Страница:
— Это еще почему? — прорычала она.
Она подумала, что вообще-то вопрос неплохой. Чем дольше длится эта сцена, тем больше вероятность того, что Хсиа Шу-Тао придумает, как вывернуться. Если его сейчас убить, она окажется в безопасности. Если же она оставит его в живых, то ей придется двигаться очень проворно, пока он не оправился от шока и боли, чтобы ясно соображать.
— Вы собираетесь повторить сегодняшнее? — потребовала она ответа.
Он начал качать головой, но лезвие ножа еще больше врезалось в его горло.
— Нет, — прошептал он.
Она хотела спросить его, будет ли он проделывать это с другими женщинами в дальнейшем, но передумала еще до того, как вопрос сорвался с губ. Конечно, он скажет «нет», по, несомненно, солжет. После первой лжи легко придумать и вторую. Поэтому она приказала:
— Встаньте на четвереньки — и немедленно. Не делайте ничего, иначе я зарежу вас, как свинью.
Он подчинился. Он двигался неуклюже не только из-за боли, но и из-за того, что одежда его была в беспорядке. На это, в частности, и рассчитывала Лю Хань: даже если он захочет схватить ее, штанины, спущенные до лодыжек, помешают ему двигаться быстро.
Она убрала нож от шеи и слегка ткнула в его спину.
— Теперь ползите к двери, — сказала она, — и если вы думаете, что сможете сбить меня с ног, прежде чем я успею воткнуть его до упора, то валяйте, попробуйте.
Хсиа Шу-Тао пополз. По приказу Лю Хань он открыл дверь и выполз в коридор. Ей хотелось пнуть его напоследок, но она удержалась. После такого унижения ей придется убить его. Он, не задумываясь, подверг ее унижению, но она не могла позволить себе быть такой бесцеремонной.
Она захлопнула дверь и с грохотом наложила засов. И только после этого ее затрясло. Она посмотрела на нож в руке. Больше никогда она не выйдет из комнаты безоружной. И нож в шкафу во время сна тоже больше держать не будет. Он будет в ее постели.
Она вернулась в комнату, взяла брюки и принялась было одеваться. Затем на мгновение задумалась и снова бросила их. Взяла тряпку, смочила ее из кувшина, стоявшего на шкафу, и стала тереть кожу, о которую терся пенис Хсиа Шу-Тао. Только после этого она оделась.
Через пару часов кто-то постучал в дверь. Холодок пробежал по спине Лю Хань. Она схватила нож.
— Кто там? — спросила она, держа оружие в руке.
Она подумала, что это для нее добром не кончится. Если у Хсиа пистолет, он может выстрелить в нее сквозь дверь, убить или оставить умирающей без какого-либо риска для себя.
Но прозвучал быстрый и четкий ответ:
— Нье Хо-Т'инг.
Со вздохом облегчения она сняла брус с двери и впустила его.
— О, как хорошо снова оказаться в Пекине, — воскликнул он. Но когда двинулся к ней, чтобы обнять, увидел в ее руке нож. — Что это такое? — спросил он, подняв бровь.
Лю Хань думала, что сможет промолчать о нападении Хсиа, но после первого же вопроса рассказ безудержно полился из ее уст. Нье слушал бесстрастно: он молчал, лишь задал пару наводящих вопросов.
— Что мы сделаем с этим человеком? — потребовала ответа Лю Хань. — Я знаю, что я не первая женщина, с которой он так обошелся. От мужчин у себя в деревне я ничего другого и не могла бы ожидать. Неужели в Народно-освободительной армии люди себя ведут так же, как в моей деревне?
— Не думаю, что Хсиа побеспокоит тебя подобным образом еще раз, — сказал Нье, — а если он повторит это, то будет законченным дураком.
— Этого недостаточно, — сказала Лю Хань. Воспоминание о том, как Хсиа Шу-Тао сдирал с нее одежду, вызвало у нее почти такую же ярость, как при самом нападении. — Это касается не только меня, он должен быть наказан так, чтобы больше не мог повторить этого ни с кем.
— Единственный верный способ сделать это — выгнать его, но для дела он нужен, хотя он и не из лучших, — ответил Нье Хо-Т'инг. Он поднял руку, предупреждая гневный вопрос Лю Хань. — Посмотрим, что сможет сделать наша революционная юстиция. Приходи вечером на собрание исполнительного комитета.
— Он сделал паузу, задумавшись. — Это будет также случай еще раз изложить твои взгляды. Ты ведь очень умная женщина. Возможно, ты вскоре станешь членом исполкома.
— Я приду, — сказала Лю Хань, скрывая удовлетворение.
Она уже выступала раньше перед исполнительным комитетом, когда отстаивала и уточняла свой план уничтожения маленьких чешуйчатых дьяволов во время празднеств. Больше ее не приглашали — до настоящего момента. Может быть, Нье и собирался использовать ее в качестве куклы, но у нее были собственные амбиции.
Большинство дел в исполнительном комитете показались ей удивительно скучными. Она не подпускала к себе тоску, глядя через стол на Хсиа Шу-Тао. Он старался не встречаться с ней взглядом, от чего ее собственные глаза сверкали все неистовей.
Нье Хо-Т'инг вел заседание в безжалостной эффектной манере. После того как комитет согласился ликвидировать двух торговцев, о которых было известно, что они передают информацию маленьким дьяволам (и гоминьдану), он сказал:
— Печально, но это правда: мы, бойцы Народно-освободительной армии, всего лишь существа из плоти и крови, и все мы совершаем ошибки. Последний пример такой слабохарактерности — случай с товарищем Хсиа. Товарищ?
Он посмотрел в сторону Хсиа Шу-Тао — Лю Хань на ум пришло сравнение — «как помещик, который поймал крестьянина, обманувшего его при расчете».
Подобно провинившемуся крестьянину, Хсиа смотрел вниз, а не на своего обвинителя.
— Извините меня, товарищи, — пробормотал он. — Я признаю, что я подвел Народно-освободительную армию, подвел партию и революционное движение. Из-за вожделения я попытался приставать к верному и лояльному последователю революционных шагов Мао Цзэдуна, к нашему бойцу Лю Хань.
Самокритика продолжалась некоторое время. Хсиа Шу-Тао рассказал с унизительными подробностями, как он делал предложения Лю Хань, как она отказала ему, как он попытался взять ее силой и как она защитила себя.
— Я ошибался во всем, — сказал он. — Наш боец Лю Хань никогда не показывала признаков того, что она приманивает меня каким-либо способом. Я ошибался, стараясь использовать ее для своего собственного удовольствия, и ошибся еще раз, игнорируя ее, когда она открыто показала, что не хочет меня. Она была права, отказав мне, и еще раз права в том, что смело сопротивлялась моему предательскому нападению. Я рад, что это ей удалось.
Самое странное, что Лю Хань поверила ему. Он бы мог радоваться по-другому, если бы ему удалось изнасиловать ее, но теперь идеология привела его к признанию, что сделанное им было ошибкой. Она не знала точно, идеология ли заставляет больше уважать ее или сила.
Когда Хсиа Шу-Тао закончил каяться, он посмотрел на Нье Хо-Т'инга, чтобы понять, достаточно ли этого.
«Нет», — подумала Лю Хань, но была не ее очередь высказываться.
Через мгновение Нье сказал суровым тоном:
— Товарищ Хсиа, это не первая ваша ошибка подобного рода — худшая, да, но далеко не первая. Что вы скажете на это?
Хсиа снова наклонил голову.
— Я согласен с этим, — покорно ответил он. — С этого момента я буду бдительно уничтожать этот недостаток в моем характере. Больше я никогда не опозорю себя с женщинами. И если я должен, то готов понести наказание, которое назначит революционная юстиция.
— Посмотрим, как вы запомнили то, что сказали здесь сегодня, — предупредил Нье Хо-Т'инг, голос которого звучал, словно гонг.
— Женщины — тоже часть революции, — добавила Лю Хань, на что Нье, другие члены исполкома и даже Хсиа Шу-Тао согласно кивнули.
Больше она ничего не сказала, но все кивнули еще раз: сказанное ею было правдой, но не содержало упрека в их адрес. В один прекрасный день, до которого, вероятно, не так далеко, исполнительному комитету понадобится новый член. Они могут вспомнить ее здравый ум. Благодаря этому и с поддержкой Нье она могла бы стать постоянным членом.
«Да, — думала она. — Мое время придет».
* * * Джордж Бэгнолл с восхищением смотрел на устройство, которое ящеры передали вместе с пленными немцами и русскими в обмен на своих пленников. Небольшие диски были изготовлены из какой-то пластмассы с металлической отделкой, в которой играла радуга. Когда такой диск вставляли в читающее устройство, экран наполнялся цветными изображениями, более живыми, чем в кино.
— Ох, черт возьми, как же они это делают? — спрашивал он чуть ли не в десятый раз.
Шипящий разговор ящеров раздавался из громкоговорителей по обе стороны экрана. Как ни малы они были, но воспроизводили звук с большей верностью, чем любые громкоговорители, изготовленные людьми.
— Ну что ты, инженер, тянешь из нас жилы? — сказал Кен Эмбри. — Считается, что это вы должны объяснить нам, бедным невеждам, как это делается.
Бэгнолл закатил глаза. Сколько столетий научного прогресса человечества отделяет авиационные двигатели, за которыми он присматривает, от этих невинного вида магических дисков? Сотни? Может быть, многие тысячи.
— Даже объяснения, которые мы получили от пленных ящеров, немногого стоят — не каждый здесь, в Пскове, прилично говорит на их языке, — сказал Бэгнолл. — И что за чертовщина этот «скелкванк»? Что бы это ни было, но оно вытаскивает картинки и звуки из этих маленьких кружков, но пусть меня изнасилуют, если я знаю — как.
— Мы даже не знаем, как задавать правильные вопросы, — грустно сказал Эмбри.
— Твоя правда, — согласился Бэгнолл. — И даже если мы видим эти сюжеты и слышим звук, сопровождающий их, все это большей частью не имеет для нас никакого смысла: ящеры просто очень странные. И знаешь что? Я не думаю, что они хоть чуточку понятнее немцам или большевикам, чем нам.
— Аналогично тому, что понял бы ящер из «Унесенных ветром», — сказал Эмбри. — Ему понадобились бы подробные комментарии, примерно такие, какие мы даем в виде сносок к каждому третьему слову у Чосера, даже хуже.
— Этот кусок в одном из сюжетов, где ящер осматривает веши, — и на экране, на который он смотрит, появляются одно за другим изображения… Какого черта может это означать?
Эмбри покачал головой.
— Будь я проклят, если знаю. Может быть, это что-то глубокое и символическое, а может быть, мы не понимаем, что видим, а может быть, ящер, который делал этот фильм, сам не понимал, что снимает. Как мы можем узнать это? Как мы можем даже предполагать?
— Знаешь, чего мне хочется после этого? — спросил Бэгнолл.
— Если того же, что и мне, то тебе хочется вернуться в наш дом и напиться до обалдения этого чистейшего картофельного спирта, который изготовляют русские, — сказал Эмбри.
— Попал точно в цель, — сказал Бэгнолл. Он взял еще один диск и стал рассматривать движение мерцающих радуг. — Меня больше всего беспокоит, что все это попадет нацистам и русским. Не смогут ли они разобраться в этом лучше, чем мы? Ведь тогда они узнают вещи, которых мы в Англии не будем знать.
— Мне тоже в голову приходила эта мысль, — отметил Эмбри. — Однако ящеры должны будут бросить свое барахло здесь, если провалится их нашествие. Я буду очень удивлен, если нам не достанется порядочное количество этих «скелкванков» и дисков к ним.
— Ты прав, — сказал Бэгнолл. — Проблема, конечно, в том, что это очень похоже на библиотеку, раскиданную по местности случайным образом. Никогда не скажешь заранее, в какой из книг окажется картинка, которую ты ищешь.
— Я скажу, чего бы хотелось мне. — Эмбри понизил голос: некоторые красные и многие немцы понимали английский. — Я хотел бы увидеть, как немцы и русские — не говоря уж о проклятых ящерах — рассеяны по местности случайным образом. Ничто не доставит мне большего счастья.
— И мне тоже.
Бэгнолл оглядел обвешанную картами комнату, где они регулярно удерживали нацистов и большевиков, чтобы те не вцепились друг другу в глотки. Читающее устройство и диски были сложены здесь еще и потому, что это была относительно нейтральная территория, с которой ни одна из сторон не попытается стянуть что-то для себя. Он вздохнул.
— Интересно, увидим ли мы снова когда-нибудь Англию? Боюсь, вряд ли.
— Вероятно, ты прав. — Эмбри тоже вздохнул. — Мы обречены состариться и умереть здесь — или, скорее всего, обречены не дожить до старости и вскоре умереть. Только слепой случай пока хранит нас.
— Слепой случаи да еще отсутствие увлечения снайперами женского пола, как это случилось с бедным Джоунзом, — сказал Бэгнолл.
Они оба рассмеялись, хотя ничего забавного в этом не было. Бэгнолл добавил:
— Вблизи от прекрасной Татьяны вероятность состариться и умереть в Пскове катастрофически возрастает.
— Точно! — с чувством сказал Эмбри.
Он бы еще поговорил на эту тему, но Александр Герман выбрал этот момент, чтобы войти в комнату. Эмбри перешел с английского на спотыкающийся русский.
— Добрый день, товарищ начальник.
— Привет.
Герман не выглядел начальником. Со своими рыжими усами, длинными нечесаными космами и сверкающими черными глазами он выглядел наполовину бандитом, наполовину ветхозаветным пророком (что вдруг заставило Бэгнолла задуматься, насколько велики отличия между ними). Он взглянул на воспроизводящее устройство ящеров.
— Чудесные штуки. — Он сказал это вначале по-русски, затем на идиш, который Бэгнолл понимал лучше.
— Да, это так, — ответил Бэгнолл по-немецки, который партизанский начальник Герман также понимал.
Бригадир подергал себя за бороду. Он задумчиво продолжил на идиш:
— Вы знаете, до войны я не был ни охотником, ни кем-то в этом роде. Я был аптекарем здесь, в Пскове, и готовил лекарства, которые приносили не слишком много пользы.
Бэгнолл не знал этого: Александр Герман мало рассказывал о себе. Не отрывая глаз от воспроизводящего устройства, он продолжил:
— Я был мальчишкой, когда в Пскове появился первый самолет. Я помню, как появилось кино, радио, звуковое кино. Что может быть более современным, чем звуковое кино? И вот пришли ящеры и показали нам, что мы просто дети, забавляющиеся игрушками.
— Эта мысль появилась у меня уже давно, — сказал Бэгнолл. — У меня она возникла, когда первый истребитель ящеров пролетел мимо моего «ланкастера». Тогда было хуже.
Александр Герман снова погладил бороду.
— Правильно, вы ведь летчик. — Его смех обнажил испорченные зубы и пустоты на месте выпавших. — Очень часто я забываю об этом. Вы и ваши товарищи, — он кивнул на Эмбри, имея в виду и Джоунза, — делали такую хорошую работу, поддерживая в нас и нацистах большую злость на ящеров, чем друг на друга, что мне кажется, что именно затем вы и прибыли в Псков.
— Временами и нам так кажется, — сказал Бэгнолл. Эмбри сочувственно кивнул.
— Вы никогда не пытались поступить в советские ВВС? — спросил Герман. Прежде чем кто-то из англичан смог ответить, он ответил на свой вопрос сам:
— Нет, конечно нет. Единственные наши самолеты — это «кукурузники», а для иностранных специалистов эти небольшие простые машины интереса не представляют.
— Думаю, нет, — сказал Бэгнолл и вздохнул.
Эти бипланы выглядели так, будто летали сами по себе, будто их мог чинить любой, кто имеет отвертку и разводной ключ.
Александр Герман рассматривал его в упор. Немало русских и немцев изучающе рассматривали его с тех пор, как он попал в Псков. В большинстве случаев он прекрасно понимал, что они при этом думают: «Как бы использовать этого парня для моих целей?» У всех это было настолько очевидно, что он даже не расстраивался. Но читать по лицу партизанского командира было не так легко.
Наконец Александр Герман сказал:
— Если вы не можете использовать вашу подготовку против ящеров здесь, вы неплохо сделаете, если используете ее где-то в другом месте. Это возможно.
И снова он не стал ожидать ответа. Почесывая голову и бормоча про себя, он вышел из комнаты. Бэгнолл и Эмбри посмотрели ему вслед.
— Ты не считаешь, что он имел в виду возможность вернуть нас обратно в Англию, а? — спросил Эмбри шепотом, словно боясь высказать такую мысль вслух.
— Сомневаюсь, — ответил Бэгнолл, — он, скорее, думает, не может ли он сделать из нас пару сталинских соколов. Даже это не так уж плохо — хоть какая-то перемена. Что же до остального… — Он покачал головой. — Даже не смею думать.
— Интересно, что там сейчас осталось от родины, — проговорил Эмбри.
Бэгнолл тоже задумался над этим. Теперь он знал, что не сможет избавиться от этих мыслей — не думать о том, есть ли в действительности путь домой. Нет смысла думать над тем, что, как вы знаете, невозможно. Но если мысль пришла, значит, надежда вышла из своего убежища. Она может обмануть его ожидания, но она его никогда не покинет.
* * * Тосевитский детеныш снова вылез из коробки, и только всевидящие духи Императоров прошлого знали, когда он заберется в следующую. Даже со своими поворачивающимися глазами Томалсс все чаще испытывал трудности в отслеживании детеныша, когда тот принимался ползать по полу лаборатории.
Он удивлялся, как самки Больших Уродов, у которых поле зрения гораздо более ограничено, чем у него, справлялись с тем, чтобы уберечь детенышей от беды.
Многие не справлялись. Он знал это. Даже в их наиболее технологически развитых не-империях Большие Уроды теряли огромное количество детенышей из-за болезней и несчастных случаев. В менее развитых областях Тосев-3 от одной трети до половины всех детенышей, которые вышли из тел самок, умирали в течение одного медленного оборота планеты вокруг звезды.
Детеныш пополз к двери в коридор. У Томалсса от удивления открылся рот.
— Нет, тебе нельзя выходить наружу, теперь нельзя, — сказал он.
Словно поняв его, детеныш стал издавать неприятные звуки, которыми он выражал усталость или раздражение. Томалсс велел технику подготовить проволочную сетку, которую он мог помещать в дверном проеме, прикрепив к обоим косякам. У детеныша не было достаточно сил, чтобы стянуть вниз проволоку, или достаточно ума, чтобы отвинтить крепления. На время он становился узником.
— И у тебя не будет риска быть уничтоженным, если заползешь на территорию Тессрека, — сказал ему Томалсс.
Это могло показаться забавным, но на деле ничего забавного не было. Томалсс, как большинство самцов Расы, не видел особой пользы в Больших Уродах. Но Тессрек ощущал ядовитую ненависть к ним, особенно к детенышу — из-за его воплей, из-за его запахов и просто из-за его существования. Если детеныш снова окажется на его территории, то Томалсс может получить замечание. Томалсс не хотел, чтобы это случилось — и помешало его исследованию.
Детеныш ничего этого не знал. Детеныш не знал ничего ни о чем: в этом была его проблема. Схватившись за проволоку, он встал прямо и выглянул в коридор. Он продолжал издавать слабые ноющие звуки. Томалсс знал, что они означают: «Я хочу выйти».
— Нет, — сказал он.
Ноющие звуки стали громче: слово «нет» детеныш понимал, хотя обычно и игнорировал его. Он ныл еще некоторое время, затем добавил нечто, похожее на сочувственное покашливание: «Я в самом деле хочу выйти наружу».
— Нет, — снова сказал Томалсс.
Детеныш перешел от нытья к крикам. Он кричал, когда ему не давали то, чего он хотел. Когда он кричал, исследователи со всего коридора объединялись в ненависти к нему и к Томалссу.
Он подошел и взял его на руки.
— Мне жаль, — солгал он, утаскивая детеныша от двери. Он отвлек его мячиком, который взял из комнаты для упражнений. — Смотри, видишь? Эта глупая штучка прыгает.
Детеныш смотрел с очевидным удивлением. Томалсс почувствовал облегчение. Теперь его нелегко было отвлекать: он помнил, что он делал и что хотел делать.
Но мячик показался интересным. Когда он перестал прыгать, детеныш подполз к нему, схватил и поднес ко рту. Томалсс был уверен, что детеныш сделает это, и заранее вымыл мяч. Он знал, что детеныш тянет в рот все подряд, и научился не давать ему в руки предметы настолько малые, чтобы они могли проникнуть внутрь него. Совать руку в маленький скользкий ротик, чтобы вытащить посторонний предмет, было для него не самым приятным делом, а ему пришлось проделать это не раз.
Коммуникатор пронзительно заверещал. Прежде чем подойти для ответа, Томалсс быстро осмотрел место, где сидел тосевит, убеждаясь, что поблизости нет ничего такого, что он мог бы проглотить. Удовлетворившись осмотром, он нажал кнопку.
С экрана на него смотрело лицо Ппевела.
— Благородный господин, — сказал он, включая видео.
— Я приветствую вас, психолог, — сказал Ппевел. — Я должен предупредить вас, что существует повышенная вероятность, что от вас потребуется вернуть тосевитского детеныша, на котором вы проводите исследование, самке Больших Уродов, из тела которой он вышел. Будьте не просто готовы к этой необходимости: рассматривайте ее как реальность ближайшего времени.
— Будет исполнено, — сказал Томалсс: в конце концов, он был самцом Расы. Хотя он и повиновался, но почувствовал упадок духа. Он поступил не лучшим образом, когда спросил: — Благородный господин, что привело к такому поспешному решению?
Ппевел тихо зашипел: «поспешный» было запрещенным словом для Расы. Но ответил он вполне спокойно:
— Самка, из тела которой вышел этот детеныш, получила повышенный статус в Народно-освободительной армии, в тосевитской группе Китая, ответственной за большую часть партизанской активности против нас в этой области. Таким образом, умилостивить ее — задача повышенного приоритета по сравнению с прошлым временем.
— Я… понял, — медленно ответил Томалсс.
Он задумался, но тосевитский детеныш начал хныкать. Он уже долгое время находился вне поля зрения Томалсса. Изо всех сил стараясь не обращать внимания на визжащее существо, он сосредоточился на разговоре.
— Если статус этой самки в незаконной организации понизится, тогда, благородный господин, давление на нас также, в свою очередь, уменьшится — разве это не верно?
— В теории — да, — ответил Ппевел. — Как вы можете надеяться совместить теорию с практикой в этом частном случае, для меня трудно постижимо. Наше влияние на любую тосевитскую группу, даже на ту, которая внешне благожелательно относится к нам, более ограничено, чем нам бы хотелось; наше влияние на тех, кто находится в активной оппозиции к нам, ради любых практических целей, равно нулю, исключая военные меры Конечно, он был прав. Большие Уроды склонны верить, что когда они чего-то хотят, это непременно осуществится, потому что им этого хочется Расы подобные заблуждения касались в меньшей степени «И тем не менее, — думал Томалсс, — должен быть выход» Все шло бы не так, если бы самка Лю Хань не имела контакта с Расой, прежде чем родить этого детеныша. Маленькое существо было задумано на звездном корабле, находившемся на орбите, а его мать была частью основы начального изучения Расой странной природы тосевитской сексуальности и поведения при спаривании. И тут рот Томалсса открылся.
— Вы смеетесь надо мной, психолог? — спросил Ппевел тихим и опасным голосом.
— Ни в коем случае, благородный господин, — поспешно ответил Томалсс.
— Однако мне кажется, что я придумал способ понизить статус самки Лю Хань. В случае успеха, как вы сказали, это понизит ее ранг и престиж в Народно-освободительной армии и позволит продолжить мою жизненно важную исследовательскую программу.
— Я убежден в том, что вы смещаете приоритеты, — сказал Ппевел.
И поскольку это было правдой, Томалсс не ответил. Ппевел продолжил:
— Я запретил обсуждать военные действия или убийство самки. Любой из этих тактических приемов, даже в случае успеха, скорее повысит, чем понизит ее статус. Некоторые самцы приобрели привычку небрежных тосевитов подчиняться только тем приказам, которые им нравятся. Вы были бы чрезвычайно неразумны, психолог, если бы оказались среди них в данном конкретном случае.
— Все будет исполнено, как вы сказали, во всех подробностях, благородный господин, — пообещал Томалсс. — Я не предлагаю насильственных планов против Больших Уродов. Я планирую понизить ее статус путем насмешек и унижений.
— Если это может быть сделано, попытайтесь, — сказал Ппевел. — Но заставить Больших Уродов даже заметить, что они унижены, трудное дело.
— Не во всех случаях, благородный господин, — сказал Томалсс. — Не во всех случаях.
Он попрощался, проверил детеныша — который, на удивление, не попал ни в какую неприятность — и затем отправился работать на компьютере. Он знал, где искать последовательность данных, которые он вспомнил.
* * * Нье Хо-Т'инг повернул к югу от Чан Мьен Та на улицу, которая вела от западных ворот в китайский деловой центр Пекина, и дальше — на Ниу Шье. Район, центром которого была Коровья улица, населяли мусульмане. Нье был не очень высокого мнения о мусульманах: их устаревшая вера заслоняла от них истину диалектики. Но в борьбе против маленьких чешуйчатых дьяволов идеологией можно было на время поступиться.
Он отнюдь не выглядел истощенным, что заставляло владельцев антикварных лавок, стоявших в дверях своих заведений, окликать его и активно размахивать руками, когда он проходил мимо. Девять из каждого десятка людей, занимающихся этим ремеслом, были мусульманами. Вид барахла, которым они торговали, подкреплял мнение большинства китайцев о мусульманском меньшинстве: их честность не всегда безупречна.
Дальше по Ниу Шье, на восточной стороне улицы, находилась самая большая мечеть в Пекине. Сотни, может быть, тысячи верующих ежедневно молились здесь. Кади, которые руководили молитвой, имели под рукой большую группу рекрутов, которые могли бы сослужить добрую службу Народно-освободительной армии — если бы согласились.
Она подумала, что вообще-то вопрос неплохой. Чем дольше длится эта сцена, тем больше вероятность того, что Хсиа Шу-Тао придумает, как вывернуться. Если его сейчас убить, она окажется в безопасности. Если же она оставит его в живых, то ей придется двигаться очень проворно, пока он не оправился от шока и боли, чтобы ясно соображать.
— Вы собираетесь повторить сегодняшнее? — потребовала она ответа.
Он начал качать головой, но лезвие ножа еще больше врезалось в его горло.
— Нет, — прошептал он.
Она хотела спросить его, будет ли он проделывать это с другими женщинами в дальнейшем, но передумала еще до того, как вопрос сорвался с губ. Конечно, он скажет «нет», по, несомненно, солжет. После первой лжи легко придумать и вторую. Поэтому она приказала:
— Встаньте на четвереньки — и немедленно. Не делайте ничего, иначе я зарежу вас, как свинью.
Он подчинился. Он двигался неуклюже не только из-за боли, но и из-за того, что одежда его была в беспорядке. На это, в частности, и рассчитывала Лю Хань: даже если он захочет схватить ее, штанины, спущенные до лодыжек, помешают ему двигаться быстро.
Она убрала нож от шеи и слегка ткнула в его спину.
— Теперь ползите к двери, — сказала она, — и если вы думаете, что сможете сбить меня с ног, прежде чем я успею воткнуть его до упора, то валяйте, попробуйте.
Хсиа Шу-Тао пополз. По приказу Лю Хань он открыл дверь и выполз в коридор. Ей хотелось пнуть его напоследок, но она удержалась. После такого унижения ей придется убить его. Он, не задумываясь, подверг ее унижению, но она не могла позволить себе быть такой бесцеремонной.
Она захлопнула дверь и с грохотом наложила засов. И только после этого ее затрясло. Она посмотрела на нож в руке. Больше никогда она не выйдет из комнаты безоружной. И нож в шкафу во время сна тоже больше держать не будет. Он будет в ее постели.
Она вернулась в комнату, взяла брюки и принялась было одеваться. Затем на мгновение задумалась и снова бросила их. Взяла тряпку, смочила ее из кувшина, стоявшего на шкафу, и стала тереть кожу, о которую терся пенис Хсиа Шу-Тао. Только после этого она оделась.
Через пару часов кто-то постучал в дверь. Холодок пробежал по спине Лю Хань. Она схватила нож.
— Кто там? — спросила она, держа оружие в руке.
Она подумала, что это для нее добром не кончится. Если у Хсиа пистолет, он может выстрелить в нее сквозь дверь, убить или оставить умирающей без какого-либо риска для себя.
Но прозвучал быстрый и четкий ответ:
— Нье Хо-Т'инг.
Со вздохом облегчения она сняла брус с двери и впустила его.
— О, как хорошо снова оказаться в Пекине, — воскликнул он. Но когда двинулся к ней, чтобы обнять, увидел в ее руке нож. — Что это такое? — спросил он, подняв бровь.
Лю Хань думала, что сможет промолчать о нападении Хсиа, но после первого же вопроса рассказ безудержно полился из ее уст. Нье слушал бесстрастно: он молчал, лишь задал пару наводящих вопросов.
— Что мы сделаем с этим человеком? — потребовала ответа Лю Хань. — Я знаю, что я не первая женщина, с которой он так обошелся. От мужчин у себя в деревне я ничего другого и не могла бы ожидать. Неужели в Народно-освободительной армии люди себя ведут так же, как в моей деревне?
— Не думаю, что Хсиа побеспокоит тебя подобным образом еще раз, — сказал Нье, — а если он повторит это, то будет законченным дураком.
— Этого недостаточно, — сказала Лю Хань. Воспоминание о том, как Хсиа Шу-Тао сдирал с нее одежду, вызвало у нее почти такую же ярость, как при самом нападении. — Это касается не только меня, он должен быть наказан так, чтобы больше не мог повторить этого ни с кем.
— Единственный верный способ сделать это — выгнать его, но для дела он нужен, хотя он и не из лучших, — ответил Нье Хо-Т'инг. Он поднял руку, предупреждая гневный вопрос Лю Хань. — Посмотрим, что сможет сделать наша революционная юстиция. Приходи вечером на собрание исполнительного комитета.
— Он сделал паузу, задумавшись. — Это будет также случай еще раз изложить твои взгляды. Ты ведь очень умная женщина. Возможно, ты вскоре станешь членом исполкома.
— Я приду, — сказала Лю Хань, скрывая удовлетворение.
Она уже выступала раньше перед исполнительным комитетом, когда отстаивала и уточняла свой план уничтожения маленьких чешуйчатых дьяволов во время празднеств. Больше ее не приглашали — до настоящего момента. Может быть, Нье и собирался использовать ее в качестве куклы, но у нее были собственные амбиции.
Большинство дел в исполнительном комитете показались ей удивительно скучными. Она не подпускала к себе тоску, глядя через стол на Хсиа Шу-Тао. Он старался не встречаться с ней взглядом, от чего ее собственные глаза сверкали все неистовей.
Нье Хо-Т'инг вел заседание в безжалостной эффектной манере. После того как комитет согласился ликвидировать двух торговцев, о которых было известно, что они передают информацию маленьким дьяволам (и гоминьдану), он сказал:
— Печально, но это правда: мы, бойцы Народно-освободительной армии, всего лишь существа из плоти и крови, и все мы совершаем ошибки. Последний пример такой слабохарактерности — случай с товарищем Хсиа. Товарищ?
Он посмотрел в сторону Хсиа Шу-Тао — Лю Хань на ум пришло сравнение — «как помещик, который поймал крестьянина, обманувшего его при расчете».
Подобно провинившемуся крестьянину, Хсиа смотрел вниз, а не на своего обвинителя.
— Извините меня, товарищи, — пробормотал он. — Я признаю, что я подвел Народно-освободительную армию, подвел партию и революционное движение. Из-за вожделения я попытался приставать к верному и лояльному последователю революционных шагов Мао Цзэдуна, к нашему бойцу Лю Хань.
Самокритика продолжалась некоторое время. Хсиа Шу-Тао рассказал с унизительными подробностями, как он делал предложения Лю Хань, как она отказала ему, как он попытался взять ее силой и как она защитила себя.
— Я ошибался во всем, — сказал он. — Наш боец Лю Хань никогда не показывала признаков того, что она приманивает меня каким-либо способом. Я ошибался, стараясь использовать ее для своего собственного удовольствия, и ошибся еще раз, игнорируя ее, когда она открыто показала, что не хочет меня. Она была права, отказав мне, и еще раз права в том, что смело сопротивлялась моему предательскому нападению. Я рад, что это ей удалось.
Самое странное, что Лю Хань поверила ему. Он бы мог радоваться по-другому, если бы ему удалось изнасиловать ее, но теперь идеология привела его к признанию, что сделанное им было ошибкой. Она не знала точно, идеология ли заставляет больше уважать ее или сила.
Когда Хсиа Шу-Тао закончил каяться, он посмотрел на Нье Хо-Т'инга, чтобы понять, достаточно ли этого.
«Нет», — подумала Лю Хань, но была не ее очередь высказываться.
Через мгновение Нье сказал суровым тоном:
— Товарищ Хсиа, это не первая ваша ошибка подобного рода — худшая, да, но далеко не первая. Что вы скажете на это?
Хсиа снова наклонил голову.
— Я согласен с этим, — покорно ответил он. — С этого момента я буду бдительно уничтожать этот недостаток в моем характере. Больше я никогда не опозорю себя с женщинами. И если я должен, то готов понести наказание, которое назначит революционная юстиция.
— Посмотрим, как вы запомнили то, что сказали здесь сегодня, — предупредил Нье Хо-Т'инг, голос которого звучал, словно гонг.
— Женщины — тоже часть революции, — добавила Лю Хань, на что Нье, другие члены исполкома и даже Хсиа Шу-Тао согласно кивнули.
Больше она ничего не сказала, но все кивнули еще раз: сказанное ею было правдой, но не содержало упрека в их адрес. В один прекрасный день, до которого, вероятно, не так далеко, исполнительному комитету понадобится новый член. Они могут вспомнить ее здравый ум. Благодаря этому и с поддержкой Нье она могла бы стать постоянным членом.
«Да, — думала она. — Мое время придет».
* * * Джордж Бэгнолл с восхищением смотрел на устройство, которое ящеры передали вместе с пленными немцами и русскими в обмен на своих пленников. Небольшие диски были изготовлены из какой-то пластмассы с металлической отделкой, в которой играла радуга. Когда такой диск вставляли в читающее устройство, экран наполнялся цветными изображениями, более живыми, чем в кино.
— Ох, черт возьми, как же они это делают? — спрашивал он чуть ли не в десятый раз.
Шипящий разговор ящеров раздавался из громкоговорителей по обе стороны экрана. Как ни малы они были, но воспроизводили звук с большей верностью, чем любые громкоговорители, изготовленные людьми.
— Ну что ты, инженер, тянешь из нас жилы? — сказал Кен Эмбри. — Считается, что это вы должны объяснить нам, бедным невеждам, как это делается.
Бэгнолл закатил глаза. Сколько столетий научного прогресса человечества отделяет авиационные двигатели, за которыми он присматривает, от этих невинного вида магических дисков? Сотни? Может быть, многие тысячи.
— Даже объяснения, которые мы получили от пленных ящеров, немногого стоят — не каждый здесь, в Пскове, прилично говорит на их языке, — сказал Бэгнолл. — И что за чертовщина этот «скелкванк»? Что бы это ни было, но оно вытаскивает картинки и звуки из этих маленьких кружков, но пусть меня изнасилуют, если я знаю — как.
— Мы даже не знаем, как задавать правильные вопросы, — грустно сказал Эмбри.
— Твоя правда, — согласился Бэгнолл. — И даже если мы видим эти сюжеты и слышим звук, сопровождающий их, все это большей частью не имеет для нас никакого смысла: ящеры просто очень странные. И знаешь что? Я не думаю, что они хоть чуточку понятнее немцам или большевикам, чем нам.
— Аналогично тому, что понял бы ящер из «Унесенных ветром», — сказал Эмбри. — Ему понадобились бы подробные комментарии, примерно такие, какие мы даем в виде сносок к каждому третьему слову у Чосера, даже хуже.
— Этот кусок в одном из сюжетов, где ящер осматривает веши, — и на экране, на который он смотрит, появляются одно за другим изображения… Какого черта может это означать?
Эмбри покачал головой.
— Будь я проклят, если знаю. Может быть, это что-то глубокое и символическое, а может быть, мы не понимаем, что видим, а может быть, ящер, который делал этот фильм, сам не понимал, что снимает. Как мы можем узнать это? Как мы можем даже предполагать?
— Знаешь, чего мне хочется после этого? — спросил Бэгнолл.
— Если того же, что и мне, то тебе хочется вернуться в наш дом и напиться до обалдения этого чистейшего картофельного спирта, который изготовляют русские, — сказал Эмбри.
— Попал точно в цель, — сказал Бэгнолл. Он взял еще один диск и стал рассматривать движение мерцающих радуг. — Меня больше всего беспокоит, что все это попадет нацистам и русским. Не смогут ли они разобраться в этом лучше, чем мы? Ведь тогда они узнают вещи, которых мы в Англии не будем знать.
— Мне тоже в голову приходила эта мысль, — отметил Эмбри. — Однако ящеры должны будут бросить свое барахло здесь, если провалится их нашествие. Я буду очень удивлен, если нам не достанется порядочное количество этих «скелкванков» и дисков к ним.
— Ты прав, — сказал Бэгнолл. — Проблема, конечно, в том, что это очень похоже на библиотеку, раскиданную по местности случайным образом. Никогда не скажешь заранее, в какой из книг окажется картинка, которую ты ищешь.
— Я скажу, чего бы хотелось мне. — Эмбри понизил голос: некоторые красные и многие немцы понимали английский. — Я хотел бы увидеть, как немцы и русские — не говоря уж о проклятых ящерах — рассеяны по местности случайным образом. Ничто не доставит мне большего счастья.
— И мне тоже.
Бэгнолл оглядел обвешанную картами комнату, где они регулярно удерживали нацистов и большевиков, чтобы те не вцепились друг другу в глотки. Читающее устройство и диски были сложены здесь еще и потому, что это была относительно нейтральная территория, с которой ни одна из сторон не попытается стянуть что-то для себя. Он вздохнул.
— Интересно, увидим ли мы снова когда-нибудь Англию? Боюсь, вряд ли.
— Вероятно, ты прав. — Эмбри тоже вздохнул. — Мы обречены состариться и умереть здесь — или, скорее всего, обречены не дожить до старости и вскоре умереть. Только слепой случай пока хранит нас.
— Слепой случаи да еще отсутствие увлечения снайперами женского пола, как это случилось с бедным Джоунзом, — сказал Бэгнолл.
Они оба рассмеялись, хотя ничего забавного в этом не было. Бэгнолл добавил:
— Вблизи от прекрасной Татьяны вероятность состариться и умереть в Пскове катастрофически возрастает.
— Точно! — с чувством сказал Эмбри.
Он бы еще поговорил на эту тему, но Александр Герман выбрал этот момент, чтобы войти в комнату. Эмбри перешел с английского на спотыкающийся русский.
— Добрый день, товарищ начальник.
— Привет.
Герман не выглядел начальником. Со своими рыжими усами, длинными нечесаными космами и сверкающими черными глазами он выглядел наполовину бандитом, наполовину ветхозаветным пророком (что вдруг заставило Бэгнолла задуматься, насколько велики отличия между ними). Он взглянул на воспроизводящее устройство ящеров.
— Чудесные штуки. — Он сказал это вначале по-русски, затем на идиш, который Бэгнолл понимал лучше.
— Да, это так, — ответил Бэгнолл по-немецки, который партизанский начальник Герман также понимал.
Бригадир подергал себя за бороду. Он задумчиво продолжил на идиш:
— Вы знаете, до войны я не был ни охотником, ни кем-то в этом роде. Я был аптекарем здесь, в Пскове, и готовил лекарства, которые приносили не слишком много пользы.
Бэгнолл не знал этого: Александр Герман мало рассказывал о себе. Не отрывая глаз от воспроизводящего устройства, он продолжил:
— Я был мальчишкой, когда в Пскове появился первый самолет. Я помню, как появилось кино, радио, звуковое кино. Что может быть более современным, чем звуковое кино? И вот пришли ящеры и показали нам, что мы просто дети, забавляющиеся игрушками.
— Эта мысль появилась у меня уже давно, — сказал Бэгнолл. — У меня она возникла, когда первый истребитель ящеров пролетел мимо моего «ланкастера». Тогда было хуже.
Александр Герман снова погладил бороду.
— Правильно, вы ведь летчик. — Его смех обнажил испорченные зубы и пустоты на месте выпавших. — Очень часто я забываю об этом. Вы и ваши товарищи, — он кивнул на Эмбри, имея в виду и Джоунза, — делали такую хорошую работу, поддерживая в нас и нацистах большую злость на ящеров, чем друг на друга, что мне кажется, что именно затем вы и прибыли в Псков.
— Временами и нам так кажется, — сказал Бэгнолл. Эмбри сочувственно кивнул.
— Вы никогда не пытались поступить в советские ВВС? — спросил Герман. Прежде чем кто-то из англичан смог ответить, он ответил на свой вопрос сам:
— Нет, конечно нет. Единственные наши самолеты — это «кукурузники», а для иностранных специалистов эти небольшие простые машины интереса не представляют.
— Думаю, нет, — сказал Бэгнолл и вздохнул.
Эти бипланы выглядели так, будто летали сами по себе, будто их мог чинить любой, кто имеет отвертку и разводной ключ.
Александр Герман рассматривал его в упор. Немало русских и немцев изучающе рассматривали его с тех пор, как он попал в Псков. В большинстве случаев он прекрасно понимал, что они при этом думают: «Как бы использовать этого парня для моих целей?» У всех это было настолько очевидно, что он даже не расстраивался. Но читать по лицу партизанского командира было не так легко.
Наконец Александр Герман сказал:
— Если вы не можете использовать вашу подготовку против ящеров здесь, вы неплохо сделаете, если используете ее где-то в другом месте. Это возможно.
И снова он не стал ожидать ответа. Почесывая голову и бормоча про себя, он вышел из комнаты. Бэгнолл и Эмбри посмотрели ему вслед.
— Ты не считаешь, что он имел в виду возможность вернуть нас обратно в Англию, а? — спросил Эмбри шепотом, словно боясь высказать такую мысль вслух.
— Сомневаюсь, — ответил Бэгнолл, — он, скорее, думает, не может ли он сделать из нас пару сталинских соколов. Даже это не так уж плохо — хоть какая-то перемена. Что же до остального… — Он покачал головой. — Даже не смею думать.
— Интересно, что там сейчас осталось от родины, — проговорил Эмбри.
Бэгнолл тоже задумался над этим. Теперь он знал, что не сможет избавиться от этих мыслей — не думать о том, есть ли в действительности путь домой. Нет смысла думать над тем, что, как вы знаете, невозможно. Но если мысль пришла, значит, надежда вышла из своего убежища. Она может обмануть его ожидания, но она его никогда не покинет.
* * * Тосевитский детеныш снова вылез из коробки, и только всевидящие духи Императоров прошлого знали, когда он заберется в следующую. Даже со своими поворачивающимися глазами Томалсс все чаще испытывал трудности в отслеживании детеныша, когда тот принимался ползать по полу лаборатории.
Он удивлялся, как самки Больших Уродов, у которых поле зрения гораздо более ограничено, чем у него, справлялись с тем, чтобы уберечь детенышей от беды.
Многие не справлялись. Он знал это. Даже в их наиболее технологически развитых не-империях Большие Уроды теряли огромное количество детенышей из-за болезней и несчастных случаев. В менее развитых областях Тосев-3 от одной трети до половины всех детенышей, которые вышли из тел самок, умирали в течение одного медленного оборота планеты вокруг звезды.
Детеныш пополз к двери в коридор. У Томалсса от удивления открылся рот.
— Нет, тебе нельзя выходить наружу, теперь нельзя, — сказал он.
Словно поняв его, детеныш стал издавать неприятные звуки, которыми он выражал усталость или раздражение. Томалсс велел технику подготовить проволочную сетку, которую он мог помещать в дверном проеме, прикрепив к обоим косякам. У детеныша не было достаточно сил, чтобы стянуть вниз проволоку, или достаточно ума, чтобы отвинтить крепления. На время он становился узником.
— И у тебя не будет риска быть уничтоженным, если заползешь на территорию Тессрека, — сказал ему Томалсс.
Это могло показаться забавным, но на деле ничего забавного не было. Томалсс, как большинство самцов Расы, не видел особой пользы в Больших Уродах. Но Тессрек ощущал ядовитую ненависть к ним, особенно к детенышу — из-за его воплей, из-за его запахов и просто из-за его существования. Если детеныш снова окажется на его территории, то Томалсс может получить замечание. Томалсс не хотел, чтобы это случилось — и помешало его исследованию.
Детеныш ничего этого не знал. Детеныш не знал ничего ни о чем: в этом была его проблема. Схватившись за проволоку, он встал прямо и выглянул в коридор. Он продолжал издавать слабые ноющие звуки. Томалсс знал, что они означают: «Я хочу выйти».
— Нет, — сказал он.
Ноющие звуки стали громче: слово «нет» детеныш понимал, хотя обычно и игнорировал его. Он ныл еще некоторое время, затем добавил нечто, похожее на сочувственное покашливание: «Я в самом деле хочу выйти наружу».
— Нет, — снова сказал Томалсс.
Детеныш перешел от нытья к крикам. Он кричал, когда ему не давали то, чего он хотел. Когда он кричал, исследователи со всего коридора объединялись в ненависти к нему и к Томалссу.
Он подошел и взял его на руки.
— Мне жаль, — солгал он, утаскивая детеныша от двери. Он отвлек его мячиком, который взял из комнаты для упражнений. — Смотри, видишь? Эта глупая штучка прыгает.
Детеныш смотрел с очевидным удивлением. Томалсс почувствовал облегчение. Теперь его нелегко было отвлекать: он помнил, что он делал и что хотел делать.
Но мячик показался интересным. Когда он перестал прыгать, детеныш подполз к нему, схватил и поднес ко рту. Томалсс был уверен, что детеныш сделает это, и заранее вымыл мяч. Он знал, что детеныш тянет в рот все подряд, и научился не давать ему в руки предметы настолько малые, чтобы они могли проникнуть внутрь него. Совать руку в маленький скользкий ротик, чтобы вытащить посторонний предмет, было для него не самым приятным делом, а ему пришлось проделать это не раз.
Коммуникатор пронзительно заверещал. Прежде чем подойти для ответа, Томалсс быстро осмотрел место, где сидел тосевит, убеждаясь, что поблизости нет ничего такого, что он мог бы проглотить. Удовлетворившись осмотром, он нажал кнопку.
С экрана на него смотрело лицо Ппевела.
— Благородный господин, — сказал он, включая видео.
— Я приветствую вас, психолог, — сказал Ппевел. — Я должен предупредить вас, что существует повышенная вероятность, что от вас потребуется вернуть тосевитского детеныша, на котором вы проводите исследование, самке Больших Уродов, из тела которой он вышел. Будьте не просто готовы к этой необходимости: рассматривайте ее как реальность ближайшего времени.
— Будет исполнено, — сказал Томалсс: в конце концов, он был самцом Расы. Хотя он и повиновался, но почувствовал упадок духа. Он поступил не лучшим образом, когда спросил: — Благородный господин, что привело к такому поспешному решению?
Ппевел тихо зашипел: «поспешный» было запрещенным словом для Расы. Но ответил он вполне спокойно:
— Самка, из тела которой вышел этот детеныш, получила повышенный статус в Народно-освободительной армии, в тосевитской группе Китая, ответственной за большую часть партизанской активности против нас в этой области. Таким образом, умилостивить ее — задача повышенного приоритета по сравнению с прошлым временем.
— Я… понял, — медленно ответил Томалсс.
Он задумался, но тосевитский детеныш начал хныкать. Он уже долгое время находился вне поля зрения Томалсса. Изо всех сил стараясь не обращать внимания на визжащее существо, он сосредоточился на разговоре.
— Если статус этой самки в незаконной организации понизится, тогда, благородный господин, давление на нас также, в свою очередь, уменьшится — разве это не верно?
— В теории — да, — ответил Ппевел. — Как вы можете надеяться совместить теорию с практикой в этом частном случае, для меня трудно постижимо. Наше влияние на любую тосевитскую группу, даже на ту, которая внешне благожелательно относится к нам, более ограничено, чем нам бы хотелось; наше влияние на тех, кто находится в активной оппозиции к нам, ради любых практических целей, равно нулю, исключая военные меры Конечно, он был прав. Большие Уроды склонны верить, что когда они чего-то хотят, это непременно осуществится, потому что им этого хочется Расы подобные заблуждения касались в меньшей степени «И тем не менее, — думал Томалсс, — должен быть выход» Все шло бы не так, если бы самка Лю Хань не имела контакта с Расой, прежде чем родить этого детеныша. Маленькое существо было задумано на звездном корабле, находившемся на орбите, а его мать была частью основы начального изучения Расой странной природы тосевитской сексуальности и поведения при спаривании. И тут рот Томалсса открылся.
— Вы смеетесь надо мной, психолог? — спросил Ппевел тихим и опасным голосом.
— Ни в коем случае, благородный господин, — поспешно ответил Томалсс.
— Однако мне кажется, что я придумал способ понизить статус самки Лю Хань. В случае успеха, как вы сказали, это понизит ее ранг и престиж в Народно-освободительной армии и позволит продолжить мою жизненно важную исследовательскую программу.
— Я убежден в том, что вы смещаете приоритеты, — сказал Ппевел.
И поскольку это было правдой, Томалсс не ответил. Ппевел продолжил:
— Я запретил обсуждать военные действия или убийство самки. Любой из этих тактических приемов, даже в случае успеха, скорее повысит, чем понизит ее статус. Некоторые самцы приобрели привычку небрежных тосевитов подчиняться только тем приказам, которые им нравятся. Вы были бы чрезвычайно неразумны, психолог, если бы оказались среди них в данном конкретном случае.
— Все будет исполнено, как вы сказали, во всех подробностях, благородный господин, — пообещал Томалсс. — Я не предлагаю насильственных планов против Больших Уродов. Я планирую понизить ее статус путем насмешек и унижений.
— Если это может быть сделано, попытайтесь, — сказал Ппевел. — Но заставить Больших Уродов даже заметить, что они унижены, трудное дело.
— Не во всех случаях, благородный господин, — сказал Томалсс. — Не во всех случаях.
Он попрощался, проверил детеныша — который, на удивление, не попал ни в какую неприятность — и затем отправился работать на компьютере. Он знал, где искать последовательность данных, которые он вспомнил.
* * * Нье Хо-Т'инг повернул к югу от Чан Мьен Та на улицу, которая вела от западных ворот в китайский деловой центр Пекина, и дальше — на Ниу Шье. Район, центром которого была Коровья улица, населяли мусульмане. Нье был не очень высокого мнения о мусульманах: их устаревшая вера заслоняла от них истину диалектики. Но в борьбе против маленьких чешуйчатых дьяволов идеологией можно было на время поступиться.
Он отнюдь не выглядел истощенным, что заставляло владельцев антикварных лавок, стоявших в дверях своих заведений, окликать его и активно размахивать руками, когда он проходил мимо. Девять из каждого десятка людей, занимающихся этим ремеслом, были мусульманами. Вид барахла, которым они торговали, подкреплял мнение большинства китайцев о мусульманском меньшинстве: их честность не всегда безупречна.
Дальше по Ниу Шье, на восточной стороне улицы, находилась самая большая мечеть в Пекине. Сотни, может быть, тысячи верующих ежедневно молились здесь. Кади, которые руководили молитвой, имели под рукой большую группу рекрутов, которые могли бы сослужить добрую службу Народно-освободительной армии — если бы согласились.