Страница:
Слово повисло в воздухе. Тяжелое слово. Его трудно было произнести, страшны были его последствия. И никто не хотел произносить его первым. У Авиолы это слово уже несколько лет вертелось в уме, он томился им и наконец проговорил:
– Война! Да, война неизбежна.
Они знали, что значит это слово. Оно пугает и миролюбцев и захватчиков.
Оно каждого задевает за живое, каждому приходится чем-то рисковать, чем-то жертвовать, даже если это всего лишь спокойный сон.
Калигула принял вид мудрого и дальновидного правителя:
– Нарушить мир, установленный Августом и Тиберием? Какая ответственность, мои дорогие!
– Но увеличить могущество Рима! – вступил Луций.
– И твою славу, цезарь! – патетически добавил ростовщик. – В мировой истории… ты будешь славен вовеки…
Император подчинился нажиму и выразил это так: он признает их доводы.
Иначе нельзя. Великая Беллона, Марс Мститель, примете ли вы нашу жертву, принесете ли победу нашему оружию?!
– Из-за навязанного Тиберием мира, – заметил Луций, – наши легионы напоминают затянутую ряской стоячую воду. Главные добродетели римлян – мужество и отвага – уходят в небытие. Римляне, прославившие Рим, не были только земледельцами, они прежде всего были солдатами. И если ты, цезарь, не дашь нашим солдатам возможность сражаться, они превратятся в дармоедов.
Войско превосходно, и если ты поставишь во главе его…
– Куриона? – подозрительно бросил Калигула.
– Себя, мой дорогой Гай, себя, любимца всех солдат, тогда мир будет ошеломлен чудесами мужества…
– Посмотрим. А как снаряжение армий?
Луций перехватил настойчивый взгляд Авиолы. Он хорошо его понял.
Magister societatis[54] всех оружейников, Авиола тоже не хочет упустить своего. Он имеет на это право. Авиола вовлечен в игру, которую сам затеял.
Мы связаны теперь не на жизнь, а на смерть, отступать некуда…
Луций начал:
– Снаряжение некоторых легионов и как раз тех, что находятся теперь на Рейне и на Дунае, устарело. С ним мы не победим. Это примерно четыре легиона, то есть больше тридцати тысяч человек.
– За какое время оружейные мастерские, Авиола, смогут поставить новое, совершенное снаряжение?
– Времени понадобится немного, благороднейший. Три-четыре месяца…
– Хорошо. Зима с этим варварским снегом, туманом и морозами для нас не выгодна. Весна – самое лучшее. А что делать со старым оружием?
Опять Авиола уставился на Луция.
– Старое оружие мы продадим дружественным народам: армянам, парфянам, иберийцам. И хорошо продадим, им оно покажется прекрасным.
– Для того чтобы начать войну, нужно много денег, милый Авиола.
– Я и мои друзья к твоим услугам, мой цезарь! – воскликнул Авиола.
– Спасибо! Теперь же я хочу сообщить вам, что должность Макрона я разделю на две. Преторианцев и свою личную охрану я отдам под начало Кассию Херее, старому, преданному мне, честному человеку. Другую часть его обязанностей я возлагаю на тебя, Луций. Это означает, что ты будешь главным после меня военачальником римских легионов и моим заместителем. Не благодари! Я знаю, что делаю. А ты, Авиола. – прими это как доказательство моей дружбы – займешь место в императорском совете, и повсюду тебя будут сопровождать двенадцать ликторов.
Авиола кланялся и рассыпался в преувеличенных благодарностях. Он предложил императору – это всего лишь небольшой знак внимания – десять миллионов сестерциев на постройку и убранство конюшни для дорогого Инцитата.
Император подарок принял и отпустил обоих.
Луций вышел как одурманенный. Он был опьянен счастьем. Ему хотелось кричать, чтобы весь мир узнал о его радости. Ему хотелось разделить ее с кем-то дорогим и близким, удвоить ее чужой радостью. Скорее домой, к матери! Луций заколебался. Нет, к матери нельзя. В ее выцветших глазах он увидел бы гордую тень отца. Ливилла будет радоваться со мной! Он побежал по коридору в ее покои. Ливилла бросится ему на шею и скажет… Ливилла будет смеяться надо мной… Луций остановился, нервно засмеялся и направился к выходу. К кому бежать со своим счастьем? К Сенеке. Он будет радоваться вместе со мной, он знает, что Гай – просвещенный правитель и с полным правом вознес меня так высоко.
Луций спускался к форуму, ему вдруг вспомнилось письмо Сенеки, буквы прыгали и складывались в суровые слова: "неслыханные почести", "вероломство", "корыстолюбие"… Нет, к Сенеке он не пойдет. Друзья Прим и Юлий? Они думают то же самое.
Друзья? Есть ли они у него? Луций отчаянно рылся в памяти, пытаясь сообразить, с кем он мог бы поделиться своей радостью. Но такого человека не было. Глаза застилала противная влага, Луций сжимал кулаки и упорно пытался вспомнить. Он протискивался сквозь толпу на форуме, и его головокружительное счастье рассыпалось в прах.
Огромный Рим казался ему безлюдным.
– Война! Да, война неизбежна.
Они знали, что значит это слово. Оно пугает и миролюбцев и захватчиков.
Оно каждого задевает за живое, каждому приходится чем-то рисковать, чем-то жертвовать, даже если это всего лишь спокойный сон.
Калигула принял вид мудрого и дальновидного правителя:
– Нарушить мир, установленный Августом и Тиберием? Какая ответственность, мои дорогие!
– Но увеличить могущество Рима! – вступил Луций.
– И твою славу, цезарь! – патетически добавил ростовщик. – В мировой истории… ты будешь славен вовеки…
Император подчинился нажиму и выразил это так: он признает их доводы.
Иначе нельзя. Великая Беллона, Марс Мститель, примете ли вы нашу жертву, принесете ли победу нашему оружию?!
– Из-за навязанного Тиберием мира, – заметил Луций, – наши легионы напоминают затянутую ряской стоячую воду. Главные добродетели римлян – мужество и отвага – уходят в небытие. Римляне, прославившие Рим, не были только земледельцами, они прежде всего были солдатами. И если ты, цезарь, не дашь нашим солдатам возможность сражаться, они превратятся в дармоедов.
Войско превосходно, и если ты поставишь во главе его…
– Куриона? – подозрительно бросил Калигула.
– Себя, мой дорогой Гай, себя, любимца всех солдат, тогда мир будет ошеломлен чудесами мужества…
– Посмотрим. А как снаряжение армий?
Луций перехватил настойчивый взгляд Авиолы. Он хорошо его понял.
Magister societatis[54] всех оружейников, Авиола тоже не хочет упустить своего. Он имеет на это право. Авиола вовлечен в игру, которую сам затеял.
Мы связаны теперь не на жизнь, а на смерть, отступать некуда…
Луций начал:
– Снаряжение некоторых легионов и как раз тех, что находятся теперь на Рейне и на Дунае, устарело. С ним мы не победим. Это примерно четыре легиона, то есть больше тридцати тысяч человек.
– За какое время оружейные мастерские, Авиола, смогут поставить новое, совершенное снаряжение?
– Времени понадобится немного, благороднейший. Три-четыре месяца…
– Хорошо. Зима с этим варварским снегом, туманом и морозами для нас не выгодна. Весна – самое лучшее. А что делать со старым оружием?
Опять Авиола уставился на Луция.
– Старое оружие мы продадим дружественным народам: армянам, парфянам, иберийцам. И хорошо продадим, им оно покажется прекрасным.
– Для того чтобы начать войну, нужно много денег, милый Авиола.
– Я и мои друзья к твоим услугам, мой цезарь! – воскликнул Авиола.
– Спасибо! Теперь же я хочу сообщить вам, что должность Макрона я разделю на две. Преторианцев и свою личную охрану я отдам под начало Кассию Херее, старому, преданному мне, честному человеку. Другую часть его обязанностей я возлагаю на тебя, Луций. Это означает, что ты будешь главным после меня военачальником римских легионов и моим заместителем. Не благодари! Я знаю, что делаю. А ты, Авиола. – прими это как доказательство моей дружбы – займешь место в императорском совете, и повсюду тебя будут сопровождать двенадцать ликторов.
Авиола кланялся и рассыпался в преувеличенных благодарностях. Он предложил императору – это всего лишь небольшой знак внимания – десять миллионов сестерциев на постройку и убранство конюшни для дорогого Инцитата.
Император подарок принял и отпустил обоих.
Луций вышел как одурманенный. Он был опьянен счастьем. Ему хотелось кричать, чтобы весь мир узнал о его радости. Ему хотелось разделить ее с кем-то дорогим и близким, удвоить ее чужой радостью. Скорее домой, к матери! Луций заколебался. Нет, к матери нельзя. В ее выцветших глазах он увидел бы гордую тень отца. Ливилла будет радоваться со мной! Он побежал по коридору в ее покои. Ливилла бросится ему на шею и скажет… Ливилла будет смеяться надо мной… Луций остановился, нервно засмеялся и направился к выходу. К кому бежать со своим счастьем? К Сенеке. Он будет радоваться вместе со мной, он знает, что Гай – просвещенный правитель и с полным правом вознес меня так высоко.
Луций спускался к форуму, ему вдруг вспомнилось письмо Сенеки, буквы прыгали и складывались в суровые слова: "неслыханные почести", "вероломство", "корыстолюбие"… Нет, к Сенеке он не пойдет. Друзья Прим и Юлий? Они думают то же самое.
Друзья? Есть ли они у него? Луций отчаянно рылся в памяти, пытаясь сообразить, с кем он мог бы поделиться своей радостью. Но такого человека не было. Глаза застилала противная влага, Луций сжимал кулаки и упорно пытался вспомнить. Он протискивался сквозь толпу на форуме, и его головокружительное счастье рассыпалось в прах.
Огромный Рим казался ему безлюдным.
Глава 46
На третий день после совета четверки могущественных, которую Калигула свел до тройки, отстранив Макрона, сенаторская лектика направилась по холму Победы на Палатин. Рабы Авиолы привыкли к большому весу своего господина. И если он иногда брал с собой Торквату, даже не чувствовали этого. Однако сегодня они с трудом поднимались в гору. В лектику к Авиоле втиснулся какой-то толстяк немногим легче их хозяина.
Сердце Авиолы вздрагивало от радости. Выше! Теперь только выше! Еще выше!
– У меня большие планы, дорогой Марк.
– Ого, это новость, – усмехнулся тучный сорокалетний мужчина с энергичными чертами лица и резко выступавшими скулами. – Уж не хочешь ли ты попасть в императорский совет? – иронизировал Марк Эвтропий Бален, один из известнейших римских правоведов.
Авиола посмотрел на него с презрением:
– У кого есть золото и кое-что в голове, тот так же легко управляет людьми, как ты словами перед судебной комиссией. Знаешь, мой дорогой, почему я везу тебя к императору?
– Наконец-то! Мне было очень интересно, долго ли ты будешь держать меня в неведении. Очевидно, для того, чтобы рекомендовать своего родственника императору.
– Может быть. может быть, – усмехался Авиола, – мудрый Бален, известный глотатель параграфов, приветствует тебя, мой император. Назначь его претором, он давно об этом мечтает. Так или нет?
– У тебя великолепное настроение, мой милый. Но ты мог бы выражаться и откровеннее.
Лектика поднималась выше и выше. Яркое солнце пригревало, однако день был холодный.
Авиола наклонился к Балену.
– По моему совету сегодня император сделает тебя наместником Египта.
Реакция Балена была несколько иной, чем ожидал Авиола. Бесстрастный адвокат, свидетель многочисленных казней, внезапно начал дрожать.
Трясущейся рукой он отыскал руку Авиолы, спокойную и твердую.
– Не шути! Не шути такими вещами. Это бессмыслица! Ведь в Египет выехал Макрон…
Авиола смотрел, приподняв занавеску, на золотые листья палатинских дубов. Какая красота!
Бален настаивал, взволнованно сжимая руку Авиолы:
– Говори же! Император назначил Макрона. Ты мне сам это сказал…
Макрон уже на пути в Египет. Что это все означает?
Авиола высвободил руку и пошире раздвинул занавеску.
– Посмотри, Марк, на эту красоту. Видишь? Настоящее золото.
Недалеко от берега на якоре стояла большая трирема с римским орлом на носу.
Горечь и гнев, первые чувства, которые охватили Макрона, когда Калигула сообщил ему о столь серьезной перемене в его жизни, отошли, их сменила радость. Слова "так он отблагодарил меня за то, что я посадил его на трон" приобретали радужную окраску. Макрон был доволен. "Я годы стоял за спиной Тиберия и правил, старик мне ни слова не говорил, только иногда, когда я позволял лишнее. Но я постоянно чувствовал на себе его взгляд.
Удивительно, но я никакими силами не мог освободиться от него. Я был уверен, что легко обведу вокруг пальца этого мальчишку, если я сделаю его императором. У него о правлении не было никакого представления. На уме были одни лошади, девки и попойки. И более того, я отдал ему жену, чтобы крепче держать его в руках. И посмотрите! Марионетка вышла из повиновения.
Он вбил себе в голову, что он больше, чем просто "царь царей", чем бог, – фараон. Снюхался с Курионом и меня медленно, но верно устранял от власти.
Слава Фортуне, что все приняло такой оборот. Я избавился от этого негодяя, и жена вернулась ко мне…
Макрон с удовольствием посмотрел на Эннию, идущую рядом. Ее молочно-белая кожа сияла под копной черных волос. Красивые губы слегка дрожали. Я могу поспорить, что это она повлияла на мое назначение наместником Египта! Наместник! Властитель самой богатой римской провинции!
Настоящий властелин с неограниченной властью. Два легиона солдат, которые пойдут за меня на смерть. Что, если бы со временем мои солдаты провозгласили меня императором? Там бы это прошло легче, чем в Риме. Я не окажусь такой тряпкой, как Марк Антоний! Я за это возьмусь иначе, чем этот тетерев, толковавший о Клеопатре. Из Египта я смогу овладеть Сирией, Азией, Грецией и, наконец, Римом.
Макрон остановился и громко, в полный голос рассмеялся. Энния и Валерия посмотрели на него удивленно.
– Что ты увидел смешного? – спросила Энния, нервно теребя конец муслиновой шали.
Макрон не заметил страха в ее голосе. Он ответил бодро:
– Да ничего, египетская царица!
– Я уже была императрицей, – проронила она сквозь зубы и ускорила шаг.
Он посмотрел на дочь. У Валерии были покрасневшие, опухшие глаза. Она резко сказала отцу:
– Здесь нет ничего, над чем стоило бы смеяться.
Макрон понял. Одна потеряла императорскую мантию, другая – любовника.
Та, первая, тяжело несла бремя славы, купленной садистскими нежностями императора. Другая переживала, что ею пренебрег любовник-аристократ. И обе гусыни вместо того, чтобы радоваться, что избавились от таких сокровищ, почему-то скорбят. Женская сентиментальность.
Они дошли до конца мола. Стена была высокой, и о нее разбивалось разбушевавшееся море. Трап к лодке был узким, по нему можно было спускаться только поодиночке. Первым сошел Макрон, за ним – Энния. последней – Валерия.
Они медленно шли вниз. Обеим женщинам казалось, что они спускаются в Тартар.
Внизу под ними волновалось море. И в лучах солнца оно было темным, почти черным. Они спускались все ниже и ниже.
Марк кивнул:
– Понимаю. Хотите поднять цены…
Авиола и глазом не моргнув продолжал:
– С солдатами – двух когорт будет достаточно – отправишься из Мемфиса на восток, в Арсиною. Пройдешь через полуостров к городу Элане, арабы называют его Эль-Акаба, на юго-востоке там обнаружены огромные залежи золота и серебра. Арабы понятия не имеют о стоимости этих рудников.
Подкупишь их предводителей, заткнешь им глотки хорошим вином и организуешь добычу. Что добудешь, отправишь на хорошо вооруженных кораблях мне. А я передам это императору для пополнения его опустевшей казны.
Бален долго смотрел на своего родственника. Восторг и зависть смешивались с удивлением. Этот человек умеет заработать на всем: на Египте, на войне, на мне. И сразу миллионы! Он почувствовал к нему неприязнь, но, ради богов, ведь он благодарен ему за то, что будет после императора самым могущественным человеком в империи.
И Бален торжественно поклялся, что выполнит оба желания Авиолы.
Они добрались до дворца, вышли и, приветствуемые стражей, поднялись вверх по лестнице. Нубийцы-носильщики уселись на корточки возле носилок и принялись разминать затекшие руки.
Император играл с Луцием в кости. Он проигрывал ему уже в третий раз.
– Мы играем на амфору вина, – сказал капризно Калигула пришедшим. – Луций – дитя Фортуны. Он меня обыгрывает. Скоро во дворце не останется ни капли вина для гостей. Но для вас еще найдется. Садитесь! Пейте!
Когда возлили Марсу и выпили за императора, Калигула произнес короткую речь, в заключение которой назначил Марка Эвтропия Балена наместником Египта. Бален присягнул императору в верности, принял пергаментный свиток со своим назначением, такой же, какой три дня тому назад получил Макрон, поблагодарил императора, Авиолу, Луция и удалился.
– Хочешь сыграть с нами? – спросил император Авиолу.
Нет. Авиола не хотел. До него дошли слухи, что император играет фальшивыми костями и поэтому постоянно выигрывает. Может быть, сегодня нет, а может быть, да. Лучше не играть. Со мной он вряд ли бы играл на амфоры вина, подумал ростовщик. И усмехнулся любезно:
– Я приготовил тебе сюрприз, мой божественный. который тебя, знатока состязаний и борьбы, заинтересует больше, чем игра в кости.
Император кивнул, и Авиола разговорился. Почему римские легионеры сражаются короткими колющими мечами, когда длинными они одолели бы противника легче и быстрее? А если мы собираемся вооружить армию новым современным оружием, как это мудро посоветовал Луций Курион, почему им не дать мечи, перед которыми неприятель бежал бы, едва завидя их? Авиола имеет в виду не галльский меч, который невозможно поднять, меч тех времен, когда Рим защищался от Ганнибала, сохраните нас боги! Нет, нет. Длинный – да, но легкий, из упругой бронзы, двусторонне отточенный и приспособленный одновременно и к колотью, и к рубке.
Император был действительно заинтересован. Через минуту все трое уселись в маленьком салоне в палатинских садах, где Авиола продемонстрировал бой двух рабов, специально для этого подготовленных.
Могучий германец с коротким римским мечом был поставлен против небольшого, явно более слабого испанца, стражник сунул ему в руки длинный меч, достававший до щиколотки.
– Но это же неравные противники, – заметил император. – Этот коротышка должен проиграть, даже если меч у него будет в два раза длиннее.
– Я ставлю на коротышку с длинным мечом, – сказал Авиола, усмехаясь.
– На амфору фалернского!
– Позор, – повел носом Калигула. – Мы делаем ставки, достойные грузчиков из Затиберья. Ну да ладно.
Бой начался нападением германца. Испанец на расстоянии отражал удары короткого меча легко и точно. Вскоре германец, прикрываясь щитом, бросился на испанца, намереваясь проткнуть его. Прикрыв грудь, он забыл о голове.
Испанец взмахнул длинным мечом, и германец свалился на бегу с раскроенным черепом.
Император аплодировал.
– Я с удовольствием проиграл, мой Авиола. Это было отличное зрелище.
Удар – и череп рассечен надвое. Коротким мечом так не получится.
Великолепно, не правда ли, Луций?
Луций разделил восторг императора.
Через час Авиола прятал под тогой заказ на производство длинных мечей для всех северных легионов. Император принял доводы Авиолы об удорожании производства этого оружия: увеличение добычи железной руды, увеличение работ в кузницах, увеличение числа рабочей силы из рабов и охраны, усовершенствование двусторонней точки меча – но зато победа нам достанется легче и быстрее. Авиола улыбался.
Луций с отвращением смотрел на эту жирную пиявку, но вынужден был молчать. Он сам защищал Авиолу от Макрона. Сам привел его к императору, сам предложил для него высокий пост при дворе императора – ив конце концов этот бездонный мешок с деньгами приобретет благодаря своей лести и богатству большее влияние у императора, чем я, в конце концов он отстранит и меня…
Авиола посоветовал еще, чтобы новое оружие было торжественно освящено жрецами храма Юпитера Капитолийского и чтобы Луций отобрал центурию солдат, которые научат, как обращаться с ним, легионеров в придунайских и рейнских армиях. Производство Авиола начнет немедленно.
– А оправдает ли себя длинный меч на Севере, в этом нельзя усомниться после того, что мы видели…
– Ты хочешь изготавливать его и для Востока, – вмешался император. – Ты и вправду все умеешь превратить в деньги!
Авиола поднял руки, словно обороняясь:
– О, речь идет не обо мне. Я не думаю о деньгах. Ни сестерция для себя. Из любви к родине. Все ради твоей славы и славы Рима, божественный цезарь!
Капитан корабля, старый морской волк, щетинистый, с грубым лицом, будто из крокодиловой кожи, и зычным голосом, привыкшим спорить с бурей, приветствовал его, пожелав, чтобы господин и обе госпожи счастливо доплыли, чтобы море во время путешествия было спокойно и чтобы в добром здравии они достигли александрийской гавани. Каюты в трюме приготовлены со всеми удобствами, багаж погружен, корабль отплывает через минуту.
Макрон поблагодарил и спустился вместе с женщинами вниз осмотреть каюты, в которых они проведут несколько недель. Каюты были небольшие, но удобные. С палубы сюда доносились команды, рабы сели в три ряда к веслам и стали привязывать их к уключинам.
– Идемте наверх, на палубу, – позвал Макрон жену и дочь. – Попрощаемся с родиной. – И засмеялся:
– Правда, может быть, ненадолго.
– Мы придем следом за тобой, – сказала Энния.
Он поднялся на палубу.
– Ты бледна, – заметила Валерия мачехе. – Ты страшно бледна.
– Ты плакала? – ответила вопросом Энния, которая уже не испытывала зависти к падчерице. – У тебя красные веки. Тебя угнетает…
– Нет, – ответила Валерия упрямо. – Ничто меня не угнетает.
Энния обняла ее за плечи.
– Мне так тоскливо, Валерия, так тоскливо, что я едва могу дышать. Я не понимаю этого…
– Чего ты боишься?
– Я сама не знаю. – Она мягко добавила:
– Ты плакала из-за Луция, дорогая?
Валерия закусила губы. Энния продолжала:
– Я его недавно застала с Ливиллой. Эта девка даже не опустила задранный пеплум. Она смеялась надо мной: тебе недостаточно братца и Макрона? Тебе и этого захотелось?
Валерия схватила мачеху за плечи и, бросив на нее дикий взгляд, закричала:
– Ты правду говоришь?
Энния нервно оттолкнула ее:
– Глупая, ты еще ревнуешь?
Валерия подняла сжатые кулаки, глаза ее метали молнии:
– Только одно меня мучит, что я его не убила. Но я еще жива.
Энния вспомнила, как Валерия подослала убийцу к Торквате, и задрожала:
– Ты ужасна!
Валерия покачала головой:
– Я любила его.
Стояла тишина, только с палубы доносились команды. Загрохотали цепи якорей.
– Что ожидает нас там? – вздохнула Энния и зашептала:
– Я видела сегодня удивительный сон. Я посадила в цветочный горшок лилию. Она начала расти у меня на глазах, через минуту она была уже ростом с две стопы и вдруг сломалась. Я посадила вторую, и с ней произошло то же самое. Только третья выросла и не сломалась. Я не могу объяснить этого. Я боюсь.
– Так, девочки! Где вы там застряли? – раздался голос Макрона. – Мы отплываем.
Они вышли на палубу. Макрон стоял на корме. смотрел на низкий берег, на Остию и на Рим. Весла ритмично скользили по волнам, корабль выходил в открытое море.
Статуя Нептуна на берегу уменьшалась, берег сливался с морем, превратился в длинную тонкую полосу. Мраморные колонны остийского храма Аполлона возносились в небо. Там далеко был Рим. Макрон помахал рукой и засмеялся:
– Что ж, тебе захотелось от меня избавиться. Хотел ли ты меня возвысить или унизить – это все равно, мой Сапожок! Здесь ты меня уже не достанешь!
Его голос звучал сильно, звонко. Он раскинул руки, хотел сказать еще что-то и повернулся к женщинам. Руки его застыли на весу, глаза вылезли из орбит. Перед ним полукругом стояла центурия императорской гвардии с мечами наголо. Центурион подал Макрону свиток и произнес:
– Тебе послание от императора.
Макрон развернул свиток и начал читать. Император приказывал ему в тот момент, когда он получит послание, свести счеты с жизнью.
Макрон заломил руки, свиток упал на палубу. Энния его подняла, и обе женщины прочитали приказ императора. Энния расплакалась, опустилась на колени перед центурионом.
– Смилуйся над ним! Сохрани ему жизнь! Он невиновен!
Макрон подошел к центуриону, это уже не был тот великий Макрон, он сгорбился, голова поникла, руки повисли.
– Спаси меня, Тит. Я ни в чем не виноват перед Гаем Цезарем. Клянусь.
Валерия смотрела на отца мрачно, со злобой.
– Не проси! – крикнула она.
Энния в отчаянии обняла колени центуриона:
– Сжалься над ним и надо мной!
Макрон страстно хотел жить и продолжал униженно просить.
– Я сделаю тебя легатом и Египте, Тит, – шептал он. – Солдаты меня любят, ч я солдат тоже, ведь ты знаешь. Твоих людей я награжу золотом!
– Не проси! – снова крикнула Валерия.
Командир стоял окаменев. Молчал. Макрон выпрямился, улыбнулся Валерии, поднял Эннию и поцеловал ее. Энния обняла его. С прекрасных губ, орошенных слезами, срывались слова гнева в адрес предателя-императора.
– Ах, этот зверь, этот негодяй, этот подлый изверг, пусть он захлебнется в море!
Макрон освободился от объятий жены – это была только минута. Выхватил из ножен кинжал и вонзил себе в сердце. Он стоял еще секунду, две, три.
Потом упал. Падение было тяжелым, словно повалилось срубленное дерево.
Энния остановившимися глазами следила, как грузно падал Макрон, и не видела уже ничего другого.
Она не видела Валерии, солдат, корабля, моря, видела только Макрона, лежащего перед ней, лицом вниз. Встав на колени, она с трудом повернула его тяжелое тело на бок, вытащила окровавленный кинжал из раны и, прежде чем ей успели помешать, вонзила его себе в грудь. Она опустилась на труп мужа, на губах выступила кровавая пена, женщина захрипела и вздрогнула.
Валерия и центурион бросились на помощь, но было уже поздно, Энния скончалась у них на руках.
Трирема, подгоняемая восемьюдесятью веслами, плыла на юг, к Капри, к Сицилии, все время вблизи побережья.
Валерия сняла с плеч зеленую шелковую шаль и прикрыла Эннию. Центурион накинул парусину на труп Макрона и велел готовить похороны в морских волнах.
Валерия осталась на палубе одна с трупами. Только издали украдкой солдаты бросали взгляды на великолепную женщину, руки, плечи и шея которой были усыпаны драгоценностями.
Она присела на канаты возле мертвых. Кинжал, вынутый из груди Эннии. лежал у ее ног, на нем засыхала кровь. Женщина сидела без движения, как сфинкс. Из трюмов доносилось монотонное пение рабов-гребцов, стон флейты и выкрики гортатора. Ветер бил ей в лицо и развевал медные волосы.
Кинжал дразнил ее. Валерия перевела взгляд на мертвого отца. Внешне холодная и уверенная, она внутренне содрогалась от печали и ненависти: не Калигула, а Луций – убийца ее отца. Луций виновен во всем.
Отчаянное, жестокое желание отомстить не только за себя, но и за отца охватило ее. Отец был единственным человеком, который понимал ее. который был ей ближе всех и действительно любил ее. Он никогда не упрекал ее за прошлое, никогда не оскорблял ее. Дал ей все. В глазах Валерии, до сих пор затуманенных, появился хищный блеск. Жажду мести может утолить только месть. Однажды я вернусь в Рим, говорила она себе. Может быть, спустя годы. Все равно когда. Я вернусь, я должна вернуться, хотя бы на час, хотя бы на минуту, мой Луций!
Сердце Авиолы вздрагивало от радости. Выше! Теперь только выше! Еще выше!
– У меня большие планы, дорогой Марк.
– Ого, это новость, – усмехнулся тучный сорокалетний мужчина с энергичными чертами лица и резко выступавшими скулами. – Уж не хочешь ли ты попасть в императорский совет? – иронизировал Марк Эвтропий Бален, один из известнейших римских правоведов.
Авиола посмотрел на него с презрением:
– У кого есть золото и кое-что в голове, тот так же легко управляет людьми, как ты словами перед судебной комиссией. Знаешь, мой дорогой, почему я везу тебя к императору?
– Наконец-то! Мне было очень интересно, долго ли ты будешь держать меня в неведении. Очевидно, для того, чтобы рекомендовать своего родственника императору.
– Может быть. может быть, – усмехался Авиола, – мудрый Бален, известный глотатель параграфов, приветствует тебя, мой император. Назначь его претором, он давно об этом мечтает. Так или нет?
– У тебя великолепное настроение, мой милый. Но ты мог бы выражаться и откровеннее.
Лектика поднималась выше и выше. Яркое солнце пригревало, однако день был холодный.
Авиола наклонился к Балену.
– По моему совету сегодня император сделает тебя наместником Египта.
Реакция Балена была несколько иной, чем ожидал Авиола. Бесстрастный адвокат, свидетель многочисленных казней, внезапно начал дрожать.
Трясущейся рукой он отыскал руку Авиолы, спокойную и твердую.
– Не шути! Не шути такими вещами. Это бессмыслица! Ведь в Египет выехал Макрон…
Авиола смотрел, приподняв занавеску, на золотые листья палатинских дубов. Какая красота!
Бален настаивал, взволнованно сжимая руку Авиолы:
– Говори же! Император назначил Макрона. Ты мне сам это сказал…
Макрон уже на пути в Египет. Что это все означает?
Авиола высвободил руку и пошире раздвинул занавеску.
– Посмотри, Марк, на эту красоту. Видишь? Настоящее золото.
***
Море ударялось в остийский мол. Макрон соскочил с коня, помог Эннии и Валерии выйти из носилок и пошел между ними, сзади шли рабы и рабыни.Недалеко от берега на якоре стояла большая трирема с римским орлом на носу.
Горечь и гнев, первые чувства, которые охватили Макрона, когда Калигула сообщил ему о столь серьезной перемене в его жизни, отошли, их сменила радость. Слова "так он отблагодарил меня за то, что я посадил его на трон" приобретали радужную окраску. Макрон был доволен. "Я годы стоял за спиной Тиберия и правил, старик мне ни слова не говорил, только иногда, когда я позволял лишнее. Но я постоянно чувствовал на себе его взгляд.
Удивительно, но я никакими силами не мог освободиться от него. Я был уверен, что легко обведу вокруг пальца этого мальчишку, если я сделаю его императором. У него о правлении не было никакого представления. На уме были одни лошади, девки и попойки. И более того, я отдал ему жену, чтобы крепче держать его в руках. И посмотрите! Марионетка вышла из повиновения.
Он вбил себе в голову, что он больше, чем просто "царь царей", чем бог, – фараон. Снюхался с Курионом и меня медленно, но верно устранял от власти.
Слава Фортуне, что все приняло такой оборот. Я избавился от этого негодяя, и жена вернулась ко мне…
Макрон с удовольствием посмотрел на Эннию, идущую рядом. Ее молочно-белая кожа сияла под копной черных волос. Красивые губы слегка дрожали. Я могу поспорить, что это она повлияла на мое назначение наместником Египта! Наместник! Властитель самой богатой римской провинции!
Настоящий властелин с неограниченной властью. Два легиона солдат, которые пойдут за меня на смерть. Что, если бы со временем мои солдаты провозгласили меня императором? Там бы это прошло легче, чем в Риме. Я не окажусь такой тряпкой, как Марк Антоний! Я за это возьмусь иначе, чем этот тетерев, толковавший о Клеопатре. Из Египта я смогу овладеть Сирией, Азией, Грецией и, наконец, Римом.
Макрон остановился и громко, в полный голос рассмеялся. Энния и Валерия посмотрели на него удивленно.
– Что ты увидел смешного? – спросила Энния, нервно теребя конец муслиновой шали.
Макрон не заметил страха в ее голосе. Он ответил бодро:
– Да ничего, египетская царица!
– Я уже была императрицей, – проронила она сквозь зубы и ускорила шаг.
Он посмотрел на дочь. У Валерии были покрасневшие, опухшие глаза. Она резко сказала отцу:
– Здесь нет ничего, над чем стоило бы смеяться.
Макрон понял. Одна потеряла императорскую мантию, другая – любовника.
Та, первая, тяжело несла бремя славы, купленной садистскими нежностями императора. Другая переживала, что ею пренебрег любовник-аристократ. И обе гусыни вместо того, чтобы радоваться, что избавились от таких сокровищ, почему-то скорбят. Женская сентиментальность.
Они дошли до конца мола. Стена была высокой, и о нее разбивалось разбушевавшееся море. Трап к лодке был узким, по нему можно было спускаться только поодиночке. Первым сошел Макрон, за ним – Энния. последней – Валерия.
Они медленно шли вниз. Обеим женщинам казалось, что они спускаются в Тартар.
Внизу под ними волновалось море. И в лучах солнца оно было темным, почти черным. Они спускались все ниже и ниже.
***
– Ну, по рукам, Марк. Мне нужно от тебя две вещи: на следующий год пошлешь в Рим на одну треть зерна меньше, чем обычно поставляет Египет…Марк кивнул:
– Понимаю. Хотите поднять цены…
Авиола и глазом не моргнув продолжал:
– С солдатами – двух когорт будет достаточно – отправишься из Мемфиса на восток, в Арсиною. Пройдешь через полуостров к городу Элане, арабы называют его Эль-Акаба, на юго-востоке там обнаружены огромные залежи золота и серебра. Арабы понятия не имеют о стоимости этих рудников.
Подкупишь их предводителей, заткнешь им глотки хорошим вином и организуешь добычу. Что добудешь, отправишь на хорошо вооруженных кораблях мне. А я передам это императору для пополнения его опустевшей казны.
Бален долго смотрел на своего родственника. Восторг и зависть смешивались с удивлением. Этот человек умеет заработать на всем: на Египте, на войне, на мне. И сразу миллионы! Он почувствовал к нему неприязнь, но, ради богов, ведь он благодарен ему за то, что будет после императора самым могущественным человеком в империи.
И Бален торжественно поклялся, что выполнит оба желания Авиолы.
Они добрались до дворца, вышли и, приветствуемые стражей, поднялись вверх по лестнице. Нубийцы-носильщики уселись на корточки возле носилок и принялись разминать затекшие руки.
Император играл с Луцием в кости. Он проигрывал ему уже в третий раз.
– Мы играем на амфору вина, – сказал капризно Калигула пришедшим. – Луций – дитя Фортуны. Он меня обыгрывает. Скоро во дворце не останется ни капли вина для гостей. Но для вас еще найдется. Садитесь! Пейте!
Когда возлили Марсу и выпили за императора, Калигула произнес короткую речь, в заключение которой назначил Марка Эвтропия Балена наместником Египта. Бален присягнул императору в верности, принял пергаментный свиток со своим назначением, такой же, какой три дня тому назад получил Макрон, поблагодарил императора, Авиолу, Луция и удалился.
– Хочешь сыграть с нами? – спросил император Авиолу.
Нет. Авиола не хотел. До него дошли слухи, что император играет фальшивыми костями и поэтому постоянно выигрывает. Может быть, сегодня нет, а может быть, да. Лучше не играть. Со мной он вряд ли бы играл на амфоры вина, подумал ростовщик. И усмехнулся любезно:
– Я приготовил тебе сюрприз, мой божественный. который тебя, знатока состязаний и борьбы, заинтересует больше, чем игра в кости.
Император кивнул, и Авиола разговорился. Почему римские легионеры сражаются короткими колющими мечами, когда длинными они одолели бы противника легче и быстрее? А если мы собираемся вооружить армию новым современным оружием, как это мудро посоветовал Луций Курион, почему им не дать мечи, перед которыми неприятель бежал бы, едва завидя их? Авиола имеет в виду не галльский меч, который невозможно поднять, меч тех времен, когда Рим защищался от Ганнибала, сохраните нас боги! Нет, нет. Длинный – да, но легкий, из упругой бронзы, двусторонне отточенный и приспособленный одновременно и к колотью, и к рубке.
Император был действительно заинтересован. Через минуту все трое уселись в маленьком салоне в палатинских садах, где Авиола продемонстрировал бой двух рабов, специально для этого подготовленных.
Могучий германец с коротким римским мечом был поставлен против небольшого, явно более слабого испанца, стражник сунул ему в руки длинный меч, достававший до щиколотки.
– Но это же неравные противники, – заметил император. – Этот коротышка должен проиграть, даже если меч у него будет в два раза длиннее.
– Я ставлю на коротышку с длинным мечом, – сказал Авиола, усмехаясь.
– На амфору фалернского!
– Позор, – повел носом Калигула. – Мы делаем ставки, достойные грузчиков из Затиберья. Ну да ладно.
Бой начался нападением германца. Испанец на расстоянии отражал удары короткого меча легко и точно. Вскоре германец, прикрываясь щитом, бросился на испанца, намереваясь проткнуть его. Прикрыв грудь, он забыл о голове.
Испанец взмахнул длинным мечом, и германец свалился на бегу с раскроенным черепом.
Император аплодировал.
– Я с удовольствием проиграл, мой Авиола. Это было отличное зрелище.
Удар – и череп рассечен надвое. Коротким мечом так не получится.
Великолепно, не правда ли, Луций?
Луций разделил восторг императора.
Через час Авиола прятал под тогой заказ на производство длинных мечей для всех северных легионов. Император принял доводы Авиолы об удорожании производства этого оружия: увеличение добычи железной руды, увеличение работ в кузницах, увеличение числа рабочей силы из рабов и охраны, усовершенствование двусторонней точки меча – но зато победа нам достанется легче и быстрее. Авиола улыбался.
Луций с отвращением смотрел на эту жирную пиявку, но вынужден был молчать. Он сам защищал Авиолу от Макрона. Сам привел его к императору, сам предложил для него высокий пост при дворе императора – ив конце концов этот бездонный мешок с деньгами приобретет благодаря своей лести и богатству большее влияние у императора, чем я, в конце концов он отстранит и меня…
Авиола посоветовал еще, чтобы новое оружие было торжественно освящено жрецами храма Юпитера Капитолийского и чтобы Луций отобрал центурию солдат, которые научат, как обращаться с ним, легионеров в придунайских и рейнских армиях. Производство Авиола начнет немедленно.
– А оправдает ли себя длинный меч на Севере, в этом нельзя усомниться после того, что мы видели…
– Ты хочешь изготавливать его и для Востока, – вмешался император. – Ты и вправду все умеешь превратить в деньги!
Авиола поднял руки, словно обороняясь:
– О, речь идет не обо мне. Я не думаю о деньгах. Ни сестерция для себя. Из любви к родине. Все ради твоей славы и славы Рима, божественный цезарь!
***
Сквозь строй преторианцев поднялся Макрон со своей маленькой свитой на палубу военной триремы, готовой к отплытию.Капитан корабля, старый морской волк, щетинистый, с грубым лицом, будто из крокодиловой кожи, и зычным голосом, привыкшим спорить с бурей, приветствовал его, пожелав, чтобы господин и обе госпожи счастливо доплыли, чтобы море во время путешествия было спокойно и чтобы в добром здравии они достигли александрийской гавани. Каюты в трюме приготовлены со всеми удобствами, багаж погружен, корабль отплывает через минуту.
Макрон поблагодарил и спустился вместе с женщинами вниз осмотреть каюты, в которых они проведут несколько недель. Каюты были небольшие, но удобные. С палубы сюда доносились команды, рабы сели в три ряда к веслам и стали привязывать их к уключинам.
– Идемте наверх, на палубу, – позвал Макрон жену и дочь. – Попрощаемся с родиной. – И засмеялся:
– Правда, может быть, ненадолго.
– Мы придем следом за тобой, – сказала Энния.
Он поднялся на палубу.
– Ты бледна, – заметила Валерия мачехе. – Ты страшно бледна.
– Ты плакала? – ответила вопросом Энния, которая уже не испытывала зависти к падчерице. – У тебя красные веки. Тебя угнетает…
– Нет, – ответила Валерия упрямо. – Ничто меня не угнетает.
Энния обняла ее за плечи.
– Мне так тоскливо, Валерия, так тоскливо, что я едва могу дышать. Я не понимаю этого…
– Чего ты боишься?
– Я сама не знаю. – Она мягко добавила:
– Ты плакала из-за Луция, дорогая?
Валерия закусила губы. Энния продолжала:
– Я его недавно застала с Ливиллой. Эта девка даже не опустила задранный пеплум. Она смеялась надо мной: тебе недостаточно братца и Макрона? Тебе и этого захотелось?
Валерия схватила мачеху за плечи и, бросив на нее дикий взгляд, закричала:
– Ты правду говоришь?
Энния нервно оттолкнула ее:
– Глупая, ты еще ревнуешь?
Валерия подняла сжатые кулаки, глаза ее метали молнии:
– Только одно меня мучит, что я его не убила. Но я еще жива.
Энния вспомнила, как Валерия подослала убийцу к Торквате, и задрожала:
– Ты ужасна!
Валерия покачала головой:
– Я любила его.
Стояла тишина, только с палубы доносились команды. Загрохотали цепи якорей.
– Что ожидает нас там? – вздохнула Энния и зашептала:
– Я видела сегодня удивительный сон. Я посадила в цветочный горшок лилию. Она начала расти у меня на глазах, через минуту она была уже ростом с две стопы и вдруг сломалась. Я посадила вторую, и с ней произошло то же самое. Только третья выросла и не сломалась. Я не могу объяснить этого. Я боюсь.
– Так, девочки! Где вы там застряли? – раздался голос Макрона. – Мы отплываем.
Они вышли на палубу. Макрон стоял на корме. смотрел на низкий берег, на Остию и на Рим. Весла ритмично скользили по волнам, корабль выходил в открытое море.
Статуя Нептуна на берегу уменьшалась, берег сливался с морем, превратился в длинную тонкую полосу. Мраморные колонны остийского храма Аполлона возносились в небо. Там далеко был Рим. Макрон помахал рукой и засмеялся:
– Что ж, тебе захотелось от меня избавиться. Хотел ли ты меня возвысить или унизить – это все равно, мой Сапожок! Здесь ты меня уже не достанешь!
Его голос звучал сильно, звонко. Он раскинул руки, хотел сказать еще что-то и повернулся к женщинам. Руки его застыли на весу, глаза вылезли из орбит. Перед ним полукругом стояла центурия императорской гвардии с мечами наголо. Центурион подал Макрону свиток и произнес:
– Тебе послание от императора.
Макрон развернул свиток и начал читать. Император приказывал ему в тот момент, когда он получит послание, свести счеты с жизнью.
Макрон заломил руки, свиток упал на палубу. Энния его подняла, и обе женщины прочитали приказ императора. Энния расплакалась, опустилась на колени перед центурионом.
– Смилуйся над ним! Сохрани ему жизнь! Он невиновен!
Макрон подошел к центуриону, это уже не был тот великий Макрон, он сгорбился, голова поникла, руки повисли.
– Спаси меня, Тит. Я ни в чем не виноват перед Гаем Цезарем. Клянусь.
Валерия смотрела на отца мрачно, со злобой.
– Не проси! – крикнула она.
Энния в отчаянии обняла колени центуриона:
– Сжалься над ним и надо мной!
Макрон страстно хотел жить и продолжал униженно просить.
– Я сделаю тебя легатом и Египте, Тит, – шептал он. – Солдаты меня любят, ч я солдат тоже, ведь ты знаешь. Твоих людей я награжу золотом!
– Не проси! – снова крикнула Валерия.
Командир стоял окаменев. Молчал. Макрон выпрямился, улыбнулся Валерии, поднял Эннию и поцеловал ее. Энния обняла его. С прекрасных губ, орошенных слезами, срывались слова гнева в адрес предателя-императора.
– Ах, этот зверь, этот негодяй, этот подлый изверг, пусть он захлебнется в море!
Макрон освободился от объятий жены – это была только минута. Выхватил из ножен кинжал и вонзил себе в сердце. Он стоял еще секунду, две, три.
Потом упал. Падение было тяжелым, словно повалилось срубленное дерево.
Энния остановившимися глазами следила, как грузно падал Макрон, и не видела уже ничего другого.
Она не видела Валерии, солдат, корабля, моря, видела только Макрона, лежащего перед ней, лицом вниз. Встав на колени, она с трудом повернула его тяжелое тело на бок, вытащила окровавленный кинжал из раны и, прежде чем ей успели помешать, вонзила его себе в грудь. Она опустилась на труп мужа, на губах выступила кровавая пена, женщина захрипела и вздрогнула.
Валерия и центурион бросились на помощь, но было уже поздно, Энния скончалась у них на руках.
Трирема, подгоняемая восемьюдесятью веслами, плыла на юг, к Капри, к Сицилии, все время вблизи побережья.
Валерия сняла с плеч зеленую шелковую шаль и прикрыла Эннию. Центурион накинул парусину на труп Макрона и велел готовить похороны в морских волнах.
Валерия осталась на палубе одна с трупами. Только издали украдкой солдаты бросали взгляды на великолепную женщину, руки, плечи и шея которой были усыпаны драгоценностями.
Она присела на канаты возле мертвых. Кинжал, вынутый из груди Эннии. лежал у ее ног, на нем засыхала кровь. Женщина сидела без движения, как сфинкс. Из трюмов доносилось монотонное пение рабов-гребцов, стон флейты и выкрики гортатора. Ветер бил ей в лицо и развевал медные волосы.
Кинжал дразнил ее. Валерия перевела взгляд на мертвого отца. Внешне холодная и уверенная, она внутренне содрогалась от печали и ненависти: не Калигула, а Луций – убийца ее отца. Луций виновен во всем.
Отчаянное, жестокое желание отомстить не только за себя, но и за отца охватило ее. Отец был единственным человеком, который понимал ее. который был ей ближе всех и действительно любил ее. Он никогда не упрекал ее за прошлое, никогда не оскорблял ее. Дал ей все. В глазах Валерии, до сих пор затуманенных, появился хищный блеск. Жажду мести может утолить только месть. Однажды я вернусь в Рим, говорила она себе. Может быть, спустя годы. Все равно когда. Я вернусь, я должна вернуться, хотя бы на час, хотя бы на минуту, мой Луций!
Глава 47
На римском небосклоне взошла новая звезда первой величины – Авиола.
Она воссияла неожиданно и горела тем более ярко, что во времена Августа и Тиберия ее блеском пренебрегали. Новая звезда потянула за собой целую плеяду звезд более мелких, но и они сверкали золотым блеском.
Это было обновление, прямо-таки воскрешение погони за золотом, которой старый император долгие годы подрезал крылья, которую прижимал к земле своими законами. Не нужна была больше постоянная маскировка, не нужно было больше сенаторам-промышленникам, ростовщикам и банкирам скрываться за своими вольноотпущенниками или родственниками.
В тот миг, когда император сделал Авиолу своим финансовым советником, словно прорвалась плотина и хлынули сдерживаемые ею жадные до золота орды.
Они обрушились внезапно и половодьем затопили Рим, Италию, всю империю.
Всадники и сенаторы сосредоточили в своих руках все производство и торговлю. Они безжалостно устранили конкуренцию всякой мелкоты, не задумываясь растоптали строптивых и быстро пришли к согласию и единодушию между собой, чтобы завладеть рынком и диктовать цены.
Авиола, владелец оружейных мастерских, стал кумиром и любимцем всех, кто на щите своем начертал девиз: "В наживе – счастье". Для их счастья и наживы цвела, зрела, работала вся Римская империя и все провинции, все средства шли на украшение мраморного Рима, на его золотые крыши, термы, цирки, амфитеатры, сады, фонтаны и статуи, на блестящую жизнь патрицианских семей, на бесконечные пиры и попойки.
Авиола приказал сделать для себя по описанию Страбона карту мира. Эта карта разожгла его фантазию. Он видел далекие земли с их богатствами и увлеченно размышлял о том, как эти сокровища на кораблях, повозках, верблюдах, слонах и мулах переправляются в Рим.
Сегодня он хотел показать эту карту Торквате, чтобы немного развлечь ее. До сих пор ему это не особенно удавалось, хотя каждый день он придумывал что-нибудь такое, что могло бы заинтересовать дочь. Как-то он принес ей невиданную ткань, в другой раз – редкостный камень, купил новую рабыню, попугая. В присутствии отца она делала вид, что радуется, но стоило ему выйти из комнаты, как он слышал тихий плач, от которого у него разрывалось сердце, и с этим Авиола поделать ничего не мог.
Она воссияла неожиданно и горела тем более ярко, что во времена Августа и Тиберия ее блеском пренебрегали. Новая звезда потянула за собой целую плеяду звезд более мелких, но и они сверкали золотым блеском.
Это было обновление, прямо-таки воскрешение погони за золотом, которой старый император долгие годы подрезал крылья, которую прижимал к земле своими законами. Не нужна была больше постоянная маскировка, не нужно было больше сенаторам-промышленникам, ростовщикам и банкирам скрываться за своими вольноотпущенниками или родственниками.
В тот миг, когда император сделал Авиолу своим финансовым советником, словно прорвалась плотина и хлынули сдерживаемые ею жадные до золота орды.
Они обрушились внезапно и половодьем затопили Рим, Италию, всю империю.
Всадники и сенаторы сосредоточили в своих руках все производство и торговлю. Они безжалостно устранили конкуренцию всякой мелкоты, не задумываясь растоптали строптивых и быстро пришли к согласию и единодушию между собой, чтобы завладеть рынком и диктовать цены.
Авиола, владелец оружейных мастерских, стал кумиром и любимцем всех, кто на щите своем начертал девиз: "В наживе – счастье". Для их счастья и наживы цвела, зрела, работала вся Римская империя и все провинции, все средства шли на украшение мраморного Рима, на его золотые крыши, термы, цирки, амфитеатры, сады, фонтаны и статуи, на блестящую жизнь патрицианских семей, на бесконечные пиры и попойки.
Авиола приказал сделать для себя по описанию Страбона карту мира. Эта карта разожгла его фантазию. Он видел далекие земли с их богатствами и увлеченно размышлял о том, как эти сокровища на кораблях, повозках, верблюдах, слонах и мулах переправляются в Рим.
Сегодня он хотел показать эту карту Торквате, чтобы немного развлечь ее. До сих пор ему это не особенно удавалось, хотя каждый день он придумывал что-нибудь такое, что могло бы заинтересовать дочь. Как-то он принес ей невиданную ткань, в другой раз – редкостный камень, купил новую рабыню, попугая. В присутствии отца она делала вид, что радуется, но стоило ему выйти из комнаты, как он слышал тихий плач, от которого у него разрывалось сердце, и с этим Авиола поделать ничего не мог.