Тертлдав Гарри. Великий перелом

   И, как бы подчеркивая его слова, Барак-3 окружили люди с автоматами. Представитель ящеров, самец по имени Уссмак, ответил:
   — И что же? При том, как нас кормят, работа невозможно трудна. В любом случае мы умрем от голода. Если нас убьют быстро, все кончится сразу же. Наш дух присоединится к духам ушедших Императоров, и мы будем покоиться в мире.
   — Он опустил глаза.
   То же проделали и остальные ящеры, присутствовавшие при разговоре.
   Нуссбойм видел, как ящеры в Лодзи вели себя аналогично, говоря о своем суверене. Они верили в дух ушедших Императоров так же страстно, как ультраортодоксальные евреи верят в Бога или истинные коммунисты — в диктатуру пролетариата. Они были правы и в отношении пайка, который получали. Не это беспокоило Нуссбойма. Если он не заставит ящеров работать, его снова отправят изготавливать деревянные детали, от чего он избавился, когда прибыли ящеры. Паек, который получали лесорубы-люди, тоже вел к голодной смерти.
   — Что могут сделать администраторы лагеря, чтобы вы вернулись на работу? — спросил он Уссмака.
   Он был готов давать самые невероятные обещания. Согласятся ли с ними люди из НКВД, управлявшие лагерем, это другой вопрос. Но как только ящеры втянутся в работу, они уже не остановятся.
   Почти все ящеры были наивны и доверчивы по человеческим меркам. Уссмак доказал, что он к таким не относится.
   — Они могут уйти. Они могут умереть, — ответил Уссмак, оставив рот открытым в определенно сардонической улыбке.
   — Бригада Фссеффела работает, как приказано, — сказал Нуссбойм, пробуя другой вариант уговаривания, — они выполняют нормы по всем профессиям.
   Он не знал, так ли это на самом деле, но Уссмак не мог проверить: контакты между его бараком и тем, который возглавлял Фссеффел, были прекращены, как только самцы начали забастовку.
   — Из-за того, что Фссеффел — дурак, не думайте, что и я такой, — ответил Уссмак. — Мы не будем работать до смерти, мы не будем умирать от голода. Пока мы не поверим, что мы не будем слишком много работать или недоедать, мы ничего делать не будем.
   Нуссбойм глянул наружу, на охранников НКВД.
   — Они могут прийти сюда, вытащить нескольких из вас наружу и расстрелять, — предостерег он.
   — Да, они могут, — согласился Уссмак. — Но от самцов, которых они расстреляют, работы они не получат.
   И он снова рассмеялся.
   — Я передам ваши слова коменданту; — сказал Нуссбойм.
   Он хотел предостеречь их, но не думал, что они произведут на него такое впечатление. Ящеры, как ему казалось, чувствовали большую горечь от своего положения, чем любой из самцов Расы, которых Нуссбойм встречал в Польше. Там он был почти человеческим существом. В Польше, конечно, пленные были у Расы. Пленных самцов там не было.
   Уссмак уклонился от ответа, и Нуссбойм вышел из барака.
   — Удалось? — спросил по-русски кто-то из охранников.
   Он покачал головой. Ему не понравилось мрачное выражение лица охранника. Ему не нравилось также возвращаться к использованию смеси польского, русского и идиш для общения с товарищами-людьми. Временами добиться понимания на языке ящеров было легче.
   Охранниками, которые окружили барак, командовал унылый капитан по фамилии Марченко.
   — Товарищ капитан, мне нужно поговорить с полковником Скрябиным, — сказал Нуссбойм.
   — Может, тебе и нужно. — У Марченко был особый акцент — украинский, как думал Нуссбойм, из-за этого его было труднее понимать, чем большинство русских. — Но нужно ли ему говорить с тобой?
   У него это считалось остротой.
   Через мгновение, оставаясь таким же мрачным, он кивнул.
   — Ладно, иди обратно в старый лагерь.
   Административные службы лагеря помещались в зданиях, лучше построенных и отапливаемых и не таких переполненных, как бараки зэков, хотя половина работавших здесь были зэками — клерки, посыльные и тому подобное. Это была гораздо более легкая работа, чем рубить сосны и березы. Заключенные глазели на Нуссбойма, бросая взгляды наполовину заговорщицкие, наполовину подозрительные. Вообще говоря, он был одним из них, но в то же время точный статус его оставался неясным и мог оказаться достаточно высоким, чтобы вызвать их возмущение. Быстрота, с которой он получил доступ к Скрябину, вызвала разговоры в канцелярии.
   — Какие новости, Нуссбойм? — спросил полковник НКВД.
   Нуссбойм был не такой большой фигурой, чтобы этот живой коротышка, полковник Скрябин, обращался к нему по имени-отчеству.
   С другой стороны, Скрябин понимал по-польски, и это означало, что Нуссбойму не придется изъясняться с ним на уродливом местном жаргоне.
   — Товарищ полковник, ящеры продолжают упорствовать, — сказал он по-польски. Поскольку Скрябин назвал его по фамилии, то и он не мог сказать полковнику: «Глеб Николаевич». — Могу я высказать свое мнение, почему так обстоит дело?
   — Валяй, — сказал Скрябин.
   Нуссбойм не знал, насколько умен полковник. Проницателен — это да, вне всякого сомнения. Но в какой степени настоящая интеллигентность является основой для живости ума — это вопрос другой. Теперь он откинулся на спинку своего кресла, сцепил пальцы рук и изобразил перед Нуссбоймом внимание — или его видимость.
   — Их причины, я думаю, исключительно религиозные и иррациональные, — сказал Нуссбойм, — и поэтому они относятся к ним глубоко и искренне. — Он рассказал о почитании Императоров, охватывающем всю Расу, закончив так: — Они могут пожелать принести себя в жертву, чтобы присоединиться к ушедшим Императорам.
   Скрябин закрыл глаза на некоторое время. Нуссбойм подумал, слушал ли он его вообще и не захрапит ли он в следующий момент. Затем Скрябин вдруг, рассмеялся, поразив его.
   — Ошибаешься, — сказал он. — Мы сможем заставить их работать, причем с легкостью.
   — Извините, товарищ полковник, но я не понимаю как.
   Нуссбойм не любил проявлять свою некомпетентность. НКВД вполне мог предположить, что если он не знает чего-то одного, то может не знать слишком многого, и в дальнейшем лучше обойтись без его услуг. Он знал, что такое бывало.
   Но полковник Скрябин казался удивленным, а не рассерженным.
   — Ты, вероятно, слишком наивный. Возможно, ты просто невежествен. Любой увидит твою слепоту. Вот что ты скажешь этому Уссмаку, который думает, что мы не сможем убедить его делать то, что требуют рабочие и крестьяне Советского Союза…
   Он дал подробные инструкции, затем спросил:
   — Теперь ты понял?
   — Да, — сказал Нуссбойм с уважением, невольным, но реальным. Скрябин был очень проницательным или действительно умным.
   — Теперь немедленно отправляйся туда и покажи этому ящеру, что он не может противопоставить свою волю исторической диалектике, ведущей Советский Союз к победе.
   — Я иду, товарищ полковник, — сказал Нуссбойм. У него было свое мнение об исторической диалектике, но полковник Скрябин его не спрашивал. Если повезет, и не спросит.
   Капитан Марченко сердито посмотрел на вернувшегося Нуссбойма. Его это не расстроило: Марченко смотрел на него сердито всегда. Нуссбойм вошел в барак, наполненный бастующими ящерами.
   — Если вы не приступите к работе, некоторые из вас будут расстреляны,
   — предупредил он, — полковник Скрябин суров и решителен.
   — Мы не боимся, — сказал Уссмак. — Если вы убьете нас, духи Императоров прошлого будут охранять нас.
   — В самом деле? — спросил Давид Нуссбойм. — Полковник Скрябин сказал мне, что многие из вас — мятежники, которые убили собственных офицеров. Даже те, кто в этом не участвовал, наверняка передавали секреты Расы Советскому Союзу. Почему Императоры захотят иметь дело с вашим духом?
   Жуткая тишина воцарилась в мятежном бараке. Затем ящеры тихими голосами заговорили между собой, большей частью слишком быстро, чтобы Нуссбойм смог понять. Но общий смысл он уловил: что-то такое, о чем каждый ящер мог думать про себя, но никогда не осмеливался обсуждать это вслух. Он отдал Скрябину должное: тот прекрасно понял, как работает разум чужаков.
   Наконец Уссмак сказал:
   — Вы, Большие Уроды, идете прямо к убивающему выстрелу, не так ли? Я не покинул Империю, в том числе и духом, но Императоры могут покинуть меня. Это верно. Смею ли я использовать шанс выяснить это? Смеем ли мы использовать шанс узнать это?
   Он повернулся к пленникам и повторил свои вопросы громко.
   В Польше ящеры презрительно называли демократию «счет особей». Сейчас при обсуждении они использовали нечто необыкновенно похожее. Нуссбойм ничего не говорил, пока они спорили, и старался, насколько мог, разобраться в их дебатах.
   — Мы будем работать, — сказал Уссмак. Голос его звучал печально и униженно. — Но нам требуется больше пищи. И… — Он замялся, затем решил договорить. — Если бы вы смогли обеспечить нас травяным имбирем, он скрасил бы нам эти длинные тоскливые дни.
   — Я передам ваши требования полковнику Скрябину, — пообещал Нуссбойм.
   Он не думал, что ящерам увеличат паек. Достаточного количества еды не получал никто, кроме охранников, их доверенных лиц и поваров. Имбирь — другое дело. Если он эффективно одурманивает их, то его они смогут получить.
   Он вышел из барака.
   — Нормально? — гаркнул ему капитан Марченко.
   — Забастовка закончилась, — ответил он по-польски, затем добавил немецкое слово «капут», чтобы быть уверенным, что охранник понял его.
   Марченко кивнул. Он по-прежнему был зол на весь мир, но не выглядел как человек, готовый палить из автомата в окружающих, что он частенько проделывал. Он приказал Нуссбойму вернуться в свой лагерь.
   По дороге он увидел Ивана Федорова, который шел, хромая, в лагерь в сопровождении охранника. Правая штанина у Федорова была в крови. Федоров посмотрел на него, пожал плечами, затем отвернулся У Нуссбойма запылали щеки. Это был не первый случай. С тех пор как он стал переводчиком у ящеров, он почувствовал холодок в отношении к нему людей из его бывшей бригады. Они слишком явственно указывали ему, что он больше не из их числа. Его не просили предать или доносить на них, но они обращались с ним с тем же подозрительным вниманием, которым удостаивали любого зэка, перешедшего из их рядов на работу с администрацией лагеря.
   «Я просто остаюсь реалистом», — сказал он себе. В Польше сила была в лапах ящеров, и он сотрудничал с ними. Только дурак мог подумать, что немцы лучше. Что же, Господь никогда не стеснялся превращать дураков в удобрение.
   Вот почему он в конце концов оказался здесь. Где бы ни находился человек, он должен крепко стоять на ногах. Он даже служил человечеству, помогая НКВД выжать из ящеров как можно больше. Он доложил полковнику Скрябину, чего хотят бастующие. Скрябин только проворчал.
   Нуссбойм задумался: почему он чувствует себя таким одиноким?
   * * * Впервые с тех пор, как Джордж Бэгнолл познакомился с Георгом Шульцем, тот явился в полной германской форме вместо пестрой смеси нацистских и большевистских предметов одежды, в которой обычно щеголял. Стоя в дверях дома, в котором проживали Бэгнолл, Кен Эмбри и Джером Джоунз, он выглядел внушительно, важно и угрожающе.
   Угрожающе звучали и его слова:
   — Вам, проклятым англичанам, лучше убраться прочь из Плескау, пока у вас есть такая возможность. — Он использовал немецкий вариант названия русского города. — Если вы не уберетесь сейчас, не поручусь, что вас выпустят на следующей неделе. Вы поняли, что я сказал?
   Эмбри и Джоунз встали сзади Бэгнолла. Словно случайно в руках у пилота оказался «маузер», а специалист по радарам прихватил советский автомат «ППШ».
   — Мы поняли вас, — сказал Бэгнолл, — а вы нас понимаете?
   Шульц плюнул на пол.
   — Сделаешь людям любезность — и получишь такую вот благодарность.
   Бэгнолл посмотрел на Эмбри, Эмбри посмотрел на Джоунза, Джоунз посмотрел на Бэгнолла. Они расхохотались.
   — Какого дьявола вы хотите оказать нам любезность? — потребовал ответа Бэгнолл. — Насколько я понимаю, вы предпочли бы видеть нас мертвыми.
   — В особенности меня, — добавил Джоунз. — Хотя я не несу ответственности за любовные пристрастия прекрасной Татьяны или за их изменения.
   Он сказал это таким тоном, словно речь шла о буране, или землетрясении, или каком-то еще стихийном бедствии.
   — Если вы будете мертвыми, она не сможет стягивать с вас штаны — это да, — сказал Шульц. — И если вы уйдете, она тоже не сможет стягивать с вас штаны. Так или иначе, не особенно тяните. Я уже сказал. Можете убраться отсюда или умереть — побыстрее выбирайте, что вам больше нравится.
   — Кто собирается убить нас? — спросил Бэгнолл. — Вы? — Он бросил взгляд на своих товарищей. — Удачи вам.
   — Не будьте дураком, — посоветовал Шульц, — если дело дойдет до настоящего боя, то вы трое будете — как это говорят? — второстепенными потерями, вот чем. Никто и не узнает, что вы мертвы, пока вы не начнете вонять. И будьте уверены, настоящие бои будут. Мы собираемся навести порядок в городе, вот что мы собираемся сделать.
   — Полковник Шиндлер сказал… — начал было Бэгнолл и остановился.
   Этот следующий по рангу после генерал-лейтенанта Шилла полковник много и правильно шумел о сохранении советско-германского сотрудничества, но у Бэгнолла сложилось впечатление, что это был только шум. Шилл считал, что сотрудничество с русскими — лучший способ защитить Псков от ящеров. Если Шиндлер не…
   — А, вижу, вы не так уж глупы, — сказал Шульц, сардонически кивнув в знак одобрения. — Если кто-нибудь нарисует вам картинку, вы сразу скажете, что на ней. Очень хорошо.
   Он щелкнул каблуками, словно перед офицером своей армии.
   — Почему бы нам не пойти к командиру Герману с этой новостью? — спросил Кен Эмбри. — Вы нас не остановите. Он притворился, что целится в Шульца.
   — Вы что, думаете, русские слепы, глухи и немы, как вы? — Шульц откинул назад голову. — Мы здорово надули их в сорок первом году. Второй раз они этого не допустят. Но это не имеет значения. — Он качнулся назад, демонстрируя наглую уверенность. — Если не придут ящеры, мы выметем их вон, в том числе и из Плескау.
   Первую часть этого заявления проверить было невозможно. Но вторая точно была близка к истине. Советские вооруженные силы в Пскове и вокруг него состояли из бывших партизан. У них были винтовки, пулеметы, гранаты и несколько минометов. У нацистов имелось все то же самое плюс настоящая артиллерия и кое-какая бронетехника, хотя Бэгнолл не был уверен, есть у них достаточно топлива. Если дело дойдет до открытой войны, вермахт победит.
   Бэгнолл ничего не сказал. Спросил только:
   — Вы думаете, что у вас будет возможность содержать прекрасную Татьяну, — «прекрасную Татьяну» было сказано по-немецки, — как ручное животное? Я бы не хотел уснуть возле нее после того самого.
   Шульц нахмурился, как дождевая туча. Очевидно, он далеко не задумывался. В бою он, вероятно, предоставляет своим офицерам думать за него. Через мгновение туча рассеялась.
   — Она, Татьяна, понимает силу. Когда силы рейха показали себя сильнее, чем большевистские, когда я показал себя сильнее, чем она… — Он выпятил вперед грудь, изображая мужественность и значительность.
   Английские летчики снова посмотрели друг на друга. Татьяна Пирогова била немцев с самого начала войны и очень неохотно перешла на стрельбу по ящерам. Если Шульц думает, что победа нацистов в Пскове вызовет у нее благоговение перед немецкими сверхчеловеками, то очень разочаруется — вероятно, очень болезненно, а может быть, и летально.
   Но стоит ли говорить ему об этом? Лучше не надо. Пока Бэгнолл соображал, как это сказать, Шульц заговорил сам:
   — Предупреждение вы получили. Поступайте, как хотите. Всего хорошего.
   Он сделал поворот кругом и, топая, вышел. Теперь, когда наступила настоящая весна, на нем были форменные германские пехотные сапоги вместо русских фетровых валенок, которыми зимой пользовались все, независимо от политических воззрений.
   Бэгнолл закрыл дверь, затем обратился к товарищам:
   — Так, и что же, черт возьми, мы должны делать со всем этим?
   — Думаю, для начала, независимо от того, что сказал Шульц, мы нанесем визит Александру Герману, — сказал Джером Джоунз. — Одно дело — знать, что вас не любят немцы, и совсем другое — узнать, что они собираются в один из ближайших дней дать вам по шарам.
   — Да, но что потом? — спросил Кен Эмбри. — Я не слишком рвусь удрать отсюда, но будь я проклят, если буду воевать за нацистов, и вовсе не стремлюсь положить свою жизнь за большевиков.
   Бэгнолл просто кивнул, чтобы не повторяться:
   — Джоунз прав. Мы узнаем, что известно Герману о том, что собираются делать немцы.
   Прежде чем выйти на улицу Пскова, он взял винтовку. Эмбри и Джоунз тоже захватили оружие. Оно имелось у большинства мужчин и у многих женщин: нацисты и красные русские напоминали ему ковбоев и краснокожих индейцев. Но игра здесь может быть более кровавой.
   Они прошли через рыночную площадь восточнее развалин Крома. То, что увидел Бэгнолл, ему не понравилось. Лишь несколько «бабушек» сидели за столами, не было ни болтовни, ни шуток, которые звучали на площади даже зимой. Товары, которыми торговали эти пожилые женщины, были совсем убогие, словно они не желали показывать что-то получше из опасения кражи.
   Александр Герман разместил свою штаб-квартиру напротив церкви Святых Петра и Павла, на улице Воровского, к северу от Крома. Солдаты Красной Армии, охранявшие здание, с подозрением посмотрели на англичан, но пропустили их к командиру.
   Неистовые рыжие усы, которые носил Герман, придавали ему облик пирата. Теперь, когда лицо его стало худым, бледным и усталым, усы казались приклеенными, словно неудачный театральный грим. Огромная повязка по-прежнему охватывала его размозженную руку. Бэгнолл удивился, почему хирурги ее просто не ампутировали: он не мог себе представить, чтобы от изуродованной руки было больше пользы, чем от простого крючка вместо нее.
   Он с Джеромом Джоунзом стал рассказывать Герману о предупреждении Георга Шульца. Но партизанский командир отмахнулся здоровой рукой.
   — Да, я знаю, — сказал он на идиш, что для него казалось более естественным, чем русский. — Нацист, вероятно, прав — фашисты и мы вскоре снова начнем воевать.
   — От этого никому не будет лучше, кроме ящеров, — заметил Бэгнолл.
   Александр Герман пожал плечами.
   — Им от этого тоже хорошего немного, — сказал он. — Они не собираются двигаться на север, чтобы захватить Псков. Большую часть своих сил они переправили в Польшу для войны с немцами. Мы воевали с немцами до нашествия ящеров и будем воевать после их ухода. Нет причин, чтобы не воевать с ними и сейчас, пока ящеры еще здесь.
   — Не думаю, что вы победите. Герман еще раз пожал плечами.
   — Тогда мы снова уйдем в леса и снова станем лесной республикой. Мы можем не удержать город, но нацисты не смогут удержать сельскую местность.
   Это прозвучало с абсолютной уверенностью.
   — Не означает ли эго, что нам здесь места уже нет? — спросил по-русски Джером Джоунз. Благодаря университетскому образованию он предпочитал этот язык немецкому; с Бэгноллом было иначе.
   — Вам здесь действительно места нет, — согласился Александр Герман. Он вздохнул. — Я думал о том, чтобы отправить вас отсюда. Теперь у меня такой возможности не будет. Но я призываю вас уйти, пока мы и нацисты не начали воевать друг против друга. До настоящего времени вы делали все, чтобы такого не случилось, но полковник Шиндлер кажется менее разумным, чем его предшественник, — и, как я сказал, опасность со стороны ящеров теперь меньше, так что у нас нет теперь общего врата, объединявшего нас. Двигайтесь в сторону Балтики, пока это возможно.
   — Вы дадите нам пропуск для свободного прохода? — спросил Кен Эмбри.
   — Да, конечно, — сразу же ответил партизанский командир — Вам следует получить его и у Шиндлера. — Лицо его скривилось. — В конце концов, вы — англичане, и поэтому заслуживаете достойного обращения по законам ведения войны. Вот если бы вы были русскими… — Он покачал головой. — Вам также следует помнить, как невелика ценность этого пропуска
   — хоть моего, хоть от Шиндлера. Если кто-нибудь пальнет в вас с пяти сотен метров, вы его предъявить не сможете.
   Александр Герман нашел листок бумаги, обмакнул ручку в пузырек с жидкостью, которая пахла скорее ягодным соком, чем чернилами, и принялся быстро писать. Он вручил документ Бэгноллу, который кириллицу разбирал с большим трудом. Бэгнолл передал его Джерому Джоунзу. Тот пробежал его глазами и кивнул.
   — Удачи вам, — сказал Александр Герман. — Хотелось бы предложить что-нибудь более существенное, чем это, но теперь всего не хватает.
   Трое англичан вышли от партизанского командира с угрюмым видом.
   — Считаете, что нам надо получить пропуск от Шиндлера? — спросил Эмбри.
   — Полагаю, не стоит беспокоиться, — ответил Бэгнолл. — Немцы вокруг
   — сплошь солдаты, и все они знают, кто мы. Но это ни в коем случае не относится к русским. Клочок бумаги сможет удержать некоторых крестьян от того, чтобы перерезать нам горло как-нибудь ночью, когда мы уснем в стогу.
   — Или как раз наоборот, — сказал Эмбри, не желая, чтобы пострадала его репутация циника. — Тем не менее, полагаю, с бумагой нам будет лучше.
   — Жаль, что мы не взяли с собой продовольствие и боеприпасы, — сказал Бэгнолл. — Мы смогли бы тронуться в путь прямо сейчас, не заходя домой.
   — Это же недалеко, — сказал Джоунз, — и после того, как мы все соберем, предлагаю не праздновать наш уход. Если обе стороны предупреждают, что лучше умотать отсюда, будем дураками, если не послушаемся. Исключая ту сферу, которая касается прекрасной Татьяны, — он печально улыбнулся, — миссис Джоунз дураков не воспитывала.
   — Наконец-то ты от нее избавишься, — напомнил ему Бэгнолл.
   — Это правда, — сказал он, — черт побери.
   * * * Капитан с набором медалей не менее внушительным, чем у Бэзила Раундбуша, постучал в дверь лаборатории Дэвида Гольдфарба в Дуврском колледже.
   — Привет, — сказал он, — у меня для вас подарочек, парни.
   Он обернулся и издал несколько бормотаний и шипений, словно он старательно пытался задохнуться до смерти. В ответ прозвучало еще несколько забавных звуков. Затем в комнату вошел ящер, обшаривая выступающими глазами все вокруг.
   Первой реакцией Гольдфарба было — схватиться за пистолет. К сожалению, оружия у него не оказалось. А Раундбуш прицелился, причем с похвальной быстротой.
   — В этом нет необходимости, — сказал украшенный наградами капитан. — Мцеппс — совершенно ручной, а я, Дональд Мэзер, к вашим услугам.
   Бэзил Раундбуш присмотрелся к форме Мэзера. Пистолет вернулся обратно в кобуру.
   — Он из секретной службы, Дэвид. Полагаю, что он сможет защитить нас от ящера или двух… дюжин.
   В его устах это прозвучало не похоже на шутку.
   Гольдфарб еще раз взглянул на Мэзера и понял, что Раундбуш говорил вполне серьезно. Капитан был красивым светловолосым парнем с точеными чертами лица, довольно любезным, но что-то в его глазах предупреждало, что неправильное отношение к нему будет ошибкой — причем фатальной. И свои медали он явно получил не за чистоту и порядок в казарме.
   — Сэр, что мы будем делать с… Мцеппсом, так вы сказали? — спросил он.
   — Да, это Мцеппс, — ответил Мэзер, произнося каждое «п» по отдельности. — Полагаю, он будет полезен вам: видите ли, он техник по радарам. Я буду находиться при нем, чтобы переводить, пока вы не начнете понимать друг друга достаточно хорошо, что меня лично осчастливит. Он немного говорит по-английски, но еще далек до совершенства.
   — Техник по радарам? — тихо протянул Бэзил Раундбуш. — О, Дэвид, как же тебе везет. Ты хоть знаешь это, а? Сначала красавица-девушка, теперь собственный ящер, чтобы играть с ним. — Он повернулся к Мэзеру. — А специалист по реактивным двигателям у вас случайно не припрятан? У нас есть прекрасные видеоблюдца о том, как их обслуживать, и если узнать, что означают слова, это помогло бы нам понять картинки.
   Капитан Мэзер заглянул к себе в рукав:
   — Боюсь, что нет.
   Бесстрастность ответа сделала его еще более абсурдным. Мцеппс заговорил на шипящем языке ящеров. Мэзер послушал его, затем сказал:
   — Он говорит, что встречался с парой специалистов по двигателям в… Впрочем, вам об этом знать не требуется. Там, где он был раньше. Им нравилось быть там. А почему, Мцеппс? — Он повторил вопрос на языке ящеров, выслушал ответ, рассмеялся и сообщил: — Потому что парень, с которым они работали, не выше их самих… Эй! Что это на вас нашло?
   Гольдфарб и Раундбуш радостно взвизгнули.
   Гольдфарб объяснил:
   — Это должен быть полковник Хиппл. Мы оба считали, что он расстался с жизнью, когда ящеры навалились на Брантингторп. И это первая весть о том, что он жив.
   — А, неплохое шоу, — сказал Мэзер. Он пощелкал пальцами и указал на Гольдфарба. — Я чуть не забыл кое-что сообщить вам. — Он, казалось, рассердился на себя: ему ничего забывать не полагалось. — Вы ведь кузен этому парню Мойше Русецки, не так ли? — Не ожидая кивка пораженного Гольдфарба, он продолжил: — Да, конечно, это вы. Я должен поставить вас в известность, что не так давно я посадил его с семьей на пароход, идущий в Палестину, по приказу начальства.
   — В самом деле? — бесцветным голосом спросил Гольдфарб. — Благодарю вас, сэр, за то, что вы рассказали. Другое дело… — Он покачал головой. — Я вывез его из Польши, чтобы ящеры не смогли совершить над ним самое худшее, и теперь он снова в стране, которую они захватили. Вы что-нибудь получали от него, после того как он прибыл туда?