Свирский Григорий. Ленинский тупик

стройку и сядут на скамью подсудимых. Ничего нам старая коряга , по сути не
предложила, кроме все той же выводиловки...

- Тут я отчасти осведомлен. - заметил Игорь, оглядываясь на окно, за
которым экскаваторы громоздили песочный Монблан. -- Я как-то, под командой
вашей замечательной Огнежки, побросал песочек...
- Уж не влюбились ли вы, Иваныч, в нашего прораба? Второй раз слышу от
вас, что она замечательная. Берегитесь, господин крановщик! Кавказ дело
тонкое...И вообще прошу прорабов треста "Мосстроя три" от дела не отрывать!
Оба засмеялись. Ермаков от всей души. Игорь сдержанно. С горчинкой...
Управляющий тяжело, опираясь рукой о стол, поднялся, подошел к окну.
Казалось, корпуса росли в пустыне, и пустыня подступала к строительству
со всех сторон, грозя его завалить желтыми и красноватыми барханами.
-- Вон тот, по просьбе Замечательной побросал, красненький, -- показал
Игорь.
--- Какой он красненький! Он -- золотой!.. Почему? Считай!
Этот песочек перенесен сюда экскаватором. Затем его перелопатил другой
трест -- дорожники, которые рыли траншеи, сейчас его начинают ворошить
озеленители... Прикинь стоимость кубометра песочка. Не золотой ли он?
Ермаков вернулся на свое место, спросил уже со свирепыми нотками в
голосе:
-- Удим дальше, Иваныч! - ткнул большим пальцем на портрет за своей
головой. - Он-то что думает? Аппарат в руках - У каждого в голове Счетная
Палата. Делают, что надо. По науке. Да вот беда: чиновник на Руси
подстреленный, пуганый. На всю жизнь пуганный, он начальству в рот
смотрит... Много у Никиты высмотришь?
Ермаков уж едва не рычал. Густо багровея, он дернулся всем телом,
словно подсекая леску, которую, по его словам, чуть удлинили. -Вот тебе
рыбка поглубже...
-- Видишь, что теперь показалось над водой? -- Он взглянул куда-то под
потолок.
Игорь пожал плечами.,
-- Не видишь?! Мимо не раз прогуливался. Москва, улица Горького.
Красавец дом, и внутри одни красавцы. ГОСПЛАН! Прямо у Никиты под рукой. Он
тянет леску, что думает? Спроси у них - не ответят: государственный секрет.
А какой тут секрет?! Госплану доверено спланировать годовой фонд зарплаты.
Может он спланировать меньше прошлогоднего?.. А в прошлогодний-то все
"приписки" и "намазки" вошли чохом. Вся наша еб...волевая экономика.
Постиг иль нет, летчик-налетчик? Все сталинские чудеса в решете, куда
девались? Их в кремлевскую стену не замуруешь. Они - премудрым Госпланом
ЗАПЛАНИРОВАНЫ. Для этого он и существует. Запланированы наперед... И на год,
и на пять лет. Так и ползет - тянется.

В тресте говорят, ."Ермак все может". Игорь почти уверился в этом. И
вдруг...
Игорь ощутил и растерянность, чувство досады, почти жалости за этого
недюжинного человека, который, оказывается, немощен в самом главном -- в
деле, которому он посвятил свою жизнь.
- Разуй глаза, Иваныч! Я бы кепки срывал, ежели это Госпланом не было б
запланировано?! Запланировано и кое что почище! В горячую минуту все
можно... Бывает стены построек падают на головы рабочих- строителей..
Рушатся не от труб иерихонских. За библейскую старину тут не спрячешься!..
Тюрьма нам за это? Утвержденный властью план выполнил - все простят.
Победителей не судят. План-план, любой ценой. Даже кровавой! А уж кепке-то
цена копейка!.. Тянем дальше?


Игорь в досаде пожал плечами.
-Вы человек, казалось мне, такой независимый,-- а на поверку всю жизнь
зависели от Силантия, от Чумакова... Вы у них в кулаке! На посылках у
"королей каменной кладки"! Вам не Госплан помеха...
Ермаков не заговорил -- он закричал, словно в борьбе, до которой он был
так охоч, ему заломили руку:
-- А-ах ты! Не на Госплане свет клином сошелся? Идти выше?! Ждут тебя
там, как же! Исстрадались, ожидаючи... -- Ермаков оборвал себя на полуслове.
Он отнюдь не собирался упоминать при Некрасове серое, с огромными окнами
здание ЦК КПСС на Старой площади столицы, которое сам некогда
восстанавливал.
"Что еще приоткрыть ему, романтику, так его и этак!"-- думал он в
ожесточении
-- Самую неподъемную опорную, пусть и гнилую, корягу недавно на
Президиум ЦK вытягивали. Твой разлюбезный Никита, говорят, охрип,
втолковывая, что по старому жить нельзя.. А где у него старое - где новое? .
Молотов, у него вся жопа в сталинских ракушках, в штыки пошел. Не созрели,
де, условия... А ты, дорогой ты наш хрущевский подкидыш, машешь кулаками -
Он с трудом сдерживал себя. -- Куда тебя несет? Поперед батьки в пекло?
Поперед батьки?! -- распалял себя Ермаков. -- Мальбрук в поход собрался...
За Шурку лупоглазого..."
Ермаков обрушился на Игоря, как обрушивался иной раз на прорабов, не
помня себя, срывая накопившееся на сердце:
--- Нигилист! Еретик, так тебя растак! -- Он встряхнул головой, как бы
соображая, что он такое сказал, потом, вдруг торопливо выйдя из-за стола,
положил руку на плечо Игоря. -- Газетные витрины, боевые листки, лекции о
Луне и Марсе, молоко на корпусах... Перелопатил? Перелопатил! За то тебе,
Игорь Иванович, земной поклон. Ну, и... -- Он сделал рукой движение по
кругу: мол, продолжай в том же духе. И снова не сдержался, вскипел: -- Твое
дело петушиное! Пропел -- и все. Утро началось. Главное, не опоздай с
"ку-кареку". Этого они не любят... Что? В армии на строгость, а у строителей
на грубость не жалуются. -- Он приложил свой обожженный кулак к груди.
--Добрый мой совет, Игорь Иванович! не лезь не в свое дело. А то и у тебя
кепочку сорвут. А то и твою ученую голову - этой практики у них навалом....
Ты, кажись, фолклорист... в прошлом? Так твое дело -- песни. Слышишь вон,
голосят? Вынимай свою тетрадочку, и карандашиком чик-чик...
Из-за окна доносился звенящий женский голос. Ермаков подошел к окну,
выглянул в него. И то ли снизу заметили управляющего, то ли случайно так
пришлось, но там подхватили в несколько голосов, с присвистом:
"Управляющий у нас
На рабочих лается,
Неужели же ему
Так и полагается?"

Ермаков грузно осел на скамью, стоявшую у стены. На этой скамье обычно
ерзали прорабы, вызванные в кабинет управляющего. Не сразу прозвучал его
голос, глуховатый, усталый и... оправдывающийся.
'Игорь круто, всем корпусом, повернулся к нему. Ермаков, как
говаривали-на стройке, не оправдывался еще никогда и ни перед кем.
-- Прораб, Игорь Иванович, работает не восемь часов, а сколько влезет,
-- устало заговорил он. -- Холодище. Грязь. Летом пыль, духота. А то в
траншее, под дождем. Сапоги чавкают. Сверху сыплется земля. Как пехотный
командир на позициях... Такие условия вырабатывают характер. Иногда
ляпнешь...- Он встал со скамьи, морщась, видно раздосадованный и своими
мыслями и своей виноватой интонацией; властно рубанул воздух рукой и
заговорил снова горячо, -- может быть, не только и не столько для Игоря,
сколько для себя самого:
--Ты впечатлителен, как моя дочка Настенька. Петуху голову отрубят
--она ночь спать не будет. И страхи твои петушиные. Пе-ту-ши-ные, слышишь?!
Взбрело же такое в голову -- паренек пришел на стройку по комсомольской
путевке, вырос в тресте, а он сует его в деклассированные элементы. В
босяки. -- Ермаков отмахнулся рукой от возражений. - Шурка, повторяю,
кадровик, гордость нашего треста. Ты психоанализ над собой производи,
слышишь? Акоп-мизантроп не глупей тебя, у него эта самая "выводиловка"
поперек горла стоит, а он от тебя, энтузиаста, скоро будет в крапиве
хорониться... Повременщина родилась на свет божий раньше египетских пирамид.
Ежели тебя добрый мОлодец, ничему не научил нынешний улов...
Игорь перебил Ермакова жестко:
- Госплан", "Министерство", Сергей Сергеевич, все это из сталинского
прошлого, экономика. Сегодня вроде бы другая эра...
-Вроде бы... - саркастически повторил он- Скажу тебе напрямки, дорогой
Иваныч - он же романтик-хиромантик, зело ты ученый, да, видать, сильно
недоУченный. Ты мне нравишься, недоученный! По складу ума, ты, вижу, -
народник. С сердцем. На всякую беду откликаешься. Лезешь во всякую дырку. И
ему - ткнул большим пальцем за спину- своими глупостями не надоедаешь. Но
ему все равно наврут в три короба. И о тебе, и обо мне: служба ГБ у нас
налажена... Да и зависть качество не редкое... Хочу, чтоб тебе, энтузиасту,
народному заступнику, не сломали шею. А ты к этому близок. Опасно близок.
Уточнять не буду. Уточню, может, когда съем с тобой пуд соли. Но не сейчас.

Ермаков посчитал, что он съел с Тимофеем Ивановичем этот самый "пуд
соли" лишь через год, когда судьба Игоря повисла на волоске, а точнее,
романтик, без преувеличения, вернулся с того света, и даже бывший зек
Акопян, человек верный и подозрительный, поверил, что Некрасов вовсе не
"подосланный казачек",
И вот в день обычной толкотни и ругани у касс, когда новые волны
подсобниц снова пели с надрывом старую нюрину припевку "...не хватает на
харчи" Игорь Некрасов, удрученный нищенской советской зарплатой, опять
воскликнул что-то по поводу "дурацкой, предельно жестокой к нашим людям
экономики", тут Ермакова и прорвало:.
- Никакая это, Иваныч, , не экономика. Это, прости, заблуждение
пролетарского дитяти, от которого, как и от всех нас, всю жизнь правду
прятали, как от несмышленышей острые предметы... ...Это чи-истая политика.
- Политика?!
- Политика, Игорь. Многолетняя... и - ой какая продуманная! Не слыхал о
том?!
Нашей номеклатуре что перво-наперво надо. Что б жилось ей в
безопасности и, пусть даже в голодной вымирающей стране - сытно.
Для этого им важно, прежде всего, что б у рабочего человека десятки до
получки не хватало. Не хватало по-сто- ян-но! Метался, бедняга в запарке,
где занять? Это политика или нет? Чтоб он, работяга, никогда и головы не
поднял. А руки на власть, тем более..."
Игоря Ивановича это так ошеломило, что он даже неосторжно записал это в
своем дневнике. Часто перечитывал и - не верил. " О "верхушке" можно что
угодно говорить но - не злодеи же они?!"
А год назад, когда Игорь был еще зеленым новичком, и они в кабинете
управляющего стройкой "удили рыбу", управляющий быстро ушел от опасного
откровения. И когда Некрасов спросил тогда с утвердительной интонацией: - Не
с Будапешта ли началась строительная паника? Ермак тут же подхватил
дозволенную тему:
- Вы правы Игорь Иванович. Будапешт, где коммунистов, по рассказам Юрия
Андропова вешали на фонарях,. на Старой площади вспоминают, как страшный
сон. На долгие годы напугал Хруща продувной поп Андроп бежавший оттуда без
штанов . С той поры все там и держится за штаны. Будапешт андропам весьма на
руку! Понятно стало, романтик?
- Сергей Сергеевич, второе издание Будапешта нашей стране, по- моему,
не грозит. Правда, одну лабораторию в Академии наук СССР, после нашей
стрельбы в Будапеште шумевшую, "где наш прокламированный
интернационализЬм?!" разогнали. Да в двух московских институтах студиозы
покричали. Их быстро спровадили ненадолго в Мордовию, чтоб охладились. И
все! В Москве к тому же, как всем нам известно, со времен революции стоит
Первая Пролетарская дивизия...
- Ох, много ты понимаешь, ученый муж!.. И так, сворачиваем удочки,
дорогой романтик. -Круто поднялся. Проводил Игоря до двери, закрывая за ним
дверь, пробасил почти угрожающе:
- Вот что, дорогой "подкидыш" так тебя и этак. Жить хочешь?! Мое
последнее слово - шерсть стриги, а шкуры не трогай.

8.

Но "шкура" по убеждению Игоря, уже ползла по всем швам.
Ныне слово за молодыми, понимал он.. За каменщиком Шуркой, в частности.
Правда, о первых судах над диссидентами до Университета слухи доходили.
И с каждым годом таких судов было все больше: Лубянка, забрызганная кровью
невиных людей по крышу, свое дело продолжала, как ни в чем не бывало...
. "Вы хотите раскачать стихию?!" -гневно бросит московской
интеллигенции Микоян позднее.
Нет, не хотелось Игорю верить, что снова потащат людей в тюрьму за
инакономыслие. Как при Сталине - за анекдот.
"Раскачать" страну - не дадут, а вот пропить - сколько угодно!

Веками существовала поговорка "Пьет, как сапожник", "Ругается, как
извозчик". Однажды Игорь услышал из открытого окна всхлипывающий женский
голос: "Детей бы постыдился! Пьет, как со стройки..."
'Игорь был уязвлен до глубины души: "Входим в поговорку."
Еще весной, когда Игоря пригласили в подвал "обмывать угол", у него
мелькнуло: бригадные праздненства и все эти традиционные "обмывы" надо
переносить, и немедленно, из подвалов - к свету.
... Рабочий клуб со сплошными, в два этажа, окнами, выстроенный, по
настояниям Игоря Некрасова, за месяц, несколько смахивал на гараж....
Потолки, правда, высокие, дворцовые, запахи острые, свежие, даже побелка еще
не подсохла.
Ермаков запоздал, ворвался в клуб радостно-возбужденный, возгласив с
порога: --А знаете, какая здесь акустика! --И гаркнул во всю силу легких:
Чумаков заметил удрученно:
-- Заголосят "Шумел камыш" -- слышно будет в ЦК - Акустика!.. Тоня б не
опоздала, - беспокоился Игорь.
С горластой и суматошной Тоней нынче было связано многое Ей предстояло
"солировать". Появится кто сильно нетрезвый, встретить его такой частушкой,
что б он в другой раз меру знал...
От корпусов спешили рабочие. Тоня Горчихина, в резиновых сапогах и со
свертком под мышкой, мчалась с озорным присвистом впереди всех, разбрызгивая
рыжую грязь. Так, наверное, девчонкой носилась по лужам
Игорь ждал ее у дверей, стараясь отрешиться от мыслей последних дней...
Ну и деньки! Тихона вздернул. "Удили рыбу".

В новом детище Игоря Некрасова "Строительной газете Заречья" наибольший
успех имели стихи о теще и ее зятьях
В теще все узнали начальника конторы Чумакова. У него дочек - целая
лесенка. Пока Чумаков видел в молодых каменщиках будущих зятьков, он
"выводил" им одну зарплату. Как только пареньки начинали косить глазом на
сторону -- другую...
Александр Староверов был у Чумакова гостем желанным. Помогали
Александру во всем. Шестой разряд дали...
И вдруг-- Нюра с ребенком! Воистину как снег наголову! Чумаков пришел в
ярость: "У меня чай пил, а на стороне брюхатил?!"
"Стала им теща зарплату выводить:
Микишке -- тыщу,
Нихишке -- тыщу,
А Шурке-набаловушку -- пригоршню пятаков..,"
Когда Александру снизили зарплату, он в запальчивости обозвал Чумакова
"кротом" ("Подкапываешься под меня, крот!"), и... пришлось ему перейти на
"пригорышю пятаков".
Силантий пробовал заступиться за своего ученика, потому-то и поспешил
похвалиться его стеночкой... Когда пришла газета с заметкой об Александре
Староверове-передовике, Чумаков разрешил Александру явиться с повинной.
Попросить прощения хотя бы за "крота". Александр не пришел...
Заступничество Силантия с той поры вело к последствиям прямо
противоположным. "Бить, пока не отучим отбиваться!" -- заявил Чумаков.
На подмостях говаривали: "Был Сашок за набаловушка, стал -- пропащая
головушка..."
В шуточных стихах прямо об этом не говорилось. Они лишь намекали.
Но и намек привел Чумакова в исступление.
Если бы не Тихон Инякин, он бы, наверное, сорвал страничку со
стихотворением.
Тихон Инякин оттянул его за руку от "Строителя", цедя сквозь зубы со
злостью:
-- Не тут роешь, Пров!

Пришла в клуб и принарядившаяся Огнежка. Александр нашел, неожиданно
для самого себя, что-то общее между золотыми клипсами Огнежки, и шебутными,
все цветов, нарядами Тоньки.
Каждая хочет чем-то выделиться. Тонька на постройке самая ободранная, а
тут самая нарядная.
Только на одной девушке не было никаких украшений. Только одна она
ничем не стремилась выделиться. Куда бы ни смотрел Александр, он все время
видел ее кудерьки. Не закрученные дома гвоздем, а природные. Цвета воронова
крыла.
--Крепенько вас... -- шепнула ему Огнежка.
Александр не сразу понял, о чем речь, наконец до него стал доходить
въедливый тенорок Инякина.
-- .. Не хотелось омрачать праздник, но, сами видите, вовсе Староверов
от рук отбился.
Почему Староверов от рук отбился? Связался с Некрасовым. С крановщиком.
"Немой" нынче свое лицо раскрыл. Не удержись я за крюк, убился бы. Ну, с
Некрасовым разговор особый... Староверов, значит, подпал под влияние...
Этот голос становился для Александра все более невыносимым, терзал
барабанные перепонки. Он вскочил на ноги и, не успела Огнежка и рта
раскрыть, пропал в полуоткрытой за его спиной двери; точно в люк провалился.

- Как бы Шура сейчас не надрался! - испуганно воскликнула Тоня. - Его
Чушка так крестил-материл!
Всполошилась и Нюра.
Включили радиолу. Но ее вскоре прикрыли: фокстроты и вальсы танцевали
только подсобницы, обхватив друг друга за шею.
Чумаков вскричал пронзительно: "Елецкого!" Старики каменщики поддержали
его, кто-то сбегал за гармонью.
Послышался гортанный, еще не совсем уверенный, вполсилы, голос Тони:
"Эх, гармощка-горностайка,
Приди, милый, приласкай-ка..."
Вперед выскочил Тихон Инякин. Держась за Чумакова, начал подбрасывать
вверх ноги в лакированных с трещинками ботинках.
За ним пустился еще кто-то из стариков, и вскоре началась, как ее здесь
называют, "слоновья пляска", когда танцуют все до одного -- и стар и млад,
зрителей нет. Веснушчатый парень из соседней бригады играет как может--все
песни на один мотив.
Отбивает подошвами краснолицая, в широкой плисовой юбке тетка Ульяна.
Голосит своим дребезжащим альтом:
- Большая, красивая -- свеча неугасимая...- Прошлась мимо Инякина,
раззадоривая его: - Горела, погасла -- любила напрасно..,
Инякин отвернулся от Ульяны, пляшет -- словно глину месит. На одном
месте. Вокруг него медленно ходит, притопывая и по-гусиному вытягивая
морщинистую шею, Чумаков. Подмаргивает своим красным глазом: "Добавим грамм
по сто --двести..."...Пританцовывая машинально в такт "скрипуше", Чумаков
пятится к дверям, возле которых стоит в толпе девчат Тоня Горчихина. Он
знает -- Тонька хоть и без меры горласта, а девчонка безотказная, добрая.
Если кому деньги нужны позарез, иди к Тоньке - всю Стройку обежит, одолжит и
даст.
Но Тоня почему-то решительно отстранила скомканные в его потном кулаке
деньги, и он сам нетвердыми шагами направился к двери,- под настороженное
предупреждение Ульяны:
- Наклюкался!
Шура появился и, похоже, где-то хорошо выпил, чего за ним раньше не
знали... Лицо точно кровью налито.
На него внимание не обратили.. Старики по-прежнему "отплясывали.
Елецкого". Простенькая мелодия вызывала в памяти первую сложенную своими
руками дымящую печку, посиделки с деревенскими девчатами, запахи цветущих
трав, ночное.
-- Давай, девки! -- весело кричали они, не замечая ни скованности и
бледности Нюры, ни отчаяния Тони.
Как только кто-то из танцующих обратил внимание на необычо красное лицо
Александра, Нюра тут же закружилась под гармошку, отбила дробь своими
высокими, на железных подковках, чтобы сносу не было, каблуками. Тетка
Ульяна, когда надеялась еще "завести Нюрку в оглобли", кричала, бывало, на
нее в сердцах: "Хочешь на железных подковках по жизни-то? Как блоха
подкованная., Придет время -- голыми пятками подрыгаешь!.."
Из-за плеча Нюры жарко дыхнули. Она скорее догадалась, чем увидела:
Ульяна! На своем посту! Сейчас она, наверное, сгребет Шуру за грудь, ей
помогут... Круто, на одном каблуке, повернулась Нюра к гармонисту,
скользнула взглядом по его резиновым сапогам со стоптанными, отклеившимися
задниками, завела высоким и необычно напряженным голосом, в котором звучали
и страх, и решимость, и озорство:
Где ты, милый, пропил, где ты
Свои, новеньки щиблеты?.. .
Зал, притихший, обеспокоенный, грохнул хохотом.
У гармониста от неожиданности подогнулись колени. Взмахнув руками, он
бросился к дверям.
Александр по-прежнему стоял посреди фойе. Неподвижные, с горячим
блеском глаза его были пугающе трезвы.
У Нюры оставалось про запас еще много припевок, куда более едких,
насмешливых, но... будто связали ее по рукам и ногам. Она беззвучно шевелила
губами, чувствуя, что не может выдавить из себя ни звука, и страшилась
этого. Не в силах поднять глаза, она уставилась на его полуботинки с
сиявшими мысами. Черные полуботинки на желтоватом глянце паркета. .. Они
подступали все ближе, ближе.
Александр прошел мимо Нюры, к девчатам, которые, казалось, томительно
ждали кого-то, прислонясь спинами к стенам. Стены расцветали всеми цветами
радуги-- синим, зеленым, красным. Каких только платьев не надели подсобницы
к долгожданному торжеству!
Александр остановился, не дойдя до девчат. Закричал так, словно его
опрокидывали на пол:
--Некрасову-то... Некрасову подстроили пакость.Чума приходил на
подмости, смеялся при ремесленниках "Тихон, гляньте-ка, ребята, как
разоспался --краном не подымешь..." Подзуживал ремесленников. Чума все
подстроил, чтоб его... -- Уши резанула матерная брань..
Несколько человек бросились к Александру, угрожающе потрясая руками;
кто-то толкнул Александра в плечо.. Он упал на колени, поднялся, держась
рукой за щеку, принялся уличать Чумакова в обсчетах.
Все понемнегу затихли, лишь гармошка забесновалась, пытаясь заглушить
его голос, да Ульяна будто с цепи сорвалась, притопнула ботинком и
пошла-пошла вдоль стоявших спинами к ней мужчин.
.-.Большая, красивая,свеча неугасимая...
На нее оглянулись с недоумением и досадой. Кто-то цыкнул: "Ти-ха!"
Каменщики один за другим отворачивались от Ульяны, подаваясь всем телом
вперед, чтобы лучше расслышать голос Александра...
Тихон Инякин, оттянув рукав своего пиджака до локтя, занес над
Александром руку, но не ударил -- потряс кулаком, вскричал на весь клуб: -
Не хотел Силантия слушать -- чужого дядю послушаешь! Будет учить -- морду
бить, будешь спасибо говорить...
Александр- умолк на полуслове, приоткрыв пухлые губы. Невидящими
глазами взглянул куда-то поверх голов и, налетая грудью на людей, опрокинув
у входа стул, бросился к двери.
.. .Он пришел в себя лишь на самой верхней площадке недостроенного
корпуса. Навалился на доски, прибитые вместо перил, неоструганные, колкие,
пахнущие сосной, терся о них щекой. Потом, придерживаясь за липкие, от
выдавленного кирпичами раствора, пахнущие сыростью стены, выбрался на ветер,
осенний, пронизывающий. Ветер рванул фуражку с головы, фуражка стукнулсь,
видню, козырьком обо что-то, пропала в чернильной тьме. Александр"
поскользнулся на комке глины, обо что-то ударился, шагнул -- к самому краю
настила, за фуражкой...
Внизу его искали, окликали два женских голоса--- Тонин, гортанный и
высокий, пронзительно тоненький...
Тоня выскочила на улицу. И в тот вечер больше не вернулась в клуб.
Глядела в леденящую тьму . "А что, взять половинку кирпича да в Инякина...
Или в Чуму позорную? И пусть! Она откроется Сашку! Из-за Чумы, бандюги и
вора все это. А на суде все всплывет. . Как Некрасову подстроили. Как СашкА
изводят. Там концы в воду не схоронишь".
Тоня нашарила на мерзлой земле обломок кирпича.
"Не будет суда - Сашку не жить..."
В сырой ночи разноголосица слышалась точно под ухом, девчата, расходясь
из клуба, окликали друг друга.
Лампочка на столбе, под белым абажуром, раскачивалась все сильнее. Тоня
зябла. Неконец, скользнул черной тенью Чумаков, горбясь и надевая на голову
кепку, Тоня рванулась к нему. Рука, казалось, сама, помимо ее воли,
выпустила на землю кирпич. Тоня настигла Чумакова, забежала-вперед, чтоб
видел, кто это его, и размахнулась. Кулак был шероховатый, твердый, как
кувалда, -- кулак такелажницы.

9.

Вездеход Ермакова мчался по стройке, почти не выключая сирены. Вывалясь
из дверцы машины, Ермаков наткнулся на Чумакова. Чумаков, вызвавший
Ермакова, объяснял длинно, сбивчиво:
-- Я иду, понимаешь... Кто-то шаркает подошвами, перегоняет. Ухо ровно
обожгло.
-- Чье ухо? -- не вытерпел Ермаков, который больше всего опасался, что
ударили кого-нибудь чужого, не из их треста.
Чумаков дотронулся до своего налившегося кровью уха.
Ермаков вытащил из кармана расстегнутого, на меху, пальто носовой
платок, вытер лоб, не скрывая облегчения. . Он распорядился привести
драчуна, запертого Чумаковым в одной из комнат. Узнал Тоню, показал ей рукой
на дверцу:
--В машину!
Чумаков спросил мрачновато, что сказать, когда приедет милиция. Ермаков
даже не оглянулся, в его сторону. Чумаков замедлил шаг: Ермакову под горячую
руку лучше не попадаться, Садясь в машину, Ермаков прорычал в темноту:
--Скажешь, тебя посещают привидения.
Когда вездеход выбрался на шоссе и Тоню перестало перекидывать на
заднем сиденье из стороны в сторону, Ермаков обернулся.
--Завтра! В девять ноль-ноль! Быть у меня! -- Вездеход притормозил
возле остановки.-- Выходи!
Тоня забилась в угол. Желтоватые полосы из трамвайных окон скользили по
ее омертвелому лицу.
-- Тебя что, красавица, паралик разбил? --Ермаков приоткрыл дверцу, в
машине зажегся свет, -- Ну?! За решетку захотела?!
Тоня, простоволосая, растерзанная, прокричала чуть не плача:
--Нечего со мной, бандиткой, разговаривать! Везите в отделение!
Составляйте протокол.
Ермаков оторопело взглянул на нее, пересел на заднее сиденье, оставив
дверцу приоткрытой, спросил с тревогой, которую не мог скрыть даже шутливый
тон: - Ну, хорошо, допустим, ей, Тоне, не терпится попасть за решетку, у нее
там любовное свидание, но зачем она на своих накидывается? Ударила б кого на
стороне. Постового, например. Для верности.
У Тони вырвалось:
-- Что я, бандитка, что ли, на невинных кидаться?!
-- Та-ак! В чем же, к примеру, моя вина? -- Он уставился на широкое,
плоское, почти монгольское c приплюснутым точно от удара носом, разбойничье