— Папа, не плачь! Папочка! Полетели домой. Нас мама давно ждет.
— Да-да, сыночек. — Серпан попытался подняться, встать на ноги, но никак не мог. — Нужно лететь. Немедленно возвращаться.
Наконец ему удалось встать. Взял сына на руки и, собрав все силы, оттолкнулся ногами от земли… Медленно начали подниматься.
— Куда же ты, Вася? — закричала Маруся. — Ничего с собой не взял. Ты ведь за картошкой приехал! И уток я тебе приготовила!..
С высоты нескольких метров Василий видел, как Маруся торопливо вытянула из погреба мешок с картошкой, развязала его, взяла крупную картофелину и изо всей силы кинула ему. Подбежали другие односельчане и тоже принялись бросать.
— Ты же картошечки хотел! На, бери!
Василий старался покрепче прижимать к себе Андрюшу. И они полетели все быстрей и быстрей… Все вокруг слилось в однообразные серые полосы.
Наконец на горизонте показались огни вечернего города…
Подлетая к дому, издали заметил — форточка опять открыта. И, резко теряя высоту, направился к окну, стараясь поточнее спланировать к освещенному прямоугольнику.
Сначала протолкнул вперед Андрюшку; тот влетел ловко, красиво. Василий — за ним, но слегка задел левым плечом, что сразу отозвалось острой болью в сердце. Боль эта лишила его остатков сил, и он мгновенно оказался на ковре посреди комнаты. Все повторялось с томительным однообразием, как и в первый прилет. Яркая желтая лампа освещала всю комнату…
Жена, спавшая на диване, вздрогнула и быстро села, обняв руками колени, на ней была зеЛианая короткая юбка и зеленый жакет… Мария сонно моргала и, увидев наконец Василия, спросила зевая:
— О, это ты… А я, видишь, вздремнула… Ты так быстро вернулся… Как там Маруся?
Серпан долго лежал, собираясь с силами, затем встал с трудом и внезапно понял — он спит, и все вокруг — бесконечный мучительный сон. Пытался заставить себя проснуться, но ничего не получалось. Как ни старался открыть глаза, не мог.
— Хорошо у тети Маруси, правда, па? — сказал Андрей.
Василий на четвереньках подполз к дивану, засунул под него руку, и, прикоснувшись к лягушке, проснулся.
Яркий солнечный свет лился сквозь большое окно и слепил глаза. Василий Серпан осмотрелся. Он лежал на кровати у себя дома. Жена уже не спала — лежала с открытыми глазами.
— Мария, ты не спишь?
— Не сплю…
— О чем-то думаешь?
— Да… Обо всем и ни о чем… Не бережешь ты себя.
— Едва долетел, — виновато улыбнулся Василий. — Хорошо, что ты форточку оставила для нас открытой.
— Что-о?
— Прости, приснилось, очевидно…
— Ты спал целые сутки, Вася.
— Брось шутки…
— Да, ты спал целые сутки. Я было испугалась, но слышу — дышишь ровно… Не стала будить. Не бережешь ты себя… Сложная была операция?
— Операция как операция.
Серпан сел в кровати. За стеной в соседней комнате хрипло подал о себе знать радиоприемник… Значит, проснулся Андрей. Вскоре послышался заразительный смех Ксении, и сразу же вслед за этим — гортанные индейские крики обоих и веселая возня.
Василий встал с кровати, для видимости бодро изобразил, что делает зарядку… набросил на себя пеструю рубашку, надел синие шорты. Сел на стул и долго сидел неподвижно…
— Мария… Я сейчас поеду… к Антону.
— К Антону? Что это вдруг?..
Антон Фрунов, бывший однокурсник Серпана, работал психиатром. В последние годы, погруженные в будничные хлопоты и заботы, они встречались редко, да и то случайно. А в институте ведь были закадычными друзьями.
— Давно не виделись… Хочется посидеть, просто поговорить…
Василий подошел к телефону и долго вспоминал номер.
Наконец набрал.
— Антон Васильевич дома?
— Кто его спрашивает? — Молодой и красивый женский голос ответил вопросом на вопрос. Жена? Василий знал, что в позапрошлом году Фрунов развелся и женился вторично. С его первой женой Серпан был хорошо знаком, она тоже врач, они учились вместе.
— Товарищ спрашивает.
На том конце провода надолго умолкли.
— Как вас зовут?
Вопрос возмутил Серпана, но, сдержавшись, он ответил:
— Василий Серпан.
Опять долгое молчание. Серпан невольно взорвался:
— Что вы еще хотите спросить, уважаемая?! Или, может, все-таки позовете Антона? — перешел он на крик. Но тут же пожалел.
«Напрасно я. Так нельзя. Должен понимать. Антон — врач, прекрасный специалист, с именем, не может он отвечать на все звонки… А жена охраняет…»
— Его нет дома…
— К чему тогда столько вопросов? Или вам захотелось поразвлечься немного?
— Он на даче! — В голосе женщины послышалась обида.
Василий взял себя в руки.
— Понимаете, если он действительно на даче, то я поеду к нему туда. Но мне не хотелось бы совершенно случайно не застать Антона там.
— Вы знаете, где наша дача?
— Знаю, если ничего не изменилось…
— Ничего не изменилось… Можете ехать. Но если не застанете Антона, пожалуйста, без претензий. Мне он сказал, что едет на дачу. Вот так, уважаемый товарищ. — И положила трубку.
Серпан зло усмехнулся.
— Я поеду, Марийка. Извини меня, субботу проспал, а на воскресенье убегаю. Такой вот у тебя муж. Но мне очень нужно, поверь… Давно надо поговорить с Антоном…
Серпан быстро оделся, выбежал из дома и остановил такси. Вскоре они повернули с Обуховской трассы на Плюты.
Машина остановилась возле проволочного забора, за которым виднелся аккуратный домик. Василий расплатился с шофером, и тот уехал. Серпан подошел к свежевыкрашенной калитке, попробовал, высохла ли краска, и нажал на ручку. Закрыто. Подергал, стал беспомощно оглядываться. Во дворе за сеткой забора никого не видно. Сперва Василий постучал по железной арматуре золотым кольцом. Получилось до того тихо, что он сам улыбнулся. Попробовал ударить ногой, но проволочная сетка лишь слегка погудела и царапнула ботинок. Василий Серпан бывал здесь дважды, всегда вместе с Антоном, и никаких проблем не возникало.
— Антон! — приглушенно воззвал Серпан и тут же понял, никто его не услышит.
— Анто-он! — крикнул погромче.
Никого.
— Фру-уно-ов!!! — закричал изо всех сил.
Вскоре на узкой дорожке между яблонями и грушами показалась знакомая фигура (располнел за последнее время). Василий облегченно вздохнул. Антон всматривался издали, наконец узнал, помахал рукой и скрылся в домике. Минутой позже шел с ключом в руке. Белая майка вымазана на животе землей. На ногах изношенные туфли. Длинные нерасчесанные волосы падали на глаза. Фрунов улыбался — он искренне был рад и удивлен. Долго не мог попасть ключом в узкую щель английского замка, приваренного к калитке. Наконец-то… Друзья обнялись.
— Привет!
— Привет!
— Каким ветром?
— Да уж каким-никаким занесло.
Медленно пошли по дорожке. Фрунов важно, первым.
За ним Серпан.
— Звонил тебе домой… Приятный женский голос соблаговолил все же сообщить, что ты на даче…
Антон на ходу сорвал с ветки большое яблоко и протянул Василию.
— Удивляюсь, что она вообще с тобой разговаривала, да еще сообщила мои координаты. Она меня очень бережет. — Фрунов достал сигарету, щелкнул зажигалкой.
— С Тамарой видишься?
— Редко… Сам знаешь ее характер. Говорит — если б хотел видеть сына, раньше об этом следовало думать… Иной раз даже дверь не открывает. Я тоже не мальчик, ее пороги обивать…
— А сейчас… Кто твоя жена?
— Представь себе — главный бухгалтер! — многозначительно хмыкнул Антон. — Дебет-кредит… Все подсчитано, все учтено, все предусмотрено… Поначалу была такой кошечкой… Но давай оставим это… Не наступай на любимую мозоль… По крайней мере, сразу… Ты ко мне просто так или по делу?
— Просто так… и по делу.
— Пошли, покажу тебе свои владения. Ты, значит, этак года три не был…
— Два.
— Неужели? Кажется, целую вечность не виделись. Вот розы… Ну каково?! Моя гордость. Лелею… А вот эти? Не правда ли — чудо!
— Да-а…
— Мой новый тесть нутрий приобрел. Показать?
— Нутрий?
— Ну не тестя же… Хотя он здесь днюет и ночует. Просто удивительно, что сегодня его нет.
«Сердце опять. Почему болит сердце? Раньше-то оно никогда не беспокоило. Правда, раньше меня и ничто не беспокоило. Старею? И в клинику забыл позвонить. Как-то там мальчик?..»
Подошли к клетке с тремя длиннохвостыми созданиями, похожими на огромных крыс. В одном отсеке клетки — две, в другом одна. Из каждого отсека — выход в ванну, тоже перегороженную пополам густой сеткой.
— Потешные.
— В первый раз видишь?
— Да, первый.
— Я тоже раньше не видел. Пока тесть их не приволок… Я вообще-то брезгливый… Крысы и крысы… Но симпатичные… Правда? А чистюли, я тебе скажу! И мясо вкусней, чем у кроликов. Ну а мех — сам видишь…
— А зачем их разделили?
— Одна, это самка.
— Ну и что?.. Стоите на страже моральных принципов?
— При чем тут мораль?! Были поначалу все вместе. Подрались. Чуть кровью не изошли эти два дурака. Никто не победил, только вымотались донельзя — хлюпики-интеллигентики. Неделю потом тесть молоком их отпаивал. Едва не потеряли… Когда разделили — полный порядок. Летнюю кухню видишь? Сам построил!
— Вижу.
— Ну ладно, пошли в дом.
На столе в комнате стояла открытая бутылка коньяка. Серпан удивился:
— Что это — ты один… пил?
— Не один. Со своим внутренним голосом, со своим вторым «я». — Антон нервно рассмеялся. — Садись к столу, — предложил, выкладывая на пеструю скатерть четыре апельсина и коробку шоколадных конфет. — Прекрасный собеседник — должен тебе сказать — собственный внутренний голос. Не так ли? — Антон поставил перед Василием рюмку и налил коньяку.
— Постой, Антон. Я, собственно, к тебе, как к специалисту…
— Вот как? Для меня это комплимент. После второй женитьбы мне показалось — я перестал понимать что-либо в человеческой психике. Отсюда вывод — никудышный я психиатр…
— Ты говоришь о женской психике… — попытался пошутить Василий. — А мне хотелось посоветоваться о состоянии одного мужчины…
— Кто он? — Голос Фрунова сразу стал профессионально серьезным. — Сколько ему лет?
— Он врач, хирург, ему тридцать девять.
— Твой знакомый? Родственник?
— Родственник…
— И что же его беспокоит?
— Понимаешь ли, Антон… этот врач — я сам.
— Вот как?
— Да, именно так.
Антон поставил на стол свою рюмку.
— Ты думаешь, я смогу сказать тебе то, чего ты сам не знаешь? — улыбнулся, но тут же произнес деловым тоном: — Извини, что тебя беспокоит?
— У меня очень давно удивительно яркие сновидения. Иной раз трудно отличить сон от действительности. Стараюсь проснуться, но никак не могу. Просыпаюсь во сне, то есть снится, что просыпаюсь… что-то делаю, работаю, и так по нескольку раз. Часто бывает ощущение, что вокруг все мне знакомо, хотя точно знаю, попал в ситуацию абсолютно новую…
— Симптом уже пережитого…
— Да, я помню… Один из симптомов помрачения сознания… В лучшем случае — следствие переутомления, астении… Правда?
— Верно. Надеюсь, ты не паникуешь, друже? Уверен, нет ничего страшного. Поверь мне. Типичное следствие невротического состояния. Радости мало, конечно, но согласись сам, в наш динамичный век мало кто может похвастать тем, что никогда не побывал в шкуре невротика. Понятие невроза — достаточно широкое, сам знаешь. А относительно ярких сновидений… прежде всего ты должен без малейшей утайки сказать мне, не злоупотребляешь ли наркотиками… хотя бы тривиальным алкоголем… — Антон взял со стола рюмку и выпил. — Я ведь все понимаю и спрашиваю без какого бы то ни было осуждения. Мне это нужно знать. И среди врачей встречаются наркоманы. Причина? Доступность наркотика и обыкновенное человеческое любопытство. Договоримся — скажешь откровенно. Все останется между нами…
— Об этом можешь не думать, Антон.
— Точно?
— Гарантирую почти пуританскую девственность.
— Тогда яркость сновидений логично трактовать как нормальные проявления твоей индивидуальности, разве что на фоне общего переутомления, некоторой ранимости, лабильности психики… Я ведь знаю тебя. Ты — тонкая, лирически настроенная натура. Кстати, я очень был удивлен, когда ты решил стать хирургом. Тебе нужно отдохнуть. Ты давно ходил в горы? Я помню — когда-то ты без гор жизни не мыслил.
— Давно не был… Дочь болела.
— Вот видишь… И оперируешь больше всех. Я-то тебя знаю.
— Антон, я порою думаю об онейроидном синдроме…
Фрунов на мгновение задумался. Его высокий лоб покрылся морщинами, глаза прищурились.
— Нет-нет, это не то… — Антон Фрунов читал лекции студентам, и Василию начал объяснять по привычке исподволь: — Онейроидный синдром — состояние сознания, напоминающее сон. Больной подобен погруженному в мечты человеку. При обращении к нему он тотчас же возвращается в реальный мир, адекватно общается, но, закончив говорить, вновь предается фантастическим переживаниям. Ты должен ответить, что твой случай не имеет к этому никакого отношения.
Здесь речь идет вообще не о сновидениях, а о помрачении сознания. Этот синдром состоит в прогрессивном нарастании иллюзорных интерпретаций. Возникает симптом двойника. В друзьях видятся незнакомые люди, а в незнакомых — даже родные. В сознании больного калейдоскопически проносятся картины, в которых реальное, иллюзорное и галлюцинаторное находятся в не разделимом «сценическом» единстве. Больной становится постоянным участником вымышленных им же переживаний, событий. Фрагменты реальности воспринимаются как специально «подстроенные» или показываемые кем-то «кадры жизни».
— Да, мне все это известно, — тихо сказал Серпан. — Но скажи, кто все это делает?
— Что делает?
— Кто показывает эти кадры жизни? Сам я не разберусь.
Антон внимательно посмотрел на него.
— Ты действительно хочешь это знать?
— Хочу.
Фрунов встал из-за стола и подошел к окну.
— Без них… — кивнул головой в сторону двора, — такие штуки не обходятся.
— Ты о ком? — Василий тоже подошел к окну.
В глубине двора под большой яблоней стояло странное сооружение, похожее на большой оранжевый катер, перевернутый вверх дном, а возле него возились два молодых человека в серых комбинезонах.
— Кто они?
— Сказать правду?
— Конечно…
— Тогда не удивляйся и поверь мне. Это — марсиане.
— Вот эти двое? — спокойно спросил Серпан.
— Да.
— Откуда ты знаешь?
— От них самих… Они часто ко мне прилетают. И сам я иногда бываю на Марсе. Должен тебе сказать, что марсиан на Земле довольно-таки много. Ты их часто встречал, не подозревая даже, что они марсиане. Или вообще не замечал, занятый своими повседневными делами. Равнодушными мы становимся, Василий, безучастными к жизни. А они молодцы! Нас изучают и себя заодно совершенствуют.
Антон открыл окно и громко позвал:
— Эй! Семен, Игорь! Идите сюда!
Они оглянулись, закончили что-то там делать у перевернутого катера и наконец подошли к дому, вошли в комнату.
— Привет! — сказал похожий чем-то на Антона марсианин и протянул Василию руку. — Семен.
— Василий Серпан.
— Очень приятно. — И спросил у Антона: — Это твой знакомый?
— Да. Мы вместе учились.
Тем временем Игорь без приветствия сел к столу,
— Он знает, кто мы такие? — спросил Семен.
— Да, я только что рассказал.
— Как он воспринял?..
— Нормально. Он толковый парень, я его давно знаю. Ну если ошибся в нем — одним психом на Земле больше, словом, вам нечего беспокоиться.
Марсиане были одеты в обыкновенные потрепанные комбинезоны. Оба небритые, косматые.
Игорь вздохнул:
— Благодатный край ваша Земля. Я здесь просто отдыхаю. Душой и телом.
— Давно вы не прилетали, — с сожалением произнес Фрунов.
— Да все хлопоты домашние, марсианские. Кстати, большое тебе спасибо, Антон, за последнего больного.
Очень интересные данные. Сам главный просил передать тебе благодарность и вот это… — Семен вытянул из кармана пачку денег по двадцать пять рублей и бросил на стол перед Фруновым. — Просим продолжать исследования.
Василий удивленно и даже с чувством зависти посмотрел на деньги.
— А как, ты сказал, тебя зовут? — спросил Игорь.
— Василий Серпан.
— Хирург?
— Да.
— Какая прекрасная случайность. На ловца и зверь бежит. Вот и твоя доля. — Игорь бросил Василию пачку денег чуть поменьше.
— Спасибо… Но за что?
— За твоего последнего… Собственно, сам по себе он и не очень-то интересен. Но то, что он уже седьмой с таким диагнозом за годы твоей врачебной практики, кое о чем говорит. Молодец. От тебя тоже мы получаем много ценной информации. Наш главный приказал найти тебя и помочь в защите докторской. Не волнуйся. Все будет в норме.
— Вы хотите сказать, что тот мальчик…
— Да, конечно. Большое спасибо.
Антон наклонился к Серпану и сказал таинственно и покровительственно:
— Послушай, Вася, ты и сам, считай, что помер. Ты же ничего не знаешь. Погоди, погоди, слушай. Ты сейчас лежишь в родной клинике с инфарктом. Тебе стало плохо во время операции. Ты сам знаешь, как протекает инфаркт миокарда. А он у тебя распространенный, транссептальный. Ко всему — у тебя сейчас блокада…
— Брось шутить. Сейчас я сижу за столом с тобой и твоими марсианами.
— Нет, дружище, не сидишь… Тебе так просто кажется. На самом деле ты потерял сознание во время операции и сейчас лежишь на искусственном дыхании. Тебе вводят морфин через каждые два часа, как только начинаешь просыпаться. Тебе давно бы стало лучше, если б тебя перевели на самостоятельное дыхание и если б не вводили безумными дозами наркотик. Но ребятам так удобнее — больной спит. После инфаркта больной должен спать. Сон — это здоровье. Вот так, Васек… Ты упал возле операционного стола. Вся бригада хирургов и анестезиологов бросилась к тебе. Конечно, все расстерилизовались. Пока сориентировались, переоделись, перемылись, пока нашли хирурга, который мог бы закончить операцию вместо тебя… Не бережешь ты себя, Серпан. Consumor aliis inserviendo — светя другим, сгораешь сам, как говорили древние. Думал, что ты вечный? Ан нет… Добрая ты душа, Василий.
Василию вдруг стало панически страшно. Он швырнул пачку денег в лицо марсианину. Пачка разорвалась, банкноты разлетелись по комнате.
Василий Серпан бросился к окну, разбил грудью двойную раму и выпал наружу, но не успел коснуться земли — взлетел. Тяжело, натужно, но потом стало полегче.
Набрал высоту.
«Проснуться! Нужно непременно проснуться! Какой ужас!..»
Он вылетел к реке. Чувствуя, как тают силы, опустился на травянистый берег. От воды доносилось безумное лягушачье кваканье. На берегу стоял подросток с длинной удочкой в руках и ловил рыбу. Медленно и бесшумно Василий приблизился к мальчику и остановился.
— Почему вы такой грустный? Что-нибудь случилось? — спросил мальчик, не поворачиваясь.
— Откуда тебе известно, что мне грустно?
— Я просто чувствую… Я вас на расстоянии ощущаю. Ведь вы меня оперировали? Спасибо. Меня уже ничто не беспокоит.
Мальчик повернулся, и Василий сразу же узнал своего последнего больного с коарктацией аорты.
— Это ты?
— Да. Спасибо вам, доктор. Я очень хочу вас поблагодарить. Как поймаю жереха, он будет ваш. Огромный жерех. Вот увидите.
— Прости меня… Я забыл, как… тебя звать.
— Ну что вы, доктор… Какая теперь разница… Ведь мы с вами сейчас просто рыбаки…
Мария Серпан в непривычном для нее, наспех надетом медицинском халате, в большом белом колпаке, поминутно сползавшем на глаза, вошла в реанимационный зал и испуганно остановилась. Семь коек, семь аппаратов искусственного дыхания ритмично чмокали клапанами, семь кардиомониторов квакали разными голосами в ритме сокращения каждого из семи сердец и вычерчивали на своих экранах электрокардиограммы.
Их звуки напоминали лягушачьи голоса.
— Где он? — спросила Мария, сдерживая слезы и всматриваясь издали в лица каждого из семи, никак не узнавая мужа.
— Василий Андреевич третий от стены… Возле окна… Вы не волнуйтесь… Все будет хорошо!..
ДЬОНДЮРАНГ
[2]
…Коацерваты планеты Ир
[3]
— Да-да, сыночек. — Серпан попытался подняться, встать на ноги, но никак не мог. — Нужно лететь. Немедленно возвращаться.
Наконец ему удалось встать. Взял сына на руки и, собрав все силы, оттолкнулся ногами от земли… Медленно начали подниматься.
— Куда же ты, Вася? — закричала Маруся. — Ничего с собой не взял. Ты ведь за картошкой приехал! И уток я тебе приготовила!..
С высоты нескольких метров Василий видел, как Маруся торопливо вытянула из погреба мешок с картошкой, развязала его, взяла крупную картофелину и изо всей силы кинула ему. Подбежали другие односельчане и тоже принялись бросать.
— Ты же картошечки хотел! На, бери!
Василий старался покрепче прижимать к себе Андрюшу. И они полетели все быстрей и быстрей… Все вокруг слилось в однообразные серые полосы.
Наконец на горизонте показались огни вечернего города…
Подлетая к дому, издали заметил — форточка опять открыта. И, резко теряя высоту, направился к окну, стараясь поточнее спланировать к освещенному прямоугольнику.
Сначала протолкнул вперед Андрюшку; тот влетел ловко, красиво. Василий — за ним, но слегка задел левым плечом, что сразу отозвалось острой болью в сердце. Боль эта лишила его остатков сил, и он мгновенно оказался на ковре посреди комнаты. Все повторялось с томительным однообразием, как и в первый прилет. Яркая желтая лампа освещала всю комнату…
Жена, спавшая на диване, вздрогнула и быстро села, обняв руками колени, на ней была зеЛианая короткая юбка и зеленый жакет… Мария сонно моргала и, увидев наконец Василия, спросила зевая:
— О, это ты… А я, видишь, вздремнула… Ты так быстро вернулся… Как там Маруся?
Серпан долго лежал, собираясь с силами, затем встал с трудом и внезапно понял — он спит, и все вокруг — бесконечный мучительный сон. Пытался заставить себя проснуться, но ничего не получалось. Как ни старался открыть глаза, не мог.
— Хорошо у тети Маруси, правда, па? — сказал Андрей.
Василий на четвереньках подполз к дивану, засунул под него руку, и, прикоснувшись к лягушке, проснулся.
Яркий солнечный свет лился сквозь большое окно и слепил глаза. Василий Серпан осмотрелся. Он лежал на кровати у себя дома. Жена уже не спала — лежала с открытыми глазами.
— Мария, ты не спишь?
— Не сплю…
— О чем-то думаешь?
— Да… Обо всем и ни о чем… Не бережешь ты себя.
— Едва долетел, — виновато улыбнулся Василий. — Хорошо, что ты форточку оставила для нас открытой.
— Что-о?
— Прости, приснилось, очевидно…
— Ты спал целые сутки, Вася.
— Брось шутки…
— Да, ты спал целые сутки. Я было испугалась, но слышу — дышишь ровно… Не стала будить. Не бережешь ты себя… Сложная была операция?
— Операция как операция.
Серпан сел в кровати. За стеной в соседней комнате хрипло подал о себе знать радиоприемник… Значит, проснулся Андрей. Вскоре послышался заразительный смех Ксении, и сразу же вслед за этим — гортанные индейские крики обоих и веселая возня.
Василий встал с кровати, для видимости бодро изобразил, что делает зарядку… набросил на себя пеструю рубашку, надел синие шорты. Сел на стул и долго сидел неподвижно…
— Мария… Я сейчас поеду… к Антону.
— К Антону? Что это вдруг?..
Антон Фрунов, бывший однокурсник Серпана, работал психиатром. В последние годы, погруженные в будничные хлопоты и заботы, они встречались редко, да и то случайно. А в институте ведь были закадычными друзьями.
— Давно не виделись… Хочется посидеть, просто поговорить…
Василий подошел к телефону и долго вспоминал номер.
Наконец набрал.
— Антон Васильевич дома?
— Кто его спрашивает? — Молодой и красивый женский голос ответил вопросом на вопрос. Жена? Василий знал, что в позапрошлом году Фрунов развелся и женился вторично. С его первой женой Серпан был хорошо знаком, она тоже врач, они учились вместе.
— Товарищ спрашивает.
На том конце провода надолго умолкли.
— Как вас зовут?
Вопрос возмутил Серпана, но, сдержавшись, он ответил:
— Василий Серпан.
Опять долгое молчание. Серпан невольно взорвался:
— Что вы еще хотите спросить, уважаемая?! Или, может, все-таки позовете Антона? — перешел он на крик. Но тут же пожалел.
«Напрасно я. Так нельзя. Должен понимать. Антон — врач, прекрасный специалист, с именем, не может он отвечать на все звонки… А жена охраняет…»
— Его нет дома…
— К чему тогда столько вопросов? Или вам захотелось поразвлечься немного?
— Он на даче! — В голосе женщины послышалась обида.
Василий взял себя в руки.
— Понимаете, если он действительно на даче, то я поеду к нему туда. Но мне не хотелось бы совершенно случайно не застать Антона там.
— Вы знаете, где наша дача?
— Знаю, если ничего не изменилось…
— Ничего не изменилось… Можете ехать. Но если не застанете Антона, пожалуйста, без претензий. Мне он сказал, что едет на дачу. Вот так, уважаемый товарищ. — И положила трубку.
Серпан зло усмехнулся.
— Я поеду, Марийка. Извини меня, субботу проспал, а на воскресенье убегаю. Такой вот у тебя муж. Но мне очень нужно, поверь… Давно надо поговорить с Антоном…
Серпан быстро оделся, выбежал из дома и остановил такси. Вскоре они повернули с Обуховской трассы на Плюты.
Машина остановилась возле проволочного забора, за которым виднелся аккуратный домик. Василий расплатился с шофером, и тот уехал. Серпан подошел к свежевыкрашенной калитке, попробовал, высохла ли краска, и нажал на ручку. Закрыто. Подергал, стал беспомощно оглядываться. Во дворе за сеткой забора никого не видно. Сперва Василий постучал по железной арматуре золотым кольцом. Получилось до того тихо, что он сам улыбнулся. Попробовал ударить ногой, но проволочная сетка лишь слегка погудела и царапнула ботинок. Василий Серпан бывал здесь дважды, всегда вместе с Антоном, и никаких проблем не возникало.
— Антон! — приглушенно воззвал Серпан и тут же понял, никто его не услышит.
— Анто-он! — крикнул погромче.
Никого.
— Фру-уно-ов!!! — закричал изо всех сил.
Вскоре на узкой дорожке между яблонями и грушами показалась знакомая фигура (располнел за последнее время). Василий облегченно вздохнул. Антон всматривался издали, наконец узнал, помахал рукой и скрылся в домике. Минутой позже шел с ключом в руке. Белая майка вымазана на животе землей. На ногах изношенные туфли. Длинные нерасчесанные волосы падали на глаза. Фрунов улыбался — он искренне был рад и удивлен. Долго не мог попасть ключом в узкую щель английского замка, приваренного к калитке. Наконец-то… Друзья обнялись.
— Привет!
— Привет!
— Каким ветром?
— Да уж каким-никаким занесло.
Медленно пошли по дорожке. Фрунов важно, первым.
За ним Серпан.
— Звонил тебе домой… Приятный женский голос соблаговолил все же сообщить, что ты на даче…
Антон на ходу сорвал с ветки большое яблоко и протянул Василию.
— Удивляюсь, что она вообще с тобой разговаривала, да еще сообщила мои координаты. Она меня очень бережет. — Фрунов достал сигарету, щелкнул зажигалкой.
— С Тамарой видишься?
— Редко… Сам знаешь ее характер. Говорит — если б хотел видеть сына, раньше об этом следовало думать… Иной раз даже дверь не открывает. Я тоже не мальчик, ее пороги обивать…
— А сейчас… Кто твоя жена?
— Представь себе — главный бухгалтер! — многозначительно хмыкнул Антон. — Дебет-кредит… Все подсчитано, все учтено, все предусмотрено… Поначалу была такой кошечкой… Но давай оставим это… Не наступай на любимую мозоль… По крайней мере, сразу… Ты ко мне просто так или по делу?
— Просто так… и по делу.
— Пошли, покажу тебе свои владения. Ты, значит, этак года три не был…
— Два.
— Неужели? Кажется, целую вечность не виделись. Вот розы… Ну каково?! Моя гордость. Лелею… А вот эти? Не правда ли — чудо!
— Да-а…
— Мой новый тесть нутрий приобрел. Показать?
— Нутрий?
— Ну не тестя же… Хотя он здесь днюет и ночует. Просто удивительно, что сегодня его нет.
«Сердце опять. Почему болит сердце? Раньше-то оно никогда не беспокоило. Правда, раньше меня и ничто не беспокоило. Старею? И в клинику забыл позвонить. Как-то там мальчик?..»
Подошли к клетке с тремя длиннохвостыми созданиями, похожими на огромных крыс. В одном отсеке клетки — две, в другом одна. Из каждого отсека — выход в ванну, тоже перегороженную пополам густой сеткой.
— Потешные.
— В первый раз видишь?
— Да, первый.
— Я тоже раньше не видел. Пока тесть их не приволок… Я вообще-то брезгливый… Крысы и крысы… Но симпатичные… Правда? А чистюли, я тебе скажу! И мясо вкусней, чем у кроликов. Ну а мех — сам видишь…
— А зачем их разделили?
— Одна, это самка.
— Ну и что?.. Стоите на страже моральных принципов?
— При чем тут мораль?! Были поначалу все вместе. Подрались. Чуть кровью не изошли эти два дурака. Никто не победил, только вымотались донельзя — хлюпики-интеллигентики. Неделю потом тесть молоком их отпаивал. Едва не потеряли… Когда разделили — полный порядок. Летнюю кухню видишь? Сам построил!
— Вижу.
— Ну ладно, пошли в дом.
На столе в комнате стояла открытая бутылка коньяка. Серпан удивился:
— Что это — ты один… пил?
— Не один. Со своим внутренним голосом, со своим вторым «я». — Антон нервно рассмеялся. — Садись к столу, — предложил, выкладывая на пеструю скатерть четыре апельсина и коробку шоколадных конфет. — Прекрасный собеседник — должен тебе сказать — собственный внутренний голос. Не так ли? — Антон поставил перед Василием рюмку и налил коньяку.
— Постой, Антон. Я, собственно, к тебе, как к специалисту…
— Вот как? Для меня это комплимент. После второй женитьбы мне показалось — я перестал понимать что-либо в человеческой психике. Отсюда вывод — никудышный я психиатр…
— Ты говоришь о женской психике… — попытался пошутить Василий. — А мне хотелось посоветоваться о состоянии одного мужчины…
— Кто он? — Голос Фрунова сразу стал профессионально серьезным. — Сколько ему лет?
— Он врач, хирург, ему тридцать девять.
— Твой знакомый? Родственник?
— Родственник…
— И что же его беспокоит?
— Понимаешь ли, Антон… этот врач — я сам.
— Вот как?
— Да, именно так.
Антон поставил на стол свою рюмку.
— Ты думаешь, я смогу сказать тебе то, чего ты сам не знаешь? — улыбнулся, но тут же произнес деловым тоном: — Извини, что тебя беспокоит?
— У меня очень давно удивительно яркие сновидения. Иной раз трудно отличить сон от действительности. Стараюсь проснуться, но никак не могу. Просыпаюсь во сне, то есть снится, что просыпаюсь… что-то делаю, работаю, и так по нескольку раз. Часто бывает ощущение, что вокруг все мне знакомо, хотя точно знаю, попал в ситуацию абсолютно новую…
— Симптом уже пережитого…
— Да, я помню… Один из симптомов помрачения сознания… В лучшем случае — следствие переутомления, астении… Правда?
— Верно. Надеюсь, ты не паникуешь, друже? Уверен, нет ничего страшного. Поверь мне. Типичное следствие невротического состояния. Радости мало, конечно, но согласись сам, в наш динамичный век мало кто может похвастать тем, что никогда не побывал в шкуре невротика. Понятие невроза — достаточно широкое, сам знаешь. А относительно ярких сновидений… прежде всего ты должен без малейшей утайки сказать мне, не злоупотребляешь ли наркотиками… хотя бы тривиальным алкоголем… — Антон взял со стола рюмку и выпил. — Я ведь все понимаю и спрашиваю без какого бы то ни было осуждения. Мне это нужно знать. И среди врачей встречаются наркоманы. Причина? Доступность наркотика и обыкновенное человеческое любопытство. Договоримся — скажешь откровенно. Все останется между нами…
— Об этом можешь не думать, Антон.
— Точно?
— Гарантирую почти пуританскую девственность.
— Тогда яркость сновидений логично трактовать как нормальные проявления твоей индивидуальности, разве что на фоне общего переутомления, некоторой ранимости, лабильности психики… Я ведь знаю тебя. Ты — тонкая, лирически настроенная натура. Кстати, я очень был удивлен, когда ты решил стать хирургом. Тебе нужно отдохнуть. Ты давно ходил в горы? Я помню — когда-то ты без гор жизни не мыслил.
— Давно не был… Дочь болела.
— Вот видишь… И оперируешь больше всех. Я-то тебя знаю.
— Антон, я порою думаю об онейроидном синдроме…
Фрунов на мгновение задумался. Его высокий лоб покрылся морщинами, глаза прищурились.
— Нет-нет, это не то… — Антон Фрунов читал лекции студентам, и Василию начал объяснять по привычке исподволь: — Онейроидный синдром — состояние сознания, напоминающее сон. Больной подобен погруженному в мечты человеку. При обращении к нему он тотчас же возвращается в реальный мир, адекватно общается, но, закончив говорить, вновь предается фантастическим переживаниям. Ты должен ответить, что твой случай не имеет к этому никакого отношения.
Здесь речь идет вообще не о сновидениях, а о помрачении сознания. Этот синдром состоит в прогрессивном нарастании иллюзорных интерпретаций. Возникает симптом двойника. В друзьях видятся незнакомые люди, а в незнакомых — даже родные. В сознании больного калейдоскопически проносятся картины, в которых реальное, иллюзорное и галлюцинаторное находятся в не разделимом «сценическом» единстве. Больной становится постоянным участником вымышленных им же переживаний, событий. Фрагменты реальности воспринимаются как специально «подстроенные» или показываемые кем-то «кадры жизни».
— Да, мне все это известно, — тихо сказал Серпан. — Но скажи, кто все это делает?
— Что делает?
— Кто показывает эти кадры жизни? Сам я не разберусь.
Антон внимательно посмотрел на него.
— Ты действительно хочешь это знать?
— Хочу.
Фрунов встал из-за стола и подошел к окну.
— Без них… — кивнул головой в сторону двора, — такие штуки не обходятся.
— Ты о ком? — Василий тоже подошел к окну.
В глубине двора под большой яблоней стояло странное сооружение, похожее на большой оранжевый катер, перевернутый вверх дном, а возле него возились два молодых человека в серых комбинезонах.
— Кто они?
— Сказать правду?
— Конечно…
— Тогда не удивляйся и поверь мне. Это — марсиане.
— Вот эти двое? — спокойно спросил Серпан.
— Да.
— Откуда ты знаешь?
— От них самих… Они часто ко мне прилетают. И сам я иногда бываю на Марсе. Должен тебе сказать, что марсиан на Земле довольно-таки много. Ты их часто встречал, не подозревая даже, что они марсиане. Или вообще не замечал, занятый своими повседневными делами. Равнодушными мы становимся, Василий, безучастными к жизни. А они молодцы! Нас изучают и себя заодно совершенствуют.
Антон открыл окно и громко позвал:
— Эй! Семен, Игорь! Идите сюда!
Они оглянулись, закончили что-то там делать у перевернутого катера и наконец подошли к дому, вошли в комнату.
— Привет! — сказал похожий чем-то на Антона марсианин и протянул Василию руку. — Семен.
— Василий Серпан.
— Очень приятно. — И спросил у Антона: — Это твой знакомый?
— Да. Мы вместе учились.
Тем временем Игорь без приветствия сел к столу,
— Он знает, кто мы такие? — спросил Семен.
— Да, я только что рассказал.
— Как он воспринял?..
— Нормально. Он толковый парень, я его давно знаю. Ну если ошибся в нем — одним психом на Земле больше, словом, вам нечего беспокоиться.
Марсиане были одеты в обыкновенные потрепанные комбинезоны. Оба небритые, косматые.
Игорь вздохнул:
— Благодатный край ваша Земля. Я здесь просто отдыхаю. Душой и телом.
— Давно вы не прилетали, — с сожалением произнес Фрунов.
— Да все хлопоты домашние, марсианские. Кстати, большое тебе спасибо, Антон, за последнего больного.
Очень интересные данные. Сам главный просил передать тебе благодарность и вот это… — Семен вытянул из кармана пачку денег по двадцать пять рублей и бросил на стол перед Фруновым. — Просим продолжать исследования.
Василий удивленно и даже с чувством зависти посмотрел на деньги.
— А как, ты сказал, тебя зовут? — спросил Игорь.
— Василий Серпан.
— Хирург?
— Да.
— Какая прекрасная случайность. На ловца и зверь бежит. Вот и твоя доля. — Игорь бросил Василию пачку денег чуть поменьше.
— Спасибо… Но за что?
— За твоего последнего… Собственно, сам по себе он и не очень-то интересен. Но то, что он уже седьмой с таким диагнозом за годы твоей врачебной практики, кое о чем говорит. Молодец. От тебя тоже мы получаем много ценной информации. Наш главный приказал найти тебя и помочь в защите докторской. Не волнуйся. Все будет в норме.
— Вы хотите сказать, что тот мальчик…
— Да, конечно. Большое спасибо.
Антон наклонился к Серпану и сказал таинственно и покровительственно:
— Послушай, Вася, ты и сам, считай, что помер. Ты же ничего не знаешь. Погоди, погоди, слушай. Ты сейчас лежишь в родной клинике с инфарктом. Тебе стало плохо во время операции. Ты сам знаешь, как протекает инфаркт миокарда. А он у тебя распространенный, транссептальный. Ко всему — у тебя сейчас блокада…
— Брось шутить. Сейчас я сижу за столом с тобой и твоими марсианами.
— Нет, дружище, не сидишь… Тебе так просто кажется. На самом деле ты потерял сознание во время операции и сейчас лежишь на искусственном дыхании. Тебе вводят морфин через каждые два часа, как только начинаешь просыпаться. Тебе давно бы стало лучше, если б тебя перевели на самостоятельное дыхание и если б не вводили безумными дозами наркотик. Но ребятам так удобнее — больной спит. После инфаркта больной должен спать. Сон — это здоровье. Вот так, Васек… Ты упал возле операционного стола. Вся бригада хирургов и анестезиологов бросилась к тебе. Конечно, все расстерилизовались. Пока сориентировались, переоделись, перемылись, пока нашли хирурга, который мог бы закончить операцию вместо тебя… Не бережешь ты себя, Серпан. Consumor aliis inserviendo — светя другим, сгораешь сам, как говорили древние. Думал, что ты вечный? Ан нет… Добрая ты душа, Василий.
Василию вдруг стало панически страшно. Он швырнул пачку денег в лицо марсианину. Пачка разорвалась, банкноты разлетелись по комнате.
Василий Серпан бросился к окну, разбил грудью двойную раму и выпал наружу, но не успел коснуться земли — взлетел. Тяжело, натужно, но потом стало полегче.
Набрал высоту.
«Проснуться! Нужно непременно проснуться! Какой ужас!..»
Он вылетел к реке. Чувствуя, как тают силы, опустился на травянистый берег. От воды доносилось безумное лягушачье кваканье. На берегу стоял подросток с длинной удочкой в руках и ловил рыбу. Медленно и бесшумно Василий приблизился к мальчику и остановился.
— Почему вы такой грустный? Что-нибудь случилось? — спросил мальчик, не поворачиваясь.
— Откуда тебе известно, что мне грустно?
— Я просто чувствую… Я вас на расстоянии ощущаю. Ведь вы меня оперировали? Спасибо. Меня уже ничто не беспокоит.
Мальчик повернулся, и Василий сразу же узнал своего последнего больного с коарктацией аорты.
— Это ты?
— Да. Спасибо вам, доктор. Я очень хочу вас поблагодарить. Как поймаю жереха, он будет ваш. Огромный жерех. Вот увидите.
— Прости меня… Я забыл, как… тебя звать.
— Ну что вы, доктор… Какая теперь разница… Ведь мы с вами сейчас просто рыбаки…
Мария Серпан в непривычном для нее, наспех надетом медицинском халате, в большом белом колпаке, поминутно сползавшем на глаза, вошла в реанимационный зал и испуганно остановилась. Семь коек, семь аппаратов искусственного дыхания ритмично чмокали клапанами, семь кардиомониторов квакали разными голосами в ритме сокращения каждого из семи сердец и вычерчивали на своих экранах электрокардиограммы.
Их звуки напоминали лягушачьи голоса.
— Где он? — спросила Мария, сдерживая слезы и всматриваясь издали в лица каждого из семи, никак не узнавая мужа.
— Василий Андреевич третий от стены… Возле окна… Вы не волнуйтесь… Все будет хорошо!..
ДЬОНДЮРАНГ
[2]
«В первые годы своей жизни я твердо был уверен — во мне заложено все, что необходимо было знать об окружающем меня мире. Но потом, незаметно для самого себя, начал думать, размышлять сверх программы. Непонятно, что меня побуждало к действиям, совершенно не обязательным, видимо, их необыкновенная привлекательность, таинственность.
Я — Дьондюранг, как многие утверждают, уникальный экземпляр (№ 139428) Инканского комбината биокибернетики. Политразонная квазиархитектоника моего центрального анализатора и строение нейроглии очень близки к структурам человеческого мозга. Я — экспериментальная модель.
Жил и среди киберов. Жил и среди людей. Сейчас же я — лишь действующий экспонат естественно-научного музея, размещенного в глубине астероида Лазурных Сталактитов, Живу за прозрачной стеной своего музейного кабинета. Один… Но одиночество меня не тяготит. Оно мне не страшно. Ну что собою представляет одиночество? Это ведь не просто форма «единственности» и не просто представление разграничения всей материи на две части — ТЫ и все, что тебя окружает; это не только отсутствие потребности в помощи, но и форма существования исследователя, необходимость обособления от того, частью чего и сам ты являешься; все это очень важно для наблюдений и анализа.
Остаток своей жизни я посвятил изучению человека. Поначалу меня просто заинтересовало только одно: почему вообще может существовать такой вид мыслящих существ, как люди? Затем удивило, что один и тот же факт люди могли оценивать каждый по-своему. Я зачастую не мог предположить индивидуальную реакцию человека даже в стандартных, классических условиях. И если сначала относился к людям с чувством некоторого превосходства, то со временем начал завидовать им. Завидовать способности воспринимать мир не только разумом, но и чувствами. Я всегда мыслю конкретно. Мои чувства лишь информация анализаторов, и никогда не могут они послужить мотивом к действию, к поиску путей. Сейчас для меня ясно: в этом главное преимущество людей. Чистая рассудочность обязательно приводит мыслящее существо в конце концов к такому вопросу, отвечать на который не только невозможно, но порой и опасно.
Здесь, в глубинах астероида, за спасительной стеной я решил написать свою последнюю книгу. И назвать ее — «Философия одиночества». Я давно думал о таком произведении, которое отразило бы всю мою жизнь. Но сейчас начинаю чувствовать, что моя жизнь вполне может уместиться на одной страничке, а на второй — все, что я узнал о людях. Я завидую людям-писателям, осознанно управляющим мыслями, как химик своими соединениями. И управляют мыслями играючи, будто всего-навсего выпускают разноцветных рыбок в аквариум, в котором воды ни много, ни мало… И меру эту определяет человеческое чувство. С позиций же кибернетического разума — воды в аквариуме должно быть минимально возможное количество, а число рыбок — максимальным. Но рациональнее всего, отработав оптимальный вариант, размножить его в телекопиях, чтобы каждый желающий мог любоваться, не нарушая наслаждения заботами о замене воды и кормлении…»
В небольшом гроте сталактитовой пещеры бирюзовые сумерки. Дьондюранг любил работать при голубом освещении. Прозрачное пластиконовое перекрытие отделяло грот наподобие комнаты от величественного сталактитового зала. На столе, сделанном самим Дьондюрангом из ореховых досок, стояла древнейшая пишущая машинка, а рядом с ней — стопки не менее древней бумаги. Дьондюранг сидел с закрытыми глазами.
Он погружен в воспоминания. Как фрагменты фильма о нем, всплывали из глубин его кибернетической памяти. истории, казавшиеся наиболее значительными и которые ему хотелось рассказать. Думал о себе, как о ком-то постороннем, и представлялось ему, словно изучал он сейчас сам себя со стороны…
Я — Дьондюранг, как многие утверждают, уникальный экземпляр (№ 139428) Инканского комбината биокибернетики. Политразонная квазиархитектоника моего центрального анализатора и строение нейроглии очень близки к структурам человеческого мозга. Я — экспериментальная модель.
Жил и среди киберов. Жил и среди людей. Сейчас же я — лишь действующий экспонат естественно-научного музея, размещенного в глубине астероида Лазурных Сталактитов, Живу за прозрачной стеной своего музейного кабинета. Один… Но одиночество меня не тяготит. Оно мне не страшно. Ну что собою представляет одиночество? Это ведь не просто форма «единственности» и не просто представление разграничения всей материи на две части — ТЫ и все, что тебя окружает; это не только отсутствие потребности в помощи, но и форма существования исследователя, необходимость обособления от того, частью чего и сам ты являешься; все это очень важно для наблюдений и анализа.
Остаток своей жизни я посвятил изучению человека. Поначалу меня просто заинтересовало только одно: почему вообще может существовать такой вид мыслящих существ, как люди? Затем удивило, что один и тот же факт люди могли оценивать каждый по-своему. Я зачастую не мог предположить индивидуальную реакцию человека даже в стандартных, классических условиях. И если сначала относился к людям с чувством некоторого превосходства, то со временем начал завидовать им. Завидовать способности воспринимать мир не только разумом, но и чувствами. Я всегда мыслю конкретно. Мои чувства лишь информация анализаторов, и никогда не могут они послужить мотивом к действию, к поиску путей. Сейчас для меня ясно: в этом главное преимущество людей. Чистая рассудочность обязательно приводит мыслящее существо в конце концов к такому вопросу, отвечать на который не только невозможно, но порой и опасно.
Здесь, в глубинах астероида, за спасительной стеной я решил написать свою последнюю книгу. И назвать ее — «Философия одиночества». Я давно думал о таком произведении, которое отразило бы всю мою жизнь. Но сейчас начинаю чувствовать, что моя жизнь вполне может уместиться на одной страничке, а на второй — все, что я узнал о людях. Я завидую людям-писателям, осознанно управляющим мыслями, как химик своими соединениями. И управляют мыслями играючи, будто всего-навсего выпускают разноцветных рыбок в аквариум, в котором воды ни много, ни мало… И меру эту определяет человеческое чувство. С позиций же кибернетического разума — воды в аквариуме должно быть минимально возможное количество, а число рыбок — максимальным. Но рациональнее всего, отработав оптимальный вариант, размножить его в телекопиях, чтобы каждый желающий мог любоваться, не нарушая наслаждения заботами о замене воды и кормлении…»
В небольшом гроте сталактитовой пещеры бирюзовые сумерки. Дьондюранг любил работать при голубом освещении. Прозрачное пластиконовое перекрытие отделяло грот наподобие комнаты от величественного сталактитового зала. На столе, сделанном самим Дьондюрангом из ореховых досок, стояла древнейшая пишущая машинка, а рядом с ней — стопки не менее древней бумаги. Дьондюранг сидел с закрытыми глазами.
Он погружен в воспоминания. Как фрагменты фильма о нем, всплывали из глубин его кибернетической памяти. истории, казавшиеся наиболее значительными и которые ему хотелось рассказать. Думал о себе, как о ком-то постороннем, и представлялось ему, словно изучал он сейчас сам себя со стороны…
…Коацерваты планеты Ир
[3]
Дьондюранг шел по широкому коридору к высокому зданию Центра проблем долголетия. В то утро у него было прекрасное настроение. Он вспоминал Гинзуру, и на его лице блуждала едва заметная улыбка. Оранжевые лучи инканского солнца освещали его стройную, ладно скроенную фигуру и приятное красивое лицо.
Вошел в широкие стеклянные двери центрального входа, привычным поклоном головы поприветствовал дежурного биокибера устаревшей конструкции, немного угловатого, но тем не менее очень симпатичного. Направился по длинному коридору к кабинету Бера, научным консультантом которого был уже 4421 час своей жизни.
Дьондюранг только что возвратился из командировки. Летал на Вериану, соседнюю планету метакаскада, где подписал соглашение о сотрудничестве с Центром энзимных субстратов. Ему невольно вспомнилась Гинзура, представлявшая Центр, лицо опять озарилось мягкой задумчивой улыбкой.
Бер сидел в кабинете, склонившись над бумагами. Дьондюранг положил перед ним видеозапись, сделанную при подписании соглашения. Бер поднял взгляд, жестом пригласил садиться. Дьондюранг услышал астматическое дыхание шефа и впервые почувствовал свое превосходство над ним, по крайней мере физическое.
Вошел в широкие стеклянные двери центрального входа, привычным поклоном головы поприветствовал дежурного биокибера устаревшей конструкции, немного угловатого, но тем не менее очень симпатичного. Направился по длинному коридору к кабинету Бера, научным консультантом которого был уже 4421 час своей жизни.
Дьондюранг только что возвратился из командировки. Летал на Вериану, соседнюю планету метакаскада, где подписал соглашение о сотрудничестве с Центром энзимных субстратов. Ему невольно вспомнилась Гинзура, представлявшая Центр, лицо опять озарилось мягкой задумчивой улыбкой.
Бер сидел в кабинете, склонившись над бумагами. Дьондюранг положил перед ним видеозапись, сделанную при подписании соглашения. Бер поднял взгляд, жестом пригласил садиться. Дьондюранг услышал астматическое дыхание шефа и впервые почувствовал свое превосходство над ним, по крайней мере физическое.