Страница:
— Главное, что ты жив, — сказал Идалк. — И хоть ты, Фостий, не хочешь быть солдатом, сын у тебя явно не лишен бойцовской жилки. Он видит, что надо делать, и делает, что надо, а когда отдает приказы, люди слушаются его. Это особый дар небес, и Фос награждает им далеко не каждого: уж я-то навидался бездарных офицеров! Если твой сын решит податься в город Видесс, в армии его встретят как родного.
— Я? В город? — Крисп даже мечтать не смел о путешествии в имперскую столицу. Он посмаковал эту мысль — и через минуту затряс головой:
— Лучше уж я буду пахать. Это я умею. К тому же убивать мне так же не нравится, как и отцу.
— Мне тоже, — отозвался Идалк. — Но иногда приходится. И, как я уже сказал, по-моему, из тебя бы вышел хороший солдат.
— Нет, спасибочки. Больше всего мне хочется собрать хороший урожай бобовых, чтобы зимой не пришлось голодать. — Крисп сказал это со всей возможной твердостью, чтобы убедить Идалка — а заодно и себя самого, — что он говорит серьезно.
— Воля твоя, — пожал плечами ветеран. — Хотя если ты хочешь продолжать пахать, нам не мешало бы удостовериться, что банда кубратов действовала в одиночку. Но сначала разденем трупы. — Несколько сельчан уже приступили к этому занятию. — Доспехи и стрелы у них лучше наших, — продолжал Идалк. — Сабли больше годятся для конного боя, к которому привычны кубраты, но их мы тоже прихватим.
— Да, но как же нам быть с дикарями? — спросил Крисп. — Помнишь, мы думали, что они могут поставить часового возле деревни? Если он удерет и предупредит остальных, нагрянет большая банда…
— И тогда мечи и стрелы мало помогут, потому что дать отпор большой и разъяренной банде мы не в силах. А значит, если часовой там есть, отпускать его нельзя. — Идалк склонил голову набок. — Ну, храбрый командир Крисп, как бы ты предложил его обезвредить?
Скажи это ветеран чуть другим тоном, вопрос прозвучал бы насмешкой. Но Идалк, похоже, просто задал Криспу задачку, вроде того как Варадий порой заставлял юношей писать длинные и трудные слова. Крисп задумался.
— Если мы всем скопом двинемся в деревню по дороге, — сказал он наконец, — нас обязательно заметят. Всадник на коне запросто сможет объехать нас кругом, но потом непременно вернется на дорогу, чтобы выяснить, что стряслось с его товарищами. Может, посадим в засаде несколько лучников и не дадим ему это сделать?
— Можно! — Идалк, улыбаясь, отдал Криспу видесский военный салют, прижав к сердцу кулак. А затем повернулся к Фостию: — Скотос тебя побери, дружище, почему твой сын так упорно хочет идти по стопам отца?
— Потому что у него есть здравый смысл, — ответил отец Криспа. — Лучше пахать землю, чем лечь в нее костьми.
Крисп с жаром кивнул.
— Ладно, ладно, — вздохнул Идалк. — Но план тем не менее хорош. Думаю, у нас получится.
Он начал скликать сельчан. Некоторые из них рубили ветки и плющ, чтобы соорудить волокушу и оттащить домой погибших и троих или четверых тяжелораненых. Кубратских лошадей оставили собиравшимся в засаду лучникам, чтобы те забрали их на обратном пути, а трупы врагов — воронам на поживу.
Глядя, как начинает осуществляться его план, Крисп испытал такой же благоговейный трепет, какой вызывали в нем колосья, выраставшие из посеянных семян. Как он и предполагал, одинокий кубрат сидел верхом на коне двумя милями ближе к деревне, чем остальная банда. При виде видессиан, бросившихся к нему с копьями наперевес, всадник вздрогнул и пустил лошадь рысью, а потом перешел на галоп. Крестьяне погнались за ним, но не поймали.
Как Крисп и ожидал, кубрат вернулся на дорогу. Юноша с Идалком улыбнулись друг другу, наблюдая за тем, как клубы пыли, поднятой конскими копытами, тают вдали.
— Ну все, ему конец, — радостно проговорил Крисп. — Теперь можно и домой.
Домой они прибыли как раз после заката — чуть раньше, чем всадники напали бы на деревню, останься они в живых. В сумерках были видны фигуры женщин и детей, стоявших на улице и с тревогой гадавших, вернутся ли их мужья, отцы, сыновья и возлюбленные назад.
Весь отряд, как один человек, дружно грянул: «Фос!» Не говоря уже о том, что кубраты не могли издать такой клич, родные узнали их голоса. И с радостными криками помчались навстречу победителям. Часть восторженных криков сменилась стенаниями, когда женщины увиделись, что не все вернулись живыми и невредимыми. Но для большинства жителей деревни это все же был миг ликования.
Обняв свою мать, Крисп заметил, как сильно ему приходится нагибаться, чтобы поцеловать ее. Еще более странным показался ему поцелуй Евдокии. Живя с ней бок о бок изо дня в день, он практически не замечал, как выросла его сестренка — и вдруг в его объятиях оказалась настоящая женщина. Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить, что ей исполнилось столько же лет, сколько было Зоранне в тот день Зимнего солнцеворота.
Стоило ему подумать о Зоранне, как она тут же объявилась во плоти и тоже поцеловала его. Объятие их было неуклюжим; Крисп склонился над ее выпуклым животом, где зрело дитя, и чмокнул в губы.
Рядом с ними раздался женский вопль:
— Где мой муж?!
— С ним все в порядке, Ормсида, — сказал ей Крисп. — Он вместе с другими лучниками остался, чтобы поймать в ловушку дикаря, которому удалось от нас ускользнуть. Все, кого здесь нет, сидят в засаде.
— О, хвала Фосу! — воскликнула Ормсида и тоже поцеловала Криспа, хотя и была втрое старше его. За следующий час его перецеловало столько народу — и его, и друг дружку, — что хватило бы на шесть праздников солнцеворота вместе взятых.
А потом, в самый разгар ликования, в деревню возвратились лучники. Односельчане встретили их радостными воплями — Ормсида чуть не размазала Гермона по своей мощной груди, — однако вернувшиеся не разделяли всеобщего восторга. Крисп сразу понял, что это значит.
— Кубрат удрал, — сказал он.
Это прозвучало как обвинение. Лучники повесили головы.
— Мы выпустили в него и коня двадцать стрел, не меньше, — оправдываясь, заметил один из них, — и даже попали, потому что он орал как резаный.
— Кубрат удрал, — повторил Крисп. Хуже этого он ничего не мог придумать. Нет, мог. Через минуту его осенило:
— Он приведет к нам толпы кочевников.
После этого праздник быстро угас.
* * *
Следующие пять дней Крисп провел в смутном ожидании. Такое же настроение царило и во всей деревне, но у Криспа были две причины для тревоги. Как и остальные сельчане, он не сомневался, что кубраты жестоко отомстят за убийство своих товарищей. Но для Криспа эта угроза отступила на второй план, поскольку раненое плечо отца болело все сильнее.
Фостий, как обычно, старался скрыть свою боль. Но левая рука у него почти не двигалась, а вскоре он свалился в лихорадке.
Никакие припарки, которые деревенские женщины прикладывали к ране, не помогали. Фостий всегда был мужчина плотный, но теперь, с пугающей быстротой, плоть стаивала с его костей.
Поэтому Крисп почувствовал чуть ли не облегчение, когда на пятый вечер дозорный, сидевший на высоком дереве, прокричал:
— Всадники!
Вместе с остальными Крисп помчался за оружием: с кубратами, по крайней мере, можно было бороться. А в пылу сражения некогда будет тревожиться за отца.
— Сотни всадников! — крикнул дозорный.
Голос его дрогнул от страха. Женщины с детьми уже устремились к лесу, чтобы спрятаться в чаще.
— Сотни сотен! — снова крикнул дозорный.
Некоторые из сельчан, побросав копья и стрелы, помчались вслед за женщинами. Крисп схватил одного из беглецов, но Идалк покачал головой.
— Какой смысл? — сказал ветеран. — Если их настолько много, то пара лишних рук для нас роли не играет. Победить мы не в силах; мы можем только задать этим гадам жару перед смертью.
Крисп сжал древко копья так сильно, что побелели костяшки пальцев. Теперь ему не нужен был дозорный, чтобы догадаться о приближении всадников. Он слышал цокот копыт — приглушенный пока, но с каждой секундой все более громкий.
Крисп собрался с духом. «Одного проткнуть копьем, — подумал он, — а второго стащить с коня и заколоть». После этого — если после этого он останется жив — будет видно, какой еще урон можно причинить врагу.
— Уже недолго, ребята, — сказал Идалк так спокойно, словно крестьяне выстроились на парад. — Мы нападем с криком «Фос!», как и в прошлый раз, и будем молить благого бога, чтобы он не оставил нас.
«Фос!» Этот клич раздался не из уст односельчан, стоявших неровным строем перед домами. Его выкрикнул дозорный. Выкрикнул так дико и пронзительно, что Крисп подумал, уж не сошел ли он с ума. И тут опять донесся голос дозорного:
— Да это же не кубраты! Это видесские конники!
На мгновение деревенские уставились друг на дружку так, будто дозорный кричал на каком-то незнакомом языке. А потом возликовали еще громче, чем после первой победы над кубратами.
Зычный голос Идалка перекрыл оглушительный шум.
— Станк! — гаркнул он. — Станк привел к нам солдат!
— Станк! — подхватили остальные. — Ура Станку! Молодчина Станк!
За пару минут на Станка обрушилось столько похвал, сколько он не слышал за последние пять лет. Крисп выкрикивал его имя снова и снова, пока не охрип. Только что он смотрел в лицо смерти. И научился не бояться ее. Теперь он узнал также, какие чувства испытывает смертник при отмене приговора.
Скоро видесские кавалеристы въехали в деревню. Станк скакал среди них на чьей-то лошади. Полдюжины крестьян стащили его с седла, словно кубрата. Увесистых хлопков ему досталось тоже не меньше.
Крисп быстренько сосчитал кавалеристов. Семьдесят один человек.
«Вот тебе и сотни сотен! — подумал он. — Недаром говорят: у страха глаза велики».
Командир всадников озадаченно взирал на столпившихся вокруг крестьян.
— Похоже, мы вам не очень-то нужны, — заметил он.
— Да, господин! — Идалк вытянулся в струнку. — Мы думали, что потребуется подмога, когда еще не знали, сколько там кубратов. Вы нас слегка ввели в заблуждение — наш дозорный принял вас за банду дикарей.
— Судя по количеству трупов, я вижу, вы разделались с ними, — сказал командир. — Насколько мне известно, это была всего лишь небольшая шайка грабителей. Ни о каком широкомасштабном нападении сведений не поступало.
Небольшая шайка, действующая на свой страх и риск, подумал Крисп. В день, когда он впервые взял в руки меч, Варадий сказал ему, что обучает крестьян именно для такого случая. Да, ветеран знал, о чем говорит.
Видесский командир повернулся к жрецу, сидевшему на соседней лошади:
— Что ж, Геласий, ты нам сегодня, наверное, не понадобишься. Разве что решишь отслужить благодарственный молебен.
— Тем лучше, — ответил Геласий. — Я, конечно, умею исцелять раненых, но как подумаю, какие страдания им пришлось перенести до моего прихода, так только радуюсь, если в моем искусстве нет нужды.
— Господин! — воззвал Крисп. Ему пришлось обратиться к жрецу еще раз, прежде чем тот удостоил его взглядом. — Вы целитель, святой отец?
— И что с того, юноша? — сказал Геласий. — Благодарение Фосу, ты выглядишь вполне здоровым.
— Речь не обо мне, — нетерпеливо проговорил Крисп. — Мой отец. Сюда, пожалуйста.
Не глядя, следует ли за ним Геласий, Крисп поспешил к дому.
Когда он открыл дверь, в нос ударил новый запах, смешанный с привычным духом застоявшегося дыма и еды, — сладковатый, тошнотворный запах, от которого желудок начало выворачивать наизнанку.
— Да, я вижу, — пробормотал Геласий откуда-то сбоку. Ноздри жреца раздувались, пытаясь оценить по запаху разложения, насколько серьезным будет вызов его искусству. Он вошел в комнату, чуть нагнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку.
Теперь настала Криспова очередь следовать за ним.
Геласий наклонился над Фостием, лежавшим на краю соломенного ложа. Блестящие от жара глаза раненого смотрели сквозь жреца.
Крисп закусил губу. В этих ввалившихся глазах, в том, как туго натянута была кожа на скулах, он видел черты приближавшейся смерти.
Если Геласий тоже заметил их, то вида не подал. Он поднял рубашку Фостия, снял последние ненужные припарки, чтобы обследовать рану. От припарки ударила густая волна смрада гниющей плоти. Крисп невольно отступил назад — и тут же опомнился, ненавидя себя за это. Что же он делает — отступается от своего отца?
— Все нормально, юноша, — рассеянно сказал Геласий, впервые после прихода в дом дав понять, что не забыл о Криспе. Хотя через мгновение жрец, казалось, забыл не только о нем, но и о Фостии. Глаза у него закатились, точно он пытался увидеть солнце сквозь соломенную крышу хижины. — Благословляем тебя, Фос, владыка благой и премудрый, — нараспев затянул жрец, — милостью твоей, защитник наш, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.
Крисп эхом подхватил молитву. Она была единственной, которую он знал наизусть до конца; да и не нашлось бы человека во всей империи, кто не знал бы символ веры Фоса наизусть.
Геласий повторил молитву еще раз, потом еще и еще. Дыхание у жреца стало замедленным, глубоким и ровным. Веки опустились, но Крисп почему-то был уверен, что жрец прекрасно осознает, что происходит в нем и вовне. И тут, без предупреждения, Геласий нагнулся и схватил Фостия за раненое плечо.
Хватка жреца была отнюдь не нежной. Крисп ожидал, что отец вскрикнет от такого грубого обращения, но Фостий лежал спокойно, погруженный в лихорадочную дрему. Геласий перестал молиться вслух, хотя дышать продолжал все в том же ритме.
Крисп перевел взгляд с сосредоточенного лица жреца на его руки и рану под ними. И вдруг почувствовал, как волоски на собственных руках и на затылке встают от благоговения дыбом: прямо на его глазах эта зияющая, полная гноем дыра начала закрываться.
Когда от нее остался лишь тоненький бледный шрам, Геласий отнял руки от плеча больного. Целительный поток, переливавшийся из него в Криспова отца, иссяк с почти слышимой внезапностью.
Геласий попытался встать — и зашатался, точно ощущая силу этого разъединения.
— Вина, — прохрипел он. — Я устал.
Только тут до Криспа дошло, как много энергии выкачало из Геласия исцеление. Он понимал, что должен броситься выполнять просьбу жреца, но не мог — по крайней мере, сразу. Он не сводил глаз с отца. Фостий встретился с ним взглядом, и это был осмысленный взгляд.
— Принеси ему вина, сынок, — сказал Фостий, — а заодно и мне немножко.
— Да, пап, конечно. Прошу прощения, святой отец.
Крисп был рад тому, что может заняться поиском чистых чашек и бурдюка с лучшим вином: это означало, что никто не увидит слез, бегущих у него по щекам.
— Благослови тебя Фос, сынок, — сказал Геласий. Хотя вино и вернуло какую-то краску его лицу, двигался он по-прежнему с трудом, словно постарел на двадцать лет за те несколько минут, что потребовались для исцеления Фостия. Увидав озабоченную мину Криспа, жрец выдавил сухой смешок:
— Я не так слаб, как кажется. Хороший обед и глубокий сон — и все будет в порядке. Но даже не отдыхая, я мог бы сейчас вылечить еще одного больного, а то и двух без особого ущерба для себя.
Онемев от нахлынувших чувств, Крисп только кивнул.
— Хвала Фосу за то, что вы оказались тут и исцелили меня, святой отец, — проговорил отец Криспа. — Примите мою благодарность. — Он повернул голову, чтобы взглянуть на свое плечо и на рану, которая казалась теперь шрамом пятилетней давности. — Ну разве это не чудо? — сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
А потом встал, куда более легко, чем Геласий. Они вместе вышли на залитую солнцем улицу. Соседи, увидав Фостия здоровым, радостно загомонили.
— Какая жалость! Таце была бы такой аппетитной вдовушкой! — крикнул кто-то, и все рассмеялись, а Фостий — громче всех.
Крисп вышел следом за ними. Пока односельчане толпились вокруг его отца, Идалк кивком подозвал его к себе. Ветеран разговаривал с командиром видесских кавалеристов.
— Я кое-что рассказал этому господину — его зовут Манганий о тебе, — заявил Идалк. — Он говорит…
— Давай я сам ему скажу, — оборвал ветерана Манганий. — Судя по отзывам твоих односельчан, ты, Крисп, — тебя ведь так зовут, верно? — мог бы стать неплохим солдатом в армии императора. Я даже готов предложить тебе… хм-м… вознаграждение в пять золотых, если ты отправишься с нами в Имброс, не откладывая.
Крисп без колебаний покачал головой.
— Мое место здесь, господин, особенно теперь, когда благодаря вашей доброте и чудесному целительному дару Геласия мой отец вернулся к жизни.
— Воля твоя, юноша, — сказал Манганий. И оба они с Идалком вздохнули.
Глава 3
— Я? В город? — Крисп даже мечтать не смел о путешествии в имперскую столицу. Он посмаковал эту мысль — и через минуту затряс головой:
— Лучше уж я буду пахать. Это я умею. К тому же убивать мне так же не нравится, как и отцу.
— Мне тоже, — отозвался Идалк. — Но иногда приходится. И, как я уже сказал, по-моему, из тебя бы вышел хороший солдат.
— Нет, спасибочки. Больше всего мне хочется собрать хороший урожай бобовых, чтобы зимой не пришлось голодать. — Крисп сказал это со всей возможной твердостью, чтобы убедить Идалка — а заодно и себя самого, — что он говорит серьезно.
— Воля твоя, — пожал плечами ветеран. — Хотя если ты хочешь продолжать пахать, нам не мешало бы удостовериться, что банда кубратов действовала в одиночку. Но сначала разденем трупы. — Несколько сельчан уже приступили к этому занятию. — Доспехи и стрелы у них лучше наших, — продолжал Идалк. — Сабли больше годятся для конного боя, к которому привычны кубраты, но их мы тоже прихватим.
— Да, но как же нам быть с дикарями? — спросил Крисп. — Помнишь, мы думали, что они могут поставить часового возле деревни? Если он удерет и предупредит остальных, нагрянет большая банда…
— И тогда мечи и стрелы мало помогут, потому что дать отпор большой и разъяренной банде мы не в силах. А значит, если часовой там есть, отпускать его нельзя. — Идалк склонил голову набок. — Ну, храбрый командир Крисп, как бы ты предложил его обезвредить?
Скажи это ветеран чуть другим тоном, вопрос прозвучал бы насмешкой. Но Идалк, похоже, просто задал Криспу задачку, вроде того как Варадий порой заставлял юношей писать длинные и трудные слова. Крисп задумался.
— Если мы всем скопом двинемся в деревню по дороге, — сказал он наконец, — нас обязательно заметят. Всадник на коне запросто сможет объехать нас кругом, но потом непременно вернется на дорогу, чтобы выяснить, что стряслось с его товарищами. Может, посадим в засаде несколько лучников и не дадим ему это сделать?
— Можно! — Идалк, улыбаясь, отдал Криспу видесский военный салют, прижав к сердцу кулак. А затем повернулся к Фостию: — Скотос тебя побери, дружище, почему твой сын так упорно хочет идти по стопам отца?
— Потому что у него есть здравый смысл, — ответил отец Криспа. — Лучше пахать землю, чем лечь в нее костьми.
Крисп с жаром кивнул.
— Ладно, ладно, — вздохнул Идалк. — Но план тем не менее хорош. Думаю, у нас получится.
Он начал скликать сельчан. Некоторые из них рубили ветки и плющ, чтобы соорудить волокушу и оттащить домой погибших и троих или четверых тяжелораненых. Кубратских лошадей оставили собиравшимся в засаду лучникам, чтобы те забрали их на обратном пути, а трупы врагов — воронам на поживу.
Глядя, как начинает осуществляться его план, Крисп испытал такой же благоговейный трепет, какой вызывали в нем колосья, выраставшие из посеянных семян. Как он и предполагал, одинокий кубрат сидел верхом на коне двумя милями ближе к деревне, чем остальная банда. При виде видессиан, бросившихся к нему с копьями наперевес, всадник вздрогнул и пустил лошадь рысью, а потом перешел на галоп. Крестьяне погнались за ним, но не поймали.
Как Крисп и ожидал, кубрат вернулся на дорогу. Юноша с Идалком улыбнулись друг другу, наблюдая за тем, как клубы пыли, поднятой конскими копытами, тают вдали.
— Ну все, ему конец, — радостно проговорил Крисп. — Теперь можно и домой.
Домой они прибыли как раз после заката — чуть раньше, чем всадники напали бы на деревню, останься они в живых. В сумерках были видны фигуры женщин и детей, стоявших на улице и с тревогой гадавших, вернутся ли их мужья, отцы, сыновья и возлюбленные назад.
Весь отряд, как один человек, дружно грянул: «Фос!» Не говоря уже о том, что кубраты не могли издать такой клич, родные узнали их голоса. И с радостными криками помчались навстречу победителям. Часть восторженных криков сменилась стенаниями, когда женщины увиделись, что не все вернулись живыми и невредимыми. Но для большинства жителей деревни это все же был миг ликования.
Обняв свою мать, Крисп заметил, как сильно ему приходится нагибаться, чтобы поцеловать ее. Еще более странным показался ему поцелуй Евдокии. Живя с ней бок о бок изо дня в день, он практически не замечал, как выросла его сестренка — и вдруг в его объятиях оказалась настоящая женщина. Ему пришлось напрячься, чтобы вспомнить, что ей исполнилось столько же лет, сколько было Зоранне в тот день Зимнего солнцеворота.
Стоило ему подумать о Зоранне, как она тут же объявилась во плоти и тоже поцеловала его. Объятие их было неуклюжим; Крисп склонился над ее выпуклым животом, где зрело дитя, и чмокнул в губы.
Рядом с ними раздался женский вопль:
— Где мой муж?!
— С ним все в порядке, Ормсида, — сказал ей Крисп. — Он вместе с другими лучниками остался, чтобы поймать в ловушку дикаря, которому удалось от нас ускользнуть. Все, кого здесь нет, сидят в засаде.
— О, хвала Фосу! — воскликнула Ормсида и тоже поцеловала Криспа, хотя и была втрое старше его. За следующий час его перецеловало столько народу — и его, и друг дружку, — что хватило бы на шесть праздников солнцеворота вместе взятых.
А потом, в самый разгар ликования, в деревню возвратились лучники. Односельчане встретили их радостными воплями — Ормсида чуть не размазала Гермона по своей мощной груди, — однако вернувшиеся не разделяли всеобщего восторга. Крисп сразу понял, что это значит.
— Кубрат удрал, — сказал он.
Это прозвучало как обвинение. Лучники повесили головы.
— Мы выпустили в него и коня двадцать стрел, не меньше, — оправдываясь, заметил один из них, — и даже попали, потому что он орал как резаный.
— Кубрат удрал, — повторил Крисп. Хуже этого он ничего не мог придумать. Нет, мог. Через минуту его осенило:
— Он приведет к нам толпы кочевников.
После этого праздник быстро угас.
* * *
Следующие пять дней Крисп провел в смутном ожидании. Такое же настроение царило и во всей деревне, но у Криспа были две причины для тревоги. Как и остальные сельчане, он не сомневался, что кубраты жестоко отомстят за убийство своих товарищей. Но для Криспа эта угроза отступила на второй план, поскольку раненое плечо отца болело все сильнее.
Фостий, как обычно, старался скрыть свою боль. Но левая рука у него почти не двигалась, а вскоре он свалился в лихорадке.
Никакие припарки, которые деревенские женщины прикладывали к ране, не помогали. Фостий всегда был мужчина плотный, но теперь, с пугающей быстротой, плоть стаивала с его костей.
Поэтому Крисп почувствовал чуть ли не облегчение, когда на пятый вечер дозорный, сидевший на высоком дереве, прокричал:
— Всадники!
Вместе с остальными Крисп помчался за оружием: с кубратами, по крайней мере, можно было бороться. А в пылу сражения некогда будет тревожиться за отца.
— Сотни всадников! — крикнул дозорный.
Голос его дрогнул от страха. Женщины с детьми уже устремились к лесу, чтобы спрятаться в чаще.
— Сотни сотен! — снова крикнул дозорный.
Некоторые из сельчан, побросав копья и стрелы, помчались вслед за женщинами. Крисп схватил одного из беглецов, но Идалк покачал головой.
— Какой смысл? — сказал ветеран. — Если их настолько много, то пара лишних рук для нас роли не играет. Победить мы не в силах; мы можем только задать этим гадам жару перед смертью.
Крисп сжал древко копья так сильно, что побелели костяшки пальцев. Теперь ему не нужен был дозорный, чтобы догадаться о приближении всадников. Он слышал цокот копыт — приглушенный пока, но с каждой секундой все более громкий.
Крисп собрался с духом. «Одного проткнуть копьем, — подумал он, — а второго стащить с коня и заколоть». После этого — если после этого он останется жив — будет видно, какой еще урон можно причинить врагу.
— Уже недолго, ребята, — сказал Идалк так спокойно, словно крестьяне выстроились на парад. — Мы нападем с криком «Фос!», как и в прошлый раз, и будем молить благого бога, чтобы он не оставил нас.
«Фос!» Этот клич раздался не из уст односельчан, стоявших неровным строем перед домами. Его выкрикнул дозорный. Выкрикнул так дико и пронзительно, что Крисп подумал, уж не сошел ли он с ума. И тут опять донесся голос дозорного:
— Да это же не кубраты! Это видесские конники!
На мгновение деревенские уставились друг на дружку так, будто дозорный кричал на каком-то незнакомом языке. А потом возликовали еще громче, чем после первой победы над кубратами.
Зычный голос Идалка перекрыл оглушительный шум.
— Станк! — гаркнул он. — Станк привел к нам солдат!
— Станк! — подхватили остальные. — Ура Станку! Молодчина Станк!
За пару минут на Станка обрушилось столько похвал, сколько он не слышал за последние пять лет. Крисп выкрикивал его имя снова и снова, пока не охрип. Только что он смотрел в лицо смерти. И научился не бояться ее. Теперь он узнал также, какие чувства испытывает смертник при отмене приговора.
Скоро видесские кавалеристы въехали в деревню. Станк скакал среди них на чьей-то лошади. Полдюжины крестьян стащили его с седла, словно кубрата. Увесистых хлопков ему досталось тоже не меньше.
Крисп быстренько сосчитал кавалеристов. Семьдесят один человек.
«Вот тебе и сотни сотен! — подумал он. — Недаром говорят: у страха глаза велики».
Командир всадников озадаченно взирал на столпившихся вокруг крестьян.
— Похоже, мы вам не очень-то нужны, — заметил он.
— Да, господин! — Идалк вытянулся в струнку. — Мы думали, что потребуется подмога, когда еще не знали, сколько там кубратов. Вы нас слегка ввели в заблуждение — наш дозорный принял вас за банду дикарей.
— Судя по количеству трупов, я вижу, вы разделались с ними, — сказал командир. — Насколько мне известно, это была всего лишь небольшая шайка грабителей. Ни о каком широкомасштабном нападении сведений не поступало.
Небольшая шайка, действующая на свой страх и риск, подумал Крисп. В день, когда он впервые взял в руки меч, Варадий сказал ему, что обучает крестьян именно для такого случая. Да, ветеран знал, о чем говорит.
Видесский командир повернулся к жрецу, сидевшему на соседней лошади:
— Что ж, Геласий, ты нам сегодня, наверное, не понадобишься. Разве что решишь отслужить благодарственный молебен.
— Тем лучше, — ответил Геласий. — Я, конечно, умею исцелять раненых, но как подумаю, какие страдания им пришлось перенести до моего прихода, так только радуюсь, если в моем искусстве нет нужды.
— Господин! — воззвал Крисп. Ему пришлось обратиться к жрецу еще раз, прежде чем тот удостоил его взглядом. — Вы целитель, святой отец?
— И что с того, юноша? — сказал Геласий. — Благодарение Фосу, ты выглядишь вполне здоровым.
— Речь не обо мне, — нетерпеливо проговорил Крисп. — Мой отец. Сюда, пожалуйста.
Не глядя, следует ли за ним Геласий, Крисп поспешил к дому.
Когда он открыл дверь, в нос ударил новый запах, смешанный с привычным духом застоявшегося дыма и еды, — сладковатый, тошнотворный запах, от которого желудок начало выворачивать наизнанку.
— Да, я вижу, — пробормотал Геласий откуда-то сбоку. Ноздри жреца раздувались, пытаясь оценить по запаху разложения, насколько серьезным будет вызов его искусству. Он вошел в комнату, чуть нагнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку.
Теперь настала Криспова очередь следовать за ним.
Геласий наклонился над Фостием, лежавшим на краю соломенного ложа. Блестящие от жара глаза раненого смотрели сквозь жреца.
Крисп закусил губу. В этих ввалившихся глазах, в том, как туго натянута была кожа на скулах, он видел черты приближавшейся смерти.
Если Геласий тоже заметил их, то вида не подал. Он поднял рубашку Фостия, снял последние ненужные припарки, чтобы обследовать рану. От припарки ударила густая волна смрада гниющей плоти. Крисп невольно отступил назад — и тут же опомнился, ненавидя себя за это. Что же он делает — отступается от своего отца?
— Все нормально, юноша, — рассеянно сказал Геласий, впервые после прихода в дом дав понять, что не забыл о Криспе. Хотя через мгновение жрец, казалось, забыл не только о нем, но и о Фостии. Глаза у него закатились, точно он пытался увидеть солнце сквозь соломенную крышу хижины. — Благословляем тебя, Фос, владыка благой и премудрый, — нараспев затянул жрец, — милостью твоей, защитник наш, да разрешится великое искушение жизни нам во благодать.
Крисп эхом подхватил молитву. Она была единственной, которую он знал наизусть до конца; да и не нашлось бы человека во всей империи, кто не знал бы символ веры Фоса наизусть.
Геласий повторил молитву еще раз, потом еще и еще. Дыхание у жреца стало замедленным, глубоким и ровным. Веки опустились, но Крисп почему-то был уверен, что жрец прекрасно осознает, что происходит в нем и вовне. И тут, без предупреждения, Геласий нагнулся и схватил Фостия за раненое плечо.
Хватка жреца была отнюдь не нежной. Крисп ожидал, что отец вскрикнет от такого грубого обращения, но Фостий лежал спокойно, погруженный в лихорадочную дрему. Геласий перестал молиться вслух, хотя дышать продолжал все в том же ритме.
Крисп перевел взгляд с сосредоточенного лица жреца на его руки и рану под ними. И вдруг почувствовал, как волоски на собственных руках и на затылке встают от благоговения дыбом: прямо на его глазах эта зияющая, полная гноем дыра начала закрываться.
Когда от нее остался лишь тоненький бледный шрам, Геласий отнял руки от плеча больного. Целительный поток, переливавшийся из него в Криспова отца, иссяк с почти слышимой внезапностью.
Геласий попытался встать — и зашатался, точно ощущая силу этого разъединения.
— Вина, — прохрипел он. — Я устал.
Только тут до Криспа дошло, как много энергии выкачало из Геласия исцеление. Он понимал, что должен броситься выполнять просьбу жреца, но не мог — по крайней мере, сразу. Он не сводил глаз с отца. Фостий встретился с ним взглядом, и это был осмысленный взгляд.
— Принеси ему вина, сынок, — сказал Фостий, — а заодно и мне немножко.
— Да, пап, конечно. Прошу прощения, святой отец.
Крисп был рад тому, что может заняться поиском чистых чашек и бурдюка с лучшим вином: это означало, что никто не увидит слез, бегущих у него по щекам.
— Благослови тебя Фос, сынок, — сказал Геласий. Хотя вино и вернуло какую-то краску его лицу, двигался он по-прежнему с трудом, словно постарел на двадцать лет за те несколько минут, что потребовались для исцеления Фостия. Увидав озабоченную мину Криспа, жрец выдавил сухой смешок:
— Я не так слаб, как кажется. Хороший обед и глубокий сон — и все будет в порядке. Но даже не отдыхая, я мог бы сейчас вылечить еще одного больного, а то и двух без особого ущерба для себя.
Онемев от нахлынувших чувств, Крисп только кивнул.
— Хвала Фосу за то, что вы оказались тут и исцелили меня, святой отец, — проговорил отец Криспа. — Примите мою благодарность. — Он повернул голову, чтобы взглянуть на свое плечо и на рану, которая казалась теперь шрамом пятилетней давности. — Ну разве это не чудо? — сказал он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
А потом встал, куда более легко, чем Геласий. Они вместе вышли на залитую солнцем улицу. Соседи, увидав Фостия здоровым, радостно загомонили.
— Какая жалость! Таце была бы такой аппетитной вдовушкой! — крикнул кто-то, и все рассмеялись, а Фостий — громче всех.
Крисп вышел следом за ними. Пока односельчане толпились вокруг его отца, Идалк кивком подозвал его к себе. Ветеран разговаривал с командиром видесских кавалеристов.
— Я кое-что рассказал этому господину — его зовут Манганий о тебе, — заявил Идалк. — Он говорит…
— Давай я сам ему скажу, — оборвал ветерана Манганий. — Судя по отзывам твоих односельчан, ты, Крисп, — тебя ведь так зовут, верно? — мог бы стать неплохим солдатом в армии императора. Я даже готов предложить тебе… хм-м… вознаграждение в пять золотых, если ты отправишься с нами в Имброс, не откладывая.
Крисп без колебаний покачал головой.
— Мое место здесь, господин, особенно теперь, когда благодаря вашей доброте и чудесному целительному дару Геласия мой отец вернулся к жизни.
— Воля твоя, юноша, — сказал Манганий. И оба они с Идалком вздохнули.
Глава 3
Однажды, вернувшись с поля жарким летним вечером, Крисп увидал кучку деревенских женщин, в том числе свою мать и сестер, обступивших коробейника, который демонстрировал коллекцию медных котелков.
— Ей-ей, они прослужат вам всю жизнь, дамы! Лед меня побери, если вру! — приговаривал торговец.
Он стукнул по котлу своим посохом. Женщины аж подскочили от звона. Коробейник поднял котелок:
— Видали? Ни единой вмятинки! Сработаны на совесть, как я уже сказал. Не то что дешевые поделки лудильщиков, которых в наши дни развелось как собак. И не так уж дорого, кстати. Я прошу за них всего три серебряных монеты, восьмую часть золотой…
Крисп помахал Евдокии, но она его не заметила. Ее, как и всех остальных, заворожила болтовня разносчика. Крисп, слегка обиженный, пошел дальше. Он до сих пор не мог привыкнуть к отсутствию Евдокии в доме, хотя она вышла замуж за Домока год назад. Ей уже исполнилось восемнадцать, но Криспу приходилось делать над собой усилие, чтобы не думать о ней как о маленькой девочке.
Впрочем, чему удивляться? Ему самому стукнуло двадцать один, однако деревенские старики по-прежнему звали его «пареньком».
Никто не обращает внимания на перемены, пока они не стукнут тебя по башке, подумал он, невесело усмехаясь.
— Дорогие дамы, эти котелки… — Коробейник вдруг издал тонкий писк, не входивший в программу рекламной речи. Кровь подступила к его загорелым щекам. — Простите, дамы, простите великодушно!
Его отступление к лесу вскоре сменилось позорным бегством.
Женщины сочувственно закудахтали. Криспу пришлось собрать всю силу воли, чтобы не прыснуть со смеху.
Через пару минут разносчик вынырнул из кустов и, задержавшись у колодца, напился из ведра.
— Пардон, дамы, — сказал он, вернувшись к своим котелкам. — Меня что-то маленько понос пробрал. Так на чем я остановился?
И он начал расхваливать свой товар с тем же пылом, что и прежде.
Крисп постоял в сторонке, прислушиваясь. Он не собирался продавать котлы, но у него подрастало несколько поросят, откармливаемых для продажи на рынке в Имбросе, а искусство коробейника стоило того, чтобы поучиться.
Но вскоре торговцу пришлось прерваться снова. На сей раз он припустил к лесу со всех ног. Когда он вернулся, вид у него был измученный; лицо из красного сделалось серым.
— Дамы, я бы с радостью рассказал вам еще о своем товаре, но, по-моему, пора приступить к торговле, пока меня снова не прихватило.
Купля-продажа, увы, тоже не принесла ему облегчения. Перерывы в рекламной речи ослабили ее гипнотическое воздействие на женщин, и те принялись торговаться куда упорнее, чем хотелось разносчику. Покачивая головой, он начал грузить котлы на мула.
— Слушайте, останьтесь поужинать с нами, — пригласила его одна из женщин. — Не стоит вам пускаться в дорогу в таком состоянии.
Коробейник слабо улыбнулся и отвесил ей низкий поклон.
— Вы слишком добры к бродячему торговцу. Благодарю вас.
Однако прежде чем он прикончил миску тушеных овощей, ему пришлось еще дважды сбегать опорожниться.
— Надеюсь, он поправится, — сказала вечером Таце Фостию с Криспом.
Наутро деревню разбудил истошный вопль. Крисп выбежал из дома с копьем в руке, гадая, кто на кого напал. Женщина, пригласившая коробейника на ужин, стояла возле его походной постели. На лице ее был неподдельный ужас. Крисп вместе с другими мужчинами подбежал к ней. Неужели этот подонок отплатил за гостеприимство, тем, что попытался изнасиловать ее?
Женщина вскрикнула снова. Крисп заметил, что одежда на ней в полном порядке. Тогда он глянул вниз, на постель, с которой женщина не сводила глаз.
— Фос! — вырвалось у него.
Его замутило. Хорошо еще, что желудок у него был пустой; успей он позавтракать, его бы точно вытошнило.
Коробейник был мертв. Он весь съежился и покрылся синяками; по коже расплылись большие фиолетовые пятна. Вымокшее насквозь вонючее покрывало, казалось, впитало всю жидкость, вышедшую из тела с кровавым поносом.
— Магия, — сказал сапожник Цикал. — Черная магия. — Он начертил на груди солнечный круг.
Крисп кивнул, и не он один. Он не мог себе представить ни одной естественной причины, способной столь разрушительно подействовать на человека.
— Ничего подобного, — заявил Варадий. Борода у него побелела несколько лет назад, но до сих пор Криспу и в голову не приходило назвать его стариком. Однако теперь ветеран не только выглядел на свои годы — у него и голос стал по-стариковски дребезжащим. — Это хуже, чем магия.
— Что может быть хуже магии? — в один голос спросили трое человек.
— Холера.
Для Криспа это был пустой звук. И судя по тому, как остальные сельчане закачали головами, им тоже было невдомек, что такое «холера». Варадий их просветил:
— Я видел ее всего однажды, благодарение благому богу, когда мы сражались на западе с макуранцами, лет тридцать назад, но одного раза мне хватило на всю жизнь. Она выкосила нашу армию почище трех сражений — да и вражескую, наверное, тоже, иначе они взяли бы нас голыми руками.
Крисп перевел взгляд с ветерана на скрюченные останки коробейника. Ему не хотелось задавать этот вопрос:
— Значит… она заразна?
— Да. — Варадий, похоже, взял себя в руки. — Мы сжигали тела умерших. Это замедляло распространение заразы, по крайней мере так нам казалось. Думаю, этого бедолагу тоже надо сжечь. И сделать еще кое-что.
— Что? — спросил Крисп.
— Как можно быстрее поехать в Имброс и привезти жреца-целителя. Боюсь, без него нам не обойтись.
* * *
Дым от погребального костра, на котором сжигали коробейника, поднимался в небеса. С ним поднимались молитвы сельчан, обращенные к Фосу. Как и четыре года назад, когда пришли кубраты, Станк отправился в Имброс. На сей раз вместо мула он скакал на коне, захваченном у кочевников.
Если не считать его отъезда и черного, выгоревшего пепелища на зеленой траве, жизнь продолжалась как обычно. Возможно, не только Криспа охватывало беспокойство всякий раз, когда приходила пора идти по нужде, но люди об этом не говорили.
«Пять дней», — подумал Крисп. Может, чуть меньше, поскольку на сей раз Станк на коне, а значит, доберется до Имброса быстрее. А может, чуть больше, если жрец не прискачет с такой же скоростью, с какой тогда примчались видесские кавалеристы, — хотя, Фос свидетель, угроза на сей раз была не менее опасной.
Жрец-целитель прибыл утром на шестой день после отъезда Станка из деревни. Холера опередила его на три дня. К тому времени, когда он приехал, сельчане сожгли еще три трупа, в том числе и тело несчастной женщины, пригласившей коробейника остаться.
Больных было еще больше — измученных неукротимым поносом, с посиневшими губами, с холодной и сухой кожей. Одни из них маялись от судорог в руках и ногах, другие — нет. Но всех без исключения несло бесконечным потоком зловонной жижи.
Увидав еще живых жертв холеры, жрец начертил над сердцем знак солнца.
— Я молился, чтобы ваш посланец ошибся, — сказал он, — но, как видно, моя молитва не была услышана. Это и впрямь холера.
— Вы можете вылечить его? — раздался полный страха и отчаяния вопль Зоранны: Ифантий лежал в луже собственных испражнений возле дома. — О, Фос, вы можете вылечить его?
— Если владыка благой и премудрый даст мне силы, — ответил жрец. И, не останавливаясь даже для того, чтобы назвать свое имя, поспешил за Зоранной. Здоровые сельчане побрели следом.
— Его зовут Мокий, — сказал Станк, присоединясь к остальным. — А-яй, как задницу-то натерло! — добавил он, потирая воспаленную часть организма.
Мокий опустился на колени подле Ифантия, который, увидев жреца, попытался изобразить солнечный знак.
— Сейчас это не обязательно, не трать силы зря, — ласково остановил его жрец и, задрав испачканную рубаху крестьянина, положил руки ему на живот. А потом, как и Геласий, лечивший Криспова отца, начал снова и снова повторять символ веры, сосредоточивая всю свою волю и энергию на недвижно лежавшем страдальце.
Открытых ран, как у Фостия, у Ифантия не было. Поэтому увидеть воочию чудесный процесс исцеления на сей раз не удалось. Но Крисп тем не менее ощущал невидимый целительный поток, перетекавший от Мокия к крестьянину.
В конце концов жрец убрал руки и тяжело осел на землю. Усталость глубокими складками изрезала ему лицо. Ифантий приподнялся.
Глаза у него были запавшие, но ясные.
— Воды, — просипел он. — Клянусь благим богом, я в жизни не чувствовал такой жажды.
— Да, воды, — выдохнул Мокий голосом более усталым, чем у только что вылеченного им больного.
Полдюжины сельчан наперегонки бросились к колодцу. Зоранна не выиграла забег, но остальные расступились, услыхав ее слова:
— Ей-ей, они прослужат вам всю жизнь, дамы! Лед меня побери, если вру! — приговаривал торговец.
Он стукнул по котлу своим посохом. Женщины аж подскочили от звона. Коробейник поднял котелок:
— Видали? Ни единой вмятинки! Сработаны на совесть, как я уже сказал. Не то что дешевые поделки лудильщиков, которых в наши дни развелось как собак. И не так уж дорого, кстати. Я прошу за них всего три серебряных монеты, восьмую часть золотой…
Крисп помахал Евдокии, но она его не заметила. Ее, как и всех остальных, заворожила болтовня разносчика. Крисп, слегка обиженный, пошел дальше. Он до сих пор не мог привыкнуть к отсутствию Евдокии в доме, хотя она вышла замуж за Домока год назад. Ей уже исполнилось восемнадцать, но Криспу приходилось делать над собой усилие, чтобы не думать о ней как о маленькой девочке.
Впрочем, чему удивляться? Ему самому стукнуло двадцать один, однако деревенские старики по-прежнему звали его «пареньком».
Никто не обращает внимания на перемены, пока они не стукнут тебя по башке, подумал он, невесело усмехаясь.
— Дорогие дамы, эти котелки… — Коробейник вдруг издал тонкий писк, не входивший в программу рекламной речи. Кровь подступила к его загорелым щекам. — Простите, дамы, простите великодушно!
Его отступление к лесу вскоре сменилось позорным бегством.
Женщины сочувственно закудахтали. Криспу пришлось собрать всю силу воли, чтобы не прыснуть со смеху.
Через пару минут разносчик вынырнул из кустов и, задержавшись у колодца, напился из ведра.
— Пардон, дамы, — сказал он, вернувшись к своим котелкам. — Меня что-то маленько понос пробрал. Так на чем я остановился?
И он начал расхваливать свой товар с тем же пылом, что и прежде.
Крисп постоял в сторонке, прислушиваясь. Он не собирался продавать котлы, но у него подрастало несколько поросят, откармливаемых для продажи на рынке в Имбросе, а искусство коробейника стоило того, чтобы поучиться.
Но вскоре торговцу пришлось прерваться снова. На сей раз он припустил к лесу со всех ног. Когда он вернулся, вид у него был измученный; лицо из красного сделалось серым.
— Дамы, я бы с радостью рассказал вам еще о своем товаре, но, по-моему, пора приступить к торговле, пока меня снова не прихватило.
Купля-продажа, увы, тоже не принесла ему облегчения. Перерывы в рекламной речи ослабили ее гипнотическое воздействие на женщин, и те принялись торговаться куда упорнее, чем хотелось разносчику. Покачивая головой, он начал грузить котлы на мула.
— Слушайте, останьтесь поужинать с нами, — пригласила его одна из женщин. — Не стоит вам пускаться в дорогу в таком состоянии.
Коробейник слабо улыбнулся и отвесил ей низкий поклон.
— Вы слишком добры к бродячему торговцу. Благодарю вас.
Однако прежде чем он прикончил миску тушеных овощей, ему пришлось еще дважды сбегать опорожниться.
— Надеюсь, он поправится, — сказала вечером Таце Фостию с Криспом.
Наутро деревню разбудил истошный вопль. Крисп выбежал из дома с копьем в руке, гадая, кто на кого напал. Женщина, пригласившая коробейника на ужин, стояла возле его походной постели. На лице ее был неподдельный ужас. Крисп вместе с другими мужчинами подбежал к ней. Неужели этот подонок отплатил за гостеприимство, тем, что попытался изнасиловать ее?
Женщина вскрикнула снова. Крисп заметил, что одежда на ней в полном порядке. Тогда он глянул вниз, на постель, с которой женщина не сводила глаз.
— Фос! — вырвалось у него.
Его замутило. Хорошо еще, что желудок у него был пустой; успей он позавтракать, его бы точно вытошнило.
Коробейник был мертв. Он весь съежился и покрылся синяками; по коже расплылись большие фиолетовые пятна. Вымокшее насквозь вонючее покрывало, казалось, впитало всю жидкость, вышедшую из тела с кровавым поносом.
— Магия, — сказал сапожник Цикал. — Черная магия. — Он начертил на груди солнечный круг.
Крисп кивнул, и не он один. Он не мог себе представить ни одной естественной причины, способной столь разрушительно подействовать на человека.
— Ничего подобного, — заявил Варадий. Борода у него побелела несколько лет назад, но до сих пор Криспу и в голову не приходило назвать его стариком. Однако теперь ветеран не только выглядел на свои годы — у него и голос стал по-стариковски дребезжащим. — Это хуже, чем магия.
— Что может быть хуже магии? — в один голос спросили трое человек.
— Холера.
Для Криспа это был пустой звук. И судя по тому, как остальные сельчане закачали головами, им тоже было невдомек, что такое «холера». Варадий их просветил:
— Я видел ее всего однажды, благодарение благому богу, когда мы сражались на западе с макуранцами, лет тридцать назад, но одного раза мне хватило на всю жизнь. Она выкосила нашу армию почище трех сражений — да и вражескую, наверное, тоже, иначе они взяли бы нас голыми руками.
Крисп перевел взгляд с ветерана на скрюченные останки коробейника. Ему не хотелось задавать этот вопрос:
— Значит… она заразна?
— Да. — Варадий, похоже, взял себя в руки. — Мы сжигали тела умерших. Это замедляло распространение заразы, по крайней мере так нам казалось. Думаю, этого бедолагу тоже надо сжечь. И сделать еще кое-что.
— Что? — спросил Крисп.
— Как можно быстрее поехать в Имброс и привезти жреца-целителя. Боюсь, без него нам не обойтись.
* * *
Дым от погребального костра, на котором сжигали коробейника, поднимался в небеса. С ним поднимались молитвы сельчан, обращенные к Фосу. Как и четыре года назад, когда пришли кубраты, Станк отправился в Имброс. На сей раз вместо мула он скакал на коне, захваченном у кочевников.
Если не считать его отъезда и черного, выгоревшего пепелища на зеленой траве, жизнь продолжалась как обычно. Возможно, не только Криспа охватывало беспокойство всякий раз, когда приходила пора идти по нужде, но люди об этом не говорили.
«Пять дней», — подумал Крисп. Может, чуть меньше, поскольку на сей раз Станк на коне, а значит, доберется до Имброса быстрее. А может, чуть больше, если жрец не прискачет с такой же скоростью, с какой тогда примчались видесские кавалеристы, — хотя, Фос свидетель, угроза на сей раз была не менее опасной.
Жрец-целитель прибыл утром на шестой день после отъезда Станка из деревни. Холера опередила его на три дня. К тому времени, когда он приехал, сельчане сожгли еще три трупа, в том числе и тело несчастной женщины, пригласившей коробейника остаться.
Больных было еще больше — измученных неукротимым поносом, с посиневшими губами, с холодной и сухой кожей. Одни из них маялись от судорог в руках и ногах, другие — нет. Но всех без исключения несло бесконечным потоком зловонной жижи.
Увидав еще живых жертв холеры, жрец начертил над сердцем знак солнца.
— Я молился, чтобы ваш посланец ошибся, — сказал он, — но, как видно, моя молитва не была услышана. Это и впрямь холера.
— Вы можете вылечить его? — раздался полный страха и отчаяния вопль Зоранны: Ифантий лежал в луже собственных испражнений возле дома. — О, Фос, вы можете вылечить его?
— Если владыка благой и премудрый даст мне силы, — ответил жрец. И, не останавливаясь даже для того, чтобы назвать свое имя, поспешил за Зоранной. Здоровые сельчане побрели следом.
— Его зовут Мокий, — сказал Станк, присоединясь к остальным. — А-яй, как задницу-то натерло! — добавил он, потирая воспаленную часть организма.
Мокий опустился на колени подле Ифантия, который, увидев жреца, попытался изобразить солнечный знак.
— Сейчас это не обязательно, не трать силы зря, — ласково остановил его жрец и, задрав испачканную рубаху крестьянина, положил руки ему на живот. А потом, как и Геласий, лечивший Криспова отца, начал снова и снова повторять символ веры, сосредоточивая всю свою волю и энергию на недвижно лежавшем страдальце.
Открытых ран, как у Фостия, у Ифантия не было. Поэтому увидеть воочию чудесный процесс исцеления на сей раз не удалось. Но Крисп тем не менее ощущал невидимый целительный поток, перетекавший от Мокия к крестьянину.
В конце концов жрец убрал руки и тяжело осел на землю. Усталость глубокими складками изрезала ему лицо. Ифантий приподнялся.
Глаза у него были запавшие, но ясные.
— Воды, — просипел он. — Клянусь благим богом, я в жизни не чувствовал такой жажды.
— Да, воды, — выдохнул Мокий голосом более усталым, чем у только что вылеченного им больного.
Полдюжины сельчан наперегонки бросились к колодцу. Зоранна не выиграла забег, но остальные расступились, услыхав ее слова: