
– Он просто тянет время, – фыркнул недовольно Хоугтон.
– Сэр, вспомните, французы союзники американцев, поскольку они поддерживали их во время последней войны, – вступил в разговор Ренци, поднявшийся с пушечной палубы.
– Ба! Чепуха! Они знают, как ведут себя французские революционеры, и не пожелают вступать в какие бы ни было отношения с негодяями и разбойниками.
– Тогда, что означает теперь его маневр? – вежливо спросил Ренци.
Приватир поднял огромный трехцветный флаг, развеваемый ветром, он был хорошо различим на расстоянии двух миль. Француз повернул паруса, чтобы пройти сквозь пролив шириной около мили во внутренние территориальные воды.
– Одна лига, сэр.
– Да, да, помню, – Хоугтон закусил губу, глядя на ускользавшего врага. – Бросить лот. Думаю, надо бросать якорь. Точно на расстоянии одной лиги от берега.
Проводив долгим взглядом французский капер, бывший уже на расстоянии около шести миль и готовящийся зайти в небольшой порт, Кидд присоединился к остальным офицерам в капитанской каюте. Хоугтон не находил себе места:
– Есть какие-нибудь предложения?
– Захватить их, и дело с концом, – нетерпеливо проворчал Брайант. – И плевать на последствия. Это не порт, а одно недоразумение, кроме рыболовных суденышек, там ничего больше нет. А как я слышал, у американцев вообще нет военно-морского флота.
– Что верно, то верно, – задумчиво протянул Хоугтон. – Но я напомню вам, согласно закону это рассматривается, как вынужденный поиск убежища в нейтральном порту, и на того, кто осмелится нарушить закон, посмотрят косо.
– А кто узнает? Замаскировать название нашего корабля, ночью посадить людей в шлюпки, и я ручаюсь за успех…
– Я уважаю вашу изобретательность, мистер Брайант, но боюсь, как бы это не повлекло за собой нежелательных последствий.
– Пловцы! Под покровом ночи, они просверлят борта капера, и он затонет там, где стоит…
– Мистер Брайант! Считайте, я ничего не слышал. Кроме того, без шума никак нельзя просверлить медную обшивку днища.
В каюте повисла тишина, наконец Ренци вымолвил:
– Исходя из предположения, что симпатии американцев лежат на стороне французов, я склонен считать, что они вряд ли пойдут на нарушение законов, действующих в условиях нейтралитета. Для того чтобы сохранить пристойную мину, можно постоять некоторое время в заливе на якоре. Затем ничего больше не остается, как вернуться восвояси, к нашему великому сожалению.
Брайнт возмущенно фыркнул и, не найдя что возразить, сказал:
– Пока мы будем болтаться здесь, адмирал лишится одной из главных боевых единиц своей флотилии, ведь номинально мы находимся под его командованием…
Хоугтон проворчал:
– Да, дела, но у этого пирата очень большой корабль. Если не положить конец его грязным делам, он может натворить еще много бед, захватывая призы. Если мы ничего не предпримем, то, конечно, определенная доля вины будет лежать и на нас.
– Но если мы не в силах найти выход по причине чрезвычайных обстоятельств, наши действия, увы, предопределены. Придется нам отступить.
После долгой паузы капитан произнес:
– У нас запасов провианта всего на несколько дней. Мы не рассчитывали надолго выходить в море. Выбора нет.
Брайант с яростью принялся сопеть, со свистом выпуская из себя воздух:
– Уйти?
– Да, – твердо произнес капитан, приняв окончательное решение. Но вдруг он добавил: – Тем не менее есть один выход.
– Слушаю, сэр.
– Я все-таки пошлю на берег офицера, чтобы он вступил в переговоры с американцами. Против этого вряд ли кто-нибудь посмеет возражать. Надо попытаться заставить их понять, в чем они больше заинтересованы, но на основании закона. Таким вот образом.
– Рискованная попытка, осмелюсь заметить, сэр, – донесся слабый голос Прингла. – Вы кого собираетесь отправить?
– Именно это вызывает у меня наибольшую озабоченность. Если я отправлю первого лейтенанта, то, несомненно, возникнет некое напряжение, которого желательно избегать. Горячность Брайанта здесь тоже не годится. Если переговоры с местными властями будет вести какой-нибудь важный офицер, то делу могут придать ненужный оттенок значимости. Вот почему я считаю, что кандидатура лейтенанта Кидда наиболее приемлема в данной ситуации.
Глава IX
– Мистер президент, полномочный посланник Великобритании. Сэр, президент Соединенных Штатов. – Советник, вошедший вместе с посланником Листоном в просторную гостиную, удалился.
– Роберт, рад видеть вас, – сказал стоявший возле высокого мраморного камина Джон Адамc[14] и протянул ему руку. – Присаживайтесь.
– Благодарю вас, мистер президент, – Листон изящно кивнул и уселся в кресле у камина. – Можно мне узнать, как себя чувствует Ребекка в Трентоне? Очень благоразумная мера – отправить ее из Филадельфии на время эпидемии.
– Она здорова, благослови ее Господь, – ответил Адамc. В кабинете во время встречи никого больше не было, и Адамc сам налил в бокалы шерри. – Ваше здоровье, Роберт.
Листон ждал, наблюдая за президентом поверх края своего бокала. Адамc, низкий, коренастый, внешне более походил на сельского сквайра, хотя его ни в коем случае не следовало недооценивать. Они оба многое повидали в накаленной страстями политической борьбе нового государства, Листон хорошо разбирался в этих тонкостях, но, увы, сейчас разговор шел о другом. Его позвали в связи с возникшими дипломатическими трениями.
Адамc поставил свой бокал.
– Нельзя позволить, чтобы такое положение – проверки и захват судов в открытых водах – существовало и дальше. Ни конгресс, ни народ не намерены больше терпеть это. Активные действия ваших военных кораблей, какие бы причины ни лежали в их основе, провоцируют и усугубляют положение. Кроме того, насильно вербуются матросы прямо с палубы торговых американских кораблей. Это неслыханно, должны же вы это понимать. А британские суды на Карибских островах рассматривают задержанные вами наши торговые корабли как призы.
Листон пробормотал что-то в оправдание. Это была застарелая проблема, и про запас у него были хорошо известные возражения, однако на сей раз он избрал иную тактику.
– Мистер президент, не могу не оценить вашей непосредственной озабоченности, но поймите, что здесь перед нами конфликт между доверием и законом. Вы устанавливаете законы в вашей стране, но, сэр, мы приняли соглашение в 1756 году, регулирующее правила войны, и оно одобрено другими странами. Так почему же мы должны менять его?
Адамc приподнял бокал и улыбнулся.
– Хорошо известно почему, Роберт. Потому что договор составлен явно с учетом интересов Короны.
– А Франция, – продолжал Листон, – с ее требованиями нового этикета и декретами…
– Мы твердо надеемся, что будут соблюдаться условия договора 1778 года.
– Сэр, мне бы хотелось подчеркнуть: пока три системы законов не приведены в некоторое равновесие, ваша торговля по-прежнему будет находиться под угрозой. По-видимому, самым естественным было бы восстановить баланс сил в мире, налаживание дружеских отношений между нашими двумя странами сразу бы положило конец всем распрям. Пожалуй, не исключена даже возможность альянса.
– Против Франции? Не думаю. Моя страна не одобрит такого выбора.
– Сэр, учтите, что французы почти повсюду сметены с морей. Для того чтобы защитить ваши корабли, не удобнее ли вам позволить охранять их на море самой мощной морской державе под общим дружеским флагом?
– Мистер посланник, мы сами способны разобраться в происходящем. Нам не нужно иностранное военное вмешательство.
– Не имея военно-морского флота? – мягко спросил Листон.
– Сэр, окончим нашу беседу, – президент встал. – Нет ли у вас других вопросов, требующих моего вмешательства?
– Благодарю вас, мистер президент. Но раз мы так хорошо понимаем друг друга, осмелюсь напомнить вам о недопустимых действиях французских агентов, снабжающих оружием индейцев на канадской границе…
Вечером Листон, извинившись перед женой, уединился в своем рабочем кабинете, где в тишине он привык обдумывать сложные проблемы. Кроме того, ему надо было отправить шифрованные донесения. Он очинил перо и сосредоточился, воссоздавая в уме точное положение дел, анализируя побудительные причины складывающейся ситуации. Лорд Гренвиль, министр иностранных дел короля Георга, ожидал от него самых точных сведений.
Листон еще раз все взвесил: на протяжении бурных лет революции он являлся, хотя и неофициально, английским послом в Соединенных Штатах и питал к освободившимся колониям не только уважение, но и нечто похожее на симпатию. Они добились собственной хорошо продуманной конституции, проникнутой гуманистическими идеалами, тогда как во Франции царили хаос и кровавый террор, обусловленные извечным стремлением к мировому господству.
Не стоило начинать донесение с искусных выспренних фраз приветствия. Лорд Гренвиль требовал точных подробных сведений, личных наблюдений и оценок, не приукрашенных и не прикрытых дипломатической учтивостью. Похоже, что назрела необходимость вовлечения Америки в мировую борьбу. В Европе, за исключением Англии, не осталось ни одного государства, которое устояло против Франции. Америка осталась вне борьбы, она могла соблюдать нейтралитет и дальше. Америка извлекала большую выгоду для себя, торгуя со всеми воюющими странами, поэтому для нее не было никакого смысла принимать чью-либо сторону.
Французы становились все более заносчивыми и высокомерными, даже в торговых делах. Победоносная Директория издавала в Париже один декрет за другим, причем даже с требованиями, чтобы торговые суда имели бумаги на перевозимый груз, подписанные французским консулом. Если же суда пытались уйти, то их могли захватить как призовые. Поговаривали, если на борту корабля находили какие бы то ни было английские товары, то конфисковывали не только товары, но и судно.
Если бы у французов появилась возможность применять более широко такие принудительные меры на море, то они оказали бы на американцев угрожающее давление. Американцам, не имеющим военного флота, ничего не оставалось бы, как согласиться с требованиями французов. Все-таки Париж, скорее всего, никогда не сочтет для себя выгодным запугивать Соединенные Штаты. Однако поддадутся ли американцы на такую угрозу? По-прежнему одни из них были сентиментально преданы Британии и понимали, что необходимо сдерживать мощь Франции. Но были и такие, которые помнили Францию как своего союзника в борьбе за становление новой нации, они ни за что не пойдут на агрессивные меры против французов.
Листон вздохнул. В конце концов, в самой демократичной стране, как и везде, все решалось влиятельными политическими деятелями. Неправда или блеф президента не стали для него чем-то неожиданным. Ведь Адамc откровенно и недвусмысленно отстаивал интересы своей страны, твердо противодействуя английским интересам, хотя и не скрывая своего отвращения к французскому режиму. Но президент пребывал в одиночестве. Партия, или федералисты, состояла из крупных землевладельцев, стойких приверженцев центрального правительства, придерживающихся проанглийских взглядов. Его противниками были республиканцы, которых возглавлял Томас Джефферсон[15], не питавший особой любви к Англии, отстаивавший введение национальной валюты, предоставление гражданства иммигрантам, а также поддерживающий интересы Франции.
– Роберт, рад видеть вас, – сказал стоявший возле высокого мраморного камина Джон Адамc[14] и протянул ему руку. – Присаживайтесь.
– Благодарю вас, мистер президент, – Листон изящно кивнул и уселся в кресле у камина. – Можно мне узнать, как себя чувствует Ребекка в Трентоне? Очень благоразумная мера – отправить ее из Филадельфии на время эпидемии.
– Она здорова, благослови ее Господь, – ответил Адамc. В кабинете во время встречи никого больше не было, и Адамc сам налил в бокалы шерри. – Ваше здоровье, Роберт.
Листон ждал, наблюдая за президентом поверх края своего бокала. Адамc, низкий, коренастый, внешне более походил на сельского сквайра, хотя его ни в коем случае не следовало недооценивать. Они оба многое повидали в накаленной страстями политической борьбе нового государства, Листон хорошо разбирался в этих тонкостях, но, увы, сейчас разговор шел о другом. Его позвали в связи с возникшими дипломатическими трениями.
Адамc поставил свой бокал.
– Нельзя позволить, чтобы такое положение – проверки и захват судов в открытых водах – существовало и дальше. Ни конгресс, ни народ не намерены больше терпеть это. Активные действия ваших военных кораблей, какие бы причины ни лежали в их основе, провоцируют и усугубляют положение. Кроме того, насильно вербуются матросы прямо с палубы торговых американских кораблей. Это неслыханно, должны же вы это понимать. А британские суды на Карибских островах рассматривают задержанные вами наши торговые корабли как призы.
Листон пробормотал что-то в оправдание. Это была застарелая проблема, и про запас у него были хорошо известные возражения, однако на сей раз он избрал иную тактику.
– Мистер президент, не могу не оценить вашей непосредственной озабоченности, но поймите, что здесь перед нами конфликт между доверием и законом. Вы устанавливаете законы в вашей стране, но, сэр, мы приняли соглашение в 1756 году, регулирующее правила войны, и оно одобрено другими странами. Так почему же мы должны менять его?
Адамc приподнял бокал и улыбнулся.
– Хорошо известно почему, Роберт. Потому что договор составлен явно с учетом интересов Короны.
– А Франция, – продолжал Листон, – с ее требованиями нового этикета и декретами…
– Мы твердо надеемся, что будут соблюдаться условия договора 1778 года.
– Сэр, мне бы хотелось подчеркнуть: пока три системы законов не приведены в некоторое равновесие, ваша торговля по-прежнему будет находиться под угрозой. По-видимому, самым естественным было бы восстановить баланс сил в мире, налаживание дружеских отношений между нашими двумя странами сразу бы положило конец всем распрям. Пожалуй, не исключена даже возможность альянса.
– Против Франции? Не думаю. Моя страна не одобрит такого выбора.
– Сэр, учтите, что французы почти повсюду сметены с морей. Для того чтобы защитить ваши корабли, не удобнее ли вам позволить охранять их на море самой мощной морской державе под общим дружеским флагом?
– Мистер посланник, мы сами способны разобраться в происходящем. Нам не нужно иностранное военное вмешательство.
– Не имея военно-морского флота? – мягко спросил Листон.
– Сэр, окончим нашу беседу, – президент встал. – Нет ли у вас других вопросов, требующих моего вмешательства?
– Благодарю вас, мистер президент. Но раз мы так хорошо понимаем друг друга, осмелюсь напомнить вам о недопустимых действиях французских агентов, снабжающих оружием индейцев на канадской границе…
Вечером Листон, извинившись перед женой, уединился в своем рабочем кабинете, где в тишине он привык обдумывать сложные проблемы. Кроме того, ему надо было отправить шифрованные донесения. Он очинил перо и сосредоточился, воссоздавая в уме точное положение дел, анализируя побудительные причины складывающейся ситуации. Лорд Гренвиль, министр иностранных дел короля Георга, ожидал от него самых точных сведений.
Листон еще раз все взвесил: на протяжении бурных лет революции он являлся, хотя и неофициально, английским послом в Соединенных Штатах и питал к освободившимся колониям не только уважение, но и нечто похожее на симпатию. Они добились собственной хорошо продуманной конституции, проникнутой гуманистическими идеалами, тогда как во Франции царили хаос и кровавый террор, обусловленные извечным стремлением к мировому господству.
Не стоило начинать донесение с искусных выспренних фраз приветствия. Лорд Гренвиль требовал точных подробных сведений, личных наблюдений и оценок, не приукрашенных и не прикрытых дипломатической учтивостью. Похоже, что назрела необходимость вовлечения Америки в мировую борьбу. В Европе, за исключением Англии, не осталось ни одного государства, которое устояло против Франции. Америка осталась вне борьбы, она могла соблюдать нейтралитет и дальше. Америка извлекала большую выгоду для себя, торгуя со всеми воюющими странами, поэтому для нее не было никакого смысла принимать чью-либо сторону.
Французы становились все более заносчивыми и высокомерными, даже в торговых делах. Победоносная Директория издавала в Париже один декрет за другим, причем даже с требованиями, чтобы торговые суда имели бумаги на перевозимый груз, подписанные французским консулом. Если же суда пытались уйти, то их могли захватить как призовые. Поговаривали, если на борту корабля находили какие бы то ни было английские товары, то конфисковывали не только товары, но и судно.
Если бы у французов появилась возможность применять более широко такие принудительные меры на море, то они оказали бы на американцев угрожающее давление. Американцам, не имеющим военного флота, ничего не оставалось бы, как согласиться с требованиями французов. Все-таки Париж, скорее всего, никогда не сочтет для себя выгодным запугивать Соединенные Штаты. Однако поддадутся ли американцы на такую угрозу? По-прежнему одни из них были сентиментально преданы Британии и понимали, что необходимо сдерживать мощь Франции. Но были и такие, которые помнили Францию как своего союзника в борьбе за становление новой нации, они ни за что не пойдут на агрессивные меры против французов.
Листон вздохнул. В конце концов, в самой демократичной стране, как и везде, все решалось влиятельными политическими деятелями. Неправда или блеф президента не стали для него чем-то неожиданным. Ведь Адамc откровенно и недвусмысленно отстаивал интересы своей страны, твердо противодействуя английским интересам, хотя и не скрывая своего отвращения к французскому режиму. Но президент пребывал в одиночестве. Партия, или федералисты, состояла из крупных землевладельцев, стойких приверженцев центрального правительства, придерживающихся проанглийских взглядов. Его противниками были республиканцы, которых возглавлял Томас Джефферсон[15], не питавший особой любви к Англии, отстаивавший введение национальной валюты, предоставление гражданства иммигрантам, а также поддерживающий интересы Франции.