- Значит, вы меня подозреваете? - ухмыльнулся коллекционер. -
Подозревайте, Юрий Иванович, подозревайте. Можете и следователю сказать. Я
не обижусь. Скажите ему: я уверен - это Олег Михайлович мои деньги украл.
Да знаете ли вы, Децкий, что такое двенадцать тысяч?
- Не сомневайтесь, знаю вполне.
- Мечта дурака-работяги - вот что такое двенадцать тысяч...
- Однако на улице они не валяются, - сказал Децкий.
- На улице ничто не валяется, кроме пьяных, - ответил коллекционер. -
Что же я, по-вашему, уличный воришка, грабитель из подворотни? Я, - тут
последовала многозначительная пауза, - я - честный человек, у меня голова
на плечах, не котелок с кашей, как у некоторых. Прошлой зимой в
автомагазине я нашел на полу кошелек - в нем было восемь тысяч рублей. Мне
пришлось потратить два часа, чтобы найти убитого горем владельца. Он был
так признателен, что целый месяц носил сюда коньяк и написал в газету
"Труд". Впрочем, думайте обо мне что угодно - мне все равно.
- Зато мне не все равно, - возразил Децкий. - Вы про свой подвиг
честности пионерам расскажите; может, рядом толпа свидетелей была... Мне
это неинтересно.
- А мне с вами неинтересно, - сказал коллекционер. - Но чтобы этот
вопрос закрыть навсегда, скажу: весь вечер пятницы, и субботу, и
воскресенье я был с Катей. Она может подтвердить. Если вы и ей не доверяете
- проверяйте. Или она тоже подозревается в воровстве?
- Она нет, - сказал Децкий, - она не подозревается.
- Тем лучше, - закончил Олег Михайлович, - значит, и говорить не о
чем.
- Еще одно маленькое дельце, - остановил его Децкий. - В ту самую
субботу, когда меня обчистили, в нашем подъезде умерла одна старушка, моя
соседка по этажу.
- Так что с того? - нетерпеливо махнул коллекционер. - Ну, умерла. Так
мне что...
Негромкий звонок телефона прервал его ответ. Олег Михайлович снял
трубку, сказал: "Алло", потом сказал: "Нет, у меня гости", потом - "Один
знакомый", потом - "Интересно. Я весь - внимание!", потом долго слушал и на
глазах у Децкого мрачнел. Наконец он сказал: "Хорошо, я позвоню вам позже".
- У вас все, Децкий? - спросил он, думая о своем.
- Нет, хочу окончить про старушку...
- А что тут кончать? Она же умерла.
- Она умерла от того, что ее ударил вор. Это случилось в десять часов.
- Что же, поздравляю. Теперь милиция от вас не отлипнет никогда...
- Милиция не знает, - сказал Децкий.
- Почему же вы не скажете, - усмехнулся коллекционер. - А-а, понимаю.
Вы думаете, что я виновник смерти. Ну да, если я вор, то и убийца. А если я
скажу об этом следователю?
- Дело хозяйское! - ответил Децкий.
Коллекционер поглядел на него, как на ребенка, и сожалеюще покачал
головой.
- Юрий Иванович, - сказал он, - послушайся мудрого совета. Ты ведь не
ангел; насколько я понимаю, тебе срок грозит, тюрьма, а ты - следствие,
всякую чепуху, сам себя выдаешь. Но бог с тобой, как хочешь. Но меня
оставь, мне моя жизнь не надоела.
- Какой срок! Какая тюрьма! - взвился Децкий.
- Обыкновенная тюрьма, - ответил Олег Михайлович. - Что ж, я не
понимаю, как деньги делаются...
Децкий покидал квартиру коллекционера, как побитая собака. Было ясно:
его чурались. Может, и сговорились чураться. Сейчас он им всем как кость в
горле. Сейчас каждый готов из шкуры выпрыгнуть, убеждая: я - самый честный.
Тот же коллекционер. Он восемь тысяч вернул. Как бы не так. Восемь тысяч
копеек, это еще можно поверить, да и то с трудом. Все Катька, сука
болтливая, разносит, все сплетни, ворона, передает. Тюрьма, срок, деньги -
откуда ему знать. Децкий решил зайти к Катьке, но тут же раздумал: придешь,
а там следователь ожидает, покуривает. Нет уж, товарищ Сенькевич, хватит
встреч, сыты по горло, добром от них не пахнет, здесь Олег прав. Слава
богу, что у Витьки не появился, вот была бы настоящая немая сцена: один с
рожей скособоченной, другой с мокрой тряпкой на морде и кровь на полу. В
чем, граждане, дело? Да так, я поскользнулся на ковре, он со стула упал. С
Катькой вечером поговорим, а раньше - с Данилой и Петькой. Тоже будут врать
прямо в глаза: да ты что? за кого принимаешь? что мы - карманники! Экая
трудность - искренне возмутиться. Да он сам, если бы Петька пришел упрекать
за интриги, сожрал бы его от негодования, такого бы наплел и так отругал,
что тот бы еще и прощения попросил, и за мировой бутылкой сбегал. Вот
именно, что Петькина работа, подумал Децкий. Вдруг один начальник намекает,
второй явно говорит - будем повышать вас, товарищ Смирнов, заслужили
самоотверженным трудом. У него глаза на лоб лезут: сидел - мышь тише не
сидит, голоса не подавал - от немого больше звуков исходит, и, пожалуйста,
нате, вытаскивают из норы, прибавляют оклад, пятьдесят рублей в месяц, или
шестьсот в год, и полная гарантия честной жизни - что ж там в отделе
ущипнешь - лишнюю командировку, клей канцелярский, скрепку, химический
карандаш? Петенька туда, сюда: какой гад рекламирует, кому неймется?
Децкий! И у Данилы такие же основания, хоть и думает на эту подлую гниду.
Но могли Катьке проговориться о всех своих неудачах, а у Катюши в башке
ЭВМ: включила, пощелкало - трым-брым - и разъяснила. Но все это были сорок
раз думанные мысли, кольцо, круг: все в равной мере способны украсть и ни
для кого не найти улики. Децкий так и подумал: "Брожу по кругу!"
Он поехал на завод. Лавируя в потоке машин, он думал, что его
следствие застопорилось, а следователь меж тем идет вперед. Сегодня
знакомится с компанией, через день-два соберет всех в сберкассу на
опознание, не опознают - он придумает какую-нибудь экспертизу, а еще, по
своей ловкости, заподозрит странность Пашиной смерти, а еще заинтересуется
гибелью старушки - тогда покрепче возьмутся, и истина, как они пишут,
восторжествует, а зло получит должное воздаяние. Убийцу расстреляют, а им
всем по десять лет без надежды на амнистию, ибо расхитителям
социалистической собственности прощения не бывает. И вот выйдет он из ворот
в день пятидесятилетия, Сашке стукнет двадцать два года, Ванда будет
замужем за другим, и останется ему одно - грузить стеклотару да травиться
"чернилами". Ну нет, нет, думал Децкий, что угодно, но не в тюрьму.
Уладив срочные дела, он позвонил на работу Катьке. Там ответили, что
заведующей нет, болеет. Децкий перезвонил ей домой: "Болеешь?" - "Почки,
мой друг!" - "Хочу тебя увидеть". - "Так приезжай хоть сейчас". - "Сейчас
не могу. Позже. Никуда не уйдешь?" - "Куда мне идти - почки. Жить не
хочется, не то что ходить". Затем Децкий позвонил в "Хозтовары" и, услышав
деловой голос Данилы Григорьевича, таинственно сообщил: "Надо встретиться.
Жди меня дома в шесть". Затем он сходил на склад, но Петр Петрович отпускал
продукцию, вокруг него толпились и сновали грузчики, шоферы, экспедиторы.
Децкий отметил, что завскладом насмешливо посматривает на его нос.
Растрепался Витенька, герой сопливый, понял Децкий и понял, что уж если
известно Петру Петровичу, то тем более известно Даниле и Катьке. Приходить
к ним с прежними вопросами стало бессмысленно. "Забегу к тебе. Жди!" -
бросил ему Петр Петрович.
Ожидая завскладом, Децкий просидел в кабинете до половины шестого, но
Петька не появлялся. Разозленный Децкий отправился на склад, тут ему
сказали, что заведующий смотал свои монатки еще в четыре часа. Децкого этот
мелкий обман привел в бешенство. "Ладно, сволочь, - шептал он, - все равно
найду. Не сейчас, так вечером, не вечером, так утром. На Луну не улетишь,
встретимся!"
Он поспешил на стоянку. Был час разъезда, по улице сплошным обозом шли
машины. Децкий долго стоял на выезде, ожидая какого-нибудь разрыва в
потоке. В два ряда перед ним ползли машины: то останавливались, то вдруг
срывались, влекомые зеленым пятном далекого светофора. Одни водители
тормозили плавно и плавно трогались, у других и при торможении и при
трогании машину дергало, переднего пассажира то отбрасывало к спинке
кресла, то угрожающе кидало вперед. Вот точно так, вспомнилось Децкому,
водил свой "Москвич" Паша: отчаянно тормозил, срывал машину с места
прыжком. И вспомнился следом стремительный, ровный отъезд Павла от гаража,
тот последний его отъезд в одиннадцать часов. Но уже нет, никак не Павел,
открылось Децкому; за рулем сидел опытный, умелый водитель, с тренированным
зрением, с точным чувством педали, с развитой шоферской реакцией,
аккуратный и грамотный. Децкий даже ахнул от удачи неожиданного прозрения:
каждый водит машину по-своему, непохоже на других; водительская
индивидуальность особенно заметна при переключении скоростей, торможении,
трогании; стоит внимательно посмотреть, чья машина ходит так, как выезжал
тогда Павлов "Москвич", - и убийца на мушке.
Децкий помчал к "Хозтоварам". Оставив машину за квартал, Децкий тылами
вышел во двор магазина. "Иж" Данилы Григорьевича стоял на обычном своем
месте у котельной трубы. Ждать пришлось недолго. Вместе с Данилой из
служебного входа вышел Виктор Петрович; полморды последнего закрывали
большие солнцезащитные очки, Децкий, угадав причину, получил удовольствие.
Два торговца поспешно двигались к машине. Децкому было видно, как Данила
Григорьевич открывал ключом левую дверку, затем он сел за руль, потянулся и
поднял кнопку затвора на правой, и в машину влез Виктор Петрович. Стало
слышно, как зафыркал мотор. Децкий, весь обратившись во внимание, замер,
но, к его досаде, машина поползла задним ходом, а разворот ее и выезд на
улицу скрыли мусорные баки. Тогда Децкий ринулся к своим "Жигулям" и на
пределе допустимой скорости помчал к дому Данилы. Загнав машину во двор,
Децкий вышел на поворот, где неминуемо должен был пройти "Иж". Он показался
через пятнадцать минут. Децкий зафиксировал плавный сброс газа, мягкий
поворот, и вдруг машина резко остановилась - это Данила Григорьевич увидел
его. Открылась правая дверка, и послышался окрик: "Садись!"
Децкий махнул рукой: мол, езжай, пешком дотопаю.
Он глядел, как Данила Григорьевич пошевелил ногами, тронул рычаг
скоростей, и "Иж" ровно пополз на дворовую стоянку. Но этих коротких
наблюдений для сравнения и выводов было недостаточно, и Децкий решил
последить за директором утром, когда тот будет выезжать. И Петеньку - крысу
складскую - надо подсмотреть за рулем, наметил Децкий, и Олега Михайловича.
- Драться будешь? - спросил, подходя, Данила Григорьевич.
- Что, уже нажаловалась эта скотина, Виктор Петрович.
- Уж сразу и скотина. Ты ему фингал посадил.
- Он мне, дрянь облезлая, нос разбил, кровь шла, галстук испортил, -
сказал Децкий. - И то не жалуюсь.
- Свежо предание, - не поверил Данила Григорьевич. - Ну ладно, пойдем
в дом.
Семейство - жена и двое сыновей - сидело у телевизора. Жена, увидев
гостя, встрепенулась бежать в кухню, но Данила Григорьевич свеликодушничал:
"Отдыхай, Маша, сами управимся".
Прошли на кухню.
- Выпьем? - спросил Данила.
Децкий отказался:
- Куда пить-то. На машине.
- Может, кофейку? - предложил хозяин.
Пока мололся кофе и кипятилась в джезве вода, молчали. Потом Данила
сказал:
- Виктор Петрович - темный, конечно, малый, но иногда не врет. Ты за
что его?
- Наглый он, а не темный, - отозвался Децкий. - За это.
- Слушай, - уставляясь Децкому в глаза, спросил хозяин, - ты и меня
подозреваешь?
- Данила, дорогой, - сказал Децкий, - не хочется врать. Понятное дело,
подозреваю.
- Ну и как ты, если не секрет, думаешь найти вора?
- А зачем мне вор? Он мне не нужен. Я свои деньги хочу вернуть. Пусть
пришлет переводом.
- Положим, прислал? А дальше что? Придешь в милицию и объявишь:
получил переводом или бандеролью десять тысяч.
- Четырнадцать тысяч, - поправил Децкий.
- Четырнадцать тысяч, - продолжал Данила Григорьевич, - так что, дело
можно закрыть, будьте здоровы, напишите на нем "нераскрытое".
- Это милиции забота: закрывать или дознаваться, - ответил Децкий. -
Меня не волнует, она доказательств не соберет.
- Ты-то откуда знаешь?
- Потому что обдумывал.
- Выходит, кого-то предполагаешь?
Децкому хотелось выпалить: "Тебя!", но он ответил:
- Не так, Данила, все это просто. Конкретно я никого не подозреваю, но
подозреваю, что к воровству уже прицепились два убийства: моя соседка и
Паша. Или ты думаешь, Паша сам в час ночи поехал смерть искать на
Веселовском шоссе.
- Пьяный был, - задумчиво ответил хозяин.
- Он и пьяный и трезвый куражиться на машине не любил.
- Так кого ты ищешь - вора или убийц? - спросил Данила.
- Это - одно лицо.
- Ищи, если неймется. Только ж совесть надо иметь. Сегодня твой
следователь в магазин приходил. Сначала меня, потом Витьку допытывал твоими
же вопросами.
- С большого грома всегда малый дождь, - сказал Децкий. - Следователь
пришел. Ну и что? Пришел и ушел. Тебе-то чего бояться, ты ж не убивал.
- Сам знаешь чего. Он за тобою словно тень ходит: куда ты, туда он.
- Интересно, что бы ты делал на моем месте?
- Затих. Работал бы. У меня двое детей, их вырастить надо.
- Но кто-то же взял, и свой взял.
- Если ты полагаешь, что я тебе сочувствую, - сказал хозяин, - то это
не так. Сам виноват. Стахановец нашелся. Ты с точки зрения закона - вор. И
я - вор, и Петя, и Катя, и покойный Паша - все мы преступники. А ты
сберкнижку завел. Идиот ты и задница. - Данила громко и матерно выругался.
- Сам горишь, так хоть других в огонь не тяни...
Децкий слушал и колебался: то казалось - точно Данила, то казалось -
не он.
- Это само собой разумеется, - перебил Децкий, - а если по существу.
Тебе ж Витька говорил, чем интересуюсь. Что, сказать нечего?
- Это я судьям скажу, - улыбаясь, ответил Данила Григорьевич. - Вот
когда ты всех на скамью посадишь, я отвечу.
- Как знаешь! - поднялся Децкий.
- Шучу, шучу, садись, - примирительно сказал хозяин. - Там на вокзале,
у входа в тоннель, киоск есть, пенсионерша в нем работает, знакомая. Я у
нее перед поездом газеты брал. Спроси. Марфа Кирилловна зовут... А по
правде говоря, Юра, есть одна просьба: пока тянется это дело, не трогал бы
ты никого, по крайней мере, меня. Мне и без милиции хватает проверок...
- Ладно, - грубовато сказал Децкий. - Договорились.
Он вышел во двор в тоске и злости. День прошел, успехов же никаких,
одни неприятности: Витька, гнида, кровь пустил, Катькин ублюдок посмеялся,
Данила вежливо выгнал вон, а Петька надул. И все убеждают: заткнись, молчи,
не касайся. "Дудки вам, - зло говорил Децкий, садясь в машину. - Дудки,
милые. Скиньтесь по три тысячи - тогда. Это первое. А второе - кто за Пашу
ответит?"
Доехав до автомата, Децкий позвонил Петру Петровичу. Телефон ответил
молчанием. Поеду, к Катьке, решил Децкий.
Сенькевичу же этот напряженный день принес несколько успехов.
Наконец-то ощутились загадочные, но, безусловно, существующие связи в кругу
людей, близких Децкому, какой-то таинственный шел между ними процесс.
Особенно впечатлило странное появление Децкого в квартире коллекционера и
недолгая их беседа, которая явно Децкого расстроила. От подъезда к машине
он прошагал вяло, буквально проплелся, потом в унынии сидел за рулем,
словно раздумывая, что делать. Наконец он тронулся, Сенькевича
заинтересовало - куда? Оказалось - на завод. Это было понятно, но какая же
нужда, думал Сенькевич, привела его в рабочее время к коллекционеру? Что
общего между ними? Что Децкий выяснял? Или объяснялся?
Проследив, как Децкий вошел в проходную, Сенькевич поехал в магазин
хозяйственных товаров. И директор, и заведующий секцией были на работе.
Сенькевича удивило, что отглаженный аккуратненький Виктор Петрович имел
совершенно непристойный свежий синяк вокруг правого глаза. Солнцезащитные
очки лишь подчеркивали внушительные размеры этого телесного повреждения.
Сенькевич уже в разговоре не удержался спросить:
- Хулиганы?
- Развелось сволочи, - зло пробурчал завсекцией. - Никто не сажает!
- Надо в милицию заявить, - посоветовал Сенькевич.
Завсекцией почему-то посмотрел на директора и сказал, тоскливо
вздыхая:
- Знаем мы эти заявления.
Крепко ему врезали, видел Сенькевич, и наверняка было больно, и одним
только глазом смотрел на свет, но предпочитал человек молчать, решил
стерпеть, закрыться очками и пережить. Почему? Не верил, что найдут и
накажут? Или самолюбие не пускало сказать: "Меня побили". Но это было его
дело, Сенькевич переубеждать не стал. Рассматривал обоих, слушал.
Оба отвечали обстоятельно, но ничего нового не сказали: ехали врозь,
встретились в Игнатово, ночевали на даче. Говорили правдиво, но что-то
недоговаривали; Сенькевич чувствовал в собеседниках какую-то напряженность;
она возросла, когда спросил о Павле; упала, когда поинтересовался их
знакомством с коллекционером; опять возросла, когда спросил директора о
бывшей завсекцией Екатерине Мелешко. Вслух звучала правда, сообщались
положительные элементы, и эта правда представлялась Сенькевичу
неполновесной, канцелярской, имевшей основу в бумажках личного дела -
приказах, служебных характеристиках, трудовой книжке. И директор и его
подчиненный отвечали быстро, но с каким-то мгновенным, едва приметным
запаздыванием, словно ответы проходили в уме цензуру, и что-то
выбрасывалось, и пропуски тут же заполнялись каким-то неважным
наполнителем. И у обоих Сенькевич чувствовал сгустки страха, у директора он
был меньше, у завсекцией больше, и эти сгусточки пульсировали в такт
ответам. Но чего им было бояться? Что настораживало этих людей? Наобум
Сенькевич спросил, есть ли у них машины. Оба односложно подтвердили, что
есть. Тогда он спросил, есть ли у них дачи. Оказались и дачи. Но эти
вопросы и ответы на них, видел Сенькевич, доставили обоим сотрудникам
сильное переживание, словно он коснулся предмета неприятного или интимного.
Все это было странно, имело не понятную Сенькевичу причину. Он решил
увидеть их в домашнем быту, раздельно друг от друга, в привычной
обстановке. "Мой дом - моя крепость". Как они будут держаться в своей
крепости? Как эти крепости выглядят?
Окончив встречу, Сенькевич вышел в торговый зал. Личный интерес повлек
его в секцию электротоваров, захотелось, благо был удобный случай,
посмотреть настольные лампы. Проходя мимо секции номер два - "хозяйственные
товары", которой заведовал Виктор Петрович, Сенькевич обратил внимание на
яркую картонную коробку с довольно смешной надписью - "Замок повышенной
секретности". Секретность эта, как он сразу убедился, крылась в двойном
наборе бороздок. Он поинтересовался, кто же рекламирует так безобидное свое
изделие - и застыл: хитрые эти замочки выпускал инструментальный завод, тот
самый завод, где работали Децкий, и покойный Пташук, и завскладом Смирнов.
В первую секунду его и удивило именно это: что тут, в секции, которой
заведует человек, подозреваемый Децким, продается товар, который
производится заводом, и более того, участком ширпотреба, подчиненном
Децкому. Но вслед первому удивлению пришло другое, выстроились не понятная
еще, но твердая цепь: завсекцией - директор - Смирнов - Пташук - Децкий - и
соединилась с другой связкой людей: Децкий - Мелешко - коллекционер.
Приметив краем глаза входящего в зал Виктора Петровича, Сенькевич
тотчас ушел в секцию электротоваров. Постояв здесь несколько минут у ряда
торшеров, поглядев на них невидящими глазами, он покинул магазин и сел в
машину.
- Поехали, Валера, - сказал он.
- Куда?
- Покатаемся, - ответил Сенькевич. - На кольцо.
Они мчались по кольцевой дороге, то примыкавшей к новостройкам, то
разрезавшей лес, то возносившейся на дамбе над заливными лугами. В открытые
окна бил насквозь ветер. В лад скорости неслись и мысли Сенькевича,
задерживаясь, как и машина, перед знаком "Stop" и обгоняя одна другую,
когда Валера стремился почувствовать предел мотора. Люди, о которых
думалось сейчас Сенькевичу, подобно этой, обнявшей город, дороге,
замыкались в кольцо, только коллекционер стоял одиночно, соединенный с
прочими через Мелешко, через женщину - не через дело. Екатерина Трофимовна
тоже не имела постоянных связей: когда появлялась она, отходил в сторону
Виктор Петрович, приходил он - отодвигалась она. Сенькевич гадал, с кем
лучше ее соединить: с директором или Децким? Все остальные стояли в этом
кольце прочно. Потом Сенькевич исключил Пташука, и образовалась брешь:
Децкого и завскладом разделило пустотой. Вообще, Децкий обособился; это
соответствовало реальности - он вел следствие против знакомых, он им не
верил или не доверял, кого-то из них он считал способным на воровство. Все
эти люди были повязаны и экономическими отношениями: производство - сбыт, и
здесь, конечно, могла иметь место повышенная секретность: левые замочки -
средство приработка. Если так, то дело выезжало на широкую колею;
Сенькевичу почуялся запах особо крупного хищения. Но если хищение, если
производитель - цех Децкого, думал Сенькевич, то почему он пришел в органы?
Зачем было воровство? Зачем частное следствие? Пташук погиб, почему ж этих,
магазинных, пугает его имя?
Толковые объяснения не возникали; требовались знания, а знал он мало,
почти ничего, самые верхи, то, что собеседники допустили выставить или не
могли скрыть. Наяву были дачи, машины, гаражи, дорогостоящая обстановка,
сказания о давних приятельских связях, совместные пиры, благообразные
маски, скоординированные ответы, была, наконец, кража двенадцати тысяч и
облигаций у Децкого, кража изощренная, четкая, продуманная, без следов и
улик. Об остальном - о действительных отношениях, о действительных денежных
состояниях, об источниках дохода, о воле, натуре, желаниях каждого -
оставалось гадать.
Вернувшись в отдел, Сенькевич тут же пошел консультироваться к
начальнику ОБХСС. Два человека слушали его подробный рассказ, и слушали с
возрастающим любопытством, помечая что-то на календарях. Но высказались они
осторожно: версия его, Сенькевича, очень правдоподобная, такое дело могло
иметь место в натуре, и, конечно, было бы интересно присмотреться и к
заводу, и к магазину, однако тут есть несколько каверз. Поскольку возможным
участникам преступной группы известно, что ведется следствие по хищению и
они являются подозреваемыми, то, безусловно, все, что могло бы стать
поличным, уже исчезло; расследование придется вести документально:
посмотреть номенклатуру заводской продукции и номенклатуру товаров,
поступавших в магазин, по каждому артикулу поднять документы, а их может и
не быть; если магазин имеет лоточную торговлю с выручкой, не фиксируемой
кассовыми аппаратами, картина вообще будет искажена и приведена в
соответствие с банковской документацией. Неточное оформление документов
можно трактовать как злоумышление, но кто поручится, что это не халатность.
Словом, возникают сотни сложнейших вопросов, нужна тщательная ревизия и
экспертиза... В ОБХСС, сказали Сенькевичу шутливо, работа сложная, это у
вас просто: отпечатки пальцев, кровь на полу, свидетели, а у нас ничего -
бумажки, тысячи накладных - разбирайся, в какой из них ложь. Но спасибо за
сигнал, примем к сведению и займемся. Что же касается механики дела, то
она, в принципе, элементарна: если в заводской бухгалтерии зафиксированы
крупные недостачи или крупные списания, то, скорее всего, имели место
хищения продукции с последующим ее сбытом через торговую сеть; если
списаний нет, а номенклатура сходится, то допустимо думать, что существует
побочное, отлаженное производство, замаскированное сложной технологией.
Как? что? где? сколько? - на это даст ответ только конкретное
расследование. Вот, к примеру, два года назад отдел раскрыл аналогичное
хищение на механическом заводе. Но там было без затей, попросту нагло
крали, используя слабый учет, поверхностный контроль; четверо человек
вынесли болтов и гвоздей на тридцать тысяч, реализация - через базарный
хозкиоск. Но там были улики, было взятие с поличным, признание. А тут если
что и налажено, так уже с левым товаром не попадутся; уже изъяли и вывезли
на свалку или в болотце какое-нибудь, через двадцать лет найдется, - им-то
что, не жалко, не свое - народное. И человек некстати погиб, мастер с
ширпотреба. Ширпотреб - место располагающее, а тайный канал утечки
замаскирован, например, общими показателями. Но это так, схемка, десятое
приближение, а как есть на самом деле, в кабинете не догадаешься, надо
собственными глазами посмотреть, руками потрогать... Ведь вот какой-нибудь
гвоздик, пять штук его - копейку стоит, мелочь, кажется, не стоит хлопот, а
гвоздиков этих расходятся миллионы, каждая семья покупает - то надо
прибить, там вколотить... Кто-то сжульничал, списал сто килограммов металла
на брак, другой недопроверил, а металл в виде гвоздиков незаконно ушел в
лавочку и продан. Доход без оприходования. Яснее ясного, а доказать такое
хищение, если за руку не схватил, дьявольски трудно...
Но методика следствия ОБХСС мало занимала Сенькевича; своих хватало
забот; ОБХСС хоть документацией располагает, а у него вообще ничего нет -
догадки и чувствования. Однако пользу эта консультация принесла: Сенькевич
уверился, что дело о хищении денег с вклада Децкого затрагивает группу
людей и что эту группу трясет сейчас страх. Иного повода для
настороженности торговцев при вопросах о Пташуке Сенькевичу не
воображалось.
В четыре часа вернулся Корбов и дал отчет. Личные дела директора и
завсекцией существенных сведений не содержат; интересное, тем не менее,
Подозревайте, Юрий Иванович, подозревайте. Можете и следователю сказать. Я
не обижусь. Скажите ему: я уверен - это Олег Михайлович мои деньги украл.
Да знаете ли вы, Децкий, что такое двенадцать тысяч?
- Не сомневайтесь, знаю вполне.
- Мечта дурака-работяги - вот что такое двенадцать тысяч...
- Однако на улице они не валяются, - сказал Децкий.
- На улице ничто не валяется, кроме пьяных, - ответил коллекционер. -
Что же я, по-вашему, уличный воришка, грабитель из подворотни? Я, - тут
последовала многозначительная пауза, - я - честный человек, у меня голова
на плечах, не котелок с кашей, как у некоторых. Прошлой зимой в
автомагазине я нашел на полу кошелек - в нем было восемь тысяч рублей. Мне
пришлось потратить два часа, чтобы найти убитого горем владельца. Он был
так признателен, что целый месяц носил сюда коньяк и написал в газету
"Труд". Впрочем, думайте обо мне что угодно - мне все равно.
- Зато мне не все равно, - возразил Децкий. - Вы про свой подвиг
честности пионерам расскажите; может, рядом толпа свидетелей была... Мне
это неинтересно.
- А мне с вами неинтересно, - сказал коллекционер. - Но чтобы этот
вопрос закрыть навсегда, скажу: весь вечер пятницы, и субботу, и
воскресенье я был с Катей. Она может подтвердить. Если вы и ей не доверяете
- проверяйте. Или она тоже подозревается в воровстве?
- Она нет, - сказал Децкий, - она не подозревается.
- Тем лучше, - закончил Олег Михайлович, - значит, и говорить не о
чем.
- Еще одно маленькое дельце, - остановил его Децкий. - В ту самую
субботу, когда меня обчистили, в нашем подъезде умерла одна старушка, моя
соседка по этажу.
- Так что с того? - нетерпеливо махнул коллекционер. - Ну, умерла. Так
мне что...
Негромкий звонок телефона прервал его ответ. Олег Михайлович снял
трубку, сказал: "Алло", потом сказал: "Нет, у меня гости", потом - "Один
знакомый", потом - "Интересно. Я весь - внимание!", потом долго слушал и на
глазах у Децкого мрачнел. Наконец он сказал: "Хорошо, я позвоню вам позже".
- У вас все, Децкий? - спросил он, думая о своем.
- Нет, хочу окончить про старушку...
- А что тут кончать? Она же умерла.
- Она умерла от того, что ее ударил вор. Это случилось в десять часов.
- Что же, поздравляю. Теперь милиция от вас не отлипнет никогда...
- Милиция не знает, - сказал Децкий.
- Почему же вы не скажете, - усмехнулся коллекционер. - А-а, понимаю.
Вы думаете, что я виновник смерти. Ну да, если я вор, то и убийца. А если я
скажу об этом следователю?
- Дело хозяйское! - ответил Децкий.
Коллекционер поглядел на него, как на ребенка, и сожалеюще покачал
головой.
- Юрий Иванович, - сказал он, - послушайся мудрого совета. Ты ведь не
ангел; насколько я понимаю, тебе срок грозит, тюрьма, а ты - следствие,
всякую чепуху, сам себя выдаешь. Но бог с тобой, как хочешь. Но меня
оставь, мне моя жизнь не надоела.
- Какой срок! Какая тюрьма! - взвился Децкий.
- Обыкновенная тюрьма, - ответил Олег Михайлович. - Что ж, я не
понимаю, как деньги делаются...
Децкий покидал квартиру коллекционера, как побитая собака. Было ясно:
его чурались. Может, и сговорились чураться. Сейчас он им всем как кость в
горле. Сейчас каждый готов из шкуры выпрыгнуть, убеждая: я - самый честный.
Тот же коллекционер. Он восемь тысяч вернул. Как бы не так. Восемь тысяч
копеек, это еще можно поверить, да и то с трудом. Все Катька, сука
болтливая, разносит, все сплетни, ворона, передает. Тюрьма, срок, деньги -
откуда ему знать. Децкий решил зайти к Катьке, но тут же раздумал: придешь,
а там следователь ожидает, покуривает. Нет уж, товарищ Сенькевич, хватит
встреч, сыты по горло, добром от них не пахнет, здесь Олег прав. Слава
богу, что у Витьки не появился, вот была бы настоящая немая сцена: один с
рожей скособоченной, другой с мокрой тряпкой на морде и кровь на полу. В
чем, граждане, дело? Да так, я поскользнулся на ковре, он со стула упал. С
Катькой вечером поговорим, а раньше - с Данилой и Петькой. Тоже будут врать
прямо в глаза: да ты что? за кого принимаешь? что мы - карманники! Экая
трудность - искренне возмутиться. Да он сам, если бы Петька пришел упрекать
за интриги, сожрал бы его от негодования, такого бы наплел и так отругал,
что тот бы еще и прощения попросил, и за мировой бутылкой сбегал. Вот
именно, что Петькина работа, подумал Децкий. Вдруг один начальник намекает,
второй явно говорит - будем повышать вас, товарищ Смирнов, заслужили
самоотверженным трудом. У него глаза на лоб лезут: сидел - мышь тише не
сидит, голоса не подавал - от немого больше звуков исходит, и, пожалуйста,
нате, вытаскивают из норы, прибавляют оклад, пятьдесят рублей в месяц, или
шестьсот в год, и полная гарантия честной жизни - что ж там в отделе
ущипнешь - лишнюю командировку, клей канцелярский, скрепку, химический
карандаш? Петенька туда, сюда: какой гад рекламирует, кому неймется?
Децкий! И у Данилы такие же основания, хоть и думает на эту подлую гниду.
Но могли Катьке проговориться о всех своих неудачах, а у Катюши в башке
ЭВМ: включила, пощелкало - трым-брым - и разъяснила. Но все это были сорок
раз думанные мысли, кольцо, круг: все в равной мере способны украсть и ни
для кого не найти улики. Децкий так и подумал: "Брожу по кругу!"
Он поехал на завод. Лавируя в потоке машин, он думал, что его
следствие застопорилось, а следователь меж тем идет вперед. Сегодня
знакомится с компанией, через день-два соберет всех в сберкассу на
опознание, не опознают - он придумает какую-нибудь экспертизу, а еще, по
своей ловкости, заподозрит странность Пашиной смерти, а еще заинтересуется
гибелью старушки - тогда покрепче возьмутся, и истина, как они пишут,
восторжествует, а зло получит должное воздаяние. Убийцу расстреляют, а им
всем по десять лет без надежды на амнистию, ибо расхитителям
социалистической собственности прощения не бывает. И вот выйдет он из ворот
в день пятидесятилетия, Сашке стукнет двадцать два года, Ванда будет
замужем за другим, и останется ему одно - грузить стеклотару да травиться
"чернилами". Ну нет, нет, думал Децкий, что угодно, но не в тюрьму.
Уладив срочные дела, он позвонил на работу Катьке. Там ответили, что
заведующей нет, болеет. Децкий перезвонил ей домой: "Болеешь?" - "Почки,
мой друг!" - "Хочу тебя увидеть". - "Так приезжай хоть сейчас". - "Сейчас
не могу. Позже. Никуда не уйдешь?" - "Куда мне идти - почки. Жить не
хочется, не то что ходить". Затем Децкий позвонил в "Хозтовары" и, услышав
деловой голос Данилы Григорьевича, таинственно сообщил: "Надо встретиться.
Жди меня дома в шесть". Затем он сходил на склад, но Петр Петрович отпускал
продукцию, вокруг него толпились и сновали грузчики, шоферы, экспедиторы.
Децкий отметил, что завскладом насмешливо посматривает на его нос.
Растрепался Витенька, герой сопливый, понял Децкий и понял, что уж если
известно Петру Петровичу, то тем более известно Даниле и Катьке. Приходить
к ним с прежними вопросами стало бессмысленно. "Забегу к тебе. Жди!" -
бросил ему Петр Петрович.
Ожидая завскладом, Децкий просидел в кабинете до половины шестого, но
Петька не появлялся. Разозленный Децкий отправился на склад, тут ему
сказали, что заведующий смотал свои монатки еще в четыре часа. Децкого этот
мелкий обман привел в бешенство. "Ладно, сволочь, - шептал он, - все равно
найду. Не сейчас, так вечером, не вечером, так утром. На Луну не улетишь,
встретимся!"
Он поспешил на стоянку. Был час разъезда, по улице сплошным обозом шли
машины. Децкий долго стоял на выезде, ожидая какого-нибудь разрыва в
потоке. В два ряда перед ним ползли машины: то останавливались, то вдруг
срывались, влекомые зеленым пятном далекого светофора. Одни водители
тормозили плавно и плавно трогались, у других и при торможении и при
трогании машину дергало, переднего пассажира то отбрасывало к спинке
кресла, то угрожающе кидало вперед. Вот точно так, вспомнилось Децкому,
водил свой "Москвич" Паша: отчаянно тормозил, срывал машину с места
прыжком. И вспомнился следом стремительный, ровный отъезд Павла от гаража,
тот последний его отъезд в одиннадцать часов. Но уже нет, никак не Павел,
открылось Децкому; за рулем сидел опытный, умелый водитель, с тренированным
зрением, с точным чувством педали, с развитой шоферской реакцией,
аккуратный и грамотный. Децкий даже ахнул от удачи неожиданного прозрения:
каждый водит машину по-своему, непохоже на других; водительская
индивидуальность особенно заметна при переключении скоростей, торможении,
трогании; стоит внимательно посмотреть, чья машина ходит так, как выезжал
тогда Павлов "Москвич", - и убийца на мушке.
Децкий помчал к "Хозтоварам". Оставив машину за квартал, Децкий тылами
вышел во двор магазина. "Иж" Данилы Григорьевича стоял на обычном своем
месте у котельной трубы. Ждать пришлось недолго. Вместе с Данилой из
служебного входа вышел Виктор Петрович; полморды последнего закрывали
большие солнцезащитные очки, Децкий, угадав причину, получил удовольствие.
Два торговца поспешно двигались к машине. Децкому было видно, как Данила
Григорьевич открывал ключом левую дверку, затем он сел за руль, потянулся и
поднял кнопку затвора на правой, и в машину влез Виктор Петрович. Стало
слышно, как зафыркал мотор. Децкий, весь обратившись во внимание, замер,
но, к его досаде, машина поползла задним ходом, а разворот ее и выезд на
улицу скрыли мусорные баки. Тогда Децкий ринулся к своим "Жигулям" и на
пределе допустимой скорости помчал к дому Данилы. Загнав машину во двор,
Децкий вышел на поворот, где неминуемо должен был пройти "Иж". Он показался
через пятнадцать минут. Децкий зафиксировал плавный сброс газа, мягкий
поворот, и вдруг машина резко остановилась - это Данила Григорьевич увидел
его. Открылась правая дверка, и послышался окрик: "Садись!"
Децкий махнул рукой: мол, езжай, пешком дотопаю.
Он глядел, как Данила Григорьевич пошевелил ногами, тронул рычаг
скоростей, и "Иж" ровно пополз на дворовую стоянку. Но этих коротких
наблюдений для сравнения и выводов было недостаточно, и Децкий решил
последить за директором утром, когда тот будет выезжать. И Петеньку - крысу
складскую - надо подсмотреть за рулем, наметил Децкий, и Олега Михайловича.
- Драться будешь? - спросил, подходя, Данила Григорьевич.
- Что, уже нажаловалась эта скотина, Виктор Петрович.
- Уж сразу и скотина. Ты ему фингал посадил.
- Он мне, дрянь облезлая, нос разбил, кровь шла, галстук испортил, -
сказал Децкий. - И то не жалуюсь.
- Свежо предание, - не поверил Данила Григорьевич. - Ну ладно, пойдем
в дом.
Семейство - жена и двое сыновей - сидело у телевизора. Жена, увидев
гостя, встрепенулась бежать в кухню, но Данила Григорьевич свеликодушничал:
"Отдыхай, Маша, сами управимся".
Прошли на кухню.
- Выпьем? - спросил Данила.
Децкий отказался:
- Куда пить-то. На машине.
- Может, кофейку? - предложил хозяин.
Пока мололся кофе и кипятилась в джезве вода, молчали. Потом Данила
сказал:
- Виктор Петрович - темный, конечно, малый, но иногда не врет. Ты за
что его?
- Наглый он, а не темный, - отозвался Децкий. - За это.
- Слушай, - уставляясь Децкому в глаза, спросил хозяин, - ты и меня
подозреваешь?
- Данила, дорогой, - сказал Децкий, - не хочется врать. Понятное дело,
подозреваю.
- Ну и как ты, если не секрет, думаешь найти вора?
- А зачем мне вор? Он мне не нужен. Я свои деньги хочу вернуть. Пусть
пришлет переводом.
- Положим, прислал? А дальше что? Придешь в милицию и объявишь:
получил переводом или бандеролью десять тысяч.
- Четырнадцать тысяч, - поправил Децкий.
- Четырнадцать тысяч, - продолжал Данила Григорьевич, - так что, дело
можно закрыть, будьте здоровы, напишите на нем "нераскрытое".
- Это милиции забота: закрывать или дознаваться, - ответил Децкий. -
Меня не волнует, она доказательств не соберет.
- Ты-то откуда знаешь?
- Потому что обдумывал.
- Выходит, кого-то предполагаешь?
Децкому хотелось выпалить: "Тебя!", но он ответил:
- Не так, Данила, все это просто. Конкретно я никого не подозреваю, но
подозреваю, что к воровству уже прицепились два убийства: моя соседка и
Паша. Или ты думаешь, Паша сам в час ночи поехал смерть искать на
Веселовском шоссе.
- Пьяный был, - задумчиво ответил хозяин.
- Он и пьяный и трезвый куражиться на машине не любил.
- Так кого ты ищешь - вора или убийц? - спросил Данила.
- Это - одно лицо.
- Ищи, если неймется. Только ж совесть надо иметь. Сегодня твой
следователь в магазин приходил. Сначала меня, потом Витьку допытывал твоими
же вопросами.
- С большого грома всегда малый дождь, - сказал Децкий. - Следователь
пришел. Ну и что? Пришел и ушел. Тебе-то чего бояться, ты ж не убивал.
- Сам знаешь чего. Он за тобою словно тень ходит: куда ты, туда он.
- Интересно, что бы ты делал на моем месте?
- Затих. Работал бы. У меня двое детей, их вырастить надо.
- Но кто-то же взял, и свой взял.
- Если ты полагаешь, что я тебе сочувствую, - сказал хозяин, - то это
не так. Сам виноват. Стахановец нашелся. Ты с точки зрения закона - вор. И
я - вор, и Петя, и Катя, и покойный Паша - все мы преступники. А ты
сберкнижку завел. Идиот ты и задница. - Данила громко и матерно выругался.
- Сам горишь, так хоть других в огонь не тяни...
Децкий слушал и колебался: то казалось - точно Данила, то казалось -
не он.
- Это само собой разумеется, - перебил Децкий, - а если по существу.
Тебе ж Витька говорил, чем интересуюсь. Что, сказать нечего?
- Это я судьям скажу, - улыбаясь, ответил Данила Григорьевич. - Вот
когда ты всех на скамью посадишь, я отвечу.
- Как знаешь! - поднялся Децкий.
- Шучу, шучу, садись, - примирительно сказал хозяин. - Там на вокзале,
у входа в тоннель, киоск есть, пенсионерша в нем работает, знакомая. Я у
нее перед поездом газеты брал. Спроси. Марфа Кирилловна зовут... А по
правде говоря, Юра, есть одна просьба: пока тянется это дело, не трогал бы
ты никого, по крайней мере, меня. Мне и без милиции хватает проверок...
- Ладно, - грубовато сказал Децкий. - Договорились.
Он вышел во двор в тоске и злости. День прошел, успехов же никаких,
одни неприятности: Витька, гнида, кровь пустил, Катькин ублюдок посмеялся,
Данила вежливо выгнал вон, а Петька надул. И все убеждают: заткнись, молчи,
не касайся. "Дудки вам, - зло говорил Децкий, садясь в машину. - Дудки,
милые. Скиньтесь по три тысячи - тогда. Это первое. А второе - кто за Пашу
ответит?"
Доехав до автомата, Децкий позвонил Петру Петровичу. Телефон ответил
молчанием. Поеду, к Катьке, решил Децкий.
Сенькевичу же этот напряженный день принес несколько успехов.
Наконец-то ощутились загадочные, но, безусловно, существующие связи в кругу
людей, близких Децкому, какой-то таинственный шел между ними процесс.
Особенно впечатлило странное появление Децкого в квартире коллекционера и
недолгая их беседа, которая явно Децкого расстроила. От подъезда к машине
он прошагал вяло, буквально проплелся, потом в унынии сидел за рулем,
словно раздумывая, что делать. Наконец он тронулся, Сенькевича
заинтересовало - куда? Оказалось - на завод. Это было понятно, но какая же
нужда, думал Сенькевич, привела его в рабочее время к коллекционеру? Что
общего между ними? Что Децкий выяснял? Или объяснялся?
Проследив, как Децкий вошел в проходную, Сенькевич поехал в магазин
хозяйственных товаров. И директор, и заведующий секцией были на работе.
Сенькевича удивило, что отглаженный аккуратненький Виктор Петрович имел
совершенно непристойный свежий синяк вокруг правого глаза. Солнцезащитные
очки лишь подчеркивали внушительные размеры этого телесного повреждения.
Сенькевич уже в разговоре не удержался спросить:
- Хулиганы?
- Развелось сволочи, - зло пробурчал завсекцией. - Никто не сажает!
- Надо в милицию заявить, - посоветовал Сенькевич.
Завсекцией почему-то посмотрел на директора и сказал, тоскливо
вздыхая:
- Знаем мы эти заявления.
Крепко ему врезали, видел Сенькевич, и наверняка было больно, и одним
только глазом смотрел на свет, но предпочитал человек молчать, решил
стерпеть, закрыться очками и пережить. Почему? Не верил, что найдут и
накажут? Или самолюбие не пускало сказать: "Меня побили". Но это было его
дело, Сенькевич переубеждать не стал. Рассматривал обоих, слушал.
Оба отвечали обстоятельно, но ничего нового не сказали: ехали врозь,
встретились в Игнатово, ночевали на даче. Говорили правдиво, но что-то
недоговаривали; Сенькевич чувствовал в собеседниках какую-то напряженность;
она возросла, когда спросил о Павле; упала, когда поинтересовался их
знакомством с коллекционером; опять возросла, когда спросил директора о
бывшей завсекцией Екатерине Мелешко. Вслух звучала правда, сообщались
положительные элементы, и эта правда представлялась Сенькевичу
неполновесной, канцелярской, имевшей основу в бумажках личного дела -
приказах, служебных характеристиках, трудовой книжке. И директор и его
подчиненный отвечали быстро, но с каким-то мгновенным, едва приметным
запаздыванием, словно ответы проходили в уме цензуру, и что-то
выбрасывалось, и пропуски тут же заполнялись каким-то неважным
наполнителем. И у обоих Сенькевич чувствовал сгустки страха, у директора он
был меньше, у завсекцией больше, и эти сгусточки пульсировали в такт
ответам. Но чего им было бояться? Что настораживало этих людей? Наобум
Сенькевич спросил, есть ли у них машины. Оба односложно подтвердили, что
есть. Тогда он спросил, есть ли у них дачи. Оказались и дачи. Но эти
вопросы и ответы на них, видел Сенькевич, доставили обоим сотрудникам
сильное переживание, словно он коснулся предмета неприятного или интимного.
Все это было странно, имело не понятную Сенькевичу причину. Он решил
увидеть их в домашнем быту, раздельно друг от друга, в привычной
обстановке. "Мой дом - моя крепость". Как они будут держаться в своей
крепости? Как эти крепости выглядят?
Окончив встречу, Сенькевич вышел в торговый зал. Личный интерес повлек
его в секцию электротоваров, захотелось, благо был удобный случай,
посмотреть настольные лампы. Проходя мимо секции номер два - "хозяйственные
товары", которой заведовал Виктор Петрович, Сенькевич обратил внимание на
яркую картонную коробку с довольно смешной надписью - "Замок повышенной
секретности". Секретность эта, как он сразу убедился, крылась в двойном
наборе бороздок. Он поинтересовался, кто же рекламирует так безобидное свое
изделие - и застыл: хитрые эти замочки выпускал инструментальный завод, тот
самый завод, где работали Децкий, и покойный Пташук, и завскладом Смирнов.
В первую секунду его и удивило именно это: что тут, в секции, которой
заведует человек, подозреваемый Децким, продается товар, который
производится заводом, и более того, участком ширпотреба, подчиненном
Децкому. Но вслед первому удивлению пришло другое, выстроились не понятная
еще, но твердая цепь: завсекцией - директор - Смирнов - Пташук - Децкий - и
соединилась с другой связкой людей: Децкий - Мелешко - коллекционер.
Приметив краем глаза входящего в зал Виктора Петровича, Сенькевич
тотчас ушел в секцию электротоваров. Постояв здесь несколько минут у ряда
торшеров, поглядев на них невидящими глазами, он покинул магазин и сел в
машину.
- Поехали, Валера, - сказал он.
- Куда?
- Покатаемся, - ответил Сенькевич. - На кольцо.
Они мчались по кольцевой дороге, то примыкавшей к новостройкам, то
разрезавшей лес, то возносившейся на дамбе над заливными лугами. В открытые
окна бил насквозь ветер. В лад скорости неслись и мысли Сенькевича,
задерживаясь, как и машина, перед знаком "Stop" и обгоняя одна другую,
когда Валера стремился почувствовать предел мотора. Люди, о которых
думалось сейчас Сенькевичу, подобно этой, обнявшей город, дороге,
замыкались в кольцо, только коллекционер стоял одиночно, соединенный с
прочими через Мелешко, через женщину - не через дело. Екатерина Трофимовна
тоже не имела постоянных связей: когда появлялась она, отходил в сторону
Виктор Петрович, приходил он - отодвигалась она. Сенькевич гадал, с кем
лучше ее соединить: с директором или Децким? Все остальные стояли в этом
кольце прочно. Потом Сенькевич исключил Пташука, и образовалась брешь:
Децкого и завскладом разделило пустотой. Вообще, Децкий обособился; это
соответствовало реальности - он вел следствие против знакомых, он им не
верил или не доверял, кого-то из них он считал способным на воровство. Все
эти люди были повязаны и экономическими отношениями: производство - сбыт, и
здесь, конечно, могла иметь место повышенная секретность: левые замочки -
средство приработка. Если так, то дело выезжало на широкую колею;
Сенькевичу почуялся запах особо крупного хищения. Но если хищение, если
производитель - цех Децкого, думал Сенькевич, то почему он пришел в органы?
Зачем было воровство? Зачем частное следствие? Пташук погиб, почему ж этих,
магазинных, пугает его имя?
Толковые объяснения не возникали; требовались знания, а знал он мало,
почти ничего, самые верхи, то, что собеседники допустили выставить или не
могли скрыть. Наяву были дачи, машины, гаражи, дорогостоящая обстановка,
сказания о давних приятельских связях, совместные пиры, благообразные
маски, скоординированные ответы, была, наконец, кража двенадцати тысяч и
облигаций у Децкого, кража изощренная, четкая, продуманная, без следов и
улик. Об остальном - о действительных отношениях, о действительных денежных
состояниях, об источниках дохода, о воле, натуре, желаниях каждого -
оставалось гадать.
Вернувшись в отдел, Сенькевич тут же пошел консультироваться к
начальнику ОБХСС. Два человека слушали его подробный рассказ, и слушали с
возрастающим любопытством, помечая что-то на календарях. Но высказались они
осторожно: версия его, Сенькевича, очень правдоподобная, такое дело могло
иметь место в натуре, и, конечно, было бы интересно присмотреться и к
заводу, и к магазину, однако тут есть несколько каверз. Поскольку возможным
участникам преступной группы известно, что ведется следствие по хищению и
они являются подозреваемыми, то, безусловно, все, что могло бы стать
поличным, уже исчезло; расследование придется вести документально:
посмотреть номенклатуру заводской продукции и номенклатуру товаров,
поступавших в магазин, по каждому артикулу поднять документы, а их может и
не быть; если магазин имеет лоточную торговлю с выручкой, не фиксируемой
кассовыми аппаратами, картина вообще будет искажена и приведена в
соответствие с банковской документацией. Неточное оформление документов
можно трактовать как злоумышление, но кто поручится, что это не халатность.
Словом, возникают сотни сложнейших вопросов, нужна тщательная ревизия и
экспертиза... В ОБХСС, сказали Сенькевичу шутливо, работа сложная, это у
вас просто: отпечатки пальцев, кровь на полу, свидетели, а у нас ничего -
бумажки, тысячи накладных - разбирайся, в какой из них ложь. Но спасибо за
сигнал, примем к сведению и займемся. Что же касается механики дела, то
она, в принципе, элементарна: если в заводской бухгалтерии зафиксированы
крупные недостачи или крупные списания, то, скорее всего, имели место
хищения продукции с последующим ее сбытом через торговую сеть; если
списаний нет, а номенклатура сходится, то допустимо думать, что существует
побочное, отлаженное производство, замаскированное сложной технологией.
Как? что? где? сколько? - на это даст ответ только конкретное
расследование. Вот, к примеру, два года назад отдел раскрыл аналогичное
хищение на механическом заводе. Но там было без затей, попросту нагло
крали, используя слабый учет, поверхностный контроль; четверо человек
вынесли болтов и гвоздей на тридцать тысяч, реализация - через базарный
хозкиоск. Но там были улики, было взятие с поличным, признание. А тут если
что и налажено, так уже с левым товаром не попадутся; уже изъяли и вывезли
на свалку или в болотце какое-нибудь, через двадцать лет найдется, - им-то
что, не жалко, не свое - народное. И человек некстати погиб, мастер с
ширпотреба. Ширпотреб - место располагающее, а тайный канал утечки
замаскирован, например, общими показателями. Но это так, схемка, десятое
приближение, а как есть на самом деле, в кабинете не догадаешься, надо
собственными глазами посмотреть, руками потрогать... Ведь вот какой-нибудь
гвоздик, пять штук его - копейку стоит, мелочь, кажется, не стоит хлопот, а
гвоздиков этих расходятся миллионы, каждая семья покупает - то надо
прибить, там вколотить... Кто-то сжульничал, списал сто килограммов металла
на брак, другой недопроверил, а металл в виде гвоздиков незаконно ушел в
лавочку и продан. Доход без оприходования. Яснее ясного, а доказать такое
хищение, если за руку не схватил, дьявольски трудно...
Но методика следствия ОБХСС мало занимала Сенькевича; своих хватало
забот; ОБХСС хоть документацией располагает, а у него вообще ничего нет -
догадки и чувствования. Однако пользу эта консультация принесла: Сенькевич
уверился, что дело о хищении денег с вклада Децкого затрагивает группу
людей и что эту группу трясет сейчас страх. Иного повода для
настороженности торговцев при вопросах о Пташуке Сенькевичу не
воображалось.
В четыре часа вернулся Корбов и дал отчет. Личные дела директора и
завсекцией существенных сведений не содержат; интересное, тем не менее,