Гродно, о книжке они слыхом не слышали, да и виделись последний раз в
позапрошлом году. Кто-либо из соседей мог, конечно, спланировать и провести
ограбление квартиры, но операция с подделкой ордера была бы для него
экспромтом. А вор спланировал именно снятие денег с вклада; тут все было
учтено - внешность, костюм, бородка и усы, роспись, возвращение книжки на
место и уверенность, что Децкий смолчит. Из знакомых Ванды никто не знал
даже приблизительно, как поступают к Децким большие суммы; сама Ванда не
знала и не догадывалась про источник благополучия; и для жены, и для ее
подруг он, Децкий, был преуспевающий инженер, конструктор и изобретатель.
Но следователь, вел свое рассуждение Децкий, неминуемо обязан включить в
свой список и знакомых Ванды - их хоть и немного - три-четыре дамочки, но
все же потребуются дни для установления их честности.
Каково бы ни оказалось начальное число подозреваемых, оно, думал
Децкий, постепенно уменьшится, останутся в нем лишь те, кто имел случай
увидеть книжку или знал о ней и для кого существовали причины или
соображения возвратить ее в чемодан. Но более других знали о нем, о книжке,
о его привычках те люди, которые съехались на дачу смотреть купальский
костер. И тут Децкий почувствовал перебой в сердце, мгновенное мертвение
всех своих нервов, и в него вошло неопровержимое уже убеждение, что вор
скрывался среди купальских гостей. Все были мошенники, одного Адама
отстранил Децкий от подозрений. Но подумав, он отказался брать на веру и
доказанную мытарствами святость брата - всякое могло случиться и с ним, и
такое могло с ним случиться, что подтолкнуло на рискованное дело. Но еще
подумав, Децкий решил в честности брата не сомневаться - Адам, конечно, и
мысли не допускал, что брат его Юра способен жить на ворованное и держать
ворованное в сберкассе.
Но все прочие, думал Децкий, вполне горазды. Способен был цапануть
двенадцать тысяч Данила Григорьевич. И Виктор Петрович тоже несколько раз
бывал в доме. Мог приложить руку коллекционер Олег Михайлович. Сам он мало
что знал, Децкий никогда с ним о своем деле не делился, но трепло-Катька
могла болтануть лишнее в постели или же, дрянь, и надоумила, где легко
разжиться денежками для приобретения разных ножичков и штыков. Складская
крыса Петр Петрович также мог взвесить все "за" и "против" и отважиться на
открытую уголовщину, зная, что возмездие не грянет.
В группу возможных злоумышленников ввел Децкий и Павла. Уж Паше, думал
он, вся подноготная известна, и в доме бывал почаще, и книжку держал в
руках, и рассчитал, поди, что трудно Децкому заподозрить в таком свинском
поступке единственного старого друга. А все эти стоны о погибшей душе, о
страданиях за обман рабочих, о бессонных ночах, кошмарах и прочая дребедень
- все это простые словесные фокусы. Десять лет не страдал, про обворованных
рабочих не думал, получал свою долю, как зарплату, без причитаний, и вдруг
совесть прорезалась, книги застыдился читать, чистые костюмы носить, пить
из хрустальной рюмки.
"Странно!" - подумал Децкий, но восклицание это относилось уже к
другому, к тому, что Павел пил. Поверху вроде бы и сходилось: совесть
заканючила, начал глушить ее винцом и втянулся, но странным показалось
Децкому, что еще год назад Паша не пил, во всяком случае, никто этого не
замечал, и вдруг - что ни день - запашок, противный, за сажень слышный
запах "чернил". Да, хорошо финтил Паша, открылось Децкому. Незаметно,
простенько, но прочно вел к увольнению. Одно дело, когда увольняется
трезвенник. Куда? Зачем? Какой повод? Другое - пьяница подает заявление.
Всем и радость. Уволился - и исчез. И компаньоны довольны - пьянчужка из
игры выбыл, меченая карта ушла, слава богу, что выбыл, а то опасен
становился - вдруг потянет на скамейке в том скверике похвалиться или
покаяться друзьям-алкоголикам.
Мысль эта поразила Децкого, он вскочил и болезненно засновал от окна к
двери. В один миг верилось - Паша, в другой - душа восставала против. Нет,
не Паша, твердил себе Децкий, кто угодно, только не он. Допустилось даже,
что Катька надела его костюм и пошла в сберкассу, хоть никак не могло этого
быть. Если уж Паша решился грабить меня, думал Децкий, тогда никому на
свете нельзя верить. Но и хотелось, чтобы похитителем был именно Паша. Черт
с ними, с тысячами, думал Децкий, зато вся цепь без изъянов, все будут
свистеть следователю Сенькевичу, и Паша покрепче всех остальных. Однако
сердце, интуиция шептали Децкому, что Паша непричастен, что такой человек,
как Паша, не может переродиться в шакала, что мучения его искренни и пьет
он не напоказ. Но облегчения эта внутренняя уверенность не принесла, потому
что возрождался страх перед теми опасностями, какие способен создать пьющий
и слабовольный человек.
В прихожей зазвонил телефон. Ванда сняла трубку, поговорила минуту и
крикнула: "Юра, иди. Катя!"
- Где ты застрял после работы? - с укором сказала Катька. - Я звонила
тебе в шестом часу.
- Пьянствовали с Павликом.
- Нашел с кем.
- "Чернила" пили. В сквере. Из горлышка.
- Настоящие мужчины, - сказала Катька. - В вытрезвитель захотелось на
экскурсию, да?
- Паша хандрит, надо было успокоить.
- Знаю. Петр Петрович уже звонил, плакался. Не думала, что Паша -
трус.
- Хуже, - сказал Децкий. - Помнишь песню Шаляпина про Кудеяра. Совесть
господь пробудил.
- А ты усыпил. Вином?
- И вином.
- А сам-то хоть трезв?
- Как младенец.
- Ну, так скажи, у тебя все в порядке?
Последние слова Катька выделила. Децкий тоже подчеркнуто сообщил:
- Там все в порядке.
- Может, приедешь, развлечешь меня? - спросила Катька.
Децкий на миг заколебался, но желание думать о своем деле пересилило:
- В другой раз, дорогая. Не до того, сама понимаешь.
- Скучные вы все, - вздохнула Катька. - Пока.
Нажав на рычаг, Децкий невольно, без дела, набрал номер Павла. Трубку
долго не снимали, прогудело не менее восьми гудков, пока послышался голос
Паши.
- Как ты там? - спросил Децкий.
- Да так, нормально, - ответил тот со странной заминкой, и Децкого
кольнуло, что Паша пьет. Но тут же заминка объяснилась: - Масло там горит.
Перезвоню позже.
- Ладно, спасай, - сказал Децкий и положил трубку.
Успокоившись тем, что Паша дома и занят хозяйственными делами, Децкий
сказал себе: "Но вернемся к нашим баранам" - и вновь пустился шагать между
окном и дверью. Многие знали о книжке, думал теперь Децкий, но никто, кроме
Павлика, не знал суммы. Могли лишь предполагать: может, две тысячи, может -
двадцать. Никогда на эту тему не говорилось. Разумеется, какие-то сведения
в случайном виде переходили от одного к другому, как, например, он, Децкий,
понял однажды из нечаянных Катькиных слов, что Данила Григорьевич хранит
деньги где-то у себя на даче; а где - гадайте: в погребе, под любой из
двадцати яблонь или под дубом в ближайшем лесу. Децкий подумал, что в этом
вопросе все стараются темнить, молчать, недоговаривать. Вот сколько уже он
знаком с Катькой, а затруднится даже предположить, где держит она свои
сбережения: дома? на даче? на книжке? у престарелой матушки в Ленинграде?
К таинственным относился и вопрос о ключах, но здесь Децкий строить
догадки не стал - изготовить ключи проблемы не составляло: ходили друг к
другу в гости, снимали пиджаки, на работе пиджак часто висел на стуле в
пустом и открытом кабинете. Децкий подумал, что задайся он целью владеть
копиями ключей от квартир всех своих знакомых, то через неделю-вторую
держал бы на кольце полный комплект.
Не поддавалось постижению и главное - причина этого злого,
предательского выпада. Мотив обогащения казался Децкому недостаточным;
простые воры так выборочно не воруют, а вору непростому, своему, надо было
руководствоваться и непростой целью. Децкий сновал взад-вперед, пока не
ощутил унылой тупости в голове, перегрева мозгов, что часто испытывал на
работе при неверном решении конструкторских задач. Применяя свой инженерный
опыт, он решился поискать иной подход, какие-то новые, не замеченные
раньше, сопряжения людей в этом деле.
Децкий вновь лег на кровать и вообразил себя вором. Вот он в квартире,
вот добыта книжка, вот найден паспорт. А дальше? Сберкасса открывается в
девять, но идти к открытию, стать первым, самым приметным посетителем вору
не с руки. Очередь была, вспомнил Децкий слова кассирши, он получил деньги
около десяти. Пусть без двадцати десять. Поезд на Игнатово уходит в девять
пятьдесят. Десять минут разбежки. Вор же возвращается в квартиру, прячет
книжку, переодевается. Электричка уже в пути. Однако в Игнатово с поезда
сошли все. Тут Децкий поправил себя: это на дачу пришли все вместе, но
вместе ли они ехали? Где встретились? На вокзале? В поезде? На дачном
перроне? Неизвестно. Даже на такси, на своей машине он не мог успеть к
поезду. Кроме того, оставлять на два дня машину без присмотра не решится
никто, даже вор. Добыть двенадцать тысяч, а семь потерять, да еще истратить
нервов на тысячи две - такая овчинка выделки не стоит. Вряд ли вызывал вор
и такси. Заметно и памятно. А вор старался быть неприметным. Тихо входил,
тихо выходил. Вызов же такси на дом - это навечная запись номера машины,
это свидетель, способный описать настоящую внешность вора. Нет, не мог вор,
думал Децкий, вызывать такси, но и без машины обойтись ему никак не
выходило. Если вор из своих, то в той ситуации, утром купальского дня, ему
оставался единственный выход - обогнать поезд любым другим видом транспорта
и в Игнатово смешаться с толпой выходящих пассажиров. Рейс субботний,
вагоны набиты до отказа, так что встреча на остановке выглядела вполне
убедительно.
Этот итог раздумий порадовал Децкого. Мысль его, чувствовал он, шла
правильно, прямо по следам хитрости вора.
Децкий, не откладывая, созвонился с Катькой и выложил свои вопросы.
- Да зачем тебе? - удивилась Катька.
- Потом объясню.
- Ну пожалуйста. Мы с Олегом ехали где-то в среднем вагоне, а в каком
- не помню, не считала. С нашими встретились на твоем перроне.
- С кем из наших? - спросил Децкий.
Катька перечислила - были все.
Затем Децкий набрал номер Павла. Тот опять долго не подходил, а когда
взял трубку, то добрую минуту молчал, только странные какие-то звуки
слышались Децкому, словно на том конце провода сдерживали смех. Децкий раз,
наверное, десять прокричал: "Алло, Павел!" - и кричал бы еще, но Ванде
надоело: "Ну, что ты орешь, как попугай!" Децкий в сердцах грохнул трубку
на рычаги.
Утишив гнев, он позвонил Даниле Григорьевичу. Говорить пришлось с
женой, сам Данила отсутствовал; Децкий счел это и лучшим. Болтанув пару
фраз о здоровье, он перешел к своему делу.
- Мы сидели в первом вагоне, - был ответ. - Данила Григорьевич хотел
пройти поискать знакомых, но народ раздвигаться не хотел.
Разъединившись, Децкий решил позвонить Виктору Петровичу и уже поднес
к диску палец, как аппарат разразился длинным и громким звонком. "Павел", -
подумал Децкий и не ошибся.
- Юрочка, ты прости, - заплетающимся языком говорил приятель, - я
грешен, выпил вот, знаешь, наш разговор взволновал... Боялся тебе отвечать,
вдруг не поймешь, поймешь неправильно, превратно истолкуешь - мол, пьяница,
но ты ведь поймешь?
При этих словах почудилось Децкому, что из трубки, как из самогонного
аппарата, полез гнусный сивушный душок. Раздражение Децкого перешло в
ненависть.
- Завтра поговорим! - рявкнул он и положил трубку.
"Нет, этот гад всех завалит, - с безысходностью подумал Децкий. -
Скотина! Алкоголик! То он с горя надуется, то с радости напьется. И
сплавить его некуда, свинью слабодушную. Хоть убей!" Досада его не находила
выхода и росла. Да что ж это, думал Децкий, невозможное можно сделать, все
следы замести, документы выправить, концы в воду спрятать, полтора десятка
людей сплотить для единодушного отпора, а одна такая гадина, червь
подзаборный, выпьет пол-литра - и все усилия, все мечты, планы,
благополучие, мужество и упорство многих людей обратит в ничто: выпьет на
рубль двадцать, а выболтает на сорок тысяч. Все ему скучно, одно в радость
- хмель да похмелье. Что ж с ним делать? Что, что, что?"
Внезапно, без видимой связи с тем, что думалось Децкому о Павле, из
далеких глубин ума выплыла страшная из-за реальной своей точности мысль:
соседка Валерия Леонтьевна умерла не своей смертью, как решил врач "скорой
помощи", ее убил вор. Децкого прознобило от этой мысли, от вставшей перед
глазами картины смерти. Они вернулись с дачи вечером в воскресенье - крышка
гроба стояла на площадке у соседних дверей, и чуть позже зашел сын покойной
старухи и рассказывал: мать вчера утром, по обычному своему правилу, вышла
гулять, и они видели в окно, как она сидела на скамейке; потом ее не стало
во дворе, и он решил выйти ей навстречу на лестницу, открыл дверь, а она
лежит на площадке навзничь, сердце еще работало. Прибыл врач, спросил,
сколько лет, чем болела, услыхал про семьдесят восемь лет и высокое
давление и только вздохнул. Да и что тут сделаешь: упала, ударилась,
кровоизлияние. Полчаса еще пожила - и все, нет Валерии Леонтьевны.
Но не так, не так было, прозревал сейчас Децкий, он ее в гроб свалил.
В десять часов это произошло. Почему же именно в этот день и в это время
закружилась ей голова и она упала, и тут, на площадке четвертого этажа.
Почему не на третьем, не в девять или в одиннадцать, не в пятницу или
воскресенье, а точно в те минуты, когда покидал квартиру вор. Нет, не
бывает, думал Децкий, чудес такого точного совпадения, чтобы он выходил, а
Валерия Леонтьевна в этот самый момент падала головой на плиты площадки.
Это он ее саданул, испугался, что облик запомнит. Одуванчик перед ним
стоял, вор махнул - пушинка жизни осыпалась.
"Убийца!" - осознал Децкий, и стало ему жутко. Нет, не свой, не свой,
не из наших, заторопился думать Децкий, наши на жизнь ради денег не
покушались, не разбойничали, никто так не мог. Но и было понятно, что
каждый мог: не ради денег, ради них не рискнул бы на такой грех, но ради
своей жизни, своей воли, своей полной безопасности. Жизнь за жизнь. Спасал
свою - убил другую. Был вор, стал душегуб.
Угнетала эта мысль, и Децкий, отыскивая равновесие, сказал себе: "Ну,
разыгралось воображение. Кто видел, кто знает. А вдруг случай. Что ж тут
невозможного. Восемьдесят годков было Валерии Леонтьевне. Едва двигалась.
Пиявки дома держали наготове всегда. Зверем надо быть, чтобы такую старушку
ударить". Старательно убеждал себя Децкий, но в душе откладывалось и
запоминалось: вор - зверюга безжалостная, настоящий волк, кровью обмылся...
Зазвонил телефон.
- Алло! - сказал Децкий и с отвращением узнал пьяный голос Паши.
Тот старательно, как иностранец, выговаривал слова:
- Не вешай трубку (тебя бы повесить, подумалось Децкому). Ты думаешь,
я пьяный. Нет, Юра, я трезвый...
- Ну, если ты трезвый, - не скрывая злобы, сказал Децкий, - то ответь:
в каком вагоне ты ехал 24 июня, кого из знакомых видел в поезде или на
вокзале?
- Мне болела голова, - медленно отвечал Павел. - Я ехал, высунув
голову в окно, и кого-то я не в поезде видел...
- Кого, кого? Где? - закричал в трубку Децкий.
- Сейчас! - пообещал Павел и замолк.
- Вспоминаю! - сказал он вскоре.
- Кажется, было что-то интересное, я даже удивился, - сообщил он еще
через минуту.
- Что интересное? - изнывая, настаивал Децкий. - Не тяни ты кота за
хвост...
- Ага, видишь, и я пригодился, - восторжествовал Павел. - А ты вешал
трубку. Сейчас припомню...
И вновь Децкий тягостно ожидал, в мыслях ругая приятеля пьяной
свиньей.
- Что-то вертится в голове, - сказал Павел после изрядного молчания, -
какая-то странная штука, сейчас нащупаю...
- Это шарики у тебя вертятся от водки, - взбешиваясь, объявил Децкий.
- У меня шарики не вертятся от водки, - возразил Павел, но Децкий не
захотел более слушать пьяный вздор и разъединился.
Не внесли ясности и рассказы Виктора Петровича и Петра Петровича: один
ехал в заднем вагоне, другой - в серединке, каждый особняком, объединились
с компанией в Игнатово. Оба были с женами, и Данила Григорьевич был с
женой, а Катька была с любовником. Но свидетельству жен, думал Децкий, -
грош цена, вранье для пользы семьи и мужа в грехи не идет. Вот сколько раз
Ванда отвечала и по телефону и в лицо разным уважаемым людям, что он болен,
а он в это время на даче рыбу ловил. И все верили, а если не верили, то
делали вид, что верят, потому что - неоспоримо. Равно и тут: свидетелей нет
- плети что хочешь. Говорится: ехали, а на самом деле поездом ехала жена, а
муж мчался машиной. Но не составляло труда выгородить мужа и в электричке,
если бы вдруг подошел кто-либо из своих и спросил, например: "А где Виктор
Петрович?" - "А он пошел по вагонам вас искать!" Поди проверь в тесноте. И
конечно же, ехал вор не на собственной машине: на своей обгонять поезд
рискованно и где-то надо ее бросить на два дня. И попуткой едва ли вор мог
воспользоваться: семейные попутчиков не берут, а служебные машины в субботу
не ходят. Единственное, что оставалось вору, - нанять такси и проехаться с
ветерком, не волнуясь о показаниях счетчика - чужими платить не жалко. Но
если найти таксиста, подумал Децкий, гонявшего утром двадцать четвертого
числа в Игнатово, и показать ему снимок, то загадка воровства получит
разгадку. Сразу сложился план, как искать такого водителя. Исполнение его
Децкий наметил на девять часов утра.
Децкий повеселел, пошел в гостиную и прилег возле жены смотреть
телевизор. Показывали исторический фильм; на экране сшибались две
кавалерийские лавы; люди махали саблями, рубились, кричали, кони храпели,
падали, перекатывались через людей. Затем экран заняла толпа пленных, их
пригнали на край оврага и стали убивать из винтовок.
Жестокая эта сцена поставила Децкого в тупик: как он должен поступить
с вором? "Да, как?" - спрашивал он себя, совершенно не представляя кары.
Милиции, думал он, просто - дело в суд, суду тоже просто - по букве закона,
а он, Децкий, - частное лицо, исполнителей и тюрьмы не имеет, а все должен
сам: и судить, и привести в исполнение. Убить следовало бы мерзавца,
подумал Децкий. Только легко сказать: убить - а где? Чем? Был бы пистолет,
винтовка - тогда легко, но как их взять, где купить, кто продаст? И
цианистый калий пуще золота бережется. Ножом? Кирпичом? Самому можно
загреметь, и уж тогда все размотают и по совокупности на всю жизнь прикуют,
а то и сразу на тот свет переселят. Придумался и лучший вариант:
потребовать возврата денег и компенсацию за нервотрепку и розыск - в
половинную стоимость похищенного. Однако, видел Децкий, этот туманный
вариант строился на песке: угрожать вору передачей сведений о нем и улик в
милицию попросту смешно - тот расхохочется в ответ, скажет: давай, давай,
иди, иди, там тебя ждут не дождутся. Так все завязалось, думал Децкий, что
и впрямь самому ему придется подтверждать липовое алиби вора, лишь бы
следствие его обошло. Ну, да что тут терзаться наперед, думал Децкий,
сперва надо узнать, а месть - дело второе, много найдется способов
отомстить.
И опять наплывали рассуждения, повторялись, получали другую
последовательность, и приятели, как мертвецы под скальпелем в анатомичке,
раскрывались теми скрытыми свойствами, какие необходимы для хищения и
убийства беззащитной старухи. Но никого одного Децкий вычленить не мог, ни
на одного не ложилось больше подозрений, чем на прочих, все, по тщательному
осмотру, были способны на подобный грех, и все были достаточно хитры, чтобы
учесть уязвимые места такой акции и придумать себе защиту.
Тоскливо сделалось Децкому, захотелось поговорить с близкой душой,
поделиться, услышать доброе слово и дельный совет, но вышли друзья, никого
не осталось, был он один. Не брату же пожаловаться на такую беду. Что он
скажет? "Эх вы - паучье!" Скажет и в задницу пошлет. Не Ванде же
откровенничать. Обомлеет от страха, пустится причитать, еще и глупость
дурацкую завтра добавит. Но хотелось живого сочувствия, и Децкий решил:
"Пойду к Катьке съезжу. Она хоть и стерва, да все понимает". Он поднялся и
набрал Катькин номер. Телефон ответил, но отозвался в трубку, к
неприятности Децкого, голос Олега Михайловича. Вот же сучка, подумал
Децкий, не может одна, и спросил по-деловому:
- Катя дома?
- Катюша в ванной, - отвечал сытым голосом Олег Михайлович. - Ей
что-нибудь передать?
- Нет, не надо. Завтра позвоню.
Децкий с унынием постоял возле телефона и вспомнил Павла. "Какую он
там штуку нащупывал, - подумал Децкий, - что там вертелось в пьяной
голове?"
Номер Паши был занят. Децкий пошел в кухню, сварил кофе, выпил и
позвонил вновь. Разговор все еще продолжался. "То двух слов не может
связать, то трепется полчаса", - подумал Децкий, и эта странность
расшевелила в нем прежние подозрения. Он потоптался в прихожей,
раздваиваясь между доверием и недоверием, и вдруг решил сейчас же увидеть
Павла, лично убедиться, настолько ли он искренен и пьян, как обозначает
голосом по телефону.
Децкий оделся и, не объясняя Ванде цель своей отлучки, вышел. До Павла
было десять минут езды. Оставив "Жигули" на улице, Децкий прошел во двор и
глянул на окна Павловой квартиры - в кухне горел свет. Шагая через три
ступени, он стал подниматься по лестнице, но на площадке третьего этажа
остановился. Странное желание возникло у него - выбежать во двор, но он не
побежал вниз, а шагнул к окну и посмотрел на двор, на стоявшие гребчатой
черной стеной гаражи. То, что он увидел, поразило его: со двора выезжал
Павел, машина его - Децкий узнал последние цифры номера - стремительно
удалялась от гаражей, мелькнула в полосе света - тут Децкому показалось,
что на заднем сиденье есть пассажир, - и скрылась. Первой реакцией Децкого
было - догнать, и он бросился по лестнице, но пока выбегал к своей машине -
улица в оба конца опустела, не горели на ней задние огни Пашиного
"Москвича".
"Вот так! - сказал себе Децкий. - Вот и пьяница Павел! Вот и старый
товарищ!" Но для твердости нового убеждения Децкий вернулся во двор,
оглядел при свете зажигалки ворота гаража - вдруг кража, взлом, но замок
висел аккуратненько. Тогда Децкий вбежал на третий этаж и воткнул палец в
звонок. Мечталось, желалось Децкому в эти минуты, чтобы дверь отворил и
стал на пороге Павел - пусть пьяный, измятый, дурной от водки, но честный,
по-старому честный в отношениях к нему. Скоро последние сомнения Децкого
погасли, он отпустил звонок и с горьким сердцем поехал домой. Хоть умом
Децкий все понимал, но душа противилась принять измену единственного друга,
ныла, и Децкий несколько раз звонил Павлу, и всякий раз телефон отвечал
короткими гудками. Трубка была снята, понял Децкий, тихий простодушный
Павел хитрил продуманно.
Проснувшись, Децкий не вскочил, как обычно, приседать и отжиматься, а
пролежал в постели до половины девятого, размышляя, в основном, о Павле.
Обнаруженное вечером притворство бывшего приятеля представляло в новом
свете все его поведение. Многое, казавшееся раньше признаком или следствием
слабоволия, безответственности, глупого романтизма, теперь не без зависти
приходилось признать акциями холодного и дальновидного расчета. Но все же
самое существенное - цель, смысл рискованного снятия денег с книжки -
осмыслению не поддавалось. Исходя из настоящих, нечаянно открывшихся
качеств недавнего друга, Децкий положил ему побольше ума и зоркости, чем
считалось до вчерашних событий. В таком случае Павел, разумеется, мог
пронюхать или отгадать, кто плетет интригу против доходного дела, разрушает
сложившуюся систему: производство - склад - магазин. Никакие упреки и укоры
в нетоварищеском поведении он, Децкий, конечно же, не принял бы, отверг с
возмущением, разыграл бы глубокую сердечную обиду. Так что, думал Децкий,
хищение денег преследовало две цели - слегка отомстить и серьезно
предупредить; это был чувствительный сигнал не трогать чужие интересы, не
дурить, не рвать цепь. Такими же основаниями мог руководствоваться и Петр
Петрович. Возможно, что оба участвовали в операции. Тут возникало множество
вариантов, но вязнуть в домыслах Децкий не захотел.
Приняв душ, выпив кофе, Децкий позвонил в цех. Ему ответили, что Павел
еще не приходил. Децкий не удавился; прибежит в обед, подумал он, войдет с
виноватой мордой: "Старик, прости, заспал". И ведь не соврет, подлец,
потому что и верно спит, как соня, после ночных разъездов. С мстительной
радостью Децкий набрал домашний номер Павла, но порадовать себя не удалось,
а, наоборот, пришлось огорчиться - телефон, как и вечером, исходил
короткими гудками. "Ладно, Паша, - решил Децкий, - сочтемся. За мной не
пропадет!"
Ровно в девять он позвонил в таксомоторный парк. Трубку сняла
секретарша.
- Звонят из горотдела милиции, - строго сообщил Децкий. - Соедините
меня с главным инженером.
Секретарша, испытав замешательство, объяснила:
- Главный инженер сейчас на территории. Будьте любезны позвонить минут
через десять.
Эти десять минут оказались кстати, Децкий посвятил их важному, не
обдуманному прежде вопросу - как представляться. Виделось три варианта:
можно было назвать себя вымышленным именем - например, капитан Третьяк;
можно было использовать фамилию и должность следователя; наконец, он мог
выступать под собственным именем и в своем воинском звании старшего
позапрошлом году. Кто-либо из соседей мог, конечно, спланировать и провести
ограбление квартиры, но операция с подделкой ордера была бы для него
экспромтом. А вор спланировал именно снятие денег с вклада; тут все было
учтено - внешность, костюм, бородка и усы, роспись, возвращение книжки на
место и уверенность, что Децкий смолчит. Из знакомых Ванды никто не знал
даже приблизительно, как поступают к Децким большие суммы; сама Ванда не
знала и не догадывалась про источник благополучия; и для жены, и для ее
подруг он, Децкий, был преуспевающий инженер, конструктор и изобретатель.
Но следователь, вел свое рассуждение Децкий, неминуемо обязан включить в
свой список и знакомых Ванды - их хоть и немного - три-четыре дамочки, но
все же потребуются дни для установления их честности.
Каково бы ни оказалось начальное число подозреваемых, оно, думал
Децкий, постепенно уменьшится, останутся в нем лишь те, кто имел случай
увидеть книжку или знал о ней и для кого существовали причины или
соображения возвратить ее в чемодан. Но более других знали о нем, о книжке,
о его привычках те люди, которые съехались на дачу смотреть купальский
костер. И тут Децкий почувствовал перебой в сердце, мгновенное мертвение
всех своих нервов, и в него вошло неопровержимое уже убеждение, что вор
скрывался среди купальских гостей. Все были мошенники, одного Адама
отстранил Децкий от подозрений. Но подумав, он отказался брать на веру и
доказанную мытарствами святость брата - всякое могло случиться и с ним, и
такое могло с ним случиться, что подтолкнуло на рискованное дело. Но еще
подумав, Децкий решил в честности брата не сомневаться - Адам, конечно, и
мысли не допускал, что брат его Юра способен жить на ворованное и держать
ворованное в сберкассе.
Но все прочие, думал Децкий, вполне горазды. Способен был цапануть
двенадцать тысяч Данила Григорьевич. И Виктор Петрович тоже несколько раз
бывал в доме. Мог приложить руку коллекционер Олег Михайлович. Сам он мало
что знал, Децкий никогда с ним о своем деле не делился, но трепло-Катька
могла болтануть лишнее в постели или же, дрянь, и надоумила, где легко
разжиться денежками для приобретения разных ножичков и штыков. Складская
крыса Петр Петрович также мог взвесить все "за" и "против" и отважиться на
открытую уголовщину, зная, что возмездие не грянет.
В группу возможных злоумышленников ввел Децкий и Павла. Уж Паше, думал
он, вся подноготная известна, и в доме бывал почаще, и книжку держал в
руках, и рассчитал, поди, что трудно Децкому заподозрить в таком свинском
поступке единственного старого друга. А все эти стоны о погибшей душе, о
страданиях за обман рабочих, о бессонных ночах, кошмарах и прочая дребедень
- все это простые словесные фокусы. Десять лет не страдал, про обворованных
рабочих не думал, получал свою долю, как зарплату, без причитаний, и вдруг
совесть прорезалась, книги застыдился читать, чистые костюмы носить, пить
из хрустальной рюмки.
"Странно!" - подумал Децкий, но восклицание это относилось уже к
другому, к тому, что Павел пил. Поверху вроде бы и сходилось: совесть
заканючила, начал глушить ее винцом и втянулся, но странным показалось
Децкому, что еще год назад Паша не пил, во всяком случае, никто этого не
замечал, и вдруг - что ни день - запашок, противный, за сажень слышный
запах "чернил". Да, хорошо финтил Паша, открылось Децкому. Незаметно,
простенько, но прочно вел к увольнению. Одно дело, когда увольняется
трезвенник. Куда? Зачем? Какой повод? Другое - пьяница подает заявление.
Всем и радость. Уволился - и исчез. И компаньоны довольны - пьянчужка из
игры выбыл, меченая карта ушла, слава богу, что выбыл, а то опасен
становился - вдруг потянет на скамейке в том скверике похвалиться или
покаяться друзьям-алкоголикам.
Мысль эта поразила Децкого, он вскочил и болезненно засновал от окна к
двери. В один миг верилось - Паша, в другой - душа восставала против. Нет,
не Паша, твердил себе Децкий, кто угодно, только не он. Допустилось даже,
что Катька надела его костюм и пошла в сберкассу, хоть никак не могло этого
быть. Если уж Паша решился грабить меня, думал Децкий, тогда никому на
свете нельзя верить. Но и хотелось, чтобы похитителем был именно Паша. Черт
с ними, с тысячами, думал Децкий, зато вся цепь без изъянов, все будут
свистеть следователю Сенькевичу, и Паша покрепче всех остальных. Однако
сердце, интуиция шептали Децкому, что Паша непричастен, что такой человек,
как Паша, не может переродиться в шакала, что мучения его искренни и пьет
он не напоказ. Но облегчения эта внутренняя уверенность не принесла, потому
что возрождался страх перед теми опасностями, какие способен создать пьющий
и слабовольный человек.
В прихожей зазвонил телефон. Ванда сняла трубку, поговорила минуту и
крикнула: "Юра, иди. Катя!"
- Где ты застрял после работы? - с укором сказала Катька. - Я звонила
тебе в шестом часу.
- Пьянствовали с Павликом.
- Нашел с кем.
- "Чернила" пили. В сквере. Из горлышка.
- Настоящие мужчины, - сказала Катька. - В вытрезвитель захотелось на
экскурсию, да?
- Паша хандрит, надо было успокоить.
- Знаю. Петр Петрович уже звонил, плакался. Не думала, что Паша -
трус.
- Хуже, - сказал Децкий. - Помнишь песню Шаляпина про Кудеяра. Совесть
господь пробудил.
- А ты усыпил. Вином?
- И вином.
- А сам-то хоть трезв?
- Как младенец.
- Ну, так скажи, у тебя все в порядке?
Последние слова Катька выделила. Децкий тоже подчеркнуто сообщил:
- Там все в порядке.
- Может, приедешь, развлечешь меня? - спросила Катька.
Децкий на миг заколебался, но желание думать о своем деле пересилило:
- В другой раз, дорогая. Не до того, сама понимаешь.
- Скучные вы все, - вздохнула Катька. - Пока.
Нажав на рычаг, Децкий невольно, без дела, набрал номер Павла. Трубку
долго не снимали, прогудело не менее восьми гудков, пока послышался голос
Паши.
- Как ты там? - спросил Децкий.
- Да так, нормально, - ответил тот со странной заминкой, и Децкого
кольнуло, что Паша пьет. Но тут же заминка объяснилась: - Масло там горит.
Перезвоню позже.
- Ладно, спасай, - сказал Децкий и положил трубку.
Успокоившись тем, что Паша дома и занят хозяйственными делами, Децкий
сказал себе: "Но вернемся к нашим баранам" - и вновь пустился шагать между
окном и дверью. Многие знали о книжке, думал теперь Децкий, но никто, кроме
Павлика, не знал суммы. Могли лишь предполагать: может, две тысячи, может -
двадцать. Никогда на эту тему не говорилось. Разумеется, какие-то сведения
в случайном виде переходили от одного к другому, как, например, он, Децкий,
понял однажды из нечаянных Катькиных слов, что Данила Григорьевич хранит
деньги где-то у себя на даче; а где - гадайте: в погребе, под любой из
двадцати яблонь или под дубом в ближайшем лесу. Децкий подумал, что в этом
вопросе все стараются темнить, молчать, недоговаривать. Вот сколько уже он
знаком с Катькой, а затруднится даже предположить, где держит она свои
сбережения: дома? на даче? на книжке? у престарелой матушки в Ленинграде?
К таинственным относился и вопрос о ключах, но здесь Децкий строить
догадки не стал - изготовить ключи проблемы не составляло: ходили друг к
другу в гости, снимали пиджаки, на работе пиджак часто висел на стуле в
пустом и открытом кабинете. Децкий подумал, что задайся он целью владеть
копиями ключей от квартир всех своих знакомых, то через неделю-вторую
держал бы на кольце полный комплект.
Не поддавалось постижению и главное - причина этого злого,
предательского выпада. Мотив обогащения казался Децкому недостаточным;
простые воры так выборочно не воруют, а вору непростому, своему, надо было
руководствоваться и непростой целью. Децкий сновал взад-вперед, пока не
ощутил унылой тупости в голове, перегрева мозгов, что часто испытывал на
работе при неверном решении конструкторских задач. Применяя свой инженерный
опыт, он решился поискать иной подход, какие-то новые, не замеченные
раньше, сопряжения людей в этом деле.
Децкий вновь лег на кровать и вообразил себя вором. Вот он в квартире,
вот добыта книжка, вот найден паспорт. А дальше? Сберкасса открывается в
девять, но идти к открытию, стать первым, самым приметным посетителем вору
не с руки. Очередь была, вспомнил Децкий слова кассирши, он получил деньги
около десяти. Пусть без двадцати десять. Поезд на Игнатово уходит в девять
пятьдесят. Десять минут разбежки. Вор же возвращается в квартиру, прячет
книжку, переодевается. Электричка уже в пути. Однако в Игнатово с поезда
сошли все. Тут Децкий поправил себя: это на дачу пришли все вместе, но
вместе ли они ехали? Где встретились? На вокзале? В поезде? На дачном
перроне? Неизвестно. Даже на такси, на своей машине он не мог успеть к
поезду. Кроме того, оставлять на два дня машину без присмотра не решится
никто, даже вор. Добыть двенадцать тысяч, а семь потерять, да еще истратить
нервов на тысячи две - такая овчинка выделки не стоит. Вряд ли вызывал вор
и такси. Заметно и памятно. А вор старался быть неприметным. Тихо входил,
тихо выходил. Вызов же такси на дом - это навечная запись номера машины,
это свидетель, способный описать настоящую внешность вора. Нет, не мог вор,
думал Децкий, вызывать такси, но и без машины обойтись ему никак не
выходило. Если вор из своих, то в той ситуации, утром купальского дня, ему
оставался единственный выход - обогнать поезд любым другим видом транспорта
и в Игнатово смешаться с толпой выходящих пассажиров. Рейс субботний,
вагоны набиты до отказа, так что встреча на остановке выглядела вполне
убедительно.
Этот итог раздумий порадовал Децкого. Мысль его, чувствовал он, шла
правильно, прямо по следам хитрости вора.
Децкий, не откладывая, созвонился с Катькой и выложил свои вопросы.
- Да зачем тебе? - удивилась Катька.
- Потом объясню.
- Ну пожалуйста. Мы с Олегом ехали где-то в среднем вагоне, а в каком
- не помню, не считала. С нашими встретились на твоем перроне.
- С кем из наших? - спросил Децкий.
Катька перечислила - были все.
Затем Децкий набрал номер Павла. Тот опять долго не подходил, а когда
взял трубку, то добрую минуту молчал, только странные какие-то звуки
слышались Децкому, словно на том конце провода сдерживали смех. Децкий раз,
наверное, десять прокричал: "Алло, Павел!" - и кричал бы еще, но Ванде
надоело: "Ну, что ты орешь, как попугай!" Децкий в сердцах грохнул трубку
на рычаги.
Утишив гнев, он позвонил Даниле Григорьевичу. Говорить пришлось с
женой, сам Данила отсутствовал; Децкий счел это и лучшим. Болтанув пару
фраз о здоровье, он перешел к своему делу.
- Мы сидели в первом вагоне, - был ответ. - Данила Григорьевич хотел
пройти поискать знакомых, но народ раздвигаться не хотел.
Разъединившись, Децкий решил позвонить Виктору Петровичу и уже поднес
к диску палец, как аппарат разразился длинным и громким звонком. "Павел", -
подумал Децкий и не ошибся.
- Юрочка, ты прости, - заплетающимся языком говорил приятель, - я
грешен, выпил вот, знаешь, наш разговор взволновал... Боялся тебе отвечать,
вдруг не поймешь, поймешь неправильно, превратно истолкуешь - мол, пьяница,
но ты ведь поймешь?
При этих словах почудилось Децкому, что из трубки, как из самогонного
аппарата, полез гнусный сивушный душок. Раздражение Децкого перешло в
ненависть.
- Завтра поговорим! - рявкнул он и положил трубку.
"Нет, этот гад всех завалит, - с безысходностью подумал Децкий. -
Скотина! Алкоголик! То он с горя надуется, то с радости напьется. И
сплавить его некуда, свинью слабодушную. Хоть убей!" Досада его не находила
выхода и росла. Да что ж это, думал Децкий, невозможное можно сделать, все
следы замести, документы выправить, концы в воду спрятать, полтора десятка
людей сплотить для единодушного отпора, а одна такая гадина, червь
подзаборный, выпьет пол-литра - и все усилия, все мечты, планы,
благополучие, мужество и упорство многих людей обратит в ничто: выпьет на
рубль двадцать, а выболтает на сорок тысяч. Все ему скучно, одно в радость
- хмель да похмелье. Что ж с ним делать? Что, что, что?"
Внезапно, без видимой связи с тем, что думалось Децкому о Павле, из
далеких глубин ума выплыла страшная из-за реальной своей точности мысль:
соседка Валерия Леонтьевна умерла не своей смертью, как решил врач "скорой
помощи", ее убил вор. Децкого прознобило от этой мысли, от вставшей перед
глазами картины смерти. Они вернулись с дачи вечером в воскресенье - крышка
гроба стояла на площадке у соседних дверей, и чуть позже зашел сын покойной
старухи и рассказывал: мать вчера утром, по обычному своему правилу, вышла
гулять, и они видели в окно, как она сидела на скамейке; потом ее не стало
во дворе, и он решил выйти ей навстречу на лестницу, открыл дверь, а она
лежит на площадке навзничь, сердце еще работало. Прибыл врач, спросил,
сколько лет, чем болела, услыхал про семьдесят восемь лет и высокое
давление и только вздохнул. Да и что тут сделаешь: упала, ударилась,
кровоизлияние. Полчаса еще пожила - и все, нет Валерии Леонтьевны.
Но не так, не так было, прозревал сейчас Децкий, он ее в гроб свалил.
В десять часов это произошло. Почему же именно в этот день и в это время
закружилась ей голова и она упала, и тут, на площадке четвертого этажа.
Почему не на третьем, не в девять или в одиннадцать, не в пятницу или
воскресенье, а точно в те минуты, когда покидал квартиру вор. Нет, не
бывает, думал Децкий, чудес такого точного совпадения, чтобы он выходил, а
Валерия Леонтьевна в этот самый момент падала головой на плиты площадки.
Это он ее саданул, испугался, что облик запомнит. Одуванчик перед ним
стоял, вор махнул - пушинка жизни осыпалась.
"Убийца!" - осознал Децкий, и стало ему жутко. Нет, не свой, не свой,
не из наших, заторопился думать Децкий, наши на жизнь ради денег не
покушались, не разбойничали, никто так не мог. Но и было понятно, что
каждый мог: не ради денег, ради них не рискнул бы на такой грех, но ради
своей жизни, своей воли, своей полной безопасности. Жизнь за жизнь. Спасал
свою - убил другую. Был вор, стал душегуб.
Угнетала эта мысль, и Децкий, отыскивая равновесие, сказал себе: "Ну,
разыгралось воображение. Кто видел, кто знает. А вдруг случай. Что ж тут
невозможного. Восемьдесят годков было Валерии Леонтьевне. Едва двигалась.
Пиявки дома держали наготове всегда. Зверем надо быть, чтобы такую старушку
ударить". Старательно убеждал себя Децкий, но в душе откладывалось и
запоминалось: вор - зверюга безжалостная, настоящий волк, кровью обмылся...
Зазвонил телефон.
- Алло! - сказал Децкий и с отвращением узнал пьяный голос Паши.
Тот старательно, как иностранец, выговаривал слова:
- Не вешай трубку (тебя бы повесить, подумалось Децкому). Ты думаешь,
я пьяный. Нет, Юра, я трезвый...
- Ну, если ты трезвый, - не скрывая злобы, сказал Децкий, - то ответь:
в каком вагоне ты ехал 24 июня, кого из знакомых видел в поезде или на
вокзале?
- Мне болела голова, - медленно отвечал Павел. - Я ехал, высунув
голову в окно, и кого-то я не в поезде видел...
- Кого, кого? Где? - закричал в трубку Децкий.
- Сейчас! - пообещал Павел и замолк.
- Вспоминаю! - сказал он вскоре.
- Кажется, было что-то интересное, я даже удивился, - сообщил он еще
через минуту.
- Что интересное? - изнывая, настаивал Децкий. - Не тяни ты кота за
хвост...
- Ага, видишь, и я пригодился, - восторжествовал Павел. - А ты вешал
трубку. Сейчас припомню...
И вновь Децкий тягостно ожидал, в мыслях ругая приятеля пьяной
свиньей.
- Что-то вертится в голове, - сказал Павел после изрядного молчания, -
какая-то странная штука, сейчас нащупаю...
- Это шарики у тебя вертятся от водки, - взбешиваясь, объявил Децкий.
- У меня шарики не вертятся от водки, - возразил Павел, но Децкий не
захотел более слушать пьяный вздор и разъединился.
Не внесли ясности и рассказы Виктора Петровича и Петра Петровича: один
ехал в заднем вагоне, другой - в серединке, каждый особняком, объединились
с компанией в Игнатово. Оба были с женами, и Данила Григорьевич был с
женой, а Катька была с любовником. Но свидетельству жен, думал Децкий, -
грош цена, вранье для пользы семьи и мужа в грехи не идет. Вот сколько раз
Ванда отвечала и по телефону и в лицо разным уважаемым людям, что он болен,
а он в это время на даче рыбу ловил. И все верили, а если не верили, то
делали вид, что верят, потому что - неоспоримо. Равно и тут: свидетелей нет
- плети что хочешь. Говорится: ехали, а на самом деле поездом ехала жена, а
муж мчался машиной. Но не составляло труда выгородить мужа и в электричке,
если бы вдруг подошел кто-либо из своих и спросил, например: "А где Виктор
Петрович?" - "А он пошел по вагонам вас искать!" Поди проверь в тесноте. И
конечно же, ехал вор не на собственной машине: на своей обгонять поезд
рискованно и где-то надо ее бросить на два дня. И попуткой едва ли вор мог
воспользоваться: семейные попутчиков не берут, а служебные машины в субботу
не ходят. Единственное, что оставалось вору, - нанять такси и проехаться с
ветерком, не волнуясь о показаниях счетчика - чужими платить не жалко. Но
если найти таксиста, подумал Децкий, гонявшего утром двадцать четвертого
числа в Игнатово, и показать ему снимок, то загадка воровства получит
разгадку. Сразу сложился план, как искать такого водителя. Исполнение его
Децкий наметил на девять часов утра.
Децкий повеселел, пошел в гостиную и прилег возле жены смотреть
телевизор. Показывали исторический фильм; на экране сшибались две
кавалерийские лавы; люди махали саблями, рубились, кричали, кони храпели,
падали, перекатывались через людей. Затем экран заняла толпа пленных, их
пригнали на край оврага и стали убивать из винтовок.
Жестокая эта сцена поставила Децкого в тупик: как он должен поступить
с вором? "Да, как?" - спрашивал он себя, совершенно не представляя кары.
Милиции, думал он, просто - дело в суд, суду тоже просто - по букве закона,
а он, Децкий, - частное лицо, исполнителей и тюрьмы не имеет, а все должен
сам: и судить, и привести в исполнение. Убить следовало бы мерзавца,
подумал Децкий. Только легко сказать: убить - а где? Чем? Был бы пистолет,
винтовка - тогда легко, но как их взять, где купить, кто продаст? И
цианистый калий пуще золота бережется. Ножом? Кирпичом? Самому можно
загреметь, и уж тогда все размотают и по совокупности на всю жизнь прикуют,
а то и сразу на тот свет переселят. Придумался и лучший вариант:
потребовать возврата денег и компенсацию за нервотрепку и розыск - в
половинную стоимость похищенного. Однако, видел Децкий, этот туманный
вариант строился на песке: угрожать вору передачей сведений о нем и улик в
милицию попросту смешно - тот расхохочется в ответ, скажет: давай, давай,
иди, иди, там тебя ждут не дождутся. Так все завязалось, думал Децкий, что
и впрямь самому ему придется подтверждать липовое алиби вора, лишь бы
следствие его обошло. Ну, да что тут терзаться наперед, думал Децкий,
сперва надо узнать, а месть - дело второе, много найдется способов
отомстить.
И опять наплывали рассуждения, повторялись, получали другую
последовательность, и приятели, как мертвецы под скальпелем в анатомичке,
раскрывались теми скрытыми свойствами, какие необходимы для хищения и
убийства беззащитной старухи. Но никого одного Децкий вычленить не мог, ни
на одного не ложилось больше подозрений, чем на прочих, все, по тщательному
осмотру, были способны на подобный грех, и все были достаточно хитры, чтобы
учесть уязвимые места такой акции и придумать себе защиту.
Тоскливо сделалось Децкому, захотелось поговорить с близкой душой,
поделиться, услышать доброе слово и дельный совет, но вышли друзья, никого
не осталось, был он один. Не брату же пожаловаться на такую беду. Что он
скажет? "Эх вы - паучье!" Скажет и в задницу пошлет. Не Ванде же
откровенничать. Обомлеет от страха, пустится причитать, еще и глупость
дурацкую завтра добавит. Но хотелось живого сочувствия, и Децкий решил:
"Пойду к Катьке съезжу. Она хоть и стерва, да все понимает". Он поднялся и
набрал Катькин номер. Телефон ответил, но отозвался в трубку, к
неприятности Децкого, голос Олега Михайловича. Вот же сучка, подумал
Децкий, не может одна, и спросил по-деловому:
- Катя дома?
- Катюша в ванной, - отвечал сытым голосом Олег Михайлович. - Ей
что-нибудь передать?
- Нет, не надо. Завтра позвоню.
Децкий с унынием постоял возле телефона и вспомнил Павла. "Какую он
там штуку нащупывал, - подумал Децкий, - что там вертелось в пьяной
голове?"
Номер Паши был занят. Децкий пошел в кухню, сварил кофе, выпил и
позвонил вновь. Разговор все еще продолжался. "То двух слов не может
связать, то трепется полчаса", - подумал Децкий, и эта странность
расшевелила в нем прежние подозрения. Он потоптался в прихожей,
раздваиваясь между доверием и недоверием, и вдруг решил сейчас же увидеть
Павла, лично убедиться, настолько ли он искренен и пьян, как обозначает
голосом по телефону.
Децкий оделся и, не объясняя Ванде цель своей отлучки, вышел. До Павла
было десять минут езды. Оставив "Жигули" на улице, Децкий прошел во двор и
глянул на окна Павловой квартиры - в кухне горел свет. Шагая через три
ступени, он стал подниматься по лестнице, но на площадке третьего этажа
остановился. Странное желание возникло у него - выбежать во двор, но он не
побежал вниз, а шагнул к окну и посмотрел на двор, на стоявшие гребчатой
черной стеной гаражи. То, что он увидел, поразило его: со двора выезжал
Павел, машина его - Децкий узнал последние цифры номера - стремительно
удалялась от гаражей, мелькнула в полосе света - тут Децкому показалось,
что на заднем сиденье есть пассажир, - и скрылась. Первой реакцией Децкого
было - догнать, и он бросился по лестнице, но пока выбегал к своей машине -
улица в оба конца опустела, не горели на ней задние огни Пашиного
"Москвича".
"Вот так! - сказал себе Децкий. - Вот и пьяница Павел! Вот и старый
товарищ!" Но для твердости нового убеждения Децкий вернулся во двор,
оглядел при свете зажигалки ворота гаража - вдруг кража, взлом, но замок
висел аккуратненько. Тогда Децкий вбежал на третий этаж и воткнул палец в
звонок. Мечталось, желалось Децкому в эти минуты, чтобы дверь отворил и
стал на пороге Павел - пусть пьяный, измятый, дурной от водки, но честный,
по-старому честный в отношениях к нему. Скоро последние сомнения Децкого
погасли, он отпустил звонок и с горьким сердцем поехал домой. Хоть умом
Децкий все понимал, но душа противилась принять измену единственного друга,
ныла, и Децкий несколько раз звонил Павлу, и всякий раз телефон отвечал
короткими гудками. Трубка была снята, понял Децкий, тихий простодушный
Павел хитрил продуманно.
Проснувшись, Децкий не вскочил, как обычно, приседать и отжиматься, а
пролежал в постели до половины девятого, размышляя, в основном, о Павле.
Обнаруженное вечером притворство бывшего приятеля представляло в новом
свете все его поведение. Многое, казавшееся раньше признаком или следствием
слабоволия, безответственности, глупого романтизма, теперь не без зависти
приходилось признать акциями холодного и дальновидного расчета. Но все же
самое существенное - цель, смысл рискованного снятия денег с книжки -
осмыслению не поддавалось. Исходя из настоящих, нечаянно открывшихся
качеств недавнего друга, Децкий положил ему побольше ума и зоркости, чем
считалось до вчерашних событий. В таком случае Павел, разумеется, мог
пронюхать или отгадать, кто плетет интригу против доходного дела, разрушает
сложившуюся систему: производство - склад - магазин. Никакие упреки и укоры
в нетоварищеском поведении он, Децкий, конечно же, не принял бы, отверг с
возмущением, разыграл бы глубокую сердечную обиду. Так что, думал Децкий,
хищение денег преследовало две цели - слегка отомстить и серьезно
предупредить; это был чувствительный сигнал не трогать чужие интересы, не
дурить, не рвать цепь. Такими же основаниями мог руководствоваться и Петр
Петрович. Возможно, что оба участвовали в операции. Тут возникало множество
вариантов, но вязнуть в домыслах Децкий не захотел.
Приняв душ, выпив кофе, Децкий позвонил в цех. Ему ответили, что Павел
еще не приходил. Децкий не удавился; прибежит в обед, подумал он, войдет с
виноватой мордой: "Старик, прости, заспал". И ведь не соврет, подлец,
потому что и верно спит, как соня, после ночных разъездов. С мстительной
радостью Децкий набрал домашний номер Павла, но порадовать себя не удалось,
а, наоборот, пришлось огорчиться - телефон, как и вечером, исходил
короткими гудками. "Ладно, Паша, - решил Децкий, - сочтемся. За мной не
пропадет!"
Ровно в девять он позвонил в таксомоторный парк. Трубку сняла
секретарша.
- Звонят из горотдела милиции, - строго сообщил Децкий. - Соедините
меня с главным инженером.
Секретарша, испытав замешательство, объяснила:
- Главный инженер сейчас на территории. Будьте любезны позвонить минут
через десять.
Эти десять минут оказались кстати, Децкий посвятил их важному, не
обдуманному прежде вопросу - как представляться. Виделось три варианта:
можно было назвать себя вымышленным именем - например, капитан Третьяк;
можно было использовать фамилию и должность следователя; наконец, он мог
выступать под собственным именем и в своем воинском звании старшего