Свобода Программа. Русские Вопросы 1997-2005

   Статья, о которой я буду говорить, написана постоянным автором Нью-Йорк Пост Ролфом Питерсом. Это отставной военный, многие годы служивший в американской армии, в разведывательных ее подразделениях. Как раз к этой статье сделана редакционная сноска, впервые упомянувшая, что разведывательной специальностью Ролфа Питерса была Россия, советские дела. Прежде чем перейти к статье - которую я полностью перевел, - скажу, каковы главные мысли, проводимые автором во всей его работе. Ролф Питерс - ярый противник насаждения демократии извне, тем более силой. Он критикует политику президента Буша в Ираке, но считает необходимым в создавшейся ситуации ее продолжать: уход из Ирака был бы катастрофой. Мне не нравится, как Буш ведет свою политику в Ираке, и голосовать я буду не за него, а против Керри, говорит Питерс. Думаю, не нужно указывать, что взгляды Ролфа Питерса и отдельные его рекомендации не вызывают полного согласия американцев. Но русские дела, судя по этой статье, он действительно понимает. Прочтем его статью, появившуюся в Нью-Йорк Пост 20 сентября. Она называется "Собственная вина" (Failing themselves), с подзаголовком "Путин знает, чего хотят русские".
   "Демократия - самая гуманная, вдохновляющая и эффективная форма правления в истории, - пишет Ролф Питерс. - Проблема в том, что многие люди не желают ее. По крайней мере, не настолько хотят, чтобы за нее сражаться. На первый план выступают другие заботы: от экономики до безопасности. Получив право выбирать, сотни миллионов людей во всем мире голосуют за то, чтобы быть менее свободными.
   Российский президент Путин цинично использовал трагедию в Беслане для того, чтобы отменить выборы местных органов власти, а также изменить к худшему систему парламентских выборов. Для свободной России это громадный шаг назад. Но если б сейчас происходили президентские выборы, российские граждане громадным большинством выбрали бы Путина.
   Они крайне недовольны тем, как правительственные органы решали ситуацию вокруг бесланской трагедии и в целом чеченский вопрос. И они понимают, что Путин ограничивает их политическую свободу, зажимает прессу и концентрирует национальное богатство в руках своих политических союзников.
   Но россияние всё еще видят в Путине сильного лидера, хотя и менее обнадеживающего, чем он казался месяц назад. Стало общим местом говорить, что русские любят царей. Но с этим клише нужно считаться, потому что до сих пор это остается истинным.
   Это не то, что хотели бы слышать американцы. Мы хотим верить, что каждый человек предпочитает демократию.
   Что до меня лично, я убежден, что мы не должны упускать ни одной возможности для распространения демократии по миру и что мы должны быть готовы сражаться за это, - продолжает Ролф Питерс.- Но нам нужно подавить свои чувства и принять охлаждающую правду: по крайней мере значительное меньшинство человечества предпочитает свободе нерушимый порядок.
   Если мы не сможем посмотреть в глаза реальности, как бы нам она не нравилась, мы будем осуждены повторять ошибки пентагоновских стратегов, которые думали, что при устранении Садама от власти Ирак тут же превратится в штат Небраска. Но демократии нужно учиться - и нужно заслужить ее собственными усилиями. Как учит нас наша же история, это долгий и трудный процесс.
   Путин знает свой народ. Он предлагает людям социальную свободу и экономическое оздоровление за счет ограничения политической свободы. Многие русские считают это приемлемым.
   Другое клише, остающееся истинным, - то, что русские страшатся хаоса, столь часто омрачавшего их национальную историю. И как уверяют великие русские писатели, этот страх стал неотъемлемой частью русского характера. Беслан совсем не был американским 11-м сентября. Террористическое нападение на американскую землю мобилизовало американцев. Беслан русских парализовал. Америка наносит эффективные ответные удары. Русские не представляют, что делать дальше.
   Среди наиболее абсурдных оценок, сделанных виднейшими русскими так называемыми экспертами, было мнение, что неудача в Беслане объясняется тем, что не были привлечены к действиям спецвойска из Чечни. Всякий знающий что-либо о российской армии и спецвойсках или, по крайней мере, русский алфавит, может подтвердить, что в Беслан было послано лучшее из того, что имеется в России. Проблема не в том, что в Москве плохо распорядились: проблема в том, на что способны и на что неспособны элитные российские формирования.
   Некомпетентность была типично и ужасающе русской. Начать с того, что у сил, стянутых в Беслан, не было единого командования. Отсутствовала координация между спецчастями, никто не взял под контроль местное население, вполне понятно утратившее самообладание. Не было плана действий на тот случай, если ситуация примет неожиданный оборот. И когда бомбы террористов нечаянно взорвались, результатом стал хаос, который одновременно ужаснул русских - и заставил с ним скрепя сердце примириться. Как признают сами русские, в Беслане был "полный бардак" (написано по-русски латиницей).
   То, что беспокоит американцев как сторонников демократии, - не то, что Путин воспользовался ситуацией для ужесточения своей власти, а то, что громадное большинство русских не обеспокоились этим. Состоялись ли демонстрации в защиту демократии? Где была жажда свободы, предположительно живущая в душе каждого человека? Где было мужество?
   Эксперты и российские эмигранты находят извиняющие объяснения: русский народ устал, он пережил слишком много дезориентирующих перемен. Русские утратили надежды и хотят только безопасноти. Само собой разумеется, слышатся голоса, обвиняющие Запад в том, что он мало сделал для России. Высоколобые интеллектуалы продолжают смеяться над президентом Бушем, сказавшим однажды, что он заглянул в душу Путина и остался этим осмотром доволен. Настоящая проблема, однако, в том, что Путин, глядя в души русских, видит их насквозь: это слабые и готовые к подчинению души. Свобода может быть заразительной, но российское население обладает стойким иммунитетом против этой, так сказать, инфекции.
   Верно и то, что начальные шаги Путина были необходимы после сумасшедших годов ельцинской коррупции. Как сам Ельцин должен был отстранить высший эшелон старых коммунистических аппаратчиков, так Путин должен был сделать всё возможное, чтобы остановить в России безудержную, беспрецедентную в истории оргию разграбления страны.
   Но, как и многие правители во всем мире, Путин приобрел неутолимый вкус к власти. И вряд ли можно было ожидать от бывшего офицера КГБ слишком многого в деле защиты демократии.
   Среди главнейших российских проблем, начиная от недееспособности армейских и спец сил и кончая ужасающим состоянием здравоохранения, есть еще одна, обманчиво кажущаяся преимуществом: это природные богатства. "Незаработанные", так сказать, доходы от нефти и газа не только финансируют Путина и его сомнительную политику, но и дают России соблазнительную возможность избегать трудного выбора, структурных реформ и просто тяжкого труда.
   Так что остается старый вопрос: куда идет Россия? Ответ, кажется, в том, что русские во что бы то ни стало хотят остаться русскими. Мы, американцы, будем их союзниками в войне с террором - но мы должны оставаться настороже и не забывать о способности Кремля к жестоким эксцессам. Помимо прочего, мы не можем заставить русских принять демократию, если они не хотят бороться за нее сами".
   Это была статья американского политического комментатора Ролфа Питерса, появившаяся в газете Нью-Йорк Пост 20 сентября.
   Добавить к этим горьким словам остается немного - если вообще стоит что-либо добавлять. Я бы только хотел подчеркнуть один сюжет, в статье Ролфа Питерса отнюдь не главный: о соблазняющем и дезориентирующем влиянии на русские дела, можно сказать на русскую судьбу, факта природных богатств России. Дело в том, что мне совсем недавно пришлось об этом говорить в связи с большой статьей, появившейся в журнале Нью-Йорк Таймс Мэгэзин. Интересно, что эта статья была реферирована в журнале "Огонек", но с акцентом на совсем другую проблему: главное, мол, сейчас, и американцы так же считают, что бизнес должен подчиниться государству, что Аликперов умный, а Ходорковский нет. И еще одно обстоятельство: появившись на сайте "Свободы", эта моя передача вызвала оживленнейшее обсуждение у читателей сайта - они до сих пор спорят - и не столько со мной, сколько между собой: скоро ли кончится нефть? упадет ли спрос на нее? и в том же духе. Да не в том вопрос, упадет ли спрос на нефть или в обозримом будущем ее заменит альтернативное топливо,- а в том, что нефтяные богатства для России, как говорят в Америке, миксд блессинг: сомнительное преимущество. Россия проматывает, буквально проедает эти богатства вместо того, чтобы использовать нефтедоллары для реструктурирования экономики. Это как поведение богатого и легкомысленного наследника, который не довольствуется процентами с капитала, а тратит сам капитал ("принсипал" по-американски).
   И еще один вопрос хочется заострить из числа тех, что обсуждаются в статье Ролфа Питерса. Он говорит, что демократию нельзя навязывать силой: если люди не хотят ее, так оставим их в покое с тем режимом, который они заслуживают или к которому привыкли. Понятно, что сейчас эта проблема в Америке обсуждается не столько в связи с Россией, сколько с Ираком. Ролф Питерс обнаружил российский аспект проблемы.
   Но действительно: возможно ли ввести демократию сторонней силой? Обычно приводят примеры Германии и Японии, в которых такая политика оправдала себя самым блистательным образом. Что тут можно сказать? Во-первых, в Германии не только до Гитлера, но и при кайзере существовали вполне развитые демократические институты. Что касается Японии, американцы сохранили в ней весь хорошо налаженный и эффективно действовавший аппарат муниципального управления. И во-вторых: обе страны потерпели катастрофическое поражение в войне; у них, строго говоря, не было никаких сил для сопротивления намерениям и политике оккупационных войск.
   Набора таких обстоятельств не было в Ираке: строго говоря, не военное поражение потерпела армия Хуссейна, а просто разбежалась. Что касается России, так она сама обрушила коммунизм и ввела демократическое правление. Так почему же всё стало разваливаться, еще даже не обустроившись, как говорит классик русской литературы?
   На это много есть причин, и все их знают. Но за нынешними громкими и трагическими событиями в России, кажется, стали забывать, что одной из таких роковых причин стала чеченская война, активно развернутая еще Ельциным.
   Сталь и шлак
   Интересное начинание, между прочим, как говорится в повести Фазиля Искандера "Козлотур" - культовой книге начала семидесятых. Эти слова были чем-то вроде пословицы; скажем, на любое приглашение выпить отвечали: интересное начинание, между прочим. Ныне под таким интересным начинанием я имею в виду некоторое копошение вокруг Николая Островского, в связи с исполнившимся в сентябре его столетием. Идут разговоры чуть ли не о возвращении пресловутой книги в школьные программы. Во всяком случае, в московских школах объявлен конкурс на лучшее сочинение об этом предмете. По нынешним временам дело вполне возможное: не Сталина реабилитировать, так хоть книгу "Как закалялась сталь".
   Умер Николай Островский в декабре 1936 года; значит, всех лет его жизни было тридцать два. Герой и должен умирать молодым. А Николай Островский был герой - независимо даже от того, что сделала из него советская пропаганда. Мальчишка, в шестнадцать лет пошедший на войну и тяжело раненный в голову, что и стало причиной всех его дальнейших бедствий, - конечно, уже заслуживает уважительного к себе отношения. Но из Островского сделали миф. Под именем Павла Корчагина он стал уже не просто одним из многочисленнейших бойцов гражданской войны, а мифическим ратоборцем, Ахиллом. Скорее даже Филоктетом, сделавшим лук для Ахилла, что и помогло ему преодолеть боль, причиняемую собственной раной. Вот такой лук большевики сделали из инвалида Островского. Лук звенит, стрела трепещет.
   Я говорю так, будто все знают о ком и о чем идет речь - потому что знаком с этим сюжетом с самого что ни на есть школьного детства. В седьмом, кажется, классе проходили роман Островского "Как закалялась сталь": о раненом, впоследствии парализованном и ослепшем комсомольце, который боролся до конца и, не в силах держать в руках саблю или винтовку, взялся за перо. Это была собственная жизнь автора, укрывшегося под вымышленным именем Павла Корчагина, ставшего легендарным "Павкой". Он был введен в советский пантеон. И, слов нет, вызывал большую симпатию, чем, скажем, Павлик Морозов, сдавший энкавэдэшникам собственного отца. На Павлика, кстати, не особенно и нажимали: в школе, во всяком случае, не проходили, хотя поэт Степан Щипачев (человек, говорят, приличный) написал о нем поэму.
   Недавно пришлось читать в журнале "Огонек", что Павлика Морозова как будто бы в действительности и не было, что это некий собирательный образ, сделанный то ли из беспризорника, шпионившего для чекистов, то ли из какого-то деревенского обсевка, а скорее всего из тех и других: понадобилось героизировать доносительство. Другой Павлик, Павка Корчагин, право же был лучше. Во всяком случае, он существовал - под своим подинным именем Николая Островского. Человек был, инвалид был. Но был ли автор? Вот вопрос, которым невольно задаешься.
   "Как закалялась сталь" - это, если угодно, книга о книге: о том, как пишется книга, какими мучениями она создается - в данном случае не просто "муками творчества", а самыми настоящими физическими страданиями. Если твоя жизнь невыносима, сделай ее полезной: этакий Ницше для советского ширпотреба. Герой, создавая книгу, уже парализованный, брал карандаш в зубы. Выразительный образ, конечно. При этом в нем есть что-то цирковое.
   Мы сказали: "Как закалялась сталь" - книга о книге. Безотносительно к советской антрепризе, такой жанр существует в литературе, и начало ему положил Андре Жид. Нужно при этом вспомнить, как называлась соответствующая его книга: "Фальшивомонетчики".
   Отнюдь не имею в виду бросить тень на реального человека, комсомольца и мученика Николая Островского. Он, повторяю, заслуживает всяческого уважения. Недавно я прочитал, что его книгу любят дети-инвалиды. Одно это заставляет воздержаться от слишком сильных оценок. Вокруг Островского был создан контекст, обязывающий к почтительному отношению. Цирком было другое: этот проект коммунистической пропаганды, коммунистического мифотворчества.
   Можно поверить тому, что за неспособностью к другим занятиям некий больной комсомолец пробовал написать что-либо. Сомнительно, что у него из этого получилось то, что мы узнали под титлом "Как закалялась сталь". Но что-то он, безусловно, писал. Скорее всего, друзья-комсомольцы, наблюдая муки Островского, обратились за советом и помощью, как тогда говорили, в центр. А может быть, и сам автор отправил в одно из московских издательств какую-то рукопись с просьбой откликнуться. Центр откликнулся оперативно и умело: использовав действительно впечатляющий образ комсомольца-мученика, не оставившего надежды быть полезным, вокруг этого образа создали некий внятный текст. А потом этот образ и этот текст, как сказали бы сейчас, раскрутили. Раскрутку начал первый человек советской журналистики Михаил Кольцов, напечатав в "Правде" статью "Мужество" - о Николае Островском и его (литературном) подвиге.
   Не думаю, однако, что сам Кольцов был причастен к созданию соответствующего текста: он был человек достаточно занятой, причем гораздо более важными делами. Мне кажется, что главной фигурой в создании мифа Островского был Виктор Кин (Суровикин), автор популярного романа о комосомольцах-подпольщиках на дальнем Востоке. Кин долгие годы был корреспондентом ТАСС в Риме и Париже, а потом в Москве был назначен чуть ли не директором крупного всесоюзного издательства. Скорее всего, к нему и попала рукопись Островского в той или иной степени готовности и качества исполнения. Он сообразил, что из этого сырого сюжета можно сделать высоко действенный пропагандистский миф: несомненный знак толковости советского издателя. Главное - инициативность: тогда еще не боялись проявлять таковую товарищи из среднего звена руководства. Так и получалось кое-что; Павка Корчагин явно получился.
   Вряд ли Кин один работал над рукописью; скорее всего к Островскому в Сочи была отправлена некая бригада, в рекордные сроки подготивившая требуемый продукт. Кин, скорее всего, осуществлял общее руководство. Главное было - сроки и темпы: увидев, в каком состоянии находится будущий автор, необходимо было торопиться. Книга вышла в 35-м году, а в конце 36-го Островский уже умер.
   Я не с потолка взял Виктора Кина: как-то он подходит для исполнителя главной роли в этом спектакле; да и слухи соответствующие ходили, особенно после того, как Кин, репрессированный в конце 30-х, после Сталина был реабилитирован, а роман его переиздан. Да тут еще вдова его Цецилия, вернувшись в Москву из ссылки, проявила активность: печатала в "Иностранной литературе" и "Новом мире" статьи про Италию и, надо полагать, что-то рассказывала в редакциях о своем покойном талантливом муже: судя по ее статьям, дама она была достаточно разговорчивая и тщеславная. Запомнилась одна ее статья мемуарного характера, как раз о годах в Риме и Париже: она обливалась слюной, вспоминая о сладкой заграничной жизни; о том, например, как однажды в театре, стараясь получше его рассмотреть, чуть ли не на колени взгромоздилась к Муссолини, присутствовавшему на спектакле. Неприятная была статья. Классовый подход вопиюще отсутствовал.
   Был еще один персонаж, как-то связанный с Островским: некий Семен Трегуб, журналист и вроде бы еще литературный критик; во всяком случае, несколько книг о Николае Островском он написал. Помню, что с некоторых пор в прессе его стали как-то особенно упорно "доставать", а он оскорбленно отбивался. Похоже, что он имел прямое отношение к истории с Островским и как-то неблаговидно ее использовал в собственных целях, за что его и шпыняли. В советской прессе, как и в любой другой, умели и умеют сделать из человека клоуна, ничего прямо как будто не сказав.
   Не могу не вспомнить случай, когда я сам догадался о подтексте одной реплики в "Литературной Газете". Некий человек (я помню его имя, но не буду называть) - очень уважаемый в полуподпольных культурных кругах - прорвался в печать: опубликовал в журнале "Театр" статью об актере Хмелеве. В Литературке появилась заметка, где его обвинили в плагиате - большой выписке из ранее изданной книги о Хмелеве другого автора. Эта выписка приводилась: я без труда узнал в ней несколько фраз из статьи Бердяева о Льве Шестове "Философия трагедии". О Бердяеве и Шестове говорить не стали, не желая совсем уж закладывать начитанного автора, но дали ему понять, что не только он к тому времени ознакомился с эмигрантскими подзапретными философами. Тонкая была работа.
   Николая Островского раскрутили на все обороты, сумели сделать из него фигуру международно известную. Упоминавшийся Андре Жид был в Советском Союзе как раз в это время, в 36-го году; он посетил Островского. Я видел фотографию, запечатлевшую эту встречу: знаменитый француз с интересом всматривается в лежащего перед ним человека в красноармейской гимнастерке. Кстати, тоже умело выбранная деталь для создания визуального имиджа: не в белую же рубашку с галстуком надо было обряжать инвалида для показа знатным иностранцам (при Брежневе сделали бы как раз так). Смысл гимнастерки: Павка Корчагин продолжает сражаться.
   Был в греко-римскую старину (а может еще раньше) некий полководец, заряжавший свои осадные катапульты трупами убитых солдат: до конца их использовал. Восхищение этим сюжетом я обнаружил в одном советском (и очень не плохом) романе.
   Мы уже упоминали статью Михаила Кольцова, поставившего феномен в потребный контекст: "Мужество". Но это большевики так дело представляли, такой спектакль разыгрывали. У истории с Николаем Островский есть другой контекст, и не советский уже, а глубоко русский, глубоко, так сказать, дореволюционный. О нем писал великий Андрей Платонов. Статья его в первой, журнальной публикации называлась "Электрик Корчагин". Вот отрывок из этой статьи:
   "Когда у Корчагина - Островского умерло почти всё его тело, он не сдал своей жизни, - он превратил ее в счастливый дух и в действие литературного гения (...) И с "малым телом" оказалось можно прожить большую жизнь. Ведь если нельзя жить своим телом (...), то надо превратиться даже в дух, но жизни никогда не сдавать, иначе она достанется врагу".
   В 36-м году всё это звучало вполне корректно, не выбиваясь из общего тона. Но нужно знать Платонова, чтобы догадаться, что он имел в виду. Николай Островский - законный персонаж не той книги, которую большевицкие профессионалы написали за него: это персонаж платоновского "Чевенгура". Платонов не мог написать ни единого текста, не блеснув собственной гениальностью. Гениальные слова здесь - "малое тело". Тут прокламируется собственная позиция Платонова, собственное его мировидение и понимание происходящего в России - Советском Союзе. Платонов видел, что в коммунизме происходит иссякновение бытия, что это и есть его подлинная, подноготная, тайная цель. Человека нужно превратить в труп. Но это - предельное задание, недостижимый идеал, так сказать; в том остатке бытия, который допускал коммунизм, наиболее адекватной формой существования становился полутруп. Это максимально возможное приближение к идеалу выражал Николай Островский. Из него делали бойца, не складывающего оружия. Хотя бы и так, - но нужно понять, за что шел бой.
   Мао Дзе-дун, призывавший не бояться ядерной войны, говорил, что ради всемирного торжества коммунизма можно положить и шестьсот миллионов человек. Вот язык человека, говорящего правду - выговаривающего правду. В Советском Союзе к тому времени смертоубийственный пыл иссяк; при Хрущеве, а тем более при Брежневе можно было жить спокойной обывательской жизнью, но сама-то жизнь продолжала сходить на нет, пока не обнажила до конца продовольственные полки, то есть непреходящую цель коммунизма: ноль бытия. Коммунистам не нужны были мясо и рыба; нужно сделать некоторое усилие, чтобы понять: им и сталь не была нужна - но шлак.
   Помня о всех зигзагах и провалах постсоветского существования, не прекращающихся и сегодня, не нужно забывать и о том, от чего избавилась страна, откуда она ушла: из иррационального существования отрицательных величин, минус единиц. То, что сегодня начинается копошение вокруг Николая Островского, свидетельствует, однако, о неизжитости прежней даже не идеологии, а психологии, причем на верхах. Зарядить катапульту трупом Павки Корчагина хочет начальство, хотя бы и не центровое. Оно так и не поняло, что за пережитые годы изменился даже самый тип комсомольца: что героем времени выступает не инвалид гражданской войны, а начальник комсомольского студенческого стройотряда Михаил Ходорковский. Сейчас в тюрьме он проходит хорошую закалку.
   О любви и проституции
   Мне случилось прочитать подряд две книги, принадлежащие перу авторов одного литературного поколения, да еще самих связанных узами идейной солидарности, общей работы и личной дружбы. Это "Книга прощаний" Станислава Рассадина и "Случай Эренбурга" Бенедикта Сарнова. Обе 2004 года издания, в одном издательстве вышли - "Текст". Книги внешне - по прочтении оказалось, что и внутренне, - одна от другой неотличимы; правда, Рассадину дали тираж четыре с половиной тысячи, а Сарнову - три. Значит ли это, что Эренбург - не та нынче тема, чтоб конкурировать тиражностью с прочими? Когда-то было не так. Да, впрочем, когда-то всё было не так. Обе книги тем и интересны, что описывают прошедшую, ушедшую в архив, чуть ли не сгинувшую во тьме эпоху. Эпоха эта - советские шестидесятые годы: сравнительно недолгое - а с другой стороны поглядеть, так и достаточно долгое - время либерального, вернее, либеральничающего коммунизма, помягчевшей советской власти. Как всегда, исторические периоды с хронологией особенно не считаются: этот период длился не десятилетие, как ему полагалось бы, а пятнадцать лет: с 1953 до 1968-й. Вехи: смерть Сталина и конец пресловутой "оттепели" в 1968 году с подавлением советскими танками так называемой Пражской весны - одной из "бархатных революций" самого корректного славянского народа.
   Интересно, что один из обсуждаемых сегодня авторов дал этой эпохе, вернее людям этого времени, устоявшееся название: как сейчас вижу страницу журнала "Юность" с заголовком статьи Станислава Рассадина: "Шестидесятники" и с портретом автора, как в этом журнале водилось. А второй автор, Сарнов, пишет об Эренбурге, назвавшем этот послесталинский период "оттепелью" в одноименной повести, появившейся в журнале "Знамя" в 1954 году: оперативно откликнулся товарищ. Правда, за эту оперативность Эренбургу и попало. С этим связан некий микроэпизод того времени. На повесть ополчился Константин Симонов, тогдашний главный редактор Литературной Газеты, в статье, написанной собственноручно и подробно. А ведь Эренбург с Симоновым были если не друзьями, то, безусловно, близкими людьми, что называется, "корешами". Близость распространялась достаточно далеко. Эренбург пишет в мемуарах, что однажды загулявшего Симонова жена отыскивала по всей Москве и среди ночи послала к Эренбургу симоновского шофера. А время было - начало пятидесятых годов, когда такой ночной звонок мог означать только то, что означал: пришли кромешники, потащут в ад. Как видим, у Эренбурга хватало поводов злиться на Симонова. А тут, в 54-м, он вообще всю игру задумал провалить: дискредитировать пробный шар, мастер пускать которые был Эренбург на предмет понюхать погоду: можно вылезать из ковчега или подождать? Как выяснилось - можно, но Симонов явно недооценил новых возможностей, перестраховался, струсил. Он и сам потом признавался: думал, что после Сталина будет не лучше, а хуже. Как бы там ни было, дружба Эренбурга с Симоновым на этом кончилась.