Лишь постепенно здравый смысл вернулся ко мне. Я никого не убивал. Моя бабушка умерла; я приехал в долину работать. “Ерунда”, – сказал я вслух. Это всего лишь сон. Я попытался излучать альфа-волны и начал глубоко дышать.
У меня всегда было ненормальное чувство вины. Думаю, из меня получился бы неплохой прокурор.
Целый час я пытался уснуть снова, но все мои органы чувств противились этому, нервы будто накачали кофеином, и где-то в пять я встал с постели. В окно я наблюдал, как медленно встает рассвет. На громадном железном свином корыте, лежащем возле дома, нежно серебрилась роса. На лугу паслись соседские коровы; рядом с сонно опущенной головой стояла красивая гнедая кобыла. Дальше начинался песчаниковый холм, изрытый пещерами и поросший густым кустарником. Все осталось так, как было в дни моего детства. В низинах лежал легкий белесый туман, больше похожий на дымку. Когда я стоял у окна, наслаждаясь этим мирным пейзажем, случились две вещи, непоправимо нарушившие его спокойствие. Пшеница Дуэйна в лучах рассвета скрадывала свет, и лес вдали казался темнее, чем днем. Струйки тумана вились над деревьями, как дым. Потом я увидел неясную фигуру на границе между полем и лесом и вспомнил, как мать рассказывала о волке, появившемся там сорок лет назад. Тогда я очень живо представлял, как волк стоит там и принюхивается к запахам дома, скотного двора... и моему запаху. Теперь эта фигура, без сомнения, та же, что я видел днем, так же стояла и принюхивалась. Мое сердце замерло. Охотник, подумал я. Нет. Не охотник. Я не знал, почему я так в этом уверен, но я был уверен. В ту же секунду я услышал гудение мотоцикла.
Я поглядел на пустую дорогу, потом опять на границу поля и леса. Фигура исчезла. Вскоре появился мотоцикл.
Она сидела сзади, закутанная в похожее на одеяло пончо. Впереди сидел знакомый уже парень в черной коже. Едва мотоцикл скрылся из виду, шум мотора стих. Я натянул халат и поспешил вниз по узким ступенькам. Они не целовались, как я ожидал, а просто стояли на дороге, глядя в разные стороны. Она положила ему руку на плечо. У него были длинные рок-н-рольные волосы цвета воронова крыла и бледное напряженное лицо. Она погладила ему щеку, и он коротко кивнул – жест выражал одновременно власть и покорность. Потом она пошла к дому, и он, как и я, смотрел, как она уходит своей походкой Железного Дровосека. Когда она скрылась в доме, он сел на мотоцикл, лихо развернулся и угудел прочь.
Я вернулся в дом, в его пустую и холодную внутренность. В шкафу на кухне нашлась банка растворимого кофе, и я поставил греться кастрюльку с водой. Потом я стоял у окна и смотрел на поднимающееся багровое солнце и на то, как Алисон осторожно, на цыпочках, появилась из-за угла дома, дошла до окна, где еще горел свет, и бесшумно забралась на подоконник.
Я сошел вниз и снял со стены в комнате фотографию Алисон, которую поставил у себя на столе. Потом я вспомнил, что там была и другая фотография – среди многих, которые Дуэйн, вероятно, снял при ремонте и вынес вместе с мебелью. На этой фотографии, снятой отцом Дуэйна летом 55-го, были изображены мы с Алисон, стоящие перед ореховым деревом, держась за руки. Одна мысль об этой фотографии вызывала у меня дрожь.
Я взглянул на часы. Было только полседьмого. Я осознал, что в такой час и в таком настроении никакая работа невозможна. Во всяком случае, до ленча. Мне хотелось уйти из комнаты, где машинка, ручки и даже сам стол казалось упрекали меня.
Я сошел вниз и опустился на неудобный диван Дуэйна, где перед этим пил вторую чашку кофе. Я думал о Д.Г.Лоуренсе. Думал о ночных экскурсиях Алисон Апдаль, которые в целом одобрял, хотя считал, что она могла бы выбрать спутника получше. Зато дочь будет опытнее отца и не будет строить никаких Волшебных Замков. Потом мои мысли опять заполнил Д.Г.Лоуренс. Середину книги я в основном написал, конец тоже был намечен, но как начать – я все еще не имел понятия. Нужно было первое предложение, что-нибудь казенное, из чего с легкостью вытекли бы тридцать – сорок вступительных страниц.
Я вернулся в кухню, в ее прохладу, и поставил чашку в раковину. Потом подошел к телефону и взял с полки телефонный справочник – тоненькую книжку толщиной с первый поэтический сборник с пасторальным фото на обложке – двое мальчиков удят рыбу. Мальчики, босые, но в толстых свитерах, сидели над синей холодной рекой, а за ними сплошной стеной громоздился лес, похожий на лохматые брови разбойника. При ближайшем рассмотрении фото показалось мне уже не пасторальным, а пугающим. Я тоже был босоног и тоже стоял – во сне – над холодной синей поверхностью воды. Я скорее открыл справочник и нашел нужный номер.
Пока телефон на другом конце посылал сигналы в пустоту, я всматривался сквозь строй ореховых деревьев в Дуэйна, уже едущего на своем тракторе к дальнему краю поля. Там он легко, как мотоцикл, развернул трактор и послал обратно. На третьем гудке она сняла трубку.
– Тетя Ринн? Это вы?
– Конечно.
– Это Майлс, тетя Ринн. Майлс Тигарден.
– Я знаю, что это ты, Майлс. Говори погромче, я не пользуюсь всеми этими новомодными штучками.
– Дуэйн говорил, что сообщил Вам о моем приезде.
– Что?
– Дуэйн говорил... Тетя Ринн, можно я сейчас к вам заеду? Я не могу спать и не могу работать.
– Понятно.
– Так можно заехать? Сейчас не слишком рано?
– Майлс, ты знаешь деревенских. Даже старики рано встают и работают.
Я накинул куртку и пошел через покрытую росой лужайку к своему “фольксвагену”. Когда я выехал на дорогу в том месте, где накануне Железный Дровосек прощалась с парнем – по всей видимости, Заком, – голос моей бабушки тихо, но отчетливо произнес те самые слова, что она говорила во сне: “Зачем ты вернулся?”Она как будто сидела сзади меня, и я даже ощущал ее запах – запах дыма. Я остановил машину и какое-то время сидел, обхватив голову руками. Я не знал, что ей ответить.
– Добро пожаловать, Майлс, – сказала она с норвежской певучестью. Лицо ее, еще более морщинистое, чем раньше, лучилось приветливостью. Один глаз закрывала молочно-белая пленка. – Ты не был здесь с детских лет, а теперь ты уже мужчина. Красивый, высокий. Ты похож на норвежца.
– Еще бы, – сказал я, – с такими предками. Я нагнулся поцеловать ее, но она протянула мне руку, и я пожал ее. Она носила перчатки без пальцев, и рука ее на ощупь напоминала кости, завернутые в ткань.
– Вы отлично выглядите, – заметил я.
– Ты очень добр. У меня есть кофе, если хочешь. В своей маленькой кухоньке она клала в печь поленья, пока стоящий на печи железный горшок не закипел.
Потянуло запахом свежего кофе.
– Ты на ногах в такую рань. Что-то случилось?
– Не знаю. Просто я не могу взяться за работу.
– Но дело не в твоей работе, Майлс.
– Не знаю.
– Мужчины должны работать. Мой жених хорошо работал, – ее глаза, такого же цвета, как у Алисон, но куда более мудрые, внимательно изучали меня сквозь кофейный пар. – Дуэйн хорошо работает.
– Что вы знаете о его дочери? – спросил я.
– Ее неправильно назвали. Дуэйну надо было назвать ее Джесси, в честь моей сестры. Это имя ей больше бы подошло. Непослушная девчонка, ей нужна строгость, – Ринн достала тарелку с плоскими печеньями, которые я хорошо помнил. – Но она лучше, чем многие думают.
– Вы все еще делаете лефсу? – я был приятно удивлен. В детстве это было для меня одной из самых привлекательных сторон долины.
– Конечно. Я еще не разучилась орудовать скалкой. Я взял толстое печенье и намазал слоем масла. На вкус лефса по-прежнему напоминала хлеб, который едят ангелы.
– Ты собираешься быть один этим летом?
– Я и сейчас один.
– Одному лучше. Тебе, – она специально подчеркнула это.
– Да, мне не очень везло в любви.
– Везло! – фыркнула она и наклонилась ко мне через стол. – Майлс, не ввязывайся в это.
– Во что? – я был изумлен.
– В долине сейчас большая беда. Ты слышал. Не вини себя ни в чем, просто держись в стороне и делай свою работу. Ты чужой здесь, Майлс, и люди знают это. Тебя в прошлом уже коснулась беда, и ты должен избегнуть ее сейчас. Джесси боялась, что ты попадешь в беду.
– Да? – вот таких разговоров я и пугался, когда был маленьким.
– Ты невинен, – те же слова, что говорила моя бабушка во сне. – Но ты знаешь, о чем я говорю.
– Не беспокойтесь. Девочки меня не очень привлекают. Но что вы сказали о невинности?
– Это значит, что ты слишком многого хочешь, – сказала она. – Съешь еще или поможешь мне собрать яйца?
Я помнил, что она сказала о работе, поэтому встал и пошел за ней к курятнику.
– Иди тише, – предупредила она. – Их легко перепугать, и в панике они могут покалечить друг друга.
Осторожно она отперла дверь высокого красного здания. Сперва мне в нос ударил ужасный запах – смесь золы, помета и крови, – потом глаза мои привыкли к темноте, и я увидел кур, сидящих в клетках рядами, как книги на полках. Сцена показалась мне пародией на лонг-айлендский лекционный зал. Когда мы вошли, несколько птиц закудахтали. Я стоял в месиве из грязи, навоза, перьев и яичной скорлупы.
– Смотри и делай, как я, – велела Ринн. – Я не вижу при таком свете, но знаю, где они все.
Она подошла к ближайшей клетке и подсунула руку под курицу, которая начала дико вертеть головой. Рука появилась с двумя яйцами, нырнула обратно и вернулась с еще двумя. К яйцам прилипли перья и еще что-то белое.
– Начинай с того конца, Майлс. Там корзина на полу. Она уже прошла свою половину, а я выгреб из-под несчастных кур всего с десяток яиц – толстый бинт Дуэйна сильно мешал мне. Куры волновались все больше; одна из них чувствительно клюнула меня в руку.
Наконец мы завершили свой труд и выбрались на воздух. Я несколько раз глубоко вдохнул, очищая легкие.
– Спасибо за помощь, – сказала Ринн. – Из тебя может получиться хороший работник, Майлс.
Я взглянул сверху вниз на высохшую фигурку в ветхой одежде:
– Так ты расскажешь мне, о чем ты говорила с бабушкой Джесси? И вообще, что это значит?
Она улыбнулась и стала похожа на китайскую статуэтку.
– Это значит, что я говорю с ней, – невозмутимо сказала она, и прежде чем я успел вмешаться, продолжила. – Джесси наблюдает за тобой. Она всегда тебя любила и хочет тебя уберечь.
– Мне это лестно. Быть может... – я хотел пересказать ей свой сон, но не решался, боясь, что она придаст ему слишком большое значение.
– Что? – старуха выглядела встревоженной. – Что ты говоришь? Я иногда плохо слышу.
– Почему ты боишься, что я попаду в беду с Алисон Апдаль? По-моему, это слишком даже для меня. Ее лицо посуровело, утратив всю приветливость.
– Я имела в виду Алисон Грининг, Майлс. Твою кузину Алисон.
– Но, – я хотел сказать “Но я же люблю ее”,но вовремя удержался.
– Извини. Я не могу больше говорить, – она отошла от меня, потом обернулась. По-моему, она смотрела на меня глазом, который закрывало бельмо. Она казалась мне рассерженной, но, быть может, это была просто усталость.
– Тебе всегда рады здесь, Майлс, – с этими словами она взяла корзины, свою и мою, и направилась к дому.
Я уже проехал церковь, когда вспомнил, что хотел купить у нее дюжину яиц.
Снизу послышался какой-то шум. Хлопнула дверь? Следом – звук шагов. Конечно, это Алисон Апдаль. Я согласен был с тетей Ринн – она лучше, чем кажется, – но в этот час я не настроен был терпеть ничье вторжение на мою территорию.
Я отодвинул стул и спустился вниз. В комнате никого не было. Тут что-то звякнуло в кухне.
– А ну выходи! – скомандовал я. – Если хочешь ко мне в гости, дождись приглашения. А сейчас мне нужно работать.
Звяканье прекратилось.
– Давай-давай, выходи из кухни!
Передо мной предстала крупная бледнолицая женщина, вытирающая руки о полотенце. В ее глазах, увеличенных толстыми очками, застыл ужас.
– О Боже, – простонал я. – Кто вы? Ее губы беззвучно зашевелились.
– Простите, ради Бога. Я думал, это кто-то другой.
– Я...
– Простите, простите. Садитесь, пожалуйста.
– Я миссис Сандерсон. Я думала, все в порядке. Я пришла работать, дверь была открыта... Вы – вы сын Евы? – она отодвинулась от меня и чуть не упала, запнувшись о порог кухни.
– Да сядьте вы! Я правда сожалею. Я не хотел... – она все еще отступала от меня, заслоняясь полотенцем, как щитом. Глаза ее были выпучены, что под очками выглядело еще ужаснее.
– Вам нужна уборщица? Дуэйн на той неделе сказал, чтобы я пришла сегодня. Я не знала, нужно ли приходить после этого... после этого ужаса, но Ред сказал, чтобы я пришла, “не бери в голову”, сказал он.
– Да, да. Я хотел, чтобы вы пришли. Прошу вас, простите. Я не знал, что это вы. Пожалуйста, присядьте.
Она тяжело опустилась на один из стульев. Лицо ее пошло красными пятнами.
– Я рад вам, – сказал я тихо. – Думаю, вы знаете, что вам нужно делать? Она кивнула.
– Я хочу, чтобы вы приходили утром, готовили мне завтрак, мыли посуду и убирали дом. И то же самое на ленч. Вы согласны? И еще – комнату, где я работаю, я хочу убирать сам.
– Комнату...
– Наверху, – показал я. – Я по утрам буду сидеть там и работать, поэтому вы будете звать меня, когда завтрак будет готов. Вы делали когда-нибудь такую работу?
На ее испуганном лице промелькнуло негодование:
– Я сорок лет вела дом.
– Да, конечно. Я об этом не подумал, простите.
– Дуэйн сказал вам, про машину? Что я не могу водить? Вам придется самому покупать продукты.
– Да, конечно. Я как раз сегодня поеду. Хочу посмотреть Арден.
Она так же испуганно смотрела на меня. Я понимал, что обидел ее, но не мог остановиться. Она раздражала меня. Будь на ее месте Железный Дровосек, я бы не вел себя так.
– Я прошу пять долларов в неделю.
– Не глупите. Это стоит не меньше семи. К тому же, я могу за первую неделю заплатить вам авансом.
Я достал из бумажника семь долларовых бумажек и разложил перед ней на столе.
– Я сказала – пять.
– Назовите остальные два прибавкой за вредность. И сегодня можете не беспокоиться о завтраке. – Я встал рано и уже позавтракал. Ленч у меня около часа. Вымоете посуду после ленча и можете идти, если комнаты внизу кажутся вам достаточно чистыми. Хорошо? Я правда жалею, что накричал на вас. Повторяю, что принял вас за другого.
– Угу. Я сказала – пять.
– Я не хочу эксплуатировать вас, миссис Сандерсон. Для успокоения моей совести, возьмите еще два доллара.
– Фото пропало. Из гостиной.
– Я взял его наверх. Ладно, я займусь своей работой, а вы займитесь своей.
Такие люди всегда ведут себя странно. Он вел себя, как ненормальный, и еще пытался подкупить меня лишними двумя долларами. Но с нами здесь такое не пройдет, правда? Ред сказал, чтобы я не ходила к нему, но я пошла, иначе как бы я узнала столько о его замыслах?
Хотела бы я, чтобы Джером был жив. Уж он поговорил бы с этим типом по-мужски.
Но скажите мне – кто мог знать, что все так случится?
Тута Сандерсон, склонившись над кастрюлей, наблюдала краем глаза, как я вхожу в кухню. Похоже, она боялась получить от меня пинка под зад.
– Да, вам письмо, – пробурчала она. – Забыла сказать.
Я взял с буфета лежавший там конверт и вышел.
На кремовой бумаге была написана моя фамилия. Больше ничего. Садясь в “фольксваген”, я разорвал конверт и достал оттуда... чистый листок. Я перевернул его. И там ничего. Я застонал. Потом снова изучил конверт. Никакого адреса. Опущено в Ардене прошлым вечером.
Я пулей вылетел на дорогу; услышав скрежет шин, Дуэйн на своем тракторе повернул голову. Я спешил прочь, как убийца с места преступления. Конверт и чистый лист лежали на сиденье рядом со мной. Вспыхнули фары, будто их зажгла рука невидимого духа. Инстинктивно я посмотрел в сторону леса. На опушке никого не было: ни волка, ни охотника. Если это шутка, то чья? Какой-нибудь старый враг в Ардене? Может, такие и были, но я сомневался, что враждебность жены Энди простирается так далеко. Если это знак? Я опять взял конверт. Никаких опознавательных знаков, кроме почтового штемпеля Ардена. “Черт”, – прошептал я и бросил конверт на сиденье.
Каркасные дома Энди Харди, мотель РДН и сразу же – Мейн-стрит и сам Арден, лежащий у подножия крайнего холма. Над кирпичной крепостью городского центра кружили голуби, и в странной тишине вокруг я слышал, как хлопают их крылья. Потом я свернул к стоянке за универмагом и выключил мотор. Хлопанье крыльев не смолкало; выйдя из машины, я заметил, что птицы взлетают с крыши центра и летают над Мейн-стрит. Кроме них, единственным живым существом в пределах видимости был старик, сидящий на ступенях бара Фрибо. Где-то сзади звякала на ветру оторвавшаяся вывеска. Во всей обстановке было что-то зловещее, будто за закрытыми дверями Ардена пряталось неведомое зло.
Я зашел в магазин и набрал продуктов на неделю; две женщины у прилавка странно поглядели на меня, стараясь не встречаться со мной глазами. Их враждебность казалась почти театральной. Они как будто спрашивали: “Кто ты и что здесь делаешь?” Я положил деньги на прилавок и отнес сумки в “фольксваген”. Мне еще нужно было купить бутылку виски.
По улице, из-за угла между гостиницей “Аннекс” и баром Энглера, шел навстречу мне пастор Бертильсон со своей постного вида супругой. Я всегда недолюбливал его и теперь не знал, куда укрыться. На другой стороне улицы стояло двухэтажное здание с вывеской “Зумго”. Я вспомнил, что уже слышал это название; по словам Дуэйна, здесь работал Пол Кант.
В отличие от таверны Плэйнвью, “Зумго” явно не пытался идти в ногу с веком. Помимо воли я принялся разглядывать старомодный интерьер помещения – деревянные прилавки, скрипучие дощатые полы, вентиляторы под потолком. Вскоре я заметил признаки упадка заведения – все было каким-то обшарпанным, даже продавщицы, взирающие на меня со страхом, к которому я уже начинал привыкать. Несколько толстух рылись в куче нижнего белья, разложенной на столе. Нет, я не мог представить Пола Канта в таком месте.
Женщина, которую я спросил, казалось, тоже не могла этого представить. Сверкнув вставными зубами в вымученной улыбке, она осведомилась:
– Пол? Вы друг Пола?
– Я просто хочу его видеть. Он работает?
– Нет. А вы его друг?
– Вы хотите сказать, что он здесь не работает?
– Когда он здесь, то работает. Сейчас он болеет. Так, во всяком случае, он сказал мисс Норд. Что он сегодня не придет. Так вы его друг?
– Да. По крайней мере, был.
По какой-то причине, это вызвало у нее приступ веселья. Еще раз показав мне зубы, она окликнула товарку:
– Это друг Пола. Говорит, что не знает, где он.
Та присоединилась к ее веселью:
– Друг Пола?
– Господи, – пробормотал я, отворачиваясь от них. Я спросил: “Не знаете, будет ли он завтра?” – но в ответ получил только недоуменные взгляды. Я заметил, что покупательницы тоже смотрят на меня, и вспомнил слова тети Ринн. Они явно чувствовали во мне чужака.
Пока продавщицы продолжали хихикать и обмениваться впечатлениями, я прошел вглубь магазина. Я шел мимо неописуемых предметов одежды, свирепых игрушек и ярдов материи, годной разве для лошадиных попон. Раздражение ощущалось все сильнее. На втором этаже я обнаружил прилавок с книгами. Одна из обложек привлекла мое внимание – ее написал мой профессор литературы, знаменитый филолог. “Волшебный сон”. Унылая монография о поэтах девятнадцатого века в развеселой обложке, на которой длинноволосый юноша, похоже, одурманенный каким-то зельем, нежился в объятиях сильно раздетой красавицы – очевидно, Музы. По внезапному побуждению я взял книгу и сунул ее в карман куртки. Именно это издательство должно было, по всей видимости, опубликовать мою грядущую книгу о Лоуренсе. С опаской оглянувшись, я убедился, что мое воровство осталось незамеченным. Проходя мимо кассы, я все же положил рядом пятидолларовую бумажку и поспешил на улицу.
И попал чуть ли не в объятия Бертильсона. Клянусь, что в первую очередь его розовое лунообразное лицо с вечной лицемерной улыбкой обратилось к моему карману, где лежал “Волшебный сон”, и лишь потом он посмотрел на мое лицо. Потолстевший и облысевший, он показался мне еще неприятнее, чем раньше. Его жена, прямая, как палка, и несколькими дюймами выше него, стояла рядом, глядя на меня так, будто каждую минуту ожидала какой-нибудь пакости.
И, признаюсь, у нее были для этого основания. Когда мы с Джоан только что поженились, пастор неустанно изводил нас своими поучениями, и в одну пьяную ночь я написал ему издевательское письмо. По-моему, я написал, что он недостоин носить свой воротничок.
Он это тоже помнил, и за всегдашней слащавостью в его глазах сверкали ледяные искорки.
– Молодой Майлс. Какая встреча! Молодой Майлс.
– Мы слышали, что вы вернулись, – добавила его жена.
– Я хотел бы видеть вас завтра на службе.
– Что ж, я...
– Я опечалился, услышав о вашем разводе. Большинство браков, которые я совершал, так не кончались. И очень немногие из повенчанных мною оказались так остроумны, как вы и ваша... Джуди, кажется? Немногие писали мне такие письма.
– Ее звали Джоан. И мы никогда не разводились в том смысле, в каком вы думаете. Она погибла.
Пасторша поперхнулась, но Бертильсона было не так-то легко сбить. Он продолжал смотреть на меня в упор:
– Мне жаль.Искренне жаль вас, Майлс. Быть может, хорошо, что ваша бабушка не дожила до того, как вы...
– Как я что?
– Вы, похоже, обречены оказываться рядом, когда гибнут молодые женщины.
– Меня даже не было в городе, когда убили эту девушку. И когда погибла Джоан, меня тоже не было рядом.
С тем же успехом я мог объяснять что-то бронзовому Будде. Он улыбнулся:
– Я должен извиниться. Вы меня не так поняли. Но, раз уж вы упомянули об этом, должен сказать, что мы с миссис Бертильсон находимся в Ардене с миссией, которую я мог бы назвать миссией милосердия, именно в связи с событием, к которому вы объявляете свою непричастность.
Он привык говорить в терминах проповедей, но понять его было можно.
– Извините, но мне нужно идти.
У меня всегда было ненормальное чувство вины. Думаю, из меня получился бы неплохой прокурор.
Целый час я пытался уснуть снова, но все мои органы чувств противились этому, нервы будто накачали кофеином, и где-то в пять я встал с постели. В окно я наблюдал, как медленно встает рассвет. На громадном железном свином корыте, лежащем возле дома, нежно серебрилась роса. На лугу паслись соседские коровы; рядом с сонно опущенной головой стояла красивая гнедая кобыла. Дальше начинался песчаниковый холм, изрытый пещерами и поросший густым кустарником. Все осталось так, как было в дни моего детства. В низинах лежал легкий белесый туман, больше похожий на дымку. Когда я стоял у окна, наслаждаясь этим мирным пейзажем, случились две вещи, непоправимо нарушившие его спокойствие. Пшеница Дуэйна в лучах рассвета скрадывала свет, и лес вдали казался темнее, чем днем. Струйки тумана вились над деревьями, как дым. Потом я увидел неясную фигуру на границе между полем и лесом и вспомнил, как мать рассказывала о волке, появившемся там сорок лет назад. Тогда я очень живо представлял, как волк стоит там и принюхивается к запахам дома, скотного двора... и моему запаху. Теперь эта фигура, без сомнения, та же, что я видел днем, так же стояла и принюхивалась. Мое сердце замерло. Охотник, подумал я. Нет. Не охотник. Я не знал, почему я так в этом уверен, но я был уверен. В ту же секунду я услышал гудение мотоцикла.
Я поглядел на пустую дорогу, потом опять на границу поля и леса. Фигура исчезла. Вскоре появился мотоцикл.
Она сидела сзади, закутанная в похожее на одеяло пончо. Впереди сидел знакомый уже парень в черной коже. Едва мотоцикл скрылся из виду, шум мотора стих. Я натянул халат и поспешил вниз по узким ступенькам. Они не целовались, как я ожидал, а просто стояли на дороге, глядя в разные стороны. Она положила ему руку на плечо. У него были длинные рок-н-рольные волосы цвета воронова крыла и бледное напряженное лицо. Она погладила ему щеку, и он коротко кивнул – жест выражал одновременно власть и покорность. Потом она пошла к дому, и он, как и я, смотрел, как она уходит своей походкой Железного Дровосека. Когда она скрылась в доме, он сел на мотоцикл, лихо развернулся и угудел прочь.
Я вернулся в дом, в его пустую и холодную внутренность. В шкафу на кухне нашлась банка растворимого кофе, и я поставил греться кастрюльку с водой. Потом я стоял у окна и смотрел на поднимающееся багровое солнце и на то, как Алисон осторожно, на цыпочках, появилась из-за угла дома, дошла до окна, где еще горел свет, и бесшумно забралась на подоконник.
* * *
После двух чашек крепкого кофе; после завтрака из двух яиц с поджаренным хлебом на круглом деревянном столе в кухне; после добавки новых грязных тарелок к тем, что уже лежали в мойке; после одевания в ванной с изучением моего выпирающего живота; после бритья и всего прочего я все еще не мог работать. Я сидел за столом и изучал карандаши, не в силах думать ни о чем, кроме того ужасного сна. Хотя на улице быстро теплело, мою комнату, казалось, наполнил холод, и я невольно связал его с холодной дрожью, охватившей меня во сне.Я сошел вниз и снял со стены в комнате фотографию Алисон, которую поставил у себя на столе. Потом я вспомнил, что там была и другая фотография – среди многих, которые Дуэйн, вероятно, снял при ремонте и вынес вместе с мебелью. На этой фотографии, снятой отцом Дуэйна летом 55-го, были изображены мы с Алисон, стоящие перед ореховым деревом, держась за руки. Одна мысль об этой фотографии вызывала у меня дрожь.
Я взглянул на часы. Было только полседьмого. Я осознал, что в такой час и в таком настроении никакая работа невозможна. Во всяком случае, до ленча. Мне хотелось уйти из комнаты, где машинка, ручки и даже сам стол казалось упрекали меня.
Я сошел вниз и опустился на неудобный диван Дуэйна, где перед этим пил вторую чашку кофе. Я думал о Д.Г.Лоуренсе. Думал о ночных экскурсиях Алисон Апдаль, которые в целом одобрял, хотя считал, что она могла бы выбрать спутника получше. Зато дочь будет опытнее отца и не будет строить никаких Волшебных Замков. Потом мои мысли опять заполнил Д.Г.Лоуренс. Середину книги я в основном написал, конец тоже был намечен, но как начать – я все еще не имел понятия. Нужно было первое предложение, что-нибудь казенное, из чего с легкостью вытекли бы тридцать – сорок вступительных страниц.
Я вернулся в кухню, в ее прохладу, и поставил чашку в раковину. Потом подошел к телефону и взял с полки телефонный справочник – тоненькую книжку толщиной с первый поэтический сборник с пасторальным фото на обложке – двое мальчиков удят рыбу. Мальчики, босые, но в толстых свитерах, сидели над синей холодной рекой, а за ними сплошной стеной громоздился лес, похожий на лохматые брови разбойника. При ближайшем рассмотрении фото показалось мне уже не пасторальным, а пугающим. Я тоже был босоног и тоже стоял – во сне – над холодной синей поверхностью воды. Я скорее открыл справочник и нашел нужный номер.
Пока телефон на другом конце посылал сигналы в пустоту, я всматривался сквозь строй ореховых деревьев в Дуэйна, уже едущего на своем тракторе к дальнему краю поля. Там он легко, как мотоцикл, развернул трактор и послал обратно. На третьем гудке она сняла трубку.
– Тетя Ринн? Это вы?
– Конечно.
– Это Майлс, тетя Ринн. Майлс Тигарден.
– Я знаю, что это ты, Майлс. Говори погромче, я не пользуюсь всеми этими новомодными штучками.
– Дуэйн говорил, что сообщил Вам о моем приезде.
– Что?
– Дуэйн говорил... Тетя Ринн, можно я сейчас к вам заеду? Я не могу спать и не могу работать.
– Понятно.
– Так можно заехать? Сейчас не слишком рано?
– Майлс, ты знаешь деревенских. Даже старики рано встают и работают.
Я накинул куртку и пошел через покрытую росой лужайку к своему “фольксвагену”. Когда я выехал на дорогу в том месте, где накануне Железный Дровосек прощалась с парнем – по всей видимости, Заком, – голос моей бабушки тихо, но отчетливо произнес те самые слова, что она говорила во сне: “Зачем ты вернулся?”Она как будто сидела сзади меня, и я даже ощущал ее запах – запах дыма. Я остановил машину и какое-то время сидел, обхватив голову руками. Я не знал, что ей ответить.
* * *
Лес начинался там, где от дороги отходила тропа к дому Ринн, и постепенно становился выше и гуще. Бледный утренний свет освещал грузные, заросшие мхом стволы деревьев. Впереди показалось светлое пятно – залитая солнцем стена курятника тети Ринн. Это было высокое здание, выкрашенное красной краской, с узкими окошками, похожими на кусочки головоломки. Дальше стоял ее дом, по-прежнему белый, но уже порядком облезший. Деревья вторглись на ухоженную когда-то лужайку и сомкнули ветви над крышей дома. Ринн уже стояла на крыльце, когда я вылез из машины, в ветхом синем платье, резиновых сапогах и старой армейской куртке со множеством карманов.– Добро пожаловать, Майлс, – сказала она с норвежской певучестью. Лицо ее, еще более морщинистое, чем раньше, лучилось приветливостью. Один глаз закрывала молочно-белая пленка. – Ты не был здесь с детских лет, а теперь ты уже мужчина. Красивый, высокий. Ты похож на норвежца.
– Еще бы, – сказал я, – с такими предками. Я нагнулся поцеловать ее, но она протянула мне руку, и я пожал ее. Она носила перчатки без пальцев, и рука ее на ощупь напоминала кости, завернутые в ткань.
– Вы отлично выглядите, – заметил я.
– Ты очень добр. У меня есть кофе, если хочешь. В своей маленькой кухоньке она клала в печь поленья, пока стоящий на печи железный горшок не закипел.
Потянуло запахом свежего кофе.
– Ты на ногах в такую рань. Что-то случилось?
– Не знаю. Просто я не могу взяться за работу.
– Но дело не в твоей работе, Майлс.
– Не знаю.
– Мужчины должны работать. Мой жених хорошо работал, – ее глаза, такого же цвета, как у Алисон, но куда более мудрые, внимательно изучали меня сквозь кофейный пар. – Дуэйн хорошо работает.
– Что вы знаете о его дочери? – спросил я.
– Ее неправильно назвали. Дуэйну надо было назвать ее Джесси, в честь моей сестры. Это имя ей больше бы подошло. Непослушная девчонка, ей нужна строгость, – Ринн достала тарелку с плоскими печеньями, которые я хорошо помнил. – Но она лучше, чем многие думают.
– Вы все еще делаете лефсу? – я был приятно удивлен. В детстве это было для меня одной из самых привлекательных сторон долины.
– Конечно. Я еще не разучилась орудовать скалкой. Я взял толстое печенье и намазал слоем масла. На вкус лефса по-прежнему напоминала хлеб, который едят ангелы.
– Ты собираешься быть один этим летом?
– Я и сейчас один.
– Одному лучше. Тебе, – она специально подчеркнула это.
– Да, мне не очень везло в любви.
– Везло! – фыркнула она и наклонилась ко мне через стол. – Майлс, не ввязывайся в это.
– Во что? – я был изумлен.
– В долине сейчас большая беда. Ты слышал. Не вини себя ни в чем, просто держись в стороне и делай свою работу. Ты чужой здесь, Майлс, и люди знают это. Тебя в прошлом уже коснулась беда, и ты должен избегнуть ее сейчас. Джесси боялась, что ты попадешь в беду.
– Да? – вот таких разговоров я и пугался, когда был маленьким.
– Ты невинен, – те же слова, что говорила моя бабушка во сне. – Но ты знаешь, о чем я говорю.
– Не беспокойтесь. Девочки меня не очень привлекают. Но что вы сказали о невинности?
– Это значит, что ты слишком многого хочешь, – сказала она. – Съешь еще или поможешь мне собрать яйца?
Я помнил, что она сказала о работе, поэтому встал и пошел за ней к курятнику.
– Иди тише, – предупредила она. – Их легко перепугать, и в панике они могут покалечить друг друга.
Осторожно она отперла дверь высокого красного здания. Сперва мне в нос ударил ужасный запах – смесь золы, помета и крови, – потом глаза мои привыкли к темноте, и я увидел кур, сидящих в клетках рядами, как книги на полках. Сцена показалась мне пародией на лонг-айлендский лекционный зал. Когда мы вошли, несколько птиц закудахтали. Я стоял в месиве из грязи, навоза, перьев и яичной скорлупы.
– Смотри и делай, как я, – велела Ринн. – Я не вижу при таком свете, но знаю, где они все.
Она подошла к ближайшей клетке и подсунула руку под курицу, которая начала дико вертеть головой. Рука появилась с двумя яйцами, нырнула обратно и вернулась с еще двумя. К яйцам прилипли перья и еще что-то белое.
– Начинай с того конца, Майлс. Там корзина на полу. Она уже прошла свою половину, а я выгреб из-под несчастных кур всего с десяток яиц – толстый бинт Дуэйна сильно мешал мне. Куры волновались все больше; одна из них чувствительно клюнула меня в руку.
Наконец мы завершили свой труд и выбрались на воздух. Я несколько раз глубоко вдохнул, очищая легкие.
– Спасибо за помощь, – сказала Ринн. – Из тебя может получиться хороший работник, Майлс.
Я взглянул сверху вниз на высохшую фигурку в ветхой одежде:
– Так ты расскажешь мне, о чем ты говорила с бабушкой Джесси? И вообще, что это значит?
Она улыбнулась и стала похожа на китайскую статуэтку.
– Это значит, что я говорю с ней, – невозмутимо сказала она, и прежде чем я успел вмешаться, продолжила. – Джесси наблюдает за тобой. Она всегда тебя любила и хочет тебя уберечь.
– Мне это лестно. Быть может... – я хотел пересказать ей свой сон, но не решался, боясь, что она придаст ему слишком большое значение.
– Что? – старуха выглядела встревоженной. – Что ты говоришь? Я иногда плохо слышу.
– Почему ты боишься, что я попаду в беду с Алисон Апдаль? По-моему, это слишком даже для меня. Ее лицо посуровело, утратив всю приветливость.
– Я имела в виду Алисон Грининг, Майлс. Твою кузину Алисон.
– Но, – я хотел сказать “Но я же люблю ее”,но вовремя удержался.
– Извини. Я не могу больше говорить, – она отошла от меня, потом обернулась. По-моему, она смотрела на меня глазом, который закрывало бельмо. Она казалась мне рассерженной, но, быть может, это была просто усталость.
– Тебе всегда рады здесь, Майлс, – с этими словами она взяла корзины, свою и мою, и направилась к дому.
Я уже проехал церковь, когда вспомнил, что хотел купить у нее дюжину яиц.
* * *
Я поставил машину и вошел в дом. Внутри по-прежнему было холодно, хотя температура на улице поднялась за семьдесят. Наверху я сел за стол и попытался думать. Д.Г.Лоуренс казался еще более чужим, чем накануне. Последние слова тети Ринн о моей кузине взволновали меня. Слышать, как кто-то другой говорит об Алисон Грининг, было равносильно тому, как кто-нибудь пересказывал бы мне мои сны. Я пролистал страницы “Белого павлина”, но читать не мог. Упоминание ее имени выбило меня из колеи. Я использовал его в качестве оружия против Дуэйна, а теперь тетя Ринн побила этим же оружием меня.Снизу послышался какой-то шум. Хлопнула дверь? Следом – звук шагов. Конечно, это Алисон Апдаль. Я согласен был с тетей Ринн – она лучше, чем кажется, – но в этот час я не настроен был терпеть ничье вторжение на мою территорию.
Я отодвинул стул и спустился вниз. В комнате никого не было. Тут что-то звякнуло в кухне.
– А ну выходи! – скомандовал я. – Если хочешь ко мне в гости, дождись приглашения. А сейчас мне нужно работать.
Звяканье прекратилось.
– Давай-давай, выходи из кухни!
Передо мной предстала крупная бледнолицая женщина, вытирающая руки о полотенце. В ее глазах, увеличенных толстыми очками, застыл ужас.
– О Боже, – простонал я. – Кто вы? Ее губы беззвучно зашевелились.
– Простите, ради Бога. Я думал, это кто-то другой.
– Я...
– Простите, простите. Садитесь, пожалуйста.
– Я миссис Сандерсон. Я думала, все в порядке. Я пришла работать, дверь была открыта... Вы – вы сын Евы? – она отодвинулась от меня и чуть не упала, запнувшись о порог кухни.
– Да сядьте вы! Я правда сожалею. Я не хотел... – она все еще отступала от меня, заслоняясь полотенцем, как щитом. Глаза ее были выпучены, что под очками выглядело еще ужаснее.
– Вам нужна уборщица? Дуэйн на той неделе сказал, чтобы я пришла сегодня. Я не знала, нужно ли приходить после этого... после этого ужаса, но Ред сказал, чтобы я пришла, “не бери в голову”, сказал он.
– Да, да. Я хотел, чтобы вы пришли. Прошу вас, простите. Я не знал, что это вы. Пожалуйста, присядьте.
Она тяжело опустилась на один из стульев. Лицо ее пошло красными пятнами.
– Я рад вам, – сказал я тихо. – Думаю, вы знаете, что вам нужно делать? Она кивнула.
– Я хочу, чтобы вы приходили утром, готовили мне завтрак, мыли посуду и убирали дом. И то же самое на ленч. Вы согласны? И еще – комнату, где я работаю, я хочу убирать сам.
– Комнату...
– Наверху, – показал я. – Я по утрам буду сидеть там и работать, поэтому вы будете звать меня, когда завтрак будет готов. Вы делали когда-нибудь такую работу?
На ее испуганном лице промелькнуло негодование:
– Я сорок лет вела дом.
– Да, конечно. Я об этом не подумал, простите.
– Дуэйн сказал вам, про машину? Что я не могу водить? Вам придется самому покупать продукты.
– Да, конечно. Я как раз сегодня поеду. Хочу посмотреть Арден.
Она так же испуганно смотрела на меня. Я понимал, что обидел ее, но не мог остановиться. Она раздражала меня. Будь на ее месте Железный Дровосек, я бы не вел себя так.
– Я прошу пять долларов в неделю.
– Не глупите. Это стоит не меньше семи. К тому же, я могу за первую неделю заплатить вам авансом.
Я достал из бумажника семь долларовых бумажек и разложил перед ней на столе.
– Я сказала – пять.
– Назовите остальные два прибавкой за вредность. И сегодня можете не беспокоиться о завтраке. – Я встал рано и уже позавтракал. Ленч у меня около часа. Вымоете посуду после ленча и можете идти, если комнаты внизу кажутся вам достаточно чистыми. Хорошо? Я правда жалею, что накричал на вас. Повторяю, что принял вас за другого.
– Угу. Я сказала – пять.
– Я не хочу эксплуатировать вас, миссис Сандерсон. Для успокоения моей совести, возьмите еще два доллара.
– Фото пропало. Из гостиной.
– Я взял его наверх. Ладно, я займусь своей работой, а вы займитесь своей.
* * *
Показания Туты Сандерсон 18 июляТакие люди всегда ведут себя странно. Он вел себя, как ненормальный, и еще пытался подкупить меня лишними двумя долларами. Но с нами здесь такое не пройдет, правда? Ред сказал, чтобы я не ходила к нему, но я пошла, иначе как бы я узнала столько о его замыслах?
Хотела бы я, чтобы Джером был жив. Уж он поговорил бы с этим типом по-мужски.
Но скажите мне – кто мог знать, что все так случится?
* * *
Я тупо сидел за столом, не в силах выдавить из себя ни одной мысли касательно Д.Г.Лоуренса. Я осознал, что мне у него ничего не нравится, кроме двух романов. Если я опубликую книгу о Лоуренсе, я буду обречен заниматься им до конца своих дней. В любом случае, работать я не мог. Я положил голову на стол и сидел так некоторое время, чувствуя, как фотография Алисон легко касается моих волос. От нее, казалось, распространяется тепло, от которого вена на моей шее начала пульсировать. Спускаясь вниз, я заметил, что у меня дрожат колени.Тута Сандерсон, склонившись над кастрюлей, наблюдала краем глаза, как я вхожу в кухню. Похоже, она боялась получить от меня пинка под зад.
– Да, вам письмо, – пробурчала она. – Забыла сказать.
Я взял с буфета лежавший там конверт и вышел.
На кремовой бумаге была написана моя фамилия. Больше ничего. Садясь в “фольксваген”, я разорвал конверт и достал оттуда... чистый листок. Я перевернул его. И там ничего. Я застонал. Потом снова изучил конверт. Никакого адреса. Опущено в Ардене прошлым вечером.
Я пулей вылетел на дорогу; услышав скрежет шин, Дуэйн на своем тракторе повернул голову. Я спешил прочь, как убийца с места преступления. Конверт и чистый лист лежали на сиденье рядом со мной. Вспыхнули фары, будто их зажгла рука невидимого духа. Инстинктивно я посмотрел в сторону леса. На опушке никого не было: ни волка, ни охотника. Если это шутка, то чья? Какой-нибудь старый враг в Ардене? Может, такие и были, но я сомневался, что враждебность жены Энди простирается так далеко. Если это знак? Я опять взял конверт. Никаких опознавательных знаков, кроме почтового штемпеля Ардена. “Черт”, – прошептал я и бросил конверт на сиденье.
* * *
С этого момента все и начало катиться кувырком. Ошибка с Тутой Сандерсон, дурацкое письмо – быть может, я действовал бы более разумно, если бы не сцена в таверне в Плэйнвью. Но тогда я понял, что собираюсь делать в Ардене. И еще – мне показалось, что я узнал почерк на конверте.* * *
Не сбавляя скорости, я гнал к Ардену по дороге, петляющей меж холмов. Навстречу летели указатели и рекламные щиты: “Лучший хлеб у Банни”, “Доильные аппараты Серджа”, “Корм для нутрий”, “Шоссе 93”, “Пшеница Декальба” (оранжевые слова на зеленом фоне). На вершине холма, откуда открывался безмятежный, как на итальянских пейзажах, вид на зелень полей с белыми домиками и редкими группами деревьев, высился щит, извещавший, что в казне города Ардена должно быть 4500 долларов – ни больше ни меньше. Я включил радио и услышал голос Майкла Муза: “Никакого прогресса в расследовании ужаса...” Я повернул настройку и включил на полную громкость ненавидимую мною рок-музыку.Каркасные дома Энди Харди, мотель РДН и сразу же – Мейн-стрит и сам Арден, лежащий у подножия крайнего холма. Над кирпичной крепостью городского центра кружили голуби, и в странной тишине вокруг я слышал, как хлопают их крылья. Потом я свернул к стоянке за универмагом и выключил мотор. Хлопанье крыльев не смолкало; выйдя из машины, я заметил, что птицы взлетают с крыши центра и летают над Мейн-стрит. Кроме них, единственным живым существом в пределах видимости был старик, сидящий на ступенях бара Фрибо. Где-то сзади звякала на ветру оторвавшаяся вывеска. Во всей обстановке было что-то зловещее, будто за закрытыми дверями Ардена пряталось неведомое зло.
Я зашел в магазин и набрал продуктов на неделю; две женщины у прилавка странно поглядели на меня, стараясь не встречаться со мной глазами. Их враждебность казалась почти театральной. Они как будто спрашивали: “Кто ты и что здесь делаешь?” Я положил деньги на прилавок и отнес сумки в “фольксваген”. Мне еще нужно было купить бутылку виски.
По улице, из-за угла между гостиницей “Аннекс” и баром Энглера, шел навстречу мне пастор Бертильсон со своей постного вида супругой. Я всегда недолюбливал его и теперь не знал, куда укрыться. На другой стороне улицы стояло двухэтажное здание с вывеской “Зумго”. Я вспомнил, что уже слышал это название; по словам Дуэйна, здесь работал Пол Кант.
В отличие от таверны Плэйнвью, “Зумго” явно не пытался идти в ногу с веком. Помимо воли я принялся разглядывать старомодный интерьер помещения – деревянные прилавки, скрипучие дощатые полы, вентиляторы под потолком. Вскоре я заметил признаки упадка заведения – все было каким-то обшарпанным, даже продавщицы, взирающие на меня со страхом, к которому я уже начинал привыкать. Несколько толстух рылись в куче нижнего белья, разложенной на столе. Нет, я не мог представить Пола Канта в таком месте.
Женщина, которую я спросил, казалось, тоже не могла этого представить. Сверкнув вставными зубами в вымученной улыбке, она осведомилась:
– Пол? Вы друг Пола?
– Я просто хочу его видеть. Он работает?
– Нет. А вы его друг?
– Вы хотите сказать, что он здесь не работает?
– Когда он здесь, то работает. Сейчас он болеет. Так, во всяком случае, он сказал мисс Норд. Что он сегодня не придет. Так вы его друг?
– Да. По крайней мере, был.
По какой-то причине, это вызвало у нее приступ веселья. Еще раз показав мне зубы, она окликнула товарку:
– Это друг Пола. Говорит, что не знает, где он.
Та присоединилась к ее веселью:
– Друг Пола?
– Господи, – пробормотал я, отворачиваясь от них. Я спросил: “Не знаете, будет ли он завтра?” – но в ответ получил только недоуменные взгляды. Я заметил, что покупательницы тоже смотрят на меня, и вспомнил слова тети Ринн. Они явно чувствовали во мне чужака.
Пока продавщицы продолжали хихикать и обмениваться впечатлениями, я прошел вглубь магазина. Я шел мимо неописуемых предметов одежды, свирепых игрушек и ярдов материи, годной разве для лошадиных попон. Раздражение ощущалось все сильнее. На втором этаже я обнаружил прилавок с книгами. Одна из обложек привлекла мое внимание – ее написал мой профессор литературы, знаменитый филолог. “Волшебный сон”. Унылая монография о поэтах девятнадцатого века в развеселой обложке, на которой длинноволосый юноша, похоже, одурманенный каким-то зельем, нежился в объятиях сильно раздетой красавицы – очевидно, Музы. По внезапному побуждению я взял книгу и сунул ее в карман куртки. Именно это издательство должно было, по всей видимости, опубликовать мою грядущую книгу о Лоуренсе. С опаской оглянувшись, я убедился, что мое воровство осталось незамеченным. Проходя мимо кассы, я все же положил рядом пятидолларовую бумажку и поспешил на улицу.
И попал чуть ли не в объятия Бертильсона. Клянусь, что в первую очередь его розовое лунообразное лицо с вечной лицемерной улыбкой обратилось к моему карману, где лежал “Волшебный сон”, и лишь потом он посмотрел на мое лицо. Потолстевший и облысевший, он показался мне еще неприятнее, чем раньше. Его жена, прямая, как палка, и несколькими дюймами выше него, стояла рядом, глядя на меня так, будто каждую минуту ожидала какой-нибудь пакости.
И, признаюсь, у нее были для этого основания. Когда мы с Джоан только что поженились, пастор неустанно изводил нас своими поучениями, и в одну пьяную ночь я написал ему издевательское письмо. По-моему, я написал, что он недостоин носить свой воротничок.
Он это тоже помнил, и за всегдашней слащавостью в его глазах сверкали ледяные искорки.
– Молодой Майлс. Какая встреча! Молодой Майлс.
– Мы слышали, что вы вернулись, – добавила его жена.
– Я хотел бы видеть вас завтра на службе.
– Что ж, я...
– Я опечалился, услышав о вашем разводе. Большинство браков, которые я совершал, так не кончались. И очень немногие из повенчанных мною оказались так остроумны, как вы и ваша... Джуди, кажется? Немногие писали мне такие письма.
– Ее звали Джоан. И мы никогда не разводились в том смысле, в каком вы думаете. Она погибла.
Пасторша поперхнулась, но Бертильсона было не так-то легко сбить. Он продолжал смотреть на меня в упор:
– Мне жаль.Искренне жаль вас, Майлс. Быть может, хорошо, что ваша бабушка не дожила до того, как вы...
– Как я что?
– Вы, похоже, обречены оказываться рядом, когда гибнут молодые женщины.
– Меня даже не было в городе, когда убили эту девушку. И когда погибла Джоан, меня тоже не было рядом.
С тем же успехом я мог объяснять что-то бронзовому Будде. Он улыбнулся:
– Я должен извиниться. Вы меня не так поняли. Но, раз уж вы упомянули об этом, должен сказать, что мы с миссис Бертильсон находимся в Ардене с миссией, которую я мог бы назвать миссией милосердия, именно в связи с событием, к которому вы объявляете свою непричастность.
Он привык говорить в терминах проповедей, но понять его было можно.
– Извините, но мне нужно идти.