Олег ТАРУГИН
СПЯЩИЙ ГОРОД

ОТ АВТОРА

   Уважаемые мои читатели! Вероятно, вас удивит необычно большое количество подробных сносок, касающихся технических характеристик описанного в этой книге оружия, боевой техники и прочего. Спешу пояснить, что сделано это было прежде всего для мужской читательской аудитории, представители которой, возможно, сочтут подобную информацию интересной и достойной своего внимания. Всем же остальным моим читателям (подозреваю, что таковых будет большинство) могу лишь посоветовать просто-напросто не обращать на них особого внимания, поскольку содержание книги от этого никоим образом не изменится. В остальном же надеюсь, что сей литературный опус вам понравится и вы не пожалеете о затраченном на его чтение времени...
   С уважением – ваш автор
 
   Человеку, сумевшему заглянуть в узкую щель между сном и явью, уловить бесконечно малый миг, когда сознание его уже не бодрствует, но еще и не спит, откроется великое Знание. И Знание сие дарует ему не власть, но всевластие, не способность повелевать, но абсолютное повиновение… Сумеет ли он, слабый человек, раздираемый внутренней смутой и тщеславной суетой, вознести Знание оно до заоблачных высей, либо же оно сомнет его, аки волна сминает зыбкий песок? Ответ на вопрос сей хранит извечный Спящий Град…
Великая Книга Спящих. 2-е изд., дополн. С. 123, 5-й абзац сверху
 

ПРОЛОГ

   Катар-аль-Ларинхс… Самый страшный и загадочный район Великой Пустыни… Район, до сих пор не нанесенный ни на одну из топографически» либо географических карт… Район, через который за всю многотысячелетнюю историю человечества не пролег ни один караванный (равно как и любой другой) путь… Место, во сто крат более таинственное и непостижимое, чем знаменитый Город Мертвых в Древнем Египте или так и не найденная до сего времени Шамбала… Затерянный вне Времени и Пространства участок пустыни, на который никогда не ступала нога человека… Место, которого, согласно древнейшим, до письменным еще источникам, никогда не существовало и не могло существовать… Затерянный в песках Времени и барханах небытия загадочный Спящий Город [1] город, дарующий бессмертие город, где возможно даже невозможное и реально – нереальное, город, дающий абсолютную Власть…

ПРЕЛЮДИЯ 1-я

   Древний Египет, Гиза, дворец фараона XIII династии,
   1402 год до нашей эры
 
   Молодой фараон умирал… Смерть еще не коснулась его разума, не затуманила и не спутала мысли, но уже овладела еще недавно здоровым и сильным телом. Он сильно исхудал, кожа приобрела болезненный серый оттенок, заметный даже сквозь бронзовый загар, и иссушенным пергаментом обтянула выступившие кости. Требовалось огромное усилие, чтобы просто приподнять (и тут же уронить) руку или повернуть голову – встать самостоятельно он не мог уже несколько недель…
   Рядом постоянно кто-то находился – усиленная по случаю болезни фараона стража, приносящие пищу наложницы, министры и советники умирающего правителя. По несколько раз на дню заходили жрецы, принося в глиняных сосудах какие-то снадобья, без устали втираемые в тело смуглыми полуобнаженными наложницами, и творя сложные магические ритуалы, однако лучше ему не становилось. Казалось, сам Ра отвернулся от чем-то прогневавшего его фараона, наслав на него неведомую и неизлечимую болезнь.
   Впрочем, сам властитель Египта знал истинную причину поразившей его хвори, слишком хорошо понимал, кому обязан своим нынешним беспомощным состоянием и бесконечными страданиями! Но при этом он скорее согласился бы стать пищей для нильских крокодилов, чем открыл кому-либо эту тайну, тайну, которую поклялся забрать с собой в Город Мертвых и охранять даже после смерти…
   Что ж, молодой фараон представлял, на что идет, заключая неписаный и оттого неразрушимый договор с Хранителями – его предупредили, что полученное знание изменит всю его жизнь, но…
   Но он не думал, что это случится так скоро! Он был молод, и в его власти была огромная страна, тысячи рабов, мощная армия – но, как это часто бывает, так хотелось чего-то еще! Чего-то тайного, не доступного более никому, делавшего его если не самим Анубисом, то по крайней мере равным ему!…
   Получил ли он желаемое? Пожалуй, на этот вопрос ответить фараон не смог бы. Да, он многое узнал, например, то, что в самом центре Великой Пустыни расположен Город, появляющийся в этом мире раз в десять тысяч лет. Город, где нет времени, где секунда может растянуться на целый век, а тысяча лет – пролететь словно миг Город, попасть в который может каждый – и не может никто… Но разве видел он этот Город?! Разве стоит та крохотная крупица Тайны, что скрупулезно отмерили ему Хранители, его молодой жизни?! Он ведь даже не видел их самих – все их указания приходили к нему только во сне, однако, в отличие от обычных сновидений, наутро он не только четко помнил, что ему надлежит сделать, но и абсолютно не сомневался в реальности ночных видений.
   Именно выполняя волю неведомых Хранителей, он продолжил начатое прошлыми династиями строительство пирамид и возвел исполинскую статую Сфинкса перед ними (молодой фараон подозревал, что Сфинкс не столько сторожит от темных сил Долину Пирамид, сколько скрывает в себе какую-то очередную загадку Хранителей, однако какую именно – он сказать не мог).
   Правда, за каждое четко выполненное указание он получал воистину царское вознаграждение – например, небывалых размеров и чистоты бриллиант, равного которому не было ни у одного из прошлых Правителей, или сказочно богатую золотую жилу чуть ли не под самим дворцом, золото в которой даже не требовало очистки, но…
   Но теперь, когда у него уже не осталось ни малейших сомнений относительно собственного будущего, все богатства и тайны мира оказались вдруг не более чем красивой химерой, расплывчатым фантомом в бескрайней пустыне его угасающей жизни… И фараон понял, что вся его власть и богатства и многотысячная армия так же бессильны перед волей неведомых Хранителей, как оказался бессилен его организм перед медленно убивающим его ядом. Ядом, который, судя по всему, был последней платой Хранителей за их тайное сотрудничество с ним, последней нотой в не сыгранной до конца мелодии его короткой жизни…
   Обида и ярость заполнили все его естество, разорвали оковы данного неведомым мучителям обещания– фараон более не считал себя обязанным сдерживать его! Он не будет больше молчать, он прямо сейчас распорядится сыграть боевую тревогу и вышлет свою армию на поиски этого проклятого города! Он разрушит его, утопит в вечных песках Великой Пустыни, он предаст забвению этот город и его всесильных Хранителей, как предали они забвению его самого.
 
   Его, Солнцеликого повелителя Египта, фараона XIII династии! Он… он… он…
   Довести эту мысль до конца ему было уже не суждено – напрягшееся во вспышке гнева тело расслабилось и замерло на ложе, поднятая было рука, украшенная массивным золотым браслетом, бессильно упала, опрокинув сосуд с очередным целительным снадобьем жрецов… Замерло опахало в руках обнаженной наложницы, стоявшей в изголовье…
   Правитель Египта, фараон XIII династии по имени Тутанхамон, был мертв…

ПРЕЛЮДИЯ 2-я

   Египет, Гиза. Июль 1800 года. Расположение французского Императорского экспедиционного полка Наполеона I Бонапарта.
 
   Начавшаяся вечером во вторник песчаная буря длилась уже второй день. Казалось, само небо рухнуло на землю, в считанные минуты превратив горизонт в нечто нереальное, серо-желтое, а действительность в нечто отвратительно скрипящее на зубах и напрочь забивающее нос и рот. Тучи песка носились среди походных шатров полевого лагеря, проникали через зашнурованные пологи внутрь, засыпали замки и лафеты по-походному выстроенных орудий, превращая их в жалкие холмики с торчащими ажурными ободами колес…
   В сюрреалистическом мареве поднятого в воздух песка не было видно не то что возвышающихся в какой-то сотне ярдов великих пирамид, но даже и острия штыка на винтовке впередиидущего. Понимая, что патрулировать лагерь в подобных условиях по меньшей мере глупо, если не опасно – заблудиться и оказаться засыпанным оплывающим с окружающих бивуак барханов песком было, что называется, раз плюнуть, – дежурный по лагерю младший пехотный офицер снял все посты и сейчас практически на ощупь возвращался в свой шатер. Одной рукой он прижимал к лицу ажурный, не слишком чистый носовой платок, весьма слабо защищающий от песчаной круговерти, другой – опирался на эфес отстегнутой вместе с ножнами сабли, коей ощупывал путь перед собой. Вообще-то «возвращался» – это не совсем точно: несмотря на солидные размеры лагеря, добраться до своей палатки ему следовало уже минут двадцать назад, однако…
   Однако с того момента, как он собственноручно зашнуровал полог солдатской палатки, куда перед этим впихнул ошалевших от бури дежурных, прошло уже почти сорок минут, а знакомых очертаний офицерского, с флагштоком и коновязью, шатра ни перед собой, ни в каком-либо ином направлении видно не было…
   Было совершенно очевидно, что он, как ни позорно это признать, заблудился…
   В тот момент, когда он, поборов собственную гордость, уже собрался было позвать на помощь, левая нога за что-то зацепилась и он неуклюже упал, точнее, припал на одно колено, выронив платок и ухватившись рукой за шершавый, неровно отколотый камень, полузасыпанный песком и оттого незаметный. В раскрытый в невольном вскрике рот тут же набился песок, и офицеру пришлось выпустить из рук саблю и торопливо обшарить пространство вокруг себя в поисках потерянной тряпицы.
   Наконец, отплевавшись, он огляделся и неожиданно понял, где находится. Оказалось, что он не просто сбился с дороги и блуждал по территории бивуака, а вышел далеко за его пределы и сейчас стоял почти у самого подножия Великого Сфинкса. В песчаном мареве человек, конечно, не видел его изуродованного попаданием случайного ядра лица[2] , зато разглядел, за что зацепился, – перед ним, наполовину занесенные песчаной метелью, вырисовывались выбитые этим роковым для древней статуи попаданием обломки каменных блоков. Сориентировавшись (гранд мерси древним зодчим!), офицер встал и, выдернув саблю, уже совсем было собрался двинуться в обратный путь, как вдруг его внимание привлек металлический предмет, угол которого торчал из песка. Наклонившись, он ухватился за него рукой (металл на ощупь был шершавым и теплым, словно подогреваемым изнутри) и попытался поднять, впрочем, безрезультатно.
   Проклиная собственное любопытство, он вновь опустился на колени и руками разгреб песок. Небольшой, размером и формой с крупный фолиант, металлический ящик одним краем уходил прямо в неровно сколотый камень, выбитый из лица Сфинкса, – похоже, сей непонятный предмет был вмурован когда-то между каменными плитами (если вообще не в одну из них), составлявшими до самого недавнего времени голову Стража пирамид.
   Понимая, что оставлять здесь загадочную находку было бы крайне глупо – не стали бы древние прятать в самом недоступном месте огромной статуи какой-то пустяк, – офицер воровато оглянулся и, вытащив из ножен плоский пехотный палаш, несколькими ударами раздробил окружающий металл камень, освободив таинственный ларец из тысячелетнего плена. Даже сквозь мельтешение несущегося песка было видно, что вещица древняя, не моложе, а, может быть, даже и старше самого Сфинкса и пирамид. Впрочем, на детальный осмотр времени не было, и, наскоро запихнув найденный предмет в офицерский, отделанный дорогой, но изрядно потертой кожей ранец, человек двинулся в обратный путь. Уходя, он оглянулся и успел заметить, что песок, словно вода, уже скрыл все следы его раскопок…
   Благополучно вернувшись в лагерь, офицер никому ничего не рассказал, а найденный ларец, открыть который ему, увы, не удалось, надежно спрятал среди своих личных вещей.
   Спустя три месяца младший пехотный офицер Императорского экспедиционного полка вернулся в родной Париж…
   Офицера звали Жан Поль Ревье…

ПРЕЛЮДИЯ 3-я

   Франция, Париж, бедные кварталы. 1938 год
 
   – Значит, не веришь? – с пьяной укоризной пробормотал, обращаясь к собеседнику, сидящий за столиком дешевого бара молодой француз. – Не веришь, да?..
   Он был уже порядком пьян, о чем недвусмысленно свидетельствовала не только сбивчивая речь, но и обилие пустых и ополовиненных винных бутылок перед ним. Судя по наполненной окурками пепельнице, эти двое сидели в баре уже давно, однако второй посетитель ночного кабака пьяным не был. Точнее, он тщательно старался это скрыть – глупо и не к месту усмехался, промахивался мимо пепельницы, пару раз даже опрокинул стоящий перед ним стакан, но если бы поблизости оказался внимательный и трезвый наблюдатель, ему не составило бы труда раскрыть эту маленькую ложь. Впрочем, таковых в полутемном подвале с гордым названием «Ночные огни Парижа» не было и в помине – вокруг пили, орали, матерились и горланили похабные песни исключительно нетрезвые (чтоб не сказать больше) посетители, судя по одежде и манерам – из парижских низов. К их обществу, несомненно, относился и наш герой, облаченный в расклешенные по прошлогодней моде брюки, не первой свежести сорочку без нескольких пуговиц и порядком засаленную кепку, покоящуюся в винной лужице на краю стола.
   Собеседник же его, хотя и старался изо всех сил выглядеть здесь своим, был явно не местным. Одетый в недорогой, но добротный темно-серый костюм, без галстука, аккуратно подстриженный по последней европейской моде (подбритые затылок и виски, свободно спадающая на лоб небольшая челка), он, правда, был слегка небрит по сравнению с соседом по столику, пятидневная щетина на лице которого уже начинала немного курчавиться.
   – Не веришь? – снова повторил француз и вытянул из лежавшей на столике пачки новую папиросу. – А почему? П-почему не веришь, что я – потомственный аристократ? Думаешь, если я сижу в этом загаженном кабаке и пью с тобой дерьмовое вино, так я обязательно люмьер… люмпен?
   Он прикурил от протянутой бензиновой Zippo, затянулся и закашлялся, смахивая выступившие слезы:
   – А вот и нет! Я наследственный аристер…тократ, мой прадед был приближенным к самому Наполеону и служил при его ш..табе! А это… – «Потомственный аристократ» широким жестом обвел гудящий зал и, потеряв равновесие, едва не упал со стула. – Мне следует знать жизнь Парижа изнур… изнутри!
   Врал он абсолютно бездарно, но по причине принятого за вечер количества алкоголя этого совершенно не замечал. Собеседник же, в свою очередь, старательно играл роль недоверчивого собутыльника, не забывая при этом подливать в стакан «потомственного» все новые порции вина. Пьяненького же несло дальше:
   – А здря… зря не веришь. Я тебе говорил, что пишу книгу? О, это будет великая книга, настоящее откры… откровение о жизни городского дня… дна! Я стану известен и богат… – Видимо, уловив краем порядком замутненного сознания некое несоответствие в своих рассуждениях, он торопливо поправился: – Ну, я и так, конечно, богат, но это будет… э… светлое… светское богатство – известность, мировая литературная слава – ты понимаешь?
   – Да! – неискренне подтвердил псевдопьяный господин и поднял стакан. – За твою великую книгу, Жак!
   Жаку тост понравился, и он даже попытался встать, впрочем, безрезультатно. Едва не опрокинув стол, он плюхнулся обратно на грубо сколоченный табурет, заменявший в этом кабаке кресла, и, подержав перед глазами стакан с вином, якобы просматривая его на свет – так, согласно его представлениям, должен был сделать настоящий светский лев, – выпил до дна. Вероятно, это была та доза, которая в очередной раз за этот вечер сменила его настроение – на сей раз в сторону саможаления и пьяной обиды на всех и вся… Шмыгнув носом, он поднял на собеседника мутные глаза, наполненные пьяными слезами, и жалобно сообщил:
   – Меня никто не понимает. А эта книга… я ее напишу, вот увидишь, обязательно напишу – это будет просто открытие! Я прямо завтра сяду за стол в моем кабинете и напишу. И про тебя, мой друг, тоже напишу (при этих словах аккуратный господин едва заметно напрягся)… И про прадеда напишу. Про всех прадедов напишу… Он знаешь какой был? – Француз выдержал эффектную, как ему казалось, паузу. – Его сам император уважал, правда-правда! Веришь, друг?
   – Конечно, – пробормотал тот, – но вот если бы ты мне рассказал о нем подробнее, я бы поверил еще больше! – Это была, пожалуй, самая длинная из сказанных им за вечер фраз, и то ли он устал следить за своей речью, то ли на самом деле слегка захмелел, но любой сторонний слушатель без труда угадал бы в его речи искусно скрываемый ранее, а теперь четко заметный немецкий акцент. Впрочем, француз был слишком пьян и слишком увлечен собственной болтовней, чтобы обращать внимание на подобные мелочи. С трудом сфокусировав взгляд на опустевшем стакане (внимательный собеседник тут же услужливо наполнил его), он едва различимо пробормотал:
   – Мы сейчас же подъем… пойдем ко мне в осод… особняк, и я покажу тебе, что я… мой дед… прадед… ну, ты понял. Вся моя семь…я – настоящие дворяне… были… Я тебе та-а-акое покажу! – Он загадочно улыбнулся, поднял стакан и патетично провозгласил заплетающимся языком: – За моего нового друга, который меня пойм… пойн… понимает!
   Псевдопьяный господин усмехнулся и, подняв свой стакан, чокнулся с французом. Пригубив вино, он проследил, чтобы его собутыльник выпил до дна, и сказал абсолютно трезвым голосом:
   – Пойдем, Жак, пора домой.
   – Угу, – бормотнул тот, позволяя поднять себя со стула, – под ем…
   Расплатившись (платил конечно же не сам Жак), они вышли на темную улицу и побрели в обнимку в сторону набережной. Молодой француз, которого под конец застолья сильно развезло, что-то бормотал себе под нос и периодически пытался похлопать «друга», имени которого он даже не знал, по щеке. Он был уже слишком пьян, чтобы заметить две странные вещи: во-первых, новый знакомый, которого он встретил несколько часов назад в баре, откуда-то знал, где он живет, и уверенно вел (почти тащил) Жака в сторону съемной квартиры, где тот обитал последний год. А во-вторых, на грязной и темной улочке они были не одни – метрах в тридцати позади, не отставая, но и не приближаясь, неторопливо шли трое подтянутых молодых людей в недорогих, но добротных темно-серых костюмах, без галстуков, подстриженных по последней европейской моде…
   Улица (точнее, переулок), где снимал жилье будущий литератор, была сплошь застроена полузаброшенными двух-трехэтажными домами, о которых, судя по их печальному состоянию, давно позабыл муниципалитет. Это был один из тех бедных районов французской столицы, где можно было за гроши снять некое подобие квартиры – грязную каморку без удобств, отделенную от замусоренного коридора символической фанерной дверью. Впрочем, при желании в подобном районе можно было бы найти и бесплатное жилье – просто поселиться в одном из заброшенных зданий, которые не то что городские власти и полиция, но даже помойные крысы обходили стороной…
   Поднявшись на второй этаж по жутко скрипящей лестнице, Жак жестом пьяного факира извлек из кармана погнутый ключ и почти сразу отомкнул замок, галантно пропустив вперед своего случайного гостя. Зайдя следом, он нащупал выключатель и зажег свет – тусклую сорокаваттную лампочку без абажура под потолком.
   Комната поражала воображение не столько своими крохотными размерами, сколько жутким беспорядком, царящим здесь, судя по всему, с самого момента вселения… или смерти прошлого жильца, – убийства в квартале были делом, в общем-то, обычным. Хронически не заправляемая кровать со скомканными пожелтевшими простынями, обшарпанный колченогий стол, некогда полированная тумбочка и пара стульев составляли все ее убранство. Определенный колорит добавляли разве что разнообразные пустые бутылки, разбросанные в свободном стиле по полу, громоздящиеся на столе и даже выглядывавшие из-под скомканного постельного белья.
   Однако хозяина подобная атмосфера, похоже, ничуть не шокировала. Расшвыривая ногами звенящую тару, он, гордо покачиваясь, прошествовал в угол комнаты, покопался в куче какого-то тряпья и торжественно извлек на свет запыленной лампочки небольшой, размером с крупный библиотечный фолиант, сверток. Прижав его к груди, он подошел к гостю и, заговорщицки подмигнув ему сразу обоими глазами, довольно внятно сообщил (вообще, вернувшись домой, он пугающе быстро, с точки зрения своего нового знакомого, начал трезветь):
   – Вот оно, мое доказательство, мое гинеколо… генеалогическое древо, моя будущая книга! – Что сие означает и при чем тут его ненаписанная книга, объяснить он конечно же не потрудился.
   Дрожащими руками француз размотал ткань и положил на стол прямоугольный металлический ларец, украшенный позеленевшими от времени узорами, в хитросплетениях которых, несомненно, скрывалась не меньшая тайна, чем в его содержимом.
   В глазах гостя, впервые за сегодняшний вечер, сверкнул неподдельный интерес и плохо скрываемое волнение:
   – Ты открывал его, мой друг Жак?
   Француз поднял голову, оторвавшись от созерцания своего сокровища, и с искренним удивлением ответил: – Конечно нет! Никто в нашем артист…, аристократическом роду не мог открыть его, не мог и. не смел прикоснуться к тайне! Но я – избранный, я – тот, на ком начнется разгадка! Вчера мне удалось чуть-чуть приподнять крышку. Впервые за столько лет в ларце что-то изменилось, смотри, отец и, отец моего отца сколько ни пытались, не могли понять, как это сделать, а я понял! – Он повернулся к столу и погладил поверхность древнего артефакта. – На мне и только на мне закончится полоса неизвестности. Я открою его и познаю Тайну. И напишу об этом книгу. Ты веришь мне?
   – Безусловно. – Стоящий за его спиной человек вынул из бокового кармана пиджака выкидной нож и выщелкнул из рукояти двенадцатисантиметровое обоюдоострое лезвие. – Теперь я вижу, что ты не врал, мой добрый друг Жак! Ты действительно великий человек! – Он немного отвел руку назад. – Ты не ошибаешься, мой друг, – именно на тебе закончится ваша семейная тайна! – Незнакомец сделал полшага вперед, став точно за спиной обладателя загадочной реликвии. – Я помогу тебе в этом, мой славный новый друг!
   – Что? – не оглядываясь, переспросил Жак. Похоже, созерцание древнего раритета напрочь отключало все иные органы его чувств. – Я не слы…
   Сказать больше он не успел – рука стоящего сзади человека профессионально зажала его рот и нос и рывком выгнула тело назад. И, прежде чем окончательно протрезвевший от неожиданности и страха француз успел что-либо понять, вторая рука, описав короткую дугу, аккуратно и точно вогнала холодно блеснувшее лезвие в его грудь между четвертым и пятым ребрами слева. Несчастный хозяин квартиры, ставшей в одночасье и его могилой, охнул, тело его напряглось и, конвульсивно дернувшись несколько раз, обмякло. Убийца мягко опустил труп на пол, одним движением выдернул нож и, брезгливо поморщившись, вытер потемневшее лезвие о полу рубашки убитого. Затем он переступил через тело, аккуратно завернул ларец в ткань и пошел к двери.
   Выходя, он погасил свет и, прежде чем захлопнуть за собой хлипкую дверь, саркастически сообщил в темноту комнаты:
   – Я весьма признателен тебе, мой дорогой французик, за столь щедрый подарок. Теперь я точно знаю, что ты не ошибся, – полоса неизвестности закончилась именно на тебе. Так что – счастливо оставаться!
   Закрыв дверь, незнакомец спустился по лестнице и, выйдя на улицу, подал знак поджидавшим его товарищам.
   Четыре фигуры неслышно растаяли в ночной темноте, свернув за угол, где их поджидала автомашина. Фыркнув, словно застоявшийся конь, автомобиль покатил по темным улицам спящего города в сторону аэропорта, откуда спустя час поднялся, взяв курс на Берлин, трехмоторный грузопассажирский Ю-52 с красной надписью на серебристом дюралевом борту: «Авиалинии Германии. Дипломатический транспорт. Берлин»…
   А посреди грязной каморки в бедном районе Парижа осталось лежать остывающее тело молодого француза, ставшего одной из разменных пешек в начатой много тысяч лет назад партии, об исходе которой пока не знала ни одна живая душа в мире… Его звали Жак Мари Ревье…

Часть первая
ГОРОД

1

   Россия, Москва, Ходынское шоссе, «Аквариум».
   Наши дни.
 
   Лежащая на столе серая, изрядно потертая по углам папка за номером О-15875-Н ничем не отличалась от сотен и тысяч себе подобных, хранящихся на стеллажах или в герметичных боксах спецхранилища Главного разведывательного управления. Стандартный утилитарный цвет плотного картона обложки, красная полоса по диагонали, обилие всевозможных запрещений, самыми безобидными из которых были «абсолютно секретно» и «не выносить за пределы управления». Ничего особенного, если не считать того факта, что внутри невзрачной папочки находилось дело всей жизни начальника отдела спецопераций Героя Советского Союза генерала Юрия Сергеевича Музыкального, все сорок лет его безупречной службы.