Страуб Питер. История с приведениями

   В семь утра, не в силах оставаться дома, он пошел в парк, сел на скамейку и стал ждать.
   Девочка появилась в девять. На ней было то же розовое платье, которое он много раз видел, и она шла тихо, как всегда одна. В первый раз они встретились один на один. Он кашлянул, и она повернулась к нему.
   Он понял наконец, что пока он неделями высиживал здесь, боясь за свой рассудок, она терпеливо играла с ним. Даже сомнение (а оно до сих пор не покидайте его) было частью этой игры. Она ослабляла его, мучила его, как когда-то мучила Джона Джеффри, пока тот не прыгнул с моста в замерзшую реку.
   - Эй, - позвал он.
   Девочка села на качели и посмотрела на него.
   - Эй.
   - Чего тебе?
   - Поди сюда.
   Она встала и пошла к нему. Он боялся, ничего не мог с собой поделать. Девочка остановилась в двух шагах от него.
   - Как тебя зовут?
   - Анджи.
   - Анджи что?
   - Анджи Мессина.
   - Где ты живешь?
   - Тут. В городе.
   - Где?
   Она неопределенно указала куда-то на восток, в направлении Лощины.
   - Ты живешь с родителями?
   - Мои родители умерли.
   - Тогда с кем?
   - С людьми.
   - Ты слышала когда-нибудь о женщине по имени Флоренс де Пейсер?
   Она покачала головой: может, да, а может, и нет.
   Он посмотрел вверх, на солнце, не в силах говорить дальше.
   - Чего ты хочешь? - спросила девочка.
   - Хочу, чтобы ты поехала со мной.
   - Куда?
   - Так, Прокатиться.
   - Ладно.
   Дрожа, он встал со скамейки. Вот и все. Так просто. Так просто. Никто их не заметил.
   Что самое плохое ты сделал в жизни? Украл одинокую девочку и гнал машину без сна, без отдыха.., и прижимал нож к ее груди?
   Что самое плохое?
   Не поступок, но помышление: фильм ужасов, безостановочно крутящийся у него в голове.
   ЭПИЛОГ
   ЛОВУШКА ДЛЯ МОТЫЛЬКА
   - Положи нож, - раздался голос его брата. - Ты слышишь меня, Дон? Положи нож. Иначе это добром не кончится.
   Дон открыл глаза и увидел, что сидит в открытом ресторане, выходящем на улицу. Дэвид сидел напротив, все еще красивый и излучающий уверенность, но вместо костюма на нем был какой-то полотняный мешок: лацканы серые от пыли, в швах проросли бледные побеги. Мох густо покрывал рукава.
   Перед ним стояли отбивная и бокал вина; в одной руке он держал вилку, а в другой - дядин нож с костяной рукояткой.
   Дон расстегнул пуговицу на его рубашке и направил туда лезвие ножа.
   - Я устал от твоих шуток. Ты не мой брат и я не в Нью-Йорке. Я в комнате мотеля во Флориде.
   - И ты не выспался, - сказал брат. - Ты выглядишь ужасно, - Дэвид облокотился на стол и сдвинул большие солнечные очки на лоб. - Но, возможно, ты и прав. Тебя ведь это не удивляет, не так ли?
   Дон покачал головой. Глаза брата были ее глазами, хотя она и скопировала их удивительно точно.
   - Я знаю, что я прав.
   - Насчет девочки в парке? Конечно. Конечно, ты был прав. Ты ведь долго искал ее, так?
   -Да.
   - Но ведь через несколько часов бедная сиротка Анджи опять будет в парке. Лет в десять-двенадцать она будет как раз для Питера Бернса, как тебе кажется? Ну, правда, бедный Рики покончит с собой гораздо раньше.
   - Покончит с собой?
   - Это ведь так легко устроить, дорогой брат.
   - Не зови меня братом, - сказал Дон.
   - О, но мы же братья, - Дэвид улыбнулся.
   В комнате мотеля с постели встал неряшливо одетый негр, снимая с шеи саксофон.
   - А теперь послушай меня. Узнал?
   - Доктор Заячья лапка.
   - Собственной персоной.
   Лицо его было тяжелым, властным, и на нем был не клоунский наряд, как воображал Дон, а поношенный коричневый костюм со светлыми, почти розовыми заплатами. Его костюм тоже походил на пыльный мешок - от долгой жизни в дороге. И глаза его были пусты, как у девочки, - только белки их пожелтели, как клавиши старого рояля.
   - Я о тебе не думал.
   - Какая разница? Там есть много такого, о чем ты и подумать не можешь, доверительный голос музыканта вторил тембру саксофона. - Пара легких побед не означают, что ты выиграл войну. Я много видел таких людей. Ты привез меня сюда, Дон, но куда ты денешь себя? Куда ты денешься от того, что не можешь даже вообразить?
   - Я могу стоять с тобой лицом к лицу, - сказал Дон. - Слышишь, старый шут?
   Доктор Заячья лапка рассмеялся - глухо и мерно, как камешек, прыгающий по волнам, и Дон вдруг очутился в апартаментах Альмы Моубли среди знакомых ему вещей, и перед ним на кушетке сидела сама Альма.
   - Ну в этом нет ничего нового, - проговорила она, все еще смеясь. - Мы с тобой много раз были лицом к лицу. И в долгих позициях тоже.
   - Убирайся, - сказал он. Превращения начали действовать на него: в желудке горело, в голове отдавались глухие удары.
   - Я думала, ты привык, - сказала она своим переливчатым голосом. - Ты ведь знаешь о нас больше, чем любой другой на этой планете. Если тебе не нравятся наши характеры, то уважай хотя бы наши таланты.
   - Я уважаю их не больше, чем трюки фокусника из ночного клуба.
   - Тогда я научу тебя уважать их, - она склонилась вперед, и теперь это был уже Дэвид с разбитым черепом, залитым кровью, с вывороченной, переломанной челюстью.
   - Дон? Ради Бога, Дон.., помоги мне, - Дэвид сполз на бухарский ковер, пачкая его кровью. - Сделай же что-нибудь. Дон.., ради Бога.
   Дон не мог этого выдержать. Он знал, что, если он нагнется к телу брата, они убьют его и с криком "Нет!" бросился к двери. Дверь распахнулась в темную комнату, полную людей, что-то наподобие ночного клуба ("Я сказал "ночной клуб", и она ухватилась за это", - подумал он), где белые и черные люди сидели за столиками лицом к эстраде.
   На краю эстрады сидел доктор Заячья лапка и кивал ему. Саксофон опять висел у него на груди и он перебирал пальцами кнопки, пока говорил.
   - Видишь, малыш, тебе придется уважать нас. Мы можем взять твой мозг и превратить его в кукурузную кашу, - он спрыгнул с эстрады и пошел к Дону. Скоро, - из его широкого рта теперь исходил нежный голос Альмы, - скоро ты уже не будешь знать, где ты и что ты делаешь, все внутри тебя смешается, и ты не сможешь уже отличать правду от лжи, - он поднял саксофон и опять заговорил голосом доктора. - Видишь эту трубу? В нее я моту говорить девчонкам, что я люблю их, и это, быть может, ложь. Еще я могу говорить в нее, что я голоден, и это, быть может, правда. Но я моту сказать еще что-нибудь замечательное, и кто знает, правда это или ложь? Остается догадываться. Сложное дело.
   - Здесь слишком жарко, - сказал Дон. Ноги его дрожали, в голове продолжали отдаваться удары. Другие музыканты на эстраде готовились к выступлению; он боялся, что если они заиграют, музыка разорвет его в клочья. - Может, пойдем?
   - Как хочешь, - сказал доктор Заячья лапка, и его желтые белки заблестели.
   Тут ударил барабан, потом вступили литавры, звон меди наполнил воздух, и оркестр разом грянул что-то, поразившее его, как удар...
   И он шел по пляжу с Дэвидом, оба босые, и он не хотел смотреть на Дэвида в его жутком могильном костюме, поэтому он смотрел на море, и на чаек, и на пятна нефти на воде, блестевшие под лучами солнца.
   - Они просто ждут, - сказал Дэвид, - они могут ждать сколько угодно, пока мы не свалимся, понимаешь? Поэтому мы и не можем их победить. Можно выиграть несколько поединков, как ты в Милберне, но поверь мне - теперь они не оставят тебя в покое. И правильно сделают. Это не так уж плохо.
   - Нет, - прошептал Дон.
   И увидел на берегу, за ужасной головой Дэвида, коттедж, где они с Альмой жили когда-то, тысячу лет назад.
   - Так было и со мной. Я хотел все тут перевернуть. Но эти старые лисы Сирс и Рики - знали столько всяких трюков, что в два счета затянули меня за поле. И тогда я решил, что смогу одолеть их только одним способом.
   - Сирс и Рики?
   - Конечно. Готорн, Джеймс и Вандерли. Разве не так?
   - Так и было, - сказал Дон, глядя на багровое солнце.
   - Да. И тебе лучше сделать то же, Дон. Видишь ли, они ведь живут вечно и видят нас насквозь, и когда ты думаешь, что прижал их, они выскальзывают и оказываются совсем в другом месте - совсем как те старые судейские крючки. Я сделал это, и теперь все это мое, - Дэвид обвел широким жестом дом, океан, солнце.
   - И мое, - рядом шла Альма в белом платье. - Как сказал тот музыкант, это сложное дело.
   Пятна нефти под ногами потемнели, радужные блики стали завиваться вокруг его щиколоток.
   - Что тебе нужно, малыш, - сказал доктор Заячья лапка, - так это выход. У тебя гудит голова и крутит живот, и ты устал, как негр на плантации. Тебе нужно отыскать дверь.
   - Дверь, - повторил Дон и тут же увидел перед собой высокую деревянную дверь, стоящую прямо на песке. На ней белело бумажное объявление, и он прочитал:
   Мотель "Вид на залив".
   1. Администрация просит гостей выезжать днем или оплачивать следующую ночь.
   2. Мы уважаем вашу собственность - пожалуйста, уважайте нашу.
   3. Запрещается готовить в комнатах.
   4. Администрация желает вам хорошего отдыха и счастливого пути.
   - Видишь?
   - сказал Дэвид. - Счастливого пути. Сделай то, что желает администрация. Открой дверь.
   Дон открыл дверь и шагнул за порог, на горячий асфальт автостоянки. Перед ним стояла Анджи, держащая открытой дверцу машины.
   Старик в очках с золотой оправой, похожий на Адольфа Эйхмана, равнодушно посмотрел ему вслед.
   Дон сел в машину.
   - Теперь поехали, - доктор Заячья лапка тяжело опустился на сиденье рядом с ним. - Ты теперь всегда найдешь эту дверь, так ведь? Ты теперь с нами.
   Дон вырулил со стоянки.
   - Куда теперь?
   - Куда, малыш? - негр усмехнулся. - По нашему пути. Это все, что у тебя осталось. Можем поехать куда-нибудь в деревню. Видишь?
   Конечно, он видел: глядя на дорогу, ведущую от Панама-Сити, он видел широкое поле, поросшее травой, и ветряную мельницу, медленно вращающую крыльями на легком ветерке.
   - Нет, - прошептал он. - Не надо.
   - Езжай, сынок. Просто езжай.
   Дон глотнул воздуха. Он знал, что смертельно устал, что обязательно уснет за рулем.
   - фу, парень, от тебя несет, как от козла. Не мешало бы тебе помыться.
   Как только голос музыканта замолк, о ветровое стекло ударили струи дождя. Дон включил дворники и увидел, что дождь стеной льет с внезапно потемневшего неба.
   Он закричал и, не соображая уже, что делает, нажал на газ.
   Автомобиль рванулся вперед и вылетел с дороги на открытый пляж.
   Его голова стукнулась о руль, и он лишь с трудом сообразил, что машина, застревая в песке, продолжает ехать по направлению к морю.
   На краю дороги стояла Альма Моубли в белом платье, протягивая к нему руки, словно хотела его удержать.
   - Чертов болван! - закричал доктор Заячья лапка, хватая его эа плечо.
   Дон почувствовал боль под рубашкой, сунул туда руку и вытянул нож. Он прокричал что-то нечленораздельное и ударил ножом туда, где сидел музыкант.
   - Чертов.., болван, - прохрипел доктор, хватая Дона за руки. Но он не отталкивал лезвие, а наоборот, направлял его к себе в сердце.
   За окном появилось лицо Альмы, кричащее, искаженное, как у ведьмы. Голова Дона уткнулась в шею доктора Заячья лапка, кровь заливала его.
   Машина уже не ехала, а летела над песком, подхваченная ветром, отшвырнувшим Дона к дверце, - смертельным ветром Ночного сторожа, швырнувшим машину прямо в залив.
   Машина погрузилась в воду, и тело музыканта съежилось и усохло, как когда-то тело Анны Мостин. Он почувствовал тепло и увидел, что дождь моментально прекратился и на небе появилось жаркое солнце Флориды. Вода пробивалась под дверцу и ее брызги сливались с предсмертным танцем доктора Заячья лапка.
   Его окружили тысячи вопящих голосов.
   - Ну ублюдок, - прошептал он, выжидая превращения.
   Зеленый свет залил внутренности машины. "Болван", - прошипел в последний раз голос ниоткуда, и машина затряслась, разбрасывая блики света, словно она была призмой, отражающей солнечные лучи.
   Дон уловил, как шипение перешло в сердитое жужжание и быстро схватил ладонями самое плотное световое пятно. Тело внутри было таким маленьким, что сперва он решил, что потерял его. Потом то, что было у него в руках, ужалило его.
   ПУСТИ МЕНЯ!
   Оно ужалило снова. Ему показалось, что рука раздулась, как футбольный мяч. Он сложил ладони вместе и стал сдавливать то, что было внутри.
   ВЫПУСТИ МЕНЯ!
   Он продолжал давить, несмотря на укусы, пока крик у него в голове не превратился в пронзительный визг.
   Плача - частью от боли, частью от дикого ощущения триумфа, от которого ему казалось, что он сияет, как солнце, источая свет из каждой поры, - он потянулся правой рукой к ножу на сиденье. Потом он распахнул дверцу прямо в залив.
   Голос в его мозгу превратился в рев. Оса - или что это было? - еще дважды ужалила его в руку.
   Он, плача, вылез из машины и по пояс погрузился в воду.
   "Пора посмотреть, что будет, если застрелить рысь".
   Он увидел у берега глядящих на него людей. Толстяк в форме сторожа бежал к берегу.
   "Пора посмотреть, что будет. Пора посмотреть".
   Он правой рукой махнул сторожу, чтобы тот уходил, а левую опустил в воду. Пускай оса охладится.
   Сторож увидел нож в его руке и потянулся рукой к кобуре.
   - С вами все в порядке? - крикнул он.
   - Убирайся!
   - Слушай, парень...
   ВЫПУСТИ МЕНЯ!
   Сторож опустил руку и попятился: удивление на его лице смешивалось с тревогой.
   - Я сделаю это, - сказал Дон, выбираясь на песок, и стал на колени. - Пора застрелить рысь.
   Он поднял нож над распухшей левой рукой и чуть раздвинул пальцы. Когда часть бешено извивающегося насекомого показалась наружу, он вонзил в него нож.
   НЕТ!
   ТЫ НЕ СМЕЕШЬ!
   Он отбросил отрезанную часть осы на песок, потом разрезал пополам оставшееся.
   НЕТ! НЕТ!
   НЕТ! НЕТ!..
   - Эй, мистер... - сторож уже топал к нему. - Вы себе всю руку порезали.
   - И правда, - сказал Дон и бросил нож туда же, где валялись куски осы. Голос в его голове стих, рассыпавшись вдребезги. Краснолицый сторож взглянул на осу и наступил на нее, вдавив в песок.
   - Оса, - сообщил он. - Должно быть, укусила вас? А как это случилось? Неужели вас сдул этот ветер? Я такого никогда не видел.., да...
   Дон обмотал раненую руку рубашкой и опять опустил ее в воду, чтобы унять боль.
   - Вы что, хотели отомстить этой твари?
   - Я.., да. Я это сделал, - Дон улыбнулся, глядя в непонимающие глаза сторожа.
   - И правильно, - они оба глядели на торчащие из песка неподвижные ножки осы. - Больше не оживет.
   - Не похоже, - Дон придавил песок ботинком, окончательно хороня то, что там было.
   - Прибой ее унесет, - сказал сторож и пошел к набережной, где столпились любопытные. - Вам не нужна помощь? Можно подогнать грузовик и вытащить вашу машину.
   - Может быть. Спасибо.
   - Вы куда-то спешите?
   - Нет, уже нет, - сказал Дон, уже зная, что он теперь сделает. - Просто в Сан-Франциско есть женщина, с которой мне надо встретиться.
   Они пошли к набережной. Дон оглянулся, но не увидел ничего, кроме песка. Не увидел даже места, где похоронил ее.
   - Прибой утащит эту сволочь на самую Кубу. Не волнуйтесь, приятель. На корм рыбам.
   Дон закинул нож за пояс и вдруг испытал прилив любви ко всему живому, ко всему, что рождается и умирает, и живет свой краткий век под солнцем, как эти вот люди. Он знал, что это всего-навсего приток адреналина, но все равно ощущал это могучее, почти мистическое чувство. Дорогой Сирс. Дорогой Льюис. Дорогой Дэвид. Дорогой Джон, с которым он так и не познакомился. Дорогие Рики и Стелла, и дорогой Питер. Дорогие мои братья и сестры по человечеству.
   - Для парня, чья машина пошла на дно, вы выглядите чертовски счастливым, заметил сторож.
   - Да, - сказал Дон. - Это так. Только не спрашивайте, почему.