- Аморалку шьют, - объяснил Данила Григорьевич.
Децкий улыбнулся:
- Такую беду - рукой отведу.
- Не скажи, брат, - возразил Данила, - похуже ревизии. Только и хожу -
объясняюсь.
- Брось ты переживать, - посочувствовал Децкий. - Ну что они тебя,
казнят? Поставят на вид и забудут.
- Кабы так! - вздохнул Данила Григорьевич.
Децкому стало смешно; он, чтобы не выдать себя, поспешно окунулся,
крикнул: "Догоняй!" - и поплыл к дальней излучине.
Состоявшийся разговор доставил ему утешение - с Данилою все шло как по
маслу. Месяца два назад Децкий послал в райторг первую анонимку, подписав
ее "группа продавцов магазина Э 20 "Хозтовары". Письмо на двух листах
изобличало безнравственную связь директора с кассиршей Ириной Лычковой, в
чем виделось использование служебного положения для удовлетворения похоти.
Все было правдой; о романе Данилы Децкий знал со слов Катьки. Следующие два
послания, наполненные выпадами в адрес райторга, который прикрывает
блудника, пошли в горторг, и четвертое - недавно - в торг областной.
Замысел удавался, а особая приятность состояла в том, что Данила
Григорьевич, как Децкий и рассчитал, счел автором анонимок Виктора
Петровича. Не подозревать его в таком свинстве было бы и глупо - тому
светило занять освободившееся место. Виктор Петрович, со своей стороны, о
чем три дня назад рассказала опять же всезнающая Катька, чувствуя
подозрения директора, побожился перед ним, что свят, как Христос. Данила
Григорьевич эту божбу вслух принял, но в душе уверился, что виновник
неожиданных его бед именно хлюст, сволочь и карьерист Виктор Петрович.
Неприязненные взгляды, которыми обменивались оба торговца, льстили
самолюбию Децкого; все шло как должно, события и люди ему повиновались.
В шестом часу, когда солнце пошло на закат и зной сломился, Децкий
призвал всех на дачу. Тут все дружно взялись готовить, и скоро последовал
ужин, а точнее говоря, пир. Описывать, что пили и ели за тем столом, нет
смысла - мы того не попробуем; все было редкостное, сплошь дефицит, прямо с
базы, на которой работала жена Петра Петровича; но и другие имели знакомых
с такими возможностями, только Адам привез какой-то мокрый окорок из
магазина, который хоть и был подан, но остался нетронутым. "Гвоздем"
пиршества стали, разумеется, настоящие, из базарной баранины, шашлыки,
зажаренные Децким.
После ужина, а встали из-за стола, когда размежала день с ночью лишь
пурпурная полоса заката, настал час действий и славы Адама. Из багажника
своего "Запорожца" он извлек колесо от телеги и банку сосновой смолы. Всем
было сказано набрать поленьев и двигаться к реке. Олег Михайлович нес сумку
с выпивкой и легкой закуской, Виктор Петрович - лопату и топор. Счастливые
дети по очереди катили колесо.
На лугу колесо надели на шест, украсили цветами, облили смолой и шест
вкопали. Быстро сгущались сумерки, выходила полная луна, на темной половине
неба засветились звезды. Всех охватило трепетное ожидание праздника.
Наконец алое свечение на закате угасло, Адам разрешил детям зажечь костер.
Чиркнули спички, маленькие огоньки коснулись хвороста, разбежались по
каплям смолы внутрь костра и помчались по шесту наверх, к колесу - оно
вспыхнуло, мощное пламя рванулось ввысь. Все стояли, слушая завораживающий
жар огня. Вдруг Адам выступил вперед и сказал: "Вот послушайте старую
песню. Ей тысяча лет". Он запел:
Сонейка, сонейка, рана усходзiш да iграючы,
Сонейка, сонейка, праючы, Купалу звелiчаючы...
На песню возникли из темноты, словно спустились на свет костра с неба,
две пожилые деревенские тетки, поздоровались, и вошли в круг, и стали
вместе с Адамом петь:
У адным гародзе чырвона ружа,
У другiм гародзе пахуча мята,
У трэцiм гародзе зяленая рута...
Песня эта в три голоса пелась, пока не перегорел шест и не рухнуло в
костер колесо. Тогда прихожие тетки так же незаметно, как явились, исчезли.
"Купала! - крикнул Адам. - Возьми грехи!" - и прыгнул через костер. "И
мои!" - попросил Данила Григорьевич, пролетая сквозь пламя. "Очистимся,
Алик!" - обрадовалась Катька и толкнула в бок своего любовника. И все стали
прыгать, и счастливый детский смех звенел над лугом. Только доктор Глинский
счел за лучшее избежать контактов с плясавшим в костре божеством.
Потом все сели к костру, пошла по рукам, как требовали того обычай и
желание, чарка. Дети жались к Адаму; он, поглядывая на часы, говорил им,
что сейчас начинает расцветать цветок папоротника. Те знали сказку и начали
проситься в лес; им разрешили, и скоро послышались в соснах их
настороженные голоса. Децкий наклонился к Павлу и шутливо сказал: "Что,
Павлуша, может, и нам поискать!" Приятель, однако, ответил всерьез: "Мы
свое уже отыскали!" Децкий понял мрачный смысл его слов и промолчал, он
думал иначе. Он думал, что судьба делается каждый день. Заснул, день
прошедший умер, проснулся, как родился, - вновь стычка с жизнью, вновь
оседлание судьбы; радостью каждодневного риска должен жить человек, думал
Децкий, а вот так, однажды сорвав цветок, всю жизнь просидеть на готовом -
это за какие, скажите, достоинства? Коротка жизнь, но многое может дать
умному, думал он, глупцу - ничего, глупцу - всегда муки: в бедности ему
плохо, в богатстве нехорошо. Вот вывел он Пашу в люди, вытянул из нищеты,
так нет же, надо напиться и страдать о целомудрии души.
Децкий лег на спину; теплом отдавала земля, звезды теснились в черной
тьме неба; услышалось вдруг множество звуков - шелест воды в реке, далекий
собачий лай, речи крохотных ночных тварей, детская перекличка в лесу,
рокочущий голос Адама, рассказывавшего страхи.
Децкому вспомнилась ночь из детства. Он и Адам лежали в кровати, в
ногах сидела бабушка. Лунный луч падал на нее, из слов ее создавались
картины таинственной жизни, где кто-то зарывал под яблоней клады, а другой
кто-то их находил, где на дорогах поджидала путников нечистая сила, где
домовые берегли огонь в очаге, где в глубинах прозрачных озер звонили
колокола затопленных церквей, где всегда и точно сбывались предчувствия.
Бабушка была убеждена, что говорит правду. Они ей верили, им виделся тот
мир. Потом оказалось, что его нет. "Вот утром меня мучало предчувствие
беды, - подумал Децкий, - а она не случилась. Или случится?" Он расстался с
видением бабушки, привстал и обвел взглядом компанию. Всем было хорошо -
праздник прощания состоялся.
Недоброе купальское предчувствие сбылось лишь через месяц. И то Децкий
потом удивлялся, что рано сбылось, могло и полгода пройти, и было бы лучше,
если бы проявилось оно позже, после увольнения. Да хоть бы в другой день, в
другой час, на трезвую голову, на ясный ум, а то на пьяную. После работы
пришлось выпить с нужным человеком, большим прощелыгой. Не много было и
выпито - по два крепких коктейля в подвальном баре, но закусывали, как
модно, кофе, и Децкий вернулся домой навеселе. Тягать гирю не хотелось; он
постоял под душем, повязался полотенцем и лег на тахту перед телевизором.
Держа руку на пульте дистанционного управления, Децкий время от времени
включал экран, но скуку серую, вплоть до урока математики, предлагало
зрителям в этот час телевидение.
Уже потом, когда завязалось и пошло в рост следственное дело об
ограблении, Децкий, перебирая в уме события того вечера, вспомнил и свое
отражение в темном экране - лежал он, раскинув руки, совсем как Иисус,
когда прибивали его к кресту бесстрастные легионеры. В этом отдаленном
сходстве - повязка на голом теле, острая борода, багряная обивка дивана -
было что-то неприятное, какое-то скрытое предупреждение, недобрый знак, но
ничего не услышалось и рефлекс настороженности не включился. Явилась,
правда, обычная мыслишка о том, что стеречься, беречься надо на этом свете,
но ведь всегда и берегся, и потому промелькнула она мелкой мошкой -
бесследно. Да и чего можно было сторожиться в собственной квартире в
присутствии жены, которая в спальне, мурлыкая, перебирала свою мануфактуру.
Хотя и в этом следовало разглядеть странность - отчего наперекор привычной
лености побудилась она перебирать тряпье в чемоданах? Потом, да уже прямо
назавтра, нашлось объяснение - пустая, глупая дура, но тогда, в седьмом
часу вечера, Децкий только удивился не свойственному ей порыву к порядку.
Хотелось пить.
- Ванда! - позвал Децкий. - У нас пиво, компот, вода есть?
- Все тебе подай! - откликнулась жена. - Сам с ногами.
Децкий прошел на кухню, открыл холодильник, глянул по полкам и вдруг
заметил под морозильной камерой бутылку посольской водки. Прозрачна была
водка и сияла, как бриллиант. Он коснулся бутылки - ладонь ощутила ледяной
холод промерзшего стекла. "Выпью!" - внезапно решил Децкий, и сложилось
вслед убедительнейшее обоснование: "Выпью и лягу спать!" Отчего зажглось
пить водку, почему не возникло в душе разумное сомнение, стоит ли,
какой-такой праздник, какая нужда, есть ли повод, - отчего нашел странный
такой стих, Децкий, обдумывая назавтра череду совершенных глупостей,
объяснить не мог. Приступ сумасшествия случился, не иначе. Вот уж где,
действительно, дернул черт. Нашептал выпить, и выпилось мягко, как нарзан,
- полстакана. Децкий закурил, снял вкус водки табачным дымом и вернулся в
гостиную.
Жена уже не мурлыкала, вообще, ни звука, ни движения не слышалось в
спальне. Эта, лишенная признаков жизни, тишина вызвала в Децком
любопытство. Он заглянул: Ванда стояла возле шкафа и зачарованно
рассматривала сберкнижку. Ничего особенного, или запретного, или дурного в
таком интересе не было, но Децкого вдруг пронизала грубая неприязнь к жене,
к груде импортного тряпья, разложенного на кроватях, к сизой, мертвенного
цвета сберкнижке. Даже наряд жены - бикини и котурны на толстой подошве,
придававшие ей вид американской сексбомбы, - вызвал раздражение.
- Юра! - мрачно сказала жена. - Зачем ты взял двенадцать тысяч?
- Что? - не понял Децкий.
Ванда повторила.
- Ты что, сдурела? - искренне поразился Децкий.
- Что ж я, слепая? - вспыхнула Ванда. - Или идиотка неграмотная,
читать не умею? На, глянь, если ты такой умный.
Децкий глянул - и онемел. Действительно, последняя запись фиолетовыми
чернилами свидетельствовала, что из общей суммы в шестнадцать тысяч триста
рублей двенадцать тысяч были сняты и что случилось это 24 числа прошлого
месяца, четыре недели назад.
Децкий долго и тупо разглядывал размашистую запись.
- Ну что, кто сдурел? - язвительно спросила Ванда.
- Да погоди ты, - отмахнулся Децкий.
- Может, ты подарил кому-нибудь? - не унималась Ванда. - Скромный
такой презент...
Намек, что он мог подарить двенадцать тысяч какой-нибудь любовнице, и
особенно злобный тон намека взбесили Децкого. Было что ответить, уже
вертелись на языке достойные слова, но тут пришло к Децкому истинное
решение; он спешно оделся в серый свой костюм, схватил шляпу, сберкнижку,
паспорт и побежал к дверям.
- Куда? - крикнула Ванда.
- Грамотная! - съязвил Децкий. - Читать умеешь. Число видела? Двадцать
четвертое, мы весь день сидели на даче.
В сберкассу он буквально ворвался, потому что закрывали и на входе
какая-то работница не желала впускать. Протянув контролерше сберкнижку, он
выпалил, едва сдерживая злость:
- Девушка, мне интересно, кто снял с моего вклада деньги?
- Что? - опешила контролер.
- То самое, - сказал Децкий. - Кто снял деньги?
- Это ваша книжка? - спросила контролер с недоверием.
Децкий без слов подал ей паспорт.
Заглянув в паспорт и сберкнижку, контролер достала из ящика счет и
сообщила:
- Правильно, двадцать четвертого июня вы сняли двенадцать тысяч.
- Я? - вскричал Децкий.
- А кто?
- Я и спрашиваю - кто?
- Людмила Васильевна! - позвала контролер.
На этот зов пришла заведующая, и Децкому пришлось рассказывать свои
претензии, что истощило его нервы вконец.
- Децкий? - переспросила заведующая. - Так ведь вы сами накануне
просили приготовить сумму.
- Кого просил? - прищурился Децкий.
- Меня.
- Вы с ума сошли, - сказал Децкий. - Я впервые вас вижу.
- Это вы сошли с ума, - ответила заведующая. - По телефону звонили.
- Ах, по телефону, - насмешливо кивнул Децкий.
- Да, по телефону, впрочем, что спорить. Поднимем ордера, - решила
заведующая, и скоро Децкому был показан ордер и было спрошено с
нескрываемой злостью:
- Это - ваша подпись?
- Нет! - отверг Децкий.
- Как же нет! - возразила заведующая. - Вот, пожалуйста: и тут, и тут
одной рукой. Сравните сами.
Децкий бычьим взглядом уставился на контролершу:
- Вы что, не помните, кому деньги отдаете, двенадцать тысяч?
- Я вас не оформляла, - отказалась та.
- А кто?
- Вера Ивановна.
- Так позовите ее.
- Она в отпуске, - сказала заведующая.
- На Кавказе она, - пояснила вышедшая из своей кабинки кассирша. - В
Гаграх.
Слово "Кавказ", "Гагры" все объяснили Децкому. Мгновенно сложилось в
голове: море, двенадцать тысяч, озеро Рица, пещеры в Новом Афоне, шашлыки,
"Цинандали" - проматывались его денежки, шли в карман абхазцев.
- А я вас помню, - сказала ему кассирша. - Вот и шляпка эта же самая
на вас. И бородка ваша приметная. И костюмчик тот же. Утречком вы и пришли,
стали в очередь, а выплатила я вам около десяти часов...
От столь явной наглости Децкий на некую минуту задохнулся.
- А сегодня вы выпивали, - ласково продолжала кассирша. - Вот вам и не
помнится...
Тут и заведующая уразумела причину скандала, и в глазах ее зажглась
ярость.
- Знаете, гражданин, - сказала она. - Вам лучше в милицию обратиться.
И - прощайте. Нам сигнализацию надо включать.
Децкий, разумеется, заявил, что именно так и поступит, что он этого
так не оставит, найдет управу, не спустит, привлечет и тому подобное, и
вышел на улицу в крайнем остервенении.
Всякое он видел, но о таких наглых бабах и слышать не доводилось. На
большой дороге меньше грабят, думал Децкий, чем эти дамочки. Они украли, и
сомневаться нельзя. Шляпка ваша, костюмчик, борода... Не на того напали,
любезные, думал Децкий. Понятно, как сработано: кого-то нашли - мужа,
брата, сожителя, подпись известна, ордер подделали, в квартиру влезли
отмычкой - и на озеро Рица. Вон как дружно вопили, у всех рыло в пуху,
верно, и другим вклады подсокращают. Разделили на четверых - по три тысячи,
и корчат невинность. Децкому даже пожалелось, что побежал наперво в кассу,
а надо было сразу в милицию. Можно было и сейчас зайти в милицию, но
толку-то что - пока приедут, уже замок будет на дверях. Еще Децкий не знал
- куда зайти, к кому, не звонить же в 02, те - с экстренной помощью, а тут
месяц прошел. Ну, ничего, мстительно думал Децкий, утром встретимся, будет
вам и шляпка, и костюмчик, и запах водочки.
Придя домой, он сел на кухне, взял лист бумаги и записал строка под
строкой:
деньги сняты 24
24 я был на даче
подпись подделана правильно
постороннему бы не дали
дали постороннему
они!!!
Вдруг поразила мысль: а что еще украли? Подхватился смотреть шкатулки
и ящички - все было на месте. Потом полез в чемодан и не нашел облигаций.
Тут последние сомнения затихли: они, сберкассовские; облигации - это их
специальность, меняют, продают, им с руки.
Ныла, горела, требовала успокоения душа. Децкий вернулся в кухню,
достал начатую бутылку водки и выпил махом полный стакан. Стало легче.
В коридоре Ванда разговаривала по телефону, прислушался - с Катькой.
Слышал, как объясняла: "Нет, как раз двадцать четвертого, собственными
глазами видела". И чуть позже: "Вот и я думаю, странно". И еще позже:
"Кажется, ходил". "Да что она там треплет, не зная, - подумал Децкий. - Сам
расскажу" - и хотел встать. Но тепло было от водки, он поленился вставать,
а налил в стакан еще. Просидев час и доконав бутылку, он отправился спать
крепко пьяным.
Проснись наутро Юрий Иванович рано, часов, скажем, в пять, чтобы до
начала работы следственных учреждений оставалось достаточное время
подумать, размыслить, одуматься, то, возможно, история эта пошла бы другой
колеей. Но хоть сны Децкого и полны были кошмаров, спал он крепко и
пробудился по сигналу радио, отмечавшему девять часов. Отчего в грозную
минуту жизни так предательски долго продержал его в объятиях сон, Децкий
никогда потом уразуметь не мог. Конечно, и посольская водка была в этом
виновна, но виновна только отчасти, потому что прежде частенько выпадало
принимать и большие дозы, однако волю и ритм сна выпивка не ломала.
Вспомнились потом Децкому рассказы, что люди робкие, несмелые перед лицом
опасности впадают в сон, но он был вовсе не робкий человек. Только и
осталось признать с горестью, что изменила ему, стала его противником
судьба, поскольку, вопреки древней мудрости - "утро вечера мудренее", -
встал Децкий с тем же ослеплением ума, с каким ложился.
Глянув на часы, он заахал - уже работала милиция и надо было
поспешить, пока не разошлись, не разъехались по своим делам следователи.
- Ванда! - крикнул он. - Кофе!
В ванной он по привычке взял электробритву, но бриться не стал, решив,
что и так сойдет, - дорога была каждая минута. Поплескав водой в лицо,
одевшись, он большой чашкой кофе осадил похмельную муть и, сопровождаемый
женой, отправился в уголовный розыск.
Децкие жили в центре, до горотдела милиции добрались за десять минут;
здесь по подсказке дежурного сержанта они поднялись на второй этаж, причем
Децкий дважды цеплял ногой за ступеньки - все же давался ему знак
остановиться, повернуть и бежать прочь. На втором же этаже все пошло с
волшебной, можно сказать, скоростью. Только Децкие ступили в коридор,
тускло освещаемый дневным светом через торцевые окна, и, замедляя шаги,
пошли вперед, как вдруг прямо перед ними отворилась дверь кабинета с
номером 207 и вышел к ним, словно давно их уже ожидал, молодой энергичный
мужчина и спросил:
- Вы к кому, товарищи? Может, ко мне?
- У нас деньги украли, - сказал Децкий и почувствовал, как холодно и
страшно сжалось сердце.
- Сколько? - быстро спросил мужчина.
- Двенадцать тысяч, - отвечал Децкий тихо.
Мужчина сочувственно вздохнул и пригласил супругов в кабинет.
Светло и прохладно было в комнате, в открытое окно лезла крона
молодого каштана, и в густоте листвы высвистывали в два голоса, как
показалось Децкому, синицы. Расселись; мужчина представился: он - инспектор
уголовного розыска, майор Сенькевич, готов внимательно выслушать. Настал
черед Децкого рассказывать обстоятельства пропажи денег. Следователь и
впрямь слушал внимательно, с расположением, иногда успокоительно кивал.
Дослушав, он попросил показать сберкнижку. Децкий вместе со сберкнижкой
отдал паспорт; следователь обстоятельно изучил и паспорт. Потом пустился в
дотошные расспросы: на каком этаже квартира; были ли закрыты окна; что еще
исчезло из ценных вещей; где Децкий работает, где Децкая работает; бывали
ли в квартире малознакомые люди; когда Децкие вернулись с дачи; не
приметили ли по прибытию чего-либо странного, следов чужого пребывания и
тому подобное.
- Очень занятное дело! - сказал наконец следователь и, достав из папки
какой-то стандартный бланк, стал его заполнять.
Децкий понял, что заводится дело, и вдруг почувствовал себя зябко,
потерянно, неуютно. Ни одной неприятной мысли не было в уме, наоборот, за
длинным рассказом о хищении к нему пришло спокойствие, но белый лист
бумаги, по которому быстро бегало "вечное" перо, это спокойствие разрушил;
у Децкого возникло ощущение, что на спину ему кладется гнет.
Вскоре следователь подал ему прочесть запись заявления; Децкий бегло
прочел и расписался.
- Если вы сейчас возвращаетесь домой, - вежливо сказал следователь, -
то мне хотелось бы посмотреть квартиру.
Не было причины возражать. Они вышли из кабинета. В коридоре
следователь попросил их на минуту задержаться и скрылся за обитой
дерматином дверью. Действительно, пробыл он там недолго. Втроем вышли на
улицу; у тротуара стояла серая "Волга" безо всяких милицейских примет, и за
рулем сидел молодой парень полностью в штатском; в эту "Волгу" следователь
пригласил Децких сесть, причем сам и открыл для них заднюю дверцу. В машине
пришлось ожидать эксперта; тот, помахивая коричневым старомодным
чемоданчиком, появился лишь через четверть часа.
Доехали же за две минуты, поднялись на четвертый этаж, и напарник
следователя занялся замками: сначала рассматривал их поверху через сильную
лупу, затем отвертками из своего чемоданчика аккуратно их снял и понес в
кухню и тут на газетке разобрал на составные части и опять же изучал
внутренности с помощью увеличительного стекла.
Децкий в это время показывал следователю чемодан, для чего пришлось
распахнуть трехстворчатый шкаф, и Децкий с болезненным сожалением заметил,
что висит в нем чрез меру дорогих одежд - особенно же две Вандины шубы
некстати торчали на самом виду. Открывая место хранения облигаций и книжки,
пришлось вынимать кучу шерстяных и шелковых отрезов, которых тоже оказалось
бессмысленно много, будто запаслись на двадцать лет вперед. Отметилось с
досадой, что следователь очень внимательно оглядывает гарнитуры - и здесь,
в спальне, и затем в гостиной, и в Сашиной комнате. Было в его взгляде
легкое удивление, словно видел то, чего не ожидал увидеть, что озадачивало,
разжигало любопытство. Особенно долго простоял он перед книжными шкафами в
гостиной, перед румынскими книжными полками в комнате сына, глядел на
корешки со знанием библиофила и еще излишне пристально рассматривал
антикварные бронзовые часы. Вдобавок Децкого угораздило выйти вслед
следователю на балкон; тут следователя интересовала давность замазки на
стеклах, а Децкий глянул вниз, на машину - двое мальчишек что-то рисовали
пальцами на пыльной крышке багажника. Привычка оберегать "Жигули" от таких
украшений сработала сама собой; Децкий закричал им угрожающим тоном:
"Мальчики, мальчики, ну-ка прочь от машины!" Тех, разумеется, как ветром
сдуло, а следователь тотчас же поспешил уяснить: "Ваши "Жигули"?"
Словом, начало расследования складывалось совсем по-иному, чем
представлялось и вечером, и по дороге в милицию; представлялось, что
уголовный розыск не медля рванется в сберкассу сверять, выяснять и брать в
ежовые рукавицы сберкассовских. Внимание следователя к обстановке, к вещам
тем более раздражало Децкого, что он изложил следователю свой поход в
сберкассу и все свои убедительнейшие подозрения. И теперь, желая перебить
неприятный осмотр квартиры и направить следователя к необходимому делу,
Децкий воскликнул: "Да, совсем забыл. Та контролер, оформившая фальшивый
ордер, в отпуск ушла!" Следователь, принимая справку, кивнул. Эта
бесстрастная реакция побудила Децкого на следующую попытку.
- У них и моя подпись была, и адрес, - сказал он, глядя следователю в
глаза. - Как вы чувствуете - они?
- Никак не чувствую, - ответил тот. - Надо посмотреть и подумать. Во
всем объеме фактов.
И тут Децкого осенило, да и не так надо сказать, тут пригвоздило его к
полу прозрение, что совершил он непоправимую глупость, он ужаснулся явного
безумия своего поступка: то он сделал, чего ни в коем случае делать было
нельзя: полным сумасшествием, идиотизмом с его стороны было обращение к
милицейскому следствию. Боль ударила ему в сердце, словно воткнулся в него
безжалостный и ледяной перст рока; Децкий, верно, и побледнел, поскольку
следователь, истолковав перемену в лице по-своему, заторопился успокоить:
"Не надо волноваться, найдем!" - и таким обещанием добил Децкого
окончательно.
Как раз в этот момент вошел в гостиную технический эксперт. "Все
чисто, - сказал он, - открывали ключом", но уже Децкий и сам знал, что
открывали ключом, и знал, говорила ему об этом включившаяся с жутким
опозданием интуиция, что деньги снял тот, кто был убежден, что он, Децкий,
стерпит любую утрату, но не рискнет пойти в милицию, что для него лучше
потерять еще столько же, чем обнажиться, раскрыться, попасть под микроскоп
милицейско-прокурорского изучения.
Последующий час стал для Децкого часом страхов. Он сидел в кухне,
испытывая полное бессилие против обрушившейся на него беды. Двенадцать
тысяч - сумма немалая, и следователь, осознавалось Децкому, волей-неволей,
раньше или позже должен будет задаться вопросом: откуда у начальника цеха
Децкого со среднемесячным окладом 260 рублей собрано шестнадцать тысяч на
книжке, машина стоимостью в семь тысяч, три гарнитура общей стоимостью в
пять тысяч, каракулевая и котиковая шубы, на несколько тысяч книг, и еще
немалый набор разной всячины, и еще дача, за которую выплачено предыдущему
ее хозяину четыре тысячи, что тот, конечно же, не посмеет скрывать в случае
официального вопроса. Объяснить происхождение всех этих средств
бережливостью, многолетним накоплением практически невозможно. Ну, пусть
пятая часть образована отказом от благ, унылым сидением на хлебе и воде,
алчным скопидомством, но все остальное, львиная доля состояния не имеет
видимого и правомочного источника, словно найдена на улице или послана с
неба, чему, конечно же, никто не поверит. А уж как начнут проверять,
вглубь, вширь, перекрестно, кто-нибудь влопается, и - тюрьма, колония,
барак, подъем, отбой - конец жизни.
Все это так явственно и в таких мрачных тонах рисовалось, что Децкий
сидел в последнем отчаянии, застыло и мертво, как сидит смертник перед
Децкий улыбнулся:
- Такую беду - рукой отведу.
- Не скажи, брат, - возразил Данила, - похуже ревизии. Только и хожу -
объясняюсь.
- Брось ты переживать, - посочувствовал Децкий. - Ну что они тебя,
казнят? Поставят на вид и забудут.
- Кабы так! - вздохнул Данила Григорьевич.
Децкому стало смешно; он, чтобы не выдать себя, поспешно окунулся,
крикнул: "Догоняй!" - и поплыл к дальней излучине.
Состоявшийся разговор доставил ему утешение - с Данилою все шло как по
маслу. Месяца два назад Децкий послал в райторг первую анонимку, подписав
ее "группа продавцов магазина Э 20 "Хозтовары". Письмо на двух листах
изобличало безнравственную связь директора с кассиршей Ириной Лычковой, в
чем виделось использование служебного положения для удовлетворения похоти.
Все было правдой; о романе Данилы Децкий знал со слов Катьки. Следующие два
послания, наполненные выпадами в адрес райторга, который прикрывает
блудника, пошли в горторг, и четвертое - недавно - в торг областной.
Замысел удавался, а особая приятность состояла в том, что Данила
Григорьевич, как Децкий и рассчитал, счел автором анонимок Виктора
Петровича. Не подозревать его в таком свинстве было бы и глупо - тому
светило занять освободившееся место. Виктор Петрович, со своей стороны, о
чем три дня назад рассказала опять же всезнающая Катька, чувствуя
подозрения директора, побожился перед ним, что свят, как Христос. Данила
Григорьевич эту божбу вслух принял, но в душе уверился, что виновник
неожиданных его бед именно хлюст, сволочь и карьерист Виктор Петрович.
Неприязненные взгляды, которыми обменивались оба торговца, льстили
самолюбию Децкого; все шло как должно, события и люди ему повиновались.
В шестом часу, когда солнце пошло на закат и зной сломился, Децкий
призвал всех на дачу. Тут все дружно взялись готовить, и скоро последовал
ужин, а точнее говоря, пир. Описывать, что пили и ели за тем столом, нет
смысла - мы того не попробуем; все было редкостное, сплошь дефицит, прямо с
базы, на которой работала жена Петра Петровича; но и другие имели знакомых
с такими возможностями, только Адам привез какой-то мокрый окорок из
магазина, который хоть и был подан, но остался нетронутым. "Гвоздем"
пиршества стали, разумеется, настоящие, из базарной баранины, шашлыки,
зажаренные Децким.
После ужина, а встали из-за стола, когда размежала день с ночью лишь
пурпурная полоса заката, настал час действий и славы Адама. Из багажника
своего "Запорожца" он извлек колесо от телеги и банку сосновой смолы. Всем
было сказано набрать поленьев и двигаться к реке. Олег Михайлович нес сумку
с выпивкой и легкой закуской, Виктор Петрович - лопату и топор. Счастливые
дети по очереди катили колесо.
На лугу колесо надели на шест, украсили цветами, облили смолой и шест
вкопали. Быстро сгущались сумерки, выходила полная луна, на темной половине
неба засветились звезды. Всех охватило трепетное ожидание праздника.
Наконец алое свечение на закате угасло, Адам разрешил детям зажечь костер.
Чиркнули спички, маленькие огоньки коснулись хвороста, разбежались по
каплям смолы внутрь костра и помчались по шесту наверх, к колесу - оно
вспыхнуло, мощное пламя рванулось ввысь. Все стояли, слушая завораживающий
жар огня. Вдруг Адам выступил вперед и сказал: "Вот послушайте старую
песню. Ей тысяча лет". Он запел:
Сонейка, сонейка, рана усходзiш да iграючы,
Сонейка, сонейка, праючы, Купалу звелiчаючы...
На песню возникли из темноты, словно спустились на свет костра с неба,
две пожилые деревенские тетки, поздоровались, и вошли в круг, и стали
вместе с Адамом петь:
У адным гародзе чырвона ружа,
У другiм гародзе пахуча мята,
У трэцiм гародзе зяленая рута...
Песня эта в три голоса пелась, пока не перегорел шест и не рухнуло в
костер колесо. Тогда прихожие тетки так же незаметно, как явились, исчезли.
"Купала! - крикнул Адам. - Возьми грехи!" - и прыгнул через костер. "И
мои!" - попросил Данила Григорьевич, пролетая сквозь пламя. "Очистимся,
Алик!" - обрадовалась Катька и толкнула в бок своего любовника. И все стали
прыгать, и счастливый детский смех звенел над лугом. Только доктор Глинский
счел за лучшее избежать контактов с плясавшим в костре божеством.
Потом все сели к костру, пошла по рукам, как требовали того обычай и
желание, чарка. Дети жались к Адаму; он, поглядывая на часы, говорил им,
что сейчас начинает расцветать цветок папоротника. Те знали сказку и начали
проситься в лес; им разрешили, и скоро послышались в соснах их
настороженные голоса. Децкий наклонился к Павлу и шутливо сказал: "Что,
Павлуша, может, и нам поискать!" Приятель, однако, ответил всерьез: "Мы
свое уже отыскали!" Децкий понял мрачный смысл его слов и промолчал, он
думал иначе. Он думал, что судьба делается каждый день. Заснул, день
прошедший умер, проснулся, как родился, - вновь стычка с жизнью, вновь
оседлание судьбы; радостью каждодневного риска должен жить человек, думал
Децкий, а вот так, однажды сорвав цветок, всю жизнь просидеть на готовом -
это за какие, скажите, достоинства? Коротка жизнь, но многое может дать
умному, думал он, глупцу - ничего, глупцу - всегда муки: в бедности ему
плохо, в богатстве нехорошо. Вот вывел он Пашу в люди, вытянул из нищеты,
так нет же, надо напиться и страдать о целомудрии души.
Децкий лег на спину; теплом отдавала земля, звезды теснились в черной
тьме неба; услышалось вдруг множество звуков - шелест воды в реке, далекий
собачий лай, речи крохотных ночных тварей, детская перекличка в лесу,
рокочущий голос Адама, рассказывавшего страхи.
Децкому вспомнилась ночь из детства. Он и Адам лежали в кровати, в
ногах сидела бабушка. Лунный луч падал на нее, из слов ее создавались
картины таинственной жизни, где кто-то зарывал под яблоней клады, а другой
кто-то их находил, где на дорогах поджидала путников нечистая сила, где
домовые берегли огонь в очаге, где в глубинах прозрачных озер звонили
колокола затопленных церквей, где всегда и точно сбывались предчувствия.
Бабушка была убеждена, что говорит правду. Они ей верили, им виделся тот
мир. Потом оказалось, что его нет. "Вот утром меня мучало предчувствие
беды, - подумал Децкий, - а она не случилась. Или случится?" Он расстался с
видением бабушки, привстал и обвел взглядом компанию. Всем было хорошо -
праздник прощания состоялся.
Недоброе купальское предчувствие сбылось лишь через месяц. И то Децкий
потом удивлялся, что рано сбылось, могло и полгода пройти, и было бы лучше,
если бы проявилось оно позже, после увольнения. Да хоть бы в другой день, в
другой час, на трезвую голову, на ясный ум, а то на пьяную. После работы
пришлось выпить с нужным человеком, большим прощелыгой. Не много было и
выпито - по два крепких коктейля в подвальном баре, но закусывали, как
модно, кофе, и Децкий вернулся домой навеселе. Тягать гирю не хотелось; он
постоял под душем, повязался полотенцем и лег на тахту перед телевизором.
Держа руку на пульте дистанционного управления, Децкий время от времени
включал экран, но скуку серую, вплоть до урока математики, предлагало
зрителям в этот час телевидение.
Уже потом, когда завязалось и пошло в рост следственное дело об
ограблении, Децкий, перебирая в уме события того вечера, вспомнил и свое
отражение в темном экране - лежал он, раскинув руки, совсем как Иисус,
когда прибивали его к кресту бесстрастные легионеры. В этом отдаленном
сходстве - повязка на голом теле, острая борода, багряная обивка дивана -
было что-то неприятное, какое-то скрытое предупреждение, недобрый знак, но
ничего не услышалось и рефлекс настороженности не включился. Явилась,
правда, обычная мыслишка о том, что стеречься, беречься надо на этом свете,
но ведь всегда и берегся, и потому промелькнула она мелкой мошкой -
бесследно. Да и чего можно было сторожиться в собственной квартире в
присутствии жены, которая в спальне, мурлыкая, перебирала свою мануфактуру.
Хотя и в этом следовало разглядеть странность - отчего наперекор привычной
лености побудилась она перебирать тряпье в чемоданах? Потом, да уже прямо
назавтра, нашлось объяснение - пустая, глупая дура, но тогда, в седьмом
часу вечера, Децкий только удивился не свойственному ей порыву к порядку.
Хотелось пить.
- Ванда! - позвал Децкий. - У нас пиво, компот, вода есть?
- Все тебе подай! - откликнулась жена. - Сам с ногами.
Децкий прошел на кухню, открыл холодильник, глянул по полкам и вдруг
заметил под морозильной камерой бутылку посольской водки. Прозрачна была
водка и сияла, как бриллиант. Он коснулся бутылки - ладонь ощутила ледяной
холод промерзшего стекла. "Выпью!" - внезапно решил Децкий, и сложилось
вслед убедительнейшее обоснование: "Выпью и лягу спать!" Отчего зажглось
пить водку, почему не возникло в душе разумное сомнение, стоит ли,
какой-такой праздник, какая нужда, есть ли повод, - отчего нашел странный
такой стих, Децкий, обдумывая назавтра череду совершенных глупостей,
объяснить не мог. Приступ сумасшествия случился, не иначе. Вот уж где,
действительно, дернул черт. Нашептал выпить, и выпилось мягко, как нарзан,
- полстакана. Децкий закурил, снял вкус водки табачным дымом и вернулся в
гостиную.
Жена уже не мурлыкала, вообще, ни звука, ни движения не слышалось в
спальне. Эта, лишенная признаков жизни, тишина вызвала в Децком
любопытство. Он заглянул: Ванда стояла возле шкафа и зачарованно
рассматривала сберкнижку. Ничего особенного, или запретного, или дурного в
таком интересе не было, но Децкого вдруг пронизала грубая неприязнь к жене,
к груде импортного тряпья, разложенного на кроватях, к сизой, мертвенного
цвета сберкнижке. Даже наряд жены - бикини и котурны на толстой подошве,
придававшие ей вид американской сексбомбы, - вызвал раздражение.
- Юра! - мрачно сказала жена. - Зачем ты взял двенадцать тысяч?
- Что? - не понял Децкий.
Ванда повторила.
- Ты что, сдурела? - искренне поразился Децкий.
- Что ж я, слепая? - вспыхнула Ванда. - Или идиотка неграмотная,
читать не умею? На, глянь, если ты такой умный.
Децкий глянул - и онемел. Действительно, последняя запись фиолетовыми
чернилами свидетельствовала, что из общей суммы в шестнадцать тысяч триста
рублей двенадцать тысяч были сняты и что случилось это 24 числа прошлого
месяца, четыре недели назад.
Децкий долго и тупо разглядывал размашистую запись.
- Ну что, кто сдурел? - язвительно спросила Ванда.
- Да погоди ты, - отмахнулся Децкий.
- Может, ты подарил кому-нибудь? - не унималась Ванда. - Скромный
такой презент...
Намек, что он мог подарить двенадцать тысяч какой-нибудь любовнице, и
особенно злобный тон намека взбесили Децкого. Было что ответить, уже
вертелись на языке достойные слова, но тут пришло к Децкому истинное
решение; он спешно оделся в серый свой костюм, схватил шляпу, сберкнижку,
паспорт и побежал к дверям.
- Куда? - крикнула Ванда.
- Грамотная! - съязвил Децкий. - Читать умеешь. Число видела? Двадцать
четвертое, мы весь день сидели на даче.
В сберкассу он буквально ворвался, потому что закрывали и на входе
какая-то работница не желала впускать. Протянув контролерше сберкнижку, он
выпалил, едва сдерживая злость:
- Девушка, мне интересно, кто снял с моего вклада деньги?
- Что? - опешила контролер.
- То самое, - сказал Децкий. - Кто снял деньги?
- Это ваша книжка? - спросила контролер с недоверием.
Децкий без слов подал ей паспорт.
Заглянув в паспорт и сберкнижку, контролер достала из ящика счет и
сообщила:
- Правильно, двадцать четвертого июня вы сняли двенадцать тысяч.
- Я? - вскричал Децкий.
- А кто?
- Я и спрашиваю - кто?
- Людмила Васильевна! - позвала контролер.
На этот зов пришла заведующая, и Децкому пришлось рассказывать свои
претензии, что истощило его нервы вконец.
- Децкий? - переспросила заведующая. - Так ведь вы сами накануне
просили приготовить сумму.
- Кого просил? - прищурился Децкий.
- Меня.
- Вы с ума сошли, - сказал Децкий. - Я впервые вас вижу.
- Это вы сошли с ума, - ответила заведующая. - По телефону звонили.
- Ах, по телефону, - насмешливо кивнул Децкий.
- Да, по телефону, впрочем, что спорить. Поднимем ордера, - решила
заведующая, и скоро Децкому был показан ордер и было спрошено с
нескрываемой злостью:
- Это - ваша подпись?
- Нет! - отверг Децкий.
- Как же нет! - возразила заведующая. - Вот, пожалуйста: и тут, и тут
одной рукой. Сравните сами.
Децкий бычьим взглядом уставился на контролершу:
- Вы что, не помните, кому деньги отдаете, двенадцать тысяч?
- Я вас не оформляла, - отказалась та.
- А кто?
- Вера Ивановна.
- Так позовите ее.
- Она в отпуске, - сказала заведующая.
- На Кавказе она, - пояснила вышедшая из своей кабинки кассирша. - В
Гаграх.
Слово "Кавказ", "Гагры" все объяснили Децкому. Мгновенно сложилось в
голове: море, двенадцать тысяч, озеро Рица, пещеры в Новом Афоне, шашлыки,
"Цинандали" - проматывались его денежки, шли в карман абхазцев.
- А я вас помню, - сказала ему кассирша. - Вот и шляпка эта же самая
на вас. И бородка ваша приметная. И костюмчик тот же. Утречком вы и пришли,
стали в очередь, а выплатила я вам около десяти часов...
От столь явной наглости Децкий на некую минуту задохнулся.
- А сегодня вы выпивали, - ласково продолжала кассирша. - Вот вам и не
помнится...
Тут и заведующая уразумела причину скандала, и в глазах ее зажглась
ярость.
- Знаете, гражданин, - сказала она. - Вам лучше в милицию обратиться.
И - прощайте. Нам сигнализацию надо включать.
Децкий, разумеется, заявил, что именно так и поступит, что он этого
так не оставит, найдет управу, не спустит, привлечет и тому подобное, и
вышел на улицу в крайнем остервенении.
Всякое он видел, но о таких наглых бабах и слышать не доводилось. На
большой дороге меньше грабят, думал Децкий, чем эти дамочки. Они украли, и
сомневаться нельзя. Шляпка ваша, костюмчик, борода... Не на того напали,
любезные, думал Децкий. Понятно, как сработано: кого-то нашли - мужа,
брата, сожителя, подпись известна, ордер подделали, в квартиру влезли
отмычкой - и на озеро Рица. Вон как дружно вопили, у всех рыло в пуху,
верно, и другим вклады подсокращают. Разделили на четверых - по три тысячи,
и корчат невинность. Децкому даже пожалелось, что побежал наперво в кассу,
а надо было сразу в милицию. Можно было и сейчас зайти в милицию, но
толку-то что - пока приедут, уже замок будет на дверях. Еще Децкий не знал
- куда зайти, к кому, не звонить же в 02, те - с экстренной помощью, а тут
месяц прошел. Ну, ничего, мстительно думал Децкий, утром встретимся, будет
вам и шляпка, и костюмчик, и запах водочки.
Придя домой, он сел на кухне, взял лист бумаги и записал строка под
строкой:
деньги сняты 24
24 я был на даче
подпись подделана правильно
постороннему бы не дали
дали постороннему
они!!!
Вдруг поразила мысль: а что еще украли? Подхватился смотреть шкатулки
и ящички - все было на месте. Потом полез в чемодан и не нашел облигаций.
Тут последние сомнения затихли: они, сберкассовские; облигации - это их
специальность, меняют, продают, им с руки.
Ныла, горела, требовала успокоения душа. Децкий вернулся в кухню,
достал начатую бутылку водки и выпил махом полный стакан. Стало легче.
В коридоре Ванда разговаривала по телефону, прислушался - с Катькой.
Слышал, как объясняла: "Нет, как раз двадцать четвертого, собственными
глазами видела". И чуть позже: "Вот и я думаю, странно". И еще позже:
"Кажется, ходил". "Да что она там треплет, не зная, - подумал Децкий. - Сам
расскажу" - и хотел встать. Но тепло было от водки, он поленился вставать,
а налил в стакан еще. Просидев час и доконав бутылку, он отправился спать
крепко пьяным.
Проснись наутро Юрий Иванович рано, часов, скажем, в пять, чтобы до
начала работы следственных учреждений оставалось достаточное время
подумать, размыслить, одуматься, то, возможно, история эта пошла бы другой
колеей. Но хоть сны Децкого и полны были кошмаров, спал он крепко и
пробудился по сигналу радио, отмечавшему девять часов. Отчего в грозную
минуту жизни так предательски долго продержал его в объятиях сон, Децкий
никогда потом уразуметь не мог. Конечно, и посольская водка была в этом
виновна, но виновна только отчасти, потому что прежде частенько выпадало
принимать и большие дозы, однако волю и ритм сна выпивка не ломала.
Вспомнились потом Децкому рассказы, что люди робкие, несмелые перед лицом
опасности впадают в сон, но он был вовсе не робкий человек. Только и
осталось признать с горестью, что изменила ему, стала его противником
судьба, поскольку, вопреки древней мудрости - "утро вечера мудренее", -
встал Децкий с тем же ослеплением ума, с каким ложился.
Глянув на часы, он заахал - уже работала милиция и надо было
поспешить, пока не разошлись, не разъехались по своим делам следователи.
- Ванда! - крикнул он. - Кофе!
В ванной он по привычке взял электробритву, но бриться не стал, решив,
что и так сойдет, - дорога была каждая минута. Поплескав водой в лицо,
одевшись, он большой чашкой кофе осадил похмельную муть и, сопровождаемый
женой, отправился в уголовный розыск.
Децкие жили в центре, до горотдела милиции добрались за десять минут;
здесь по подсказке дежурного сержанта они поднялись на второй этаж, причем
Децкий дважды цеплял ногой за ступеньки - все же давался ему знак
остановиться, повернуть и бежать прочь. На втором же этаже все пошло с
волшебной, можно сказать, скоростью. Только Децкие ступили в коридор,
тускло освещаемый дневным светом через торцевые окна, и, замедляя шаги,
пошли вперед, как вдруг прямо перед ними отворилась дверь кабинета с
номером 207 и вышел к ним, словно давно их уже ожидал, молодой энергичный
мужчина и спросил:
- Вы к кому, товарищи? Может, ко мне?
- У нас деньги украли, - сказал Децкий и почувствовал, как холодно и
страшно сжалось сердце.
- Сколько? - быстро спросил мужчина.
- Двенадцать тысяч, - отвечал Децкий тихо.
Мужчина сочувственно вздохнул и пригласил супругов в кабинет.
Светло и прохладно было в комнате, в открытое окно лезла крона
молодого каштана, и в густоте листвы высвистывали в два голоса, как
показалось Децкому, синицы. Расселись; мужчина представился: он - инспектор
уголовного розыска, майор Сенькевич, готов внимательно выслушать. Настал
черед Децкого рассказывать обстоятельства пропажи денег. Следователь и
впрямь слушал внимательно, с расположением, иногда успокоительно кивал.
Дослушав, он попросил показать сберкнижку. Децкий вместе со сберкнижкой
отдал паспорт; следователь обстоятельно изучил и паспорт. Потом пустился в
дотошные расспросы: на каком этаже квартира; были ли закрыты окна; что еще
исчезло из ценных вещей; где Децкий работает, где Децкая работает; бывали
ли в квартире малознакомые люди; когда Децкие вернулись с дачи; не
приметили ли по прибытию чего-либо странного, следов чужого пребывания и
тому подобное.
- Очень занятное дело! - сказал наконец следователь и, достав из папки
какой-то стандартный бланк, стал его заполнять.
Децкий понял, что заводится дело, и вдруг почувствовал себя зябко,
потерянно, неуютно. Ни одной неприятной мысли не было в уме, наоборот, за
длинным рассказом о хищении к нему пришло спокойствие, но белый лист
бумаги, по которому быстро бегало "вечное" перо, это спокойствие разрушил;
у Децкого возникло ощущение, что на спину ему кладется гнет.
Вскоре следователь подал ему прочесть запись заявления; Децкий бегло
прочел и расписался.
- Если вы сейчас возвращаетесь домой, - вежливо сказал следователь, -
то мне хотелось бы посмотреть квартиру.
Не было причины возражать. Они вышли из кабинета. В коридоре
следователь попросил их на минуту задержаться и скрылся за обитой
дерматином дверью. Действительно, пробыл он там недолго. Втроем вышли на
улицу; у тротуара стояла серая "Волга" безо всяких милицейских примет, и за
рулем сидел молодой парень полностью в штатском; в эту "Волгу" следователь
пригласил Децких сесть, причем сам и открыл для них заднюю дверцу. В машине
пришлось ожидать эксперта; тот, помахивая коричневым старомодным
чемоданчиком, появился лишь через четверть часа.
Доехали же за две минуты, поднялись на четвертый этаж, и напарник
следователя занялся замками: сначала рассматривал их поверху через сильную
лупу, затем отвертками из своего чемоданчика аккуратно их снял и понес в
кухню и тут на газетке разобрал на составные части и опять же изучал
внутренности с помощью увеличительного стекла.
Децкий в это время показывал следователю чемодан, для чего пришлось
распахнуть трехстворчатый шкаф, и Децкий с болезненным сожалением заметил,
что висит в нем чрез меру дорогих одежд - особенно же две Вандины шубы
некстати торчали на самом виду. Открывая место хранения облигаций и книжки,
пришлось вынимать кучу шерстяных и шелковых отрезов, которых тоже оказалось
бессмысленно много, будто запаслись на двадцать лет вперед. Отметилось с
досадой, что следователь очень внимательно оглядывает гарнитуры - и здесь,
в спальне, и затем в гостиной, и в Сашиной комнате. Было в его взгляде
легкое удивление, словно видел то, чего не ожидал увидеть, что озадачивало,
разжигало любопытство. Особенно долго простоял он перед книжными шкафами в
гостиной, перед румынскими книжными полками в комнате сына, глядел на
корешки со знанием библиофила и еще излишне пристально рассматривал
антикварные бронзовые часы. Вдобавок Децкого угораздило выйти вслед
следователю на балкон; тут следователя интересовала давность замазки на
стеклах, а Децкий глянул вниз, на машину - двое мальчишек что-то рисовали
пальцами на пыльной крышке багажника. Привычка оберегать "Жигули" от таких
украшений сработала сама собой; Децкий закричал им угрожающим тоном:
"Мальчики, мальчики, ну-ка прочь от машины!" Тех, разумеется, как ветром
сдуло, а следователь тотчас же поспешил уяснить: "Ваши "Жигули"?"
Словом, начало расследования складывалось совсем по-иному, чем
представлялось и вечером, и по дороге в милицию; представлялось, что
уголовный розыск не медля рванется в сберкассу сверять, выяснять и брать в
ежовые рукавицы сберкассовских. Внимание следователя к обстановке, к вещам
тем более раздражало Децкого, что он изложил следователю свой поход в
сберкассу и все свои убедительнейшие подозрения. И теперь, желая перебить
неприятный осмотр квартиры и направить следователя к необходимому делу,
Децкий воскликнул: "Да, совсем забыл. Та контролер, оформившая фальшивый
ордер, в отпуск ушла!" Следователь, принимая справку, кивнул. Эта
бесстрастная реакция побудила Децкого на следующую попытку.
- У них и моя подпись была, и адрес, - сказал он, глядя следователю в
глаза. - Как вы чувствуете - они?
- Никак не чувствую, - ответил тот. - Надо посмотреть и подумать. Во
всем объеме фактов.
И тут Децкого осенило, да и не так надо сказать, тут пригвоздило его к
полу прозрение, что совершил он непоправимую глупость, он ужаснулся явного
безумия своего поступка: то он сделал, чего ни в коем случае делать было
нельзя: полным сумасшествием, идиотизмом с его стороны было обращение к
милицейскому следствию. Боль ударила ему в сердце, словно воткнулся в него
безжалостный и ледяной перст рока; Децкий, верно, и побледнел, поскольку
следователь, истолковав перемену в лице по-своему, заторопился успокоить:
"Не надо волноваться, найдем!" - и таким обещанием добил Децкого
окончательно.
Как раз в этот момент вошел в гостиную технический эксперт. "Все
чисто, - сказал он, - открывали ключом", но уже Децкий и сам знал, что
открывали ключом, и знал, говорила ему об этом включившаяся с жутким
опозданием интуиция, что деньги снял тот, кто был убежден, что он, Децкий,
стерпит любую утрату, но не рискнет пойти в милицию, что для него лучше
потерять еще столько же, чем обнажиться, раскрыться, попасть под микроскоп
милицейско-прокурорского изучения.
Последующий час стал для Децкого часом страхов. Он сидел в кухне,
испытывая полное бессилие против обрушившейся на него беды. Двенадцать
тысяч - сумма немалая, и следователь, осознавалось Децкому, волей-неволей,
раньше или позже должен будет задаться вопросом: откуда у начальника цеха
Децкого со среднемесячным окладом 260 рублей собрано шестнадцать тысяч на
книжке, машина стоимостью в семь тысяч, три гарнитура общей стоимостью в
пять тысяч, каракулевая и котиковая шубы, на несколько тысяч книг, и еще
немалый набор разной всячины, и еще дача, за которую выплачено предыдущему
ее хозяину четыре тысячи, что тот, конечно же, не посмеет скрывать в случае
официального вопроса. Объяснить происхождение всех этих средств
бережливостью, многолетним накоплением практически невозможно. Ну, пусть
пятая часть образована отказом от благ, унылым сидением на хлебе и воде,
алчным скопидомством, но все остальное, львиная доля состояния не имеет
видимого и правомочного источника, словно найдена на улице или послана с
неба, чему, конечно же, никто не поверит. А уж как начнут проверять,
вглубь, вширь, перекрестно, кто-нибудь влопается, и - тюрьма, колония,
барак, подъем, отбой - конец жизни.
Все это так явственно и в таких мрачных тонах рисовалось, что Децкий
сидел в последнем отчаянии, застыло и мертво, как сидит смертник перед