Страница:
Мы опять увлекаемся в восклицательный тон; действительно, если говорить о достоинствах Теккереева таланта и Теккереевых романов, то нельзя говорить равнодушно, - так многочисленны и велики они, и в "Ньюкомах" эти достоинства обнаруживаются не менее блестящим образом, нежели в "Ярмарке тщеславия" или "Пенденнисе". Однако же невозможно остановиться на этом восхищении; нельзя забыть того назидательного факта, что русская публика - которая скорее пристрастна, нежели строга к Теккерею и, во всяком случае, очень хорошо умеет понимать его достоинства, - осталась равнодушна к "Ньюкомам" и вообще приготовляется, по-видимому, сказать про себя: "Если вы, г. Теккерей, будете продолжать писать таким образом, мы сохраним подобающее уважение к вашему великому таланту, но - извините - отстанем от привычки читать ваши романы".
Для Теккерея, конечно, не много горя от такой угрозы, - он, бедняжка, в простоте души и не подозревает, скольких поклонников имеет на Руси и сколькие из этих поклонников готовы изменить ему. Но было бы хорошо, если бы этот опыт, нам посторонний и никому не обидный, обратил на себя внимание русских писателей, - было бы хорошо, если б они подумали о том, нельзя ли им воспользоваться этим уроком.
Почему, в самом деле, русская публика насилу одолела, протирая смыкающиеся сном вежды, "Ньюкомов" и решительно не одолеет другого романа Теккерея в таком же роде? Почему не принесли никакой пользы "Нькжомам" все те совершенства, о которых нельзя говорить без искреннего восторга, если только говорить о них?
Не вздумайте сказать: "Ньюкомы" слишком растянуты. Это объяснение внушается слишком громадным размером романа, но оно нейдет к делу во-первых, потому, что он не совсем справедливо, во-вторых, и потому, что ничего не объяснило б, если б и было справедливо.
Если кто, то уже, конечно, не мы будем защитниками растянутости, этой чуть ли не повальной болезни повествователей нашего века. Сжатость первейшее условие силы. Драма обязана преимущественно строгой ограниченности своих размеров тем, что многие эстетики считают ее высшею формою искусства. Каждый лишний эпизод, как бы ни был он прекрасен сам по себе, безобразит художественное произведение. Говорите только то, о чем невозможно умолчать без вреда для общей идеи произведения. Все это правда, и мы готовы были бы причислить к семи греческим мудрецам почтенного Кошанского за его златое изречение: "Всякое лишнее слово есть бремя для читателя". Но "Ньюкомы", если и грешат против этого правила, и даже очень сильно грешат, то все же не больше - напротив, даже меньше, нежели почти все другие современные романы и повести. Не обманывайтесь тем, что "Ньюкомы" составили 1042 страницы журнального формата в нашем переводе, - цифра действительно ужасна, и мы не сомневаемся в том, что если б, вместо 1042 страниц, Теккерей написал на эту тему только 142, то есть в семь раз меньше, то роман был бы в семь раз лучше, но почему мы так думаем, скажем после, а теперь пока заметим, что в том виде, какой имеет его роман, вы не можете при чтении пропустить пяти-шести страниц, не потеряв нити и связи рассказа, - вам придется воротиться назад и перечитать эти пропущенные страницы. В иной век это не служило бы еще особенной честью, а в наш век бесконечных разведении водою гомеопатических доз романного материала и то уже чуть не диво. Когда-то, выведенный из терпения укоризнами многих тонких ценителей изящного за то, что не читал пресловутой "Dame aux camelias", рецензент взял в руки эту книжку, прочитал страниц десять - скучно, перевернул пятьдесят страниц - "не будет ли интереснее тут, около 60-й страницы" - и к великому удовольствию заметил, что ничего не утратил от этого скачка: на 60-й странице тянулось то же самое положение, или, может быть, и другое, но совершенно такое же, как и на 10-й странице; прочитав две-три страницы, опять перевернул тридцать опять то же, - и дальше, и дальше по той же системе, и все шло хорошо, связно, плавно, как будто бы непрочитанных страниц и не существовало в книге. А книжка и невелика, кажется. Вот это можно назвать растянутостью.
Теккерея так читать нельзя - как же винить его в растянутости? У него очень обилен запас наблюдений и мыслей - он плодовит, "слог его текущ и обилен", по терминологии Кошанского, - оттого и романы его очень длинны, это порок еще не большой сравнительно с другими. "Но все-таки 1042 страницы это ужасно!" Нет, числом страниц не определишь законного объема книги. "Том Джонс" или "Пиквикский клуб" не меньше "Ньюкомов", а эти обширные рассказы прочитываются так легко, как самая коротенькая повесть. Все дело в том, чтобы объем книги соответствовал широте и богатству ее содержания.
Но пусть "Ньюкомы" назовутся растянутым рассказом - это слово само по себе ничего не объясняет, оно только указывает на необходимость другого объяснения, заставляет вникнуть в вопрос не о том, хорошо ли вообще роману иметь 1042 страницы журнального формата; вообще ничего определительного нельзя сказать об этом - почему не написать и 1042 страницы, если такого широкого объема требует содержание? Нет, надобно вникнуть в вопрос о том, каково содержание романа, может ли оно занять читателя более, нежели на четверть часа? О серьезном предмете можно толковать и несколько дней и несколько недель, если он так многосложен, но если пустое дело растянется в такую длинную историю, то не лучше ли бросить его? Ведь игра не стоит свеч: если пустяков нельзя решить в пять минут, лучше предоставить их решение судьбе, чтобы не ломать головы понапрасну.
Вот в этом-то смысле для "Ньюкомов" было бы лучше иметь вместо 1042 страниц только 142. К сожалению, Теккерею вздумалось вести с нами слишком длинную (умную, прелестную, все это так, но длинную) беседу о пустяках.
"Ньюкомы". Роман В. М. Теккерея (1857)
А. И. ЛЕВИТОВ (1835-1877) {2}
Он [Гоголь] дал нам нравы! Не то, что дал, а научил нас подмечать в людях настоящие нравы. Это основатель русской литературы. Без него мы не поняли бы ни Диккенса, ни Теккерея и все пробавлялись бы дурацкими эпопеями о корнетах Z и о княжнах X...
А вот и мисс Ребекка Шарп, великая девушка, сначала плюнувшая на лексикон если не великого, зато, по крайней мере, толстого доктора Джонсона, а потом оплевавшая все... Скажу тебе по секрету, Ваня, Ребекка Шарп была моей первой и последней любовью. Я очень жалею, что не встретился с нею в действительной жизни. Я бы вырвал из нее то, что называется женским тщеславием (ты друг, конечно, молод и еще не знаешь, что под этим словом разумеются тысячи разнообразных и губительных гнусностей), а она бы из меня вырвала... Ваня! Что бы она из меня вырвала? Ха, ха, ха! Ничего бы она из меня не вырвала...
Петербургский случай (1869)
П. Д. БОБОРЫКИН (1836-1921) {3}
Даже английские романисты, как Диккенс и Теккерей, которыми у нас зачитывались (начиная с 40-х годов), не оставили на мне налета, когда я сделался романистом, ни по замыслам, ни по манере...
В такой библиотеке для чтения стоял воздух того, что зовется "интеллигенцией", воздух если не научной, то словесной любознательности, склонности к произведениям изящного слова и критической мысли. Разумеется, мы бросались больше на романы. Но и в этой области рядом с Сю и Дюма читали Вальтера Скотта, Купера, Диккенса, Теккерея, Бульвера и, меньше, Бальзака. Не по-французски, а по-русски прочел я подростком "Отец Горио"... а когда мы кончали, герои Диккенса и Теккерея сделались нам близки и по разговорам старших, какие слышал я всегда и дома...
Начиная с XVIII столетия английские романисты расширяли сферу реального изображения жизни, а в половине XIX века такие таланты, как Диккенс и Теккерей, совершенно законно привлекали к себе интерес всего культурного мира, а у нас сделались по крайней мере лет на десять, на двадцать самыми главными любимцами более серьезной публики. Но сторонники творчества, свободного от всякой тенденции и утилитаризма, имели право и на Диккенса смотрели с большими оговорками. И в нем огромный темперамент и богатые творческие способности почти постоянно служили только средством, чтобы приводить читателя в настроение, какое нужно было романисту для его обличительных тем. Даже и в Теккерее - более объективном изобразителе британского общества - те, кто видел в Флобере высокий тип романиста, имели повод, в котором слишком много сатирической примеси с накладыванием слишком густых красок в условном юмористическом освещении.
Роман на Западе: за две трети века (1900)
Д.И. ПИСАРЕВ (1840-1868)
"Я не говорю о новейших писателях, например, о Жорж Занде, Викторе Гюго, Диккенсе, Теккерее и о лучших представителях нашей собственной беллетристики. Этих писателей вы уже непременно прочтете, даже не для литературного образования, а просто для того, чтобы следить за современным развитием европейской мысли".
"Кто, например, стоит во главе современной английской литературы? Уж, конечно, не Теннисон, а Диккенс, Теккерей, Троллоп, Эллиот, Бульвер, то есть все прозаики и все романисты".
"Поэтому каждый последовательный реалист видит в Диккенсе, Теккерее, Троллопе, Жорж Занде, Гюго - замечательных поэтов и чрезвычайно полезных работников нашего века. Эти писатели составляют своими произведениями живую связь между мыслителями и полуобразованною толпою всякого пола, возраста и состояния. Они - популяризаторы разумных идей по части психологии и физиологии общества, а в настоящую минуту добросовестные и даровитые популяризаторы по крайней мере так же необходимы, как оригинальные мыслители и самостоятельные исследователи".
Реалисты (1864)
"...Людей толпы мы, напротив того, знаем только из наших ежедневных сношений и столкновений с ними; но каждый из нас охотно сознается, что ему никогда не удастся подметить в явлениях жизни столько новых и характерных сторон, сколько способен уловить и фиксирвать на бумагу великий поэт, подобный Диккенсу, Теккерею, Бальзаку или нашему Тургеневу".
Наши усыпители (1867)
В.Г. КОРОЛЕНКО (1853-1921)
Читаю я теперь Теккерея в довольно плохом переводе, но дело не в этом. У него есть ряд литературных портретов: Свифт, Драйден, Конгрев, Фильдинг, Смоллет и т. д. Между прочим, мне и пришло в голову: кажется из Фильдинга русская публика знает только "Тома Джонса". Между тем у него есть еще "Джозеф Эндрью" и "Капитан Бут", "Амелия", которых Теккерей ставит значительно выше. Из Смоллета, кажется, у нас не переведено ничего, между тем Теккерей считает его величайшим английским романистом ("Родерик Рандом", "Перегрин Пикль", "Приключения атома", и в особенности "Гемфри Клинкер"). Когда-то Лесевич предложил нам перевод из Дефо ("Молль Флендерс") и написал статью, в которой вспомнил афоризм Тэна: "Печатается много новых книг, недурно бы вспомнить иные старые". В этом случае выбор был крайне неудачен, но афоризм все-таки верен. Мне приходит в голову: не дать ли что-нибудь из этих английских классиков, почему-то совершенно неизвестных русской публике (если не в журнале, то в виде отдельного издания).
Из письма А. Г. Горннфельду
от 21 декабря 1906 г.
А.М. ГОРЬКИЙ (1868-1936)
Свифт, Рабле, Вольтер, Лессаж, Байрон, Теккерей, Гейне, Верхарн, Анатоль Франс и немало других - все это были безукоризненно правдивые и суровые обличители пороков командующего класса...
О действительности (1929)
...Читайте больше французов. Бальзака, у которого в оное время учились писать все, Стендаля читайте, Флобера, Мопассана. Они умеют писать, у них удивительно развито чувство формы и умение концентрировать содержание. Рядом с ними можно поставить только Диккенса да, пожалуй, Теккерея.
[О Бальзаке] (1927)
КОММЕНТАРИИ
1 Федор Иванович Буслаев - русский филолог и искусствовед; профессор Московского университета с 1847 г.; академик - с 1881 г. Труды Буслаева в области славянорусского языкознания, древнерусской литературы, устного народного творчества и истории древнерусского изобразительного искусства для своего времени составили целую эпоху в развитии науки и в значительной степени не потеряли своего значения и в наши дни.
2 Александр Иванович Левитов - русский писатель, связан с "натуральной школой". Для его прозы характерен выраженный демократизм взглядов, что, в свою очередь, сближает его с Г. Успенским, В. Слепцовым.
3 Петр Дмитриевич Боборыкин - русский писатель. В 1836-1865 гг. редактор-издатель журнала "Библиотека для чтения". В 1872 г. вскоре после событий Парижской Коммуны был направлен Некрасовым во Францию в качестве корреспондента "Отечественных записок". Сотрудничал также в либеральных и народнических журналах ("Вестник Европы", "Северный вестник" и др.). С начала 90-х гг. жил за границей. Автор огромного количества работ по истории русской и западноевропейской литературы, исследования "Роман на западе: за две трети века" (1900). Значительный интерес представляют мемуары Боборыкина "За полвека".
ТЕККЕРЕЙ И РУССКАЯ КУЛЬТУРА
Джордж Варрингтон и отмена крепостного права в России
Еще раз о Теккерее и Л.Н. Толстом
Находка в Пушкинском доме
Ошибка А.А. Фета
Теккерей и его переводчики
С. Э. НУРАЛОВА
ТЕККЕРЕЙ И Л.Н.ТОЛСТОЙ
Творчество У. М. Теккерея оставило значительный след в русской литературно-критической мысли второй половины XIX в. Об этом свидетельствуют статьи, заметки, высказывания об английском реалисте Герцена, Некрасова, Писемского, Тургенева, Дружинина, Писарева, Чернышевского и др. Но особо следует выделить восприятие Теккерея Л. Н. Толстым. Оно примечательно тем, что разносторонний интерес к английскому писателю проявлялся у Толстого на протяжении всего его творческого пути. Первая запись о Теккерее датирована 1854 г., последняя - 1910 г.
В записи от 20 января 1854 г., своеобразно намечающей концепцию "обожания труда", Толстой ссылался на творчество Теккерея как на образец кропотливой повседневной писательской работы: "Вот факт, который надо вспоминать почаще. Теккерей 30 лет собирался написать свой первый роман... Никому не нужно показывать, до напечатания, своих сочинений" (Э 577а) {Толстой неточно представлял себе историю написания "Ярмарки тщеславия".} {Номера в скобках отсылают к соответствующим номерам библиографического указателя.}. Два последующих года - наиболее интенсивный период "освоения" Теккерея. В мае 1855 г. Толстой знакомился с "Книгой снобов". Весь июнь того же года, судя по дневниковым записям от 4, 7, 10 и 20 июня, также посвящен Теккерею: "Читал Esmond's Life; читал Эсмонда, которого кончил"; "ничего не делал, кроме неаккуратного читания Vanity Fair"; "все читал Пенденниса" (Э 5776). 17 июня 1856 г. Толстой приступил к чтению романа "Ньюкомы". Вот несколько характерных дневниковых записей: "урывками играл и читал Ньюкомов" (22 июня); "читал Ньюкомы, записывал" (25 июня); "читал Ньюкомы лежа и молча" (29 июня; Э 577в). В письме к Н. А. Некрасову от 2 июля 1856 г. Толстой подчеркивал, что читает романы по-английски (Э 6026) 2.
19 ноября 1856 г. в письме к В. В. Арсеньевой Толстой рекомендует ей прочесть из английских романов "Ярмарку тщеславия". Не получив своевременного отклика-мнения Арсеньевой, писатель напоминает 7 декабря 1856 г.: "Что это Вы молчите про Диккенса и Теккерея, неужели они Вам скучны" (Э 602а). {В Яснополянской библиотеке писателя сохранился 4-й том "Ньюкомов" лейпцигского издания 1854-1855 гг. Значительно позже, 21 мая 1890 г., перечитывая роман, Толстой ограничился краткой оценкой "плохо", но двумя неделями позже сделал знаменательную пометку в дневнике: "В "Ньюкомах" хороша теща Кляйва - мучающая обоих, только мучается больше она" (Э 598).}
В 1859 г. Толстой посетил Англию и, как свидетельствует Д. П. Маковицкий в своих воспоминаниях (запись от 24 октября 1906 г.), говорил, что видел Теккерея (Э 920).
Молодому Толстому импонировали основные принципы английской реалистической школы Диккенса и Теккерея. Впрочем, как явствует из многочисленных воспоминаний современников, из дневников самого Толстого, его предисловия к "Крестьянам" Поленца, он и впоследствии, характеризуя литературу Англии, всегда отводил Теккерею почетное место, отдавая пальму первенства Диккенсу и высоко оценивая замечательного мастера психологической прозы Э. Троллопа. "Три лучших английских романиста - это (по нисходящей): Диккенс, Теккерей, Троллоп, а после Троллопа, кто у вас есть еще?" - делился Толстой с английским журналистом У. Т. Стэдом, посетившим его в мае 1888 г. (Э 791, с. 108). Аналогичную градацию находим в записках Д. П. Маковицкого, Г. А. Русанова и др. (Э 626).
Высказывания русского писателя о Теккерее, относящиеся к 1850-м гг., своеобразно отражают идейно-художественное созревание толстовского реализма, когда особую значимость приобретало стремление определить, что нужно в данный период народу и что ему могут дать литература и искусство. "Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде - даже на краю гроба и между людьми, готовыми к смерти из-за высокого убеждения. Тщеславие! Должно быть, оно есть характеристическая черта и болезнь нашего века... Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про любовь, про славу и про страдания, а литература нашего века есть только бесконечная повесть "Снобсов" и "Тщеславия""? - спрашивал Толстой в одном из "Севастопольских рассказов" (Э 573а). Основной критический пафос "Ярмарки тщеславия" - изображение уродств буржуазной цивилизации, которая разрушает гармоничную естественность человека, привлек внимание Толстого, мучительно ищущего в литературе пути нравственного обновления и духовного возрождения личности и общества, а в социальном плане - сближения с народом. Скепсис и критицизм автора "Севастополя в мае" сближают раннего Толстого с Теккереем. Аристократическая часть офицеров в лице князя Гальцина сомневается, что "люди в грязном белье, во вшах и с неумытыми руками могли бы быть храбры". Толстой, как и Теккерей, беспощадно критикует нравы и этические сентенции чванливого привилегированного общества. "Романом без героя" назвал свое творение Теккерей. "Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой ее? Все хороши и все дурны..." - заключает свой рассказ Толстой. Однако в отличие от английского реалиста подлинного героя, так же как и истинные критерии "добра и красоты", смысла жизни, он нашел в народе. "Они все могут", - приходит к окончательному выводу Толстой в 1855 г., тогда как Теккерей постоянного и глубокого интереса к народным массам не проявлял.
Толстой принимает "здоровый критицизм" Теккерея, но с существенной поправкой: "Первое условие популярности автора, - записывает он 26 мая 1856 г., - то есть средство заставить себя любить, есть любовь, с которой он обращается со всеми своими лицами. От этого Диккенсовские лица общие друзья всего мира, они служат связью между человеком Америки и Петербурга, а Теккерей и Гоголь верны, злы, художественны, но не любезны" (Э 5776). Сатирический пафос Теккерея и Гоголя не является, по мнению Толстого, главным, обязательным условием художественного реалистического искусства. "Любовь к предмету изображения" - лейтмотив эстетики Толстого 50-х гг. Об этом же писал Некрасову в 1856 г.: "У нас не только в критике, но и в литературе, даже просто в обществе, утвердилось мнение, что быть возмущенным, желчным, злым очень мило. А я нахожу, что скверно, ...только в нормальном положении можно сделать добро и ясно видеть вещи" (Э 602а). Выявляя реалистическую глубину Теккерея, русский писатель подчеркивает своеобразие форм и способов типизации английского сатирика: "Теккерей до того объективен, что его лица со страшно умной иронией защищают свои ложные, друг другу противоположные взгляды" (Э 6026).
В "Ярмарке тщеславия" - социальном романе-хронике - Теккерей проявил свое отношение к действительности через наблюдения повествователя-кукловода. Образ повествователя, человека пытливо изучающего, неустанно ищущего и размышляющего, часто встречается и у раннего Толстого, в частности в рассказе "Люцерн", однако повествователь у Толстого не только созерцающий наблюдатель. Некоторые детали типологического сходства, критика буржуазной цивилизации с позиции умозрительных "вечных" начал нравственности сближают Толстого - автора "Люцерна" с Теккереем, что, очевидно, дало основание Тургеневу заметить в письме к В. П. Боткину от 23 июля 1857 г.: "Я прочел небольшую его вещь ("Люцерн" - С. Я.), написанную в Швейцарии - не понравилась она мне: смешение Руссо, Теккерея и краткого православного катехизиса" (Э 719). Боткин разделяет это мнение и в письме к Панаеву от 29 января 1859 г., сожалеет, что Толстой не послушался совета Тургенева и напечатал "Люцерн" (Э 914а).
В процессе работы над романом-эпопеей "Война и мир" Толстой вновь обращается к Теккерею. В одном из вариантов эпилога "Войны и мира" встречаем: "Подите с этой прагматичностью к Дон Кихоту, Аяксу, Ньюкому, Коперфильду, Фальстафу. Они вырастают из-за прагматичности" (Э 628а). Писатель подчеркивает умение английского сатирика создавать многогранные образы-типы. Толстой не мог не обратить внимания и на те страницы "Ярмарки тщеславия", где повествуется о войне с Наполеоном, хотя свидетельств самого Толстого в обширнейшей мемуарной литературе об этом нет.
При всем различии творческих принципов и мировоззренческих основ авторов "Войны и мира" и "Ярмарки тщеславия" у них наблюдается определенная общность идей и способов художественного изображения. И Теккерей, и Толстой немалую роль в раскрытии образа отводили художественной детали. Теккерей стремился к тому, чтобы штрихи приобретали самостоятельное значение и деталь становилась своеобразным знаком, определяющим характер английского общества, человеческих отношений. Такова, например, деталь в романе "Виргинцы", тонко улавливающая нюансы великосветской жизни (гл. 38):
"Может быть, госпожа Бернштейн и слышала, как люди осуждали ее за бессердечие: выезжать в свет, играть в карты и развлекаться, когда у ее племянницы такое несчастье...
- Ах, оставьте! - говорит леди Ярмут. - Бернштейн села бы играть в карты и на гробе своей племянницы" (Э 21, с. 377) (выделено мною - С. Н.). Тот же мотив "карт" использован Толстым в драматической ситуации в повести "Смерть Ивана Ильича" - в сцене панихиды. Накопление деталей не замедляет трагического действия. Деталь у Толстого является концентрированным выражением моральной деградации личности: "Петр Иванович подал руку, и они направились во внутренние комнаты, мимо Шварца, который печально подмигнул Петру Ивановичу. "Вот-те и винт! Уж не взыщите, другого партнера возьмем. Нешто впятером, когда отделаетесь"", - сказал его игривый взгляд.
Еще один пример использования сатирической детали, очерченной с индивидуальной определенностью и психологической полнотой. В кабинете старого Осборна хранятся все тетради, альбомы и письма сына из школы, помеченные и перевязанные красной лентой ("Ярмарка тщеславия", гл.24). После того, как Джордж бросил вызов отцу, женившись на Эмилии, Осборн входит в это святилище, берет семейную Библию, на начальном листе которой записаны даты рождения его детей, и, как будто выписывая счет, тщательно вычеркивает имя Джорджа, а когда чернила высыхают, кладет Библию обратно на полку. Этот штрих - ожидание, пока высохнут чернила, чтобы не испортилась первая страница - вскрывает большее уважение Осборна к собственности, чем к людям. Теккерей раскрывает основное в характере в единственном жесте, так же как и Толстой в эпизоде из романа "Война и мир" (т. 2, ч. 3), когда Берг осторожно целует жену, боясь измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил.
Много общего в трепетных заботах Наташи Ростовой и Эмилии о раненых солдатах и юном прапорщике Томе Стабле. Чеканной выразительности достигает Теккерей в финальных фразах описания битвы при Ватерлоо ("Ярмарка тщеславия", гл. 32). К эпической простоте стремился Толстой в своем изображении военных событий. Важную функцию выполняют в "Войне и мире" и "Ярмарке тщеславия" авторские отступления и "гнездовой" принцип создания образов. Как иногда трактуются содержание и формы проявления этой общности, можно судить по статье Н. Д. Чечулина "Основа общего плана книги "Война и мир"" {Н. Д. Чечулин (1863-1927) - историк, профессор Петербургского университета, позднее член-корр. АН СССР, автор книги "Русский социальный роман XVIII в." и др.}. Автор приходит к выводу о связи великого русского романа с произведением Теккерея. "Не только общей концепцией, - пишет Чечулин, - но и многими подробностями и частностями в обрисовке характеров напоминает "Война и мир" названный английский роман, и пунктов совпадений так много, а сходство столь значительно, что допустить просто случайное совпадение - никоим образом невозможно, а необходимо заключить, что "Война и мир" написана под влиянием "Базара житейской суеты"" (Э 548). Делая ряд оговорок, что влияние чисто внешнее, критик переходит к конкретному детальному сходству в двух романах: семейство Ростовых соответствует семейству Седли, семейство Болконских - Осборнам, Пьер Безухов - вариативный тип Доббина; находятся в романе Теккерея лица, которым у Толстого соответствуют Берг и Элен; взаимные отношения Ростовых, Болконских и Пьера подобны тем, какими связаны у Теккерея Седли, Осборны и Доббин, а главные члены этих семейств отмечены у обоих писателей сходными чертами характера. Критик не ограничивается указанными произведениями. Чечулин подкрепляет свою аргументацию примером одинакового фабульного хода в "Крейцеровой сонате" и "Ярмарке тщеславия" - это известная "сцена измены", сопровождающаяся музыкой, с внезапным возвращением обманутого мужа.
Для Теккерея, конечно, не много горя от такой угрозы, - он, бедняжка, в простоте души и не подозревает, скольких поклонников имеет на Руси и сколькие из этих поклонников готовы изменить ему. Но было бы хорошо, если бы этот опыт, нам посторонний и никому не обидный, обратил на себя внимание русских писателей, - было бы хорошо, если б они подумали о том, нельзя ли им воспользоваться этим уроком.
Почему, в самом деле, русская публика насилу одолела, протирая смыкающиеся сном вежды, "Ньюкомов" и решительно не одолеет другого романа Теккерея в таком же роде? Почему не принесли никакой пользы "Нькжомам" все те совершенства, о которых нельзя говорить без искреннего восторга, если только говорить о них?
Не вздумайте сказать: "Ньюкомы" слишком растянуты. Это объяснение внушается слишком громадным размером романа, но оно нейдет к делу во-первых, потому, что он не совсем справедливо, во-вторых, и потому, что ничего не объяснило б, если б и было справедливо.
Если кто, то уже, конечно, не мы будем защитниками растянутости, этой чуть ли не повальной болезни повествователей нашего века. Сжатость первейшее условие силы. Драма обязана преимущественно строгой ограниченности своих размеров тем, что многие эстетики считают ее высшею формою искусства. Каждый лишний эпизод, как бы ни был он прекрасен сам по себе, безобразит художественное произведение. Говорите только то, о чем невозможно умолчать без вреда для общей идеи произведения. Все это правда, и мы готовы были бы причислить к семи греческим мудрецам почтенного Кошанского за его златое изречение: "Всякое лишнее слово есть бремя для читателя". Но "Ньюкомы", если и грешат против этого правила, и даже очень сильно грешат, то все же не больше - напротив, даже меньше, нежели почти все другие современные романы и повести. Не обманывайтесь тем, что "Ньюкомы" составили 1042 страницы журнального формата в нашем переводе, - цифра действительно ужасна, и мы не сомневаемся в том, что если б, вместо 1042 страниц, Теккерей написал на эту тему только 142, то есть в семь раз меньше, то роман был бы в семь раз лучше, но почему мы так думаем, скажем после, а теперь пока заметим, что в том виде, какой имеет его роман, вы не можете при чтении пропустить пяти-шести страниц, не потеряв нити и связи рассказа, - вам придется воротиться назад и перечитать эти пропущенные страницы. В иной век это не служило бы еще особенной честью, а в наш век бесконечных разведении водою гомеопатических доз романного материала и то уже чуть не диво. Когда-то, выведенный из терпения укоризнами многих тонких ценителей изящного за то, что не читал пресловутой "Dame aux camelias", рецензент взял в руки эту книжку, прочитал страниц десять - скучно, перевернул пятьдесят страниц - "не будет ли интереснее тут, около 60-й страницы" - и к великому удовольствию заметил, что ничего не утратил от этого скачка: на 60-й странице тянулось то же самое положение, или, может быть, и другое, но совершенно такое же, как и на 10-й странице; прочитав две-три страницы, опять перевернул тридцать опять то же, - и дальше, и дальше по той же системе, и все шло хорошо, связно, плавно, как будто бы непрочитанных страниц и не существовало в книге. А книжка и невелика, кажется. Вот это можно назвать растянутостью.
Теккерея так читать нельзя - как же винить его в растянутости? У него очень обилен запас наблюдений и мыслей - он плодовит, "слог его текущ и обилен", по терминологии Кошанского, - оттого и романы его очень длинны, это порок еще не большой сравнительно с другими. "Но все-таки 1042 страницы это ужасно!" Нет, числом страниц не определишь законного объема книги. "Том Джонс" или "Пиквикский клуб" не меньше "Ньюкомов", а эти обширные рассказы прочитываются так легко, как самая коротенькая повесть. Все дело в том, чтобы объем книги соответствовал широте и богатству ее содержания.
Но пусть "Ньюкомы" назовутся растянутым рассказом - это слово само по себе ничего не объясняет, оно только указывает на необходимость другого объяснения, заставляет вникнуть в вопрос не о том, хорошо ли вообще роману иметь 1042 страницы журнального формата; вообще ничего определительного нельзя сказать об этом - почему не написать и 1042 страницы, если такого широкого объема требует содержание? Нет, надобно вникнуть в вопрос о том, каково содержание романа, может ли оно занять читателя более, нежели на четверть часа? О серьезном предмете можно толковать и несколько дней и несколько недель, если он так многосложен, но если пустое дело растянется в такую длинную историю, то не лучше ли бросить его? Ведь игра не стоит свеч: если пустяков нельзя решить в пять минут, лучше предоставить их решение судьбе, чтобы не ломать головы понапрасну.
Вот в этом-то смысле для "Ньюкомов" было бы лучше иметь вместо 1042 страниц только 142. К сожалению, Теккерею вздумалось вести с нами слишком длинную (умную, прелестную, все это так, но длинную) беседу о пустяках.
"Ньюкомы". Роман В. М. Теккерея (1857)
А. И. ЛЕВИТОВ (1835-1877) {2}
Он [Гоголь] дал нам нравы! Не то, что дал, а научил нас подмечать в людях настоящие нравы. Это основатель русской литературы. Без него мы не поняли бы ни Диккенса, ни Теккерея и все пробавлялись бы дурацкими эпопеями о корнетах Z и о княжнах X...
А вот и мисс Ребекка Шарп, великая девушка, сначала плюнувшая на лексикон если не великого, зато, по крайней мере, толстого доктора Джонсона, а потом оплевавшая все... Скажу тебе по секрету, Ваня, Ребекка Шарп была моей первой и последней любовью. Я очень жалею, что не встретился с нею в действительной жизни. Я бы вырвал из нее то, что называется женским тщеславием (ты друг, конечно, молод и еще не знаешь, что под этим словом разумеются тысячи разнообразных и губительных гнусностей), а она бы из меня вырвала... Ваня! Что бы она из меня вырвала? Ха, ха, ха! Ничего бы она из меня не вырвала...
Петербургский случай (1869)
П. Д. БОБОРЫКИН (1836-1921) {3}
Даже английские романисты, как Диккенс и Теккерей, которыми у нас зачитывались (начиная с 40-х годов), не оставили на мне налета, когда я сделался романистом, ни по замыслам, ни по манере...
В такой библиотеке для чтения стоял воздух того, что зовется "интеллигенцией", воздух если не научной, то словесной любознательности, склонности к произведениям изящного слова и критической мысли. Разумеется, мы бросались больше на романы. Но и в этой области рядом с Сю и Дюма читали Вальтера Скотта, Купера, Диккенса, Теккерея, Бульвера и, меньше, Бальзака. Не по-французски, а по-русски прочел я подростком "Отец Горио"... а когда мы кончали, герои Диккенса и Теккерея сделались нам близки и по разговорам старших, какие слышал я всегда и дома...
Начиная с XVIII столетия английские романисты расширяли сферу реального изображения жизни, а в половине XIX века такие таланты, как Диккенс и Теккерей, совершенно законно привлекали к себе интерес всего культурного мира, а у нас сделались по крайней мере лет на десять, на двадцать самыми главными любимцами более серьезной публики. Но сторонники творчества, свободного от всякой тенденции и утилитаризма, имели право и на Диккенса смотрели с большими оговорками. И в нем огромный темперамент и богатые творческие способности почти постоянно служили только средством, чтобы приводить читателя в настроение, какое нужно было романисту для его обличительных тем. Даже и в Теккерее - более объективном изобразителе британского общества - те, кто видел в Флобере высокий тип романиста, имели повод, в котором слишком много сатирической примеси с накладыванием слишком густых красок в условном юмористическом освещении.
Роман на Западе: за две трети века (1900)
Д.И. ПИСАРЕВ (1840-1868)
"Я не говорю о новейших писателях, например, о Жорж Занде, Викторе Гюго, Диккенсе, Теккерее и о лучших представителях нашей собственной беллетристики. Этих писателей вы уже непременно прочтете, даже не для литературного образования, а просто для того, чтобы следить за современным развитием европейской мысли".
"Кто, например, стоит во главе современной английской литературы? Уж, конечно, не Теннисон, а Диккенс, Теккерей, Троллоп, Эллиот, Бульвер, то есть все прозаики и все романисты".
"Поэтому каждый последовательный реалист видит в Диккенсе, Теккерее, Троллопе, Жорж Занде, Гюго - замечательных поэтов и чрезвычайно полезных работников нашего века. Эти писатели составляют своими произведениями живую связь между мыслителями и полуобразованною толпою всякого пола, возраста и состояния. Они - популяризаторы разумных идей по части психологии и физиологии общества, а в настоящую минуту добросовестные и даровитые популяризаторы по крайней мере так же необходимы, как оригинальные мыслители и самостоятельные исследователи".
Реалисты (1864)
"...Людей толпы мы, напротив того, знаем только из наших ежедневных сношений и столкновений с ними; но каждый из нас охотно сознается, что ему никогда не удастся подметить в явлениях жизни столько новых и характерных сторон, сколько способен уловить и фиксирвать на бумагу великий поэт, подобный Диккенсу, Теккерею, Бальзаку или нашему Тургеневу".
Наши усыпители (1867)
В.Г. КОРОЛЕНКО (1853-1921)
Читаю я теперь Теккерея в довольно плохом переводе, но дело не в этом. У него есть ряд литературных портретов: Свифт, Драйден, Конгрев, Фильдинг, Смоллет и т. д. Между прочим, мне и пришло в голову: кажется из Фильдинга русская публика знает только "Тома Джонса". Между тем у него есть еще "Джозеф Эндрью" и "Капитан Бут", "Амелия", которых Теккерей ставит значительно выше. Из Смоллета, кажется, у нас не переведено ничего, между тем Теккерей считает его величайшим английским романистом ("Родерик Рандом", "Перегрин Пикль", "Приключения атома", и в особенности "Гемфри Клинкер"). Когда-то Лесевич предложил нам перевод из Дефо ("Молль Флендерс") и написал статью, в которой вспомнил афоризм Тэна: "Печатается много новых книг, недурно бы вспомнить иные старые". В этом случае выбор был крайне неудачен, но афоризм все-таки верен. Мне приходит в голову: не дать ли что-нибудь из этих английских классиков, почему-то совершенно неизвестных русской публике (если не в журнале, то в виде отдельного издания).
Из письма А. Г. Горннфельду
от 21 декабря 1906 г.
А.М. ГОРЬКИЙ (1868-1936)
Свифт, Рабле, Вольтер, Лессаж, Байрон, Теккерей, Гейне, Верхарн, Анатоль Франс и немало других - все это были безукоризненно правдивые и суровые обличители пороков командующего класса...
О действительности (1929)
...Читайте больше французов. Бальзака, у которого в оное время учились писать все, Стендаля читайте, Флобера, Мопассана. Они умеют писать, у них удивительно развито чувство формы и умение концентрировать содержание. Рядом с ними можно поставить только Диккенса да, пожалуй, Теккерея.
[О Бальзаке] (1927)
КОММЕНТАРИИ
1 Федор Иванович Буслаев - русский филолог и искусствовед; профессор Московского университета с 1847 г.; академик - с 1881 г. Труды Буслаева в области славянорусского языкознания, древнерусской литературы, устного народного творчества и истории древнерусского изобразительного искусства для своего времени составили целую эпоху в развитии науки и в значительной степени не потеряли своего значения и в наши дни.
2 Александр Иванович Левитов - русский писатель, связан с "натуральной школой". Для его прозы характерен выраженный демократизм взглядов, что, в свою очередь, сближает его с Г. Успенским, В. Слепцовым.
3 Петр Дмитриевич Боборыкин - русский писатель. В 1836-1865 гг. редактор-издатель журнала "Библиотека для чтения". В 1872 г. вскоре после событий Парижской Коммуны был направлен Некрасовым во Францию в качестве корреспондента "Отечественных записок". Сотрудничал также в либеральных и народнических журналах ("Вестник Европы", "Северный вестник" и др.). С начала 90-х гг. жил за границей. Автор огромного количества работ по истории русской и западноевропейской литературы, исследования "Роман на западе: за две трети века" (1900). Значительный интерес представляют мемуары Боборыкина "За полвека".
ТЕККЕРЕЙ И РУССКАЯ КУЛЬТУРА
Джордж Варрингтон и отмена крепостного права в России
Еще раз о Теккерее и Л.Н. Толстом
Находка в Пушкинском доме
Ошибка А.А. Фета
Теккерей и его переводчики
С. Э. НУРАЛОВА
ТЕККЕРЕЙ И Л.Н.ТОЛСТОЙ
Творчество У. М. Теккерея оставило значительный след в русской литературно-критической мысли второй половины XIX в. Об этом свидетельствуют статьи, заметки, высказывания об английском реалисте Герцена, Некрасова, Писемского, Тургенева, Дружинина, Писарева, Чернышевского и др. Но особо следует выделить восприятие Теккерея Л. Н. Толстым. Оно примечательно тем, что разносторонний интерес к английскому писателю проявлялся у Толстого на протяжении всего его творческого пути. Первая запись о Теккерее датирована 1854 г., последняя - 1910 г.
В записи от 20 января 1854 г., своеобразно намечающей концепцию "обожания труда", Толстой ссылался на творчество Теккерея как на образец кропотливой повседневной писательской работы: "Вот факт, который надо вспоминать почаще. Теккерей 30 лет собирался написать свой первый роман... Никому не нужно показывать, до напечатания, своих сочинений" (Э 577а) {Толстой неточно представлял себе историю написания "Ярмарки тщеславия".} {Номера в скобках отсылают к соответствующим номерам библиографического указателя.}. Два последующих года - наиболее интенсивный период "освоения" Теккерея. В мае 1855 г. Толстой знакомился с "Книгой снобов". Весь июнь того же года, судя по дневниковым записям от 4, 7, 10 и 20 июня, также посвящен Теккерею: "Читал Esmond's Life; читал Эсмонда, которого кончил"; "ничего не делал, кроме неаккуратного читания Vanity Fair"; "все читал Пенденниса" (Э 5776). 17 июня 1856 г. Толстой приступил к чтению романа "Ньюкомы". Вот несколько характерных дневниковых записей: "урывками играл и читал Ньюкомов" (22 июня); "читал Ньюкомы, записывал" (25 июня); "читал Ньюкомы лежа и молча" (29 июня; Э 577в). В письме к Н. А. Некрасову от 2 июля 1856 г. Толстой подчеркивал, что читает романы по-английски (Э 6026) 2.
19 ноября 1856 г. в письме к В. В. Арсеньевой Толстой рекомендует ей прочесть из английских романов "Ярмарку тщеславия". Не получив своевременного отклика-мнения Арсеньевой, писатель напоминает 7 декабря 1856 г.: "Что это Вы молчите про Диккенса и Теккерея, неужели они Вам скучны" (Э 602а). {В Яснополянской библиотеке писателя сохранился 4-й том "Ньюкомов" лейпцигского издания 1854-1855 гг. Значительно позже, 21 мая 1890 г., перечитывая роман, Толстой ограничился краткой оценкой "плохо", но двумя неделями позже сделал знаменательную пометку в дневнике: "В "Ньюкомах" хороша теща Кляйва - мучающая обоих, только мучается больше она" (Э 598).}
В 1859 г. Толстой посетил Англию и, как свидетельствует Д. П. Маковицкий в своих воспоминаниях (запись от 24 октября 1906 г.), говорил, что видел Теккерея (Э 920).
Молодому Толстому импонировали основные принципы английской реалистической школы Диккенса и Теккерея. Впрочем, как явствует из многочисленных воспоминаний современников, из дневников самого Толстого, его предисловия к "Крестьянам" Поленца, он и впоследствии, характеризуя литературу Англии, всегда отводил Теккерею почетное место, отдавая пальму первенства Диккенсу и высоко оценивая замечательного мастера психологической прозы Э. Троллопа. "Три лучших английских романиста - это (по нисходящей): Диккенс, Теккерей, Троллоп, а после Троллопа, кто у вас есть еще?" - делился Толстой с английским журналистом У. Т. Стэдом, посетившим его в мае 1888 г. (Э 791, с. 108). Аналогичную градацию находим в записках Д. П. Маковицкого, Г. А. Русанова и др. (Э 626).
Высказывания русского писателя о Теккерее, относящиеся к 1850-м гг., своеобразно отражают идейно-художественное созревание толстовского реализма, когда особую значимость приобретало стремление определить, что нужно в данный период народу и что ему могут дать литература и искусство. "Тщеславие, тщеславие и тщеславие везде - даже на краю гроба и между людьми, готовыми к смерти из-за высокого убеждения. Тщеславие! Должно быть, оно есть характеристическая черта и болезнь нашего века... Отчего Гомеры и Шекспиры говорили про любовь, про славу и про страдания, а литература нашего века есть только бесконечная повесть "Снобсов" и "Тщеславия""? - спрашивал Толстой в одном из "Севастопольских рассказов" (Э 573а). Основной критический пафос "Ярмарки тщеславия" - изображение уродств буржуазной цивилизации, которая разрушает гармоничную естественность человека, привлек внимание Толстого, мучительно ищущего в литературе пути нравственного обновления и духовного возрождения личности и общества, а в социальном плане - сближения с народом. Скепсис и критицизм автора "Севастополя в мае" сближают раннего Толстого с Теккереем. Аристократическая часть офицеров в лице князя Гальцина сомневается, что "люди в грязном белье, во вшах и с неумытыми руками могли бы быть храбры". Толстой, как и Теккерей, беспощадно критикует нравы и этические сентенции чванливого привилегированного общества. "Романом без героя" назвал свое творение Теккерей. "Где выражение зла, которого должно избегать? Где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой ее? Все хороши и все дурны..." - заключает свой рассказ Толстой. Однако в отличие от английского реалиста подлинного героя, так же как и истинные критерии "добра и красоты", смысла жизни, он нашел в народе. "Они все могут", - приходит к окончательному выводу Толстой в 1855 г., тогда как Теккерей постоянного и глубокого интереса к народным массам не проявлял.
Толстой принимает "здоровый критицизм" Теккерея, но с существенной поправкой: "Первое условие популярности автора, - записывает он 26 мая 1856 г., - то есть средство заставить себя любить, есть любовь, с которой он обращается со всеми своими лицами. От этого Диккенсовские лица общие друзья всего мира, они служат связью между человеком Америки и Петербурга, а Теккерей и Гоголь верны, злы, художественны, но не любезны" (Э 5776). Сатирический пафос Теккерея и Гоголя не является, по мнению Толстого, главным, обязательным условием художественного реалистического искусства. "Любовь к предмету изображения" - лейтмотив эстетики Толстого 50-х гг. Об этом же писал Некрасову в 1856 г.: "У нас не только в критике, но и в литературе, даже просто в обществе, утвердилось мнение, что быть возмущенным, желчным, злым очень мило. А я нахожу, что скверно, ...только в нормальном положении можно сделать добро и ясно видеть вещи" (Э 602а). Выявляя реалистическую глубину Теккерея, русский писатель подчеркивает своеобразие форм и способов типизации английского сатирика: "Теккерей до того объективен, что его лица со страшно умной иронией защищают свои ложные, друг другу противоположные взгляды" (Э 6026).
В "Ярмарке тщеславия" - социальном романе-хронике - Теккерей проявил свое отношение к действительности через наблюдения повествователя-кукловода. Образ повествователя, человека пытливо изучающего, неустанно ищущего и размышляющего, часто встречается и у раннего Толстого, в частности в рассказе "Люцерн", однако повествователь у Толстого не только созерцающий наблюдатель. Некоторые детали типологического сходства, критика буржуазной цивилизации с позиции умозрительных "вечных" начал нравственности сближают Толстого - автора "Люцерна" с Теккереем, что, очевидно, дало основание Тургеневу заметить в письме к В. П. Боткину от 23 июля 1857 г.: "Я прочел небольшую его вещь ("Люцерн" - С. Я.), написанную в Швейцарии - не понравилась она мне: смешение Руссо, Теккерея и краткого православного катехизиса" (Э 719). Боткин разделяет это мнение и в письме к Панаеву от 29 января 1859 г., сожалеет, что Толстой не послушался совета Тургенева и напечатал "Люцерн" (Э 914а).
В процессе работы над романом-эпопеей "Война и мир" Толстой вновь обращается к Теккерею. В одном из вариантов эпилога "Войны и мира" встречаем: "Подите с этой прагматичностью к Дон Кихоту, Аяксу, Ньюкому, Коперфильду, Фальстафу. Они вырастают из-за прагматичности" (Э 628а). Писатель подчеркивает умение английского сатирика создавать многогранные образы-типы. Толстой не мог не обратить внимания и на те страницы "Ярмарки тщеславия", где повествуется о войне с Наполеоном, хотя свидетельств самого Толстого в обширнейшей мемуарной литературе об этом нет.
При всем различии творческих принципов и мировоззренческих основ авторов "Войны и мира" и "Ярмарки тщеславия" у них наблюдается определенная общность идей и способов художественного изображения. И Теккерей, и Толстой немалую роль в раскрытии образа отводили художественной детали. Теккерей стремился к тому, чтобы штрихи приобретали самостоятельное значение и деталь становилась своеобразным знаком, определяющим характер английского общества, человеческих отношений. Такова, например, деталь в романе "Виргинцы", тонко улавливающая нюансы великосветской жизни (гл. 38):
"Может быть, госпожа Бернштейн и слышала, как люди осуждали ее за бессердечие: выезжать в свет, играть в карты и развлекаться, когда у ее племянницы такое несчастье...
- Ах, оставьте! - говорит леди Ярмут. - Бернштейн села бы играть в карты и на гробе своей племянницы" (Э 21, с. 377) (выделено мною - С. Н.). Тот же мотив "карт" использован Толстым в драматической ситуации в повести "Смерть Ивана Ильича" - в сцене панихиды. Накопление деталей не замедляет трагического действия. Деталь у Толстого является концентрированным выражением моральной деградации личности: "Петр Иванович подал руку, и они направились во внутренние комнаты, мимо Шварца, который печально подмигнул Петру Ивановичу. "Вот-те и винт! Уж не взыщите, другого партнера возьмем. Нешто впятером, когда отделаетесь"", - сказал его игривый взгляд.
Еще один пример использования сатирической детали, очерченной с индивидуальной определенностью и психологической полнотой. В кабинете старого Осборна хранятся все тетради, альбомы и письма сына из школы, помеченные и перевязанные красной лентой ("Ярмарка тщеславия", гл.24). После того, как Джордж бросил вызов отцу, женившись на Эмилии, Осборн входит в это святилище, берет семейную Библию, на начальном листе которой записаны даты рождения его детей, и, как будто выписывая счет, тщательно вычеркивает имя Джорджа, а когда чернила высыхают, кладет Библию обратно на полку. Этот штрих - ожидание, пока высохнут чернила, чтобы не испортилась первая страница - вскрывает большее уважение Осборна к собственности, чем к людям. Теккерей раскрывает основное в характере в единственном жесте, так же как и Толстой в эпизоде из романа "Война и мир" (т. 2, ч. 3), когда Берг осторожно целует жену, боясь измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил.
Много общего в трепетных заботах Наташи Ростовой и Эмилии о раненых солдатах и юном прапорщике Томе Стабле. Чеканной выразительности достигает Теккерей в финальных фразах описания битвы при Ватерлоо ("Ярмарка тщеславия", гл. 32). К эпической простоте стремился Толстой в своем изображении военных событий. Важную функцию выполняют в "Войне и мире" и "Ярмарке тщеславия" авторские отступления и "гнездовой" принцип создания образов. Как иногда трактуются содержание и формы проявления этой общности, можно судить по статье Н. Д. Чечулина "Основа общего плана книги "Война и мир"" {Н. Д. Чечулин (1863-1927) - историк, профессор Петербургского университета, позднее член-корр. АН СССР, автор книги "Русский социальный роман XVIII в." и др.}. Автор приходит к выводу о связи великого русского романа с произведением Теккерея. "Не только общей концепцией, - пишет Чечулин, - но и многими подробностями и частностями в обрисовке характеров напоминает "Война и мир" названный английский роман, и пунктов совпадений так много, а сходство столь значительно, что допустить просто случайное совпадение - никоим образом невозможно, а необходимо заключить, что "Война и мир" написана под влиянием "Базара житейской суеты"" (Э 548). Делая ряд оговорок, что влияние чисто внешнее, критик переходит к конкретному детальному сходству в двух романах: семейство Ростовых соответствует семейству Седли, семейство Болконских - Осборнам, Пьер Безухов - вариативный тип Доббина; находятся в романе Теккерея лица, которым у Толстого соответствуют Берг и Элен; взаимные отношения Ростовых, Болконских и Пьера подобны тем, какими связаны у Теккерея Седли, Осборны и Доббин, а главные члены этих семейств отмечены у обоих писателей сходными чертами характера. Критик не ограничивается указанными произведениями. Чечулин подкрепляет свою аргументацию примером одинакового фабульного хода в "Крейцеровой сонате" и "Ярмарке тщеславия" - это известная "сцена измены", сопровождающаяся музыкой, с внезапным возвращением обманутого мужа.