Тертлдав Гарри. Похищенный трон (Видесский цикл, Смутные времена I)

   Войско встретило их приветствен-ным, кличем.
   - О Господи, ну почему мы не на левом фланге? - воскликнул Абивард. - Им досталась первая слава в этом походе!
   - Какая слава? - спросил Годарс. - Что они догнали хаморов? Я не заметил, чтобы они хоть кого-то нашли. Очень скоро кочевники появятся снова и опять слегка покусают нас. Так воюют здесь, в степи.
   И вновь предсказание Годарса вскоре сбылось. Хаморы не только вернулись на видимое расстояние от флангов войска Царя Царей, но и стали большими группами появляться спереди и слева. Двоих воинов отвели в тыл, к повозкам лекарей. Один из них хромал, другой корчился и кричал.
   Абивард передернулся:
   - В последний раз я слышал такой крик, когда наш старый повар - как его звали, отец? - опрокинул на себя большой котел с супом и обварился насмерть. Я тогда был совсем маленьким. Динак рассказывала мне, что ее после этого много лет терзали кошмарные сны.
   - Его звали Пишинах, и, твоя правда, кричал он самым жалостным образом. Годарс приподнял шлем и утер лицо платком. Вид у него был обеспокоенный. Однако за нами по пятам идет куда больше кочевников, чем я предполагал.
   - Но ведь мы этого и хотели - заставить их драться? Или нет? - озадаченно спросил Абивард.
   - Вот-вот. - Отец невесело рассмеялся. - Как-то подозрительно получать от хаморов то, что хочешь получить, даже если мы их к этому вынуждаем.
   - Но ты ведь только вчера предсказывал это, - возразил Абивард. - Что ж ты недоволен, когда твое предсказание сбывается?
   - Оно сбывается не так, как я хотел. Я рассчитывал, что мы заставим хаморов биться, что они будут в отчаянии и страхе. Но их лучники вовсе не похожи на отчаявшихся людей. У них есть какой-то свой план. - Он пожал плечами, отчего его кольчуга лязгнула. - Но может статься, я просто вижу злых духов за каждым кустом и под каждым камнем.
   - Разве наши ясновидцы не могут выведать, что у хаморов на уме? - спросил Яхиз. Годарс плюнул на землю:
   - Ничего они не могут, твои ясновидцы. Если бы ты, малый, потерял колечко там, в нашей крепости, ясновидец помог бы тебе найти его. Но когда дело касается войны - нет. Во-первых, страсти людские ослабляют волшебство, поэтому, кстати, так редко срабатывают любовные зелья, а война - дело горячее.
   Во-вторых, шаманы степняков прибегают к собственному волшебству, стараясь ослепить нас. А в-третьих, мы и сами по уши заняты тем, чтобы эти демонопоклонники не проведали, что на уме у нас. На войне работает железо, сынок, железо, а не волшебство.
   - И это хорошо, - сказал Абивард. - Если бы войной занимались чародеи, то другим уже не удалось бы в ней поучаствовать.
   - И ты считаешь, что это хорошо? - спросил Годарс. - Не уверен, не уверен.
   - А зачем же ты тогда присоединился к дружине Царя Царей? - спросил его Абивард.
   По велению долга и Пероза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, - ответил Годарс. - Уж не хочешь ли ты, чтобы я запятнал свою честь и честь нашего рода?
   - Нет, клянусь Господом! - воскликнул Абивард. Хотя он и не стал продолжать спор, ему очень хотелось, чтобы отец в своих речах проявлял чуть больше восторга поводу предпринятого Перозом похода.
   В авангарде армии Царя Царей рожки пронзительно протрубили сигнал, которого Абивард с нетерпением ждал со времени переправы через Дегирд:
   "Неприятель впереди!" Макуранцы двигались боевым строем с самого начала атак степняков, но все же по их рядам прокатился возбужденный гул. Теперь уже не долго ждать - они покарают хаморов за блошиные укусы, которые те посмели нанести войску Царя Царей.
   Абивард выехал на вершину небольшого холма. Сомневаться не приходилось вон они, кочевники, в половине фарсанга на север. Они выстроились в две группы: спереди относительно маленькая, а большая - чуть подальше.
   - Кажется, я понял их план, - сказал Годарс. - Они попытаются втянуть нас в игру со своим авангардом, а тем временем остальные растянутся и зайдут нам во фланги. Не выйдет: мы раздавим маленький отряд, прежде чем большой успеет развернуться.
   - Не пора ли нам атаковать, отец? - спросил Абивард. Увидев наконец-то хаморов, которые стояли и ждали нападения, он испытал безумное желание пришпорить коня и незамедлительно броситься в атаку. Но Годарс покачал головой:
   - Пока еще далековато. Так мы сойдемся с ними, когда наши кони уже устанут от затяжного галопа. Сблизимся почти на расстояние полета стрелы, тогда и рванем.
   Словно вторя Годарсу, Чишпиш, - ехавший неподалеку, прокричал находящимся под его началом конникам:
   - Со всякого, кто поскачет на степняков до сигнала рожка, своими руками шкуру спущу! Вараз усмехнулся:
   - Невелика угроза! Ему в жизни не догнать ослушника.
   И действительно, конь Чишпиша был не менее громоздок, чем сам марзбан, поскольку только такой и мог выдержать вес военачальника. Но угроза Чишпиша, как прекрасно понимал каждый услышавший его слова воин, не имела никакого отношения к возможному физическому наказанию. При том влиянии, которым пользовался марзбан, он мог низвергнуть прямо в бездну репутацию и надежды на будущее любого из них.
   Абивард вынул копье из гнезда в седле и подбросил его на руке. По всему строю макуранцев всколыхнулись эти деревянные шесты с железными наконечниками, будто по нему пронесся ураган. Абивард держал копье вертикально, чтобы не поранить никого из соратников. Опустит он его только по команде.
   Дружина Царя Царей все ближе и ближе подходила к неприятелю. Прямо перед Абивардом трепетал царский штандарт; по макуранскому обычаю, Царь Царей командовал сражением с правого фланга. До Абиварда доносились отголоски резких боевых кличей хаморов. Он слышал их и не понимал: хотя язык степняков был родственным макуранскому, выкрики настолько сливались, что из общего шума было не выхватить отдельных слов.
   Взвизгнул рожок - пронзительно и тонко. И макуранцы, все как один, отозвались боевым кличем: "Пероз!" Чтобы нагнать на врага побольше страху, Абивард заорал так, что горло заболело.
   Когда макуранцы сблизились со степняками почти па расстояние полета стрелы, небольшой передовой отряд хаморов поскакал им навстречу. Они вопили как резаные и пускали в плотные, закованные в латы ряды макуранцев стрелу за стрелой. Несколько удачных выстрелов выбили всадников из седла, другие вызвали крики боли у людей и коней. Но большая часть, как обычно и бывает, либо не попадала в цель, либо отражалась кольчугами, латами и щитами макуранцев.
   Как раз в то мгновение, когда Абивард гадал, настолько ли обезумели хаморы, что уже готовы броситься па многократно превосходящего их во всех отношениях противника, кочевники, демонстрируя высокое искусство выездки, разом развернули своих степных лошадок и почти безупречной цепью резвым галопом помчались к оставшимся позади товарищам.
   - Трусы! - завопил Абивард. Ему вторила половина макуранского войска. Вернитесь, шакалы, будем драться!
   Рядом с ним Годарс промолвил:
   - Что же они все-таки делают?
   Никто не ответил, потому что в этот миг рожки протрубили долгожданный сигнал к атаке.
   - Копья - вниз! - проревел Чишпиш. Множество железных наконечников опустилось параллельно земле, сверкая на солнце. Еще громче прежнего Чишпиш выкрикнул:
   - Вперед!
   Штандарт Царя Царей взметнулся к небу - Пероз и его гвардия с грохотом устремились навстречу хаморам. Абивард со всей силы пришпорил коня. Поскольку мерин был укрыт железными доспехами, он воспринимал только команды, подкрепленные самыми энергичными действиями.
   Земля уносилась прочь из-под ног Абивардова коня - сначала медленно, потом все быстрее, так быстро, что встречный поток воздуха заставил глаза слезиться, казалось, еще один скачок - и всадник взлетит вместе с конем. От грохота тысяч, десятков тысяч копыт Абиварду казалось, будто он оказался в самом центре мощной грозы. Бок о бок с ним неслись в атаку десятки тысяч воинов. Он ощутил величайший восторг сопричастности к великому и славному свершению.
   И тут его конь угодил ногой в яму.
   Возможно, ее прорыл кролик, возможно, барсук. Это не имело значения, а вот то, что из этого вышло, - имело. Абивард почувствовал, как споткнулся его конь, и в то же мгновение поразительно четко, несмотря на ужасный шум и грохот, услышал хруст сломанной кости. Конь пронзительно заржал и упал, но Абивард успел одним рывком высвободить ноги из стремян и выброситься из седла.
   Он ударился оземь с таким лязгом и стуком, что возблагодарил судьбу за то, что на нем кольчуга. Однако он знал, что под кольчугой на его теле не останется живого места от синяков. Мимо него проносились его соратники, один конь перепрыгнул прямо через него, пока он лежал на земле. Для Абиварда осталось загадкой, как никто не затоптал его.
   А впрочем, хоть бы и затоптал! По щекам его ручьями лились слезы - от боли и злой обиды. То, что должно было стать величайшим мгновением его жизни, пошло прахом. Как ему без коня схлестнуться с неприятелем и показать, на что он способен? Ответ прост: никак. Отцу с братьями достанется все торжество победы.
   А что ему? Теперь над ним до конца дней будут издеваться: Абивард - с коня упард - и на сечу опоздард!
   Мимо, выкрикивая имя Царя Царей, проскакали последние макуранцы. Их воплям вторил обезумевший от мучительной боли конь Абиварда. Абивард заставил себя подняться, доковылял до бившегося в судорогах животного и перерезал ему глотку.
   Покончив с этим, он повернулся и зашагал на север. Может быть, хотя вряд ли, битва еще не закончится, когда он доберется туда. Не исключено, что ему удастся взять коня, всадник которого пал, или даже на некоторое время оседлать хаморскую степную лошадку, хотя той будет невесело тащить на себе Абиварда со всеми его доспехами.
   Сквозь клубящуюся пыль он видел гордые знамена. Значит, там авангард макуранского войска. Вдруг - он не поверил своим глазам - почти все знамена исчезли из виду одновременно.
   Крики и вопли раненых людей и лошадей поднялись к глухому, бесчувственному небу. А сами люди и кони рухнули в траншею, прорытую хаморами через степь, а затем искусно замаскированную палками, грязью и травой. Только в самом центре, где передовой отряд степняков, отступая, воссоединился с главными силами, макуранцы могли преследовать их, и то лишь небольшими группками. Неприятель яростно атаковал эти группки, словно стая волков, травившая медведя.
   Крик ужаса, слетевший с уст Абиварда, утонул в криках поверженного макуранского войска. Штандарт Царя Царей исчез из виду, Абивард нигде не мог разглядеть его. Он издал глубокий, полный отчаяния стон. Пал не только передовой отряд дружины. Воины, шедшие вторым эшелоном, не могли вовремя сдержать своих коней и с грохотом падали в траншею поверх своих соратников.
   - Отец! - крикнул Абивард. Ведь там, в самом центре катастрофы, был Годарс. И брат, и сводные братья. Тяжело, неуклюже Абивард побежал - в доспехах, предназначенных для битвы в конном строю.
   Даже те из макуранцев, кто избежал траншеи кочевников, вынуждены были остановиться, кто где смог, и начисто смешали свои боевые порядки. Этим моментом и воспользовались хаморы, чтобы стремительно обойти траншею с обоих концов и окружить неприятеля.
   - Не широкое поле! - простонал Абивард. - Ловушка! - Поздно, слишком поздно прояснился смысл первой части пророчества Таншара.
   Так оно и было. Макуранцы, резко утратив наступательный порыв и стройность рядов, оказались легкой добычей кочевников. На короткой дистанции стрелы с роговыми наконечниками пробивали кольчуги. Два степняка одновременно атаковали одного тяжеловооруженного воина с двух направлений сразу, так что рано или поздно - обычно рано - повергали его наземь.
   Абивард с горсткой макуранцев оказался вне зоны этой резни. Сначала он думал лишь об одном - шагать вперед, чтобы погибнуть вместе со своей семьей и своей страной. Потом он увидел, что через кордон степняков прорываются кони без всадников - преимущественно макуранские, но иногда попадались и степные лошадки кочевников.
   "Лошадей они потом затабунят, - подумал Абивард. - Сейчас для них главное - разобраться с людьми". Будь он вождем кочевников, он принял бы точно такое же решение.
   Увидев лошадей, он начал думать, а не слепо мчаться навстречу смерти, словно мотылек на пламя свечи. Он явственно слышал голос Годарса: "Без глупостей, мальчик, без глупостей. Спасай то, что можешь спасти". Возможно, полубог на крылатом коне и мог бы вступить в бой, сокрушить ряды степняков и спасти попавших в ловушку макуранских воинов. Но о перспективах одного безлошадного юнца, впервые вышедшего на поле боя, не стоило даже думать.
   Абивард вновь попытался угадать - нет, не угадать, а отгадать, ведь Годарс не любил слова "угадать", - что предпримут хаморские вожди, когда их всадники добьют макуранцев. Ответ был четким и мгновенным; они примутся грабить обоз. И лишь после этого начнут прочесывать степь в поисках уцелевших врагов.
   - Это значит, что надо уносить ноги, пока можно, - произнес он вслух.
   Конь без всадника, степная лошадка, остановился пощипать травки всего в фурлонге от Абиварда. Он медленно подкрался к коньку. Тот смерил его настороженным взглядом, затем опустил голову и продолжил лакомиться сухой, пожелтевшей травой.
   В суме, притороченной к поясу, у Абиварда лежало немного урюка - этим лакомством он намеревался угостить своего мерина после победы. Теперь бой проигран, да и мерина больше нет. Он вытащил три или четыре урючины, положил их на ладонь и приблизился к степному коньку.
   - Это тебе, малыш, - вкрадчиво проговорил он. Конек был целый и невредимый и очень мосластый. Он всхрапнул - с подозрением, но и с интересом. Абивард вытянул руку. Конек понюхал урюк, осторожно попробовал. Потом вновь фыркнул, на сей раз радостно, и доел угощение.
   После этого конек позволил Абиварду обойти себя и встать сбоку, а когда тот оседлал его, только повел ушами.
   - Но-о! - сказал Абивард, и конек затрусил на юг. Такую езду Абивард счел не очень удобной - как и большинство кочевников, тот хамор, которому принадлежал этот конек, подтягивал стремена очень высоко, чтобы, поднявшись в седле, стрелять из лука. Абивард, у которого не было лука, вынужден был ехать, поджав ноги.
   Очевидно, он был не первым и не единственным макуранцем, избежавшим засады на севере. Когда он поравнялся с обозом, там кипела жизнь, словно в растревоженном муравейнике. Абивард продолжил путь. Прежде он намеревался поднять тревогу, просто бежать было бы невыносимо для его совести. Но попасть в очередную катастрофу, которая вот-вот неминуемо разразится, ему совсем не хотелось. По аллюру степного конька он понял, что тому не под силу нести всадника в полных доспехах. Значит, придется сбросить с себя все железо при первой же возможности. Если конек падет до того, как они выйдут к Дегирду, Абивард обречен.
   Спустя примерно полчаса он оглянулся через плечо. К небу вздымался новый столб дыма. Этот огонь разожгли явно не макуранцы. Хаморы предавались мщению.
   В этом Абивард увидел одну хорошую сторону: значит, степняки слишком заняты грабежом и не скоро начнут прочесывать равнину в поисках беглецов. Он был не единственным макуранцем, уцелевшим после разгроми войска Царя Царей. По всей степи - впереди, сзади, по бокам - рассеялись всадники, скакавшие в одиночку или мелкими группками. Одни - определенно беглецы из обоза, другие воины, которым, как и Абиварду, что-то помешало на полном ходу въехать в ловушку, третьим, возможно, удалось вырваться из смертельного кольца, замкнутого степняками вокруг макуранцев.
   Абивард крепко подумал, не присоединиться ли к одной из групп отступающих макуранцев. В конце концов он решил идти своей дорогой. Во-первых, даже все беглецы, объединившись, не смогут противостоять орде хоморов, которые вскоре пойдут по их следу. Во-вторых, передвижение группы ограничено скоростью самого неповоротливого. Ему же хотелось как можно быстрее оставить позади пагубное поле.
   Он все еще не мог прийти в себя. Он потерял отца и четверых братьев.
   Макуран потерял Пероза, Царя Царей, и весь цвет воинства. Отголоски этой двойной беды не стихали в его голове - то одна потеря кричала во весь голос, то другая.
   - Как же мне быть?! - возопил он. - Как быть царству?!
   Поскольку Абивард не имел ни малейшего представления, как быть царству, он сосредоточился на первом вопросе. Прежде всего нужно вернуться к мосту, переброшенному саперами Царя Царей через Дегирд, и перейти его. Если это не удастся, то очень скоро он станет мертвецом, и беспокоиться больше будет не о чем.
   Если он все-таки вернется в крепость, то станет дихганом. Он всегда знал, что когда-нибудь это произойдет, но думал, что это "когда-нибудь" настанет через много лет. Теперь же оно обрушилось на него. И это бремя, легшее на его плечи, было тяжелей тех доспехов, которые влачил на себе степной конек.
   - Кстати о доспехах, - пробормотал он и осадил конька.
   Спешившись, он дал коньку немного попастись и передохнуть. Об отчаянном затяжном броске к реке нечего и думать - до Дегирда несколько дней пути. И нужно, чтобы конек выдержал весь путь. Пусть даже от каждого мига ожидания его передергивает так, будто вот-вот случится приступ медвежьей болезни.
   Подъехав к небольшому ручейку, он вновь остановился и дал коньку попить, но немного. Тот недовольно оскалил зубы, когда Абивард оттащил его от воды.
   "Глупышка!" - сказал он и щелкнул животное по морде. Если коням дать волю, они будут пить, пока не заболеют или даже не умрут. И есть они готовы до бесконечности, но пока это не грозило перерасти в проблему.
   Как лучше всего уйти от погони? После долгих раздумий Абивард поехал в юго-западном направлении - по-прежнему к Дегирду, но окольным путем, держась подальше от того маршрута, которым войско Пероза, Царя Царей, шло навстречу своей гибели. Можно не сомневаться, что хаморы пойдут тем же путем, сметая на своем пути воинов, у которых не хватило ума выбрать другую дорогу.
   К наступлению сумерек Абивард больше не видел ни одного из соратников-беглецов. Он посчитал это добрым знаком: теперь кочевники, гоняясь за другими, вряд ли заметят его.
   Подъехав ко второму ручью, он решил заночевать здесь и дать коньку отдохнуть до утра. Он спешился, обтер конька, за неимением лучшего, пучком сухой травы, затем привязал вожжи к самому большому кусту - чуть ли не деревцу, - который сумел отыскать.
   Потом пришло время снимать с себя доспехи. Он расстегнул застежки, расположенные по бокам кольчуги и на пластинах, и выбрался из доспехов, но вначале пришлось еще отстегнуть кольчужную юбку, прикрепленную к кольчуге. Он снял окованные железом сапоги И стянул кожаные с железным плетением штаны.
   Кирасу, кольчугу и кожаные штаны он выбросил в ручей: оставлять доспехи, на суше, чтобы какой-нибудь кочевник прихватил их в свою кибитку в качестве трофея, не было никакого смысла. Он сорвал со своего шлема кольчужный подшлемник и капюшон и швырнул их туда же. Сапоги и шлем он оставил. Сапоги были тяжелые, но он боялся, что без них повредит ноги.
   - Ну что, малыш, такой вес ты выдержишь? - сказал он степному коньку. Тот дернул ушами, показывая, что слышит его, но, разумеется, понять ничего не мог.
   Он хотел, чтобы коньку было с ним хорошо, и скормил ему еще одну урючину из быстро убывающего запаса. Вторую съел сам - он с утра ничего не ел, только пил воду. Если бы мимо юркнула ящерица, он с удовольствием рассек бы ее мечом пополам и съел обе половинки сырыми. Но ящериц не было.
   Потом он стукнул себя ладонью по лбу и выругался - надо же, какой идиот!
   Ведь по бокам седла конька висели торбы. А в них... да в них могло быть что угодно! Обнаружив полоски сушеной баранины, он чуть не закричал от радости.
   Твердостью мясо почти не уступало его зубам, да и вкусом отличалось мало, но все же оно спасет его от голодной смерти.
   Он остался в одном льняном исподнем. "Жаль, что нет кафтана, - подумал он и тут же рассмеялся:
   - С тем же успехом можно жалеть, что здесь нет нашего войска". Да, Абивард всей душой желал, чтобы рядом было войско Царя Царей, но он был сыном Годарса и прекрасно знал цену таким желаниям.
   Он провел холодную и отвратительную ночь, свернувшись клубком, как зверь, держа под рукой меч, чтобы в случае чего мгновенно схватиться за него. Он столько раз просыпался от легкого шума, порыва ветерка и вообще без всякой причины, что сбился со счета. А засыпать с каждым разом становилось все труднее. Наконец между рассветом и восходом сон окончательно покинул его. Он пожевал сухой баранины и продолжил путь.
   В день после битвы он несколько раз ловил себя на том, что плачет. Иногда слезы были вызваны скорбью по семье, иногда - по погибшему монарху и всему Макурану, иногда - по самому себе: он чувствовал себя виноватым за то, что живет, тогда как погибло все самое для него дорогое.
   "Чепуха, сынок. Ты обязан жить дальше, обязан, насколько это в твоих силах, навести порядок". Он так отчетливо услышал голос отца, что резко повернул голову в отчаянной надежде, что дихган каким-то чудом уцелел. Но, насколько хватал глаз, степь была пуста, лишь ворона пронзительно каркнула, взмыв в небо.
   - Что ты тут делаешь, глупая птица? - Абйвард махнул рукой через плечо: Богатая пожива вон там.
   Время от времени он видел скачущих по степи зайцев. Один их вид вызывал в нем жгучий голод, но охотиться на зайцев с мечом - все равно что пытаться в воздухе подбить муху мухобойкой. А времени расставить силки и ждать не было..
   Однажды он заметил лису, преследующую зайца. Он пожелал, чтобы ей повезло больше, чем ему самому.
   Хотя ел он очень бережливо, к середине третьего дня сушеное мясо кончилось. После этого к чувству тревоги прибавилось постоянное голодное урчание в животе. На берегу ручья он поймал пару лягушек, выпотрошил их кинжалом и съел сырыми. Доев лягушек, он пожалел лишь о том, что опрометчиво выбросил в воду кишки.
   На следующем водопое он поискал еще лягушек, надеясь, вдруг попадется черепаха или неосторожная минога, но ничего не поймал.
   К вечеру четвертого дня он достиг Дегирда. Ему хотелось снять исподнее, нырнуть и переплыть реку, но он знал, что при своей нынешней усталости и изможденности скорее всего утонет, не достигнув южного берега. Не мог он и пустить через реку конька и плыть, держась за него, - животное было не в лучшем состоянии, чем он.
   - Значит, надо к мосту. - В последнее время Абивард частенько разговаривал сам с собой, за неимением других собеседников. Но если мост уже разрушен или хаморы перешли его... Об этом он старался не думать.
   До темноты он отъехал от реки примерно на полфарсанга. Он решил, что, скорее всего, хаморы, занятые поиском затерявшихся в степных просторах беглецов, направятся по северному берегу Дегирда. Незачем облегчать им жизнь.
   Если они уже прочесывают берег, значит, мост определенно разрушен или захвачен неприятелем. Но об этом Абивард тоже старался не думать.
   Голод разбудил его до рассвета. Он оседлал степного конька, поражаясь его выносливости. Конечно, макуранский конь мог везти на себе больший вес и быстрее преодолевать небольшие расстояния, но этой длинной изнурительной поездки на юг определенно не выдержал бы. Абивард очень старался дать коньку возможность отдохнуть и набраться сил, но знал, что всех его стараний недостаточно.
   Он встретил восход, глядя на Дегирд, но приближаться к реке не стал. Лишь изредка он выезжал на берег, чтобы напоить коня и напиться самому. Он не гнал, сколько еще осталось ехать на восток, чтобы добраться до моста.
   - Узнать это есть только один способ, - сказал он и, пришпорив своего конька, пустил его рысью.
   Солнце поднялось выше и выжгло предрассветный холод. Стало жарко. Абивард вспотел, но страдал от жары гораздо меньше, чем мог бы. Недели две назад он в такую же жару ехал этими местами на север, с головы до ног облаченный в железные доспехи. Теперь от них остались лишь шлем да кованые сапоги, но в исподнем он чувствовал себя несравненно легче, чем будь на нем кольчуга и кожаная прокладка.
   Уж не мост ли там, впереди? Ему уже пару раз казалось, будто он видит мост, но потом он убеждался, что его ввели в заблуждение речные глиняные отмели.
   Однако на сей раз ошибки не было: перед ним был мост, а возле него всадники в макуранских доспехах, которые невозможно спутать ни с чем, по-прежнему стояли на страже, охраняя ворота в поверженную мечту о победе. Но даже если мечта и была мертва, мост еще мог сохранить жизнь макуранским воинам.
   "Или хотя бы одному из них", - мысленно произнес Абивард.
   Он выжал из уставшего степного конька самую высокую скорость и как одержимый замахал руками отряду, по-прежнему верно стерегущему отступной путь к свободе. Двое макуранцев оторвались от отряда и рысью поскакали к нему, взятые наизготовку копья метили ему чуть выше пупка. Абивард с ужасом понял, что они готовы продырявить его. Как-никак он ехал на хаморском коне.
   - Не надо, ради Господа! - хрипло прокричал он. Спасшись от кочевников, быть убитым своими - слишком уж много злой иронии в такой судьбе.
   Копья заколебались, когда всадники услышали родной язык.
   - Кто ж ты такой? - крикнул один из них. Под кольчужным подшлемником не было видно лица, что придавало всаднику еще более зловещий вид.
   - Абивард, сын Годарса, дихгана надела Век-Руд, - отвечал Абивард, стараясь говорить как истинный макуранец, а не как степняк, пытающийся пересечь Дегирд, замаскировавшись под макуранца.