Столяров Андрей. Я - Мышиный король

   Так что, ошибка категорически исключалась.
   Я это мгновенно понял.
   И еще я мгновенно понял, что весь наш продуманный, выверенный и тщательно подготовленный план отхода катастрофически провалился. Потому что мне была видна часть канала, изгибающегося здесь полукругом: темная, апрельская, с прозеленью, струящаяся вода, бородавчатый старый тополь, склоняющей к ней свои сучковатые ветви, чернота и изогнутость поднимающегося со дна, страшного разлохмаченного железа, а на другом берегу, точно божья коровка - низкая зализанная машина Креппера, стоящая у тротуара.
   Креппер должен был увезти нас отсюда.
   Так, во всяком случае, мы договаривались.
   Но Задрыга был мертв, лодки, приготовленной им, я тоже нигде не видел, и поэтому "на другом берегу" означало для нас все равно, что - на другой стороне Луны.
   Мы были отрезаны.
   - Приехали!.. - просипел Крокодил.
   Сразу чувствовалось, что он на последнем дыхании: вытянутое уродливое лицо у него посерело, дряблая кожа вдоль глаз собралась многочисленными морщинами, а тряпичный вялый язык вываливался из-за зубов, желтизной и изогнутостью своей в самом деле походивших на клыки крокодила.
   Я даже на мгновение испугался, что он сейчас потеряет сознание.
   Однако, именно Крокодил неожиданно схватил меня за плечо, заставив пригнуться, и с невероятной, неведомо откуда взявшейся силой, словно мальчика, протащил мимо толстых автомобильных покрышек, складированных штабелями, мимо газовых труб, выходящих из-под земли и оцинкованными суставами опять уходящих под землю, мимо древних мертвенных спилов, показывающих, что здесь тоже когда-то росли деревья, а затем, повернув за какие-то жесткие изломанные кусты, где уже пробивалась сквозь почки зеленоватая клейкость, опустился на корточки, потянув меня за собой, и, прикрывая мне рот ладонью, которая попахивала чесноком, прошипел, как безумный, вращая фиолетовыми зрачками:
   - Сидим тихо!..
   И сейчас же по тому месту, где мы только что находились, топоча по земле тяжелыми коваными ботинками, равномерно побрякивая пластинками лат, которые чешуей блестели на солнце, выставив перед собой обнаженные ятаганы, пробежали, держась друг другу в затылок, широкоплечие сарацины, и звериное стонущее дыхание их, рвущееся из груди, выходило, казалось, через единую глотку.
   Нас они не заметили, однако, пройди их маршрут немного левее, и мы очутились бы точно у них на дороге.
   Перспектива не из приятных.
   - Кажется, влипли, - сдавленно сказал Крокодил.
   Положение наше действительно было отчаянное.
   Правда, непосредственная опасность, видимо, пока миновала, но за проволочной изгородью кустов, которые сцепленностью своей давали нам кое-какую защиту, открывался просторный, вытоптанный учениями, безжизненный плац, неприветливый и опоясанный по другой стороне казармами из желтого камня - мрачное трехэтажное здание административного корпуса поднималось над длинными ребрами крыш, трепетал раздвоенный вымпел на вытянутой антенне флагштока, будто сказочное существо, гнусавил, надсаживаясь, сигнал тревоги, а между административным корпусом и казармами, сталкиваясь так, что даже сюда доносился металлический грохот, перекатывались, как по биллиарду шары, бронзовые фигуры воинов.
   Их оказалось намного больше, чем я рассчитывал, и лично мне было совершенно ясно, что сейчас они построятся в боевые порядки, очерченные рядами когорт, на секунду замрут, повинуясь приказам своих офицеров, а затем дружно выхватив сверкающие полоски клинков, как железные насекомые, начнут расползаться по аппельплацу - накреняя рога, прочесывая территорию гарнизона.
   Видимо, у нас оставалось минут десять-пятнадцать, не больше.
   - Что будем делать? - тихонько спросил я у Крокодила.
   А Крокодил вдруг ужасно, будто живой покойник, осклабился.
   - Ничего, - сказал он, собирая кожу на лбу в зеленоватые складки. - Я ведь тут служил когда-то, еще до "Славного прошлого". Знаешь - школа курсантов, военное обучение. Не волнуйся напрасно, еще не вечер. Ты когда-нибудь имел дело со взрывчатыми веществами?
   - Не приходилось, - сказал я.
   - Ладно. Не имеет значения. Сейчас мы устроим тут небольшой фейерверк! Главное - держись рядом со мной, не высовывайся...
   Откуда только у него взялись новые силы?
   Пригибаясь, мы пробежали вдоль штабелей автомобильных покрышек, от которых воняло мазутом и тухлой резиной, и когда очутились у задней части строения, похожего на громадный амбар - совершенно глухого, без окон, с настилами, побелевшими от времени и дождей, то Крокодил, поднатужившись, вытянул и отодвинул широкий горбыль, испещренный сучками, и, чуть слышно пробормотав: "Десять лет прошло, елки-палки, ничего тут не изменилось", осторожно просунулся в образовавшийся темный проем - впрочем, сразу же высунувшись обратно и предупредив:
   - Сиди тихо, с другой стороны - охранение...
   После чего уже окончательно растворился внутри.
   Только теперь я слегка перевел дыхание. Место мне, надо сказать, не очень понравилось. Было оно какое-то все замусоренное, загаженное, замордованное, превращенное в отстойник гуляний, точно поселковое кладбище: тускло поблескивали окрест грязные водочные бутылки, стаи консервных банок, как тараканы, коричневели в ложбинах, там и сям обозначали себя засохшие рыбьи головы, и случайная пихта кладбищенской заморенной окраски еле-еле произрастали на почве из камней и песка, вид у нее был необычайно унылый, почему-то казалось, что ей уже дальше не жить, а в довершении ко всему, как бы придавая картине некую завершенность, обомшелая ржавчиной, как будто осенней трухой, громоздилась за пихтой коробка полуразобранного автобуса, и сквозь щели ее свисала мочальная осклизлая пакля.
   В общем, трудное было место, нерадостное.
   Даже зелень травы, кое-где проклевывающейся из глинистых кочек, нисколько его не облагораживала.
   Потому что травы было слишком мало.
   И однако же, это, вероятно, было последнее, что мне суждено было видеть. Никаких иллюзий у меня в этом смысле не оставалось. Я, конечно, понимал, что у Сэнсея имелись какието свои, особые соображения, чтобы организовывать акцию именно в данном месте. То есть, в Крепости, со всех сторон окруженной каналом. Он, по-видимому, принимал во внимание тот основополагающий факт, что поскольку Геккон избрал этот остров своей резиденцией (не случайно, а как наиболее безопасное место в городе), что поскольку он практически нигде не показывается, (а уж если и выезжает, то с таким частоколом охраны, через который нам попросту не пробиться), что поскольку возможность приблизиться к нему во время официальных мероприятий полностью исключена (это вам не с гвардейцами, которые только и могут, что хлопать ушами), то, конечно, организовывать операцию необходимо именно в Крепости. Никакие другие решения нам не светят. Лишь спугнем неудачной попыткой и заставим насторожиться. Нет-нет-нет, только в Крепости. В Крепости, и нигде более. Да и психологически это давало определенные преимущества. Потому что здесь нас не ждали - срабатывал фактор внезапности. А внезапность при проведении акции, пожалуй, самое главное. Ведь работаешь в одиночку против двух или трех десятков охранников. И, конечно, желательно появиться там, где тебя меньше всего ожидают: где звенит пустота, и где ты - властелин ситуации. В этом, может быть, и заключается высокое искусство теракта. Внезапность. Как бог из машины. Так оно в конечном счете и получилось. И поэтому, если говорить о самой операции, то идея Сэнсея полностью себя оправдала.
   Геккон был мертв.
   Я вдруг вспомнил жестокое, изумленное, нечеловеческое лицо его - в ту минуту, когда мы с Крокодилом ворвались во внутренние апартаменты.
   Обстановка там, надо сказать, была потрясающая: комнаты, обтянутые золотистым апельсиновым шелком, серебро и хрусталь канделябров, переливающихся радужными огнями, позолоченная гнутая мебель, какая бывает только во дворцовых покоях - горки, пуфы, паркет, будто в озере отражающий небесно-голубые плафоны, и так далее, и тому подобное. И среди всего этого дикого варварского великолепия, словно созданного для того, чтобы поразить воображение обывателя, - очень мрачная, величественная фигура невероятного роста, целиком, казалось, высеченная из мрака и мерцающая драгоценностями по темному платью. Черное и бриллиантовое. Более ничего. И протянутая уверенная рука - к ятагану (а, может быть, и к мечу) на складчатом бархате. Музыкальные нервные пальцы, унизанные алмазами, жесткость синих ногтей, царапающих перламутр. И - скрипучий, безжизненный голос, исполненный высокомерия:
   - Я вас ждал, господа... Не затрудняйте себя объяснениями...
   И немедленно после того - грохот выстрелов, которые точно прибили камзол к живому телу...
   Так что, Сэнсэй рассчитал все с исключительной точностью.
   Буквально по миллиметрам.
   И ведь где? - находясь в заключении, сам каждый день ожидая неминуемой смерти.
   Сэнсэй - это человек.
   Единственное, чего он, пожалуй, не предусмотрел, это как мы будем потом выбираться отсюда. То есть, разумеется, предусмотрел: я имею в виду Задрыгу с его проклятой лодкой. Но Задрыга, по-видимому, напоролся на сарацинов. И, наверное, лодка его сейчас уже давно под охраной.
   И мы точно в ловушке на этом занюханном острове.
   Или, может быть, Сэнсэй и рассчитывал на нас, как на смертников?
   Было у меня такое легкое подозрение.
   Ведь действительно. Был Кропилла, который обыкновенным кинжалом убрал лидера Народного ополчения. Кропилла казнен на Торговой площади. Был Вчерашний Студент, совершивший неудачное покушение на Нашего Великого Покровителя. Вчерашний Студент исчез в подвалах Охранки. Были Муха и Тараканчик, готовившие нападение на Канцелярию. Оба ныне убиты. Теперь Задрыга. Кто, собственно, остался от группы? Остались мы с Крокодилом - причем, нас обоих уже тоже можно вычеркивать, из Крепости нам не выбраться - да остался аккуратненький, никогда не рискующий Креппер, который, наверное, мчится сейчас домой на своей машине. Приедет - выпьет чашечку чая. Собственно, вот и все, что осталось от группы. Нет больше группы, если говорить откровенно. Пополнение не поступает, а испытанные бойцы сходят один за другим. Видимо, это - финал. Герилья заканчивается. Да и какие, если говорить откровенно, от нее результаты? Если говорить откровенно, то результаты неутешительные. Ну - убрали пару чучундр, которые были здесь не на месте. Ну - пожалуй, навели шороха на некоторых других. Ну и все. Особых результатов не ощущается. Главное, нет мясорубки, которая перемалывала бы верхушку. Потому что мясорубку надо вращать.
   Так что, Сэнсей здесь, по-видимому, промахнулся.
   Я откусил заусеницу.
   И вздохнул.
   Даже в эти минуты мне не хотелось думать о Сэнсэе плохо.
   И я не стал о нем больше думать. Вместо этого я выдернул полурасстрелянную обойму из своего "никкодера", заново набил ее масляными увесистыми патронами, которые, к счастью, у меня еще оставались, и с какой-то несвойственной лихостью вставив ее обратно, передернул затвор, подхватив с колен вывалившуюся желтую гильзу.
   И между прочим, я очень вовремя сделал это, потому что едва я приподнял отполированный гладкий "никкодер", толстым рылом своим напоминающий морду свиньи, как из-за проржавевшей коробки автобуса, как избушка лесовика зарывшейся основанием в почву, неожиданно вылез пузатый расхристанный сарацин и, от изумления вытаращив глаза, осторожно попятился, застегивая блестящие латы.
   - Караул... - сказал он растерянным шепотом, словно не веря. И вдруг - ринулся, размахивая руками, куда-то в глубь территории. - Ка-ра-у-ул!.. Боевая тревога!.. Здесь - террористы!..
   Голос у него был пронзительный и суматошный.
   Я тут же выстрелил.
   И сарацин, с невероятным грохотом повалившись, раскатился на глиняные пустотелые черепки.
   Все было кончено.
   Но немедленно такие же пронзительные суматошные голоса зазвучали на противоположном конце строения, - звякнуло разъемом металла, и прохрипело короткое уверенное восклицание:
   - Хэрр!..
   Так солдаты Геккона оповещали друг друга.
   А из темной дыры амбара внезапно вывалился Крокодил и, невероятным прыжком преодолев расстояние между нами, чуть не сшиб меня с ног, толкая куда-то в сторону.
   - Все! Уходим!..
   От него пахло водкой (когда он только успел?) и, если не ошибаюсь, пластмассовой изоляцией, и отчетливый синеватый дымок вытягивался из-под крыши амбара.
   И, шипя, как бенгальский огонь, отползало куда-то внутрь темноты малиновое огненное насекомое.
   Я заметил все это в какие-то доли секунды.
   - Скорее!..
   И вплотную за паникой его надрывного крика внутреннее пространство амбара заполнил нестерпимый солнечный блеск, треугольное отверстие в досках ослепительно засияло, вулканическая желтизна, точно струи воды, просочилась сквозь щели, а сама зашатавшаяся громада разбухла, как бы надутая дымом, и вдруг с оглушительным треском разорвалась на части: медленно поплыли по воздуху доски и перекрытия - черное облако дыма, поддерживаемое огнем, выросло до самого неба, закрутилось железо, грохнуло невероятным раскатом, и цунами могучего раскаленного шторма прошелестело над нашими спинами. Но мы были уже вне опасности, нас надежно защищали штабеля автомобильных покрышек, они стояли, как бастионы, и даже устрашающий камнепад, точно дробь пулемета, застучавший мгновением позже, совершенно нас не коснулся, я лишь быстренько подтянул задрожавшие ноги, чтобы их не задело, а свернувшийся и, видимо, успокоившийся Крокодил, будто гусеница, освоивший нишу между покрышками, просипел - в промежутке между двумя особенно сильными взрывами:
   - Вот так! Теперь им будет не до нас - некоторое время... - и добавил, прислушиваясь к грохоту и слабым человеческим крикам. - Ничего-ничего, сейчас мы от них оторвемся...
   Плоское скошенное лицо его посерело от пота.
   Он вдруг злобновато хихикнул.
   - Ты - это, помнишь, водонапорную башню - мы проходили? Так вот, за башней есть такая каменная пристроечка. А за пристройкой - сарайчик, будочка, одним словом. Скворечник. Ну, в общем, увидишь - узнаешь. Раньше там хранилась плоскодонная лодка. Это мы еще курсантами сделали, сообразили чтобы гонять в самоволку... Ничего-ничего, не расстраивайся, бывало и хуже...
   - Думаешь, доберемся до будки? - спросил я.
   И Крокодил покивал головой - обнадеживая.
   - Я этот гарнизон знаю, как свои пять пальцев. Тут такие проходы есть - им и не снилось. Ничего-ничего, я все-таки здесь три года отбарабанил...
   Кожа у него была в старческих мелких морщинках, а тяжелые мешки под глазами - как будто угольные.
   Выглядел он, надо сказать, очень плохо.
   - Прямо сейчас и двинемся...
   Однако, двинуться прямо сейчас, к сожалению, не получилось. Я уж не знаю, что именно там Крокодил подорвал, то ли склад с боеприпасами гарнизона, то ли, может быть, базу горюче-смазочных материалов, но кипение ярких протуберанцев на месте амбара нисколько не утихали: там по-прежнему бухало, сотрясая весь остров, разрывалось, шипело, металось по небу пламенными языками, как безумные трещали в огне пулеметные ленты, я довольно-таки отчетливо слышал над головой свист беспорядочных пуль, разлеталась фанера и, точно градины, сыпались вокруг нас кусочки зазубренного металла. Нечего было и думать, чтобы в таких условиях высовываться на открытое место, все, что мы могли сделать - это отползать по-немногу, прикрываясь штабелями покрышек, но покрышки уже и сами начинали гореть: комковатая жирная копоть поднималась сразу несколькими фонтанами, слабый ветер размазывал их по воздуху, и за две-три минуты вонючее едкое облако закрыло собой все окрестности.
   Запах от него был такой, что я раскашлялся, как ребенок.
   Тем не менее, это было нам на руку.
   Потому что, дождавшись, когда катаклизм в районе амбара несколько поутих и когда в разрывах, по крайней мере на слух, образовалась определенная пауза, мы, используя этот дым как завесу, перебежали пустырь, усыпанный каменной крошкой, и, не переводя духа, нырнули в прямые узенькие переулочки, образованные заборами и широкими многочисленными бараками, выбеленными известкой.
   Здесь, наверное, тоже располагались склады, только другого характера, и мы ворвались в их сонный покой, точно два сумасшедших.
   Правда, "ворвались" - это, пожалуй, некоторое преувеличение. На самом деле пауза, которой мы попытались воспользоваться, закончилась очень быстро - снова бухнуло, засвистело, сыпануло веерными очередями - нам пришлось то и дело отлеживаться за складками местности - матерясь и ожидая нового промежутка.
   То есть, добирались до этих бараков мы достаточно долго.
   Время - очень растягивалось.
   Я даже успел подумать, что все-таки какой Крокодил молодец: организовал такое мощное отвлекающее прикрытие. Разумеется, никаких иллюзий у меня по-прежнему не было, десять лет прошло, елки-палки, какая там плоскодонка: все забыто, украдено, сгнило до основания, нас отловят, как зайцев, застигнутых половодьем, это, видимо, дело ближайших полутора или двух часов, но теперь мы, по крайней мере, получили некоторую передышку.
   В общем, молодец Крокодил. Вот, что значит военное образование.
   Не случайно и сам Сэнсэй относился к нему с таким уважением.
   И, между прочим, он, наверное, еще раньше спас нас обоих. Как это я в самом начале не сообразил? Ведь по плану, после завершения акции мы должны были отходить мимо административного корпуса, мимо старой котельной, а затем - прямиком к месту встречи с Задрыгой. Там нас, как я теперь понимаю, и ждали. Действительно. Но ведь Крокодил почему-то решил зайти совсем с другой стороны, лишь поэтому, видимо, мы и не попали в засаду: напоролись на тело Задрыги и спутали им все карты.
   Нет, без Крокодила я бы определенно здесь закопался.
   А еще, прижимаясь щекой к земле, почему-то имеющей неестественный технический запах, я подумал, что дело здесь, может быть, и не в нашей самоубийственной акции. И не в судорогах подполья, и не в борьбе против коррупции и измены. Мне, в конце концов, начихать на всех чиновников мэрии. Пусть воруют, пусть продаются кому угодно. Дело не в этом. Просто Город сам по себе требует человеческих жизней. Это его душа, это - способ его незыблемого существования. Ему нужна кровь, и сейчас он возьмет ее у нас с Крокодилом. Вернее, сначала у Крокодила. Вон, какая у него на лице печать обреченности.
   Долго, видимо, не протянет.
   Я вздохнул по нему, как давеча по Сэнсею.
   И, наверное, все-таки существует какая-то неуловимая, тайная связь между Небом и Человеком - что-то, видимо, сугубо мистическое, выражающееся именно в виде предчувствий, потому что как раз в ту минуту, когда я об этом подумал, Крокодил обернулся, цепляясь за выпирающие из земли кирпичи, и, стряхнув нездоровую влагу испарины, стекающую по скулам, произнес с интонациями, которых мне от него еще слышать не приходилось:
   - А ты, оказывается, ничего парень, крепкий...
   А я спросил его, в свою очередь:
   - Только сейчас догадался?..
   А Крокодил тихо ответил:
   - Да нет, я давно приглядываюсь...
   Он как будто прощался со мною, такой у него был голос.
   И, как показало дальнейшее, это действительно было прощание.
   Потому что когда мы, наконец, проскочили путаницу этих довольно чистеньких, тихих, игрушечных переулков и уже огибали административное здание, имеющее на крыше своей пристроечку в виде стеклянного фонаря, то в торце его, выходящем на аппельплац, наверное, за секунду до этого оставленный сарацинами, вдруг увидели прямо по ходу распахнутый четырехугольник окна, и согнувшийся, с растопыренными конечностями Крокодил, шаг за шагом крадущийся под его жестяным карнизом, неожиданно, забыв про всякую осторожность, выпрямился и застыл, как восковая фигура, - глядя в низкий, колышащийся занавесками, широкий оконный проем.
   Что-то там его, видимо, поразило.
   Я в этот момент находился несколько позади него, но, приблизившись и буквально на четверть глаза высунувшись из-за рамы, в свою очередь обозрел угол комнаты, мерцающей фестончатым серебром - пуфы, кресла, картины, совсем, как в апартаментах Геккона, часть конической люстры, испятнанной проблесками хрусталя, - а поперек этой комнаты был расположен солидный полированный стол, и чрезвычайно высокий широкоплечий мужчина, сутулясь и опираясь о его поверхность ладонью, раздраженно, как будто крупный начальник, разговаривал по телефону.
   Причем, голос его в первую же секунду показался мне очень знакомым.
   - Да, - говорил он, в нетерпении барабаня пальцами по столешнице. - Да, я понимаю, но это меня не касается!.. Пусть там хоть все взрывается! И горит, и проваливается к чертовой матери! Мне это безразлично. Но через пятнадцать минут они должны быть полностью обезврежены!.. Через пятнадцать минут, вы меня слышите?.. В противном случае я лично сниму с вас погоны!.. Мертвыми или живыми - меня это не касается!.. Это ваши проблемы!.. Я хочу, чтобы они были немедленно нейтрализованы!..
   После этих слов мужчина бросил трубку и замер.
   И я тоже - замер. Потому что это был Сэнсэй - можно сказать, в натуре.
   Не замученный, не арестованный, не сидящий в промозглом подвале и ожидающий приговора, а, напротив, здоровый, как будто только что из санатория, в кремовом великолепном костюме - отдохнувший, как мне показалось, и прямо-таки лоснящийся благополучием.
   Никаких сомнений не оставалось.
   Тем более, что хотя мужчина и стоял к нам спиной, но в углу, как раз напротив него, имелось громадное зеркало комната была пронизана солнечными лучами, и стеклянное отражение выглядело едва ли не лучше оригинала.
   Странно было, что сам он пока еще нас не заметил.
   Правда, как выяснилось, тут я катастрофически заблуждался.
   Я, наверное, просто немного забыл, что такое Сэнсэй.
   И поэтому, прижимаясь к распахнутой раме, одурело, в какой-то прострации ждал, пока Крокодил вытянет руку с зажатым в ней пистолетом. Он вытягивал ее очень медленно, чтобы не привлекать внимания - миллиметр за миллиметром, или, может быть, мне это только казалось - и он уже почти поднял ее над карнизом, но когда стиснутый, бледный на костяшках кулак, разворачиваясь, уперся металлическим дулом внутрь помещения, то огромная фигура Сэнсэя как бы распласталась по воздуху - я могу поклясться, что видел ее висящей горизонтально - и буквально в ту же секунду прогремели два оглушительных выстрела.
   В комнате потемнело.
   А Крокодил вдруг, как лошадь, задрал свою продолговатую голову и, попятившись от окна, - повалился, загородив собой переулок.
   Руки у него были раскинуты, заостренная нижняя челюсть - устремлена к небесам, а вместо левого глаза зияла ужасная впадина - грязно-серая и заполняющаяся тягучей малиновой жидкостью.
   Интересно, что сам я на это никак практически не отреагировал. То есть, я, разумеется, выскочил из-за рамы и трижды выстрелил в комнату, которая, по-моему, уже опустела, а затем отскочил, как положено, за угол ближайшего здания, но и стрелял и отскакивал я чисто автоматически - в то же время охваченный каким-то невероятным спокойствием.
   Голова у меня была занята совсем другим.
   Я, например, хорошо помню, что именно в этот момент я отчетливо осознал, почему мы с такой легкостью проникли в резиденцию сарацинов: Креппер достал откуда-то специальные разовые пропуска, и офицер на понтоне, соединяющем остров с городскими районами, даже будучи удивленным, разрешил нам пройти - без каких-либо сложностей и не задавая лишних вопросов. Креппер не сказал, откуда он достал пропуска, но теперь, после столкновения в переулке, это было вполне очевидно. Пропуска, конечно же, сделал Сэнсэй. И, наверное, он же оттянул от Геккона практически всю охрану: мы не видели никого ни при входе в административное здание, которое, по идее, должно было быть переполнено сарацинами, ни в дальнейшем, когда пробирались по коридорам к главным апартаментам. Ни единого человека, как будто все вымерли. Не случайно Крокодил беспокоился, подозревая ловушку. А ничего странного не было, просто нас защищала невидимая забота Сэнсэя.
   Вот, например, о чем я тогда подумал.
   А кроме того, я подумал, что какими бы соображениями ни руководствовался Сэнсей, планируя данную операцию, но вот смерть Крокодила я ему простить не могу. Не могу, хоть режьте меня на кусочки. Отступление, трусость, предательство, так называемые "высшие интересы". Но только не это. Лучше бы он убил меня самого.
   И теперь у меня возникнут к Сэнсею некоторые вопросы.
   И последнее, что мне тогда пришло в голову - это то, что теперь я, наверное, могу ничего не бояться. Состояние спокойствия и отстраненности, которое меня охватило, свидетельствует о защищенности. Я не человек, я - орудие для выполнения определенной миссии. И пока эта миссия не будет завершена, со мною ничего не случится.
   Так мне, во всяком случае, представлялось.
   И действительно, до будочки, о которой говорил Крокодил, я добрался сравнительно благополучно: по всему острову по-прежнему что-то бухало и разрывалось, доносилась периодически вспыхивающая стрельба и короткое звонкое лязганье рубящего металла, то и дело пробегал достаточно близко очередной наряд сарацинов, а один раз я чуть было не натолкнулся на часового, который в самый последний момент неожиданно отвернулся - в общем, произошло какое-то чудо: будто простерлась надо мною незримая магическая рука и потусторонней силой своей проводила меня сквозь все опасности.