Александр Тесленко
ИСПЫТАНИЕ ДОБРОМ
Научно-фантастические рассказы
Перевод с украинского Е. Цветкова
Художник С. Соколов
НА ПЛАНЕТЕ СНОВ
[1]
Как ни ускорял шаг Василий Серпан — серая лента тротуара, казалось, бежала вспять еще быстрее, и если он на мгновение останавливался передохнуть, сразу ощущал, как неумолимо теряются с таким трудом преодоленные метры: тут же уплывали обратно деревья, киоск Союзпечати на углу улицы, молодой бородач с детской коляской под фонарем. Бешено колотилось сердце.
Чуть отдышавшись, двинулся вперед. Вот снова поравнялся с киоском… с бородачом, который сейчас достал сигарету и безуспешно щелкает зажигалкой. Не останавливаясь, судорожно хватая широко открытым ртом воздух, Серпан достал из кармана коробок со спичками, стараясь покрепче держать ручку тяжелого портфеля.
— Возь…мите, — ткнул коробочку бородатому.
В свете фонаря мелькнул красный гребешок петуха на этикетке.
— Спасибо!.. О, это ты, Василий?
Серпана удивило, что тот назвал его по имени, значит, знакомый. Но никак не мог припомнить: кто он, где они виделись?
Василий обрадовался остановке. Продляя ее, спросил!
— Гуляешь?
— Как видишь. — Тот прикурил и протянул спички.
— Не нужно… Оставь себе… Сколько же твоей малышке? — поинтересовался Серпан, сожалея о теряемых метрах и в то же время ловя себя на мысли, что почему-то не знает — кто в коляске? Мальчик или девочка?
— Скоро год… Ты, я вижу, спешишь?
— Домой тороплюсь, задержался на работе…
— Ты все там же?
— Да. А ты?
— И я прирос… Ну беги, беги — не буду заговаривать, — глубоко затянулся, блаженно подняв вверх голову.
Его густая борода поблескивала в свете фонаря, словно шерсть ухоженного черного кота.
Василию тоже захотелось курить, но он пересилил это желание. «Нужно скорее домой. Меня давно ждут. Ведь даже не позвонил, что задерживаюсь. Я так устал. Так хочется спать. Домой. Быстрее домой».
И вдруг будто гора с плеч свалилась. Василий почувствовал невыразимое облегчение. Полной грудью вдохнул прохладный вечерний воздух, чуть тронутый автомобильным перегаром, перебросил портфель в другую руку и зашагал легко и радостно. Неведомая сила переполняла энергией каждую клеточку обновленного тела. И он побежал, побежал свободно, без усилий, едва касаясь ногами тротуара. Поворачивая на улицу Пирогова, почувствовал, что сейчас сможет взлететь. Он с силой оттолкнулся от земли… В крутом вираже вписался в поворот улицы, ведущей к станции метрополитена.
Пролетая над желтой крышей троллейбуса, который тоже поворачивал налево, Василий, всматриваясь в пульсирующую толпу возле входа в метро, подумал:
«Только бы не выпустить портфель». Сжал ручку так, что пальцы занемели.
Перед станцией легко удалось уменьшить скорость и приземлиться ни с кем не столкнувшись.
Вагон метро был переполнен. Василий втиснулся последним.
Резиновые прокладки дверей, сомкнувшись, прижали полу его пиджака. Прямо перед лицом — спина высокой полной женщины в цветастом ситцевом платье. Резкий запах духов. Слева — мужчина лет сорока в джинсовом костюме держался правой рукой за поручень, вернее, висел на нем. Справа — девушка-подросток в брючках. Неожиданно громко она спросила, обращаясь к Василию:
— Извините, вы не скажете, который час? — Смотрела в упор каким-то неживым взглядом красивой куклы.
Отпустил ручку портфеля, но тот не упал. Василий прижал его коленом к ногам высокой женщины. Не без труда освободил левую руку, взглянул на циферблат.
— Десять минут десятого, — ответил девушке.
Она, не сводя стеклянного взгляда, словно смотрела сквозь него, едва слышно вышелушила пухлыми холодными губами «спасибо».
Василий хотел придержать портфель правой рукой, но, хотя четко ощущал его коленом, никак не мог нащупать ручку. Пальцы коснулись чего-то мягкого и теплого.
Стоящая впереди женщина нервно вздрогнула, попыталась отстраниться от Василия, и портфель поплыл вниз. Теперь его не достать.
На остановке мощный напор выходящих вытолкнул Василия на перрон, портфель остался под ногами полной женщины. Она, подхваченная общим потоком, споткнулась о портфель и стала падать. Василий подхватил и буквально вынес ее, поставил рядом с собой. Женщина благодарно прошепелявила:
— Ох-ох… Большое вам спасибо… Столько сегодня людей…
Пассажиры, выходя из вагона, чертыхались и отпихивали портфель. Девушка в брючках ловким движением ноги поддела его и выбросила на перрон Василию.
— Благодарю! — крикнул Серпан, но девушка в общем шуме, конечно, ничего не услышала.
Все вышли из вагона, и теперь образовался поток в противоположном направлении. Пропустив всех, Василий не успел войти, двери захлопнулись, и поезд медленно тронулся. Василий побежал рядом, пытаясь увидеть девушку сквозь толстые стекла дверей.
— Спасибо тебе! — изо всех сил прокричал Серпан, но теперь девушка тем более не могла его услышать.
Поезд все быстрее набирает скорость. Василий бежит, приближаясь к концу перрона. Сейчас поезд скроется в темном проеме тоннеля. Проносятся мимо окна переполненных вагонов. Скоро последний… Василий мгновенно представил — сзади, у последней торцовой двери, вертикальные поручни, и для ноги место найдется…
Весь напрягся и… прыгнул. Расчет оказался точным — рука схватилась за поручень, Василия сильно дернуло, портфель чуть было не вырвался из другой руки. Но все обошлось, нога быстро нашла опору.
Поезд ворвался в тоннель. Шум оглушил Серпана.
Перестук колес и гудение мощного электромотора вливались в его тело и через кости ног (так «слышат» глухонемые, подумал). Светлое пятно быстро уменьшалось позади и вскоре исчезло — тоннель делал поворот.
Пунктир бледных лампочек вытянулся в сплошную линию. «Неужели такая бешеная скорость в тоннелях?»
Почему-то запахло креозотом. Ветер трепал волосы Василия.
Было прохладно и непривычно приятно.
«Как это я раньше не додумался так ездить? В вагоне всегда тесно и жарко. А здесь — лишь покрепче держаться…»
Свою станцию чуть было не проехал. Когда спрыгнул на перрон, почувствовал, что занемела левая рука, стала тяжелой, будто кровь заменили ртутью и она медленно разливается по всему телу. Василию показалось, что он куда-то проваливается… Потеряв ощущение земли под ногами, он снова полетел, но уже без прежней легкости. Мучительно преодолевая метр за метром до выхода на поверхность. Опять стало трудно дышать. Наконец вырвался из-под земли в темень ночного неба и на какое-то время ослеп после ярко освещенного зала метро. Но вскоре глаза привыкли, он отчетливо видел все, куда бы ни переводил взгляд. «Аккомодация в норме», — удовлетворенно отметил. Василий сделал крутой разворот и, изо всех сил стараясь не терять высоты, полетел к своему дому.
Квартира, где жили они с женой и двумя детьми, находилась на втором этаже. Василий издали заметил — форточка одного из их окон открыта. Сразу направился к ней. Удачно вписался в открытый прямоугольник.
Только слегка задел портфелем раму.
Оказавшись дома, как-то сразу обессилел, выпустил из рук портфель и сам упал вслед за ним на зеленый ковер на середине комнаты. В желтом абажуре под потолком горела яркая лампочка, щедро освещая книжный шкаф, стол, диван, на котором спала не раздеваясь жена, два стула с зелеными потертыми спинками, три книжные полки на стене…
Василий лежал на полу и тяжело дышал.
Жена вдруг проснулась и порывисто села на диване, обхватила руками колени. На ней почему-то зеЛианая короткая юбка и зеленый жакет с длинными рукавами, примятыми на сгибах. Она долго сонно моргала от яркого света, пока не заметила Василия.
— О, это ты, наконец-то… А я, как видишь, вздремнула… Ты так поздно…
Василий промолчал, ему не хватало воздуха.
— Устал? — сочувственно и нежно спросила жена, садясь рядом с ним на пол. — Кушать хочешь?
— Немного. — Василий попытался улыбнуться. — Дети спят?
— Спят… — Жена поправила ладонью прядь волос, закрывающую Василию глаза, и взглянула вправо на стену, за которой спали сын с дочерью. — Сложная была операция?
— Да… — начал говорить Василий и вдруг услышал громкое лягушачье кваканье. — Где это? — недоуменно спросил.
— Что где?
— Лягушки поют…
— Я ничего не слышу.
— Ну что ты? Ведь очень громко, настоящий лягушачий концерт… Постой, это, кажется, рядом, прямо в комнате.
Василий замер, прислушался, подобрался на четвереньках к дивану. Запустил под него руку по локоть и вытянул большую зеленую лягушку.
Жена испуганно вскрикнула.
— Да ты только посмотри, какой прекрасный шкрек! — восхищенно улыбнулся Василий. — Не бойся, Машенька, они хорошие существа. Я их в детстве столько переловил! Шкреков. Мы их шкреками называли… — Василий погладил лягушку по спинке.
Внезапно ощутил сильную боль в сердце и в то же время его опять удивило все вокруг — и лягушачий концерт, не утихающий под диваном, и холодное тельце шкрека на ладони, и выражение брезгливости на лице жены, и валяющийся на полу портфель…
Постепенно до его сознания дошло, что он спит и все это ему только снится.
«Снится… Да-да, именно так!»
Серпану хотелось закричать, чтобы поскорее проснуться, но голос отнялся, как это и бывает во сне.
Попытался открыть глаза, но тяжелые веки не слушались.
Наконец это ему удалось.
Ослепил солнечный свет, он лился сквозь большое окно, заполняя всю комнату. Василий Серпан осмотрелся.
Он был у себя дома на кровати рядом с женой. Она уже не спала, лежала неподвижно, открытыми глазами уставившись в одну точку. Ему стало не по себе, и он тихо спросил:
— Мария, ты не спишь?
— Не сплю… — еле слышно ответила,
— О чем-то думаешь?
— Думаю. — Жена повернулась лицом к нему.
— О чем же? — Обо всем и ни о чем… Ты вчера пришел такой усталый…
— Да, — улыбнулся в ответ Василий. — Едва долетел домой и все боялся портфель потерять. Трудно было дышать, и сердце болело. Вот и сейчас немного болит… Я влетел в нашу форточку и упал на ковер. Вон там, — показал взглядом.
— Ты совсем себя не бережешь.
Он вяло, иронически улыбнулся.
— С операцией все хорошо?
— Кажется… Я не все помню, — виновато поежился.
— Вчера как никогда устал… Но, кажется, все прошло как надо…
Жена громко вздохнула.
— Не надо, Машенька, я все понимаю, однако… — Серпан резко поднялся и сел в кровати. — Сегодня суббота? Или я ошибаюсь? — спросил нарочито весело.
За стеной в соседней комнате хрипло зазвучали позывные субботней радиопрограммы. Значит, проснулся сын. Вскоре послышался заразительный смех дочурки, а потом гортанные индейские крики обоих и веселая возня.
Василий встал с кровати, сымитировал утреннюю зарядку — сердце продолжало беспокоить, набросил на плечи пеструю рубашку, надел шорты.
Припомнилось, как во сне ехал в переполненном вагоне метро, как девчонка в брючках ловко отфутболила ему портфель… как потом ехал, прицепившись к вагону сзади, как летел домой…
«Сердце до сих пор болит. И во сне с трудом дышал. А сновидения настолько яркие, отчетливые… Страшно… Я не могу отличить сон от реальности… Это, скорей всего, от переутомления. Я просто выдохся. Но что поделаешь? Вчерашняя операция длилась восемь часов. Действительно, светя другим, сгораешь сам…»
— Вчера, я видела, в ящике была какая-то почта. Ты хотя бы оставлял ключ или запасной сделай. Когда ты на дежурстве, я даже газету не могу посмотреть.
Серпан ничего не ответил, молча спустился на первый этаж. Достал из почтового ящика «Вечерку» и письмо…
— От кого письмо? — спросила Мария, умываясь.
— От Маруси.
— Что пишет?
— Пишет… — Серпан медленно открывал конверт, пытаясь скрыть от жены, что все сильнее болит сердце.
— Пишет…
— Пожалуй, съезжу-ка я сегодня с Андрюшей? Завтра воскресенье и у меня нет дежурства…
Мария посмотрела на него растроганно:
— До чего это было бы хорошо… Ведь ты и сам понимаешь, как ей одной тяжело, как грустно…
Маруся — дочь покойной тети Ани. Осталась после смерти матери одна-одинешенька. В молодости не нашлось ей пары, после войны тяжело болела, а годы-то шли и шли. Отец с фронта не вернулся. Брат — на далекой комсомольской стройке. Пишет редко, и каждый раз с нового места. Женился уже, сын у него.
— Ты и вправду сможешь поехать?
— Да-а… — сказал он не очень уверенно, стараясь убедить самого себя в необходимости отправиться именно сегодня.
Путь был недальний, но не из легких — две пересадки, а в воскресные дни транспорт переполнен.
— Так я одеваю Андрея… Да?
— Одевай.
— Для него это такая радость. Помнишь, он с полгода про утят вспоминал.
Словно невидимая жестокая рука опять сжала сердце.
— Нужно отдохнуть, развеяться. Заодно помогу Марусе. Крышу подправлю. Устал я… Восемь часов не отходил от операционного стола, да и аппаратура барахлила у анестезиологов… Мальчонке одиннадцать лет, чуть старше нашего Андрея…
— Не говори мне… Больные дети, операции… Ужасно… Я ни за что не смогла бы работать хирургом…
В комнату вбежала пятилетняя Ксения в голубой ночной рубашечке:
— Ма! Па! Андрей меня ущипнул!
Из детской комнаты сквозь громкую музыку донесся голос сына:
— Ябеда! Ябеда! Я только шутя…
— Значит, я собираю Андрюшу… Как хорошо, что ты решил поехать. Я все хотела тебя попросить или сама… Давно нужно было кому-нибудь из нас выбраться к ней. Маруся такая добрая и… такая несчастная… Может, ты и Ксеню возьмешь?
— Машенька, две пересадки.
— Да-да… прости, я не подумала. Тебе тяжело.
«Может, позвонить в клинику? Как там мальчик? Но ведь я сделал все, что мог. Не нужно сейчас думать о работе. Классическая коарктация аорты. Все прошло нормально. Скоро отпуск. Поедем к морю, а там, глядишь, и в горы махнем. Нужно бросить курить!»
— Ну вот, с самого утра, натощак… — укоризненно сказала жена и отобрала сигарету.
…Воробей сидел на проводе у верхушки старого почерневшего, слегка покосившегося столба и внимательно слушал бодрые мелодии, исторгаемые мощным динамиком.
Эта картина бросилась в глаза Василию Серпану, когда они с Андрейкой сошли на своей остановке.
Автобус фыркнул два раза и двинулся в центр села, к своей конечной остановке. Ехал медленно, важно покачиваясь на ухабах. Улица была безлюдной. Глубокие колеи, выбитые колесами машин посреди дороги, делали горбатый вираж вокруг клуба.
— А у тети Маруси еще есть утята? — спросил сын, очевидно, вспомнив, что в прошлый приезд — это было три года назад — много играл с ними. Он даже хотел взять их с собою в Киев, со слезами на глазах уговаривал отца: «У Славика попугайчики живут в клетке, а у нас будут жить утятки…»
— Не знаю, сынок, но, думаю, и сейчас у нее водятся.
— Но уже не те, а другие. Правда?
— Правда.
Андрюша тогда знакомился с хозяйством тети Маруси с трепетным удивлением, будто неожиданно попал в настоящий зоопарк — куры с цыплятами, утки с утятами, собака, поросенок, индюк, большой полосатый кот…
«А слона у тебя нет?»
«Слона вот нет», — смеялась Маруся.
«А жалко», — серьезно огорчился Андрюшка…
Серпаны пошли напрямик, мимо клуба. Накануне ночью был дождь, под ногами чавкала грязь, на солнце блестели лужи.
Сердце никак не отпускало. «Да что ж это? Неужели всерьез? Нет, нет! Просто пора отдохнуть. Спокойнее! Глубже дышать! Какой вкусный здесь воздух…»
— Па, а почему тут мало людей?
— Это тебе не Крещатик. Здесь по улицам не гуляют. Узнаешь хату тети Маруси?
— Вон она…
— Правильно, сынок. Ты, оказывается, все помнишь.
Музыка за спиной резко оборвалась, и стало тихо- тихо, как-то нереально тихо. Где-то вдали лениво залаяла собака. И снова все замерло. Василий остановился и, понизив голос, предложил Андрюше «послушать тишину».
«Как на другой планете. Нет ни грохота машин, ни гомона людских голосов, тишь… и легкий, почти неощутимый ветерок… И все вокруг будто нарисованное… Но все же зря не позвонил я в клинику. Что это со мной?! Ведь всегда звоню, всегда узнаю, как там после операции… А сейчас — боялся, что не все в порядке? Да, именно так, и нечего лицемерить… Как болит сердце…»
Двор Маруси отгорожен от улицы кустами сирени и желтой акации, а от соседей — ничем, если не считать жиденького рядочка небольших камушков, выложенных по краю огорода.
Они вошли во двор, и старый Барсик, выскочив из своей стоящей у сарая будки, нехотя залаял. Цепь не пускала, и он достать Василия не мог, впрочем, старый пес не очень-то этого и хотел, а рычал и лаял просто так, для порядка.
— Ты что, не узнаешь меня, Барсик?
Пес вильнул хвостом, но лаять продолжал, пока Серпан не подошел совсем близко к нему и не погладил.
Барсик сразу умолк и вроде бы даже попытался улыбнуться, вежливо полуоскалив зубы.
Василий с Андрюшей направились к старой-престарой (никто в деревне уже не помнил, когда она построена) хате. Серпан нажал на щеколду…
В сенях темно, под ногами упругость глиняного пола, в воздухе — ни с чем не сравнимый запах старой хаты-мазанки. На ощупь нашли дверь в комнату. Темно.
— Маруся!
Тишина.
В комнате никого. Маленькие окошки за пожелтевшими гардинами, стол, на нем телевизор. Две кровати — одна под окном, а другая у глухой стены. На кровати, что у окна, — черная коробочка динамика, и из него льется тихая песня «Тишина вокруг. Сады не заснут. И любви заря — твоя и моя…». На стенах развешаны рамки с семейными фотографиями, в углу повыше — икона. Настоящая большая сельская печь.
Серпан снял рюкзак (в нем — большая банка селедок пряного посола, Маруся любит такую рыбу, напомнила перед отъездом жена, а в село ее не завозят; батон копченой колбасы, три пустых трехлитровых банки для консервирования). Разделся сам, снял джинсовую курточку с Андрюши. Сели на кровать. «Тишина вокруг. Сады не заснут. И любви заря — твоя и моя…»
Скрипнула дверь в сенях. На пороге — Маруся:
— Ой!.. Это ты, Вася?! Андрюша-то как вырос… Слышу, Барсик заливается. Кто бы это мог быть, думаю? Я на огороде сейчас возилась.
Маруся села к столу и с умилением смотрела на них,
— Я и сама недавно домой пришла. С утра в школе… — Маруся работала там уборщицей. — Ну как в городе? Письмо мое получили?
Не ожидая ответа, встала, засуетилась. На столе появились яйца, сало, огурцы, бутылка домашнего вина.
— Садитесь к столу.
— Ты написала, что крыша прохудилась. Сегодня пособлю…
— Не надо, Вася. Я и сама могу. Да она уже не протекает. Тебе-то в понедельник на работу? Значит, завтра поедете… Ты наливай, наливай. Отдыхайте. Спасибо, что приехали.
Андрей подошел к динамику на кровати. «Красные маки, огни и вокзалы…» Сделал музыку чуть громче, потом взял черную коробочку в руки, и песня сразу оборвалась.
— Ну-у, он только на мягком играет, — степенно пояснила Маруся. — С полгода так. Только на кровати или на теплой печке. Старенький он у меня. Еще мама покупала…
Андрей осторожно положил динамик на место. «Красные маки. Не спится ребятам…».
— А козочки где ваши? — спросил несмело.
— За сараем привязаны. У соседки коза козлят принесла, я их и купила. Маленькие, а такие понятливые.
Если б кто-нибудь их поучил немножко, так они такими же умными, как и мы, стали.
Маруся налила вино в рюмки, но Василий не спешил пить. Тихий звон в ушах, и сердце будто стонет.
«Не иначе переутомился. Нужно от всего отрешиться. Просто необходимо расслабиться…» Серпан решительно опрокинул в рот содержимое рюмки.
Маруся тоже выпила. Смотрела на Василия и тихо рассказывала, словно не ему, а кому-то еще:
— Вчера мышь дырку прогрызла. И так высоко. Видишь? — показала пятно на стене возле окна. — Я дыру пластилином замазала. Пластилин не прогрызет, подавится, а то и зубы слипнутся. Противный он, я пробовала…
Скрипнула дверь, и на пороге появилась Явдоха.
— О, да у тебя гости, Маруся?.. С приездом…
В сером мужском пиджаке, в длинной коричневой юбке, в большущих сапогах, старая и сгорбленная, но по-детски непосредственная и радостная. Явдоха засеменила к столу, протянула руку Василию, для Андрюшки нашла в кармане карамельку и уселась на кровать.
— Маруся, включила б ты телевизор. Может, он отдохнул и снова чего-нибудь покажет.
— Да нет, Явдоша, поломалось в нем что-то… — Тем не менее подошла и щелкнула выключателем.
Телевизор молчал.
— А ты в нем не разумеешь? — спросила Явдоха Василия. — Постучал бы, где надобно…
— Он в людях знает, где и что… — пояснила Маржей.
Явдоха почему-то соболезнующе закивала головой, поправила сползающий на лоб платок.
Снова заскрипела дверь, в комнату вошел старик в фуфайке. Многозначительно кашлянув, громко сказал:
— Я — Никодим, во рту дым, а в руке рюмка. Добрый день вам всем. Вижу, к Марусе гости пожаловали, дай, думаю, и я зайду.
Он подошел и опустился на кровать рядом с Явдохой. И сразу за Никодимом на пороге — Семен, сосед Марусин. Поздоровался и присел прямо на пол, у двери.
За Семеном — Иван Чернобай, устроился рядом с Василием, застенчиво ему улыбнувшись. Следом — дебелый и румяный сельский умелец с героической фамилией (Василий забыл, какая точно у него фамилия, помнит только, что очень известная). Затем начали заходить и по двое, и по трое — молодые, и старые, и совсем дети. Всех Василий не знал. Входили и входили.
Мужчины закуривали. Садиться уже было некуда. Многие стояли.
Когда в комнате стало так тесно и накурено, что не продохнуть, кто-то во всеуслышание заявил:
— Ох и мала у Маруси хата. И старая совсем. Давайте-ка мы ей новую поставим!
Василий узнал голос своего тестя, удивился: «И он, оказывается, к Марусе приехал, как будто знал, что и я здесь».
— Почему бы и нет, — поддержал его Чернобай.
— Годится! — обрадовался сельский умелец с героической фамилией. — Идея — сто пудов! А эту хибару сейчас же и развалим, сразу просторней станет!
Комната наполнилась восторженными возгласами.
Все от мала до велика принялись с усердием ломать дом. Глиняные стены сопротивлялись недолго, и вскоре одна из них со стоном облегчения и затаенной благодарности рухнула на землю, подняв облако коричневой пыли. Из помещения никто не выходил, все дружно налегли на соседнюю стену. Вот и она упала. Василий продолжал сидеть за столом. Налил себе еще, теперь уже в стакан.
«Ну почему я не позвонил в клинику? По крайней мере, знал бы, что все было не напрасно. Как сердце болит… Ох, как болит…»
Упала третья стена, но потолок, к удивлению Василия, оставался на месте. Когда глухо рухнула последняя дубовая подпорка, все с облегчением вздохнули и начали выходить во все стороны во двор. А крыша, старая соломенная крыша все еще висела. И только после того, как Василий не спеша встал из-за стола и пошел ко всем остальным во двор, а за ним побежал вприпрыжку Андрюша, в крыше что-то щелкнуло, словно переломилось, и она начала медленно подниматься… Освободилась от печной трубы и повисла в небе над огородом.
А на ней, на поросшей мхом соломе трепетали на ветру лепестки крупного красного мака.
Потом соломенный купол поднялся чуть выше, слегка накренился на левый бок и полетел прочь, все быстрей и быстрей. И вскоре исчез из глаз. Во дворе среди развалин осталась печь. Труба высокая, как заводская.
— Мужики, давайте и печку заодно завалим!
— Нет-нет, печку не троньте! — сказала Маруся. — Надо же обед на чем-то сварить.
— Обед — это хорошо, — согласился кто-то, и все одобрительно зашумели.
— Давай, Маруся, вари на всех нас, а мы — за работу.
Откуда ни возьмись зависли над ними вертолеты с грузовыми подвесками — кирпичи, бетонные монтажные блоки, лесоматериалы… Разгружались посреди двора.
Никто не заметил, когда приехал экскаватор и за считанные минуты вырыл траншеи под фундамент. Закипела работа.
Веселая, улыбающаяся Маруся готовила обед.
— У нас колхоз богатый. Мы это дело — в два счета! — повторял время от времени чей-то голос.
А откуда-то издали доносилось приглушенное кваканье лягушек.
«И как только я смог уехать, не позвонив в клинику? Если б это был мой сын? Разве уехал бы вот так, после операции?!» Серпан вдруг расплакался. Сидел на куче песка, только что ссыпанного громадным самосвалом, и плакал, прижимая к себе Андрюшу.
— А если б это был ты, сынок? Разве я тебя бросил бы? Нет, никогда, ни за что! Как я смог? Оставил маленького беспомощного человечка… Мы ведь — люди! Прежде всего — люди! Какое значение имеют диссертации?! Вся наука! Кому нужны красивые слова, если я могу вот так бросить человека…
Чуть отдышавшись, двинулся вперед. Вот снова поравнялся с киоском… с бородачом, который сейчас достал сигарету и безуспешно щелкает зажигалкой. Не останавливаясь, судорожно хватая широко открытым ртом воздух, Серпан достал из кармана коробок со спичками, стараясь покрепче держать ручку тяжелого портфеля.
— Возь…мите, — ткнул коробочку бородатому.
В свете фонаря мелькнул красный гребешок петуха на этикетке.
— Спасибо!.. О, это ты, Василий?
Серпана удивило, что тот назвал его по имени, значит, знакомый. Но никак не мог припомнить: кто он, где они виделись?
Василий обрадовался остановке. Продляя ее, спросил!
— Гуляешь?
— Как видишь. — Тот прикурил и протянул спички.
— Не нужно… Оставь себе… Сколько же твоей малышке? — поинтересовался Серпан, сожалея о теряемых метрах и в то же время ловя себя на мысли, что почему-то не знает — кто в коляске? Мальчик или девочка?
— Скоро год… Ты, я вижу, спешишь?
— Домой тороплюсь, задержался на работе…
— Ты все там же?
— Да. А ты?
— И я прирос… Ну беги, беги — не буду заговаривать, — глубоко затянулся, блаженно подняв вверх голову.
Его густая борода поблескивала в свете фонаря, словно шерсть ухоженного черного кота.
Василию тоже захотелось курить, но он пересилил это желание. «Нужно скорее домой. Меня давно ждут. Ведь даже не позвонил, что задерживаюсь. Я так устал. Так хочется спать. Домой. Быстрее домой».
И вдруг будто гора с плеч свалилась. Василий почувствовал невыразимое облегчение. Полной грудью вдохнул прохладный вечерний воздух, чуть тронутый автомобильным перегаром, перебросил портфель в другую руку и зашагал легко и радостно. Неведомая сила переполняла энергией каждую клеточку обновленного тела. И он побежал, побежал свободно, без усилий, едва касаясь ногами тротуара. Поворачивая на улицу Пирогова, почувствовал, что сейчас сможет взлететь. Он с силой оттолкнулся от земли… В крутом вираже вписался в поворот улицы, ведущей к станции метрополитена.
Пролетая над желтой крышей троллейбуса, который тоже поворачивал налево, Василий, всматриваясь в пульсирующую толпу возле входа в метро, подумал:
«Только бы не выпустить портфель». Сжал ручку так, что пальцы занемели.
Перед станцией легко удалось уменьшить скорость и приземлиться ни с кем не столкнувшись.
Вагон метро был переполнен. Василий втиснулся последним.
Резиновые прокладки дверей, сомкнувшись, прижали полу его пиджака. Прямо перед лицом — спина высокой полной женщины в цветастом ситцевом платье. Резкий запах духов. Слева — мужчина лет сорока в джинсовом костюме держался правой рукой за поручень, вернее, висел на нем. Справа — девушка-подросток в брючках. Неожиданно громко она спросила, обращаясь к Василию:
— Извините, вы не скажете, который час? — Смотрела в упор каким-то неживым взглядом красивой куклы.
Отпустил ручку портфеля, но тот не упал. Василий прижал его коленом к ногам высокой женщины. Не без труда освободил левую руку, взглянул на циферблат.
— Десять минут десятого, — ответил девушке.
Она, не сводя стеклянного взгляда, словно смотрела сквозь него, едва слышно вышелушила пухлыми холодными губами «спасибо».
Василий хотел придержать портфель правой рукой, но, хотя четко ощущал его коленом, никак не мог нащупать ручку. Пальцы коснулись чего-то мягкого и теплого.
Стоящая впереди женщина нервно вздрогнула, попыталась отстраниться от Василия, и портфель поплыл вниз. Теперь его не достать.
На остановке мощный напор выходящих вытолкнул Василия на перрон, портфель остался под ногами полной женщины. Она, подхваченная общим потоком, споткнулась о портфель и стала падать. Василий подхватил и буквально вынес ее, поставил рядом с собой. Женщина благодарно прошепелявила:
— Ох-ох… Большое вам спасибо… Столько сегодня людей…
Пассажиры, выходя из вагона, чертыхались и отпихивали портфель. Девушка в брючках ловким движением ноги поддела его и выбросила на перрон Василию.
— Благодарю! — крикнул Серпан, но девушка в общем шуме, конечно, ничего не услышала.
Все вышли из вагона, и теперь образовался поток в противоположном направлении. Пропустив всех, Василий не успел войти, двери захлопнулись, и поезд медленно тронулся. Василий побежал рядом, пытаясь увидеть девушку сквозь толстые стекла дверей.
— Спасибо тебе! — изо всех сил прокричал Серпан, но теперь девушка тем более не могла его услышать.
Поезд все быстрее набирает скорость. Василий бежит, приближаясь к концу перрона. Сейчас поезд скроется в темном проеме тоннеля. Проносятся мимо окна переполненных вагонов. Скоро последний… Василий мгновенно представил — сзади, у последней торцовой двери, вертикальные поручни, и для ноги место найдется…
Весь напрягся и… прыгнул. Расчет оказался точным — рука схватилась за поручень, Василия сильно дернуло, портфель чуть было не вырвался из другой руки. Но все обошлось, нога быстро нашла опору.
Поезд ворвался в тоннель. Шум оглушил Серпана.
Перестук колес и гудение мощного электромотора вливались в его тело и через кости ног (так «слышат» глухонемые, подумал). Светлое пятно быстро уменьшалось позади и вскоре исчезло — тоннель делал поворот.
Пунктир бледных лампочек вытянулся в сплошную линию. «Неужели такая бешеная скорость в тоннелях?»
Почему-то запахло креозотом. Ветер трепал волосы Василия.
Было прохладно и непривычно приятно.
«Как это я раньше не додумался так ездить? В вагоне всегда тесно и жарко. А здесь — лишь покрепче держаться…»
Свою станцию чуть было не проехал. Когда спрыгнул на перрон, почувствовал, что занемела левая рука, стала тяжелой, будто кровь заменили ртутью и она медленно разливается по всему телу. Василию показалось, что он куда-то проваливается… Потеряв ощущение земли под ногами, он снова полетел, но уже без прежней легкости. Мучительно преодолевая метр за метром до выхода на поверхность. Опять стало трудно дышать. Наконец вырвался из-под земли в темень ночного неба и на какое-то время ослеп после ярко освещенного зала метро. Но вскоре глаза привыкли, он отчетливо видел все, куда бы ни переводил взгляд. «Аккомодация в норме», — удовлетворенно отметил. Василий сделал крутой разворот и, изо всех сил стараясь не терять высоты, полетел к своему дому.
Квартира, где жили они с женой и двумя детьми, находилась на втором этаже. Василий издали заметил — форточка одного из их окон открыта. Сразу направился к ней. Удачно вписался в открытый прямоугольник.
Только слегка задел портфелем раму.
Оказавшись дома, как-то сразу обессилел, выпустил из рук портфель и сам упал вслед за ним на зеленый ковер на середине комнаты. В желтом абажуре под потолком горела яркая лампочка, щедро освещая книжный шкаф, стол, диван, на котором спала не раздеваясь жена, два стула с зелеными потертыми спинками, три книжные полки на стене…
Василий лежал на полу и тяжело дышал.
Жена вдруг проснулась и порывисто села на диване, обхватила руками колени. На ней почему-то зеЛианая короткая юбка и зеленый жакет с длинными рукавами, примятыми на сгибах. Она долго сонно моргала от яркого света, пока не заметила Василия.
— О, это ты, наконец-то… А я, как видишь, вздремнула… Ты так поздно…
Василий промолчал, ему не хватало воздуха.
— Устал? — сочувственно и нежно спросила жена, садясь рядом с ним на пол. — Кушать хочешь?
— Немного. — Василий попытался улыбнуться. — Дети спят?
— Спят… — Жена поправила ладонью прядь волос, закрывающую Василию глаза, и взглянула вправо на стену, за которой спали сын с дочерью. — Сложная была операция?
— Да… — начал говорить Василий и вдруг услышал громкое лягушачье кваканье. — Где это? — недоуменно спросил.
— Что где?
— Лягушки поют…
— Я ничего не слышу.
— Ну что ты? Ведь очень громко, настоящий лягушачий концерт… Постой, это, кажется, рядом, прямо в комнате.
Василий замер, прислушался, подобрался на четвереньках к дивану. Запустил под него руку по локоть и вытянул большую зеленую лягушку.
Жена испуганно вскрикнула.
— Да ты только посмотри, какой прекрасный шкрек! — восхищенно улыбнулся Василий. — Не бойся, Машенька, они хорошие существа. Я их в детстве столько переловил! Шкреков. Мы их шкреками называли… — Василий погладил лягушку по спинке.
Внезапно ощутил сильную боль в сердце и в то же время его опять удивило все вокруг — и лягушачий концерт, не утихающий под диваном, и холодное тельце шкрека на ладони, и выражение брезгливости на лице жены, и валяющийся на полу портфель…
Постепенно до его сознания дошло, что он спит и все это ему только снится.
«Снится… Да-да, именно так!»
Серпану хотелось закричать, чтобы поскорее проснуться, но голос отнялся, как это и бывает во сне.
Попытался открыть глаза, но тяжелые веки не слушались.
Наконец это ему удалось.
Ослепил солнечный свет, он лился сквозь большое окно, заполняя всю комнату. Василий Серпан осмотрелся.
Он был у себя дома на кровати рядом с женой. Она уже не спала, лежала неподвижно, открытыми глазами уставившись в одну точку. Ему стало не по себе, и он тихо спросил:
— Мария, ты не спишь?
— Не сплю… — еле слышно ответила,
— О чем-то думаешь?
— Думаю. — Жена повернулась лицом к нему.
— О чем же? — Обо всем и ни о чем… Ты вчера пришел такой усталый…
— Да, — улыбнулся в ответ Василий. — Едва долетел домой и все боялся портфель потерять. Трудно было дышать, и сердце болело. Вот и сейчас немного болит… Я влетел в нашу форточку и упал на ковер. Вон там, — показал взглядом.
— Ты совсем себя не бережешь.
Он вяло, иронически улыбнулся.
— С операцией все хорошо?
— Кажется… Я не все помню, — виновато поежился.
— Вчера как никогда устал… Но, кажется, все прошло как надо…
Жена громко вздохнула.
— Не надо, Машенька, я все понимаю, однако… — Серпан резко поднялся и сел в кровати. — Сегодня суббота? Или я ошибаюсь? — спросил нарочито весело.
За стеной в соседней комнате хрипло зазвучали позывные субботней радиопрограммы. Значит, проснулся сын. Вскоре послышался заразительный смех дочурки, а потом гортанные индейские крики обоих и веселая возня.
Василий встал с кровати, сымитировал утреннюю зарядку — сердце продолжало беспокоить, набросил на плечи пеструю рубашку, надел шорты.
Припомнилось, как во сне ехал в переполненном вагоне метро, как девчонка в брючках ловко отфутболила ему портфель… как потом ехал, прицепившись к вагону сзади, как летел домой…
«Сердце до сих пор болит. И во сне с трудом дышал. А сновидения настолько яркие, отчетливые… Страшно… Я не могу отличить сон от реальности… Это, скорей всего, от переутомления. Я просто выдохся. Но что поделаешь? Вчерашняя операция длилась восемь часов. Действительно, светя другим, сгораешь сам…»
Серпан ничего не ответил, молча спустился на первый этаж. Достал из почтового ящика «Вечерку» и письмо…
— От кого письмо? — спросила Мария, умываясь.
— От Маруси.
— Что пишет?
— Пишет… — Серпан медленно открывал конверт, пытаясь скрыть от жены, что все сильнее болит сердце.
— Пишет…
«Здравствуйте, Вася, Мария! У меня все благополучно. Как вы там поживаете, ничего о себе не пишете и сами не появляетесь. Купила я недавно двух козочек, пускай себе растут, все веселее будет. Часто вспоминаю Андрюшу, как он с утятами игрался. Приехали б хоть на денечек-другой. Как там меньшенькая, Ксеня? Хотела я к вам сама приехать, да не на кого хозяйство мое оставить. Теперь еще и козочки. И крыша прохудилась. Поеду — вдруг дождь. И сливы в этом году урожай, и вишни были хорошие, но уже сошли. А так у меня все по-старому. Может, приедете?Мария вытиралась мохнатым в зеленую полосочку полотенцем. Василий знал, что она сейчас скажет, по крайней мере знал, о чем она думает. И неожиданно для самого себя вырвалось:
Целую, Маруся».
— Пожалуй, съезжу-ка я сегодня с Андрюшей? Завтра воскресенье и у меня нет дежурства…
Мария посмотрела на него растроганно:
— До чего это было бы хорошо… Ведь ты и сам понимаешь, как ей одной тяжело, как грустно…
Маруся — дочь покойной тети Ани. Осталась после смерти матери одна-одинешенька. В молодости не нашлось ей пары, после войны тяжело болела, а годы-то шли и шли. Отец с фронта не вернулся. Брат — на далекой комсомольской стройке. Пишет редко, и каждый раз с нового места. Женился уже, сын у него.
— Ты и вправду сможешь поехать?
— Да-а… — сказал он не очень уверенно, стараясь убедить самого себя в необходимости отправиться именно сегодня.
Путь был недальний, но не из легких — две пересадки, а в воскресные дни транспорт переполнен.
— Так я одеваю Андрея… Да?
— Одевай.
— Для него это такая радость. Помнишь, он с полгода про утят вспоминал.
Словно невидимая жестокая рука опять сжала сердце.
— Нужно отдохнуть, развеяться. Заодно помогу Марусе. Крышу подправлю. Устал я… Восемь часов не отходил от операционного стола, да и аппаратура барахлила у анестезиологов… Мальчонке одиннадцать лет, чуть старше нашего Андрея…
— Не говори мне… Больные дети, операции… Ужасно… Я ни за что не смогла бы работать хирургом…
В комнату вбежала пятилетняя Ксения в голубой ночной рубашечке:
— Ма! Па! Андрей меня ущипнул!
Из детской комнаты сквозь громкую музыку донесся голос сына:
— Ябеда! Ябеда! Я только шутя…
— Значит, я собираю Андрюшу… Как хорошо, что ты решил поехать. Я все хотела тебя попросить или сама… Давно нужно было кому-нибудь из нас выбраться к ней. Маруся такая добрая и… такая несчастная… Может, ты и Ксеню возьмешь?
— Машенька, две пересадки.
— Да-да… прости, я не подумала. Тебе тяжело.
«Может, позвонить в клинику? Как там мальчик? Но ведь я сделал все, что мог. Не нужно сейчас думать о работе. Классическая коарктация аорты. Все прошло нормально. Скоро отпуск. Поедем к морю, а там, глядишь, и в горы махнем. Нужно бросить курить!»
— Ну вот, с самого утра, натощак… — укоризненно сказала жена и отобрала сигарету.
…Воробей сидел на проводе у верхушки старого почерневшего, слегка покосившегося столба и внимательно слушал бодрые мелодии, исторгаемые мощным динамиком.
Эта картина бросилась в глаза Василию Серпану, когда они с Андрейкой сошли на своей остановке.
Автобус фыркнул два раза и двинулся в центр села, к своей конечной остановке. Ехал медленно, важно покачиваясь на ухабах. Улица была безлюдной. Глубокие колеи, выбитые колесами машин посреди дороги, делали горбатый вираж вокруг клуба.
— А у тети Маруси еще есть утята? — спросил сын, очевидно, вспомнив, что в прошлый приезд — это было три года назад — много играл с ними. Он даже хотел взять их с собою в Киев, со слезами на глазах уговаривал отца: «У Славика попугайчики живут в клетке, а у нас будут жить утятки…»
— Не знаю, сынок, но, думаю, и сейчас у нее водятся.
— Но уже не те, а другие. Правда?
— Правда.
Андрюша тогда знакомился с хозяйством тети Маруси с трепетным удивлением, будто неожиданно попал в настоящий зоопарк — куры с цыплятами, утки с утятами, собака, поросенок, индюк, большой полосатый кот…
«А слона у тебя нет?»
«Слона вот нет», — смеялась Маруся.
«А жалко», — серьезно огорчился Андрюшка…
Серпаны пошли напрямик, мимо клуба. Накануне ночью был дождь, под ногами чавкала грязь, на солнце блестели лужи.
Сердце никак не отпускало. «Да что ж это? Неужели всерьез? Нет, нет! Просто пора отдохнуть. Спокойнее! Глубже дышать! Какой вкусный здесь воздух…»
— Па, а почему тут мало людей?
— Это тебе не Крещатик. Здесь по улицам не гуляют. Узнаешь хату тети Маруси?
— Вон она…
— Правильно, сынок. Ты, оказывается, все помнишь.
Музыка за спиной резко оборвалась, и стало тихо- тихо, как-то нереально тихо. Где-то вдали лениво залаяла собака. И снова все замерло. Василий остановился и, понизив голос, предложил Андрюше «послушать тишину».
«Как на другой планете. Нет ни грохота машин, ни гомона людских голосов, тишь… и легкий, почти неощутимый ветерок… И все вокруг будто нарисованное… Но все же зря не позвонил я в клинику. Что это со мной?! Ведь всегда звоню, всегда узнаю, как там после операции… А сейчас — боялся, что не все в порядке? Да, именно так, и нечего лицемерить… Как болит сердце…»
Двор Маруси отгорожен от улицы кустами сирени и желтой акации, а от соседей — ничем, если не считать жиденького рядочка небольших камушков, выложенных по краю огорода.
Они вошли во двор, и старый Барсик, выскочив из своей стоящей у сарая будки, нехотя залаял. Цепь не пускала, и он достать Василия не мог, впрочем, старый пес не очень-то этого и хотел, а рычал и лаял просто так, для порядка.
— Ты что, не узнаешь меня, Барсик?
Пес вильнул хвостом, но лаять продолжал, пока Серпан не подошел совсем близко к нему и не погладил.
Барсик сразу умолк и вроде бы даже попытался улыбнуться, вежливо полуоскалив зубы.
Василий с Андрюшей направились к старой-престарой (никто в деревне уже не помнил, когда она построена) хате. Серпан нажал на щеколду…
В сенях темно, под ногами упругость глиняного пола, в воздухе — ни с чем не сравнимый запах старой хаты-мазанки. На ощупь нашли дверь в комнату. Темно.
— Маруся!
Тишина.
В комнате никого. Маленькие окошки за пожелтевшими гардинами, стол, на нем телевизор. Две кровати — одна под окном, а другая у глухой стены. На кровати, что у окна, — черная коробочка динамика, и из него льется тихая песня «Тишина вокруг. Сады не заснут. И любви заря — твоя и моя…». На стенах развешаны рамки с семейными фотографиями, в углу повыше — икона. Настоящая большая сельская печь.
Серпан снял рюкзак (в нем — большая банка селедок пряного посола, Маруся любит такую рыбу, напомнила перед отъездом жена, а в село ее не завозят; батон копченой колбасы, три пустых трехлитровых банки для консервирования). Разделся сам, снял джинсовую курточку с Андрюши. Сели на кровать. «Тишина вокруг. Сады не заснут. И любви заря — твоя и моя…»
Скрипнула дверь в сенях. На пороге — Маруся:
— Ой!.. Это ты, Вася?! Андрюша-то как вырос… Слышу, Барсик заливается. Кто бы это мог быть, думаю? Я на огороде сейчас возилась.
Маруся села к столу и с умилением смотрела на них,
— Я и сама недавно домой пришла. С утра в школе… — Маруся работала там уборщицей. — Ну как в городе? Письмо мое получили?
Не ожидая ответа, встала, засуетилась. На столе появились яйца, сало, огурцы, бутылка домашнего вина.
— Садитесь к столу.
— Ты написала, что крыша прохудилась. Сегодня пособлю…
— Не надо, Вася. Я и сама могу. Да она уже не протекает. Тебе-то в понедельник на работу? Значит, завтра поедете… Ты наливай, наливай. Отдыхайте. Спасибо, что приехали.
Андрей подошел к динамику на кровати. «Красные маки, огни и вокзалы…» Сделал музыку чуть громче, потом взял черную коробочку в руки, и песня сразу оборвалась.
— Ну-у, он только на мягком играет, — степенно пояснила Маруся. — С полгода так. Только на кровати или на теплой печке. Старенький он у меня. Еще мама покупала…
Андрей осторожно положил динамик на место. «Красные маки. Не спится ребятам…».
— А козочки где ваши? — спросил несмело.
— За сараем привязаны. У соседки коза козлят принесла, я их и купила. Маленькие, а такие понятливые.
Если б кто-нибудь их поучил немножко, так они такими же умными, как и мы, стали.
Маруся налила вино в рюмки, но Василий не спешил пить. Тихий звон в ушах, и сердце будто стонет.
«Не иначе переутомился. Нужно от всего отрешиться. Просто необходимо расслабиться…» Серпан решительно опрокинул в рот содержимое рюмки.
Маруся тоже выпила. Смотрела на Василия и тихо рассказывала, словно не ему, а кому-то еще:
— Вчера мышь дырку прогрызла. И так высоко. Видишь? — показала пятно на стене возле окна. — Я дыру пластилином замазала. Пластилин не прогрызет, подавится, а то и зубы слипнутся. Противный он, я пробовала…
Скрипнула дверь, и на пороге появилась Явдоха.
— О, да у тебя гости, Маруся?.. С приездом…
В сером мужском пиджаке, в длинной коричневой юбке, в большущих сапогах, старая и сгорбленная, но по-детски непосредственная и радостная. Явдоха засеменила к столу, протянула руку Василию, для Андрюшки нашла в кармане карамельку и уселась на кровать.
— Маруся, включила б ты телевизор. Может, он отдохнул и снова чего-нибудь покажет.
— Да нет, Явдоша, поломалось в нем что-то… — Тем не менее подошла и щелкнула выключателем.
Телевизор молчал.
— А ты в нем не разумеешь? — спросила Явдоха Василия. — Постучал бы, где надобно…
— Он в людях знает, где и что… — пояснила Маржей.
Явдоха почему-то соболезнующе закивала головой, поправила сползающий на лоб платок.
Снова заскрипела дверь, в комнату вошел старик в фуфайке. Многозначительно кашлянув, громко сказал:
— Я — Никодим, во рту дым, а в руке рюмка. Добрый день вам всем. Вижу, к Марусе гости пожаловали, дай, думаю, и я зайду.
Он подошел и опустился на кровать рядом с Явдохой. И сразу за Никодимом на пороге — Семен, сосед Марусин. Поздоровался и присел прямо на пол, у двери.
За Семеном — Иван Чернобай, устроился рядом с Василием, застенчиво ему улыбнувшись. Следом — дебелый и румяный сельский умелец с героической фамилией (Василий забыл, какая точно у него фамилия, помнит только, что очень известная). Затем начали заходить и по двое, и по трое — молодые, и старые, и совсем дети. Всех Василий не знал. Входили и входили.
Мужчины закуривали. Садиться уже было некуда. Многие стояли.
Когда в комнате стало так тесно и накурено, что не продохнуть, кто-то во всеуслышание заявил:
— Ох и мала у Маруси хата. И старая совсем. Давайте-ка мы ей новую поставим!
Василий узнал голос своего тестя, удивился: «И он, оказывается, к Марусе приехал, как будто знал, что и я здесь».
— Почему бы и нет, — поддержал его Чернобай.
— Годится! — обрадовался сельский умелец с героической фамилией. — Идея — сто пудов! А эту хибару сейчас же и развалим, сразу просторней станет!
Комната наполнилась восторженными возгласами.
Все от мала до велика принялись с усердием ломать дом. Глиняные стены сопротивлялись недолго, и вскоре одна из них со стоном облегчения и затаенной благодарности рухнула на землю, подняв облако коричневой пыли. Из помещения никто не выходил, все дружно налегли на соседнюю стену. Вот и она упала. Василий продолжал сидеть за столом. Налил себе еще, теперь уже в стакан.
«Ну почему я не позвонил в клинику? По крайней мере, знал бы, что все было не напрасно. Как сердце болит… Ох, как болит…»
Упала третья стена, но потолок, к удивлению Василия, оставался на месте. Когда глухо рухнула последняя дубовая подпорка, все с облегчением вздохнули и начали выходить во все стороны во двор. А крыша, старая соломенная крыша все еще висела. И только после того, как Василий не спеша встал из-за стола и пошел ко всем остальным во двор, а за ним побежал вприпрыжку Андрюша, в крыше что-то щелкнуло, словно переломилось, и она начала медленно подниматься… Освободилась от печной трубы и повисла в небе над огородом.
А на ней, на поросшей мхом соломе трепетали на ветру лепестки крупного красного мака.
Потом соломенный купол поднялся чуть выше, слегка накренился на левый бок и полетел прочь, все быстрей и быстрей. И вскоре исчез из глаз. Во дворе среди развалин осталась печь. Труба высокая, как заводская.
— Мужики, давайте и печку заодно завалим!
— Нет-нет, печку не троньте! — сказала Маруся. — Надо же обед на чем-то сварить.
— Обед — это хорошо, — согласился кто-то, и все одобрительно зашумели.
— Давай, Маруся, вари на всех нас, а мы — за работу.
Откуда ни возьмись зависли над ними вертолеты с грузовыми подвесками — кирпичи, бетонные монтажные блоки, лесоматериалы… Разгружались посреди двора.
Никто не заметил, когда приехал экскаватор и за считанные минуты вырыл траншеи под фундамент. Закипела работа.
Веселая, улыбающаяся Маруся готовила обед.
— У нас колхоз богатый. Мы это дело — в два счета! — повторял время от времени чей-то голос.
А откуда-то издали доносилось приглушенное кваканье лягушек.
«И как только я смог уехать, не позвонив в клинику? Если б это был мой сын? Разве уехал бы вот так, после операции?!» Серпан вдруг расплакался. Сидел на куче песка, только что ссыпанного громадным самосвалом, и плакал, прижимая к себе Андрюшу.
— А если б это был ты, сынок? Разве я тебя бросил бы? Нет, никогда, ни за что! Как я смог? Оставил маленького беспомощного человечка… Мы ведь — люди! Прежде всего — люди! Какое значение имеют диссертации?! Вся наука! Кому нужны красивые слова, если я могу вот так бросить человека…