Хотя нет: в первые годы брака я так же просыпался, полусонный, обнимая Джоан, и думал: “Алисон”, —и занимался с ней любовью, видя в ней черты давно умершей девочки. В те ночи я испытывал то же блаженство, тот же экстаз; но сейчас эти ощущения были необычайно яркими. Я сдавил ее в объятиях и вошел в нее, чувствуя под собой ее тонкое тело, напряженное, как струна. С меня свалилось все, все злоключения предыдущей недели. Если бы мы были на поле боя, я не заметил бы ни пуль, ни разрывов снарядов.
По мере того, как ее тело теплело, начались странности. Не то, чтобы ее тело изменилось, но что-то происходило с отдельными его частями: одну секунду это было то самое тело, которое я видел белеющим в воде, а в другую оно делалось полнее, больше. Нога, прижатая к моему боку, вдруг наливалась весом и начинала давить сильнее. Груди под моим весом были маленькими, потом большими; талия, которую я обнимал, была тонкой, потом раздавалась в объеме.
Один раз, на долю секунды, мои руки как будто коснулись чего-то странного, непохожего на плоть.
Часы спустя я открыл глаза и увидел перед собой изгиб юного тела, оказавшийся плечом. Руки обнимали меня, круглое колено было просунуто меж моих ног. Постель купалась в запахах – острый запах секса, тальк, молодая кожа, свежевымытые волосы. И еще запах крови. Я вскинул голову – рядом со мной лежала Алисон Апдаль.
– Ты?
– Мммм, – она чуть отодвинулась. Ее глаза были такими же прозрачными и спокойными, но лицо стало мягче.
– Как давно ты здесь?
– Где-то с часа ночи. У тебя все лицо было разбито, когда мистер Говр тебя избил. Этот его болван помощник, Дейв Локкен, все рассказал в городе. О том, что между вами случилось. Вот я и решила тебя утешить, пусть даже ты и пытался обвинить Зака. Но это просто глупо.
– Уходи.
– Не волнуйся насчет папы. Он ничего не знает. Сегодня среда, а по средам он всегда ездит в кооперацию. Он даже не знает, что я не ночевала дома.
Я внимательно посмотрел на ее довольное лицо.
– Ты была здесь всю ночь?
– Что? Да, конечно.
– Ты не заметила ничего странного?
– Только тебя, – она хихикнула и обняла рукой мою шею. – Ты очень странный. Не нужно было говорить мистеру Говру про Зака. Заку ты правда нравишься. Он даже прочитал некоторые книги из тех, что ты ему дал, хотя обычно он читает только книги о преступлениях. Ты сказал это из-за того, что было на пруду? Мы же просто подурачились. Тебе самому понравилось. Я помню, как ты на меня смотрел, когда я была голая.
Она поморщилась, очевидно, почувствовав что-то острое в постели, и повернулась, открыв моему взгляду все свое крепкое тело. Я вновь испытал вожделение – она была права. Я словно не занимался любовью много месяцев. Нагнувшись, я погладил рукой ее грудь. Снова запахло горячей кровью. В этот раз мои ощущения были совсем иными, чем ночью. Ее тело казалось мне чужим, наш ритм не совпадал, ее резкие движения убивали во мне желание. Потеряв терпение, я быстро перешел к заключительному этапу, чего она, видимо, и хотела. Я попытался вновь пробудить ощущение двойственности, но не вышло – теперь это было лишь тело Алисон Апдаль, незнакомое мне.
Когда все кончилось, она села:
– Хорошо. Но в этот раз вы не вкладывали души.
– Алисон, – спросил я, – это Зак сделал это? Эти убийства? Это ведь не Пол Кант, что бы там Белый Медведь ни говорил.
Ее мягкость исчезла раньше, чем я кончил говорить. Она села на край кровати, отвернувшись, и я увидел, что плечи ее вздрагивают.
– Зак только говорит обо всем этом, он никогда ничего такого не делал, – она подняла голову. – А чем вы занимались в этой постели? Меня все утро что-то кололо, – она встала и откинула простыню. В ногах были разбросаны порыжевшие сосновые иглы, целая пригоршня. – Пора вам сменить простыни. Они уже начинают прорастать.
Я смотрел на иголки, не в силах выговорить ни слова Она повернулась к выходу.
– Алисон, – сказал я, – ответь мне на один вопрос.
– Я не хочу говорить на эту тему.
– Нет. Слушай, это не вы с Заком заказывали по радио песню две недели назад? От А до З?
– Да. Но я же сказала, что не хочу говорить об этом.
– Не похоже на прощание любовников, верно? Одни глупые вопросы, – сказала она, натягивая майку и влезая в джинсы. – Вам, похоже, и правда нравится все портить. Не волнуйтесь, больше я не нарушу ваше уединение, – увидев, что я не протестую, она поглядела на меня внимательней. – Эй, Майлс, что случилось? На вас лица нет, прямо как в первый день.
– Неудивительно, – сказал я. – Это по той же причине. Слушай, уходи, ради твоего же блага.
– Ради моего блага? Ну вы и тип!
– Конечно, конечно. Уходи, – она сунула ноги в сандалии и скатилась по ступенькам, даже не попрощавшись.
Другие объяснения. Должны быть другие объяснения. Я подцепил эти иголки в лесу или просто когда бродил по ферме. Или они забились в мою одежду, когда меня бил Белый Медведь. Я встал и вытряхнул простыни, потом по какому-то наитию оделся, взял карандаш, бумагу и спустился вниз, чтобы поработать за столом в кухне. Вскоре явилась Тута Сандерсон, и я попросил ее сменить простыни.
– Слышали о том, что стряслось у Энди вчера утром? – спросила она, уперев руки в бока.
– Ага.
– Должно быть, рады.
– Кто же не рад хорошему битью?
– Ред говорит, что Полу Канту нужно было сбежать уже давно.
– Это похоже на Реда.
– Я думаю, он убил себя. Этот Пол всегда был какой-то странный.
– Да, это ваша любимая теория.
Поэтому я не перестала следить за Майлсом. Если он решит удрать или еще что. И в среду утром я пришла как обычно, и я скажу вам, о чем я думала – о том разорванном фото дочки Дуэйна. Это меня прямо жгло. Вы знаете, какие мысли могут быть в голове у мужчины, когда он рвет фотографию девушки?
И вот в то утро я, подходя к дому, увидела, как она оттуда выходит, и сказала себе: вот оно, случилось, и я немного задержалась, чтобы он не знал, что я это увидела. И когда он попросил меня сменить простыни, я сразу поняла, чем они там занимались. Можно солгать любому, но женщину, которая стирает вам простыни, не так легко одурачить.
Вот я и решила рассказать об этом Реду. Я знала, что он от этого взовьется, но ведь он мужчина и должен был решать, говорить ли Дуэйну, что творится у негов доме.
Она – твоя ловушка, сказала тетя Ринн. Вся моя жизнь демонстрировала справедливость этих слов.
Мысли об этом обратили меня к тому, с чего все началось, – к той ночи в лесу. Я попытался восстановить свои впечатления. Позже я уверял себя, что это фантазии, замешанные на литературе, но в ту ночь я не чувствовал ничего литературного – только чистый, всепоглощающий ужас. Мы именуем злом силы, которые можем понять; но как назвать то, что бесконечно превосходит наше понимание? Не вызвал ли я эти могущественные и враждебные силы, пытаясь воскресить мою кузину? Она не обещала мне утешения, подумал я, снова вспомнив о фигуре на краю леса; не обещала ничего, что я мог представить себе.
Ночь, которая изменила все, начались обычно, как все мои ночи. Я пожевал кое-что – о.решки, сыр, пару морковок – и вышел на лужайку. Ночь была теплой, полной запахов сена и свежескошенной травы, и я слышал, как стрекочут кузнечики и поют где-то далеко птицы. Я вышел на дорогу. Оттуда не было видно леса, но я чувствовал его – пятно холода в сердце теплой ночи. С тех пор, как все обитатели Ардена решили, что я невиновен, я ощущал еще больший контроль за собой, чем раньше.
Я подумал об иголках в моей постели и вернулся во двор.
Пододвинул стул к столу и начал писать. Через несколько минут меня встревожило изменение атмосферы: воздух в комнате наполнился движением. Лампочка под потолком замигала, делая темнее мою тень на страницах. Запахло холодной водой.
Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук.
Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня. Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла в меня через ноздри, через уши, через глаза. Стопка бумаги взлетела в воздух и разлетелась на отдельные листы. Мое сознание сделалось нечетким, ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и за моим животным ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и он слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой рукой зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я чувствовал ее ненависть всеми органами: темнота, обжигающий холод, запах воды, свистящий шум и вкус огня во рту. Это было наказанием за недавнее тоскливое животное совокупление, совершившееся в бессознательном состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись, биться о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил над собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги и бумаги; потом снова вернулся в него, мучаясь и содрогаясь, подобно раненому зверю.
Ее пальцы, казалось, просунулись внутрь моих; ее тонкие кости проникли вглубь моих, причиняя ни с чем не сравнимую боль. В ушах у меня звенело все громче и громче. Потом вспыхнул свет.
Потом у меня схватило живот, и я едва успел сбежать вниз. Изо рта хлынула горькая коричневая жидкость. В это время я сидел на унитазе, извергая такую же жидкость из противоположного конца тела. Я отвернул голову к раковине, закрыв глаза и чувствуя, как по лицу струится пот.
Кое-как я доплелся до кухни и выпил стакан холодной воды. Холодная вода. Ее запах пропитал весь дом.
Она хотела моей смерти. Хотела забрать меня с собой. В какую-то бесконечно далекую ночь. Ринн предупреждала меня: “Она значит смерть”.
А те девушки? Я впервые понял, что это значит. Я сидел в комнате, которую приготовил для нее, и пытался осмыслить то, о чем раньше не осмеливался думать: ту другую возможность, о которой говорил Белому Медведю. Я разбудил дух Алисон, ту ужасную силу, которую чувствовал в лесу, и я знал теперь, что этот дух полон ненависти к жизни. Она должна была явиться двадцать первого – и она сделала бы это, как я теперь понимал, даже если бы я не готовил с такой заботой для нее окружение, – но с приближением этой даты она становилась все сильнее. Она могла убивать. И пользовалась этой возможностью с того дня, когда я появился в долине.
Я сидел в холодной комнате, оцепенев до самого мозга костей. Алисон. Двадцать первое начинается ночью двадцатого. Через день после того дня, что уже встает пурпурной полоской над черной полосой леса.
Пока я перебирался на крыльцо, пурпурная полоска стала шире, освещая внизу желтые и зеленые квадраты полей, на которых открывались все новые детали. На полях белыми клоками ваты лежал туман.
Меня разбудили шаги. Небо сделалось бледно-голубым, и туман исчез отовсюду, кроме самой кромки лесов. Это был один из тех дней, когда луна висит в небе все утро, как белый мертвый камень. Тута Сандерсон прошла по дороге, топоча так, будто туфли у нее были залить! бетоном. На плече у нее, как всегда, болталась сумка.
Увидев меня, она насупилась и поджала губы. Я подождал, пока она откроет дверь.
– Можете больше сюда не ходить, – сказал я. – Ваша работа закончена.
– Что это значит? – в ее выпученных глазах мелькнуло подозрение.
– Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Все. Конец. Капут. Финиш.
– Вы что, сидели тут всю ночь? – она скрестила руки на груди, что потребовало от нее значительного напряжения. – Пили джин?
– Прошу вас, идите домой, миссис Сандерсон.
– Боитесь, что я что-нибудь увижу? Что ж, я уже видела.
– Вы ничего не видели.
– У вас больной вид. Вы что, проглотили целую бутыль аспирина или что?
– Без вас я самоубийств не совершаю.
– Я имею право получить деньги за всю неделю.
– Имеете. Даже за две недели. Пожалуйста, возьмите. Четырнадцать долларов, – я достал из кармана деньги, отсчитал две бумажки по пять и четыре по одному и протянул ей.
– За неделю, я сказала. Пять долларов. Я проработала три дня, и еще сегодня, пятница и суббота, – она взяла пятидолларовую купюру, а остальные выложила на подоконник.
– Чудно. Пожалуйста, уходите и оставьте меня. Я понял, что был несправедлив к вам. Простите.
– Я знаю, что вы сделали, – сказала она. – Вы хуже зверя в лесу.
– Как красноречиво, – я закрыл глаза. После этого дыхание ее стало более ровным, и она повернулась к выходу. Теперь я чуял запах злобы. Спасибо Алисон. Хлопнула дверь. Я не открывал глаз, пока не стих звук ее шагов.
Кто хуже зверя в лесу?
Тот, кто залез в муравейник.
Тот, кто сломал стул.
Тот, кто боялся.
Тот, у кого руки в крови.
Когда я открыл глаза, ее уже не было. Запыленный коричневый “форд” почтальона проехал по дороге мимо моего дома. Писем от моей кузины больше не будет. В этом есть смысл. Ее тело – вернее, скелет, спустя двадцать лет, – покоилось на Лос-анжелесском кладбище. Поэтому ей приходилось воссоздавать себя из подручных материалов. Или быть просто ветром, холодным ветром из леса. Листья, кора, иглы. Иглы, раздирающие плоть.
Я встал и вышел на улицу. Мне казалось, что я хожу во сне. Дверца “нэша” вышла из пазов и, когда я ее открывал, испустила резкий визг.
Какое-то время я не знал, куда еду, а просто катил по дороге, медленно, как Дуэйн на своем тракторе. Потом я вспомнил. Последняя надежда. Проезжая мимо дома Сандерсонов, я увеличил скорость. Миссис Сандерсон смотрела в окно, как я проезжаю. Школа, церковь, красный язык песчаника. Энди с лицом цвета снятого молока качал бензин из колонки. За ним чернел квадрат обугленной земли.
Достигнув узкой тропинки, петляющей среди деревьев, я резко вывернул руль и поехал навстречу солнцу. Ряды пшеницы у дороги были смяты и вдавлены в землю. Скоро поля скрылись и начался лес. Проехав мимо громадных дубов, закрывающих ветвями солнце, я поставил машину возле красного курятника и вышел. Сразу же меня оглушил гомон птиц; несколько перепуганных кур удирали в лес, петляя из стороны в сторону.
Сперва я заглянул в курятник. Запах чуть не сшиб меня с ног. Он казался еще сильнее, чем в тот раз, когда я помогал тете Ринн собирать яйца. Две или три птицы хлопали крыльями на своих насестах. Их стариковские головы повернулись ко мне; круглые глаза смотрели, не мигая. Я осторожно вышел.
Две курицы уже забрались на капот “нэша”. Я направился к дому, который выглядел темным и пустым. Здесь листья полностью закрывали небо, и солнечный свет лишь немного раздвигал их своими лучами.
Тот, кто боялся.
Тот, у кого руки в крови.
На подоконнике в кухне стояла тарелка, накрытая красно-белой салфеткой. Я откинул ткань. Это была лефса, уже покрытая зеленоватым налетом плесени.
Она лежала в спальне, посередине своей двуспальной кровати, накрытая желтоватой простыней. В нос мне ударил медный запах. Я знал, что она мертва, еще до того, как коснулся ее тела. Белые волосы рассыпались по подушке. Я подумал, что она умерла два или три дня назад – быть может, именно тогда, когда тело Пола Канта вытаскивали из-под обгорелых остатков Волшебного Замка или когда я отбивал собственное тело у призрака. Я отпустил ее одеревеневшую руку и пошел звонить в полицию.
– Да.
– Вы ее обнаружили?
– Да.
– На ней есть какие-нибудь... э-э... следы? Что-нибудь, указывающее на причину смерти?
– Ей было девяносто четыре года, – сказал я. – По-моему, это достаточная причина смерти.
– Ладно. Черт. Вы говорите, что только что ее нашли? А что вы там делаете?
Искал последней защиты.
– Она сестра моей бабушки.
– Значит, навестить решили? – я понял, что он записывает. – Так вы сейчас прямо там, в лесу? На этой ее ферме?
– Именно так.
– Ладно, черт побери, – я не мог понять, почему он так возбужден моим сообщением. – Смотрите не уезжайте, Тигарден. Оставайтесь там, пока я не приеду со “скорой помощью”. Ничего не трогайте.
– Я хотел бы поговорить с Белым Медведем, – сказал я.
– Не получится. Шефа сейчас нет. Но не волнуйтесь, Тигарден, вы поговорите с ним очень скоро, – он повесил трубку, не попрощавшись.
Локкен казался здесь пришельцем из другого, грубого и злого, мира, и я вернулся к Ринн и сел рядом с ней на кровать. До меня дошло, что я все еще двигаюсь с трудом после ночи, проведенной мной в комнате, которую я приготовил для Алисон Грининг, и я едва не упал на кровать рядом с телом Ринн. Ее лицо, казалось, разгладилось смертью, стало не таким морщинисто-китайским. За кожей щек отчетливо проступали кости. Я попытался подтянуть простыню и закрыть ей лицо, но мешали руки; потом я вспомнил, что Локкен велел ничего не трогать.
Через час, не раньше, я услышал шум машины со стороны дороги и, выйдя на крыльцо, увидел подъезжающую полицейскую машину в сопровождении “скорой помощи”.
Хмурый Дейв Локкен вылез из машины и помахал двоим санитарам. Они тоже вышли и двинулись к дому.
Один из них курил, и дым его сигареты поднимался к неподвижному лиственному покрову наверху.
– Эй, Тигарден! – крикнул Локкен. Только сейчас я заметил взъерошенного человека в костюме, стоящего за его спиной. На нем были толстые очки. – Тигарден, идите сюда! – человек в очках вздохнул и потер лицо, и я увидел в руках у него черную сумку.
Я сошел с крыльца. Локкен едва не подпрыгивал от нетерпения. Я видел, как его живот колыхался под форменной рубашкой.
– Хорошо. Ну, Тигарден, рассказывайте.
– Я уже все рассказал.
– Она в доме? – спросил доктор, выглядевший очень усталым.
Я кивнул, и он пошел к дому.
– Подождите. Сперва несколько вопросов. Так вы говорите, что обнаружили ее. Правильно?
– Да, я так говорю, и это правда.
– Свидетели есть?
Один из санитаров хихикнул, и лицо у Локкена пошло пятнами.
– Ну?
– Нет. Свидетелей нет.
– Вы говорите, что просто зашли сюда утром?
Я кивнул.
– Когда точно?
– Как раз перед тем, как позвонил вам.
– Она была мертва, когда вы пришли?
– Да.
– Откуда вы приехали? – этот вопрос он особенно подчеркнул.
– С фермы Апдалей.
– Кто-нибудь вас там видел? Подождите, док. Мне нужно сперва закончить здесь. Ну?
– Тута Сандерсон. Я уволил ее этим утром.
Локкен выглядел рассерженным этим уточнением, но решил не обращать внимания:
– Вы касались тела?
Я кивнул. Доктор впервые посмотрел на меня.
– Что? Вы ее трогали? Как?
– Я держал ее за руку.
Локкен покраснел еще больше, и санитар снова хихикнул.
– Почему вы решили приехать сюда именно этим утром?
– Хотел повидать ее, – на его плоском лице явственно отразилось желание меня ударить.
– Тяжелый денек, – заметил доктор. – Дейв, кончайте поскорей, мне нужно заполнить бумаги.
– Ага, – Локкен свирепо кивнул. – Тигарден, ваш медовый месяц скоро может кончиться. Плохо кончиться.
Когда они ушли, я посмотрел на санитаров. Они уставились в землю; один вытащил изо рта окурок и разглядывал его, будто собирался сменить марку сигарет. Я пошел в дом.
– Смерть от естественных причин, – сказал доктор. – С этим никаких проблем. Она просто удрала от этой жизни.
Локкен кивнул, что-то царапая в блокноте, потом поднял голову и заметил меня:
– Эй! Давайте отсюда, Тигарден. Вас не должно здесь быть.
Я вышел на крыльцо. Через минуту Локкен махнул санитарам, те исчезли в машине и снова появились, волоча носилки. У них ушло всего несколько секунд, чтобы уложить Ринн на носилки и вынести на улицу. Теперь ее лицо было закрыто белым покрывалом.
Пока мы с Локкеном смотрели, как ее выносят, он исполнил целую симфонию мелких движений: постучал ногой, почесал пальцами свою жирную ляжку, проверил кобуру. Я понял, что все это отражает его нежелание находиться рядом со мной.
– Ну хватит. У меня работы еще на четыре часа, – сказал доктор.
Локкен повернулся ко мне:
– Ну, хорошо, Тигарден. У нас есть показания, что вас видели в этих лесах. Так что поезжайте домой и ждите. Понятно? Вам понятно, профессор?
Услышав шум подъезжающего автомобиля, я выглянул в окно. Машина подъехала уже близко, и я мог разглядеть, кто в ней сидит. Я ждал стука в дверь, но так и не дождался. Тогда я спустился вниз и увидел стоящую возле самого крыльца полицейскую машину и рядом с ней Белого Медведя, вытирающего лоб большим клетчатым платком.
Увидев меня, он опустил руку и повернулся:
– Иди сюда, Майлс.
Я продолжал стоять на крыльце, засунув руки в карманы.
– Сожалею. Слышал про старую Ринн. Я должен извиниться перед тобой за Дейва Локкена. Доктор Хэмптон сказал, что он был с тобой груб.
– Ну, не по вашим меркам. Он просто дурак.
– Да, он не гигант мысли, – сказал Белый Медведь. В его словах и манере было что-то, чего я не замечал раньше – какая-то задумчивость. Мы какое-то время смотрели друг на друга, потом он заговорил опять. – Думаю, тебе нужно это знать. Доктор говорит, что она умерла от сорока восьми до шестидесяти часов назад. Похоже, она знала, что это случится, и просто легла в постель и умерла. Сердечный приступ. Все просто.
– А Дуэйн знает?
– Ага. Он уже отвез ее в морг. Похороны послезавтра, – он смотрел на меня, прищурив глаза. Свет, отражавшийся от звезды на его фуражке, попадал мне прямо в глаза.
– Хорошо. Спасибо, – я повернулся к двери.
– И еще.
– Что?
– Я хочу объяснить, почему Дейв Локкен был так груб с тобой.
– Мне это неинтересно.
– Ты заинтересуешься, Майлс. Видишь ли, мы нашли эту девушку. Утром, – он одарил меня своей печальной улыбкой. – Конечно, она была мертва. Не думаю, что тебя это удивляет.
– Нет, – меня снова охватила дрожь, и я прислонился к двери.
– Вот. Дело в том, Майлс, что она была как раз в том лесу – ярдах в трехстах от домика Ринн. Мы начали с шоссе, – он махнул рукой в ту сторону, – осматривая каждую иголку, и вот сегодня мы нашли ее закопанной в земле на поляне.
Я судорожно сглотнул.
– Ты что, знаешь эту поляну?
– Может быть.
– Ага. Хорошо. Поэтому старина Дейв и пересолил с тобой – мы ведь только что нашли еще одно тело так близко, что ты мог до него доплюнуть. Это такая маленькая аккуратная полянка, и посередине вроде кто-то разводил костер.
Я кивнул. Руки у меня по-прежнему были в карманах.
– Может, ты там и был. Это, конечно, неважно... а может, и важно. Видишь ли, с ней все было еще хуже, чем с теми двумя. Ее ноги сожжены. И голова тоже. Похоже, ее держали там долго. Где-то около недели. Этот приятель привязал ее к дереву и приходил по ночам заниматься с ней.
Я вспомнил призрачную фигуру, ведущую меня на поляну, и теплые угли, в которые я погружал руки.
– Ты все еще не знаешь, кто мог это сделать?
Я готов был ответить “да”,но вместо этого спросил:
– А ты думаешь, что это Пол Кант?
Белый Медведь кивнул, как довольный ответом учитель:
– Вот. Для этого нам нужно знать – что?
– Как давно она умерла.
– Майлс, тебе нужно быть полицейским. Но мы не думаем, что она умерла от... от опытов нашего приятеля. Ее задушили. На горле громадные синяки. Доктор Хэмптон еще не определил, когда это могло случиться. Но предположим, что это произошло после того, как Пол Кант убил себя.
– Это не я, Белый Медведь.
Он смотрел на меня, ожидая продолжения. Потом, не дождавшись, сказал:
– Ну, кто этого не делал, мы с тобой знаем. Я вчера говорил с твоим главным подозреваемым. Он сказал, что такие бутылки из-под коки он видел в подвале Дю-эйна, откуда ты легко мог их взять, а эту дверную ручку ты сам выбросил. Он сказал, что не знает, как эти вещи оказались в его машине. И он не ходил ночью в лес, потому что признался, чем он занимается по ночам, – он опять улыбнулся. – Они с дочкой Дю-эйна забирались в этот сарай возле Энди. Гоняли дурака всю ночь. Пол Кант порушил их счастье.
– Никто не может этого подтвердить.
Он скривился и недовольно хмыкнул:
По мере того, как ее тело теплело, начались странности. Не то, чтобы ее тело изменилось, но что-то происходило с отдельными его частями: одну секунду это было то самое тело, которое я видел белеющим в воде, а в другую оно делалось полнее, больше. Нога, прижатая к моему боку, вдруг наливалась весом и начинала давить сильнее. Груди под моим весом были маленькими, потом большими; талия, которую я обнимал, была тонкой, потом раздавалась в объеме.
Один раз, на долю секунды, мои руки как будто коснулись чего-то странного, непохожего на плоть.
Часы спустя я открыл глаза и увидел перед собой изгиб юного тела, оказавшийся плечом. Руки обнимали меня, круглое колено было просунуто меж моих ног. Постель купалась в запахах – острый запах секса, тальк, молодая кожа, свежевымытые волосы. И еще запах крови. Я вскинул голову – рядом со мной лежала Алисон Апдаль.
– Ты?
– Мммм, – она чуть отодвинулась. Ее глаза были такими же прозрачными и спокойными, но лицо стало мягче.
– Как давно ты здесь?
– Где-то с часа ночи. У тебя все лицо было разбито, когда мистер Говр тебя избил. Этот его болван помощник, Дейв Локкен, все рассказал в городе. О том, что между вами случилось. Вот я и решила тебя утешить, пусть даже ты и пытался обвинить Зака. Но это просто глупо.
– Уходи.
– Не волнуйся насчет папы. Он ничего не знает. Сегодня среда, а по средам он всегда ездит в кооперацию. Он даже не знает, что я не ночевала дома.
Я внимательно посмотрел на ее довольное лицо.
– Ты была здесь всю ночь?
– Что? Да, конечно.
– Ты не заметила ничего странного?
– Только тебя, – она хихикнула и обняла рукой мою шею. – Ты очень странный. Не нужно было говорить мистеру Говру про Зака. Заку ты правда нравишься. Он даже прочитал некоторые книги из тех, что ты ему дал, хотя обычно он читает только книги о преступлениях. Ты сказал это из-за того, что было на пруду? Мы же просто подурачились. Тебе самому понравилось. Я помню, как ты на меня смотрел, когда я была голая.
Она поморщилась, очевидно, почувствовав что-то острое в постели, и повернулась, открыв моему взгляду все свое крепкое тело. Я вновь испытал вожделение – она была права. Я словно не занимался любовью много месяцев. Нагнувшись, я погладил рукой ее грудь. Снова запахло горячей кровью. В этот раз мои ощущения были совсем иными, чем ночью. Ее тело казалось мне чужим, наш ритм не совпадал, ее резкие движения убивали во мне желание. Потеряв терпение, я быстро перешел к заключительному этапу, чего она, видимо, и хотела. Я попытался вновь пробудить ощущение двойственности, но не вышло – теперь это было лишь тело Алисон Апдаль, незнакомое мне.
Когда все кончилось, она села:
– Хорошо. Но в этот раз вы не вкладывали души.
– Алисон, – спросил я, – это Зак сделал это? Эти убийства? Это ведь не Пол Кант, что бы там Белый Медведь ни говорил.
Ее мягкость исчезла раньше, чем я кончил говорить. Она села на край кровати, отвернувшись, и я увидел, что плечи ее вздрагивают.
– Зак только говорит обо всем этом, он никогда ничего такого не делал, – она подняла голову. – А чем вы занимались в этой постели? Меня все утро что-то кололо, – она встала и откинула простыню. В ногах были разбросаны порыжевшие сосновые иглы, целая пригоршня. – Пора вам сменить простыни. Они уже начинают прорастать.
Я смотрел на иголки, не в силах выговорить ни слова Она повернулась к выходу.
– Алисон, – сказал я, – ответь мне на один вопрос.
– Я не хочу говорить на эту тему.
– Нет. Слушай, это не вы с Заком заказывали по радио песню две недели назад? От А до З?
– Да. Но я же сказала, что не хочу говорить об этом.
* * *
Конечно, Алисон не знала, что означают для меня эти похожие на пальцы иголки, и не обратила особого внимания на мое возбуждение.– Не похоже на прощание любовников, верно? Одни глупые вопросы, – сказала она, натягивая майку и влезая в джинсы. – Вам, похоже, и правда нравится все портить. Не волнуйтесь, больше я не нарушу ваше уединение, – увидев, что я не протестую, она поглядела на меня внимательней. – Эй, Майлс, что случилось? На вас лица нет, прямо как в первый день.
– Неудивительно, – сказал я. – Это по той же причине. Слушай, уходи, ради твоего же блага.
– Ради моего блага? Ну вы и тип!
– Конечно, конечно. Уходи, – она сунула ноги в сандалии и скатилась по ступенькам, даже не попрощавшись.
Другие объяснения. Должны быть другие объяснения. Я подцепил эти иголки в лесу или просто когда бродил по ферме. Или они забились в мою одежду, когда меня бил Белый Медведь. Я встал и вытряхнул простыни, потом по какому-то наитию оделся, взял карандаш, бумагу и спустился вниз, чтобы поработать за столом в кухне. Вскоре явилась Тута Сандерсон, и я попросил ее сменить простыни.
– Слышали о том, что стряслось у Энди вчера утром? – спросила она, уперев руки в бока.
– Ага.
– Должно быть, рады.
– Кто же не рад хорошему битью?
– Ред говорит, что Полу Канту нужно было сбежать уже давно.
– Это похоже на Реда.
– Я думаю, он убил себя. Этот Пол всегда был какой-то странный.
– Да, это ваша любимая теория.
Показания Туты Сандерсон 18 июля
Я так думаю, что не стоит просто поддаваться общему мнению. Пользы от этого мало, правда? Мне кажется, Пол Кант просто струсил – он ведь всегда был слабым. Ведь он ни в чем не признался, разве не так? И ту, другую, девушку еще не нашли.Поэтому я не перестала следить за Майлсом. Если он решит удрать или еще что. И в среду утром я пришла как обычно, и я скажу вам, о чем я думала – о том разорванном фото дочки Дуэйна. Это меня прямо жгло. Вы знаете, какие мысли могут быть в голове у мужчины, когда он рвет фотографию девушки?
И вот в то утро я, подходя к дому, увидела, как она оттуда выходит, и сказала себе: вот оно, случилось, и я немного задержалась, чтобы он не знал, что я это увидела. И когда он попросил меня сменить простыни, я сразу поняла, чем они там занимались. Можно солгать любому, но женщину, которая стирает вам простыни, не так легко одурачить.
Вот я и решила рассказать об этом Реду. Я знала, что он от этого взовьется, но ведь он мужчина и должен был решать, говорить ли Дуэйну, что творится у негов доме.
* * *
Раз пять в тот день я готов был уехать – сесть в машину и отправиться куда глаза глядят. Но я все еще не забрал свою машину и все еще думал, что могут быть Другие объяснения кроме тех, что приходили мне в голову, когда я стоял вечером у окна и смотрел на далекий силуэт на опушке леса. Но страх оставался, и его нельзя было рассеять никакими объяснениями. Он поднимался со мной по лестнице, он не оставлял меня, когда я ел, спал, работал, он холодком пробирался под мою одежду.Она – твоя ловушка, сказала тетя Ринн. Вся моя жизнь демонстрировала справедливость этих слов.
Мысли об этом обратили меня к тому, с чего все началось, – к той ночи в лесу. Я попытался восстановить свои впечатления. Позже я уверял себя, что это фантазии, замешанные на литературе, но в ту ночь я не чувствовал ничего литературного – только чистый, всепоглощающий ужас. Мы именуем злом силы, которые можем понять; но как назвать то, что бесконечно превосходит наше понимание? Не вызвал ли я эти могущественные и враждебные силы, пытаясь воскресить мою кузину? Она не обещала мне утешения, подумал я, снова вспомнив о фигуре на краю леса; не обещала ничего, что я мог представить себе.
Ночь, которая изменила все, начались обычно, как все мои ночи. Я пожевал кое-что – о.решки, сыр, пару морковок – и вышел на лужайку. Ночь была теплой, полной запахов сена и свежескошенной травы, и я слышал, как стрекочут кузнечики и поют где-то далеко птицы. Я вышел на дорогу. Оттуда не было видно леса, но я чувствовал его – пятно холода в сердце теплой ночи. С тех пор, как все обитатели Ардена решили, что я невиновен, я ощущал еще больший контроль за собой, чем раньше.
Я подумал об иголках в моей постели и вернулся во двор.
Пододвинул стул к столу и начал писать. Через несколько минут меня встревожило изменение атмосферы: воздух в комнате наполнился движением. Лампочка под потолком замигала, делая темнее мою тень на страницах. Запахло холодной водой.
Порыв ледяного ветра вдруг выхватил карандаш из моих рук.
Свет померк, и мне показалось, что дух Алисон стремится войти в меня. Я замахал в воздухе руками и в ужасе закричал. Она лезла в меня через ноздри, через уши, через глаза. Стопка бумаги взлетела в воздух и разлетелась на отдельные листы. Мое сознание сделалось нечетким, ускользающим; я чувствовал ее в себе, внутри себя, и за моим животным ужасом ощущал ее ревность и ненависть. Мои ноги бешено пнули стол, и он слетел с козел. Машинка грохнулась о пол; следом упал и я, правой рукой зацепив полку с книгами, которые фонтаном взмыли в воздух. Я чувствовал ее ненависть всеми органами: темнота, обжигающий холод, запах воды, свистящий шум и вкус огня во рту. Это было наказанием за недавнее тоскливое животное совокупление, совершившееся в бессознательном состоянии. Она вселилась в мое тело, заставляя его, изогнувшись, биться о доски пола. Слезы и слюна текли у меня по лицу. На миг я воспарил над собственным телом, видя, как оно бьется в конвульсиях, разбрасывая книги и бумаги; потом снова вернулся в него, мучаясь и содрогаясь, подобно раненому зверю.
Ее пальцы, казалось, просунулись внутрь моих; ее тонкие кости проникли вглубь моих, причиняя ни с чем не сравнимую боль. В ушах у меня звенело все громче и громче. Потом вспыхнул свет.
* * *
Когда я открыл глаза, все кончилось. Я уже не кричал, а скулил. Я не помнил ее ухода, но знал, что она ушла. В окно заглядывала луна, освещая перевернутый стол и разбросанные бумаги.Потом у меня схватило живот, и я едва успел сбежать вниз. Изо рта хлынула горькая коричневая жидкость. В это время я сидел на унитазе, извергая такую же жидкость из противоположного конца тела. Я отвернул голову к раковине, закрыв глаза и чувствуя, как по лицу струится пот.
Кое-как я доплелся до кухни и выпил стакан холодной воды. Холодная вода. Ее запах пропитал весь дом.
Она хотела моей смерти. Хотела забрать меня с собой. В какую-то бесконечно далекую ночь. Ринн предупреждала меня: “Она значит смерть”.
А те девушки? Я впервые понял, что это значит. Я сидел в комнате, которую приготовил для нее, и пытался осмыслить то, о чем раньше не осмеливался думать: ту другую возможность, о которой говорил Белому Медведю. Я разбудил дух Алисон, ту ужасную силу, которую чувствовал в лесу, и я знал теперь, что этот дух полон ненависти к жизни. Она должна была явиться двадцать первого – и она сделала бы это, как я теперь понимал, даже если бы я не готовил с такой заботой для нее окружение, – но с приближением этой даты она становилась все сильнее. Она могла убивать. И пользовалась этой возможностью с того дня, когда я появился в долине.
Я сидел в холодной комнате, оцепенев до самого мозга костей. Алисон. Двадцать первое начинается ночью двадцатого. Через день после того дня, что уже встает пурпурной полоской над черной полосой леса.
Пока я перебирался на крыльцо, пурпурная полоска стала шире, освещая внизу желтые и зеленые квадраты полей, на которых открывались все новые детали. На полях белыми клоками ваты лежал туман.
Меня разбудили шаги. Небо сделалось бледно-голубым, и туман исчез отовсюду, кроме самой кромки лесов. Это был один из тех дней, когда луна висит в небе все утро, как белый мертвый камень. Тута Сандерсон прошла по дороге, топоча так, будто туфли у нее были залить! бетоном. На плече у нее, как всегда, болталась сумка.
Увидев меня, она насупилась и поджала губы. Я подождал, пока она откроет дверь.
– Можете больше сюда не ходить, – сказал я. – Ваша работа закончена.
– Что это значит? – в ее выпученных глазах мелькнуло подозрение.
– Я больше не нуждаюсь в ваших услугах. Все. Конец. Капут. Финиш.
– Вы что, сидели тут всю ночь? – она скрестила руки на груди, что потребовало от нее значительного напряжения. – Пили джин?
– Прошу вас, идите домой, миссис Сандерсон.
– Боитесь, что я что-нибудь увижу? Что ж, я уже видела.
– Вы ничего не видели.
– У вас больной вид. Вы что, проглотили целую бутыль аспирина или что?
– Без вас я самоубийств не совершаю.
– Я имею право получить деньги за всю неделю.
– Имеете. Даже за две недели. Пожалуйста, возьмите. Четырнадцать долларов, – я достал из кармана деньги, отсчитал две бумажки по пять и четыре по одному и протянул ей.
– За неделю, я сказала. Пять долларов. Я проработала три дня, и еще сегодня, пятница и суббота, – она взяла пятидолларовую купюру, а остальные выложила на подоконник.
– Чудно. Пожалуйста, уходите и оставьте меня. Я понял, что был несправедлив к вам. Простите.
– Я знаю, что вы сделали, – сказала она. – Вы хуже зверя в лесу.
– Как красноречиво, – я закрыл глаза. После этого дыхание ее стало более ровным, и она повернулась к выходу. Теперь я чуял запах злобы. Спасибо Алисон. Хлопнула дверь. Я не открывал глаз, пока не стих звук ее шагов.
Кто хуже зверя в лесу?
Тот, кто залез в муравейник.
Тот, кто сломал стул.
Тот, кто боялся.
Тот, у кого руки в крови.
Когда я открыл глаза, ее уже не было. Запыленный коричневый “форд” почтальона проехал по дороге мимо моего дома. Писем от моей кузины больше не будет. В этом есть смысл. Ее тело – вернее, скелет, спустя двадцать лет, – покоилось на Лос-анжелесском кладбище. Поэтому ей приходилось воссоздавать себя из подручных материалов. Или быть просто ветром, холодным ветром из леса. Листья, кора, иглы. Иглы, раздирающие плоть.
Я встал и вышел на улицу. Мне казалось, что я хожу во сне. Дверца “нэша” вышла из пазов и, когда я ее открывал, испустила резкий визг.
Какое-то время я не знал, куда еду, а просто катил по дороге, медленно, как Дуэйн на своем тракторе. Потом я вспомнил. Последняя надежда. Проезжая мимо дома Сандерсонов, я увеличил скорость. Миссис Сандерсон смотрела в окно, как я проезжаю. Школа, церковь, красный язык песчаника. Энди с лицом цвета снятого молока качал бензин из колонки. За ним чернел квадрат обугленной земли.
Достигнув узкой тропинки, петляющей среди деревьев, я резко вывернул руль и поехал навстречу солнцу. Ряды пшеницы у дороги были смяты и вдавлены в землю. Скоро поля скрылись и начался лес. Проехав мимо громадных дубов, закрывающих ветвями солнце, я поставил машину возле красного курятника и вышел. Сразу же меня оглушил гомон птиц; несколько перепуганных кур удирали в лес, петляя из стороны в сторону.
Сперва я заглянул в курятник. Запах чуть не сшиб меня с ног. Он казался еще сильнее, чем в тот раз, когда я помогал тете Ринн собирать яйца. Две или три птицы хлопали крыльями на своих насестах. Их стариковские головы повернулись ко мне; круглые глаза смотрели, не мигая. Я осторожно вышел.
Две курицы уже забрались на капот “нэша”. Я направился к дому, который выглядел темным и пустым. Здесь листья полностью закрывали небо, и солнечный свет лишь немного раздвигал их своими лучами.
Тот, кто боялся.
Тот, у кого руки в крови.
На подоконнике в кухне стояла тарелка, накрытая красно-белой салфеткой. Я откинул ткань. Это была лефса, уже покрытая зеленоватым налетом плесени.
Она лежала в спальне, посередине своей двуспальной кровати, накрытая желтоватой простыней. В нос мне ударил медный запах. Я знал, что она мертва, еще до того, как коснулся ее тела. Белые волосы рассыпались по подушке. Я подумал, что она умерла два или три дня назад – быть может, именно тогда, когда тело Пола Канта вытаскивали из-под обгорелых остатков Волшебного Замка или когда я отбивал собственное тело у призрака. Я отпустил ее одеревеневшую руку и пошел звонить в полицию.
* * *
– Ох, черт, – сказал Дейв Локкен после первых моих фраз. – Вы там? С ней?– Да.
– Вы ее обнаружили?
– Да.
– На ней есть какие-нибудь... э-э... следы? Что-нибудь, указывающее на причину смерти?
– Ей было девяносто четыре года, – сказал я. – По-моему, это достаточная причина смерти.
– Ладно. Черт. Вы говорите, что только что ее нашли? А что вы там делаете?
Искал последней защиты.
– Она сестра моей бабушки.
– Значит, навестить решили? – я понял, что он записывает. – Так вы сейчас прямо там, в лесу? На этой ее ферме?
– Именно так.
– Ладно, черт побери, – я не мог понять, почему он так возбужден моим сообщением. – Смотрите не уезжайте, Тигарден. Оставайтесь там, пока я не приеду со “скорой помощью”. Ничего не трогайте.
– Я хотел бы поговорить с Белым Медведем, – сказал я.
– Не получится. Шефа сейчас нет. Но не волнуйтесь, Тигарден, вы поговорите с ним очень скоро, – он повесил трубку, не попрощавшись.
Локкен казался здесь пришельцем из другого, грубого и злого, мира, и я вернулся к Ринн и сел рядом с ней на кровать. До меня дошло, что я все еще двигаюсь с трудом после ночи, проведенной мной в комнате, которую я приготовил для Алисон Грининг, и я едва не упал на кровать рядом с телом Ринн. Ее лицо, казалось, разгладилось смертью, стало не таким морщинисто-китайским. За кожей щек отчетливо проступали кости. Я попытался подтянуть простыню и закрыть ей лицо, но мешали руки; потом я вспомнил, что Локкен велел ничего не трогать.
Через час, не раньше, я услышал шум машины со стороны дороги и, выйдя на крыльцо, увидел подъезжающую полицейскую машину в сопровождении “скорой помощи”.
Хмурый Дейв Локкен вылез из машины и помахал двоим санитарам. Они тоже вышли и двинулись к дому.
Один из них курил, и дым его сигареты поднимался к неподвижному лиственному покрову наверху.
– Эй, Тигарден! – крикнул Локкен. Только сейчас я заметил взъерошенного человека в костюме, стоящего за его спиной. На нем были толстые очки. – Тигарден, идите сюда! – человек в очках вздохнул и потер лицо, и я увидел в руках у него черную сумку.
Я сошел с крыльца. Локкен едва не подпрыгивал от нетерпения. Я видел, как его живот колыхался под форменной рубашкой.
– Хорошо. Ну, Тигарден, рассказывайте.
– Я уже все рассказал.
– Она в доме? – спросил доктор, выглядевший очень усталым.
Я кивнул, и он пошел к дому.
– Подождите. Сперва несколько вопросов. Так вы говорите, что обнаружили ее. Правильно?
– Да, я так говорю, и это правда.
– Свидетели есть?
Один из санитаров хихикнул, и лицо у Локкена пошло пятнами.
– Ну?
– Нет. Свидетелей нет.
– Вы говорите, что просто зашли сюда утром?
Я кивнул.
– Когда точно?
– Как раз перед тем, как позвонил вам.
– Она была мертва, когда вы пришли?
– Да.
– Откуда вы приехали? – этот вопрос он особенно подчеркнул.
– С фермы Апдалей.
– Кто-нибудь вас там видел? Подождите, док. Мне нужно сперва закончить здесь. Ну?
– Тута Сандерсон. Я уволил ее этим утром.
Локкен выглядел рассерженным этим уточнением, но решил не обращать внимания:
– Вы касались тела?
Я кивнул. Доктор впервые посмотрел на меня.
– Что? Вы ее трогали? Как?
– Я держал ее за руку.
Локкен покраснел еще больше, и санитар снова хихикнул.
– Почему вы решили приехать сюда именно этим утром?
– Хотел повидать ее, – на его плоском лице явственно отразилось желание меня ударить.
– Тяжелый денек, – заметил доктор. – Дейв, кончайте поскорей, мне нужно заполнить бумаги.
– Ага, – Локкен свирепо кивнул. – Тигарден, ваш медовый месяц скоро может кончиться. Плохо кончиться.
Когда они ушли, я посмотрел на санитаров. Они уставились в землю; один вытащил изо рта окурок и разглядывал его, будто собирался сменить марку сигарет. Я пошел в дом.
– Смерть от естественных причин, – сказал доктор. – С этим никаких проблем. Она просто удрала от этой жизни.
Локкен кивнул, что-то царапая в блокноте, потом поднял голову и заметил меня:
– Эй! Давайте отсюда, Тигарден. Вас не должно здесь быть.
Я вышел на крыльцо. Через минуту Локкен махнул санитарам, те исчезли в машине и снова появились, волоча носилки. У них ушло всего несколько секунд, чтобы уложить Ринн на носилки и вынести на улицу. Теперь ее лицо было закрыто белым покрывалом.
Пока мы с Локкеном смотрели, как ее выносят, он исполнил целую симфонию мелких движений: постучал ногой, почесал пальцами свою жирную ляжку, проверил кобуру. Я понял, что все это отражает его нежелание находиться рядом со мной.
– Ну хватит. У меня работы еще на четыре часа, – сказал доктор.
Локкен повернулся ко мне:
– Ну, хорошо, Тигарден. У нас есть показания, что вас видели в этих лесах. Так что поезжайте домой и ждите. Понятно? Вам понятно, профессор?
* * *
Все это объяснил визит, который мне нанесли в тот же день. Я убирался в своем кабинете – просто брал стопками бумаги и швырял в мусорное ведро. Машинка не работала; бросив ее на пол, я свернул каретку. Пришлось снести ее в погреб.Услышав шум подъезжающего автомобиля, я выглянул в окно. Машина подъехала уже близко, и я мог разглядеть, кто в ней сидит. Я ждал стука в дверь, но так и не дождался. Тогда я спустился вниз и увидел стоящую возле самого крыльца полицейскую машину и рядом с ней Белого Медведя, вытирающего лоб большим клетчатым платком.
Увидев меня, он опустил руку и повернулся:
– Иди сюда, Майлс.
Я продолжал стоять на крыльце, засунув руки в карманы.
– Сожалею. Слышал про старую Ринн. Я должен извиниться перед тобой за Дейва Локкена. Доктор Хэмптон сказал, что он был с тобой груб.
– Ну, не по вашим меркам. Он просто дурак.
– Да, он не гигант мысли, – сказал Белый Медведь. В его словах и манере было что-то, чего я не замечал раньше – какая-то задумчивость. Мы какое-то время смотрели друг на друга, потом он заговорил опять. – Думаю, тебе нужно это знать. Доктор говорит, что она умерла от сорока восьми до шестидесяти часов назад. Похоже, она знала, что это случится, и просто легла в постель и умерла. Сердечный приступ. Все просто.
– А Дуэйн знает?
– Ага. Он уже отвез ее в морг. Похороны послезавтра, – он смотрел на меня, прищурив глаза. Свет, отражавшийся от звезды на его фуражке, попадал мне прямо в глаза.
– Хорошо. Спасибо, – я повернулся к двери.
– И еще.
– Что?
– Я хочу объяснить, почему Дейв Локкен был так груб с тобой.
– Мне это неинтересно.
– Ты заинтересуешься, Майлс. Видишь ли, мы нашли эту девушку. Утром, – он одарил меня своей печальной улыбкой. – Конечно, она была мертва. Не думаю, что тебя это удивляет.
– Нет, – меня снова охватила дрожь, и я прислонился к двери.
– Вот. Дело в том, Майлс, что она была как раз в том лесу – ярдах в трехстах от домика Ринн. Мы начали с шоссе, – он махнул рукой в ту сторону, – осматривая каждую иголку, и вот сегодня мы нашли ее закопанной в земле на поляне.
Я судорожно сглотнул.
– Ты что, знаешь эту поляну?
– Может быть.
– Ага. Хорошо. Поэтому старина Дейв и пересолил с тобой – мы ведь только что нашли еще одно тело так близко, что ты мог до него доплюнуть. Это такая маленькая аккуратная полянка, и посередине вроде кто-то разводил костер.
Я кивнул. Руки у меня по-прежнему были в карманах.
– Может, ты там и был. Это, конечно, неважно... а может, и важно. Видишь ли, с ней все было еще хуже, чем с теми двумя. Ее ноги сожжены. И голова тоже. Похоже, ее держали там долго. Где-то около недели. Этот приятель привязал ее к дереву и приходил по ночам заниматься с ней.
Я вспомнил призрачную фигуру, ведущую меня на поляну, и теплые угли, в которые я погружал руки.
– Ты все еще не знаешь, кто мог это сделать?
Я готов был ответить “да”,но вместо этого спросил:
– А ты думаешь, что это Пол Кант?
Белый Медведь кивнул, как довольный ответом учитель:
– Вот. Для этого нам нужно знать – что?
– Как давно она умерла.
– Майлс, тебе нужно быть полицейским. Но мы не думаем, что она умерла от... от опытов нашего приятеля. Ее задушили. На горле громадные синяки. Доктор Хэмптон еще не определил, когда это могло случиться. Но предположим, что это произошло после того, как Пол Кант убил себя.
– Это не я, Белый Медведь.
Он смотрел на меня, ожидая продолжения. Потом, не дождавшись, сказал:
– Ну, кто этого не делал, мы с тобой знаем. Я вчера говорил с твоим главным подозреваемым. Он сказал, что такие бутылки из-под коки он видел в подвале Дю-эйна, откуда ты легко мог их взять, а эту дверную ручку ты сам выбросил. Он сказал, что не знает, как эти вещи оказались в его машине. И он не ходил ночью в лес, потому что признался, чем он занимается по ночам, – он опять улыбнулся. – Они с дочкой Дю-эйна забирались в этот сарай возле Энди. Гоняли дурака всю ночь. Пол Кант порушил их счастье.
– Никто не может этого подтвердить.
Он скривился и недовольно хмыкнул: