Страница:
– Ловкачи! – переводя с меня на Лиса полный отеческой нежности взгляд, восхитился придворный звездочет.
В устах лорда Баренса это слово могло считаться наивысшей похвалой.
– С короной хуже, – продолжал я, проходя между многочисленными возами, являвшими собой некое подобие улицы. – Штадену удалось сбежать вместе с ней.
– Это плохо, очень плохо, – покачал головой дядюшка. – Шапку Мономаха следует добыть во что бы то ни стало.
Мы направлялись к воротам крепости, вокруг которой был разбит лагерь Рюрика. В отличие от большинства военачальников Якоб Гернель старался не утруждать себя радостями и тяготами полевой жизни, поэтому квартировал не в шатре, а в предоставленных Рюрику каменных палатах. Еще совсем недавно там обитал посадник, однако теперь он бежал в Москву, и единственные в городе хоромы оказались в полном распоряжении привыкшего к удобствам астролога.
– Лорд Джордж, у меня есть еще одна новость, – смиряясь с мыслью, что отлов Штадена и изъятие у него царского венца будет нашим следующим заданием, произнес я.
– Что еще? – Баренс заинтересованно поглядел на меня.
– Институт согласился прислать комиссию, и в данный момент она уже здесь.
– Вот даже как… Ты их уже видел?
– Нет, – покачал головой я. – Работают в автономном режиме.
– Что ж, будем надеяться, что они пока не станут вмешиваться.
Якоб Гернель достал из сумки на поясе увесистый ключ длиной с ладонь и направился к большому терему, глядевшему на улицу пятью застекленными окнами.
– Знаешь, мой мальчик, в чем состоит настоящая трагедия?
– В чем же? – внутренне напрягся я.
– В этой стране ни за какие деньги не найдешь хорошую прислугу!
Я облегченно расхохотался.
– Мы не рабы, рабы не мы! – с чувством проговорил Лис. – Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей! Да и те на самом деле не их, а империализма…
– Напрасно смеетесь, – обиделся лорд Баренс. – Вот где носит этих лоботрясов? Уже почти ночь. – Он указал рукой на пустой двор. – Девки… как их, дворовые… вероятно, амуры крутят; мужики ходят с алебардами на плацу и мнят себя невесть кем!.. Даже привратника не осталось дверей открыть!
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, где располагались хозяйские комнаты. Дядюшка толкнул ближайшую дверь, и стоило нам войти, как она захлопнулась за нашими спинами. Резкий свет электрических фонарей ударил в глаза.
– Господа! От лица комиссии, занимающейся расследованием дела о Железном Соколе Гардарики, выездное заседание объявляю открытым!
Глава 27
Освещенная электрическим светом комната была неожиданно многолюдна. Кроме нас троих, здесь находился представитель ее величества в институте (а заодно и мой друг детства) Джозеф Рассел, XXIII герцог Бедфордский, и еще несколько сотрудников различных подразделений нашей конторы. Среди них я увидел пару знакомых лиц – ребят из отдела ликвидации, способных заровнять под асфальт средней величины империю. Так что в случае неудачного для нас решения «военно-полевого трибунала» восстание Рюрика могло захлебнуться совершенно неожиданным образом. Хотите знать каким?.. Я бы тоже не отказался, но у ликвидаторов свои методы работы.
– Господа! – начал Рассел. – Мы имеем дело с вопиющим нарушением внутреннего регламента и должностных инструкций, принятых для сотрудников института. Что желает высказать по этому поводу представитель отдела этического надзора?
Отдел этического надзора – подразделение института, введенное, по настоянию ООН, в условия Льежской конвенции об орбитемпоральных исследованиях. Именно эти светочи благочестия при разборе каждой акции, каждой нашей командировки пьют кровь оперативников и разработчиков с такой яростью и въедливой дотошностью, что знаменитый граф Дракула рядом может показаться беззубым вегетарианцем. Их рассуждения на темы, как хорошо было бы действовать увещеванием и утомлять противников, исправно подставляя щеки под удары, – жестокая расплата за те маленькие радости, которые мы позволяем себе вдали от начальственного глаза.
Двадцати минут, в течение которых, не переводя дыхания, вещал этичный надзиратель, как именовали их между собой в институте, было достаточно, чтобы осознать, как глубока бездна скверны, в которую падал Джордж Баренс, увлекая за собой нас.
Все это было тоскливо и банально. Хотелось бы знать, как повел бы себя этот благонамеренный вещатель, отстань он вдруг от катера, доставившего сюда комиссию… А потому я заинтересованно разглядывал прочих членов комиссии, стараясь предугадать, каково будет решение нашей участи.
Наконец этический надзор закончил произносить свое веское слово, и эстафетная палочка, вернее, эстафетная розга перешла к отделу разработки. Строго говоря, именно от того, что должен был сказать этот седоватый мужчина с пронзительным взглядом, зависела дальнейшая участь операции. И наша, естественно, тоже.
– Господа, – тихо начал он, не переставая сверлить в нас отверстия водянисто-голубыми глазами. – Как говорили древние, практика без теории слепа, но теория без практики мертва. Всем известно, что я был против действий, предпринятых уважаемым коллегой Баренсом. И сейчас продолжаю утверждать, что подобное разрешение спорных вопросов недопустимо и в корне подрывает основополагающие принципы работы института. Однако же я вынужден признать, что ситуация на данный момент близка к тому, чтобы выйти из-под контроля. Отчасти я не снимаю ответственности за это с вас, лорд Джордж, и ваших, как я понимаю, единомышленников. И все же надо признать, что отнюдь не на институтской группе лежит вина за создавшееся положение дел. Объективная реальность вносит коррективы в самые точные расчеты. Именно поэтому в них вводится коэффициент лямбда, обозначающий вероятность альтернативной конверсации процессов. В данном случае, согласно показателям сегодняшнего дня, значение этого коэффициента приближается к 0,7, что делает тенденцию развития описываемой ситуации близкой к той, которую представляет в своих выводах уважаемый коллега Баренс. Однако это происходит вовсе не потому, что предпосылки, на которые он опирается в своих вычислениях, изначально верны. В нынешний момент конфигуративность восточного угла по оси Фаррела определяется коллаптичностью отношений Персии и Турции, вероятностная оценка разрешения которых рассматривалась как угасающе малая. Но положительный фактор матримониальных связей вкупе с обозначившимся разложением янычарского корпуса…
Лис обалдело поглядел на меня. Возможно, впервые в жизни он почувствовал себя на месте тех, кому, как он выражался, «ездил по ушам» на разнообразных колесных турусах.
– Капитан, это он сейчас с кем говорил? – тихо прошептал Сергей.
– С нами, – так же тихо ответил я.
– А о чем?
– Если я правильно понял, – мой голос выражал явственное сомнение, – он полагает, что Роксолана здесь ни при чем. Все дело в том, что нынешний султан Мустафа, еще принцем воевавший с Персией, неожиданно для всех женился на дочери персидского шаха. И заключил с тестем вечный мир.
– Ну и чего?
– Турция воевала с Персией сотни лет и еще столько же воевала бы. Но Мустафа, кажется, всерьез полюбил черноокую Гюльнару, поэтому решил не тревожить по пустякам ее отца и отвел войска. Однако же янычарский корпус действительно перестал быть просто личной гвардией султана и начал превращаться в самостоятельную политическую силу. Янычары хотят денег и владений. Если их не посылать в бой, они могут обратиться против своего кормильца. С Европой Османская Порта уже давно сражается, и там к очередным атакам всегда готовы. Русь же им представляется легкой добычей, тем более что Девлет-Гирей наверняка обещал свободный путь до Москвы.
– Вы слушаете меня? – недовольно перебил меня и себя разработчик.
– Да-да. Вы говорили о векторе экспансии, – включая «эффект радио», подтвердил я. – Я с вами полностью согласен. Он будет обращен именно сюда.
Разбор полетов и порка ослушников продолжались еще не менее полутора часов. Наказание, ожидавшее раскаявшихся отступников по возвращении в институтские стены, должно было казаться нам весьма суровым, однако же для тех, кто ходит под ежедневной угрозой гибели, это было сущим баловством. Главное, что лично я уловил где-то на сороковой минуте велеречивых рассуждений о «конгруэнтности ситуативного ряда и процессах религиозной диффузии», а также о «концептуальности грядущей цивилизаторской миссии рода Романовых», – мы останемся в деле. Джордж Баренс, кажется, понял это еще ранее и потому изображал воплощенное смирение и готовность броситься к очагу, чтобы набрать полные ладони свежего пепла для посыпания головы.
– Вот еще что, джентльмены, – двадцать третий герцог Бедфордский дождался ухода последнего члена комиссии и чуть притормозил в дверях, – я сделал все, что мог. Вы не отстранены от работы, хотя, скажу честно, в институте раздавались такие голоса. Но радоваться особо нечему. Миссия у вас непростая. Из наших источников в Стамбуле сообщают, что Мустафа согласился принять участие в походе на Москву. Ожидаемая численность войск, которые он приведет, не менее двухсот пятидесяти тысяч. Уже намечены активные приготовления к боевым действиям в Кафе, Гизелеве и Аккермане. Очень надеюсь, у вас есть, чем ответить.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и начал спускаться вниз по лестнице к заднему двору, где стоял замаскированный спасательный катер.
Армия форсированным маршем двигалась к Новгороду. Теперь это была уже не та сумбурная толпа вооруженных людей, которая шла этим путем совсем недавно. К Новгороду отправлялись стройные полки, пусть и не обстрелянные еще, но уже собранные в единый кулак железной дисциплиной.
– А что, дядюшка Яков, – Рюрик повернулся к ехавшему рядом Баренсу. – Люди сказывают, за полночь над Грудком зарево полыхало. А потом – точно звезда огненная в небе мелькнула и пропала. Как мыслишь, к чему бы это?
– Звезда огненная кометою зовется, – с задумчивым выражением на лице произнес астролог. – И мне ее наблюдать довелось. Летела она не как водится, сверху вниз, а снизу вверх. А стало быть, знаменует сие то, что сегодня небываемому быть. Нынче истина восторжествует – не устоять против тебя нечестивому кровопийце!
– Что ж, твои б слова, да Богу в уши, – удовлетворенно проговорил Рюрик. – Только бы новгородцы не сплоховали!
Я невольно усмехнулся столь вольной трактовке такой в общем-то тривиальной вещи, как старт катера, и активизировал связь.
– Шо уже опять не так? – быстро отреагировал на мой запрос Лис.
Желая передохнуть и разрядиться после «налета высоких гостей», мой напарник вызвался добровольцем в передовой отряд. Предводительствуемый им разъезд уже находился в виду новгородских стен. И сейчас я мог обозревать картину вражеского лагеря глазами Сергея, замаскировавшегося в зарослях кустарника. Стрелецкие полки, укрываясь за щитами гуляй-города, обтянутыми бычьими шкурами, все ближе и ближе продвигались к крепости. Со стен в нападающих летели камни и стрелы. Кое-где гулко взрыкивали орудия и одинокими вспышками били пищали.
– Вы уж там пикники не устраивайте, – наблюдая картину разворачивающегося боя, попросил Лис. – Я так погляжу, народ уже конкретно притомился отмахиваться.
Наблюдениям Сергея можно было доверять. Да я и сам видел, что силы защитников на исходе. Новгородцы оборонялись упорно, озлобленно, но без того радостного воодушевления, которое обычно свойственно первым дням осады.
Казалось, еще чуть-чуть – и приставные лестницы прочно лягут меж каменных зубцов, а вслед за тем по ним словно тараканы полезут штурмующие. Рев труб прервал стрелецкую атаку.
– А это еще что за обеденный перерыв? – Сергей перевел взгляд туда, откуда доносились звуки сигнала.
Поодаль, вне зоны досягаемости выстрела с городских стен, на холме за высоким частоколом красовалась полевая ставка русского царя. У ее ворот виднелись люди в длинных черных кафтанах опричной гвардии. Между тем, повинуясь команде, стрельцы начали быстро откатываться назад, подгоняемые радостными криками, доносившимися со стен. Но победному кличу не долго было разноситься над древней твердыней. Ужасающий грохот молотом ударил по барабанным перепонкам, заставляя нас с Лисом синхронно схватиться за голову. Часть куртины[46] между двумя башнями заволокло клубами сизого дыма, и высоко над городом взлетели каменья взорванной в хлам стены. Тут же вновь утробно завыла труба, посылая стрелецкие полки в очередную атаку.
– Эгей, воевода! – глянул на меня Рюрик. – Что это с тобой вдруг приключилось?
– Видение у меня было, – морщась, выговорил я. – Худы дела под Новгородом. Царевы минеры крепостную стену взорвали.
Железный Сокол испытующе глянул на Баренса, пытаясь выяснить, можно ли доверять моим видениям.
– Правду он говорит, государь-надежа, – подтвердил астролог, также успевший активизировать связь с Лисом. – Новгородцы спину врагу не кажут, на камнях бьются. Но долго ли выстоят?
Лицо Рюрика помрачнело.
– Напиши-ка, мил-друг, гетману, – обратился он к своему звездочету. – Чтоб с подмогой шел быстро, как только может. Я же покуда, не дожидаясь его, ударю.
– Так у царя ж против нашего вдвое больше будет.
– А и пускай. – Рюрик поднялся в стременах. – Но голова-то одна. Вот по ней и ударю!
Летние ночи севера России – плохие союзники для осажденных. Когда за полночь вокруг не темнее, чем пасмурным днем, – не передохнешь, не спрячешься. Но коли поднялся в рост, постоять за вольности исконные, то не склонить уж головы, покуда держится она на плечах.
Ярдов двадцать стен было обращено в руины. На них волна за волной накатывали стрелецкие полки, силясь обратить в бегство изможденных защитников города. Те пока держались.
– Пора, – скомандовал Рюрик, глядя на движение войск в сооруженную Баренсом дальнозорную трубу.
Сигнал команды пронесся по рядам его армии. Заждавшиеся этого мига полки ринулись вперед, опустив пики и изготовив к стрельбе пищали. Три плотные баталии[47], охватывая царевых людей с флангов и тыла, шли, сметая с пути редкие очаги сопротивления.
– Сокол! – неслось над рядами. – Железный Сокол!
Столпившиеся у бреши стрельцы, уже предвкушавшие богатую добычу, дрогнули под неожиданным холодным натиском.
– Руби! – горланили в стройных шеренгах рюриковцев.
– Бей! – вторили им со стен.
Утомленные недавней атакой царские вояки местами строились в линии, готовясь принять бой, местами охотно бросали оружие, не желая сражаться за царя Ирода. Довольно крупный отряд поместной конницы, с толком используя превосходство в скорости перед пехотой, бросился прочь с поля боя.
– Ну же, – прошептал Рюрик так, что его могли слышать только самые ближние. – Подавай-ка чернополых.
Будто повинуясь его приказу, из-за дубового палисада царской ставки вынеслись несколько сотен опричников на крупных вороных конях. Строй баталии развернулся и ощетинился пиками, готовясь принять удар.
– Вперед! – коротко отдал команду предводитель мятежников, и в сторону импровизированной крепости помчалась груженная мешками телега.
На козлах сидели два отчаянных добровольца в одеждах кромешников. Один из мундиров некогда принадлежал Никите Пораю, другой – мне. Оставшаяся при царе стража прекрасно видела приближающийся экипаж, однако стрелять по своим не стала. Между тем колесный брандер[48] поравнялся с дубовыми воротами. Возницы, на ходу спрыгнув на землю, опрометью бросились вниз с холма. Стражники метнулись к воротам, спеша закрыть их, но не тут-то было. Одинокий выстрел, неразличимый в шуме перестрелки, поставил крест на их бесплодной попытке. Мешки с порохом, лежавшие на возу, рванули, в щепу разнося надвратную башню.
– Какой-то праздник фейерверков! – недобро улыбнулся Лис, вытягивая из ножен саблю.
– Круши!!! Сокол! Сокол!
Три сотни отборных рубак личной гвардии Рюрика сквозь дым и пламень вломились в пробитую брешь. У коновязи, в панике взмывая на дыбы, теснились угольно-черные кони резервных опричных сотен. Кое-кто из кромешников уже был в седле, большая же часть засела в сборной деревянной хоромине – походном царевом тереме. Оконца этого строения окрасились пламенем слитного залпа, выбрасывая из седел нескольких седоков, но было уже поздно. За всадниками в пролом втягивались пешцы, сбрасывая с насыпи орудийную прислугу и разворачивая бомбарды против единственного оплота царя Ивана.
– За мной! За царя!
Коренастый всадник на превосходном ахалтекинском жеребце повел поредевшую опричную рать в клинки на пушки.
– Малюта! – бросаясь наперерез атакующим, крикнул я.
С момента первой трапезы у царя меня не оставляло желание встретиться с воинствующим пономарем в таких вот условиях. Но Господь не судил нам скрестить клинки. В тот миг, когда я уже заносил руку для удара, между нами вклинился холодно-яростный Никита Порай.
– Иуда! – заорал Скуратов, обрушивая на голову бывшего своего подчиненного тяжелый удар палаша.
Никита ответил молчанием и, кратко повернув запястье вооруженной руки, парировал атаку. Еще удар! Порай низко пригнулся к лошадиной холке, пропуская за спину вражеское оружие, и, поднимаясь, резко выбросил вперед руку. Кольчужное оплечье Скуратова чуть смягчило удар. Лишь самую малость. Голова командира опричной гвардии мотнулась вперед и безжизненно упала на грудь. Казалось, бывший опричник готов еще и еще погружать острое сабельное жало в уже мертвое тело, но следующий противник мчал ему навстречу. Для Никиты наступил день отмщения, а это совсем не то же самое, что заурядный бой. Он рубил быстро и холодно, как будто вынося приговор и тут же приводя его в исполнение.
– За государя! – раздалось за нашими спинами.
Я оглянулся, поворачивая коня и нанося очередной удар атаковавшему меня кромешнику. Вверх по склону тем же путем, которым пришли мы, неслась опричная сотня. Посреди нее наметанный взгляд выхватил чертовски знакомое лицо – лицо Генриха Штадена. Военная фортуна, еще минуту назад, казалось, однозначно решившая отдать нам победу, глянув на поле боя, задумчиво пожала плечами. Вероятно, почувствовав изменение в ходе сражения, опричники, засевшие в осажденном тереме, через двери и окна бросились в контратаку, стреляя на ходу.
Теперь мы оказались между двух огней, и в каждом из них могла сгореть надежда на благоприятное будущее России.
– Царь, царь убегает! – разнеслось над холмом.
Чуть скосив глаза, я увидел снежно-белого скакуна, уносившего с поля боя долгобородого человека в драгоценной золоченой броне. Быстро вывернув коня, позабыв о недобитом противнике, Никита бросился вслед за ним. Чья-то пуля сбила шапку с его головы. Он, казалось, даже не заметил этого, яростно нахлестывая витой нагайкой коня. Но времени наблюдать, чем закончится скачка, не было. Опричники Штадена врубились в наш строй и смешались с Рюриковыми «соколиками».
Многого я мог ждать от Генриха Штадена, но такой беззаветной преданности русскому царю – никогда. Отражая и раздавая удары направо и налево, я силился прорубиться к неистовому вестфальцу. Мне было видно, как он прокладывает себе путь, но куда?! Не сбежавшего же Ивана он пришел сюда искать!
Между тем Генрих и еще пяток всадников его отряда, прорвавшись сквозь боевые порядки врага, галопом миновали опустевший терем и устремились к разбитым поодаль шатрам и палаткам опричного полка.
– О, чемоданы забыли! – выкрикнул возникший рядом Лис, на ходу вгоняя пулю в ствол пистоля.
Мысль, короткая точно выстрел, пронзила мозг. Лишь потом я смог обратить ее в слова. В тот момент она лишь дала моментальную команду – и я, пришпорив коня, устремился за Штаденом.
Как говорил мой гениальный земляк Артур Конан Дойль: «В случае пожара человек всегда пытается спасти самое ценное». Та драгоценность, ради которой Генрих был готов положить всех своих людей и рисковать собственной головой, могла быть только царским венцом.
Сквозь строй прорвались пятеро. До шатров доскакали трое. Фамилию одного из них я помнил точно – Краузе. Имя еще одного мне было неизвестно, но он, как и первые двое, был из немцев. Соскочив с коней, они бросились к одному из шатров. Здесь мы с Лисом их и настигли.
Схватка была короткой и ожесточенной. Соратники Штадена прекрасно владели оружием, но вскоре они были оставлены за спиной – живые, однако полностью утратившие желание и возможность продолжать бой. Я ворвался в шатер, когда Лис еще разделывался со своим противником. Генрих стоял на коленях у перевернутой лежанки и доставал из скрытой под ней ямы замотанный в плащ сверток.
– Вот и свиделись! – проговорил я, делая шаг вперед.
Ни один мускул не дрогнул на лице вестфальца. Стремительно подхватив лежавший рядом с ним пистоль, он нажал на спусковой крючок. Механизм пистолетного замка исправно щелкнул, кремень высек огонь, и тот, пробежав пороховой дорожкой, нырнул в ствол, воспламеняя заряд и выталкивая пулю. В современных пистолетах на это уходит доля секунды, но кремневые дают крошечный шанс на спасение.
Уйдя перекатом через плечо с линии выстрела, я оказался почти у самых ног Штадена. Прижимая к себе сверток, он быстро перевернул пистоль и, действуя им как булавой, попытался размозжить мне голову. Я вскинул саблю, и рука Генриха окрасилась кровью, выпуская оружие.
– Веселитесь? – Лис с пистолетом наизготовку откинул полог шатра.
Если действительно в миг смерти перед глазами стремительно проносятся самые яркие моменты жизни, уверен – взгляд, которым одарил нас раненый сотник, привидится мне и тогда. Ненависть затравленного хищника, готового к последнему броску, вот что было в этом взгляде.
Раз. Увесистый сверток полетел в голову Лиса. Два. Ударом ноги Штаден сбил шест, поддерживающий купол шатра. Три. Я услышал звук разрезаемой материи и ржание коня.
– Лис, он уходит!
Увы, этот крик был бессилен остановить беглеца.
– Гетман! Гетман! – неслось над полем, над холмом, над стенами Новгорода.
Сражение было выиграно. Передовые казачьи полки одним своим появлением решили исход боя, бросив на чашу весов неодолимый аргумент. Сложившие оружие стрельцы теперь с радостью откликались на призыв Рюрика послужить «законному» государю. Немногие выжившие опричники, на которых это предложение не распространялось, мрачно ждали своей участи. Штадена среди них не было. Мы обыскали весь лагерь, расспрашивали тех, кто сражался бок о бок с нами, но он как сквозь землю провалился.
Единственным, хотя и весьма достойным утешением для нас было то, что, как и ожидалось, в свертке оказалась шапка Мономаха. И, кстати, не только она. Готовясь покинуть родину-мачеху, Генрих решил прихватить на память немалое количество и других ценных вещей.
В разгар всеобщего веселья на поле появился уставший и хмурый Никита. Он вел в поводу снежно-белого скакуна под драгоценным персидским седлом, но без седока.
– Ну что? – бросился к нему Рюрик. – Сказывай, как дело было.
– Утек, гаденыш, – с досадой бросил Порай. А затем, почесав затылок, добавил: – Хотя, может, и не утек. Коня я у самой кромки топи непролазной изловил.
Глава 28
Москва ликовала. Сквозь распахнутые Боровицкие ворота Кремля под колокольный звон и громогласное «Ура!» многих тысяч голосов в царские палаты входил победоносный спаситель отечества, славный и справедливый Рюрик. Правда, из его побед скрупулезный историк мог назвать лишь одну – ту самую, совсем недавнюю, у новгородских стен. Вырвана она была с великим трудом, и, не появись вовремя гетман со своими полками, кто знает, чем бы все закончилось. Но не успела еще крылатая богиня Ника сплести венок для триумфатора, как точно по мановению волшебной палочки с глаз воевод и наместников спала пелена. Стоило появиться Железному Соколу у очередных крепостных стен, его немедля приветствовали хлебом-солью как законного государя земли Русской. С церковных амвонов во всю мощь неслись проклятия предтече антихриста Ивашке-грязному, царю Ироду. Конечно, искренности в этих славословиях и ликованиях было негусто, но и особого возмущения по поводу наглой узурпации престола тоже слышно не было.
Московские ворота распахнулись перед Рюриком, стоило лишь ему показаться в прямой видимости от стен земляного города. Царевичи Иван и Федор пытались склонить гарнизон к выполнению прямых обязанностей, однако эта затея им не удалась. Земские полки, подчиненные князю Бельскому, и не думали защищать права «зверенышей». Малолетние принцы хотели было укрыться в монастырских стенах, но, по приказу князя-наместника, а всего верней, Софьи Скуратовой, были изловлены вооруженной челядью малютиного двора и умерщвлены «каменьями и железом». Сама же молодая вдова встречала кортеж победителя в кремлевских воротах хлебом-солью. Ее по-византийски роскошный сарафан был заткан жемчугами и золотом, а высокий кокошник переливался на солнце ладами и яхонтами. Этот традиционно русский наряд выгодно оттенял ее необычную для этих широт восточную красоту, выделявшую черноокую внучку Ширван-шаха среди множества хорошеньких славянских девиц.
В устах лорда Баренса это слово могло считаться наивысшей похвалой.
– С короной хуже, – продолжал я, проходя между многочисленными возами, являвшими собой некое подобие улицы. – Штадену удалось сбежать вместе с ней.
– Это плохо, очень плохо, – покачал головой дядюшка. – Шапку Мономаха следует добыть во что бы то ни стало.
Мы направлялись к воротам крепости, вокруг которой был разбит лагерь Рюрика. В отличие от большинства военачальников Якоб Гернель старался не утруждать себя радостями и тяготами полевой жизни, поэтому квартировал не в шатре, а в предоставленных Рюрику каменных палатах. Еще совсем недавно там обитал посадник, однако теперь он бежал в Москву, и единственные в городе хоромы оказались в полном распоряжении привыкшего к удобствам астролога.
– Лорд Джордж, у меня есть еще одна новость, – смиряясь с мыслью, что отлов Штадена и изъятие у него царского венца будет нашим следующим заданием, произнес я.
– Что еще? – Баренс заинтересованно поглядел на меня.
– Институт согласился прислать комиссию, и в данный момент она уже здесь.
– Вот даже как… Ты их уже видел?
– Нет, – покачал головой я. – Работают в автономном режиме.
– Что ж, будем надеяться, что они пока не станут вмешиваться.
Якоб Гернель достал из сумки на поясе увесистый ключ длиной с ладонь и направился к большому терему, глядевшему на улицу пятью застекленными окнами.
– Знаешь, мой мальчик, в чем состоит настоящая трагедия?
– В чем же? – внутренне напрягся я.
– В этой стране ни за какие деньги не найдешь хорошую прислугу!
Я облегченно расхохотался.
– Мы не рабы, рабы не мы! – с чувством проговорил Лис. – Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей! Да и те на самом деле не их, а империализма…
– Напрасно смеетесь, – обиделся лорд Баренс. – Вот где носит этих лоботрясов? Уже почти ночь. – Он указал рукой на пустой двор. – Девки… как их, дворовые… вероятно, амуры крутят; мужики ходят с алебардами на плацу и мнят себя невесть кем!.. Даже привратника не осталось дверей открыть!
Мы поднялись по лестнице на второй этаж, где располагались хозяйские комнаты. Дядюшка толкнул ближайшую дверь, и стоило нам войти, как она захлопнулась за нашими спинами. Резкий свет электрических фонарей ударил в глаза.
– Господа! От лица комиссии, занимающейся расследованием дела о Железном Соколе Гардарики, выездное заседание объявляю открытым!
Глава 27
Если в первом акте на стену небрежно повешено ружье, то к третьему кое-кого из актеров можно недосчитаться.
Правило К. Станиславского для театра военных действий
Освещенная электрическим светом комната была неожиданно многолюдна. Кроме нас троих, здесь находился представитель ее величества в институте (а заодно и мой друг детства) Джозеф Рассел, XXIII герцог Бедфордский, и еще несколько сотрудников различных подразделений нашей конторы. Среди них я увидел пару знакомых лиц – ребят из отдела ликвидации, способных заровнять под асфальт средней величины империю. Так что в случае неудачного для нас решения «военно-полевого трибунала» восстание Рюрика могло захлебнуться совершенно неожиданным образом. Хотите знать каким?.. Я бы тоже не отказался, но у ликвидаторов свои методы работы.
– Господа! – начал Рассел. – Мы имеем дело с вопиющим нарушением внутреннего регламента и должностных инструкций, принятых для сотрудников института. Что желает высказать по этому поводу представитель отдела этического надзора?
Отдел этического надзора – подразделение института, введенное, по настоянию ООН, в условия Льежской конвенции об орбитемпоральных исследованиях. Именно эти светочи благочестия при разборе каждой акции, каждой нашей командировки пьют кровь оперативников и разработчиков с такой яростью и въедливой дотошностью, что знаменитый граф Дракула рядом может показаться беззубым вегетарианцем. Их рассуждения на темы, как хорошо было бы действовать увещеванием и утомлять противников, исправно подставляя щеки под удары, – жестокая расплата за те маленькие радости, которые мы позволяем себе вдали от начальственного глаза.
Двадцати минут, в течение которых, не переводя дыхания, вещал этичный надзиратель, как именовали их между собой в институте, было достаточно, чтобы осознать, как глубока бездна скверны, в которую падал Джордж Баренс, увлекая за собой нас.
Все это было тоскливо и банально. Хотелось бы знать, как повел бы себя этот благонамеренный вещатель, отстань он вдруг от катера, доставившего сюда комиссию… А потому я заинтересованно разглядывал прочих членов комиссии, стараясь предугадать, каково будет решение нашей участи.
Наконец этический надзор закончил произносить свое веское слово, и эстафетная палочка, вернее, эстафетная розга перешла к отделу разработки. Строго говоря, именно от того, что должен был сказать этот седоватый мужчина с пронзительным взглядом, зависела дальнейшая участь операции. И наша, естественно, тоже.
– Господа, – тихо начал он, не переставая сверлить в нас отверстия водянисто-голубыми глазами. – Как говорили древние, практика без теории слепа, но теория без практики мертва. Всем известно, что я был против действий, предпринятых уважаемым коллегой Баренсом. И сейчас продолжаю утверждать, что подобное разрешение спорных вопросов недопустимо и в корне подрывает основополагающие принципы работы института. Однако же я вынужден признать, что ситуация на данный момент близка к тому, чтобы выйти из-под контроля. Отчасти я не снимаю ответственности за это с вас, лорд Джордж, и ваших, как я понимаю, единомышленников. И все же надо признать, что отнюдь не на институтской группе лежит вина за создавшееся положение дел. Объективная реальность вносит коррективы в самые точные расчеты. Именно поэтому в них вводится коэффициент лямбда, обозначающий вероятность альтернативной конверсации процессов. В данном случае, согласно показателям сегодняшнего дня, значение этого коэффициента приближается к 0,7, что делает тенденцию развития описываемой ситуации близкой к той, которую представляет в своих выводах уважаемый коллега Баренс. Однако это происходит вовсе не потому, что предпосылки, на которые он опирается в своих вычислениях, изначально верны. В нынешний момент конфигуративность восточного угла по оси Фаррела определяется коллаптичностью отношений Персии и Турции, вероятностная оценка разрешения которых рассматривалась как угасающе малая. Но положительный фактор матримониальных связей вкупе с обозначившимся разложением янычарского корпуса…
Лис обалдело поглядел на меня. Возможно, впервые в жизни он почувствовал себя на месте тех, кому, как он выражался, «ездил по ушам» на разнообразных колесных турусах.
– Капитан, это он сейчас с кем говорил? – тихо прошептал Сергей.
– С нами, – так же тихо ответил я.
– А о чем?
– Если я правильно понял, – мой голос выражал явственное сомнение, – он полагает, что Роксолана здесь ни при чем. Все дело в том, что нынешний султан Мустафа, еще принцем воевавший с Персией, неожиданно для всех женился на дочери персидского шаха. И заключил с тестем вечный мир.
– Ну и чего?
– Турция воевала с Персией сотни лет и еще столько же воевала бы. Но Мустафа, кажется, всерьез полюбил черноокую Гюльнару, поэтому решил не тревожить по пустякам ее отца и отвел войска. Однако же янычарский корпус действительно перестал быть просто личной гвардией султана и начал превращаться в самостоятельную политическую силу. Янычары хотят денег и владений. Если их не посылать в бой, они могут обратиться против своего кормильца. С Европой Османская Порта уже давно сражается, и там к очередным атакам всегда готовы. Русь же им представляется легкой добычей, тем более что Девлет-Гирей наверняка обещал свободный путь до Москвы.
– Вы слушаете меня? – недовольно перебил меня и себя разработчик.
– Да-да. Вы говорили о векторе экспансии, – включая «эффект радио», подтвердил я. – Я с вами полностью согласен. Он будет обращен именно сюда.
Разбор полетов и порка ослушников продолжались еще не менее полутора часов. Наказание, ожидавшее раскаявшихся отступников по возвращении в институтские стены, должно было казаться нам весьма суровым, однако же для тех, кто ходит под ежедневной угрозой гибели, это было сущим баловством. Главное, что лично я уловил где-то на сороковой минуте велеречивых рассуждений о «конгруэнтности ситуативного ряда и процессах религиозной диффузии», а также о «концептуальности грядущей цивилизаторской миссии рода Романовых», – мы останемся в деле. Джордж Баренс, кажется, понял это еще ранее и потому изображал воплощенное смирение и готовность броситься к очагу, чтобы набрать полные ладони свежего пепла для посыпания головы.
– Вот еще что, джентльмены, – двадцать третий герцог Бедфордский дождался ухода последнего члена комиссии и чуть притормозил в дверях, – я сделал все, что мог. Вы не отстранены от работы, хотя, скажу честно, в институте раздавались такие голоса. Но радоваться особо нечему. Миссия у вас непростая. Из наших источников в Стамбуле сообщают, что Мустафа согласился принять участие в походе на Москву. Ожидаемая численность войск, которые он приведет, не менее двухсот пятидесяти тысяч. Уже намечены активные приготовления к боевым действиям в Кафе, Гизелеве и Аккермане. Очень надеюсь, у вас есть, чем ответить.
Не дожидаясь ответа, он повернулся и начал спускаться вниз по лестнице к заднему двору, где стоял замаскированный спасательный катер.
Армия форсированным маршем двигалась к Новгороду. Теперь это была уже не та сумбурная толпа вооруженных людей, которая шла этим путем совсем недавно. К Новгороду отправлялись стройные полки, пусть и не обстрелянные еще, но уже собранные в единый кулак железной дисциплиной.
– А что, дядюшка Яков, – Рюрик повернулся к ехавшему рядом Баренсу. – Люди сказывают, за полночь над Грудком зарево полыхало. А потом – точно звезда огненная в небе мелькнула и пропала. Как мыслишь, к чему бы это?
– Звезда огненная кометою зовется, – с задумчивым выражением на лице произнес астролог. – И мне ее наблюдать довелось. Летела она не как водится, сверху вниз, а снизу вверх. А стало быть, знаменует сие то, что сегодня небываемому быть. Нынче истина восторжествует – не устоять против тебя нечестивому кровопийце!
– Что ж, твои б слова, да Богу в уши, – удовлетворенно проговорил Рюрик. – Только бы новгородцы не сплоховали!
Я невольно усмехнулся столь вольной трактовке такой в общем-то тривиальной вещи, как старт катера, и активизировал связь.
– Шо уже опять не так? – быстро отреагировал на мой запрос Лис.
Желая передохнуть и разрядиться после «налета высоких гостей», мой напарник вызвался добровольцем в передовой отряд. Предводительствуемый им разъезд уже находился в виду новгородских стен. И сейчас я мог обозревать картину вражеского лагеря глазами Сергея, замаскировавшегося в зарослях кустарника. Стрелецкие полки, укрываясь за щитами гуляй-города, обтянутыми бычьими шкурами, все ближе и ближе продвигались к крепости. Со стен в нападающих летели камни и стрелы. Кое-где гулко взрыкивали орудия и одинокими вспышками били пищали.
– Вы уж там пикники не устраивайте, – наблюдая картину разворачивающегося боя, попросил Лис. – Я так погляжу, народ уже конкретно притомился отмахиваться.
Наблюдениям Сергея можно было доверять. Да я и сам видел, что силы защитников на исходе. Новгородцы оборонялись упорно, озлобленно, но без того радостного воодушевления, которое обычно свойственно первым дням осады.
Казалось, еще чуть-чуть – и приставные лестницы прочно лягут меж каменных зубцов, а вслед за тем по ним словно тараканы полезут штурмующие. Рев труб прервал стрелецкую атаку.
– А это еще что за обеденный перерыв? – Сергей перевел взгляд туда, откуда доносились звуки сигнала.
Поодаль, вне зоны досягаемости выстрела с городских стен, на холме за высоким частоколом красовалась полевая ставка русского царя. У ее ворот виднелись люди в длинных черных кафтанах опричной гвардии. Между тем, повинуясь команде, стрельцы начали быстро откатываться назад, подгоняемые радостными криками, доносившимися со стен. Но победному кличу не долго было разноситься над древней твердыней. Ужасающий грохот молотом ударил по барабанным перепонкам, заставляя нас с Лисом синхронно схватиться за голову. Часть куртины[46] между двумя башнями заволокло клубами сизого дыма, и высоко над городом взлетели каменья взорванной в хлам стены. Тут же вновь утробно завыла труба, посылая стрелецкие полки в очередную атаку.
– Эгей, воевода! – глянул на меня Рюрик. – Что это с тобой вдруг приключилось?
– Видение у меня было, – морщась, выговорил я. – Худы дела под Новгородом. Царевы минеры крепостную стену взорвали.
Железный Сокол испытующе глянул на Баренса, пытаясь выяснить, можно ли доверять моим видениям.
– Правду он говорит, государь-надежа, – подтвердил астролог, также успевший активизировать связь с Лисом. – Новгородцы спину врагу не кажут, на камнях бьются. Но долго ли выстоят?
Лицо Рюрика помрачнело.
– Напиши-ка, мил-друг, гетману, – обратился он к своему звездочету. – Чтоб с подмогой шел быстро, как только может. Я же покуда, не дожидаясь его, ударю.
– Так у царя ж против нашего вдвое больше будет.
– А и пускай. – Рюрик поднялся в стременах. – Но голова-то одна. Вот по ней и ударю!
Летние ночи севера России – плохие союзники для осажденных. Когда за полночь вокруг не темнее, чем пасмурным днем, – не передохнешь, не спрячешься. Но коли поднялся в рост, постоять за вольности исконные, то не склонить уж головы, покуда держится она на плечах.
Ярдов двадцать стен было обращено в руины. На них волна за волной накатывали стрелецкие полки, силясь обратить в бегство изможденных защитников города. Те пока держались.
– Пора, – скомандовал Рюрик, глядя на движение войск в сооруженную Баренсом дальнозорную трубу.
Сигнал команды пронесся по рядам его армии. Заждавшиеся этого мига полки ринулись вперед, опустив пики и изготовив к стрельбе пищали. Три плотные баталии[47], охватывая царевых людей с флангов и тыла, шли, сметая с пути редкие очаги сопротивления.
– Сокол! – неслось над рядами. – Железный Сокол!
Столпившиеся у бреши стрельцы, уже предвкушавшие богатую добычу, дрогнули под неожиданным холодным натиском.
– Руби! – горланили в стройных шеренгах рюриковцев.
– Бей! – вторили им со стен.
Утомленные недавней атакой царские вояки местами строились в линии, готовясь принять бой, местами охотно бросали оружие, не желая сражаться за царя Ирода. Довольно крупный отряд поместной конницы, с толком используя превосходство в скорости перед пехотой, бросился прочь с поля боя.
– Ну же, – прошептал Рюрик так, что его могли слышать только самые ближние. – Подавай-ка чернополых.
Будто повинуясь его приказу, из-за дубового палисада царской ставки вынеслись несколько сотен опричников на крупных вороных конях. Строй баталии развернулся и ощетинился пиками, готовясь принять удар.
– Вперед! – коротко отдал команду предводитель мятежников, и в сторону импровизированной крепости помчалась груженная мешками телега.
На козлах сидели два отчаянных добровольца в одеждах кромешников. Один из мундиров некогда принадлежал Никите Пораю, другой – мне. Оставшаяся при царе стража прекрасно видела приближающийся экипаж, однако стрелять по своим не стала. Между тем колесный брандер[48] поравнялся с дубовыми воротами. Возницы, на ходу спрыгнув на землю, опрометью бросились вниз с холма. Стражники метнулись к воротам, спеша закрыть их, но не тут-то было. Одинокий выстрел, неразличимый в шуме перестрелки, поставил крест на их бесплодной попытке. Мешки с порохом, лежавшие на возу, рванули, в щепу разнося надвратную башню.
– Какой-то праздник фейерверков! – недобро улыбнулся Лис, вытягивая из ножен саблю.
– Круши!!! Сокол! Сокол!
Три сотни отборных рубак личной гвардии Рюрика сквозь дым и пламень вломились в пробитую брешь. У коновязи, в панике взмывая на дыбы, теснились угольно-черные кони резервных опричных сотен. Кое-кто из кромешников уже был в седле, большая же часть засела в сборной деревянной хоромине – походном царевом тереме. Оконца этого строения окрасились пламенем слитного залпа, выбрасывая из седел нескольких седоков, но было уже поздно. За всадниками в пролом втягивались пешцы, сбрасывая с насыпи орудийную прислугу и разворачивая бомбарды против единственного оплота царя Ивана.
– За мной! За царя!
Коренастый всадник на превосходном ахалтекинском жеребце повел поредевшую опричную рать в клинки на пушки.
– Малюта! – бросаясь наперерез атакующим, крикнул я.
С момента первой трапезы у царя меня не оставляло желание встретиться с воинствующим пономарем в таких вот условиях. Но Господь не судил нам скрестить клинки. В тот миг, когда я уже заносил руку для удара, между нами вклинился холодно-яростный Никита Порай.
– Иуда! – заорал Скуратов, обрушивая на голову бывшего своего подчиненного тяжелый удар палаша.
Никита ответил молчанием и, кратко повернув запястье вооруженной руки, парировал атаку. Еще удар! Порай низко пригнулся к лошадиной холке, пропуская за спину вражеское оружие, и, поднимаясь, резко выбросил вперед руку. Кольчужное оплечье Скуратова чуть смягчило удар. Лишь самую малость. Голова командира опричной гвардии мотнулась вперед и безжизненно упала на грудь. Казалось, бывший опричник готов еще и еще погружать острое сабельное жало в уже мертвое тело, но следующий противник мчал ему навстречу. Для Никиты наступил день отмщения, а это совсем не то же самое, что заурядный бой. Он рубил быстро и холодно, как будто вынося приговор и тут же приводя его в исполнение.
– За государя! – раздалось за нашими спинами.
Я оглянулся, поворачивая коня и нанося очередной удар атаковавшему меня кромешнику. Вверх по склону тем же путем, которым пришли мы, неслась опричная сотня. Посреди нее наметанный взгляд выхватил чертовски знакомое лицо – лицо Генриха Штадена. Военная фортуна, еще минуту назад, казалось, однозначно решившая отдать нам победу, глянув на поле боя, задумчиво пожала плечами. Вероятно, почувствовав изменение в ходе сражения, опричники, засевшие в осажденном тереме, через двери и окна бросились в контратаку, стреляя на ходу.
Теперь мы оказались между двух огней, и в каждом из них могла сгореть надежда на благоприятное будущее России.
– Царь, царь убегает! – разнеслось над холмом.
Чуть скосив глаза, я увидел снежно-белого скакуна, уносившего с поля боя долгобородого человека в драгоценной золоченой броне. Быстро вывернув коня, позабыв о недобитом противнике, Никита бросился вслед за ним. Чья-то пуля сбила шапку с его головы. Он, казалось, даже не заметил этого, яростно нахлестывая витой нагайкой коня. Но времени наблюдать, чем закончится скачка, не было. Опричники Штадена врубились в наш строй и смешались с Рюриковыми «соколиками».
Многого я мог ждать от Генриха Штадена, но такой беззаветной преданности русскому царю – никогда. Отражая и раздавая удары направо и налево, я силился прорубиться к неистовому вестфальцу. Мне было видно, как он прокладывает себе путь, но куда?! Не сбежавшего же Ивана он пришел сюда искать!
Между тем Генрих и еще пяток всадников его отряда, прорвавшись сквозь боевые порядки врага, галопом миновали опустевший терем и устремились к разбитым поодаль шатрам и палаткам опричного полка.
– О, чемоданы забыли! – выкрикнул возникший рядом Лис, на ходу вгоняя пулю в ствол пистоля.
Мысль, короткая точно выстрел, пронзила мозг. Лишь потом я смог обратить ее в слова. В тот момент она лишь дала моментальную команду – и я, пришпорив коня, устремился за Штаденом.
Как говорил мой гениальный земляк Артур Конан Дойль: «В случае пожара человек всегда пытается спасти самое ценное». Та драгоценность, ради которой Генрих был готов положить всех своих людей и рисковать собственной головой, могла быть только царским венцом.
Сквозь строй прорвались пятеро. До шатров доскакали трое. Фамилию одного из них я помнил точно – Краузе. Имя еще одного мне было неизвестно, но он, как и первые двое, был из немцев. Соскочив с коней, они бросились к одному из шатров. Здесь мы с Лисом их и настигли.
Схватка была короткой и ожесточенной. Соратники Штадена прекрасно владели оружием, но вскоре они были оставлены за спиной – живые, однако полностью утратившие желание и возможность продолжать бой. Я ворвался в шатер, когда Лис еще разделывался со своим противником. Генрих стоял на коленях у перевернутой лежанки и доставал из скрытой под ней ямы замотанный в плащ сверток.
– Вот и свиделись! – проговорил я, делая шаг вперед.
Ни один мускул не дрогнул на лице вестфальца. Стремительно подхватив лежавший рядом с ним пистоль, он нажал на спусковой крючок. Механизм пистолетного замка исправно щелкнул, кремень высек огонь, и тот, пробежав пороховой дорожкой, нырнул в ствол, воспламеняя заряд и выталкивая пулю. В современных пистолетах на это уходит доля секунды, но кремневые дают крошечный шанс на спасение.
Уйдя перекатом через плечо с линии выстрела, я оказался почти у самых ног Штадена. Прижимая к себе сверток, он быстро перевернул пистоль и, действуя им как булавой, попытался размозжить мне голову. Я вскинул саблю, и рука Генриха окрасилась кровью, выпуская оружие.
– Веселитесь? – Лис с пистолетом наизготовку откинул полог шатра.
Если действительно в миг смерти перед глазами стремительно проносятся самые яркие моменты жизни, уверен – взгляд, которым одарил нас раненый сотник, привидится мне и тогда. Ненависть затравленного хищника, готового к последнему броску, вот что было в этом взгляде.
Раз. Увесистый сверток полетел в голову Лиса. Два. Ударом ноги Штаден сбил шест, поддерживающий купол шатра. Три. Я услышал звук разрезаемой материи и ржание коня.
– Лис, он уходит!
Увы, этот крик был бессилен остановить беглеца.
– Гетман! Гетман! – неслось над полем, над холмом, над стенами Новгорода.
Сражение было выиграно. Передовые казачьи полки одним своим появлением решили исход боя, бросив на чашу весов неодолимый аргумент. Сложившие оружие стрельцы теперь с радостью откликались на призыв Рюрика послужить «законному» государю. Немногие выжившие опричники, на которых это предложение не распространялось, мрачно ждали своей участи. Штадена среди них не было. Мы обыскали весь лагерь, расспрашивали тех, кто сражался бок о бок с нами, но он как сквозь землю провалился.
Единственным, хотя и весьма достойным утешением для нас было то, что, как и ожидалось, в свертке оказалась шапка Мономаха. И, кстати, не только она. Готовясь покинуть родину-мачеху, Генрих решил прихватить на память немалое количество и других ценных вещей.
В разгар всеобщего веселья на поле появился уставший и хмурый Никита. Он вел в поводу снежно-белого скакуна под драгоценным персидским седлом, но без седока.
– Ну что? – бросился к нему Рюрик. – Сказывай, как дело было.
– Утек, гаденыш, – с досадой бросил Порай. А затем, почесав затылок, добавил: – Хотя, может, и не утек. Коня я у самой кромки топи непролазной изловил.
Глава 28
Прежде чем принимать решение, убедитесь, что именно вы должны его принимать.
Марк Юлий
Москва ликовала. Сквозь распахнутые Боровицкие ворота Кремля под колокольный звон и громогласное «Ура!» многих тысяч голосов в царские палаты входил победоносный спаситель отечества, славный и справедливый Рюрик. Правда, из его побед скрупулезный историк мог назвать лишь одну – ту самую, совсем недавнюю, у новгородских стен. Вырвана она была с великим трудом, и, не появись вовремя гетман со своими полками, кто знает, чем бы все закончилось. Но не успела еще крылатая богиня Ника сплести венок для триумфатора, как точно по мановению волшебной палочки с глаз воевод и наместников спала пелена. Стоило появиться Железному Соколу у очередных крепостных стен, его немедля приветствовали хлебом-солью как законного государя земли Русской. С церковных амвонов во всю мощь неслись проклятия предтече антихриста Ивашке-грязному, царю Ироду. Конечно, искренности в этих славословиях и ликованиях было негусто, но и особого возмущения по поводу наглой узурпации престола тоже слышно не было.
Московские ворота распахнулись перед Рюриком, стоило лишь ему показаться в прямой видимости от стен земляного города. Царевичи Иван и Федор пытались склонить гарнизон к выполнению прямых обязанностей, однако эта затея им не удалась. Земские полки, подчиненные князю Бельскому, и не думали защищать права «зверенышей». Малолетние принцы хотели было укрыться в монастырских стенах, но, по приказу князя-наместника, а всего верней, Софьи Скуратовой, были изловлены вооруженной челядью малютиного двора и умерщвлены «каменьями и железом». Сама же молодая вдова встречала кортеж победителя в кремлевских воротах хлебом-солью. Ее по-византийски роскошный сарафан был заткан жемчугами и золотом, а высокий кокошник переливался на солнце ладами и яхонтами. Этот традиционно русский наряд выгодно оттенял ее необычную для этих широт восточную красоту, выделявшую черноокую внучку Ширван-шаха среди множества хорошеньких славянских девиц.