конечной своей дорогой на эшафот. Больше всего болело, что сам виноват. Как
дятел, долбила мысль: "Сам пошел в милицию! Сам! Сам!" Идиот, идиот,
говорил себе Децкий с ненавистью к жизни. Убьют - и справедливо поступят,
потому что дурак. Сам прибежал: караул, спасайте, ограбили! Сейчас начнут
спасать. Проверят весь объем фактов, всех знакомых перетрясут, что-нибудь и
вытрясется. И не уходила из глаз картина, как он и Ванда входят в здание
милиции. Ведь и спотыкался на лестнице, ноги не пускали идти; довериться бы
примете, повернуть... Не укладывалось в голове, не верилось, что он -
умный, трезвый, расчетливый человек - был там, заявлял и ставил свою
подпись на бланке в знак требования у государства защиты своих
имущественных прав.
Но постепенно воля собралась, и, почувствовав прежнюю крепость духа,
Децкий решил: "Хватит ныть - надо выпутываться!" Мозг привычно напрягся,
наметилось множество необходимых для срочного исполнения дел, и стал
складываться план охранных действий. Заварив кофе, Децкий пил его
маленькими глотками, и вязал одну к другой успокоительные мысли.
Следователь, рассуждал он, может думать все, что ему угодно, такое его
право. Равно, как он, Децкий, думает о многих людях, что они - последние
мерзавцы, однако из таких дум ничего не происходит. Пусть думает, пусть
искренне верит, что деньги нажиты мошенничеством, украдены, добыты на
большой дороге. Невелик страх. Есть презумпция невиновности. Где, как,
когда нажиты? А просто: бабушка завещала, подарила в свой смертный час.
Почему Адаму не подарила хоть пять рублей? Бог ее знает, ее воля, только
она могла бы сказать, будь жива. Почему же вы с братом не поделились?
Потому что жадина, кулак, подлец, жмот. Но за это не судят. И весь сказ.
А главное, думалось Децкому, следователь ничего не знает и не может
знать. Ему доступно чувствовать, что есть неофициальный, возможно,
противозаконный, изрядный источник доходов, но где искать его? Кто черпает
из него - муж или жена? В какой форме - хищение, спекуляция, подделка
документов, подпольное производство? И кто он, этот Сенькевич? Приметно,
что неглуп, активен, удачлив, коль сразу, с ходу, врасплох, оказался в
неподготовленной к осмотру квартире, среди кричащих примет денежного
избытка.
Децкий решительно встал и пошел к телефону. Сначала он позвонил одной
старой знакомой, о которой знал точно, что друг ее семьи - лучший адвокат,
и попросил с возможной скоростью разузнать мнение об инспекторе уголовного
розыска Сенькевиче. Затем он позвонил на работу Павлу и предупредил, чтобы
он и Петр Петрович обязательно его дождались. Затем он договорился с
Данилой Григорьевичем, что заедет к нему по чрезвычайному делу через час.
Наконец, Децкий позвонил в комиссионку Катьке и условился с ней о свидании
в кафетерии через полтора часа.
Выполнив эти звонки, Децкий разделся, принял душ, побрился и для
бодрости тридцать раз отжался от пола. Машинально все это делая, Децкий
думал о похитителе. Вечернее предположение о вине контролерши, и тем более
о групповой вине сберкассовских, казалось теперь бессмысленным, несуразным,
глупым; что водочкой подсказано, думал Децкий, то умом не блещет, все зло
на земле от нее, все глупости, ошибки, провалы. Контролерша здесь сбоку
припека. Конечно, имела она на руках его адрес, и подпись, и прежние
ордера, по которым несложно подделать почерк, но не было у нее и быть не
могло самого необходимого - ключей. Отмычками же его замки повышенной
секретности мог открыть только специалист экстракласса. Но вот и эксперт не
нашел следов отмычки. И еще, не могла знать та контролерша планов семьи на
выходные. Тут Децкий допустил, что она могла установить связь с кем-то из
его круга, кто дал или продал исчерпывающую информацию, но опять-таки
возникал в этом хищении "свой" человек, знавший семейный уклад, порядки,
квартиру, имевший доступ к ключам, хотя бы минутный доступ, чтобы снять с
них слепок для производства копии. Но если думать, что похищение исполнил
или организовал свой, тогда становились непонятными цель, задача, смысл
этого огромного риска.
Взглянув на часы, Децкий заторопился в машину. По выезде со двора ему
следовало свернуть налево - на ближайший маршрут к магазину Данилы
Григорьевича; машина же, будто собственной волей, повернула направо, и
скоро Децкий проезжал по улице, где располагался в четырехэтажном строении
горотдел и где лежал сейчас в столе следователя Сенькевича грозящий
тюремным заключением и полной конфискацией имущества документик. Тут
воображение Децкого разыграло несколько желанных, но совершенно невозможных
происшествий, направленных на уничтожение документика: представился буйный
пожар, охвативший здание и не оставивший никаких бумаг; представилось
сильное землетрясение, провал земли под горотделом и падение стола с
документиком в расщелину, где его смололи и погребли движущиеся пласты
гранитных пород; представилось, что следователь неизлечимо заболел или, это
еще лучше, попал в автомобильную катастрофу и потерял память. Хотелось,
очень хотелось таких чудес, но едва ли такие чудеса могли случиться,
надеяться на них, плыть по воле волн, понимал с горечью Децкий, не
годилось.
Зарулив во двор огромного, на квартал, дома, весь первый этаж которого
занимали "Хозтовары" Данилы Григорьевича, Децкий через служебный вход вошел
в магазин, прошел глухими коридорами и оказался в директорском кабинете.
Данила Григорьевич сидел над кипой накладных; мощный вентилятор,
поворачиваясь из стороны в сторону, гнал на него ветер, шевелил бумагами на
столе. В кабинетике было сумрачно; свет лился сквозь тесненькое под самым
потолком окно, забранное от воров решеткой, что вкупе с убогой мебелью и
грязной побелкой придавало кабинетику вид камеры-одиночки. Децкий
поздоровался и присел к столу, испытывая нечто вроде злой радости. Под стук
костяшек и шелестение накладных он думал, что Даниле Григорьевичу через
минуту станет очень невесело и что вот так спокойно, без страха в душе,
вести бухгалтерию он сможет вновь очень нескоро.
Кипа накладных таяла медленно, Децкому ждать надоело, дело его не
позволяло тратить время зря, и он грубовато остановил приятеля:
- Потом сосчитаешь, Данила Григорьевич. Послушай лучше меня.
Тот неохотно оторвался от своих бумаг:
- Ну что такое срочное?
- Держись, брат, за стул, - сказал Децкий и последовательно изложил
события вчерашнего вечера. Про нелепый скандал в сберкассе Данила
Григорьевич слушал с улыбкой недоверия, но когда Децкий перешел к событиям
текущего дня и объявил о визите в милицию, и осмотре следователем места
происшествия, и начатом следствии по хищению двенадцати тысяч, Данила
Григорьевич осел на стуле, посерел, одубел, исказился предельным страхом.
- Как ты мог? - наконец туго выговорил он пересохшим ртом. - Если
пришлют к тебе бригаду ревизоров - решетка.
Взгляд Децкого тотчас пополз вверх по стене - к окошечку, Данила
Григорьевич машинально присоединился и, наткнувшись на решетку, осел на
стуле еще ниже.
- Решетка не решетка - бог решит, - сказал Децкий. - Ревизоры сей миг
не примчатся. Знаешь, улита едет... Сегодня, завтра они не начнут, скорее
всего, они вообще здесь не появятся. Но всякое возможно, вдруг взбредет в
голову. Так что, приведи в порядок дела.
- Что же мне с товарами прикажешь делать? - спросил Данила Григорьевич
раздраженно.
- Выбрось! - ответил Децкий.
- Легко сказать!
- Ну не выбрасывай!
Данила Григорьевич прожег Децкого взглядом проклятья.
- Заварил же ты кашу, Юра, дай тебе бог здоровья, - сказал он. - На
кой хрен ты сберкнижку завел? Процентами соблазнился? Мало тысяч - копейки
нужны...
- Чтобы милиция без работы не оставалась, - ответил Децкий. - Пусть
ищет. Ну, будь здоров.
За Данилу Григорьевича Децкий был спокоен. Через пять минут он возьмет
себя в руки, соберет Виктора Петровича и других, не известных Децкому
заинтересованных лиц, и уже сегодня, в крайнем случае завтра, все уязвимые
места отчетности будут застрахованы, все излишки товара, не проходящего по
накладным, вывезены на свалку или сожжены, и следы их пребывания в отделах
и на складе будут стерты, и сам запах их будет выветрен вентилятором,
словно и не было их вовсе. Потому что никто не хочет менять благоустроенную
квартиру на барак, жену на соседей-уголовничков, сытные обеды - на постный
суп, личную машину на тюремный вагон, а десять лет благостной, вольной
жизни на десять лет муки, да хоть бы и на год и на три месяца - все равно
страшно. А если бы этого не боялись, думал Децкий, то и жизнь бы
расстроилась на белом свете, пошла кувырком, потеряв и конец, и начало, и
главный смысл. Все держится, думал Децкий, животным страхом, страхом за
свою собственную, единственную, самую важную и дорогую из всех жизней на
земле жизнь. Страх этот всем языки свяжет, даст трусливому Виктору
Петровичу силу, туповатому Петру Петровичу ум, простаку Павлу - хитрость. И
встанет перед следствием, перед майором Сенькевичем невидимая,
непреодолимая стена.
Кафетерий, в котором назначено было свидание с Катькой, располагался в
кондитерском магазине. Катька по своему обыкновению опаздывала, и Децкий,
чтобы скрасить ожидание, спросил себе кофе. Ему ответили, что нет горячей
воды; тогда он попросил молочный коктейль, и коктейля не дали тоже -
кончилось мороженое. Децкий вышел на улицу, присел на подоконник и закурил.
Закурил и задумался о воре, даже не столько о нем, сколько о скверной, как
там ни храбрись, ситуации. Пока не отыщется вор, до тех пор не остановится
следствие - это ясно. Обворован не только он, Децкий, частное лицо, но
обворовано государственное учреждение, поставлена под сомнение способность
государства соблюсти закон, обеспечить полную сохранность вклада. И уж тут
дело не прекратят даже в том случае, если станет известно, как этот вклад
создавался. И по сумме, и по дерзости хищение - вовсе не рядовое. Влом в
квартиру, кража облигаций, подделка подписи, хищение двенадцати тысяч - уже
четыре преступления; за любое из них меньше трех-пяти годиков не дают, а в
совокупности что? - по мягкому счету, двенадцать. Новое поколение школу
окончит и из армии придет, лишь тогда перед вором откроются ворота. И
выходит, что заработал он по тысчонке на год; проще в шабашке подколымить,
чем воровать. Но раз решился, крал, то не боялся. И значит - свой. Но если
свой, если он знает его, Децкого, и считал заявление в угро невероятным, то
он не все выполнил чисто, где-нибудь, в чем-нибудь не берегся, не принимал
в расчет возможностей милицейского следствия, например, графологическую
экспертизу почерка на расходном ордере. Децкий мало знал о такой
экспертизе, но помнилось ему из давно читанной статьи в журнале "Человек и
закон" - экспертиза такая определяет руку с поразительной точностью,
никакие ухищрения, уловки, старания не могут создать надежной защиты,
написал хоть бы и левой ногой - и уж ты, голубчик, известен. Так что, по
сути дела, вор, думал Децкий, оказался в незавидном, скверном, опасном
положении, куда более худшем, чем сам Децкий, ибо путь к нему сотрудников
уголовного розыска предопределен силою современной техники...
Ход этих мыслей прервало появление вдали, на перекрестке, Катьки.
Ярко-фиолетовая блуза, юбка с боковым разрезом, сквозь который высоко
открывались загорелые ноги, привлекали к ней внимание всех встречных
мужчин, и она принимала нескромные их взоры, как кинозвезды принимают цветы
- не глядя, кто их подносит, главное, чтобы подносили. Эх, милая,
усмехнулся Децкий, а ведь и твоя высокая грудь сейчас опадет, и тебе станет
не до жиру. Он поднялся ей навстречу, поцеловал руку и сказал комплимент.
"Полно, полно, обворованный, не лги, - улыбнулась Катька, - у тебя иное на
уме, свои тысячи". Они зашли в кафетерий. Тут Катьке как заведующей
комиссионкой было выказано почтительное уважение; для нее нашелся в
кофеварке кипяток и был подан - именно принесен продавщицей - густо
заваренный кофе, а когда начался обед, никто не возразил, что в магазине, в
торговом зале, остались посторонние люди. Две молоденькие продавщицы в
другом конце зала слушали магнитофон. Лучшей обстановки для серьезного
разговора и быть не могло.
- Значит, обокрали тебя, как дурака, - сказала Катька.
- Обокрали, Катя, это полбеды, - улыбаясь, ответил Децкий. - Сам
голову на плаху, можно сказать, положил. Скоро топор достанут. В милицию
меня угораздило жаловаться. Уже следователь приходил, замки проверяли...
- Ты что, спятил? - поразилась Катька и взглянула ему в глаза - не
шутит ли?
- Тебе-то чего бояться, Катюша? - понаивничал Децкий, хоть и знал
хорошо, чем опасно для нее следствие. Стоило майору Сенькевичу покатить
клубочек от Децкого через Павлика и Петра Петровича на Данилу Григорьевича,
на магазин "Хозтовары", как тут же с железною логикой втягивалась в сферу
подозрений и она, бывшая завсекцией этого магазина. И переход ее с
хозтоваров на комиссионное барахло, состоявшийся два года назад, для
розыска не препона - преступления против социалистической собственности
срока давности не имеют. Да и в комиссионной торговле Катька, полагал
Децкий, тоже, верно, допускала какие-то отклонения, бог знает какие, его не
касается, но ясно, что без левого дохода Катька жить не умеет и не будет
никогда. Есть отчего заволноваться, о чем подумать и к чему приготовиться.
Децкий и назначил эту встречу с тою целью, чтобы Катька вошла в курс
опасности, чтобы не застиг ее врасплох негаданный, нечаянный вызов в
милицию или появление с каким-нибудь вопросом энергичного майора.
- Как бы там ни было, не вернешь, - сказал Децкий. - Давай
советоваться.
- О чем? - возразила Катька. - Или не знаешь, что надо делать?
- Знаю. О другом. О воре. - И Децкий сообщил свои последние
рассуждения.
- Могу сказать лишь одно - он глуп, - вывела Катька.
- Почему?
- Умный человек выбросил бы сберкнижку в урну.
- Но для чего?
- Хотя бы для того, чтобы не возвращаться в квартиру, - сказала
Катька. - А главное: тебе, скажем, потребовались эти деньги, ты ищешь
книжку - нет, как в воду канула. Ты бежишь в сберкассу просить дубликат. И
только тут выясняется, что была кража. Неизвестно: уворована ли она или ты
ее потерял. Ведь и сам будешь думать, что посеял. А уж кто нашел и
воспользовался - ищи ветра в поле.
- Однако он так не сделал.
- Я и говорю: дурак.
- Нет, не дурак, он далеко не дурак, - сказал Децкий. - Если книжка
лежит в чемодане, я могу сто раз посмотреть на нее и не взять в руки. Мне
спокойно - вот она. Ванда по чистой случайности открыла. Через полгода
можно было хватиться. Он на это и рассчитывал.
- Но облигации же вы проверяете, - не согласилась Катька. - Первый
тираж, вы за ними, они исчезли - и хитрость раскрыта.
- Она-то, верно, раскрыта. Но кем? Мною. Он все верно рассчитал,
одного не учел, что я в милицию пойду.
- Но пошел же, идиот.
- Пьян был, Катюша, пьян как сапожник, разум отшибло. Знать бы кто,
убил бы, собаку.
Катька подумала и сказала:
- Юра, кажется мне, ты не о том думаешь, о чем надо. Двенадцать тысяч
- пустяк для тебя. Кто украл - милиция найдет. Бреши заделывай. Дай бог все
не утратить.
Децкий сообразил, что Катька мыслями уже далеко от него, что ее
занимают свои бреши и что есть они в немалом, видимо, количестве. Глубокое
уныние читалось в Катькиных глазах. И лицо начало выдавать истинные годы, и
плечи поникли, и морщинки появились под слоем французской пудры, и была
слизана с губ яркая помада, и перестал излучать секссигналы проникшийся
страхом организм. Разительная эта перемена доставила Децкому некоторое
удовлетворение. Несложно, милая Катя, думал он, корчить из себя Екатерину
Вторую, менять любовников и завлекать прохожих разрезанной юбкой. А вот под
топором постоять, гадая: зарубит или мимо пройдет, - вот где забава, с
постелью не сравнить.
- Позвони вечером, - попросила Катька.
Децкий пообещал.
Прибыв на завод, он, не откладывая, пошел на склад готовой продукции и
ошарашил Петра Петровича, как кирпичом: вполне реально, что в ближайшее
время появятся здесь по заданию милиции ревизоры, эксперты, бухгалтеры -
народ дошлый, въедливый, остроглазый и неподкупный, и надо замести следы и
в отчетности, и в натуре.
- Как? - охнул Петр Петрович. - Есть штук десять квитанций без
номенклатуры, с пересортицей, и они в бухгалтерии.
- Но стоимостное выражение сходится? - спросил Децкий.
- Разумеется! - сказал Петр Петрович.
- Так чего волноваться, не вижу причин, - Децкий весело хлопнул
завскладом по плечу. - А всю неучтенку оформите с Павлушей вчерашним
числом: и тебе хорошо, и нам - перевыполнение плана.
Больше и говорить было не о чем. Петр Петрович задачу понял, а уже как
он это сделает, Децкого не касалось.
Он прошел в цех и открыл кабинет; сразу же набилось людей с вопросами
и делами, и пришлось потратить час на безразличные ему производственные
нужды. Эта рабочая суета и принятые уже меры самообороны успокоили Децкого,
он даже устыдился дневных своих страхов, отчаянного сидения в кухне,
ожидания наручников. Началась борьба, а исход борьбы решают воля и
мужество, ум и бесстрашие. Приедут ревизоры - пожалуйста, все будет к их
услугам. Пусть вникают. Могут догадаться, не смогут доказать, в этом Децкий
не сомневался. Все то левое, неучтенное, что шло из участка ширпотреба к
Петру Петровичу, а от него, минуя базу, к Даниле Григорьевичу, страховалось
показателями основного производства, списаниями на брак, технологическими
потерями по пределу нормы, а уж и брак, и потери, и сэкономленный, но не
оформленный металл никакая ревизия, будь она хоть семи пядей во лбу,
сосчитать не сумеет. Денежная стоимость на входе и выходе равны, план
всегда выполнялся, прогрессивка за перевыполнение всегда шла, а прочее - в
худшем случае - халатность. Лишь бы самим не проговориться. Но и Петр
Петрович будет нем как могила, и Данилу Григорьевича самый лучший
следователь мира не разговорит, и их люди, надо думать, не бараны - не
задрожат. Здесь, на заводе, улик для суда не соберут - отпечатки пальцев не
снимешь, а все замки, ложки, ножи, кастрюльки, штопоры, щипчики для орехов
и прочий товарец разошелся по покупателям и сгинул.
Появился Павел. Децкий закрыл кабинет и в пятый раз за день, если
считать и беседу со следователем, рассказал о краже и о начавшемся
следствии.
- Вот и доигрались! - отреагировал Павел. - Сколь веревочке ни виться,
все равно конец.
- Очумел? - налился злостью Децкий. - Какой конец! Какая веревочка!
- Поделом, Юра, - словно не слыша Децкого, говорил Павел. - Сколько же
можно грабить! Пора и на солнышко!
Децкий потерялся и долго не мог найти нужных слов. Неприемлемо, глупо,
по-детски звучали восклицания товарища; такой реакции Децкий не ожидал; все
другие восприняли сообщение как надо - навести порядок, замкнуться, быть
настороже. Недоставало сейчас о совести рассуждать. С таким настроением да
к следователю - сразу добровольное признание.
- Ты что, маленький? - хрипло просил Децкий. - Или кретин? Не
понимаешь?
- Не боись, - с горькой усмешкою ответил Павел. - Я понимаю. До конца
надо нести подлый свой крест. Надо молчать...
- Не молчать надо, - перебил Децкий, - а надо немедленно перетрясти
всю документацию, изорвать и сжечь лишнее, сосчитать приходы, расходы,
делом заняться, Павлуша, делом, чтобы жена тебе передачи не носила в
тюрьму.
- Займусь! - лениво ответил Павел.
Оставшись один, Децкий аккуратно перебрал свои бумаги. Собственно, и
перебирать было нечего; сомнительных документов он никогда не держал, а
следовало изъять некоторые технологические карты с непонятными
непосвященным, но все же разоблачительными пометками. Децкий так и поступил
- изорвал их в мелкие клочья и бросил в урну, из которой цеховая уборщица в
пятом часу перенесет мусор в мешок, а затем - в контейнер. Сделав это,
Децкий впервые за день почувствовал освобождение. Вся цепь людей пришла в
защитное движение, каждый, чего боится, то рвет, сжигает, выбрасывает,
оформляет, выносит или вывозит, и в принципе любые усилия розыска
проникнуть в загадку доходов уже обречены на неудачу. Надо очень хорошо
знать конкретную технологию, иметь нерядовое инженерное мышление, такое,
как у него или у Павла, чтобы понять механизм появления в цехе свободного
товара. Никому не дано рассчитать излишки, образованные при оформлении
поздним числом действовавших рацпредложений, списаниями полуфабрикатов,
перерасходом материалов в авралы, работой учеников. Для того и держал
Децкий при цехе участок ширпотреба, чтобы маленькое терялось в тени
большого и пользовалось его отходами. Тут опасность раскрыться не грозила;
не то что майор Сенькевич - полковники и генералы останутся ни с чем.
Мысли Децкого вернулись к инспектору, и он тотчас позвонил знакомой
узнать, что рассказал ей осведомленный адвокат. Ответ ее был таков:
Сенькевич - талантливый следователь, звезда криминального розыска,
специалист по особо сложным делам, человек умный, образованный, с чутьем и
хваткой. Децкому просто повезло, что следствие ведет он, можно спать
спокойно - вор будет отыскан хоть из-под земли. Эта похвальная
характеристика смутила Децкого. Угораздило же, подумалось ему, наткнуться
именно на него. Так и выскочил навстречу, словно сквозь стену глядел. Нечто
судьбинное представилось Децкому в этой случайности. Ведь сидел в кабинете,
и, верно, за столом сидел, и вдруг дернуло его вскочить, распахивать двери,
любопытствовать, кого мимо несет, и зазывать к себе. Успокаивало, правда,
что Сенькевич - специалист по чисто уголовным делам, борьба с хищениями
социалистической собственности - хлеб другого отдела, и Сенькевич направит
свое необычное, если верить мнению адвоката, дарование на поиск квартирного
вора. Здесь чувства Децкого опять же раздваивались: если деньги снял "не
свой", то талант, чутье и хватка следователя кстати, но если вор
принадлежал к своим, к близкому кругу Децкого, к числу людей дела, то
следователь с такими качествами совершенно был не нужен. Потому что свой,
думал Децкий, получая срок, не удержится не потянуть за собой компанию,
чтобы веселее коротать бесконечные годы заключения. И Децкому со всей
очевидностью открылось, что в интересах собственной безопасности и свободы
он обязан узнать преступника прежде, чем это сделает следователь Сенькевич.
После осмотра квартиры Сенькевич отправился в сберкассу, где
побеседовал с заведующей и кассиршей и посмотрел злополучный ордер.
Относительно контролерши, принявшей поддельный документ, ему объяснили, что
из отпуска она вернется через десять дней, в окошке же контроля недавно -
пять месяцев, а раньше работала на приеме приходных сумм, и что это -
добросовестная и честнейшая работница. Кассирша повторила Сенькевичу свое
убеждение, что человек, получивший двенадцать тысяч, и вчерашний скандалист
- одно и то же лицо, причем и вчера, и месяц назад он приходил в том же
самом костюме и той же шляпе. Не забыла она и сообщить, что он скандалил
будучи пьяным. И заведующая подтвердила, что от вкладчика густо несло
водкой. Сенькевич пригласил обеих женщин назавтра к себе для оформления
показаний и поехал в отдел.
Здесь он подготовил необходимые документы о проведении идентификации
почерков на ордере и заявлении Децкого. Скудость сведений не допускала
широкого построения версий, но контуры их намечались, какая-то работа в уме
уже велась; в частности, тяготило предположение, что Децкий сам снял
двенадцать тысяч и по неизвестным причинам придает этому вид воровства.
Возможно, в силу каких-либо семейных обстоятельств решил развестись и таким
способом разрешает материальные вопросы в свою пользу. Однако не верилось,
что он снял деньги лично. В этом случае находила понятное объяснение и
кража облигаций. Они имеют номинальную стоимость, никогда не исключается
возможность выигрыша, их легко обменять на деньги в любой сберкассе, чего
нельзя сделать с золотом или вещами, реализация которых через магазин
связана с предъявлением документов, а продажа с рук требует
осмотрительности. Становилось понятно, почему он не тронул домашнее золото.
Будь здесь замешан обычный вор, едва ли осталась бы в квартире хоть одна
золотая пылинка. И обычный, рядовой вор не рискнул бы явиться в сберкассу:
надо подделать подпись, для чего необходимо особое умение или длительный
тренаж, и надо точно знать, что владельца книжки помнят слабо. И обычному
вору нет никакого смысла возвращать книжку в чемодан. Разве что ради
насмешки. Но для черного юмора хватило бы вполне прислать ее доплатной
бандеролью. Результат тот же, риска - нуль. Да и какая радость обычному
вору насмешничать, держать при себе чужой документ, опасную вещественную
улику. Он после неожиданного успеха избавился бы от нее возле первого
водостока. Помимо золота обычный вор взял бы кое-что еще. Зная из суммы
своих наблюдений за квартирой, что хозяева уехали на весь день, а в те
знойные дни это не подлежало сомнению, и выходит, не опасаясь немедленной
дятел, долбила мысль: "Сам пошел в милицию! Сам! Сам!" Идиот, идиот,
говорил себе Децкий с ненавистью к жизни. Убьют - и справедливо поступят,
потому что дурак. Сам прибежал: караул, спасайте, ограбили! Сейчас начнут
спасать. Проверят весь объем фактов, всех знакомых перетрясут, что-нибудь и
вытрясется. И не уходила из глаз картина, как он и Ванда входят в здание
милиции. Ведь и спотыкался на лестнице, ноги не пускали идти; довериться бы
примете, повернуть... Не укладывалось в голове, не верилось, что он -
умный, трезвый, расчетливый человек - был там, заявлял и ставил свою
подпись на бланке в знак требования у государства защиты своих
имущественных прав.
Но постепенно воля собралась, и, почувствовав прежнюю крепость духа,
Децкий решил: "Хватит ныть - надо выпутываться!" Мозг привычно напрягся,
наметилось множество необходимых для срочного исполнения дел, и стал
складываться план охранных действий. Заварив кофе, Децкий пил его
маленькими глотками, и вязал одну к другой успокоительные мысли.
Следователь, рассуждал он, может думать все, что ему угодно, такое его
право. Равно, как он, Децкий, думает о многих людях, что они - последние
мерзавцы, однако из таких дум ничего не происходит. Пусть думает, пусть
искренне верит, что деньги нажиты мошенничеством, украдены, добыты на
большой дороге. Невелик страх. Есть презумпция невиновности. Где, как,
когда нажиты? А просто: бабушка завещала, подарила в свой смертный час.
Почему Адаму не подарила хоть пять рублей? Бог ее знает, ее воля, только
она могла бы сказать, будь жива. Почему же вы с братом не поделились?
Потому что жадина, кулак, подлец, жмот. Но за это не судят. И весь сказ.
А главное, думалось Децкому, следователь ничего не знает и не может
знать. Ему доступно чувствовать, что есть неофициальный, возможно,
противозаконный, изрядный источник доходов, но где искать его? Кто черпает
из него - муж или жена? В какой форме - хищение, спекуляция, подделка
документов, подпольное производство? И кто он, этот Сенькевич? Приметно,
что неглуп, активен, удачлив, коль сразу, с ходу, врасплох, оказался в
неподготовленной к осмотру квартире, среди кричащих примет денежного
избытка.
Децкий решительно встал и пошел к телефону. Сначала он позвонил одной
старой знакомой, о которой знал точно, что друг ее семьи - лучший адвокат,
и попросил с возможной скоростью разузнать мнение об инспекторе уголовного
розыска Сенькевиче. Затем он позвонил на работу Павлу и предупредил, чтобы
он и Петр Петрович обязательно его дождались. Затем он договорился с
Данилой Григорьевичем, что заедет к нему по чрезвычайному делу через час.
Наконец, Децкий позвонил в комиссионку Катьке и условился с ней о свидании
в кафетерии через полтора часа.
Выполнив эти звонки, Децкий разделся, принял душ, побрился и для
бодрости тридцать раз отжался от пола. Машинально все это делая, Децкий
думал о похитителе. Вечернее предположение о вине контролерши, и тем более
о групповой вине сберкассовских, казалось теперь бессмысленным, несуразным,
глупым; что водочкой подсказано, думал Децкий, то умом не блещет, все зло
на земле от нее, все глупости, ошибки, провалы. Контролерша здесь сбоку
припека. Конечно, имела она на руках его адрес, и подпись, и прежние
ордера, по которым несложно подделать почерк, но не было у нее и быть не
могло самого необходимого - ключей. Отмычками же его замки повышенной
секретности мог открыть только специалист экстракласса. Но вот и эксперт не
нашел следов отмычки. И еще, не могла знать та контролерша планов семьи на
выходные. Тут Децкий допустил, что она могла установить связь с кем-то из
его круга, кто дал или продал исчерпывающую информацию, но опять-таки
возникал в этом хищении "свой" человек, знавший семейный уклад, порядки,
квартиру, имевший доступ к ключам, хотя бы минутный доступ, чтобы снять с
них слепок для производства копии. Но если думать, что похищение исполнил
или организовал свой, тогда становились непонятными цель, задача, смысл
этого огромного риска.
Взглянув на часы, Децкий заторопился в машину. По выезде со двора ему
следовало свернуть налево - на ближайший маршрут к магазину Данилы
Григорьевича; машина же, будто собственной волей, повернула направо, и
скоро Децкий проезжал по улице, где располагался в четырехэтажном строении
горотдел и где лежал сейчас в столе следователя Сенькевича грозящий
тюремным заключением и полной конфискацией имущества документик. Тут
воображение Децкого разыграло несколько желанных, но совершенно невозможных
происшествий, направленных на уничтожение документика: представился буйный
пожар, охвативший здание и не оставивший никаких бумаг; представилось
сильное землетрясение, провал земли под горотделом и падение стола с
документиком в расщелину, где его смололи и погребли движущиеся пласты
гранитных пород; представилось, что следователь неизлечимо заболел или, это
еще лучше, попал в автомобильную катастрофу и потерял память. Хотелось,
очень хотелось таких чудес, но едва ли такие чудеса могли случиться,
надеяться на них, плыть по воле волн, понимал с горечью Децкий, не
годилось.
Зарулив во двор огромного, на квартал, дома, весь первый этаж которого
занимали "Хозтовары" Данилы Григорьевича, Децкий через служебный вход вошел
в магазин, прошел глухими коридорами и оказался в директорском кабинете.
Данила Григорьевич сидел над кипой накладных; мощный вентилятор,
поворачиваясь из стороны в сторону, гнал на него ветер, шевелил бумагами на
столе. В кабинетике было сумрачно; свет лился сквозь тесненькое под самым
потолком окно, забранное от воров решеткой, что вкупе с убогой мебелью и
грязной побелкой придавало кабинетику вид камеры-одиночки. Децкий
поздоровался и присел к столу, испытывая нечто вроде злой радости. Под стук
костяшек и шелестение накладных он думал, что Даниле Григорьевичу через
минуту станет очень невесело и что вот так спокойно, без страха в душе,
вести бухгалтерию он сможет вновь очень нескоро.
Кипа накладных таяла медленно, Децкому ждать надоело, дело его не
позволяло тратить время зря, и он грубовато остановил приятеля:
- Потом сосчитаешь, Данила Григорьевич. Послушай лучше меня.
Тот неохотно оторвался от своих бумаг:
- Ну что такое срочное?
- Держись, брат, за стул, - сказал Децкий и последовательно изложил
события вчерашнего вечера. Про нелепый скандал в сберкассе Данила
Григорьевич слушал с улыбкой недоверия, но когда Децкий перешел к событиям
текущего дня и объявил о визите в милицию, и осмотре следователем места
происшествия, и начатом следствии по хищению двенадцати тысяч, Данила
Григорьевич осел на стуле, посерел, одубел, исказился предельным страхом.
- Как ты мог? - наконец туго выговорил он пересохшим ртом. - Если
пришлют к тебе бригаду ревизоров - решетка.
Взгляд Децкого тотчас пополз вверх по стене - к окошечку, Данила
Григорьевич машинально присоединился и, наткнувшись на решетку, осел на
стуле еще ниже.
- Решетка не решетка - бог решит, - сказал Децкий. - Ревизоры сей миг
не примчатся. Знаешь, улита едет... Сегодня, завтра они не начнут, скорее
всего, они вообще здесь не появятся. Но всякое возможно, вдруг взбредет в
голову. Так что, приведи в порядок дела.
- Что же мне с товарами прикажешь делать? - спросил Данила Григорьевич
раздраженно.
- Выбрось! - ответил Децкий.
- Легко сказать!
- Ну не выбрасывай!
Данила Григорьевич прожег Децкого взглядом проклятья.
- Заварил же ты кашу, Юра, дай тебе бог здоровья, - сказал он. - На
кой хрен ты сберкнижку завел? Процентами соблазнился? Мало тысяч - копейки
нужны...
- Чтобы милиция без работы не оставалась, - ответил Децкий. - Пусть
ищет. Ну, будь здоров.
За Данилу Григорьевича Децкий был спокоен. Через пять минут он возьмет
себя в руки, соберет Виктора Петровича и других, не известных Децкому
заинтересованных лиц, и уже сегодня, в крайнем случае завтра, все уязвимые
места отчетности будут застрахованы, все излишки товара, не проходящего по
накладным, вывезены на свалку или сожжены, и следы их пребывания в отделах
и на складе будут стерты, и сам запах их будет выветрен вентилятором,
словно и не было их вовсе. Потому что никто не хочет менять благоустроенную
квартиру на барак, жену на соседей-уголовничков, сытные обеды - на постный
суп, личную машину на тюремный вагон, а десять лет благостной, вольной
жизни на десять лет муки, да хоть бы и на год и на три месяца - все равно
страшно. А если бы этого не боялись, думал Децкий, то и жизнь бы
расстроилась на белом свете, пошла кувырком, потеряв и конец, и начало, и
главный смысл. Все держится, думал Децкий, животным страхом, страхом за
свою собственную, единственную, самую важную и дорогую из всех жизней на
земле жизнь. Страх этот всем языки свяжет, даст трусливому Виктору
Петровичу силу, туповатому Петру Петровичу ум, простаку Павлу - хитрость. И
встанет перед следствием, перед майором Сенькевичем невидимая,
непреодолимая стена.
Кафетерий, в котором назначено было свидание с Катькой, располагался в
кондитерском магазине. Катька по своему обыкновению опаздывала, и Децкий,
чтобы скрасить ожидание, спросил себе кофе. Ему ответили, что нет горячей
воды; тогда он попросил молочный коктейль, и коктейля не дали тоже -
кончилось мороженое. Децкий вышел на улицу, присел на подоконник и закурил.
Закурил и задумался о воре, даже не столько о нем, сколько о скверной, как
там ни храбрись, ситуации. Пока не отыщется вор, до тех пор не остановится
следствие - это ясно. Обворован не только он, Децкий, частное лицо, но
обворовано государственное учреждение, поставлена под сомнение способность
государства соблюсти закон, обеспечить полную сохранность вклада. И уж тут
дело не прекратят даже в том случае, если станет известно, как этот вклад
создавался. И по сумме, и по дерзости хищение - вовсе не рядовое. Влом в
квартиру, кража облигаций, подделка подписи, хищение двенадцати тысяч - уже
четыре преступления; за любое из них меньше трех-пяти годиков не дают, а в
совокупности что? - по мягкому счету, двенадцать. Новое поколение школу
окончит и из армии придет, лишь тогда перед вором откроются ворота. И
выходит, что заработал он по тысчонке на год; проще в шабашке подколымить,
чем воровать. Но раз решился, крал, то не боялся. И значит - свой. Но если
свой, если он знает его, Децкого, и считал заявление в угро невероятным, то
он не все выполнил чисто, где-нибудь, в чем-нибудь не берегся, не принимал
в расчет возможностей милицейского следствия, например, графологическую
экспертизу почерка на расходном ордере. Децкий мало знал о такой
экспертизе, но помнилось ему из давно читанной статьи в журнале "Человек и
закон" - экспертиза такая определяет руку с поразительной точностью,
никакие ухищрения, уловки, старания не могут создать надежной защиты,
написал хоть бы и левой ногой - и уж ты, голубчик, известен. Так что, по
сути дела, вор, думал Децкий, оказался в незавидном, скверном, опасном
положении, куда более худшем, чем сам Децкий, ибо путь к нему сотрудников
уголовного розыска предопределен силою современной техники...
Ход этих мыслей прервало появление вдали, на перекрестке, Катьки.
Ярко-фиолетовая блуза, юбка с боковым разрезом, сквозь который высоко
открывались загорелые ноги, привлекали к ней внимание всех встречных
мужчин, и она принимала нескромные их взоры, как кинозвезды принимают цветы
- не глядя, кто их подносит, главное, чтобы подносили. Эх, милая,
усмехнулся Децкий, а ведь и твоя высокая грудь сейчас опадет, и тебе станет
не до жиру. Он поднялся ей навстречу, поцеловал руку и сказал комплимент.
"Полно, полно, обворованный, не лги, - улыбнулась Катька, - у тебя иное на
уме, свои тысячи". Они зашли в кафетерий. Тут Катьке как заведующей
комиссионкой было выказано почтительное уважение; для нее нашелся в
кофеварке кипяток и был подан - именно принесен продавщицей - густо
заваренный кофе, а когда начался обед, никто не возразил, что в магазине, в
торговом зале, остались посторонние люди. Две молоденькие продавщицы в
другом конце зала слушали магнитофон. Лучшей обстановки для серьезного
разговора и быть не могло.
- Значит, обокрали тебя, как дурака, - сказала Катька.
- Обокрали, Катя, это полбеды, - улыбаясь, ответил Децкий. - Сам
голову на плаху, можно сказать, положил. Скоро топор достанут. В милицию
меня угораздило жаловаться. Уже следователь приходил, замки проверяли...
- Ты что, спятил? - поразилась Катька и взглянула ему в глаза - не
шутит ли?
- Тебе-то чего бояться, Катюша? - понаивничал Децкий, хоть и знал
хорошо, чем опасно для нее следствие. Стоило майору Сенькевичу покатить
клубочек от Децкого через Павлика и Петра Петровича на Данилу Григорьевича,
на магазин "Хозтовары", как тут же с железною логикой втягивалась в сферу
подозрений и она, бывшая завсекцией этого магазина. И переход ее с
хозтоваров на комиссионное барахло, состоявшийся два года назад, для
розыска не препона - преступления против социалистической собственности
срока давности не имеют. Да и в комиссионной торговле Катька, полагал
Децкий, тоже, верно, допускала какие-то отклонения, бог знает какие, его не
касается, но ясно, что без левого дохода Катька жить не умеет и не будет
никогда. Есть отчего заволноваться, о чем подумать и к чему приготовиться.
Децкий и назначил эту встречу с тою целью, чтобы Катька вошла в курс
опасности, чтобы не застиг ее врасплох негаданный, нечаянный вызов в
милицию или появление с каким-нибудь вопросом энергичного майора.
- Как бы там ни было, не вернешь, - сказал Децкий. - Давай
советоваться.
- О чем? - возразила Катька. - Или не знаешь, что надо делать?
- Знаю. О другом. О воре. - И Децкий сообщил свои последние
рассуждения.
- Могу сказать лишь одно - он глуп, - вывела Катька.
- Почему?
- Умный человек выбросил бы сберкнижку в урну.
- Но для чего?
- Хотя бы для того, чтобы не возвращаться в квартиру, - сказала
Катька. - А главное: тебе, скажем, потребовались эти деньги, ты ищешь
книжку - нет, как в воду канула. Ты бежишь в сберкассу просить дубликат. И
только тут выясняется, что была кража. Неизвестно: уворована ли она или ты
ее потерял. Ведь и сам будешь думать, что посеял. А уж кто нашел и
воспользовался - ищи ветра в поле.
- Однако он так не сделал.
- Я и говорю: дурак.
- Нет, не дурак, он далеко не дурак, - сказал Децкий. - Если книжка
лежит в чемодане, я могу сто раз посмотреть на нее и не взять в руки. Мне
спокойно - вот она. Ванда по чистой случайности открыла. Через полгода
можно было хватиться. Он на это и рассчитывал.
- Но облигации же вы проверяете, - не согласилась Катька. - Первый
тираж, вы за ними, они исчезли - и хитрость раскрыта.
- Она-то, верно, раскрыта. Но кем? Мною. Он все верно рассчитал,
одного не учел, что я в милицию пойду.
- Но пошел же, идиот.
- Пьян был, Катюша, пьян как сапожник, разум отшибло. Знать бы кто,
убил бы, собаку.
Катька подумала и сказала:
- Юра, кажется мне, ты не о том думаешь, о чем надо. Двенадцать тысяч
- пустяк для тебя. Кто украл - милиция найдет. Бреши заделывай. Дай бог все
не утратить.
Децкий сообразил, что Катька мыслями уже далеко от него, что ее
занимают свои бреши и что есть они в немалом, видимо, количестве. Глубокое
уныние читалось в Катькиных глазах. И лицо начало выдавать истинные годы, и
плечи поникли, и морщинки появились под слоем французской пудры, и была
слизана с губ яркая помада, и перестал излучать секссигналы проникшийся
страхом организм. Разительная эта перемена доставила Децкому некоторое
удовлетворение. Несложно, милая Катя, думал он, корчить из себя Екатерину
Вторую, менять любовников и завлекать прохожих разрезанной юбкой. А вот под
топором постоять, гадая: зарубит или мимо пройдет, - вот где забава, с
постелью не сравнить.
- Позвони вечером, - попросила Катька.
Децкий пообещал.
Прибыв на завод, он, не откладывая, пошел на склад готовой продукции и
ошарашил Петра Петровича, как кирпичом: вполне реально, что в ближайшее
время появятся здесь по заданию милиции ревизоры, эксперты, бухгалтеры -
народ дошлый, въедливый, остроглазый и неподкупный, и надо замести следы и
в отчетности, и в натуре.
- Как? - охнул Петр Петрович. - Есть штук десять квитанций без
номенклатуры, с пересортицей, и они в бухгалтерии.
- Но стоимостное выражение сходится? - спросил Децкий.
- Разумеется! - сказал Петр Петрович.
- Так чего волноваться, не вижу причин, - Децкий весело хлопнул
завскладом по плечу. - А всю неучтенку оформите с Павлушей вчерашним
числом: и тебе хорошо, и нам - перевыполнение плана.
Больше и говорить было не о чем. Петр Петрович задачу понял, а уже как
он это сделает, Децкого не касалось.
Он прошел в цех и открыл кабинет; сразу же набилось людей с вопросами
и делами, и пришлось потратить час на безразличные ему производственные
нужды. Эта рабочая суета и принятые уже меры самообороны успокоили Децкого,
он даже устыдился дневных своих страхов, отчаянного сидения в кухне,
ожидания наручников. Началась борьба, а исход борьбы решают воля и
мужество, ум и бесстрашие. Приедут ревизоры - пожалуйста, все будет к их
услугам. Пусть вникают. Могут догадаться, не смогут доказать, в этом Децкий
не сомневался. Все то левое, неучтенное, что шло из участка ширпотреба к
Петру Петровичу, а от него, минуя базу, к Даниле Григорьевичу, страховалось
показателями основного производства, списаниями на брак, технологическими
потерями по пределу нормы, а уж и брак, и потери, и сэкономленный, но не
оформленный металл никакая ревизия, будь она хоть семи пядей во лбу,
сосчитать не сумеет. Денежная стоимость на входе и выходе равны, план
всегда выполнялся, прогрессивка за перевыполнение всегда шла, а прочее - в
худшем случае - халатность. Лишь бы самим не проговориться. Но и Петр
Петрович будет нем как могила, и Данилу Григорьевича самый лучший
следователь мира не разговорит, и их люди, надо думать, не бараны - не
задрожат. Здесь, на заводе, улик для суда не соберут - отпечатки пальцев не
снимешь, а все замки, ложки, ножи, кастрюльки, штопоры, щипчики для орехов
и прочий товарец разошелся по покупателям и сгинул.
Появился Павел. Децкий закрыл кабинет и в пятый раз за день, если
считать и беседу со следователем, рассказал о краже и о начавшемся
следствии.
- Вот и доигрались! - отреагировал Павел. - Сколь веревочке ни виться,
все равно конец.
- Очумел? - налился злостью Децкий. - Какой конец! Какая веревочка!
- Поделом, Юра, - словно не слыша Децкого, говорил Павел. - Сколько же
можно грабить! Пора и на солнышко!
Децкий потерялся и долго не мог найти нужных слов. Неприемлемо, глупо,
по-детски звучали восклицания товарища; такой реакции Децкий не ожидал; все
другие восприняли сообщение как надо - навести порядок, замкнуться, быть
настороже. Недоставало сейчас о совести рассуждать. С таким настроением да
к следователю - сразу добровольное признание.
- Ты что, маленький? - хрипло просил Децкий. - Или кретин? Не
понимаешь?
- Не боись, - с горькой усмешкою ответил Павел. - Я понимаю. До конца
надо нести подлый свой крест. Надо молчать...
- Не молчать надо, - перебил Децкий, - а надо немедленно перетрясти
всю документацию, изорвать и сжечь лишнее, сосчитать приходы, расходы,
делом заняться, Павлуша, делом, чтобы жена тебе передачи не носила в
тюрьму.
- Займусь! - лениво ответил Павел.
Оставшись один, Децкий аккуратно перебрал свои бумаги. Собственно, и
перебирать было нечего; сомнительных документов он никогда не держал, а
следовало изъять некоторые технологические карты с непонятными
непосвященным, но все же разоблачительными пометками. Децкий так и поступил
- изорвал их в мелкие клочья и бросил в урну, из которой цеховая уборщица в
пятом часу перенесет мусор в мешок, а затем - в контейнер. Сделав это,
Децкий впервые за день почувствовал освобождение. Вся цепь людей пришла в
защитное движение, каждый, чего боится, то рвет, сжигает, выбрасывает,
оформляет, выносит или вывозит, и в принципе любые усилия розыска
проникнуть в загадку доходов уже обречены на неудачу. Надо очень хорошо
знать конкретную технологию, иметь нерядовое инженерное мышление, такое,
как у него или у Павла, чтобы понять механизм появления в цехе свободного
товара. Никому не дано рассчитать излишки, образованные при оформлении
поздним числом действовавших рацпредложений, списаниями полуфабрикатов,
перерасходом материалов в авралы, работой учеников. Для того и держал
Децкий при цехе участок ширпотреба, чтобы маленькое терялось в тени
большого и пользовалось его отходами. Тут опасность раскрыться не грозила;
не то что майор Сенькевич - полковники и генералы останутся ни с чем.
Мысли Децкого вернулись к инспектору, и он тотчас позвонил знакомой
узнать, что рассказал ей осведомленный адвокат. Ответ ее был таков:
Сенькевич - талантливый следователь, звезда криминального розыска,
специалист по особо сложным делам, человек умный, образованный, с чутьем и
хваткой. Децкому просто повезло, что следствие ведет он, можно спать
спокойно - вор будет отыскан хоть из-под земли. Эта похвальная
характеристика смутила Децкого. Угораздило же, подумалось ему, наткнуться
именно на него. Так и выскочил навстречу, словно сквозь стену глядел. Нечто
судьбинное представилось Децкому в этой случайности. Ведь сидел в кабинете,
и, верно, за столом сидел, и вдруг дернуло его вскочить, распахивать двери,
любопытствовать, кого мимо несет, и зазывать к себе. Успокаивало, правда,
что Сенькевич - специалист по чисто уголовным делам, борьба с хищениями
социалистической собственности - хлеб другого отдела, и Сенькевич направит
свое необычное, если верить мнению адвоката, дарование на поиск квартирного
вора. Здесь чувства Децкого опять же раздваивались: если деньги снял "не
свой", то талант, чутье и хватка следователя кстати, но если вор
принадлежал к своим, к близкому кругу Децкого, к числу людей дела, то
следователь с такими качествами совершенно был не нужен. Потому что свой,
думал Децкий, получая срок, не удержится не потянуть за собой компанию,
чтобы веселее коротать бесконечные годы заключения. И Децкому со всей
очевидностью открылось, что в интересах собственной безопасности и свободы
он обязан узнать преступника прежде, чем это сделает следователь Сенькевич.
После осмотра квартиры Сенькевич отправился в сберкассу, где
побеседовал с заведующей и кассиршей и посмотрел злополучный ордер.
Относительно контролерши, принявшей поддельный документ, ему объяснили, что
из отпуска она вернется через десять дней, в окошке же контроля недавно -
пять месяцев, а раньше работала на приеме приходных сумм, и что это -
добросовестная и честнейшая работница. Кассирша повторила Сенькевичу свое
убеждение, что человек, получивший двенадцать тысяч, и вчерашний скандалист
- одно и то же лицо, причем и вчера, и месяц назад он приходил в том же
самом костюме и той же шляпе. Не забыла она и сообщить, что он скандалил
будучи пьяным. И заведующая подтвердила, что от вкладчика густо несло
водкой. Сенькевич пригласил обеих женщин назавтра к себе для оформления
показаний и поехал в отдел.
Здесь он подготовил необходимые документы о проведении идентификации
почерков на ордере и заявлении Децкого. Скудость сведений не допускала
широкого построения версий, но контуры их намечались, какая-то работа в уме
уже велась; в частности, тяготило предположение, что Децкий сам снял
двенадцать тысяч и по неизвестным причинам придает этому вид воровства.
Возможно, в силу каких-либо семейных обстоятельств решил развестись и таким
способом разрешает материальные вопросы в свою пользу. Однако не верилось,
что он снял деньги лично. В этом случае находила понятное объяснение и
кража облигаций. Они имеют номинальную стоимость, никогда не исключается
возможность выигрыша, их легко обменять на деньги в любой сберкассе, чего
нельзя сделать с золотом или вещами, реализация которых через магазин
связана с предъявлением документов, а продажа с рук требует
осмотрительности. Становилось понятно, почему он не тронул домашнее золото.
Будь здесь замешан обычный вор, едва ли осталась бы в квартире хоть одна
золотая пылинка. И обычный, рядовой вор не рискнул бы явиться в сберкассу:
надо подделать подпись, для чего необходимо особое умение или длительный
тренаж, и надо точно знать, что владельца книжки помнят слабо. И обычному
вору нет никакого смысла возвращать книжку в чемодан. Разве что ради
насмешки. Но для черного юмора хватило бы вполне прислать ее доплатной
бандеролью. Результат тот же, риска - нуль. Да и какая радость обычному
вору насмешничать, держать при себе чужой документ, опасную вещественную
улику. Он после неожиданного успеха избавился бы от нее возле первого
водостока. Помимо золота обычный вор взял бы кое-что еще. Зная из суммы
своих наблюдений за квартирой, что хозяева уехали на весь день, а в те
знойные дни это не подлежало сомнению, и выходит, не опасаясь немедленной