Я думал о том, о чем не хотел думать, и опять вспомнил слова Ринн. Моя вина тянула меня на дно. Дуэйн, по Другим причинам, тоже не хотел продолжать:
– Черт с ним, – сказал он. Потом он выпрямился и смерил меня грозным взглядом. – Но от моей дочери держись подальше.
– Она сама просила меня с ней поехать.
– Вот как? Может, она и раздеться тебя просила?
– Мы же просто купались. Она разделась первой. И этот парень тоже.
В присутствии Дуэйна я не мог высказать Белому Медведю свои подозрения по поводу Зака. Я и так сказал слишком много.
– Ладно, – сказал Дуэйн. – Может и так. Если ты ей что-нибудь сделаешь, Майлс, я не стану дожидаться, пока кто-нибудь разберется с тобой. Я сам это сделаю.
Белый Медведь и я смотрели, как он ковыляет прочь. Потом Говр повернулся ко мне:
– Что-то ты выглядишь возбужденным, Майлс. Признайся, ты выдумал это купание в голом виде?
– А ты признайся – кто из вас изнасиловал ее?
– Возьми себя в руки.
– Или вы сделали это по очереди?
– Опять начинаешь, Майлс?
– Опять.
– Я же сказал, что ты можешь сесть в лужу еще глубже, – Белый Медведь шагнул ко мне, большой и серьезный, и я увидел темные пятна пота на его форменной синей рубашке и синяки у него под глазами. – Парень, ты, должно быть, свихнулся – бросаешь бомбы в мирных граждан, ищешь себе неприятностей, – он шел медленно, осторожно, и я подумал: сейчас он бросится на меня. Но он остановился и провел рукой по лицу. – Скоро все это кончится, Майлс. Очень скоро, – он отступил, унося с собой смесь запахов пота и пороха. – Майлс, черт тебя побери. Что ты там говорил Локкену насчет дверной ручки?
Я не мог ответить.
Я работал целыми днями, и никто мне не мешал. Казалось, о моем существовании забыли. Тута Сандерсон, кроме своих утренних демонстраций, хранила молчание; Дуэйн в редких случаях, когда ему приходилось ходить мимо бабушкиного дома, даже не смотрел в мою сторону. Его дочь, без сомнения, выпоротая или предупрежденная иным способом, тоже избегала меня. Иногда из окна спальни я видел, как она идет в сарай или в кладовку, но она ни разу не появилась у меня на крыльце или на кухне, уплетая что-нибудь из моих запасов. Я часто просыпался ночью за своим столом, с карандашом в руке и бокалом мартини у локтя, от гудения мотоцикла Зака, то ли приезжающего, то ли уезжающего. Я писал. Пил. Спал. Лелеял свою вину. Надеялся, что скоро Мичальски получат открытку от своей пропавшей дочери. Надеялся, что Белый Медведь прав, и все вскоре кончится. Часто мне хотелось уехать.
Ночью мне бывало страшно.
Ринн не отвечала на звонки, и я каждый день собирался заехать к ней, но я боялся и этого. Анонимные звонки прекратились: и от Лукового Дыхания, и те, другие, с шелестом крыльев. Может, это были просто помехи в моем старом телефоне.
Писем с чистыми листами я больше не получал, и пришло только одно, короткое, с напечатанным вкривь и вкось:
“Мы тебе еще покажем, убийца”.
Я запечатал письмо в конверт и отослал Белому Медведю.
Иногда мне казалось, что я уже умер.
Много раз я думал, что ошибся, там, у пруда. Что та бутылка из-под коки оказалась там просто так, и дверная ручка – тоже. Потом я вспоминал, как он разрезал себе руку. И вспоминал Алисон Грининг, идущую ко мне, существо из листьев и коры. И думал: я тоже мог ошибиться.
С Белым Медведем я так и не поговорил. И на послание мое он не ответил.
Когда днем в понедельник наконец зазвонил телефон, я подумал, что это Говр, но услышал другой голос. Голос исхудавшего человека с черными вьющимися волосами.
– Майлс, – сказал он. – Ты просил меня позвонить, если мне понадобится твоя помощь.
– Да.
– Я хочу уехать отсюда. У меня нет еды. В тот день я соврал тебе, что я иногда выхожу. Я уже давно никуда не выходил.
– Я знаю.
– Кто тебе сказал? – его голос зазвенел от страха.
– Неважно.
– Да. Наверно. Но я не могу оставаться здесь больше. Я думаю, они хотят что-то со мной сделать. Не следят уже за моим домом, только говорят друг с другом, что-то замышляют. Боюсь, они убьют меня. Я ничего не ел уже два дня. Если... если я уеду, могу я приехать к тебе?
– Конечно. Можешь остаться здесь. У меня есть ружье.
– У них у всех ружья. Это не поможет. Я просто хочу уехать от них, – в промежутках между фразами я слышал его прерывистое дыхание.
– У тебя сломана машина. Как ты уедешь?
– Уйду пешком. Если увижу кого-нибудь, спрячусь в кювете.
– Это же десять миль!
– Ничего другого не остается, – и с тем же могильным юмором, уже едва заметным. – Не думаю, что кто-нибудь меня подвезет.
В полдесятого, когда начало смеркаться, я уже ждал его, хотя знал, что его, скорее всего, не будет еще долго. Я бродил по дому, выглядывая в окна, и ожидал увидеть, как он бредет через поле. К десяти, когда уже стемнело, я выключил свет везде, кроме своего кабинета, чтобы его никто не увидел. Потом сел на крыльцо и стал ждать.
Он шел четыре часа. В два ночи я услышал шорох за ореховыми деревьями и, вскинув голову, увидел его идущим через разоренную лужайку.
– Я на крыльце, – прошептал я и распахнул ему дверь. Даже в темноте я видел, насколько он истощен.
– Держись подальше от окон, – предупредил я и повел его на кухню. Он упал на стол, тяжело дыша, весь в грязи и клочьях соломы.
– Тебя кто-нибудь видел?
Он покачал головой.
– Я дам тебе что-нибудь поесть.
– Прошу тебя, – прошептал он. Пока я жарил бекон с яйцами, он оставался в том же положении, с согнутой спиной и потупившимися глазами.
– У меня болят ноги, – пожаловался он. – И бок. Я упал на камни.
– А как ты уходил, кто-нибудь видел?
– Если бы видели, меня бы здесь не было.
Пока яичница жарилась, я предложил ему умыться.
– А курить у тебя есть? Я не курил уже неделю. Я протянул ему пачку.
– Господи, Майлс, – он всхлипнул. – Господи...
– Хватит. Твоя еда почти готова. Можешь пока поесть хлеба, – он даже не заметил буханки, лежащей прямо перед ним.
– Господи, – повторил он и вгрызся в хлеб. Когда я поставил перед ним тарелку, он начал есть, молча и жадно, как спасшийся от смерти.
После того, как он закончил, я выключил свет, и мы прошли в комнату и сели в кресла. Я видел, как движется в темноте огонек его сигареты, когда он качается в кресле.
– Хочешь чего-нибудь выпить?
– Майлс. Майлс. Ты возвращаешь меня к жизни, – мне показалось, что он опять плачет, и я был рад, что свет выключен. Я пошел на кухню и вернулся с бутылкой и двумя стаканами.
– Вот хорошо. Что это?
– Джин.
– Я его не пил. Моя мать никогда не держала в доме спиртное, а по барам я не ходил. Мы пили только пиво. Знаешь, она умерла от рака легких. Курила много, как и я.
– Очень жаль.
– Это было уже давно.
– Что ты собираешься делать теперь, Пол?
– Не знаю. Поеду куда-нибудь. В какой-нибудь город. Вернусь, когда все это кончится, – сигарета разгоралась от его затяжек, качаясь взад-вперед вместе с ним. – Еще одна девушка. Она исчезла.
– Я знаю.
– Потому они и хотели меня убить. Ее нет уже больше недели. Я слышал по радио.
– Майкл Муз.
– Точно, – он невесело засмеялся. – Ты его, должно быть, не знаешь. В нем фунтов триста пятьдесят, и он все время жует жвачку. Гротескный тип. С такими свинячими глазками и усиками, как у Оливера Харди. Просто персонаж “Бэббита”. Он никогда не найдет себе работы нигде, кроме Ардена, и дети смеются над ним на улице, но даже ему лучше, чем мне. Да, над ним смеются, но его и уважают. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что он вырос у всех на глазах. И женился на женщине из Бланделла, рыжей, которая работает на телефонной станции. Они его знают, и он один из них, – сигарета качнулась, и я смутно разглядел, что Пол Кант подносит к губам стакан джина. – А знаешь, в чем мое преступление? Я не ходил с ними по барам. Я не женился. У меня никогда не было девушки, даже мертвой, как у тебя, Майлс. Вот они и подумали, что это сделал я. Потому что я другой. Не такой, как они.
Мы долго сидели молча, глядя друг на друга в темноте.
– Ты знаешь, это началось не сейчас. В начальной школе все было нормально – я до сих пор вспоминаю ее, она мне кажется раем. А в старших классах все началось. Понимаешь, я не был крутым. Таким, как Белый Медведь. Не занимался спортом. Не гулял с девушками. Обо мне пошли слухи. К концу школы людям уже не хотелось, чтобы я появлялся рядом с их детьми. Можно я налью себе еще?
– На полу, возле твоего кресла.
– Поэтому когда случилось такое с девочками, они, естественно, решили, что это я. Пол Кант, кто же еще? Он всегда был какой-то не такой. Не вполне нормальный, в обществе, для которого нормальность – высшая добродетель. И потом случилось еще кое-что. Меня забрали в полицию. Били. Буквально ни за что. Они говорили тебе?
– Нет, – солгал я. – Ни слова.
– Я пролежал семь месяцев в госпитале. Каждый день пилюли. Ни за что. Когда я вышел оттуда, работу смог найти только у Зумго. С этими бабами. Боже. Знаешь, как я шел сюда сегодня? Украдкой выбирался из собственного дома. Знаешь, что стало с моей собакой? Они убили ее. Один из них пришел ночью и задушил мою собаку. Я слышал, как она кричала, – мне показалось, что он снова плачет. В воздухе плыли запахи джина и сигаретного дыма.
Потом:
– Так что ты скажешь, Майлс Тигарден? Или ты собрался только слушать? Что ты скажешь?
– Не знаю.
– Ты был богатым. Ты мог учиться в частной школе, потом в университете, и курить дорогие сигары, и ездить за границу, и жениться, и покупать костюмы у “Брукс Бразерс”, и делать, что захочешь. Да хоть преподавать свою литературу в колледже. Я хочу еще джина, – он нагнулся, и я услышал, как бутылка звякнула о стакан. – О, я немного пролил.
– Ничего.
– Я скоро напьюсь. Скажи, Майлс, это ты?
– Что?
– Ты этот тип? Может, ты оторвался от своей роскошной жизни на время и приехал сюда, чтобы развлечься с несколькими девочками?
– Нет.
– И не я. Тогда кто же?
Я потупился. Прежде чем я решил рассказать ему про Зака, он заговорил снова.
– Нет, это не я.
– Я знаю. Думаю, что...
– Это не я. Они просто хотят, чтобы это был я. Или ты. Но насчет тебя я не знаю. Ты так добр ко мне, Майлс.
Так добр. Должно быть, никто никогда не душил твою собаку. У таких, как ты, наверное, особые собаки. Борзые или мастифы.
– Пол, я пытаюсь помочь тебе, – сказал я. – Ты неверно представляешь мою жизнь.
– О, простите, сэр, я не хотел грубить. Я ведь всего лишь бедный деревенский парень. Бедная тупая деревенщина. Я уже говорил, почему это не я. Потому что я никогда не гулял с девушками. Ты помнишь, что я это говорил?
Я помнил и надеялся, что он не будет растравлять себя этим и дальше.
– Помнишь?
– Помню.
– Понимаешь?
– Да.
– Да. Если бы я делал это, то с мальчиками. Ну не странно ли. Вот почему это не я. Я не дотронулся ни до одной женщины. Никогда.
Он качался в кресле, мерцая огоньком сигареты.
– Майлс?
– Что?
– Оставь меня одного.
– Тебе это так важно?
– Уходи отсюда, Майлс, – он опять плакал. Вместо того, чтобы уйти, я прошел мимо его кресла и подошел к окну, выходящему на дорогу. Я ничего не видел, кроме темного отражения своего собственного лица. Сплошная чернота. Позади меня всхлипывал Пол.
– Ладно, – сказал я. – Я ухожу. Но я вернусь. Я в темноте поднялся наверх и сел за свой стол. Было три пятнадцать. Утром начнутся неприятности. Если арденцы вломятся в дом Пола и обнаружат, что его нет, об этом сразу же узнает Белый Медведь. И потом они могут попытаться искать его в моем доме, а если они застанут нас вдвоем, это только подтвердит их подозрения. Ружье Дуэйна на этот раз не спасет меня. Мимо проехала машина, и я подпрыгнул. Звук скрылся вдали.
Прошло пятнадцать минут. Достаточное время, чтобы Пол мог успокоиться. Я встал, только сейчас заметив, как я устал.
Я опустился в темную комнату, где по-прежнему мерцал огонек сигареты. Запахи джина и дыма казались очень густыми в холодном воздухе дома.
– Пол? – я подошел к креслу. – Пол, ложись спать. У меня есть планы на завтра.
И тут я увидел, что его нет. Кресло было пустым. Сигарета лежала на краю пепельницы.
Я уже знал, что случилось, но все же зажег свет, чтобы убедиться. Возле кресла стояли бокал и опустошенная на три четверти бутылка. Я заглянул в кухню, потом в ванную – Пола нигде не было. Я громко выругался, отчасти от досады, на свою беспечность, отчасти от отчаяния.
Я вышел через крыльцо на лужайку. Он не мог уйти далеко. И тут я вспомнил шум машины, который слышал сверху, и бросился бежать к стоянке.
Я выехал на дорогу и механически поехал к ферме Сандерсонов, в направлении Ардена. Потом мне пришло в голову, что он мог выбрать и другой маршрут, вглубь долины. И еще: что он мог уйти в поля, по которым пришел из города. Я представлял, как он блуждает там или прячется где-нибудь за домом, и говорил себе, что деться ему некуда и что скоро он обязательно вернется.
Я развернулся на темной дороге и поехал домой. Проехал еще немного в другую сторону: бесполезно. Я добрался до дома, поставил машину и сел на крыльцо ждать. Не больше часа, говорил я себе. Нужно подождать. Несмотря на усталость, я сомневался, что смогу заснуть.
Я окончательно проснулся и обнаружил, что стою на крыльце в сером утреннем свете и слушаю вой пожарной сирены. Туман ковром закрывал поля и дорогу. Пока я пытался определить, откуда доносится звук, он внезапно смолк. Я ворвался в комнату. Бокал и бутылка по-прежнему оставались на своем месте. Пол Кант не вернулся.
Зная, что нужно спешить, я сбежал с крыльца. Туман, разлившийся по лужайке, скрыл выжженные пятна. Я, спотыкаясь, пошел к дороге, начисто забыв про машину. Потом побежал.
От дома Сандерсонов я уже мог видеть впереди на шоссе красный отблеск в воздухе. Я перестал бежать и быстро пошел, пытаясь унять боль в груди. Я прошел мимо школы, мимо церкви. Красные отблески плясали за скалой песчаника. “Энди”, —подумал я и снова побежал. Мимо проносились машины, двигались люди. Возле магазина Энди стояла пожарная машина, чуть поодаль, у колонок – полицейский автомобиль. Я услышал треск огня, этот ужасный звук разрушения. Но горел не Энди; я увидел языки пламени за белым фасадом соседнего магазина.
Я подумал, что вполне мог принять гудение мотоцикла за шум автомобиля. Я слишком устал, чтобы обнаружить разницу.
Я прошел мимо Энди и свернул за угол. Сперва я увидел только горящий Волшебный Замок Дуэйна, превращающийся в ничто, как того часто хотел его создатель. Его рамы и перекрытия корчились в огне, как обугленные кости. Трое пожарных в касках и резиновых сапогах поливали пожар бесполезной струёй из шланга. Из огня поднимались клубы пара. Потом я увидел Белого Медведя, молча стоящего возле пожарной машины; он был без формы, в спортивной куртке и коричневых брюках. Похоже, он лелеял свою бессонницу с бутылкой “Дикой Индейки”, когда его застал звонок из пожарной охраны. Было еще достаточно темно, чтобы отблеск пожара окрасил небо и окна близлежащих домов зловещим красным отсветом. Дейв Локкен в форме стоял рядом с Энди и его женой, одетыми в халаты, с одинаково неподвижными лицами. Все трое заметили меня одновременно и уставились, как на демона.
Белый Медведь помахал мне. Я продолжал смотреть на огонь; доски рушились, поднимая охапки искр.
– Тебя разбудила сирена? – осведомился он. Я кивнул.
– Ты вовремя. Спал одетым?
– Я не из постели.
– Я тоже, – он печально усмехнулся. – Хочешь расскажу кое-что? Тебе будет интересно.
Я тупо смотрел на кучу серых армейских одеял, сложенных между горящим Волшебным Замком и магазином Энди.
– Конечно, они не погасят эту хибару, – сказал он, – но хотя бы не дадут огню распространиться на магазин Энди Кастада. Позвонили слишком поздно, чтобы им удалось спасти это творение нашего Дю-эйна, но об этом, я думаю, никто не пожалеет, особенно он сам. Оно должно было рухнуть уже давно. Что интересно, Энди с женой утверждают, что сначала услышали шум, а потомуже огонь. Они проснулись, выглянули в окно и очень испугались.
Поглядев на Энди и его жену, я подумал, что это похоже на правду.
– Так вот, старая Маргарет стала звонить пожарным, а Энди побежал во двор, уж не знаю, зачем – может быть, пописать. И там он увидел что-то. Знаешь, что?
– Понятия не имею, – Белый Медведь использовал свой старый трюк.
– Не имеешь? И ты не виделся этой ночью со своим старым другом Полом Кантом? – наклоненная голова, поднятые брови, нарочито безразличное выражение лица. Еще один старый трюк.
– Нет.
– Ага. Ладно. Так вот, как я говорил, Энди выскочил из задней двери и увидел это на пороге. Он, как и ты, не знал, что это такое, но решил узнать. Вот он и взял грабли и вытащил это – половина его уже обгорела. И когда он разглядел, что это, он рванул домой и начал тоже мне звонить, но мы с Дейвом уже выехали.
– Ну, и что все это значит, Белый Медведь? – жар огня, казалось, увеличился, поджаривая мне щеку.
– Я думал, ты догадаешься, – он взял меня за руку и повернул к магазину. – Но тебе уже не о чем беспокоиться. Я поставил не на ту лошадь, но так или иначе все закончилось. С этого момента ты свободен от всех подозрений.
Я посмотрел в его большое лицо и разглядел за внешним дружелюбием разочарование и злость. Он повел меня вперед, поддержав под руку, когда я споткнулся.
– Сейчас шестнадцатое июля, приятель, так что нечего тебе торчать здесь до двадцать первого. Впрочем, как хочешь. Это ведь меньше недели. Оставайся, если тебе так хочется, только держи язык за зубами.
– Белый Медведь, – сказал я, – я не знаю, о чем ты говоришь, но знаю, кого ты заподозрил.
– Заподозрил?
Мы были уже возле груды одеял, и Локкен, Энди и Маргарет Кастад прянули в стороны, явно не желая оставаться рядом со мной.
– Там нашли человека, – Белый Медведь нагнулся с видом человека, поднимающего монету с тротуара.
– Человека?
Он молча откинул край одеяла. Я увидел лицо лежавшего там. Половина его лица обгорела, но глаза были еще открыты. Я почувствовал, что у меня подгибаются колени. Белый Медведь опять сжал мою руку, и я вновь ощутил его скрытую злость.
– Это твой пропуск отсюда, Майлс, – сказал он. Я посмотрел на его освещенные огнем черты и обратно – на тело Пола.
– А что с его головой? – спросил я и услышал, что мой голос дрожит. – Его как будто ударили дубиной.
– На него рухнули доски.
– Они не рушились до моего прихода.
– Значит, упал. Я отвернулся.
– И еще, Майлс, – сказал Белый Медведь за моей спиной. Он подтащил меня к другому одеялу, накрывающему еще что-то. – Смотри. Энди нашел еще кое-что, – какое-то время я не мог угадать, что лежит под серой тканью, так как металл почернел от огня. Это оказалась еще одна десятигаллоновая канистра из гаража.
– Так он поджег дом, – подытожил Белый Медведь. – Ясно, как день.
– Что? Это канистра из моего дома.
– Конечно. Он пробрался к тебе, стащил ее и вернулся сюда. Больше ему негде было ее взять.
– Постой, – сказал я. – Он былу меня этой ночью. Он пытался сбежать, пока эта банда не добралась до него. Он не виноват.
– Хватит, Майлс. Ты уже заявил, что у тебя его не было. Слишком поздно лгать.
– Сейчас я не лгу.
– Раньше лгал, а теперь нет, – он явно не верил как тому, что я говорил раньше, так и тому, что говорю сейчас.
– Он ушел от меня около трех. Должно быть, кто-то следил за ним все это время. Кто-то убил его. Он этого и боялся. Я слышал машину.
Белый Медведь отступил на несколько шагов. Я видел, что он пытается держать себя под контролем.
– Мне кажется, Майлс, – сказал он, опять поворачиваясь ко мне, – что коронер может взглянуть на это дело с одной из двух сторон. Ты слушаешь? В зависимости от того, насколько ему дорога репутация Пола Канта, он может посмотреть на это, как на самоубийство или как на смерть от несчастного случая. Одна эта канистра послужит достаточным доказательством.
– Только эти два вердикта?
– Ага.
– А если я ему подскажу?
– Тебе нечего лезть в это дело, Майлс. Заканчивай свои исследования и уезжай.
– А кто здесь коронер?
Белый Медведь поглядел на меня торжествующе:
– Я, кто же еще?
Я уставился на него.
– Зачем в таком маленьком городке платить зарплату двоим?
Я молча повернулся к огню. Он стал намного ниже после того, как крыша и дверной косяк рухнули в пылающее сердце огня. Одежда у меня прилипла к телу. Кожа на лице и руках покраснела.
– Он был у меня, – сказал я, подходя к нему. Я не мог больше сдерживаться. – Он был у меня, а ты изнасиловал мою кузину. Ты и Дуэйн. Вы убили ее. Может быть, случайно. Ты хочешь зарыть в землю те две смерти, но с этой у тебя не получится.
Его гнев был страшнее, чем у Дуэйна – он был более спокойным.
– Дейв, – окликнул он.
– Ты не можешь повесить их на невинного человека только потому, что он мертв, – продолжал я. – Я знаю, кто это сделал.
– Дейв, – Локкен подошел ко мне. Я слышал скрип его ботинок по гравию.
– Это тот парень, Зак. Есть еще одна возможность, но слишком безумная... так что это Зак, – Локкен удивленно прошептал что-то за моей спиной. – У него в машине эти бутылки из-под коки и дверная ручка...
– Ты знаешь, кто такой Захария, Майлс? – спросил Белый Медведь тихим, ровным голосом.
– И пожары он любит, так ведь? Дуэйн сказал, что он их так любит, что не будет ждать, пока их зажжет кто-то другой.
Дейв Локкен схватил меня за руки.
– Держи его, Дейв, – сказал Белый Медведь. – Держи крепче, – он подошел ближе, и Локкен сжал меня так, что я не мог шевелиться. – Ты знаешь, кто такой Захария?
– Теперь знаю, – выдавил я.
– Он мой сын. А теперь я поучу тебя, чтобы ты держал язык за зубами.
За секунду до того, как он меня ударил, я увидел его лицо, искаженное гневом, и подумал, сказал бы мне Дуэйн то, что сказал, если бы не поранил руку. Потом я уже не думал ни о чем. Осталась только боль. Локкен отпустил меня, и я рухнул на гравий. Откуда-то издалека я услышал слова: “Локкен, проваливай отсюда поскорее”, – и открыл глаза. Передо мной стояли его ботинки; один из них поднялся и опустился прямо мне на лицо. Голос Белого Медведя гремел, как гром:
– Было бы лучше, если бы ты никогда не приезжал сюда, Майлс, – я услышал его тяжелое дыхание: смесь очень “Дикой Индейки” с запахом пороха. – Майлс, черт тебя побери, если ты скажешь еще хоть одно слово об этих проклятых бутылкахили о дверных ручках, яразорву тебя пополам, —дыхание его стало прерывистым, живот выпятился над пряжкой ремня. – И запомни: твоя кузина умерла двадцать лет назад. Кто бы ни был там в тот момент, он спас тебя, вытащив на камни. Но в другой раз он может не повторить этого. Он может просто бросить тебя назад в воду, – он выпрямился и пошел прочь. Я услышал, как шины царапают гравий, и закрыл глаза.
Когда я открыл их и потрогал лицо, оно было липким от крови. Вокруг никого не было. От Волшебного Замка Дуэйна осталась только дымящаяся груда обгорелых бревен. Тело Пола исчезло вместе с одеялами. Я лежал совершенно один на белом гравии, рядом с угасающим огнем.
– Черт с ним, – сказал он. Потом он выпрямился и смерил меня грозным взглядом. – Но от моей дочери держись подальше.
– Она сама просила меня с ней поехать.
– Вот как? Может, она и раздеться тебя просила?
– Мы же просто купались. Она разделась первой. И этот парень тоже.
В присутствии Дуэйна я не мог высказать Белому Медведю свои подозрения по поводу Зака. Я и так сказал слишком много.
– Ладно, – сказал Дуэйн. – Может и так. Если ты ей что-нибудь сделаешь, Майлс, я не стану дожидаться, пока кто-нибудь разберется с тобой. Я сам это сделаю.
Белый Медведь и я смотрели, как он ковыляет прочь. Потом Говр повернулся ко мне:
– Что-то ты выглядишь возбужденным, Майлс. Признайся, ты выдумал это купание в голом виде?
– А ты признайся – кто из вас изнасиловал ее?
– Возьми себя в руки.
– Или вы сделали это по очереди?
– Опять начинаешь, Майлс?
– Опять.
– Я же сказал, что ты можешь сесть в лужу еще глубже, – Белый Медведь шагнул ко мне, большой и серьезный, и я увидел темные пятна пота на его форменной синей рубашке и синяки у него под глазами. – Парень, ты, должно быть, свихнулся – бросаешь бомбы в мирных граждан, ищешь себе неприятностей, – он шел медленно, осторожно, и я подумал: сейчас он бросится на меня. Но он остановился и провел рукой по лицу. – Скоро все это кончится, Майлс. Очень скоро, – он отступил, унося с собой смесь запахов пота и пороха. – Майлс, черт тебя побери. Что ты там говорил Локкену насчет дверной ручки?
Я не мог ответить.
* * *
В эту ночь и после я отключал газ там, где показала мне Тута Сандерсон. По утрам, когда она являлась, сопровождаемая кашлем, шарканьем ног, хлопаньем дверей и прочими звуками, среди них теперь слышалось и недовольно-подозрительное кряхтение, когда она обнаруживала, что я опять это сделал. Мне хотелось ее уволить, но я подозревал, что она все равно продолжала бы ходить ко мне. На следующий день после визита Хэнка Спелза с товарищами, услышав утром ее кашель и т. д., я сошел вниз и прямо спросил: знала ли она о том, что должно было случиться? Она стала придуриваться: что должно было случиться? А что случилось? По поводу состояния лужайки она ничего не сказала. Я заметил, что ее сын, по моим данным, участвовал в этом. “Ред”? Ред ни в чем таком не участвовал. Сколько яиц вам сегодня поджарить?Я работал целыми днями, и никто мне не мешал. Казалось, о моем существовании забыли. Тута Сандерсон, кроме своих утренних демонстраций, хранила молчание; Дуэйн в редких случаях, когда ему приходилось ходить мимо бабушкиного дома, даже не смотрел в мою сторону. Его дочь, без сомнения, выпоротая или предупрежденная иным способом, тоже избегала меня. Иногда из окна спальни я видел, как она идет в сарай или в кладовку, но она ни разу не появилась у меня на крыльце или на кухне, уплетая что-нибудь из моих запасов. Я часто просыпался ночью за своим столом, с карандашом в руке и бокалом мартини у локтя, от гудения мотоцикла Зака, то ли приезжающего, то ли уезжающего. Я писал. Пил. Спал. Лелеял свою вину. Надеялся, что скоро Мичальски получат открытку от своей пропавшей дочери. Надеялся, что Белый Медведь прав, и все вскоре кончится. Часто мне хотелось уехать.
Ночью мне бывало страшно.
Ринн не отвечала на звонки, и я каждый день собирался заехать к ней, но я боялся и этого. Анонимные звонки прекратились: и от Лукового Дыхания, и те, другие, с шелестом крыльев. Может, это были просто помехи в моем старом телефоне.
Писем с чистыми листами я больше не получал, и пришло только одно, короткое, с напечатанным вкривь и вкось:
“Мы тебе еще покажем, убийца”.
Я запечатал письмо в конверт и отослал Белому Медведю.
Иногда мне казалось, что я уже умер.
Много раз я думал, что ошибся, там, у пруда. Что та бутылка из-под коки оказалась там просто так, и дверная ручка – тоже. Потом я вспоминал, как он разрезал себе руку. И вспоминал Алисон Грининг, идущую ко мне, существо из листьев и коры. И думал: я тоже мог ошибиться.
С Белым Медведем я так и не поговорил. И на послание мое он не ответил.
Когда днем в понедельник наконец зазвонил телефон, я подумал, что это Говр, но услышал другой голос. Голос исхудавшего человека с черными вьющимися волосами.
– Майлс, – сказал он. – Ты просил меня позвонить, если мне понадобится твоя помощь.
– Да.
– Я хочу уехать отсюда. У меня нет еды. В тот день я соврал тебе, что я иногда выхожу. Я уже давно никуда не выходил.
– Я знаю.
– Кто тебе сказал? – его голос зазвенел от страха.
– Неважно.
– Да. Наверно. Но я не могу оставаться здесь больше. Я думаю, они хотят что-то со мной сделать. Не следят уже за моим домом, только говорят друг с другом, что-то замышляют. Боюсь, они убьют меня. Я ничего не ел уже два дня. Если... если я уеду, могу я приехать к тебе?
– Конечно. Можешь остаться здесь. У меня есть ружье.
– У них у всех ружья. Это не поможет. Я просто хочу уехать от них, – в промежутках между фразами я слышал его прерывистое дыхание.
– У тебя сломана машина. Как ты уедешь?
– Уйду пешком. Если увижу кого-нибудь, спрячусь в кювете.
– Это же десять миль!
– Ничего другого не остается, – и с тем же могильным юмором, уже едва заметным. – Не думаю, что кто-нибудь меня подвезет.
В полдесятого, когда начало смеркаться, я уже ждал его, хотя знал, что его, скорее всего, не будет еще долго. Я бродил по дому, выглядывая в окна, и ожидал увидеть, как он бредет через поле. К десяти, когда уже стемнело, я выключил свет везде, кроме своего кабинета, чтобы его никто не увидел. Потом сел на крыльцо и стал ждать.
Он шел четыре часа. В два ночи я услышал шорох за ореховыми деревьями и, вскинув голову, увидел его идущим через разоренную лужайку.
– Я на крыльце, – прошептал я и распахнул ему дверь. Даже в темноте я видел, насколько он истощен.
– Держись подальше от окон, – предупредил я и повел его на кухню. Он упал на стол, тяжело дыша, весь в грязи и клочьях соломы.
– Тебя кто-нибудь видел?
Он покачал головой.
– Я дам тебе что-нибудь поесть.
– Прошу тебя, – прошептал он. Пока я жарил бекон с яйцами, он оставался в том же положении, с согнутой спиной и потупившимися глазами.
– У меня болят ноги, – пожаловался он. – И бок. Я упал на камни.
– А как ты уходил, кто-нибудь видел?
– Если бы видели, меня бы здесь не было.
Пока яичница жарилась, я предложил ему умыться.
– А курить у тебя есть? Я не курил уже неделю. Я протянул ему пачку.
– Господи, Майлс, – он всхлипнул. – Господи...
– Хватит. Твоя еда почти готова. Можешь пока поесть хлеба, – он даже не заметил буханки, лежащей прямо перед ним.
– Господи, – повторил он и вгрызся в хлеб. Когда я поставил перед ним тарелку, он начал есть, молча и жадно, как спасшийся от смерти.
После того, как он закончил, я выключил свет, и мы прошли в комнату и сели в кресла. Я видел, как движется в темноте огонек его сигареты, когда он качается в кресле.
– Хочешь чего-нибудь выпить?
– Майлс. Майлс. Ты возвращаешь меня к жизни, – мне показалось, что он опять плачет, и я был рад, что свет выключен. Я пошел на кухню и вернулся с бутылкой и двумя стаканами.
– Вот хорошо. Что это?
– Джин.
– Я его не пил. Моя мать никогда не держала в доме спиртное, а по барам я не ходил. Мы пили только пиво. Знаешь, она умерла от рака легких. Курила много, как и я.
– Очень жаль.
– Это было уже давно.
– Что ты собираешься делать теперь, Пол?
– Не знаю. Поеду куда-нибудь. В какой-нибудь город. Вернусь, когда все это кончится, – сигарета разгоралась от его затяжек, качаясь взад-вперед вместе с ним. – Еще одна девушка. Она исчезла.
– Я знаю.
– Потому они и хотели меня убить. Ее нет уже больше недели. Я слышал по радио.
– Майкл Муз.
– Точно, – он невесело засмеялся. – Ты его, должно быть, не знаешь. В нем фунтов триста пятьдесят, и он все время жует жвачку. Гротескный тип. С такими свинячими глазками и усиками, как у Оливера Харди. Просто персонаж “Бэббита”. Он никогда не найдет себе работы нигде, кроме Ардена, и дети смеются над ним на улице, но даже ему лучше, чем мне. Да, над ним смеются, но его и уважают. Знаешь, почему?
– Почему?
– Потому, что он вырос у всех на глазах. И женился на женщине из Бланделла, рыжей, которая работает на телефонной станции. Они его знают, и он один из них, – сигарета качнулась, и я смутно разглядел, что Пол Кант подносит к губам стакан джина. – А знаешь, в чем мое преступление? Я не ходил с ними по барам. Я не женился. У меня никогда не было девушки, даже мертвой, как у тебя, Майлс. Вот они и подумали, что это сделал я. Потому что я другой. Не такой, как они.
Мы долго сидели молча, глядя друг на друга в темноте.
– Ты знаешь, это началось не сейчас. В начальной школе все было нормально – я до сих пор вспоминаю ее, она мне кажется раем. А в старших классах все началось. Понимаешь, я не был крутым. Таким, как Белый Медведь. Не занимался спортом. Не гулял с девушками. Обо мне пошли слухи. К концу школы людям уже не хотелось, чтобы я появлялся рядом с их детьми. Можно я налью себе еще?
– На полу, возле твоего кресла.
– Поэтому когда случилось такое с девочками, они, естественно, решили, что это я. Пол Кант, кто же еще? Он всегда был какой-то не такой. Не вполне нормальный, в обществе, для которого нормальность – высшая добродетель. И потом случилось еще кое-что. Меня забрали в полицию. Били. Буквально ни за что. Они говорили тебе?
– Нет, – солгал я. – Ни слова.
– Я пролежал семь месяцев в госпитале. Каждый день пилюли. Ни за что. Когда я вышел оттуда, работу смог найти только у Зумго. С этими бабами. Боже. Знаешь, как я шел сюда сегодня? Украдкой выбирался из собственного дома. Знаешь, что стало с моей собакой? Они убили ее. Один из них пришел ночью и задушил мою собаку. Я слышал, как она кричала, – мне показалось, что он снова плачет. В воздухе плыли запахи джина и сигаретного дыма.
Потом:
– Так что ты скажешь, Майлс Тигарден? Или ты собрался только слушать? Что ты скажешь?
– Не знаю.
– Ты был богатым. Ты мог учиться в частной школе, потом в университете, и курить дорогие сигары, и ездить за границу, и жениться, и покупать костюмы у “Брукс Бразерс”, и делать, что захочешь. Да хоть преподавать свою литературу в колледже. Я хочу еще джина, – он нагнулся, и я услышал, как бутылка звякнула о стакан. – О, я немного пролил.
– Ничего.
– Я скоро напьюсь. Скажи, Майлс, это ты?
– Что?
– Ты этот тип? Может, ты оторвался от своей роскошной жизни на время и приехал сюда, чтобы развлечься с несколькими девочками?
– Нет.
– И не я. Тогда кто же?
Я потупился. Прежде чем я решил рассказать ему про Зака, он заговорил снова.
– Нет, это не я.
– Я знаю. Думаю, что...
– Это не я. Они просто хотят, чтобы это был я. Или ты. Но насчет тебя я не знаю. Ты так добр ко мне, Майлс.
Так добр. Должно быть, никто никогда не душил твою собаку. У таких, как ты, наверное, особые собаки. Борзые или мастифы.
– Пол, я пытаюсь помочь тебе, – сказал я. – Ты неверно представляешь мою жизнь.
– О, простите, сэр, я не хотел грубить. Я ведь всего лишь бедный деревенский парень. Бедная тупая деревенщина. Я уже говорил, почему это не я. Потому что я никогда не гулял с девушками. Ты помнишь, что я это говорил?
Я помнил и надеялся, что он не будет растравлять себя этим и дальше.
– Помнишь?
– Помню.
– Понимаешь?
– Да.
– Да. Если бы я делал это, то с мальчиками. Ну не странно ли. Вот почему это не я. Я не дотронулся ни до одной женщины. Никогда.
Он качался в кресле, мерцая огоньком сигареты.
– Майлс?
– Что?
– Оставь меня одного.
– Тебе это так важно?
– Уходи отсюда, Майлс, – он опять плакал. Вместо того, чтобы уйти, я прошел мимо его кресла и подошел к окну, выходящему на дорогу. Я ничего не видел, кроме темного отражения своего собственного лица. Сплошная чернота. Позади меня всхлипывал Пол.
– Ладно, – сказал я. – Я ухожу. Но я вернусь. Я в темноте поднялся наверх и сел за свой стол. Было три пятнадцать. Утром начнутся неприятности. Если арденцы вломятся в дом Пола и обнаружат, что его нет, об этом сразу же узнает Белый Медведь. И потом они могут попытаться искать его в моем доме, а если они застанут нас вдвоем, это только подтвердит их подозрения. Ружье Дуэйна на этот раз не спасет меня. Мимо проехала машина, и я подпрыгнул. Звук скрылся вдали.
Прошло пятнадцать минут. Достаточное время, чтобы Пол мог успокоиться. Я встал, только сейчас заметив, как я устал.
Я опустился в темную комнату, где по-прежнему мерцал огонек сигареты. Запахи джина и дыма казались очень густыми в холодном воздухе дома.
– Пол? – я подошел к креслу. – Пол, ложись спать. У меня есть планы на завтра.
И тут я увидел, что его нет. Кресло было пустым. Сигарета лежала на краю пепельницы.
Я уже знал, что случилось, но все же зажег свет, чтобы убедиться. Возле кресла стояли бокал и опустошенная на три четверти бутылка. Я заглянул в кухню, потом в ванную – Пола нигде не было. Я громко выругался, отчасти от досады, на свою беспечность, отчасти от отчаяния.
Я вышел через крыльцо на лужайку. Он не мог уйти далеко. И тут я вспомнил шум машины, который слышал сверху, и бросился бежать к стоянке.
Я выехал на дорогу и механически поехал к ферме Сандерсонов, в направлении Ардена. Потом мне пришло в голову, что он мог выбрать и другой маршрут, вглубь долины. И еще: что он мог уйти в поля, по которым пришел из города. Я представлял, как он блуждает там или прячется где-нибудь за домом, и говорил себе, что деться ему некуда и что скоро он обязательно вернется.
Я развернулся на темной дороге и поехал домой. Проехал еще немного в другую сторону: бесполезно. Я добрался до дома, поставил машину и сел на крыльцо ждать. Не больше часа, говорил я себе. Нужно подождать. Несмотря на усталость, я сомневался, что смогу заснуть.
* * *
Через час меня разбудил звук, который я вначале не смог определить. Высокий, возбужденный вой, чисто механический, раздавался откуда-то справа, но спросонок я не сразу сориентировался: мне показалось, что я снова в Нью-Йорке. Там я часто слышал этот звук. Пожарная сирена.Я окончательно проснулся и обнаружил, что стою на крыльце в сером утреннем свете и слушаю вой пожарной сирены. Туман ковром закрывал поля и дорогу. Пока я пытался определить, откуда доносится звук, он внезапно смолк. Я ворвался в комнату. Бокал и бутылка по-прежнему оставались на своем месте. Пол Кант не вернулся.
Зная, что нужно спешить, я сбежал с крыльца. Туман, разлившийся по лужайке, скрыл выжженные пятна. Я, спотыкаясь, пошел к дороге, начисто забыв про машину. Потом побежал.
От дома Сандерсонов я уже мог видеть впереди на шоссе красный отблеск в воздухе. Я перестал бежать и быстро пошел, пытаясь унять боль в груди. Я прошел мимо школы, мимо церкви. Красные отблески плясали за скалой песчаника. “Энди”, —подумал я и снова побежал. Мимо проносились машины, двигались люди. Возле магазина Энди стояла пожарная машина, чуть поодаль, у колонок – полицейский автомобиль. Я услышал треск огня, этот ужасный звук разрушения. Но горел не Энди; я увидел языки пламени за белым фасадом соседнего магазина.
Я подумал, что вполне мог принять гудение мотоцикла за шум автомобиля. Я слишком устал, чтобы обнаружить разницу.
Я прошел мимо Энди и свернул за угол. Сперва я увидел только горящий Волшебный Замок Дуэйна, превращающийся в ничто, как того часто хотел его создатель. Его рамы и перекрытия корчились в огне, как обугленные кости. Трое пожарных в касках и резиновых сапогах поливали пожар бесполезной струёй из шланга. Из огня поднимались клубы пара. Потом я увидел Белого Медведя, молча стоящего возле пожарной машины; он был без формы, в спортивной куртке и коричневых брюках. Похоже, он лелеял свою бессонницу с бутылкой “Дикой Индейки”, когда его застал звонок из пожарной охраны. Было еще достаточно темно, чтобы отблеск пожара окрасил небо и окна близлежащих домов зловещим красным отсветом. Дейв Локкен в форме стоял рядом с Энди и его женой, одетыми в халаты, с одинаково неподвижными лицами. Все трое заметили меня одновременно и уставились, как на демона.
Белый Медведь помахал мне. Я продолжал смотреть на огонь; доски рушились, поднимая охапки искр.
– Тебя разбудила сирена? – осведомился он. Я кивнул.
– Ты вовремя. Спал одетым?
– Я не из постели.
– Я тоже, – он печально усмехнулся. – Хочешь расскажу кое-что? Тебе будет интересно.
Я тупо смотрел на кучу серых армейских одеял, сложенных между горящим Волшебным Замком и магазином Энди.
– Конечно, они не погасят эту хибару, – сказал он, – но хотя бы не дадут огню распространиться на магазин Энди Кастада. Позвонили слишком поздно, чтобы им удалось спасти это творение нашего Дю-эйна, но об этом, я думаю, никто не пожалеет, особенно он сам. Оно должно было рухнуть уже давно. Что интересно, Энди с женой утверждают, что сначала услышали шум, а потомуже огонь. Они проснулись, выглянули в окно и очень испугались.
Поглядев на Энди и его жену, я подумал, что это похоже на правду.
– Так вот, старая Маргарет стала звонить пожарным, а Энди побежал во двор, уж не знаю, зачем – может быть, пописать. И там он увидел что-то. Знаешь, что?
– Понятия не имею, – Белый Медведь использовал свой старый трюк.
– Не имеешь? И ты не виделся этой ночью со своим старым другом Полом Кантом? – наклоненная голова, поднятые брови, нарочито безразличное выражение лица. Еще один старый трюк.
– Нет.
– Ага. Ладно. Так вот, как я говорил, Энди выскочил из задней двери и увидел это на пороге. Он, как и ты, не знал, что это такое, но решил узнать. Вот он и взял грабли и вытащил это – половина его уже обгорела. И когда он разглядел, что это, он рванул домой и начал тоже мне звонить, но мы с Дейвом уже выехали.
– Ну, и что все это значит, Белый Медведь? – жар огня, казалось, увеличился, поджаривая мне щеку.
– Я думал, ты догадаешься, – он взял меня за руку и повернул к магазину. – Но тебе уже не о чем беспокоиться. Я поставил не на ту лошадь, но так или иначе все закончилось. С этого момента ты свободен от всех подозрений.
Я посмотрел в его большое лицо и разглядел за внешним дружелюбием разочарование и злость. Он повел меня вперед, поддержав под руку, когда я споткнулся.
– Сейчас шестнадцатое июля, приятель, так что нечего тебе торчать здесь до двадцать первого. Впрочем, как хочешь. Это ведь меньше недели. Оставайся, если тебе так хочется, только держи язык за зубами.
– Белый Медведь, – сказал я, – я не знаю, о чем ты говоришь, но знаю, кого ты заподозрил.
– Заподозрил?
Мы были уже возле груды одеял, и Локкен, Энди и Маргарет Кастад прянули в стороны, явно не желая оставаться рядом со мной.
– Там нашли человека, – Белый Медведь нагнулся с видом человека, поднимающего монету с тротуара.
– Человека?
Он молча откинул край одеяла. Я увидел лицо лежавшего там. Половина его лица обгорела, но глаза были еще открыты. Я почувствовал, что у меня подгибаются колени. Белый Медведь опять сжал мою руку, и я вновь ощутил его скрытую злость.
– Это твой пропуск отсюда, Майлс, – сказал он. Я посмотрел на его освещенные огнем черты и обратно – на тело Пола.
– А что с его головой? – спросил я и услышал, что мой голос дрожит. – Его как будто ударили дубиной.
– На него рухнули доски.
– Они не рушились до моего прихода.
– Значит, упал. Я отвернулся.
– И еще, Майлс, – сказал Белый Медведь за моей спиной. Он подтащил меня к другому одеялу, накрывающему еще что-то. – Смотри. Энди нашел еще кое-что, – какое-то время я не мог угадать, что лежит под серой тканью, так как металл почернел от огня. Это оказалась еще одна десятигаллоновая канистра из гаража.
– Так он поджег дом, – подытожил Белый Медведь. – Ясно, как день.
– Что? Это канистра из моего дома.
– Конечно. Он пробрался к тебе, стащил ее и вернулся сюда. Больше ему негде было ее взять.
– Постой, – сказал я. – Он былу меня этой ночью. Он пытался сбежать, пока эта банда не добралась до него. Он не виноват.
– Хватит, Майлс. Ты уже заявил, что у тебя его не было. Слишком поздно лгать.
– Сейчас я не лгу.
– Раньше лгал, а теперь нет, – он явно не верил как тому, что я говорил раньше, так и тому, что говорю сейчас.
– Он ушел от меня около трех. Должно быть, кто-то следил за ним все это время. Кто-то убил его. Он этого и боялся. Я слышал машину.
Белый Медведь отступил на несколько шагов. Я видел, что он пытается держать себя под контролем.
– Мне кажется, Майлс, – сказал он, опять поворачиваясь ко мне, – что коронер может взглянуть на это дело с одной из двух сторон. Ты слушаешь? В зависимости от того, насколько ему дорога репутация Пола Канта, он может посмотреть на это, как на самоубийство или как на смерть от несчастного случая. Одна эта канистра послужит достаточным доказательством.
– Только эти два вердикта?
– Ага.
– А если я ему подскажу?
– Тебе нечего лезть в это дело, Майлс. Заканчивай свои исследования и уезжай.
– А кто здесь коронер?
Белый Медведь поглядел на меня торжествующе:
– Я, кто же еще?
Я уставился на него.
– Зачем в таком маленьком городке платить зарплату двоим?
Я молча повернулся к огню. Он стал намного ниже после того, как крыша и дверной косяк рухнули в пылающее сердце огня. Одежда у меня прилипла к телу. Кожа на лице и руках покраснела.
– Он был у меня, – сказал я, подходя к нему. Я не мог больше сдерживаться. – Он был у меня, а ты изнасиловал мою кузину. Ты и Дуэйн. Вы убили ее. Может быть, случайно. Ты хочешь зарыть в землю те две смерти, но с этой у тебя не получится.
Его гнев был страшнее, чем у Дуэйна – он был более спокойным.
– Дейв, – окликнул он.
– Ты не можешь повесить их на невинного человека только потому, что он мертв, – продолжал я. – Я знаю, кто это сделал.
– Дейв, – Локкен подошел ко мне. Я слышал скрип его ботинок по гравию.
– Это тот парень, Зак. Есть еще одна возможность, но слишком безумная... так что это Зак, – Локкен удивленно прошептал что-то за моей спиной. – У него в машине эти бутылки из-под коки и дверная ручка...
– Ты знаешь, кто такой Захария, Майлс? – спросил Белый Медведь тихим, ровным голосом.
– И пожары он любит, так ведь? Дуэйн сказал, что он их так любит, что не будет ждать, пока их зажжет кто-то другой.
Дейв Локкен схватил меня за руки.
– Держи его, Дейв, – сказал Белый Медведь. – Держи крепче, – он подошел ближе, и Локкен сжал меня так, что я не мог шевелиться. – Ты знаешь, кто такой Захария?
– Теперь знаю, – выдавил я.
– Он мой сын. А теперь я поучу тебя, чтобы ты держал язык за зубами.
За секунду до того, как он меня ударил, я увидел его лицо, искаженное гневом, и подумал, сказал бы мне Дуэйн то, что сказал, если бы не поранил руку. Потом я уже не думал ни о чем. Осталась только боль. Локкен отпустил меня, и я рухнул на гравий. Откуда-то издалека я услышал слова: “Локкен, проваливай отсюда поскорее”, – и открыл глаза. Передо мной стояли его ботинки; один из них поднялся и опустился прямо мне на лицо. Голос Белого Медведя гремел, как гром:
– Было бы лучше, если бы ты никогда не приезжал сюда, Майлс, – я услышал его тяжелое дыхание: смесь очень “Дикой Индейки” с запахом пороха. – Майлс, черт тебя побери, если ты скажешь еще хоть одно слово об этих проклятых бутылкахили о дверных ручках, яразорву тебя пополам, —дыхание его стало прерывистым, живот выпятился над пряжкой ремня. – И запомни: твоя кузина умерла двадцать лет назад. Кто бы ни был там в тот момент, он спас тебя, вытащив на камни. Но в другой раз он может не повторить этого. Он может просто бросить тебя назад в воду, – он выпрямился и пошел прочь. Я услышал, как шины царапают гравий, и закрыл глаза.
Когда я открыл их и потрогал лицо, оно было липким от крови. Вокруг никого не было. От Волшебного Замка Дуэйна осталась только дымящаяся груда обгорелых бревен. Тело Пола исчезло вместе с одеялами. Я лежал совершенно один на белом гравии, рядом с угасающим огнем.
Десять
Началась финальная сцена.
Вернувшись домой, я отмыл лицо от крови, залез в постель и оставался там тридцать шесть часов. Друзей у меня не было – Пол погиб, Дуэйн ненавидел меня, насчет отношения ко мне Белого Медведя тоже не оставалось иллюзий. Осталось надеяться только на Ринн, которой было за девяносто. Но если Белый Медведь и весь Арден очистили меня от подозрений, от кого мне нужна защита? От Зака? Но ему явно нечего было меня бояться. Я лежал под одеялами, потел и дрожал от страха.
Я помнил, что я сказал Белому Медведю, когда он обвинил Пола Канта: что есть еще одна возможность, но слишком безумная. Этим, возможно, и был вызван мой страх... но ничего не произошло, и страх постепенно рассеялся. В конце концов я смог заснуть.
Проснулся я от запаха холодной воды, заполнившего комнату.
– Алисон, – сказал я.
Свершилось. Рука коснулась моего плеча. Я перекатился в постели и ощутил под руками девичье тело. Оно было холодным, куда холоднее моего. Я находился в полусонном состоянии, когда реальность представляется зыбкой. Я думал только о ней, о том, что она вернулась. Мои руки ощупали ее лицо, выступающие скулы, гладкие волосы. Я почувствовал под ладонью ее улыбку, и не было никакого сомнения, что это улыбка Алисон Грининг. Чувство блаженства охватило меня. Я касался ее гладких ног, обнимал тонкую талию, клал голову в ямку между ключиц. Никогда еще я не ощущал такой радости.
Вернувшись домой, я отмыл лицо от крови, залез в постель и оставался там тридцать шесть часов. Друзей у меня не было – Пол погиб, Дуэйн ненавидел меня, насчет отношения ко мне Белого Медведя тоже не оставалось иллюзий. Осталось надеяться только на Ринн, которой было за девяносто. Но если Белый Медведь и весь Арден очистили меня от подозрений, от кого мне нужна защита? От Зака? Но ему явно нечего было меня бояться. Я лежал под одеялами, потел и дрожал от страха.
Я помнил, что я сказал Белому Медведю, когда он обвинил Пола Канта: что есть еще одна возможность, но слишком безумная. Этим, возможно, и был вызван мой страх... но ничего не произошло, и страх постепенно рассеялся. В конце концов я смог заснуть.
Проснулся я от запаха холодной воды, заполнившего комнату.
– Алисон, – сказал я.
Свершилось. Рука коснулась моего плеча. Я перекатился в постели и ощутил под руками девичье тело. Оно было холодным, куда холоднее моего. Я находился в полусонном состоянии, когда реальность представляется зыбкой. Я думал только о ней, о том, что она вернулась. Мои руки ощупали ее лицо, выступающие скулы, гладкие волосы. Я почувствовал под ладонью ее улыбку, и не было никакого сомнения, что это улыбка Алисон Грининг. Чувство блаженства охватило меня. Я касался ее гладких ног, обнимал тонкую талию, клал голову в ямку между ключиц. Никогда еще я не ощущал такой радости.