Страница:
– Не желаете ли взглянуть на жилище вашего дядюшки?
Не то чтобы я не хотел этого делать, однако не собирался осматривать покои Джорджа Баренса в присутствии свидетелей. Но цепкие пальцы вестфальца впились в мою руку, точно абордажные крючья в борт корабля.
У дверей «дядюшкиных» апартаментов, как и у крепостных ворот, стояла вооруженная стража. Два молодца, точно на подбор, без малого семи футов роста едва не заслоняли дверь своими плечами.
– Никишка, – скомандовал Штаден одному из них, – отворяй палаты.
Ближний из стоящих на посту опричников молча снял с пояса ключ величиной с ладонь и, вставив его в замочную скважину, повернул два раза.
– Здесь у вашего дяди приемная была, дальше кабинет, за ними – спальня с гардеробной. А по ту руку – вход в лабораторию.
Сотник замолчал, испытующе глядя на меня. Вероятно, могущество Якоба Гернеля не давало ему покоя, и, зная о моих «магических способностях», он явно желал увидеть, что именно из «дядиного» наследства заинтересует меня в первую очередь.
– Тут все осталось как в злополучную ночь исчезновения мэтра Гернеля. Даже рисунки на место положили.
Он указал на чертежи, лежавшие на столе. Я мельком глянул на образчики графического искусства моего «родственника». Чем-то они напоминали эскизы изобретений Леонардо да Винчи. Честно говоря, ни эти изображения терминатора в разрезе, ни колбы с ретортами и перегонными кубами не могли меня заинтересовать. Я мало что смыслил в вопросах тайной науки, о чем лорд Баренс был прекрасно осведомлен. А потому, если у этого величайшего аса конспирации возникло желание оставить мне сообщение, вряд ли он стал прятать его там, куда мой взор не мог обратиться без суеверного ужаса. С удивлением я поймал себя на мысли, что действительно ищу послание Баренса не кому-либо вообще, а именно мне. Несомненно, старый разведчик прекрасно умел считать ходы и определенно знал, что институт отрядит группу на его поиски. Но мог ли он быть уверенным, что по его следу придется идти именно мне?
С деланным вниманием я стал просматривать лежавшие на столе бумаги. Значки, традиционные для средневековых алхимиков, перемежались в них с обозначениями, принятыми в таблице Менделеева. Понятное дело, для придворных царя Ивана эти письмена были китайской грамотой, но, честно говоря, и я немногое мог разобрать в них. Если здесь и скрывалась шифровка, то явно не для меня. Со вздохом отложив исписанные листы и оглядев богатую обстановку кабинета, я сосредоточился на полке, груженной толстыми фолиантами. Парацельс, Валентиниан, Афиний Тианский – эти имена много говорили адептам тайного знания, но и они, пожалуй, не годились для шифрованного сообщения. Библия с автографом Лютера… Я покачал головой милой шалости «родственника». Православный «Часослов»… Могло ли послание находиться в них? Я внимательно перелистал пергаментные страницы, точно любуясь красочными миниатюрами заставок. Не оно.
Книга за книгой разворачивались в моих руках, спеша приобщить к сокрытым в них знаниям. Но я лишь со вздохом откладывал их и под испытующим взглядом Штадена и одного из опричников-стражей брал с книжной полки следующую. «Жизнеописание Карла Великого» – не то. «Иллюстрированная рукопись Авраама-еврея» – вещь уникальная, но снова не то. Рене Декарт: «Геометрические основы высокого искусства и науки фехтования»! Я ухватил эту книгу с поспешностью почти неприличной… Мой «родственник» недурно владел клинком. В часы, свободные от работы, мы частенько встречались в институтском фехтовальном зале, чтобы скрестить рапиры, так что легендарный труд Декарта в этом наборе, похоже, был подсказкой. Мастера шпаги уже несколько веков судачили о нем, но в самом существовании произведения не были вполне уверены. Изданная крошечным тиражом, книга сия канула бесследно.
К тому же чисто английское чувство юмора подсказало моему родственнику идею поставить на полку фолиант, автор которого в этом мире даст себе труд родиться только через четверть века! Благо, что идея ставить в драгоценных томах год издания еще не пришла в головы книгоиздателей. Мгновенно забыв и о прочих фолиантах, и о соглядатаях, фиксирующих каждое мое движение, я уселся на табурет, разглядывая уникальное издание. Конечно же, если сообщение для меня имелось, то именно здесь.
Пары с фальчионами[25], шпагами и баклерами[26], алебардами и рапирами в живописных позах поражали друг друга в разные части тела с пояснениями, как они докатились до жизни такой. Все восхитительно, но никаких пометок. Я перевернул очередной лист. Мужчина со шпагой и кинжалом стоял посреди круга, разные части которого были разбиты на сектора, а клинок оружия был заключен во множество разнообразных треугольников с прописанной величиной углов. «Правила фехтования построены на такой геометрической основе, которая позволяет человеку с меньшей физической силой победить более сильного», – гласила подпись под рисунком. Витиеватые готические буквы были аккуратно подчеркнуты, точно в прочитанных словах таилась некая скрытая истина. Я разочарованно повторил выделенную фразу про себя, но вынужден был признать, что не вижу чего-либо, способного пролить свет на поиски. Надеясь обнаружить еще какие-нибудь указания, я перелистал трактат до конца – ни малейшей зацепки. Рядом со мной послышалась негромкая речь оставленного на страже опричника.
– Господин сотник, – произношение выдавало его иностранное происхождение, – велено было напомнить вам, что скоро будут звонить к вечерне.
– Да. – Штаден кивнул, отпуская стражника. – Ну что ж, – он обратился ко мне, стараясь поглубже спрятать разочарование, – нам следует поспешить. И будем молить бога, чтоб у государя было нынче доброе расположение духа.
Время шло, а я по-прежнему стоял у двери, наблюдая сквозь щелку происходящее в трапезной. Можно было залюбоваться той невиданной точностью, с какой черпак раз за разом отмерял равные дозы скудного монастырского пайка. Наконец очередь дошла и до смиренного игумена, надзиравшего за процедурой раздачи, и он, возглавив стол, воздел очи к потолочным балкам, призывая братию к благодарственной молитве.
«И все-таки что же хотел сказать Баренс, отметив фразу о геометрических построениях, помогающих слабому побеждать сильного? – размышлял я, вполуха выслушивая адресованные Всевышнему просьбы недобрых молодцев прибавить к скромному пайку кусок хлеба насущного. – Ведь что-то же он хотел сказать?!»
Между тем молитва закончилась, и настоятель воинствующего братства вновь обратился к пастве.
– А не след ли нам, братья, от скудных хлебов своих уделить толику страждущим и алкающим найти приют под нашими сводами?
– Истину речешь, отче! – громогласно рявкнула «смиренная братия», и материализовавшийся возле меня служка широко распахнул дверь.
Я ступил в трапезную, и точно по команде на конце стола, противоположном настоятелю, появилась еще одна миска, размерами напоминавшая средней величины блюдо. «Кормилец» Малюта Скуратов ловко подхватил ее и начал обход собравшихся, предоставляя им возможность проявить щедрость.
Надо сказать, опричники не преминули воспользоваться случаем, чтобы проявить лучшие черты своего благородного характера. Вскоре на блюде красовалась гора каши, напоминающая макет альпийского хребта. Меня с умильным почтением проводили к свободному месту и выдали деревянную ложку. Я с содроганием поглядел на варево, способное удовлетворить аппетиты царского курятника, на заинтересованные лица опричников и с тоской осознал, что все это мне предстоит съесть.
– С богом, дети мои, – провозгласил игумен, осеняя всех крестным знамением.
Ложки заскребли по пустым, разве что слегка испачканным мискам.
– Да, брат, – по достоинству оценив увиденное, с издевкой проговорил Лис. – Это от души, буквально от желудка. Ты не смотри, шо оно выглядит будто кто-то его уже ел. От него свиньи знаешь как жиреют!
Я задохнулся от оскорбления.
– Как ты можешь?!
– Да ты шо! – с деланным возмущением отозвался Лис. – Я ж тебе о святом говорю. Для каждого гордого хохландера, каковым и я являюсь, свинья одновременно и месторождение сала, и знамя борьбы с османо-гирейскими завоевателями в одном лице. Или в одном рыле.
– Ну знаешь ли! – не на шутку рассердился я, радуясь возможности сорвать хоть на ком-нибудь злость.
– Все, все, все. Осознал, прочувствовал, – насмешливо отозвался Лис. – Глупость брякнул. Дурак, ваш-бродь. В качестве добровольной ссылки иду передавать гостинчик Деду Бабаю.
– А разве не он должен тебя найти? – удивился я, несколько остывая. – Кажется, твоя подруга не указывала его адрес.
– Вальдар, ты дикий, шо собака динго, – вздохнул мой напарник. – В нашей стране любой ребенок знает, где искать Деда Бабая. В темном-темном городе есть темный-темный дом. В темном-темном доме есть темный-темный коридор. А в темном-темном коридоре под темной-темной лестницей есть совсем уж радикально-темная каморка. В ней-то и живет Дед Бабай. Впрочем, откуда тебе знать? У вас в таких местах обитают Гарри Поттеры. Все, я пошел.
Он отключил связь, и я с тоской предался своей роли странника, забредшего в монастырь в поисках пищи и крова.
Пересилив себя, я таки зачерпнул ложку каши и отправил ее в рот. Пожалуй, на вкус она была не столь отвратительна, сколь на вид. Вернее было бы сказать, что у нее вообще не было вкуса. Однако, поймав на себе пристальные взгляды царя и его верного подручного, я счел за лучшее не брезговать угощением.
Примерно десятая ложка стоящей передо мной замазки начала путь к желудку «бедного путника», когда тишину, доселе нарушаемую лишь монотонным чавканьем, разорвал звук колокола. Услышав его, опричники отложили ложки, а игумен, откинув капюшон, поднялся в полный рост, моментально превращаясь из кроткого слуги господнего в царя.
– Ну что ж, други мои верные. Легко и светло было душам нашим воспарять к горним высям. Ныне ж, памятуя о ратном призвании опричного братства, напитаем тела наши силою, откушав от щедрот господних. Ибо сказал Искупитель: «Отдай Богу Богово, кесарю же – кесарево».
Он хлопнул в ладоши. За стеной трапезной зазвенели рожки, ударили цимбалы, и в распахнувшиеся двери осанистые, точно павлины, стольники начали вносить давно ждущие своего часа яства.
Гастрономическое изобилие, представшее моему взору, могло свести с ума даже сытого. Те считанные ложки каши, которые мне удалось осилить, послужили спасательным кругом для ошеломленного увиденным рассудка. Жареные вепри горделиво высились на серебряных блюдах, кокетливо сжимая в зубах веточки сельдерея. По спинам осетров можно было кататься на велосипеде. Ушаты с черной и красной икрой расставлялись так густо, что на каждого из сидящих приходилось не менее половины каждой из этих емкостей. Чеканные кубки, мигом появившиеся на столе перед опричниками вместо деревянных мисок, тотчас наполнились вином, разливаемым расторопными кравчими с царской щедростью. Все это проносилось мимо меня, оставляя лишь аромат. Я недобро глянул на пару юношей, несущих лебедей с вызолоченными клювами, и, злорадно отметив про себя, что эта птица считается несъедобной, вызвал Лиса. Похоже, мой приятель знал, что делает. Он шел по какому-то темному коридору с низкими, по всему видать, мокрыми сводами. Капли то и дело падали на его факел и с шипением испарялись. В другой руке он держал лукошко, в котором, покрытые белой тряпицей, хранились сушеные мухоморы.
– Шо, соскучился?! Ты за меня не волнуйся, ешь все сам, – отозвался напарник. – Я как-нибудь без царских харчей перекантуюсь.
– Скорее всего. – Я включил изображение. На канале связи возникла нервная пауза.
– А че это я действительно нашего родного царя ниже плинтуса ставлю? – ни с того ни с сего осведомился у меня Лис. – Сразу ж видно – серьезный мужчина с разумным пониманием кулинарной стороны жизни. Щас я по-быстрому тут разбросаюсь и присоединюсь к вам.
– Не стоит. – Я перевел взгляд с богатого угощения на свое блюдо.
– Ага. Теперь ясно. Мимо носа носят чачу, мимо рота – алычу. Сплошная дедовщина… – Он хотел еще что-то добавить, но тут прямо из стены возникли две длинные тощие руки с когтистыми пальцами, имеющими заметно больше фаланг, чем принято среди людей. Пальцы вцепились в лукошко, точно клещи. – Ты кто такой?! – завопил Лис, отмахиваясь факелом.
От неожиданности я подскочил на месте…
– Давай иди, иди сюда.
Лишь тут я заметил, что развалившийся во главе стола государь подманивает меня пальцем.
– Ишь, разлакомился!
Опричники дружно заржали, сопровождая шутку государя жизнерадостным улюлюканьем.
Я шел, стараясь не обращать внимания на задиристые крики этой ряженой волчьей стаи. У меня в голове на экране внутреннего видения сгущался клубящийся мрак, сквозь который едва-едва проглядывало мечущееся пламя факела.
– Сейчас все от тебя зависит, – услышал я негромкий шепот оскалившегося вместе со всеми Штадена.
В этот миг изображение перед моим внутренним взором исчезло. Должно быть, Лис выключил связь. Во всяком случае, мне хотелось думать именно так.
Дойдя до государева места, я склонился в поклоне, ожидая дальнейших указаний самодержца.
– Слыхал, слыхал о тебе, – осушая кубок, проговорил Иоанн Васильевич. – Сказывали мне люди добрые. Выходит, ты злому разбойнику и татю Яшке Гернелю сродственник.
– Это так, – стараясь не обращать внимание на обидные слова и интонации, ответил я.
– Ты, бают, предо мною чист. Вины на тебе нет. А потому, во имя христолюбия, буду я к тебе милостив. Дам я тебе людишек да грамоту сыскную. Коли отыщешь дядю своего – награжу по-царски и златом, и шубою с плеча, и местом среди ближних своих. – Он обвел рукой собравшихся. – Ежели нет, на себя пеняй.
– Когда господу будет угодно – я найду его.
– Молодец, молодец. – Царь подозвал к себе кравчего. – А вот выпей-ка за то, чтоб господу угодно было.
Кравчий протянул мне двухпинтовую братину, полную вина.
– Пей, до дна пей! – В голосе царя звучала жесткая нотка. Я принял чашу и не торопясь осушил ее.
– А правду ли сказывают, – глядя на пустой сосуд, поинтересовался Иван Грозный, – что ты на кулаках боец из первых будешь?
– Я охранял принца Людвига Каринтийского и обучен сражаться как с оружием, так и без оного.
– Так ведь принц-то погиб, а ты вон жив?
– Он был сражен во время атаки турецким ядром. Подо мной в тот же миг была убита лошадь.
– Вон оно как. – Царь осушил еще один кубок. – Потешь нас умением своим. Да вон хоть Гераську Лихолета одолеешь?
Из-за стола поднялся чернец, статью похожий на медведя-гризли, и, оскалив щербатые зубы, двинулся ко мне. Кулаки силача вполне подходили для забивания свай в скальный грунт, и меня совсем не радовала перспектива свести с ними близкое знакомство. Поэтому, едва опричник приблизился, я без лишних реверансов ударил его носком сапога во внутреннюю часть бедра. Тело со стоном начало заваливаться вбок, однако не успел еще Гераська рухнуть на пол, как в грудь ему прилетел еще один удар. Он упал без движения. Пустой кубок царя с грохотом опустился на столешницу.
– Силантий, Карла! Скрутите-ка стервеца.
Новые противники были под стать первому. Но их тоже ожидала печальная участь. И если до этого момента штат опричной тысячи был полностью укомплектован, то теперь в нем появились две вакансии. На пару месяцев, а может, и больше.
– Да что ж ты вытворяешь, пес смердящий! – Порядком выпивший царь рванул из ножен турецкий кинжал и, вращая горящими, красными от злобы глазами, ринулся на меня.
Я перехватил руку государя у запястья и крутанулся на месте, используя захваченную конечность как рычаг. Иоанн Васильевич, сбив на пути еще двух вскочивших опричников, растянулся на столе. Я раздраженно воткнул в столешницу отобранное оружие.
– На государя руку поднял?! Смерти умышлял!!! – взорвалось единым ревом воинство, и на меня посыпались десятки ударов.
– В темницу! На кол его!
Глава 9
Сотни маленьких серебряных колокольчиков раскачивались в моей голове, превращая ее в настоящую звонницу. Я дернулся, осознавая с неотвратимой определенностью, что все еще жив, и прикованные к стене запястья мучительно заныли. Впрочем, тяжело было сыскать ту часть тела, которая бы сейчас не отзывалась болью при малейшей попытке шевельнуться. Я застонал от бессилия, и потревоженные крысы, прогуливавшиеся у моих ног, на мгновение замерли, оценивая обстановку.
В незапамятные времена великий мастер боевых искусств Ю Сен Чу утверждал, что человека не может атаковать одновременно более восьми противников. Остальные желающие попросту не имеют возможности дотянуться до жертвы. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я искренне порадуюсь этому обстоятельству. Выставь царь против меня пять-шесть кромешников, я влетел бы в царствие небесное, как мяч в сетку ворот. Но поскольку количество участников избиения измерялось десятками, то вся эта яростная свора отчаянно мешала друг другу наносить точные удары. Хотя и того, что попало в цель, оказалось более чем достаточно.
«Господи, – думал я, вися на цепях, как Прометей, прикованный к скале. – Какая нелегкая дернула Баренса затевать весь этот балаган с бегством и похищением короны?!» Как вообще мог настоящий джентльмен (а именно таковым я его числил) покуситься на святое – символ королевской или, скажем, царской власти! У нас бы в Англии… Стоп!
События недалекого прошлого стали у меня перед глазами. Это могло показаться дежа-вю, когда б не было историческим фактом. Нечто подобное происходило именно со мной и именно в Англии. Я вспомнил призрак обезглавленной королевы Анны Болейн, выносящий из сокровищницы Тауэра священный золотой венец, и охваченную ужасом стражу. По сути, то же самое случилось здесь. Невесть откуда взявшийся тролль, шапка Мономаха… Похоже, дорогой мой дядюшка решил сыграть в шарады. И теперь, от души веселясь, подбрасывает ключи, заставляя искать замок. Я еще раз проверил все звенья цепи событий: похищение венца – калька с нашего Тауэрского дела; Рене Декарт – может ли что-нибудь значить именно его личность? Почему он, а не, к примеру, Агриппа – тоже известный мастер клинка? Возможно, дело в знаменитом декартовском принципе: «Подвергай сомнению»? Хотелось бы знать что! Если предположить сам факт исчезновения и похищения венца – что это нам даст? Пока ничего. А подчеркнутая фраза – возможно, это намек на оказываемую поддержку Рюрику? Так сказать, Баренс является тем геометром, который дает возможность слабому одолеть сильного? Но с чего бы вдруг такой опытный «стаци», как Джордж Баренс, начал решать, кому находиться ошуюю Господа, кому – одесную.
– Капитан, а чего это у тебя так темно? – прорезался в голове, увы, до боли родной голос Лиса.
В первый миг я даже не нашелся, что ответить.
– Должно быть, потому, что я не могу переключить связь на картинку, – в конце концов отозвался я. – Но если тебя это утешит, здесь и при свете смотреть не на что.
– Н-не понял. – В разухабистом голосе моего напарника сквозила тревога. – Ты уже куда-то вляпался?
– Не без того.
– Блин горелый! Дитя малое! Ни на минуту оставить нельзя!
– Кто бы говорил, – возмутился я. – Последний раз, когда я тебя видел, ты отбивался от какого-то монстра, лохматой помеси паука с осьминогом.
– Да ну, ты чего? Это все – пыль для моряка. Бабай с недосыпу обниматься полез. Сейчас мы уже все перетерли и ударили консенсусом по рукам или руками по консенсусу, как тебе больше нравится.
– Мне никак не нравится. Я прикован к стене в каком-то холодном, сыром каземате, и если надежа-государь намерен меня освободить, то лишь для того, чтобы посадить на кол.
– Ни фига себе! Вот, шо называется, любовь с первого взгляда! Поведай, о светоч дипломатии, где у него находится та больная мозоль, на которой ты умудрился станцевать качучу?
– Скорее уж это был акробатический рок-н-ролл. Царь выставил опричников потягаться со мной силой…
– Ну и ты…
– Ну и я…
– А потом?
– А потом царь сам решил поучаствовать.
– Эпическая сила, – проговорил мой друг, произнося первые две буквы как-то очень по-русски. – Тираноборец выискался. Он хоть жив? Впрочем, шо я спрашиваю? Если бы он дуба врезал, вы бы уже с господом на троих соображали.
– Так получилось, – хмуро отозвался я. – Он бросился на меня с ножом.
– Ладно уж, пламенный революционер, террорист-недоучка… Не переймайся. Щас мы с Бабаем из глубины сибирских руд тебя по-быстрому достанем. Кстати о Сибири, ты где находишься?
– Откуда мне знать. В каземате!
– Как сказал бы Шерлок Холмс, ты – прирожденный математик. Абсолютно точный, моментальный и, главное, совершенно бесполезный ответ. Ладно, на твое счастье, дедуля по здешним подземельям без пропуска шастает. Так шо храни гордое терпенье. Если тебя из Москвы не вывезли, то наш скорбный труд не пропадет. Готовь угощение, скоро будем.
Связь исчезла, оставляя меня наедине с баренсовскими головоломками. Со свода темницы капля за каплей сочилась вода и сползала по стене аккурат мне промеж лопаток. Я попытался зябко поежиться, и все тело отозвалось болью. «Скорей бы уж пришел Лис», – с тоскою подумал я, теряя сознание.
Мир не желал возвращаться в привычное вертикальное положение. Я бы с радостью ухватился руками за стену, если бы не был к ней прикован. Мое лицо опалило жаром, и сквозь закрытые глаза проступил свет. Я резко дернул головой и, ударившись о камень, застонал.
– Вы слышите меня?
Голос, достигший моего сознания, прозвучал требовательно, почти властно. Но странным казалось не это. Сам по себе голос был весьма приятного тембра и принадлежал, пожалуй, женщине. Однако женщина – здесь?! От абсурдности происходящего я усилием воли открыл глаза. Пламя факела извивалось подобно зачарованной кобре. Оно то и дело рвалось в мою сторону, норовя ужалить в лицо, но тут же возвращалось обратно. Сквозь разогнанный огненным танцем мрак на меня глядело девичье лицо, и его тонкие черты скорее напоминали черкешенку, чем русскую красавицу. Большие темные глаза, опушенные длинными ресницами, казались антрацитово-черными. И отблеск пламени жил в ее глазах своей привычной жизнью.
– Как зовут брата короля Генриха Наваррского? – не утруждая себя приветствиями и пояснениями, спросила незнакомка.
– Але, капитан! Ты там как? – прорезался в моей голове возбужденный голос напарника.
– Спасибо, уже лучше. У меня здесь гостья.
– Да ну! Хорошенькая?
– Пожалуй, да. Похожа на гурию султанского гарема…
– И чего хочет? – заинтересованно перебил Сергей.
– Спрашивает имя брата Генриха Наваррского.
– У-у, брат. Плохо дело. Надо было предупредить опричников, что голова – твое слабое место. Ты там пока полюбезничай, но без фанатизма – галлюцинация все же. Ща мы придем, я все развею. Бабай уже твой след взял.
Связь отключилась.
– Так вы знаете его имя? – продолжал настаивать черноглазый призрак. – Говорите, или я уйду.
– Вы полагаете, что у Наваррца есть брат? – прошептал я, по совету друга продолжая милую беседу.
– Брат-близнец, – дополняя вышесказанное, с легким раздражением ответила незнакомка. – Говорите быстрее, у нас мало времени.
Память услужливо отмотала старую хронику, возвращая меня на три года вперед, в одну из последних командировок. Знал ли я Генриха IV и его брата? Еще бы! Почти целый год я был ими обоими попеременно!
– Шарль, – тихо произнес я, ловя себя на том, что склонил голову, точно представляясь. – Шарль де Бурбон, герцог де Бомон.
– Ну, слава Богу. Это вы. – Девушка быстро вытащила из рукава увесистый ключ и отперла мои оковы. – Вы сможете идти?
– Постараюсь. Но куда?
– В безопасное место, – не вдаваясь в подробности, бросила освободительница. – Якоб Гернель просил позаботиться о вас.
Мои ступни коснулись пола, и я немедля почувствовал всю тяжесть избитого тела. Каждый грамм неуклонно тянул к земле, так что пришлось вцепиться в кандальную цепь, чтобы не рухнуть.
– Держитесь! – Неведомая спасительница подставила свое плечо и вновь заторопила: – Пойдемте, пойдемте. Здесь нельзя оставаться.
Она почти волоком дотащила меня до противоположной стены и, передав факел, потребовала:
– Светите.
Я безмолвно выполнил ее приказ, и девушка начала ощупывать камни замшелой кладки, пытаясь вдавить один из них.
– Где-то здесь, – донесся до меня ее шепот.
Неподалеку, должно быть, из караулки, послышался раскат громкого смеха, словно невидимые во тьме наблюдатели потешались над стараниями беглецов.
Не то чтобы я не хотел этого делать, однако не собирался осматривать покои Джорджа Баренса в присутствии свидетелей. Но цепкие пальцы вестфальца впились в мою руку, точно абордажные крючья в борт корабля.
У дверей «дядюшкиных» апартаментов, как и у крепостных ворот, стояла вооруженная стража. Два молодца, точно на подбор, без малого семи футов роста едва не заслоняли дверь своими плечами.
– Никишка, – скомандовал Штаден одному из них, – отворяй палаты.
Ближний из стоящих на посту опричников молча снял с пояса ключ величиной с ладонь и, вставив его в замочную скважину, повернул два раза.
– Здесь у вашего дяди приемная была, дальше кабинет, за ними – спальня с гардеробной. А по ту руку – вход в лабораторию.
Сотник замолчал, испытующе глядя на меня. Вероятно, могущество Якоба Гернеля не давало ему покоя, и, зная о моих «магических способностях», он явно желал увидеть, что именно из «дядиного» наследства заинтересует меня в первую очередь.
– Тут все осталось как в злополучную ночь исчезновения мэтра Гернеля. Даже рисунки на место положили.
Он указал на чертежи, лежавшие на столе. Я мельком глянул на образчики графического искусства моего «родственника». Чем-то они напоминали эскизы изобретений Леонардо да Винчи. Честно говоря, ни эти изображения терминатора в разрезе, ни колбы с ретортами и перегонными кубами не могли меня заинтересовать. Я мало что смыслил в вопросах тайной науки, о чем лорд Баренс был прекрасно осведомлен. А потому, если у этого величайшего аса конспирации возникло желание оставить мне сообщение, вряд ли он стал прятать его там, куда мой взор не мог обратиться без суеверного ужаса. С удивлением я поймал себя на мысли, что действительно ищу послание Баренса не кому-либо вообще, а именно мне. Несомненно, старый разведчик прекрасно умел считать ходы и определенно знал, что институт отрядит группу на его поиски. Но мог ли он быть уверенным, что по его следу придется идти именно мне?
С деланным вниманием я стал просматривать лежавшие на столе бумаги. Значки, традиционные для средневековых алхимиков, перемежались в них с обозначениями, принятыми в таблице Менделеева. Понятное дело, для придворных царя Ивана эти письмена были китайской грамотой, но, честно говоря, и я немногое мог разобрать в них. Если здесь и скрывалась шифровка, то явно не для меня. Со вздохом отложив исписанные листы и оглядев богатую обстановку кабинета, я сосредоточился на полке, груженной толстыми фолиантами. Парацельс, Валентиниан, Афиний Тианский – эти имена много говорили адептам тайного знания, но и они, пожалуй, не годились для шифрованного сообщения. Библия с автографом Лютера… Я покачал головой милой шалости «родственника». Православный «Часослов»… Могло ли послание находиться в них? Я внимательно перелистал пергаментные страницы, точно любуясь красочными миниатюрами заставок. Не оно.
Книга за книгой разворачивались в моих руках, спеша приобщить к сокрытым в них знаниям. Но я лишь со вздохом откладывал их и под испытующим взглядом Штадена и одного из опричников-стражей брал с книжной полки следующую. «Жизнеописание Карла Великого» – не то. «Иллюстрированная рукопись Авраама-еврея» – вещь уникальная, но снова не то. Рене Декарт: «Геометрические основы высокого искусства и науки фехтования»! Я ухватил эту книгу с поспешностью почти неприличной… Мой «родственник» недурно владел клинком. В часы, свободные от работы, мы частенько встречались в институтском фехтовальном зале, чтобы скрестить рапиры, так что легендарный труд Декарта в этом наборе, похоже, был подсказкой. Мастера шпаги уже несколько веков судачили о нем, но в самом существовании произведения не были вполне уверены. Изданная крошечным тиражом, книга сия канула бесследно.
К тому же чисто английское чувство юмора подсказало моему родственнику идею поставить на полку фолиант, автор которого в этом мире даст себе труд родиться только через четверть века! Благо, что идея ставить в драгоценных томах год издания еще не пришла в головы книгоиздателей. Мгновенно забыв и о прочих фолиантах, и о соглядатаях, фиксирующих каждое мое движение, я уселся на табурет, разглядывая уникальное издание. Конечно же, если сообщение для меня имелось, то именно здесь.
Пары с фальчионами[25], шпагами и баклерами[26], алебардами и рапирами в живописных позах поражали друг друга в разные части тела с пояснениями, как они докатились до жизни такой. Все восхитительно, но никаких пометок. Я перевернул очередной лист. Мужчина со шпагой и кинжалом стоял посреди круга, разные части которого были разбиты на сектора, а клинок оружия был заключен во множество разнообразных треугольников с прописанной величиной углов. «Правила фехтования построены на такой геометрической основе, которая позволяет человеку с меньшей физической силой победить более сильного», – гласила подпись под рисунком. Витиеватые готические буквы были аккуратно подчеркнуты, точно в прочитанных словах таилась некая скрытая истина. Я разочарованно повторил выделенную фразу про себя, но вынужден был признать, что не вижу чего-либо, способного пролить свет на поиски. Надеясь обнаружить еще какие-нибудь указания, я перелистал трактат до конца – ни малейшей зацепки. Рядом со мной послышалась негромкая речь оставленного на страже опричника.
– Господин сотник, – произношение выдавало его иностранное происхождение, – велено было напомнить вам, что скоро будут звонить к вечерне.
– Да. – Штаден кивнул, отпуская стражника. – Ну что ж, – он обратился ко мне, стараясь поглубже спрятать разочарование, – нам следует поспешить. И будем молить бога, чтоб у государя было нынче доброе расположение духа.
Время шло, а я по-прежнему стоял у двери, наблюдая сквозь щелку происходящее в трапезной. Можно было залюбоваться той невиданной точностью, с какой черпак раз за разом отмерял равные дозы скудного монастырского пайка. Наконец очередь дошла и до смиренного игумена, надзиравшего за процедурой раздачи, и он, возглавив стол, воздел очи к потолочным балкам, призывая братию к благодарственной молитве.
«И все-таки что же хотел сказать Баренс, отметив фразу о геометрических построениях, помогающих слабому побеждать сильного? – размышлял я, вполуха выслушивая адресованные Всевышнему просьбы недобрых молодцев прибавить к скромному пайку кусок хлеба насущного. – Ведь что-то же он хотел сказать?!»
Между тем молитва закончилась, и настоятель воинствующего братства вновь обратился к пастве.
– А не след ли нам, братья, от скудных хлебов своих уделить толику страждущим и алкающим найти приют под нашими сводами?
– Истину речешь, отче! – громогласно рявкнула «смиренная братия», и материализовавшийся возле меня служка широко распахнул дверь.
Я ступил в трапезную, и точно по команде на конце стола, противоположном настоятелю, появилась еще одна миска, размерами напоминавшая средней величины блюдо. «Кормилец» Малюта Скуратов ловко подхватил ее и начал обход собравшихся, предоставляя им возможность проявить щедрость.
Надо сказать, опричники не преминули воспользоваться случаем, чтобы проявить лучшие черты своего благородного характера. Вскоре на блюде красовалась гора каши, напоминающая макет альпийского хребта. Меня с умильным почтением проводили к свободному месту и выдали деревянную ложку. Я с содроганием поглядел на варево, способное удовлетворить аппетиты царского курятника, на заинтересованные лица опричников и с тоской осознал, что все это мне предстоит съесть.
– С богом, дети мои, – провозгласил игумен, осеняя всех крестным знамением.
Ложки заскребли по пустым, разве что слегка испачканным мискам.
– Да, брат, – по достоинству оценив увиденное, с издевкой проговорил Лис. – Это от души, буквально от желудка. Ты не смотри, шо оно выглядит будто кто-то его уже ел. От него свиньи знаешь как жиреют!
Я задохнулся от оскорбления.
– Как ты можешь?!
– Да ты шо! – с деланным возмущением отозвался Лис. – Я ж тебе о святом говорю. Для каждого гордого хохландера, каковым и я являюсь, свинья одновременно и месторождение сала, и знамя борьбы с османо-гирейскими завоевателями в одном лице. Или в одном рыле.
– Ну знаешь ли! – не на шутку рассердился я, радуясь возможности сорвать хоть на ком-нибудь злость.
– Все, все, все. Осознал, прочувствовал, – насмешливо отозвался Лис. – Глупость брякнул. Дурак, ваш-бродь. В качестве добровольной ссылки иду передавать гостинчик Деду Бабаю.
– А разве не он должен тебя найти? – удивился я, несколько остывая. – Кажется, твоя подруга не указывала его адрес.
– Вальдар, ты дикий, шо собака динго, – вздохнул мой напарник. – В нашей стране любой ребенок знает, где искать Деда Бабая. В темном-темном городе есть темный-темный дом. В темном-темном доме есть темный-темный коридор. А в темном-темном коридоре под темной-темной лестницей есть совсем уж радикально-темная каморка. В ней-то и живет Дед Бабай. Впрочем, откуда тебе знать? У вас в таких местах обитают Гарри Поттеры. Все, я пошел.
Он отключил связь, и я с тоской предался своей роли странника, забредшего в монастырь в поисках пищи и крова.
Пересилив себя, я таки зачерпнул ложку каши и отправил ее в рот. Пожалуй, на вкус она была не столь отвратительна, сколь на вид. Вернее было бы сказать, что у нее вообще не было вкуса. Однако, поймав на себе пристальные взгляды царя и его верного подручного, я счел за лучшее не брезговать угощением.
Примерно десятая ложка стоящей передо мной замазки начала путь к желудку «бедного путника», когда тишину, доселе нарушаемую лишь монотонным чавканьем, разорвал звук колокола. Услышав его, опричники отложили ложки, а игумен, откинув капюшон, поднялся в полный рост, моментально превращаясь из кроткого слуги господнего в царя.
– Ну что ж, други мои верные. Легко и светло было душам нашим воспарять к горним высям. Ныне ж, памятуя о ратном призвании опричного братства, напитаем тела наши силою, откушав от щедрот господних. Ибо сказал Искупитель: «Отдай Богу Богово, кесарю же – кесарево».
Он хлопнул в ладоши. За стеной трапезной зазвенели рожки, ударили цимбалы, и в распахнувшиеся двери осанистые, точно павлины, стольники начали вносить давно ждущие своего часа яства.
Гастрономическое изобилие, представшее моему взору, могло свести с ума даже сытого. Те считанные ложки каши, которые мне удалось осилить, послужили спасательным кругом для ошеломленного увиденным рассудка. Жареные вепри горделиво высились на серебряных блюдах, кокетливо сжимая в зубах веточки сельдерея. По спинам осетров можно было кататься на велосипеде. Ушаты с черной и красной икрой расставлялись так густо, что на каждого из сидящих приходилось не менее половины каждой из этих емкостей. Чеканные кубки, мигом появившиеся на столе перед опричниками вместо деревянных мисок, тотчас наполнились вином, разливаемым расторопными кравчими с царской щедростью. Все это проносилось мимо меня, оставляя лишь аромат. Я недобро глянул на пару юношей, несущих лебедей с вызолоченными клювами, и, злорадно отметив про себя, что эта птица считается несъедобной, вызвал Лиса. Похоже, мой приятель знал, что делает. Он шел по какому-то темному коридору с низкими, по всему видать, мокрыми сводами. Капли то и дело падали на его факел и с шипением испарялись. В другой руке он держал лукошко, в котором, покрытые белой тряпицей, хранились сушеные мухоморы.
– Шо, соскучился?! Ты за меня не волнуйся, ешь все сам, – отозвался напарник. – Я как-нибудь без царских харчей перекантуюсь.
– Скорее всего. – Я включил изображение. На канале связи возникла нервная пауза.
– А че это я действительно нашего родного царя ниже плинтуса ставлю? – ни с того ни с сего осведомился у меня Лис. – Сразу ж видно – серьезный мужчина с разумным пониманием кулинарной стороны жизни. Щас я по-быстрому тут разбросаюсь и присоединюсь к вам.
– Не стоит. – Я перевел взгляд с богатого угощения на свое блюдо.
– Ага. Теперь ясно. Мимо носа носят чачу, мимо рота – алычу. Сплошная дедовщина… – Он хотел еще что-то добавить, но тут прямо из стены возникли две длинные тощие руки с когтистыми пальцами, имеющими заметно больше фаланг, чем принято среди людей. Пальцы вцепились в лукошко, точно клещи. – Ты кто такой?! – завопил Лис, отмахиваясь факелом.
От неожиданности я подскочил на месте…
– Давай иди, иди сюда.
Лишь тут я заметил, что развалившийся во главе стола государь подманивает меня пальцем.
– Ишь, разлакомился!
Опричники дружно заржали, сопровождая шутку государя жизнерадостным улюлюканьем.
Я шел, стараясь не обращать внимания на задиристые крики этой ряженой волчьей стаи. У меня в голове на экране внутреннего видения сгущался клубящийся мрак, сквозь который едва-едва проглядывало мечущееся пламя факела.
– Сейчас все от тебя зависит, – услышал я негромкий шепот оскалившегося вместе со всеми Штадена.
В этот миг изображение перед моим внутренним взором исчезло. Должно быть, Лис выключил связь. Во всяком случае, мне хотелось думать именно так.
Дойдя до государева места, я склонился в поклоне, ожидая дальнейших указаний самодержца.
– Слыхал, слыхал о тебе, – осушая кубок, проговорил Иоанн Васильевич. – Сказывали мне люди добрые. Выходит, ты злому разбойнику и татю Яшке Гернелю сродственник.
– Это так, – стараясь не обращать внимание на обидные слова и интонации, ответил я.
– Ты, бают, предо мною чист. Вины на тебе нет. А потому, во имя христолюбия, буду я к тебе милостив. Дам я тебе людишек да грамоту сыскную. Коли отыщешь дядю своего – награжу по-царски и златом, и шубою с плеча, и местом среди ближних своих. – Он обвел рукой собравшихся. – Ежели нет, на себя пеняй.
– Когда господу будет угодно – я найду его.
– Молодец, молодец. – Царь подозвал к себе кравчего. – А вот выпей-ка за то, чтоб господу угодно было.
Кравчий протянул мне двухпинтовую братину, полную вина.
– Пей, до дна пей! – В голосе царя звучала жесткая нотка. Я принял чашу и не торопясь осушил ее.
– А правду ли сказывают, – глядя на пустой сосуд, поинтересовался Иван Грозный, – что ты на кулаках боец из первых будешь?
– Я охранял принца Людвига Каринтийского и обучен сражаться как с оружием, так и без оного.
– Так ведь принц-то погиб, а ты вон жив?
– Он был сражен во время атаки турецким ядром. Подо мной в тот же миг была убита лошадь.
– Вон оно как. – Царь осушил еще один кубок. – Потешь нас умением своим. Да вон хоть Гераську Лихолета одолеешь?
Из-за стола поднялся чернец, статью похожий на медведя-гризли, и, оскалив щербатые зубы, двинулся ко мне. Кулаки силача вполне подходили для забивания свай в скальный грунт, и меня совсем не радовала перспектива свести с ними близкое знакомство. Поэтому, едва опричник приблизился, я без лишних реверансов ударил его носком сапога во внутреннюю часть бедра. Тело со стоном начало заваливаться вбок, однако не успел еще Гераська рухнуть на пол, как в грудь ему прилетел еще один удар. Он упал без движения. Пустой кубок царя с грохотом опустился на столешницу.
– Силантий, Карла! Скрутите-ка стервеца.
Новые противники были под стать первому. Но их тоже ожидала печальная участь. И если до этого момента штат опричной тысячи был полностью укомплектован, то теперь в нем появились две вакансии. На пару месяцев, а может, и больше.
– Да что ж ты вытворяешь, пес смердящий! – Порядком выпивший царь рванул из ножен турецкий кинжал и, вращая горящими, красными от злобы глазами, ринулся на меня.
Я перехватил руку государя у запястья и крутанулся на месте, используя захваченную конечность как рычаг. Иоанн Васильевич, сбив на пути еще двух вскочивших опричников, растянулся на столе. Я раздраженно воткнул в столешницу отобранное оружие.
– На государя руку поднял?! Смерти умышлял!!! – взорвалось единым ревом воинство, и на меня посыпались десятки ударов.
– В темницу! На кол его!
Глава 9
Чем ниже я нахожусь, тем глубже мои мысли.
Алиса (по мнению Льюиса Кэрролла)
Сотни маленьких серебряных колокольчиков раскачивались в моей голове, превращая ее в настоящую звонницу. Я дернулся, осознавая с неотвратимой определенностью, что все еще жив, и прикованные к стене запястья мучительно заныли. Впрочем, тяжело было сыскать ту часть тела, которая бы сейчас не отзывалась болью при малейшей попытке шевельнуться. Я застонал от бессилия, и потревоженные крысы, прогуливавшиеся у моих ног, на мгновение замерли, оценивая обстановку.
В незапамятные времена великий мастер боевых искусств Ю Сен Чу утверждал, что человека не может атаковать одновременно более восьми противников. Остальные желающие попросту не имеют возможности дотянуться до жертвы. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь я искренне порадуюсь этому обстоятельству. Выставь царь против меня пять-шесть кромешников, я влетел бы в царствие небесное, как мяч в сетку ворот. Но поскольку количество участников избиения измерялось десятками, то вся эта яростная свора отчаянно мешала друг другу наносить точные удары. Хотя и того, что попало в цель, оказалось более чем достаточно.
«Господи, – думал я, вися на цепях, как Прометей, прикованный к скале. – Какая нелегкая дернула Баренса затевать весь этот балаган с бегством и похищением короны?!» Как вообще мог настоящий джентльмен (а именно таковым я его числил) покуситься на святое – символ королевской или, скажем, царской власти! У нас бы в Англии… Стоп!
События недалекого прошлого стали у меня перед глазами. Это могло показаться дежа-вю, когда б не было историческим фактом. Нечто подобное происходило именно со мной и именно в Англии. Я вспомнил призрак обезглавленной королевы Анны Болейн, выносящий из сокровищницы Тауэра священный золотой венец, и охваченную ужасом стражу. По сути, то же самое случилось здесь. Невесть откуда взявшийся тролль, шапка Мономаха… Похоже, дорогой мой дядюшка решил сыграть в шарады. И теперь, от души веселясь, подбрасывает ключи, заставляя искать замок. Я еще раз проверил все звенья цепи событий: похищение венца – калька с нашего Тауэрского дела; Рене Декарт – может ли что-нибудь значить именно его личность? Почему он, а не, к примеру, Агриппа – тоже известный мастер клинка? Возможно, дело в знаменитом декартовском принципе: «Подвергай сомнению»? Хотелось бы знать что! Если предположить сам факт исчезновения и похищения венца – что это нам даст? Пока ничего. А подчеркнутая фраза – возможно, это намек на оказываемую поддержку Рюрику? Так сказать, Баренс является тем геометром, который дает возможность слабому одолеть сильного? Но с чего бы вдруг такой опытный «стаци», как Джордж Баренс, начал решать, кому находиться ошуюю Господа, кому – одесную.
– Капитан, а чего это у тебя так темно? – прорезался в голове, увы, до боли родной голос Лиса.
В первый миг я даже не нашелся, что ответить.
– Должно быть, потому, что я не могу переключить связь на картинку, – в конце концов отозвался я. – Но если тебя это утешит, здесь и при свете смотреть не на что.
– Н-не понял. – В разухабистом голосе моего напарника сквозила тревога. – Ты уже куда-то вляпался?
– Не без того.
– Блин горелый! Дитя малое! Ни на минуту оставить нельзя!
– Кто бы говорил, – возмутился я. – Последний раз, когда я тебя видел, ты отбивался от какого-то монстра, лохматой помеси паука с осьминогом.
– Да ну, ты чего? Это все – пыль для моряка. Бабай с недосыпу обниматься полез. Сейчас мы уже все перетерли и ударили консенсусом по рукам или руками по консенсусу, как тебе больше нравится.
– Мне никак не нравится. Я прикован к стене в каком-то холодном, сыром каземате, и если надежа-государь намерен меня освободить, то лишь для того, чтобы посадить на кол.
– Ни фига себе! Вот, шо называется, любовь с первого взгляда! Поведай, о светоч дипломатии, где у него находится та больная мозоль, на которой ты умудрился станцевать качучу?
– Скорее уж это был акробатический рок-н-ролл. Царь выставил опричников потягаться со мной силой…
– Ну и ты…
– Ну и я…
– А потом?
– А потом царь сам решил поучаствовать.
– Эпическая сила, – проговорил мой друг, произнося первые две буквы как-то очень по-русски. – Тираноборец выискался. Он хоть жив? Впрочем, шо я спрашиваю? Если бы он дуба врезал, вы бы уже с господом на троих соображали.
– Так получилось, – хмуро отозвался я. – Он бросился на меня с ножом.
– Ладно уж, пламенный революционер, террорист-недоучка… Не переймайся. Щас мы с Бабаем из глубины сибирских руд тебя по-быстрому достанем. Кстати о Сибири, ты где находишься?
– Откуда мне знать. В каземате!
– Как сказал бы Шерлок Холмс, ты – прирожденный математик. Абсолютно точный, моментальный и, главное, совершенно бесполезный ответ. Ладно, на твое счастье, дедуля по здешним подземельям без пропуска шастает. Так шо храни гордое терпенье. Если тебя из Москвы не вывезли, то наш скорбный труд не пропадет. Готовь угощение, скоро будем.
Связь исчезла, оставляя меня наедине с баренсовскими головоломками. Со свода темницы капля за каплей сочилась вода и сползала по стене аккурат мне промеж лопаток. Я попытался зябко поежиться, и все тело отозвалось болью. «Скорей бы уж пришел Лис», – с тоскою подумал я, теряя сознание.
Мир не желал возвращаться в привычное вертикальное положение. Я бы с радостью ухватился руками за стену, если бы не был к ней прикован. Мое лицо опалило жаром, и сквозь закрытые глаза проступил свет. Я резко дернул головой и, ударившись о камень, застонал.
– Вы слышите меня?
Голос, достигший моего сознания, прозвучал требовательно, почти властно. Но странным казалось не это. Сам по себе голос был весьма приятного тембра и принадлежал, пожалуй, женщине. Однако женщина – здесь?! От абсурдности происходящего я усилием воли открыл глаза. Пламя факела извивалось подобно зачарованной кобре. Оно то и дело рвалось в мою сторону, норовя ужалить в лицо, но тут же возвращалось обратно. Сквозь разогнанный огненным танцем мрак на меня глядело девичье лицо, и его тонкие черты скорее напоминали черкешенку, чем русскую красавицу. Большие темные глаза, опушенные длинными ресницами, казались антрацитово-черными. И отблеск пламени жил в ее глазах своей привычной жизнью.
– Как зовут брата короля Генриха Наваррского? – не утруждая себя приветствиями и пояснениями, спросила незнакомка.
– Але, капитан! Ты там как? – прорезался в моей голове возбужденный голос напарника.
– Спасибо, уже лучше. У меня здесь гостья.
– Да ну! Хорошенькая?
– Пожалуй, да. Похожа на гурию султанского гарема…
– И чего хочет? – заинтересованно перебил Сергей.
– Спрашивает имя брата Генриха Наваррского.
– У-у, брат. Плохо дело. Надо было предупредить опричников, что голова – твое слабое место. Ты там пока полюбезничай, но без фанатизма – галлюцинация все же. Ща мы придем, я все развею. Бабай уже твой след взял.
Связь отключилась.
– Так вы знаете его имя? – продолжал настаивать черноглазый призрак. – Говорите, или я уйду.
– Вы полагаете, что у Наваррца есть брат? – прошептал я, по совету друга продолжая милую беседу.
– Брат-близнец, – дополняя вышесказанное, с легким раздражением ответила незнакомка. – Говорите быстрее, у нас мало времени.
Память услужливо отмотала старую хронику, возвращая меня на три года вперед, в одну из последних командировок. Знал ли я Генриха IV и его брата? Еще бы! Почти целый год я был ими обоими попеременно!
– Шарль, – тихо произнес я, ловя себя на том, что склонил голову, точно представляясь. – Шарль де Бурбон, герцог де Бомон.
– Ну, слава Богу. Это вы. – Девушка быстро вытащила из рукава увесистый ключ и отперла мои оковы. – Вы сможете идти?
– Постараюсь. Но куда?
– В безопасное место, – не вдаваясь в подробности, бросила освободительница. – Якоб Гернель просил позаботиться о вас.
Мои ступни коснулись пола, и я немедля почувствовал всю тяжесть избитого тела. Каждый грамм неуклонно тянул к земле, так что пришлось вцепиться в кандальную цепь, чтобы не рухнуть.
– Держитесь! – Неведомая спасительница подставила свое плечо и вновь заторопила: – Пойдемте, пойдемте. Здесь нельзя оставаться.
Она почти волоком дотащила меня до противоположной стены и, передав факел, потребовала:
– Светите.
Я безмолвно выполнил ее приказ, и девушка начала ощупывать камни замшелой кладки, пытаясь вдавить один из них.
– Где-то здесь, – донесся до меня ее шепот.
Неподалеку, должно быть, из караулки, послышался раскат громкого смеха, словно невидимые во тьме наблюдатели потешались над стараниями беглецов.